Когда мы рождаемся, мы орём. Так сильно, что весь подъезд знает, дрель у Сидоровых по воскресеньям – это цветочки. И соседи понимающе переглядываются в лифте, глядя на коляску: «Боги, дайте нам силы пережить этот год».
Никаких, тебе, зажимов. Никаких сорванных связок. Голос несётся ввысь, как ракета, заявляя: «Я родился, я есть, считайтесь теперь со мной!»
Орём во всю широту глотки, расправляя лёгкие, не зная никаких преград. У каждого младенца - и, тебе, полётность звука, и наполняемость хорошая, и богатая палитра красок.
Куда всё это пропадает у взрослого, когда появляется сильное желание петь, от души? Запустить бы свой голос ввысь. Красиво. Мощно. Так, чтобы все вокруг онемели от восторга и просили ещё позвучать: «Спой, Оля, ну, пожалуйста, ещё одну песню».
Куда там. У каждого на теле свой узор из мышечных зажимов. Кого-то одноклассники высмеяли, кто-то уверен, что в его роду всегда специально обученный медведь ходил по головам.
У меня своя история. В пять лет мои эксперименты по подражанию оперным дивам прервала мама резким и безапилляционным: «Хватит скулить!» Как косой по шее. Это «не скули!» от человека, пришедшего с работы, можно понять сейчас. Но тогда...
Мне словно выключили звук. Сказка про Русалочку, у которой ведьма забрала голос, стала самой страшной и жуткой. Я открывала рот, чтобы тут же закрыть. Рыба. Безголосая рыба. Хватать воздух ртом – вот твой удел. Можешь, на крайняк, есть им.
Много лет я пела шёпотом, себе под нос, когда никто не слышал. Робко. Фальшивя. Осекаясь. Точно зная, что петь не умею.
Было, правда, два концерта. В старорусском жанре «Страдания». Стихийных: я не готовилась к ним. Жизнь сама так распорядилась.
Один концерт прошёл в реанимации, когда носила дочь, прижимая к себе, как тряпочку. И зачем-то белугой выла: «Во поле берёзонька стояла, во поле кудрявая стояла». Там меня никто не останавливал. Оторвалась во весь голос, дурнИной.
Понимали, наверное, что отобрать у бабы, которая ребёнка теряет, ещё и песню - верх жестокости. Концерт прошёл. Дочь ненавидит «Берёзку» до сих пор. Вообще, просит меня при ней не петь.
Второй концерт состоялся в доме подруги. В гробовой тишине. На ступенях лестницы, ведущей на второй этаж. В ознаменование первого и единственного моего развода. Вся семья Людмилы: муж, брат с женой, родители, дети, уже спустилась вниз, в прихожую. А я отстала.
И в этот момент вдруг увидела перед собой обычное счастье: несколько поколений большой и дружной фамилии. А у меня оно только что разбилось на тысячи осколков. Невозможно было сделать шаг в сторону своего дома, в одиночество.
Ноги подкосились. Села на ступенях и запела. Не помнила себя, даже не слышала. Словно голоса тысяч баб, помимо меня, выводили болью «Чёрный ворон». Не думаю, что песня прошла на «ура».
И всё. «Захлопнулась варежка», - как говорят у нас в Сибири. Больше не пела. Только завидовала белой завистью тем, кто умеет. Недосягаемые: они создают красоту теплотой, душой, талантом, - голосом. Поцелованные Богом.
Лет пять – восемь ещё молчала. А потом вдруг дошло: ну, говорили мне в детстве, чтобы не пела. Но ведь это когда было-то? Сейчас ведь я взрослая. Чего проще: есть мечта? Делай целью. Наметь шаги. И – вперёд! Что психологи для таких, как я, в книгах пишут? Правильно: зависть – это остановка в своём желании.
И я, дура, пошла, под сорок лет, за своей детской мечтой. О чём я думала? Не знаю. За десять лет много, чего попробовала. Но, похоже, не в коня овёс.
Каждый раз надеюсь. И каждый раз провал: падаю ниже, чем была. Наверное, этот опыт дан мне, чтобы я окончательно убедилась, что пение – не моё!
Попала к талантливому педагогу, с собственной системой, которая верила, что каждому от природы дан голос. И любой из нас может его раскрыть. В диапазоне четырёх октав. Конечно же я слушала это, как сказку.
Упражнения оказались пыткой. Открыть рот и пропеть самой слово было невозможно. Холодный пот по спине. Не выдержала. Ушла. Она из жизни, я - из пения. Так бывает. И кому теперь довериться? Таких больше нет.
Прошёл год. Решила присоединиться к хору воскресной школы для взрослых, при храме. Нот не знаю. Поют на три голоса. Как держать свою партию, кто бы подсказал?
В хоре, как в жизни: я постоянно сбиваюсь с пути. Сомнения и неуверенность – вот моя хилая безголосая песня жизни. Нет опоры на саму себя. Нет стержня. Постоянно съезжаю на соседние партии. И порчу общее дело. Хору со мной хана. Родители ещё с вечными страхами: «Чего это ты в церковь зачастила?» В общем, теперь я точно знаю, - пение не для меня.
Но грабли для того и созданы, чтоб на них наступать. Следующий ход был абсолютно в моем духе: странный, непостижимый, экзальтированный вокальный ход. Я выбрала группу индийского средневекового вокала, храмовые песни 12-14 века.
О них и в Индии-то не все знают. Таинственные узоры древних песнопений передаются в семье брахманов из поколения в поколение много веков. Разучивание гамм и уникальной системы счета поражало своей сложностью. Песни на санскрите и других индийских диалектах в традиции Южной Индии, Карнатика, наполняли своей гармонией и отстранённостью. Каждое занятие было похоже на медитацию.
Сколько можно себя насиловать? По-русски не могу петь, а туда же. В уме ли я? Наши, русские, песни разучить не могу, а тут язык ломать о санскрит. Ну и родительское эхо добавляло неуверенности: «Ты не в секту попала?» Педагог уехал из города и напряжённые сомнения о моей здравости закончились сами собой.
Предпоследняя попытка. Каждый урок заканчивался тяжёлым вздохом учителя, который только что тянул меня к мечте, как бурлак баржу.
На последнем занятии она грустно посмотрела на меня и произнесла: «Я больше не могу с вас брать деньги. Вы поёте так осторожно, словно из-под стола. Так не поют. Нам надо попрощаться».
Я шла домой и думала: «Почему я такая бездарная? Почему трудная такая? Почему до меня не доходит? Как они открывают рот и поют? Что за секрет такой непостижимый?»
Последний вокальный эксперимент был этой зимой, под Новый год. Преподаватель по классу русского вокала, с напором Фроси Бурлаковой задавала мне свои вопросы: «Зачем вы звук заворачиваете оглоблей? Это вам не "La Scala". В русском народном пении должен быть открытый звук. А не ваша псевдооперная дурь".
Прямой голос. Как на лопаточке. Не прячьте его! Зачем вы так давите на него, всем телом? Не на телегу ведь садитесь. Голосом надо, как птичка порхать: легко и свободно, с ветки на ветку. С ветки на ветку! И по радуге ввысь! А вы. Эх».
Каждое её слово поднимало яркие образы моих хождений по не сложившимся вокальным тропам, по горьким голосовым мукам. Слёзы подступили. Ком в горле. Только один голос стал самым правдивым и ясным – внутренний голос из детства: «Аааа! Я не могу петь! У меня никогда не получится. Мне нельзя петь». Всё! Хватит! Я устала биться о стену. Себя не перепрыгнешь.
Это - не для меня!