Почему мне вспомнился именно этот кот, крутившийся возле армейской столовой? Грязный, всклокоченный. Им местные весельчаки сапоги натирали. За шкварник его, за задницу и ширк-ширк. А он и не возражал, лишь бы поближе к пищеблоку. Тут вот показывают авианосец "Рональд Рэйган", житие - бытие на нём, а я... Почему кот?
Плывёт авианосец - громада многотонная, волны рассекает. Солдатик по раздаче поднос тянет, на вопросы журналистов отвечает. На подносе салатик из авокадо, что-то там с мясцом, фруктики нарезанные, кулёчки, пакетики, а вот апельсинового сока опять не хватило. Вот ведь! Ну да ладно, взял сок манго- не впервой- закалённый он. Сидит, не спеша жуёт, рассказывает о суровой, сложной службе на сложном корабле. Потом сообщил, что есть у него ещё полтора часа времени и желает он поспать, прежде чем опять на суровую заступить. Встал, вывернул всё, что не съел- половину того что набрал в мусорный бак, я аж дыханьем заклинился от возмущения и из кресла подался. А он- в душ. Постоял, понежился под горячими, тугими струями и пошёл в каюту, залез в свой отсек, включил свет у изголовья, лежит, комикс перелистывает, объясняет - по окончании службы армия ему оплатит образование или он откроет свой бизнес на эти деньги. Задёрнул шторку, и направились журналист с оператором дальше многослойную, многопалубную жизнь авианосца перебирать. А у меня в голове суровость службы ну никуда не притыкивается, да ещё этот кот...
-----------
Кто возвращался с шумного, удачно проведённого вечерка и находил у себя в почтовом ящике повестку в военкомат- никогда не забудет это ощущение. Ведь вот- только что шёл окрылённый, тайно довольный самим собой, перебирал у себя в мозгу как... как..., да что там скромничать блистал, блистал остроумием оценённым гульными приятелями и пьянящим смехом дев. Шёл, смаковал выданные шуточки, как дитя облизывает палочку от только-что съеденной мороженки-эскимо- потому что всё ещё сладко. А эта бумажка прыг на тебя, будто гопник из темноты, со своей синей словно татуировка печатью, прижимает к стенке прямо в подъезде и тихо, вкрадчиво так- "Ну что сам отдашь, или как?"
Военком устало объяснил мне, что по закону я имею право ещё на два года отсрочки, но когда исполнится двадцать шесть- либо в армию, либо в тюрьму. Оба варианта хреновые, но сроки разные....
Я- инженер, работаю в проектном институте, мне двадцать четыре.... Эх! Да чёрт с ним, давайте сейчас.
Закрутилось колёсико, завертелось. Медкомиссия, все проверяльщики пройдены. До великой решающей троицы дотопал. Стою перед ними аккуратно подстриженный, чтоб ихнее общественное мнение не дразнить, один нос торчит, а то, что могло ему составить хоть какую- нибудь конкуренцию, прикрываю обеими руками. Председатель сидит, смотрит из-подлобья, карандашиком постукивает. Две тётки по обе стороны от него какие-то недовольные. Все в белых халатах, в колпаках. И уж очень эта троица похожа на совещание шеф-повара с завами по производству, которая решает- а что с этим вот делать? Попробовать суп сварить, или сразу собакам выкинуть? А я страдаю единственным и самым простым желанием- делайте что хотите, только дайте обратно в трусы влезть...
По ночам мочишься?
Не, по ночам я других мочу- огрызаюсь я тихо.
Ааа, языкастый....
Это ещё что, вы не видели, что я здесь руками прикрыл....
СЛЕДУЮЩИЙ !
-------------
Неделя на сборы, каждый день как воробышек- пырх и нету. И вот отъезжающие, провожающие по обе стороны оконного стекла мутного как и само настроение. Наконец двери машины дыхнули астматически, закрылись, всхлипнув изношенными суставами и автобус побежал, сколиозно перекосившись , что-то недовольно ноя себе под нос, на сборный пункт, где толпа одуревших от ожидания призывников моталась по территории как водоросли в волнах прибоя. Где дощатые нары в три уровня, мешочек с собственным барахлом вместо подушки и громкоговоритель с дефектами речи-родной брат вокзального. Беспрестанно фамилии, фамилии, фамилии, выхрипывает, выкашливает, вымямливает- сам чёрт не разберёт.
Вдруг- Миша, Мишка- ты! тебя уже раз десять вызывали и передо мной расплылась улыбка чеширского кота.
Серёга! И тебя срыбачили....
А куда денешься....
Значит вместе!
Бумажки, разнарядки, списки, переклички, команда- " Становись!" Свистнуло, лязгнуло и покатился вагон чумной, сообщением - "Свобода-прощай", покачивается, стучит то ли колёсами на стыках, то ли гранёным стаканом по мозгам- уже и не разобрать. Гудят рельсы, гудят призывнички.... Ворота открылись, ловушка захлопнулась. Ну вот она - страна зелёных человечков!
Равняйсь, смирно, шагоооом арш!
--------------
Затопала, зашлёпала, подымая пыль в воздухе и в мыслях служба.
Любой, приехавший в чужую страну, знает - первая проблема это- язык. И эта страна не исключение. Все эти- явился, так-точно, никак-нет.. Надо же, не просто нет, а ещё и никак! А это- "Смирно!", я что, лошадь что ли... Тогда вместо - "Стой", тпру надо говорить. И если в любой стране знание английского помогает, то в этой- то самое- никак нет! Впрочем, в то время, оно везде было даже нежелательно. Настораживающе оно было и вредоносно.... Зато владение , выжившим и укрепившимся в веках матерным словом- это совсем другая история. Этот, скудный по своему запасу язык, позволял сплетать из трёх слов многомиллионные комбинации, концентрировал на боевой задаче и веской печатью утверждал приказ. Не побоюсь добавить- полностью подтверждал Чеховское- "Краткость- сестра таланта", в чём я всегда сомневался. Кроме того, он позволял выплеснуться и остудить раскалённую спираль души и являлся кратчайшим путём её разогреть. Молодое пополнение, которое тут-же начинало демонстрировать свои смехотворные познания в этом изысканном, в своём роде, языке, звучало жалко, как тявк щенка на псарне, и я думаю это основная причина, почему они называются- ново-бранцы. Кстати, вот ещё- почему офицеру надо говорить- "Здравия желаю", а он тебе нет? Ему что здравия, больше надо, что ли? Их всех из самых чахоточных набирают? Вроде нет. Вон морда красная, хоть сковородку ставь. Меня из-за этого самого "Здравия желаю" неудержимо подпирало сказать- ваше благородие. Забегая вперёд добавлю- и пропёрло. Одним словом язык мне не давался, я всё путал и от того влипал в наряды вне очереди. Хотя это был, как раз, тот случай, когда в очереди я был не против и постоять. Поэтому азы языка изучал из уважения- он же здесь считался государственным!
Даже моё новое отражение в зеркале оказалось с сюрпризом. Не потому, что оно никак не отражалось бравым, просто когда упали на пол последние клочки волос от причёски волшебной работы мастера- парикмахера бытового комбината "Рубин", я с удивлением обнаружил, что у меня такая неровная голова. И даже восхищение сержанта Мешкова- "Во Цветову фуражка идёт! Прямо как настоящий эсэсовец смотриться!", тоже не обрадовало... Меня наградили ярлыком-"Гражданка" и это была моя единственная награда.
Началась строевая и политическая подготовка, чтобы такими как я мировой империализм пугать, и жизнь стадом- выпас на поесть, выгон на работу, загон на поспать.
В шесть утра крик- "подъёооом!" и все лампочки на потолке стали тысечеватными. Интересно, почему с утра и свет и голос дневального такие противные, а настроение тут-же портится? Загудел улей, зашевелился. Выползает наружу для пробежечки, для зарядочки- той самой, которую дома сам себе обещал делать с завтрашнего дня обязательно- когда пытаешься ещё пяток минут дрёмы урвать. И теперь вот оно- стоишь по пояс голый, утро тебя своим холодным языком то по плечам, то по спине лижет и пупырышками посыпает, а в голове обратная мысль- домой вернусь- весь первый день дрыхнуть буду. Всё законопачу и дрыхнуть! Эх ни то ни другое так и не получилось!
Почему-то строевая подготовка вызывала у меня смех внутри и от того ужасающие результаты снаружи.
Рраз и, рраз и...тяни носок, Цветов, тяни носок тебе говорят....
Да куда ещё, он у меня и так длиннее чем у всех....
Я тебе про сапоги говорю, б...дь! Ты у меня добьёшься...
Ну если я добьюсь, то б...дь получаетесь вы, товарищ младший сержант.
Ах ты.... А ну, лёг, двадцать отжиманий...
На вас? Прямо здесь? Вам что, так не терпится?
Ах ты ппп... Ну чё ты лыбишься, ну чё ты лыбишься.... А ну ,встал смирно, шагооом аршш! Рраз два, рраз два...левой...левой... Ну чё ты всё время как хромой- только одной ногой наё ...ваешь...
Так вы сами сказали... ле..
Отставить базар! На прра-во, прря-мо, на лее-во , прря-мо... крррууугом, стой...
Легче обезьяну научить маршировать чем тебя.
Так что вы ко мне прицепились, вон их сколько по части бегает.
Ррооотааа...павзводнааа... в столовую... заходи! Смирно! Садись! Приступить к принятию пищи! Тут же стало ясно почему пищу здесь принимают- потому,что её есть нельзя. Три ложки пшенки, удобренной всплывшим за ночь суповым жиром, тут же столпились во рту, а вниз не падают- организм их не пускает. Говорит- вам лучше сразу с другого конца заходить - ближе к выходу... Ррроотааа... встать... на выход поочерёдно...бегом....
Да, да вы чё- семь минут?! И, набивая карманы хлебом, я устремился к премудростям военных наук
Надо же такое придумать- изучение материальной части вооружения. А какая у него ещё есть? Вот бомба- взрыватель, детонатор, всё ее поганое нутро, а хвост для полёта- это что для души подразумевается?
Конечно вы не найдёте ни одного мужика, который был бы равнодушен к оружию. Завораживает оно, притягивает, околдовывает, подмигивает- стрельнуть хочешь? Как-то раз бродил я в коридоре здания учебки и рассматривал снятые с самолётов пушки и пулемёты, стоящие там вдоль стен. Стоит убийственное разнообразие, стволы воронёные, рычажки, железки- серьёзная публика. Когда моё подразделение стало заходить в класс... какой бес мне в голову постучался? Я чуть задержался, стащил со стены учебную ленту, засадил её в пулемёт , пнул дверь, заорал- "Ложись!" и вкатил его в класс. Эффект получился как я и ожидал, только вот... как это я умудрился двери перепутать? Здесь шли занятия прапорщиков. Они попадали на пол, а я со словами- ой, извиняюсь, я дверью ошибся, с грохотом и цепляясь за всё, поволок свой аппарат назад в коридор, под взглядом десятка двух пар глаз откуда-то с полу. Тогда я ещё не знал, что там на полу есть два глаза прапорщика Гадлевского, который откроет на меня охотничий сезон.
Полит-занятия состояли из утомительного, корявого зачтения газетных передовиц о всех паразитах никак не желающих жить с нами в мире. Затем непременное- покажите Соединённые Штаты Америки. В то время они больше всех давились от злобы, глядя на наши успехи. Ну и, помельче вредителей- Англию, Западную Германию, Францию...словом тех- за которыми если не бдить, они только и ждут в какую АНТАНТу скинуться.
Сижу, украдкой читаю "Острова в океане" Хемингуэя. В местной библиотеке выискал. Вдруг рявк сзади- "Так! Ррядовой Цветов, встать! Сказано было худ-литературу на полит-занятиях не читать? Только политическую. Сказано, а?
Так товарищ прапорщик, это ж политическая. О борьбе нашего братского Вьетнамского народа.... вот сами посмотрите- Вьетнамский писатель- Хе-мин-гу-эй...
Ааа....ну, ну.... тада ладно... Взвод встать! Перекур пять минут. Заходи! Приступить к изучению устава....
----------------
Кто в армии на небо смотрит, на звёзды? На падающую звезду желание загадывает? Да никто. А вот упавшую на погоны... Она без всяких гаданий дурных дарит вам более властный и зычный рык и конкретные земные блага материального у"Довольствия" согласно ш"Табелю" о рангах.
Цветов! Кто Цветов? Ты? Инженер? Дуй к ангарам, тебя командир части вызывает. И дежурный по штабу, придерживая штык, вальяжно удалился. Подгоняемый противным, беспокойным вопросом- а зачем это я самому командиру части сдался? - дотопал до ангаров. У одного из них стояло небольшое стадо из каракулевых ушанок и она- папаха! Папаха тыкала пальцем куда-то вверх, ушанки понимающе кивали. Я пристроился сбоку и тоже уставился в указуемое. Металлическая ферма ангара перекосилась и осела на опоре.
Нет ну ты посмотри на него! Ты почему не докладываете?!- вылетел на меня подполковник Сучков, преданно косясь в сторону папахи. В своей туго сидящей на нём шинели с двойным рядом пуговиц из которой торчала его абсолютно безшейная голова с брыдловатым лицом, он напоминал многосисечную свиноматку победительницу ВДНХ.
Ах дааа.., вспомнил я и от досады ,что опять умудрился что-то напороть, быстро пробормотал- по вашему приказанию явился...
Да ты по всей форме...мне .. эта... давай- свирепел Сучков- а ну честь отдал и ты хто, зачем?
Сбитый с толку этим внезапным нападением, я непонимающе огрызнулся- да откуда я знаю, дежурный сказал сюда идти- я и пришёл...
Нет, ну ты посмотри на него, он ещё рот открывает- заорал Сучков.
Да погоди ты! Ты что не видишь...- рыкнул на него полковник, перебирая меня перекошенным прищуром, и Сучков тут-же зарылся в стаю остального каракуля. Полковник ещё с пол минуты побегал по мне глазами и на его лице сложилось выражение - да не может быть- вот этот вот тут у нас живёт! Неотрывно глядя на меня, он вопросительно мотнул головой вверх и тихо проговорил-что скажешь?
Шов на косынке лопнул, подкос отошёл, с другой стороны смотреть надо- отсюда не видно- недовольно пробурчало моё ущемлённое самолюбие. Полковник зашагал в глубь ангара, стадо послушно затопало за ним. Взглянув вверх, полковник издал удивлённое, короткое "У" и опять уставился на меня прищуренными глазами.
А чего это оно вдруг- спросил он.
Не знаю, может быть брак при сварке, но это вряд ли. Скорее всего потому что какой-то идиот на кровлю цистерну пристроил. Это ж пять - шесть тонн лишней нагрузки- помаленьку успокаиваясь сообщил я.
Идиот тут-же обнаружился криком- "Да ты как разговариваешь!", но тут-же утих и затаился, осознав свою оплошность.
Полковник явно повеселел, когда я сообщил, что починить можно. Я затарахтел где что подпереть, про швы, электроды. Всё больше ударяясь в детали, я незаметно очутился в своём проектном институте.
Цистерну убрать, надеюсь, это понятно?- спросил я полковника.
Он одарил меня кривой ухмылочкой и опять чуть мотнув головой наверх вкрадчиво процедил - а эта, как ты её там назвал -ферма, она не ёб....ца?
Всё ,что волновало полковника- чтобы ферма не грохнулась на его ратный путь до прибытия его генеральских звёзд, созвездие которых уже мерцало посланное на утверждение.
Да не, не думаю, но поаккуратней надо..-сообщил я своё инженерное решение.
Нет, ты посмотри на него!- раздалось у меня над самым ухом- тебя спрашивают упадёт эта, как её...? Что за "Не".. По форме отвечай- никак нет- изо всех сил тужился в своей шинели Сучков.
Что значит никак, она мне ничего не обещала- взъерепенился я из своего проектного института.
Нет, ну ты посмотри на него, он опять рот открывает!- кипел Сучков.
Делайте чего он тут наговорил- скомандовал полковник неизвестно кому и повернувшись к Сучкову добавил- " Ну вот, теперь он твой".
Два наряда вне очереди и один от имени командира части- рявкнул на меня, до предела взбухший, Сучков и я вывалился из своего проектного института. Да и глаза б мои его не видели, но это совсем другая история.
-----------
Чёоорт! Шарахнуло мне в голову посреди ночи- я ж забыл сказать-доложить командиру роты, что мне нарядов натолкали... Ведь от самых высокочинных умудрился наловить. Сон слетел вспугнутой с гнезда ночной птицей. Нууу..уу- завыли воображение с фантазией и начали рисовать варианты приговора, а художники они талантливые... И когда я дошёл в своих мыслях до дисциплинарного батальона, врубился свет и дневальный заорал: "Ррроота подъём!". Вот оно, началось- других мыслей не было.
"Тревога! Тем, у кого нет оружия,- оставаться на местах"- надрывался дневальный. Сразу же стало полегче- почему то показалось, что если война- это не так страшно. Роту куда-то унесло, а нас загнали в какую-то канаву и приказали не высовываться. Старший сержант Мешков расхаживал вдоль канавы и тревожно поглядывал в небо. Может по молодости лет он всё ещё любил поиграть в войну, а может считал, что из канавы он просто неотразим, но всё время кроил какие-то безбожные рожи и изгалялся в позах.
На нас напал условный противник- сурово проговорил он- и наша часть выдвинулась на боевые позиции.
А условный- это значит какая-то другая часть?- полюбопытствовал кто-то из моих соканавников.
Нет, условный - это значит никого- веско сказал Мешков. Он важно поглядел на часы- сейчас наши откроют огонь!
По кому? - как можно искренне удивился я.
Я же объясняю, по условному противнику- строго проговорил сержант.
Это которого нет- уточнил я, изображая рвение к знаниям.
Ну да, то есть, нет, он - есть, но условно... прекратить разговорчики и не высовываться- и Мешков сново устремился тревожным взором в небо.
По видимому, там что-то условно летало, оттуда могло что-то условно упасть и, какой ужас, его, стойкого и смелого, условно прибить.
Да вы не волнуйтесь, товарищ сержант- сказал я тихо, вдохновенно и прочувствованно. Что-то мне подсказывает- мы сегодня обязательно победим!
После моей личной ночной тревоги я наслаждался странным открытием- "Надо же, оказывается бывают такие моменты в жизни, когда можно быть счастливым даже оттого, что ты нахрен никому не нужен!
-------------
Клятва на верность- она же присяга прошла очень празднично. Бюст Ленина, подкрашенный серебрянкой одновременно с батареями отопления штаба, источал сияние. Перед ним парадно выстраивались шеренги новобранцев. На местеее.... стой! К ноге! И, у каждого, как верная собака, тут-же примостился, звякнув прикладом об асфальт, недавно полученный карабин СКС.
Цветов!
Я!
Ты... ты.., ага вот, ты- ЛЮ1267. И смотри чтоб номер свой помнил, чтоб от зубов отскакивало- прокуренно прохрипел прапорщик, когда вручал мне сильно пошарканный карабин..
Надо же, столько лет прошло, сколько зубов мне дантисты выдрали, а номер всё ещё отскакивает- от оставшихся.
ЛЮ1267 являл собой вид бывалый. Деревянный приклад- весь в ссадинах и шрамах, а воронение его, особенно на кончике ствола, стёрлось настолько, что он напоминал старого цепного пса с седой мордой. Раздав карабины, прапорщик показал как их разбирать и, приказав приступить к чистке, вышел. Повылезшее отовсюду детство, тутже заклацало, защёлкало курками, бойками, затворами. И, конечно, прицелиться, нажать и летит воображаемая пуля- лечуууу..уп! Попал!
Ткнув пару раз шомполом в ствол, я обнаружил, что он весь забит чем-то вроде солидола, да и всё карабиново брюхо тоже. Мудро решив- "Ну вот и славно, так сохранней будет", я собрал карабин, ничуть не задумываясь для чего он предназначен. Но мудрость и глупость- два великих оборотня. Они очень быстро меняются местами- танец у них такой...
А сейчас я стоял в строю вместе со всеми и мой ЛЮ1267, оскалив свой единственный клык - штык, задрав морду вверх, преданно замер возле меня.
Замполит- подполковник Сучков напирал речью. Он распалял самого себя угрожающим патриотизмом, потрясал указательным пальцем, зычно обьявил позор покусившимся на святыни, и спотыкаясь на каждом слове, проэкал так с полчаса. Наконец с явным облегчением что закончил, аккуратно вложил листки назад в свою красную папочку, призвал всех за это дело пасть как один и в воздухе возник стойкий запах впечатления- будто только что нас всех утыкали в чьё- то дерьмо.
Помните- добавил он- теперь, после принятия присяги, за проступки вы несёте полную уголовную ответственность! Поздравил вообщем. Хотя, если вспомнить русский эпос, у витязей всегда выбор скудный был. Куда ни сунься- то коня потеряешь, то голову, а то и саму и без того короткую жизнь.Что поделать- распутье такое. Но на камне-то нацарапали, предупредили- и на том спасибо. Становись в строй! С гражданством вас в стране зелёных человечков!
-------------
Интересно, добавил бы Данте ещё один круг к кругам Ада, в своей “Божественной комедии”, переночуй он в роте среди аромата сохнущих на сапогах портянок? После этакого благоВОНИЯ даже на зарядочку выбегается охотно. Руками- ногами машешь, а всё кажется ,что он к тебе прилип.
Рроота...повзводно... А что у нас сегодня в парящей кастрюльке? Как? Опять пшенка? Прекратить рразговорчики за столом. Ты чем там Цветов не доволен?
Кто- я? Да что вы, товарищ прапорщик, это мой живот урчит от восторга... Завтрак- ну прямо пальчики оближешь! Я имею ввиду повару- мне кажется на них много что налипло... Опять хлеб по карманам, быстро, давясь и кашляя ,допиваю чай и- туда, где объявлено построение для совершенно странного обряда- развод на работу.
Странность его заключалась в том, что было абсолютно непонятно его назначение.
На трибуне командный состав сиял своею многопуговичностью, погонами, кокардами- хитроумно сплетённых венков из какой-то листвы, звёздами, петлицами... А снизу проходили роты парадным шагом, старательно долбя сапогами в асфальт плаца и повернув головы на ихние сиятельства.
Ротааа... стой. Вольно. Списки, фамилии, номера, механическое- "Я!", шаг вперёд и дурацкое- "Есть!".
Рядовой Цветов, ефрейтор Файзулин - хранилище номер 11. Файзулин- старший.
Капитан водил пальцем по бумаге, коверкал фамилии и болезненно морщил одутловатое лицо, пытаясь совместить строчки- кого и куда. По машинааам!- наконец отмучился он. Солдатики полезли в кузов и грузовичок, въехав на гравийное покрытие периметра, повизгивая шпингалетами бортов, покатил к этим самым номерам. Сидят бойцы на лавках, покачиваются, мотаются стриженные головы из стороны в сторону, в кулачок покуривают- устав нарушают. И откуда повытаскивали? На въезде охрана всем в карманы влезла, запазуху, даже в сапоги, пилотки вывернула, в каждую складку нос сунула... И что? Откуда-то сигаретка, спичечка, коробковый бочок и непременное- оставь покурить.
Я- в первый раз, и моё воображение опять принялось за своё творчество. Хранилище вырисовывалось неприступное, железобетонное, уходящее под землю, с толстенной сейфовой дверью и прикрытое маскировочной сеткой. Перед всем этим охрана с автоматами и нервно застывшая остроухая собака. А внутри- сверх-технология- дух захватывает какой секрет!
У мятой железяки с номером 11, прибитой к сосне, грузовичок свернул с периметра и закондыбасил по грунтовке. Прокатив ещё минуты три, он остановился у огромного дощатого сарая. Я и Файзулин вылезли из кузова, а прапорщик выскочил из кабины, подлетел к воротам и принялся ковырять замок, нещадно его матеря. А может это был пассворд того времени. Наконец замок отцепился, воротина тут же перекосилась, осела и упёрлась углом в землю. Он ухватил её за петлю, потянул и она забороздила ,очерчивая круг. Прапорщик примотал воротину к торчащей из земли ржавой арматурине, заскочил назад в кабину и грузовичок, хряпнув коробкой передач, переваливаясь как толстуха на артритных ногах, потащился обратно к гравийке.
В хранилище оказались штабеля каких-то ящиков и пирамиды из авиабомб. Файзулин, заложив руки за спину, важно прошёлся по помещению и командно изрёк- " Задача абисняю!". Он небрежно и властно поставил ногу на стабилизатор бомбы, как Наполеон на пушечное ядро и... и что-то внутри пирамиды глухо тукатнуло, она шевельнулась и бомбы вдруг посыпались, загалдели, покатились в разные стороны, как первоклашки отпущенные на летние каникулы. Файзулин зябликом вынесся из склада, а я, наоборот- как будто вмёрз. Да и куда и какой смысл бежать? Если хотя бы одна бабахнула, вовлекая в это жуткое веселье всех своих подруг, то не осталось бы ни сарая, ни части, ни близлежащей деревушки с её зачуханным колхозом, ни храброго Файзулина с его воротиной, из-за которой он высунулся, когда всё стихло.
Сотворив гримасу бывалого, он вразвалочку подшаркал ко мне и презрительно проговорил- " Не ссы, она не ё..т, взрыватл нэту. Давай собирай, укеладка давай..." и вальяжно развалился на ящике.
Этот восемнадцатилетний прыщак явно наслаждался своим командирством.
Слушай, Кутузов,- сказал я как можно спокойнее- во первых не забывай- ты кучку развалил, во вторых- мне одному эти штуки не поднять, а если их найдут в таком виде тебя вздуют- ты старший. Доходит? Так что проветри штаны и подключайся. Но учти, я спешить не буду...
Он задёргался, засопел, но командирчики всегда бояться комадиров и, глядя на меня с ненавистью, принялся хватать бомбы за самое удобное- за стабилизатор. Наконец всё сложили и он тут же начал совать мне в руки изтерзанную метлу- "Слущщ задача, уборка делай, прыказ выполняй".
Когда я домёл до ящика, он уже полулежал на нём и, пакостно улыбаясь, старательно выставлял ноги и ждал ,что я буду делать?
Как интересно людям души раздаются? Почему маленький Алиев, как только получит посылку из дома, -сразу же устелит прикроватными ковриками пол в середине роты, вывернет на них всю свою хурму-бастурму, всех зовёт, а сам даже не трогает. Гость! Гостю честь! А этот гадёныш боиться, но лезет. Такие в детстве всегда прячутся за отца, за старшего брата, оттуда корчат рожи и плюются... А теперь вот нашивочка у него есть, полосочка, лычка. Сопля называется- по здешнему. Знак даден- защищён он. Тронешь его- не знаешь чем обернётся... Потому-что командирчик он! А если ещё и две полосочки? А три? Самой природой наказано- не тронь полосатеньких. У них шипелки есть, щипалки, кусалки, ядовитая иголочка в заднице. А нет иголочки, обдаст он тебя оттуда же мерзейшей вонючестью и не отмыться будет во веки веков и по самое "Аминь!".
Первое желание было- его метлой отходить, да чёрт её знает эту ещё неясную мне армию.
На, твоя очередь- сунул я ему метлу и, изображая психопата, ухватил его за пуговицу, потянул к себе и, бегая по его лицу глазами сбежавшего сумасшедшего, врастяжку прошипел- "Ещёооо... будешшш... ко мнее присставать я тебя голодным зззайцам...ссскормлю!".
Он отпрянул, дёрнулся, вырвался и плаксиво пискнул- "Сыржантым буду, хоронит тэбе буду.."
Конечно я понимал ,что он нажалуется- такие всегда жалуются. Но и хорошо понимал, что как только он скажет ,что я угрожал скормить его голодным зайцам... как собственно сформулировать за что меня наказать?
А он нажаловался. И теперь, после отбоя, когда казарма погружалась в темноту, обязательно начиналось- "Аааа! Файзулин! Прячься, у тебя зайцы под кроватью сидят! Файзулин, они тебе твою морковку отгрызут". А кто-то загробным голосом провыл- " Не ссы на зайцев, Файзулин, не сссыыыы..!"
Так и потекла бравая, боевая служба. Мой ЛЮ1267 не вылазил из своей пирамиды, а бог войны, помешивая в своей огромной кастрюле огромным черпаком, вылавливал ратные подвиги: склады, вагоны, чистку картошки, драинье нужника, где дембеля с опущенными штанами мутузились за почётное двенадцатое очко... И только конец дня всегда был одинаков. Возвращается рота в казарму после побед своих, сидят солдатики, ящички прикроватных тумбочек выдвинули, календарики бережно вытаскивают- не меньше трёх. И с наслаждением день этот уходящий давай погонять. В одном календарике его кругляшком-квадратиком замазывают, в другом- крестиком зачёркивают, в третьем -иголочкой прокалывают и на свет проверяют- чтоб наверняка. Аж языки от усердия повысовывали- гнать его, гнать его..... Будто шаманит рота- оставь меня, уходи от меня, изыди... чур меня, чур меня...
-----------
Часы, часы снял говорю.....
У-тю-тю какие мы грозные хи-гы-гы, у-тю-тю какие мы страшные хэ-хэ-хэ....
Пирогов- плотный, крепко сбитый парняга, даже не глядел на суетящегося перед нами хмыря. Пирогову стукнуло двадцать семь ровно через месяц после того, как ворота части за ним захлопнулись и он поигрывал этой, минимум, семилетней разницей с основным контингентом как булыжником на ладони. Он был до зависти оптимистичен, улыбчив и его стальная фикса посверкивала маяком жизнерадостности.
Мы-это он и я- резались в карты - на сахар!
Кто, что не понял? Старик- сказал, ты- сделал, бля- продолжал переть хмырь.
Х-х-х... скажите друг мой, что хочет от нас этот джентльмен?
Джентльмен хочет ваши часы, сэр- не отрываясь от карт, в тон ему проговорил я. Причём изволите-ли видеть они ему абсолютно не нужны.
А почему, друг мой?
Потому что руки ему мы сейчас оборвём... сэр...
Мне всегда нравилась ваша дальновидность, друг мой. И куда мы их ему засунем?
Я б не стал с этим возиться, сэр, давайте завернём их ему с собой, на дембель. Эй, дневальный, у тебя есть свежая газета в тумбочке?
Ну ка ты, укроп, ты под какой марш хочешь завершить службу? Под прощание славянки или под похоронный Шопена?- навис над назвавшимся стариком Пирогов- я тебе даю время сравнить партитуры.....
Деды, старики, дембеля. Пацанва, заСучкованные мозги, определяющая своё- Я только по перекличке. Мальчики, зараженные дурью привилегий- идти чуть рядом со строем и курить, ни черта не делать на работе, отбирать у салаг сахар, заставлять их пахать вместо себя, кукарекать на тумбочке...- всё, в чём они вымарались сами, и теперь получали своё дикое удовольствие. После они вывезут домой цепкий взгляд на лишний "паёк", изуродованную доблесть, удовольствие сачкануть и мат, как язык предков. Они надолго разобьют жизнь на фронты- ну как у тебя на трудовом фронте? Как у тебя на семейном фронте? На любовном фронте?........ Но что удивительно, большинство салаг относились к своему унижению с пониманием, смотрели на дембелей с затаённым восхищением, а в глазах читалось мечтательное- и я так буду!
-------------------
Стрельбы. Всё таки армия есть армия. Предупреждал же Сучков- враг не дремлет, тянет к нам он свои щупальца, желчью исходит- уй пакостную зверюгу изобразил! НАТО- может и не АНТАНТА, но судя по карикатурам в центральных газетах плодовито-ядовитого художника Бориса Ефимова, тоже- ещё те паразиты! Так что и нам не грешно побдеть раз в квартал, в смысле пристреляться. А когда каждый день грузи-разгружай, мети- подметай, побабахать- и просто подарок. Пацанва с нетерпением перетаптывалась в строю, теребила свои карабины, ожидая своей очереди туда, где тебе отсчитывали десять блестящих, новеньких патронов и были слышны тугие хлопки выстрелов. И только я стоял, проклиная себя за тупость, за глупость, а главное- за мою непобедимую лень. Ну что стоило почистить мой ЛЮ1267? Нет ведь- сохранней будет... Умный да? Идиот! Что будет если весь ствол солидолом забит?- вот это вопрос! Сучковская уголовная ответственность будет- вот что! Спокойно, спокойно.... всё-таки два -три раза я шомполом потыкал, наверняка дырочку проковырял- убеждал я сам себя. Ну-ну, ну-ну- тут же кто-то злорадно заплёвывал огонёк надежды в моей голове… И вдруг- Цветов, на исходную! Вдавив патроны в магазин, из которого я всё -таки умудрился незаметно выковырять пальцем часть солидола, я залёг на эту самую исходную. Рядом присел ефрейтор Уналбаев с сачком для ловли гильз- а как же - отчётность!
Помню, в детстве, отец рассказывал, что ефрейторов в армии называли - испорченный солдат. Уналбаев, как и ефрейтор Файзулин, жаждал второй лычки. Он был полон решимости влиться в командный состав. Аж нетерпеливый скулёж можно было услышать, если прислушаться. Даже погоны на его худосочных плечиках свисали куда-то вперёд, как бы сигналя- Эй начальник, ещё лычка давай. Кстати сказать, с Файзулиным у него была давняя тяжба, повидимому на ихнию восточную, сладчайшую тему- кто кого хоронить будет....
Уналбаев был выморенным, кадыкастым на цыплячей шейке, жердеобразным, ходящим вразвалочку существом. Он постоянно лепился ко мне со своими указаниями- по его пониманию эти его командные способности дойдут до ком.роты, а от него до ихних сиятельств, и на него сойдёт вторая лычка. Ну а демонстрировать свой командный талант легче всего на таких ,как я- ростом так себе, матом почти не пользуется- значит не опасен, этого не знает, того не умеет и постоянно книжки читает- бесконтурное существо...
Отмашка у тебе плохой, заправка у тебе плохой, эээ… как так честь отдаёшь… Наконец, этот добровольный наставник надоел мне до такой степени, что я рявкнул- отвали, оглобля! Что такое оглобля Уналбаев не знал, но очень обиделся на последние три буквы этого слова. Он дал замашка, я отмашка, началась заварушка и нам обоим дали по наряду на кухню- на чистка картошка. А долгожданные, праздничные фанфары его второй лычки пока накрылись тюбетейкой.
Огонь !- крикнул прапорщик Гадлевский. ( Тот самый- с полу.)
Прапорщик Гадлевский, по прозвищу - подсвечник, обладал совершенно иерихонской глоткой и какой-то неприятностью в заднице. Там и устанавливались ублажительные, молебные свечи.
Я целился, я целился, я целился.., придумывая как бы избежать стрельбы вообще.
В чём дело?- заорал Гадлевский с нетерпением.
Я без очков мушки не вижу товарищ прапорщик.
Ну так , бл...дь, оденьте очки- зарычал он.
Я медленно поволок из кармана очки, одел, снял, протёр, сново одел..
Огонь!- скомандовал он, пожирая меня полными ненависти глазами.
Я целился, я целился, я целился....
Ну што опять за ё... твою мать!- взбесился он.
-Я в этих очках теперь мишени не вижу ,товарищ прапорщик.
Он издал сдавленный, полный бессильной злобы стон человека, ударившегося в потьмах босой ногой о ножку стола. Из него попёрло такое, что я понял- нет, не избежать..., зажмурился и нажал. Громыхнуло так, что в соседней деревне из коров брызнуло молоко, из кур посыпались яйца и даже комары вылезли кусаться только на второй день.
Когда я со страхом разлепил глаза, определяя- цел-ли карабин, с ужасом увидел, что Уналбаева не стало. В смысле сачок- вот он, а Уналбаев исчез. Ситуация напоминала известный мультик- Винни-Пух, эпизод с Пятачком- " А что это сейчас так бумкнуло? И интересно где это мой зелёный шарик?". Сквозь потихоньку таявший звон в ушах, я услышал как Уналбаев причитает, бегая где-то у входа на стрельбище- "Аий, билят, вся лисо в говняк какой-то! Аийй гарачий...билят!"
Я нажал второй раз. Мой ЛЮ1267 пальнул, чвакнул затвором, выплюнул гильзу, как выбитый зуб, и харкнул солидолом. Убедившись ,что от него ничего не отпало, я вдавил курок до конца- лишь бы поскорее всё это закончилось, и карабин залихватски захлопал.
Удивительней всего то, что норму мне удалось выбить. Удивительно не потому, что я стрелял полузажмурясь куда-то в сторону мишени, а потому ,что потом, этак через пару месяцев при повторных стрельбах, когда я по мальчишески наслаждался каждым выстрелом, целился и тянул удовольствие, мне не удалось выбить и половину того ,что я настрелял в тот нервный, ужасный день.
-Рядовой Цветов стрельбу закончил- отрапортовался я. Задышалось, отпускало..- ах, это блаженное чувство!
Чвой-то было?- спросил Гадлевский, тряся мизинцем в оглохшем ухе.
По видимому, в один патрон пороху пересыпали ,товарищ прапорщик.
Ааа.., ну тада ладно....
-----------
Cолдатики, широко послеобеденно позёвывая, блуждали по помещению роты не зная куда приткнуться и чем себя занять. Одни просто сидели, отрешённо глядя кто в пол, кто в потолок, другие повытаскивали календарики и потихоньку, преждевременно подшаманивали. Собственно ожидания в армии нет. Там время течёт ровно, но тягуче, - без ускорений и замедлений. А потому ждать- это тоже служба. Так что будет то , ради чего нас тут собрали- значит будет, не будет- значит не будет... ну и хрен на всё!
В помещение гуськом вошло мелкозвёздочное офицерство с лицами людей идущих в гараж для залечивания ран от семейного скандала. Один из них установил на табуретку старый проигрыватель времён послепатефонной революции. Лейтенант-политрук промямлил что-то невразумительное, суть которого сводилась всё к тому же врагу, который не дремлет, установил на диск пластинку с речью Ленина-"Берегись шпиона" и, заёрзанная вконец запись, шурша, шипя и скрипя убаюкала пол роты. Лейтенант периодически наклонялся к проигрывателю подтолкнуть иглу, когда улавливал, что вождя зациклило и он пошёл по второму кругу. Ничего невозможно было разобрать, ни единого слова. Старая, годами не меняемая игла, уже давно соскребла бесценные слова и укрыла их шумом распада терзаемого ею диска. Да никто и не стремился к пониманию- "Что он там нахрюкал", как сказал один из отличников боевой и политической подготовки.
Гражданский, э, гражданский- дыхнуло мне в ухо букетом успешного пищеварения рядового по прозвищу Купа- а про какие это ебублики он там всё толдычит?
Я, косясь на офицеров, шёпотом сообщил Купе, что иностранные диверсанты того времени любили класть взрывчатку в бублики. Ты куснёшь, она каак ё..нет- и пол роты нету!- Ну не заводиться же было посреди серьёзного мероприятия о логопедических проблемах вождя и этой раструханной пластинки, сделанной небось ещё с записи на каком-нибудь Эдиссоновском аппарате, превратившим слово- "Республика" в страшное оружие невиданного коварства.
Купа, к моему удивлению, даже не улыбнулся. Принял весь излагаемый мной бред с пониманием и досидел сеанс до конца с открытым ртом.
Наконец лейтенант выдернул шнур из розетки, поинтересовался- есть ли вопросы , по тупому безразличному морганию удовлетворённо понял, что вопросов нет, приказал всем ждать вызова в особый отдел для личной беседы, закатил пластинку в конверт и офицерство снялось тем же гуськом, унося останки заветного.
Ты, Мишка, не напори опять чего-нибудь- наставлял меня мой приятель Серёга- давай всё чётко, такой-то...такой-то, по вашему приказанию явился для прохождения беседы... и это, козырнуть не забудь....
По вашему приказанию явился..., по вашему приказанию явился- бурчал я себе под нос.... боже какой бред. И вот она- дверь. Из неё вывалился сияющий боец Купа. "Стучать буду, хи-хи-хи..."- сообщил он и завихлял своей широкой задницей по коридору.
Вдохнув-выдохнув, я постучал в дверь, вошёл и отрапортовался ,что явился. Ни до, ни после я так прекрасно не являлся. Капитан стоял, глядя в оконную темень, картинно сцепив руки за спиной, и обуревался заботами о безопасности. В комнате был единственный свет от настольной лампы, а под ней- пепельница полная окурков, свидетельствующая о количестве неусыпных бдений. Причём бычков было столько ,будто он все урны в части выгреб и к себе перетаскал для убедительности.
Прямо как в старом кино- искрануло у меня в голове.
Через минутную паузу он медленно вытянул сигарету из пачки, размял её, закурил и, продолжая смотреть в черноту окна, сухо спросил- вы знаете, где вы находитесь?
Машинально шуранув руками по всем пуговицам- от воротничка до заветного места, теряясь- что опять -то не так?-я покосился на фотографию Дзержинского на стене за его столом и .... и от досады сморозил- ну ,судя по этому портрету- ошибки быть не может... Капитан повернулся, поморгал, уселся за стол и стал напрягать меня своим молчанием из мрака темноты.
Конечно же это был много раз сыгранный спектакль, премьера которого состоялась давно. Спектакль одного хренового актёра для одного зрителя, который более всего хотел бы слинять из этого театра без криков- браво, бис и аплодисментов.
Ещё немного поизощрявшись в позах, он торопливо зачитал короткую лекцию на тему: "Ухо востро, глаз да глаз, начеку и, конечно о бдительности. Я, разумеется, весь усердно укивался, демонстрируя неподдельное понимание всей серьёзности защиты наших рубежей и завоеваний.
Советский Союз в то время был- навсегда незыблемый и нерушимый согласно гимну. В Европе- счастливый социалистический лагерь, в Азии- Мао Дзе-Дун в реке Янзы плавал вместе с нашей дружбой навеки, и доллар стоил шестьдесят восемь копеек. Правда ,не продавался- соответствующие органы зорко следили ,чтобы граждане себя им не позорили. Конечно масса шпионов шуршала везде, чтобы выведать- а как это- у них сплошной кризис, а у нас всё так радостно...
Вам всё понятно?- закончил уроки подозрения капитан- а то тут один до вас всё уверял меня в опасности каких-то ебубликов.., идиот. Он поволок очередную сигарету.
Я уже давно за вами наблюдаю. За вами и вашим приятелем- вдруг сообщил он безрадостную новость, резко меняя тему. И вперив в меня что-то такое, что по его сценарию должно было означать проницательный взгляд, вкрадчиво процедил- нам нужны умные люди, товарищ Цветов. Это было то самое- как я с Файзулиным- за пуговку..
Ну... как раз вашей организации... и дураки могут быть очень полезны- мягко выворачиваясь, поделился я своими соображениями. Капитан поёрзал по мне недовольным взглядом, картинно удушил сигарету, подошёл к окну, сцепил руки за спиной- всё, позовите следующего. Ну вы поняли, если любое подозрение- сразу комне. И я забыв о всяких там- слушаюсь, так точно, разрешите идти.... радостно брякнул- "А как же!" и высвистнулся за дверь.
-------
Глава о вреде частого употребления пшённой каши.
( действующие лица: старший сержант роты охраны и я)
Сержант- эээ...Мищаа, гражданка, мясы хочщ?
Я - А что, есть?
Сержант- тэбе есть, пошли- дам.
В тесном помещении охраны, на плитке, с бог весть сколько раз перегоревшей и вновь скрученной спиралью, стояла чёрная алюминиевая кастрюля. Он наплюхал из неё варева с запахом и цветом хозяйственного мыла, наломал в свою хлеб и зачавкал. Я выловил со дна что-то пресное и как резина. Покусал, пожевал и сдался.
Сержант- Нэээ, жосткий сссабака папался...
Я- Кто собака?
Сержант- Оон сабака...
Я- Так это что, собака?!
Сержант- А ты что, гдэ-то здэсь барашка видел, аа?
------------
Стоит воинская часть. Колючее ограждение по кругу. За ограждением периметр по кругу. По периметру охрана бредёт, двадцать минут интервал соблюдает. По кругу бредёт. Дни по кругу. Жизнь по кругу.
Возвращаясь, откуда уже и не помню, я шёл, окружённый унынием. Бывает так- накапливается, накапливается, оседает противным, мутным осадком на дне души, вроде и не чувствуешь, а тут кто-то раз- как камешек бросил и разом всё взбаламутилось. И тогда ощущаешь за своей спиной эту согбенную, безмолвную, постукивающую своей клюкой у тебя в голове, бродячую нищенку- Тоску. Забыл козырнуть какому-то младшему лейтенанту. В армии их называют микромайор. И замаршировал и протопал правильно, а козырнуть забыл.
Ты почему офицеру честь не отдаёшь?- тут-же зацепился младший лейтенант.
Был он года на два младше меня и, по малости своего звания- а оттого- болезненно вспухшего самолюбия, тут же зажаждал большой крови.
От взбаламученной дряни и тоски меня облило таким безразличием ко всему, что стало, как-то, совсем и на всё НА-ПЛЕ-ВАТЬ!
-А я её никому не отдаю, она у меня одна- очень мирно и спокойно, в противовес его кипятку, проговорил я,- а вот козырнуть забыл, признаю. Задумался и забыл, прошу простить.
Молчать!- заорал он- да я тя бб-бб, с кухни у меня не вылезешь!
Виноват, ваше высокородие! Званию я вашего, того, не распознал, уж больно смеркается нынче рано.
Мальчик ,захлёбываясь от злобы, набрызгал мне слюнями два наряда от него самого и от кого-то выше по ранжиру. Да только какой там жир- у одной маленькой звезды.
Добравшись до здания своей роты, я увидел её построенной в две шеренги в аллее для построений. Здания каждой роты имели такую и обязательный газон перед ней с редкими пятнышками диких цветов, натасканных в него ветром. Основное пространство газона занимала болезненная иссохшая растительность напоминающая собой привокзальную пьянь. Перед ротой взад-вперёд мельтешил невразумительного очертания прапорщик и, потрясая в воздухе огромными кулачищами на поразительно коротких ручках, орал- "Да я литинантами командовал и..и старшими литинантами командовал...!"
Прапорщик Дубаш! Василь Прокопыч. Васька Дубаш! Живая легенда. Эта легенда, передаваемая из одного армейского поколения в другое, повествовала ,что бог обидел его всем и даже умом, но Василь Прокопыч этого не знал и даже наоборот- был убеждён в обратном, чем и мстил всемогущему бессознательно, безотчётно и успешно.
Внешне Василь Прокопыч напоминал Чарли Чаплина, вступившего в Советскую Армию. Маленького роста, в огромных сапогах, жутко широченных галифэ. На него был вздет до отказа натянутый на пузце и от того разъехавшийся над задницей застиранный кителёк с короткими рукавами из которых торчали огромные лапища.
Такими токо девок лапать - восхищался, неунывающий Пирогов ( а чего унывать, он у меня недельный сахар выиграл)- в такую хапалку за раз ух скоко всякого войдёт!
На кительке мрачнели давно потухшие пуговицы, и одна золотая, а также жирное пятно на груди- прямо там, где над всем этим была насажена башка. Башка укрывалась под совсем уже устрашающего размером картузом, державшимся исключительно на его оттопыренных ушах. Дубаш постоянно вертел этой башкой, а картуз никак не желал эти повороты улавливать и лениво задерживался. Поэтому прапорщик, демонстрируя пример выправки, тут-же ставил свою хапужную ладонь вертикально ребром перед носом и регулировал направление залапанного строптивого козырька.
Василь Прокопычу было тридцать три года, как принято говорить- возраст Иисуса Христа, но на этом сходстве всё резко и заканчивалось. Иисус околдовывал проповедями своими, Дубаш речами был абсолютно невнятен. Иисус волшебно исцелял и привлекал народ к себе, Дубаш волшебным образом привлекал к себе инспекторские проверки, доводил всех до головной боли и был занозой в заднице. Зато Василь Прокопыч был партийный, а Иисусу- слабо! Перед каждой инспекторской проверкой командование части пыталось упрятать яркую личность прапорщика куда подальше, чтоб не снижал показатели, но каким-то невообразимым зовом именно туда несло и инспекторов. Об этом, собственно, и были почти все связанные с ним легенды. Кстати сказать, сам же Василь Прокопыч воспринимал все свои перемещения как- партия посылает его для усиления работы на трудных участках. Надо добавить и то, что несмотря на свою партийность, он не был лишён и житейского. Так прибыв в эту часть , он подсуетился и пристроил свою Люсю на тёплое место-... в кочегарку, где его ненаглядная теперь шуровала огромной шавловой лопатой. По видимому ,она пожаловалась своему голубю на грязь и бесконечную пыль, потому что проверяющие, копаясь в бумагах, нашли докладную прапорщика- "Утрэба утры бойца у кочегарню для протирки угля ветошью от пылюки". В другой раз его привлекли ( чтоб с глаз долой) в комиссию по списанию, и Васька с огромной тачкой, набитой старыми осциллографами, умудрился попасться на пути генерала и его свиты. Василь Прокопыч был убеждён, что из дюжины осциллографов можно собрать "телявизер". Была легенда и о том, как перед инспекторской проверкой Дубаша заткнули в самый дальний склад, наградив несуществующей должностью” начальник хранилища”. Но Василь Прокопыч и оттуда примагнитил инспекцию. А как ещё обьяснить, чего она именно туда попёрлась. Когда генерал-лейтенант выковырял прапорщика из щели и спросил- сколько боевых единиц находится во вверенном ему складе, Василь Прокопыч сообщил- так ета..., хибо сто тры, хибо сто чэтырэ. Легнда гласит- генерал рвал и метал так, что Дубаша вынесли из склада в ящике из-под ракеты земля- воздух со скрещёнными руками и картузом на груди аккурат на жирном пятне.
Ублевался, мудло, со страху- весело рассказывал водило ГАЗона Витёк. Даже на полит.занятиях проверяющий выловил именно его и на всё то же сакраментальное - покажите Соединённые Штаты Америки, Василь Прокопыч тут же завалил под ненавистный звёздно- полосатый флаг Канаду, перетащился со своей экспансией через Мексику и начал ковырятся указкой в Бразилии, заискивающе заглядывая в глаза инспектору- как бы ища чем его ещё порадовать.
И что, это всё?- нервно спросил проверяющий.
Не, ещё тут вот чутку- поспешно брякнул Дубаш, и ткнул в Африку, уловив недовольство, и справедливо полагая, что если и не сама зараза, то её приспешники уж точно тут есть.
К нам же Василь Прокопыч попал из профилактория для лётного состава, куда его быстренько затолкали то ли замом пома, то ли помом зама- в общем, опять всё то же- подальше и с глаз долой. Но председатель комиссии , сам в прошлом боевой лётчик, решил заглянуть и туда. Может хотел потешить своё былое. Надо сказать, что к Василь Прокопычу у него как раз никаких претензий не случилось, зато у летунов случилась истерика.
Рассказывают, прибыв в профилакторий, Дубаш переоделся в гражданское- как все, и рьяно вступил в свою должность. Первым делом он зачехлил биллиардный и теннисный столы, закрыл в шкаф кии и ракетки, наорав на возмущённых офицеров- вы здесь пьёте, потом киями тычете и сукно рвёте, ракетками шарики лопаете, а мне потом отвечай... Он таскал окурки, совал им под нос и угрожал раками, которые зимуют. Летуны решили, что это какой-то чин, направленный сюда дослуживать до пенсии, так как с лица возраст прапорщика не читался, и связываться не стали. Но к прибытию генерал-лейтенанта одели парадные формы, и тут из дверей вылез Дубаш в своём прапорщицком великолепии. Говорят летуны настолько оторопели, что ни сам генерал-лейтенант, ни его славное былое их никак не заинтересовало. Орлы неотрывно таращились на Ваську и больше походили на обалделую стаю котов, увидавшую некую сучью мышь.
Как только генерал отбыл, они изловили Дубаша и от досады, что вот это чучело ими здесь командовало и испоганило отдых, сорвали со шкафов замки, вытащили биллиардные кии и отходили ими Василь Прокопыча очень чувствительно. Разьярённая толпа предложила содрать с него штаны и закатить ему в задницу все шары, причём играть на деньги. А те, кто был обижен недоступностью пинг-понга, настаивали полопать Ваське его шарики…
Так легендарный прапорщик к нам в роту и попал, опять то ли помом, то ли замом неизвестно кого.
Разрешите встать в строй, товарищ прапорщик.
Шта, шта, штааа!- ринулся он ко мне- а ну эта... мне уставно доложте! Шо по моему прыказанию...эта...ты...явилси.
Так я не по вашему приказанию, я сам пришёл.
Дубаш вдруг околел и обрёл тупую задумчивость. Видимо одновременно двигаться и думать для него было черезчур. Одно тут же вызывало паралич другого.
Да ты хто шоб эта..., да я..., я капитанами командовал, майорами командовал- очнулся и снова завёлся он.
Василь Прокопыч удул в голову шеренги, где стоял доблестный, бравый старший сержант Мешков и, сунувшись ему под нос, поминутно привставая на носки своих нелепых сапог, принялся наставлять- " Ты хто, ты эта... ты поставлен шоб...мне подмога. Ты мне.... эта дисьцып..п..плину в роте б-блляди! Понял! Вы шо тут понимаешь, думаете армия вам... эта, нянька с сиськой! ".
Он важно, размеренно опять подшаркал ко мне и, засосав побольше воздуху, истошно заорал- а то некоторые тут ваабшэ думают, что могут, когда хотят! Хрррен вам без прыказу!
Наморозив всю эту галиматью, необьяснимую даже теорией Фрэйда, он опять отцентрировал уплывший набок картуз и, чуть присев, вдруг опять околел. Глаза у него вылезли, рот безвольно открылся. Вид у него был такой, будто шаров ему всё-таки натолкали и первый пошёл на выход.
Ррротааааа, шагхооом....эарш!- вдруг вылетело из Дубаша и две шеренги сапог парадным маршем затопали прямо на него. Рота влезла в газон, втоптав и размесив остаток его вялой жизни, и загнав в него своего грозного командира.
Ээ.., э..., эта, как его- заметался Дубаш- "Стый!"
Он затравленно оглядел результат произведённого им манёвра.
Ну шо ты топаешь своими этими по этому как этот!- тут же выбрал он в жертвы самого безобидного, самого старательного, самого толстого и домашнего Шуру Миллера.
Шурик Миллер- тихий, безропотный, делавший всё, чтоб быть без взысканий. Он был толст настолько, что пришлось расшивать голенища его сапог, расшивать галифе, еле-еле нашли ему ремень подходящей длины. Лебята, белите моё масво- говорил он, видимо решив извлечь из армии единственную пользу- похудеть. Через неделю он уже первый тянул ложку к своему куску. Он писал домой длиннющие письма, писал каждый день. Он страдал без ответа и просыпался с красными глазами.
Помню, когда его привезли в роту, прибежал Уналбаев и возбуждённо затарахтел- Эээ, Цыветв, бежим глядеть, там яврея привезли. Настоящего! Живого!
Надо сказать, что самого меня, неожиданно, рота приговорила быть армянином. Меня и Серёгу. Без всякого на то нашего согласия и хитроумного умысла. Просто в одном из разговоров, сейчас уже не помню с кем и о чём, нам сказали- Вам армянам этого не понять. И скажу я вам, в фанфарном громыхании братства народов СССР, у армян был даже очень не дурной вариант. Куда как тише, чем принадлежать к народу избранному самим богом. Но прапорщик Гадлевский усиленно и настойчиво исправлял ошибку и всякие заблуждения по нашему поводу. Он рьяно боролся за национальную чистоту рядов всех подразделений. А что его винить, если сама партия, мягко говоря, всегда ковыряла под богом избранных. Может потому, что её руководство давно выдвинуло свою кандидатуру на это место и даже замахивалось на место САМОГО!
Не найдя, чтоб ещё повесить на напуганного Шуру, Васька ещё раз огляделся и тихо буркнул- завтра для контролю зайду и, как дворняжка, стянувшая кость, поминутно воровато оглядываясь, часто, мелко перебирая ножками, шустро улепетнул.
------------
Воспоминания, воспоминания. Почему когда человек забредает в их лабиринты, всегда посматривает наверх. Кто говорит с ним оттуда? Отчего, наконец, мир на лице его? Кто дразнит своими миражами его?
Генерал-лейтенант Лобов любил инспекторские проверки. Не то чтобы, конечно, он сам об этом рассказывал, а молва такая была. Собственно, ничего удивительного в том нет. Кто из мужиков, особенно из тех, кто со своим мешком прожитых лет давно перевалил через забор с названием- "Юбилей" , не хотел бы изредка выдраться, оторваться, улизнуть на недельку в пустую никчемную командировочку. Может и не поднять ветер, а так, подышать, особенно когда год за годом, день за днём одинаковые до тошноты. А если ты ещё и генерал, когда шаг из дома и перед тобой уже красный ковёр- дорожку раскатывают и командировочными его посыпают, чего ж не проветриться.
В свои инспекторские наезды генерал принародно драл любого попавшегося в его поле зрения офицера, как дворовой кот сунувшуюся собаку, на радость солдатне к которой, как раз, питал нечто отеческое ,но с указующей, назидательной мудростью. Любил посидеть в окружении открытых ртов и ещё шире открытых восторженных глаз, в которых отражались хитрые серебряные плетения узоров его погон и шитые золотом две звезды, расположенные вдоль. Под этими погонами были прикрыты сила и власть, возложенные на его плечи, и в данный момент эти две собаки там дремали, а хозяин сидел на табурете, стоящем на трижды надраенном до зеркального блеска полу и походил на гордость серванта- старинную антикварную чайную чашку в окружении тусклого отечественного фарфора, который и грохнуть не жалко. Он увлечённо чертил в воздухе своими ладонями- рассказывал что-то из своего боевого прошлого. Замирал взглядом на потолке, улыбался чему-то видимому только ему, и приступал к новой истории. Рассказывал с явным удовольствием, как любой пожилой человек наконец-то нашедший своего благодарного слушателя, потому что всеми этими, наверняка, тысяча раз сказанными, перессказанными историями в семье давно надоел и, более того, всех достал.
Его довольное, протяжное- ээхе - хе - хеее, рота незамедлительно подхватывала и радовалась вместе с ним.
Сейчас по этому принципу все шоу работают.
Наконец он неохотно встал, пожелал, сообщил новость- плох тот солдат, который не хочет быть генералом, поблагодарил, получил ответное- служим Советскому Союзу и зашагал к выходу, где дневалил боец Купа.
Купа заступил на пост, встал на тумбочку и понёс дежурство как раз перед приходом генерала и теперь изнывал от любопытства. Изредка, по детски, он высовывался одним глазом из-за косяка и завороженно таращился на свечение с табуретки. Казалось ещё немного и он заскулит, как собака привязанная хозяином у входа в магазин. Как только генерал поднялся, Купа отлетел на свой пост и парадно замер. Он восторженно косился в сторону проходящего генерала. Он рдел, он затмевал лампочку на потолке. Правой рукой Купа отдавал честь под свою пилоточку, сплюснутую до состояния” гребешок”, левую образцово прижимал к себе. Гимнастёрка была до предела стянута за ремень и собрана в куриный хвост на откляченном заду. Он походил на некую неведомую птицу, которая сожрала кота в сапогах, а сапоги примерила на себя.
Генерал прошествовал мимо него, чуть улыбаясь. В своих мыслях он забрёл туда, где жило самое прекрасное видение- его молодость, чудо которой не мог испортить даже заходящий на неё со стороны солнца " Мессершмит".
Во бы в таком кительке дембельнутся! - всё что вынесла рота из этой встречи и мечтательно разбредалась по своим местам.
-------------
Глава о пользе художественной самодеятельности и сомнительной мысли о спасительных свойствах красоты.
Действующие лица: Прокопенко и Купа - очередной наряд на уборку помещения роты. Я - внеочередной (как всегда...)
Интересная штука эта армия. Как в ней понять- что такое наказание, а что такое доблестная служба?
Я- наказанный, в роте полы натираю. Гоню перед собой щёткой какую-то желтоватую хрень, чтоб до блеска было, до зеркального блеска, не в генералах дело. Купа с Прокопенко- нет, в смысле без взысканий, но идут по соседним рядам, стучат щётками, усердствуют. Мы в тепле, в тишине, без спешки, аж размаривает.
Там снаружи- черти с ангелами передрались. Небо серое, ветер хватает холодный дождь пригоршнями и швыряет его в оконные стёкла роты. Вертит мусор, заметённый во все закоулки старательными руками. Гудит, стонет похмельно, мается своей дурью.
А вся рота вагоны разгружает. Тяжеленные ящики с номерами на крышках, в которые закодированы смертоносные бабахалки, хлопушки и, что самое страшное,- будущий геморрой.
Вот пусть мне хоть одна собака, из тех которую хороший хозяин в такую погоду из дома не выгонит, и обьяснит- так кто, собственно, здесь наказан?
Прокопенко и Купа тоже были соискатели сержантского звания. Но в отличие от Файзулина и Уналбаева, видевших в сержанстве праздничную возможность друг друга похоронить, у этих двоих грёзы были куда как более мирные. Сержанство виделось обоим как неотразимое оружие для доведения популяции девок до нестойкого состояния, что значительно упрощает дальнейшее развитие к семейным отношениям. И если Прокопенко только изводился тяжёлыми вздохами, то Купа двигался к цели очень планомерно. Он уже купил погоны прапорщика, нашил на них скромное звание младшего сержанта и скрытно перед отбоем любовался ими. Он даже где-то успел стащить значок- “чего-то там второй ступени” и твёрдо верил, что от его коллекции девки совсем обомлеют, и их можно будет брать тёплыми голыми руками или даже- голыми, тёплыми руками. Своя сермяжная правда в том была. По радио частенько гоняли песню-
Вот кто-то с горочки спустился
Наверно милый мой идёт
На нём защитна гимнастёрка
Она с ума меня сведёт ...
Не трудно предположить, что если к этой гимнастёрке пришпилить те самые погоны и прикрутить ворованный значок- у певуньи голова съедет окончательно!
Прокопенко- верзила ростом метр девяносто имел и вторую статью страданий- он был вечно голодный. По каким то идиотским нормам двойная порция полагалась только тем у кого рост метр девяносто два. Эти недостающие два сантиметра и изводили его утробу желудочно-кишечной симфонией.
Неосержаненный и голодный, он вздыхал так, что Валера Лякомцев- житель посёлка городского типа ( так он гордо называл свою деревню), партийный и передовик, совершал тайные крёстные знамения и, по - видимому хранящие его, нашёптывания.
Прокопенко- " Слыш, Цветов, скажи, ну как мне сиржанта получить? Ты ж инженер, ты умный".
Честно говоря к моим двадцати четырём, эти два понятия в жизни как раз здорово противоречили. Если вспомнить весь дикий, двойной конкурс в институт, вступительные экзамены - Спилбергу такой кошмар не придумать. Потом общественные предметы - способные отправить на инвалидность. Преддипломная практика на стройке- раздолбайке, где в первый же день меня , тогда ещё лохматого и кудреватого, окрестили мастер Пушкин”. До сих пор стоит в ушах радостный зов бетонщика татарина Айдарова- " Эй мастр! Пущкин э..., бежи скарэй, там ппрараба на пировод встал, его током ибануло... тперь соовсем дурак будет!"
А вот Женечка К.-тихий, незаметный мальчик с нашего двора, спокойно пошёл в СИНХ- институт народного хозяйства. Туда и конкурса никакого, вечный недобор. Не престижно туда как-то. За спиной его улыбочки, хохоточки. Зато на преддипломную практику он уехал в Сочи, в какой-то ресторан. Провалялся два месяца на пляже, получил диплом- на, только бери, и въехал в то самое народное хозяйство, как сыр в то самое масло. Он, кстати сказать, на этом масле и от армии ускользнул. А я вот здесь- умный и со шваброй.
Я- слушай, откуда мне знать, я сам-то что, сержант? Ну делай своё дело, старайся, инициативу проявляй- это всегда замечают. Так наверное....
Прокопенко- какую ини...ини...циттиву?
Я- ну...ну... в художественную самодеятельность себя предложи. Стих прочитай....буря мглою небо кроет..., знаешь? - пытался отвязаться от него я.
Но Прокопенко вдруг озарился, просветлел, кисляк с его лица сошёл, и он уцепился за идею. Он стрёс с меня то немногое, что я помнил ,и начал бубнить, лепясь ко мне с вопросом- "Ну как?".
И он меня достал. Бес, очевидно тот самый с которым мы вместе повеселились с пулемётом в учебке, подскочил ко мне, ткнул меня локтем в ребро, подмигнул в сторону озарённого творчеством верзилы, и сказал ему моим голосом- "Только ты учти, это ж со сцены читать придётся, столько народу на тебя глазеть будет. Это очень сложно. Ты вот на табуретку влезь, представь себе зал- сразу разницу почувствуешь. Прокопенко залез на табурет, огляделся восхищённо и затарабанил стишок, а я ходил вокруг со щёткой и наставлял его- "Нет, пока безлико, образ лепи, своё видение подавай. Вот например- то как зверь она завоет... Знаешь как зверь воет?"
Ууу...уу, уууууу- творчески подошёл к вопросу Прокопенко.
Во, пойдёт, молодец, давай репетируй....
Я уже натирал пол при входе в роту, когда зашёл прапорщик Гадлевский. Он всегда зорко следил ,чтоб мне мало не досталось. Услышав странные причитания и завывания, Гадлевский с опаской заглянул в помещение роты и ошалело вылупился на двухметрового Прокопенко, стоящего на табурете, бормочущего и размахивающего руками.
Чвой-то он? - повернулся ко мне растерянно Гадлевский.
Я (стоя по стойке смирно со шваброй) - оголодал он ,товарищ прапорщик. Жрать просит!
Гадлевский- А на х...я на табуретку влез?
Я- чтоб дальше слышно было, товарищ прапорщик!
Ууу...у, уу...у - завыл Прокопенко со своей табуретки.
Гадлевский беспокойно сглотнул- ты эта... я договорюсь, скажи ему, пусть слезет. Он поморгал, мучительно вспоминая зачем зашёл (навесить мне дополнительно памятных трудовых мероприятий) и растерянно вышел из роты.
Назавтра Прокопенко трескал всю ту же дрянь, но в двойном размере.А вот масло и сахар - это уже предмет зависти.Он даже поделился со мной своим счастьем, я имею ввиду -все время мне подмигивал.
Купа - добродушный увалень, открытый и безобидный. В нём сохранилась какая-то абсолютно детская чистота ещё не стреляная плевком в душу. Во всей его щекастой физиономии видны были достаток парного молочка, душистого хлебца из печки и много угугусеньков-угугу в раннем детстве. Глуповатым я бы его не назвал, да и не стоит судить так ни о ком. Потому что в тот самый момент, когда начинаешь набухать превосходством и созерцать явного простака сверху вниз, со своей стены из снисходительности и самомнения, он вдруг выдаёт суждения, от которых эта самая стена треснет, рассыпется, и останешься сидеть с глуповатой растерянной улыбочкой на горке битого раскатившегося кирпича, который ты почитал за гранит. Купа был прост, прост как палочка и гвоздик- задвижка, вертушечка на двери сарайчика. Вот и всё.
Жаль никакая простота уже давно не ценится среди нас умных и от того ехидных и злых.
Само сержантство, как таковое, Купу не волновало. К вопросам власти он был безразличен. Кто кого? Кто над кем? Это были для него только лишние булыжники на дороге от столовой до кровати. Если бы Купа угодил на всем известный плакат, на нём можно было бы написать- "До Берлина дойдём, но после обеда!" Кроме столбнячного эффекта на девок, сержанство привлекало его, разве что, причитающимся за звание лишним рублём- всё таки это целых две банки сгущёнки! Но основное усилие он, всё таки, вкладывал в свою будущую дембельскую красоту, к которой продвигался настойчиво и продуктивно. А на сегодня у него был запланирован ещё один шаг к этой красоте- обрезание! Шинели, я имею ввиду.
Кто не знает- обьясняю. Если обрезать шинель на два пальца ниже колена- по убеждению пацанья- красотаааа....обалденная!
Через пару недель должен был состояться смотр части, и Купа стремился проверить производимое впечатление. Вообщем, пошуровав щёткой по полу, пока я занимался постановкой номера с Прокопенко, Купа решил, что час его пробил. Он вожделенно подплыл к вешалке, стащил свою шинель, влез в неё и любовно разгладил спереди. Жестом фокусника, он вытянул откуда-то ножницы, нагнулся и , тщательно отмерив два пальца ниже колен, сделал два надреза. Затем, не меняя позы, он уловил шинель за задние полы и проделал с ними тоже самое. Разложив шинель на полу, Купа соединил надрезы припасённым мелком и отхватил ножницами лишнее. И тут он услышал меня и Гадлевского в предбаннике роты. Быстро воткнув шинель обратно на вешалку, Купа рьяно застучал своей щёткой, демонстрируя старательность и рвение. Сержанстово- оно как причитающийся за него рубль- не знаешь ,где найдёшь.
И вот он, строевой смотр. Рррота становись, стройсь... а я мечусь вдоль вешалки. Моей шинели не было. Никаких уже не было. Оставалась одна и на моём номере, но размер был явно велик даже для Прокопенко. Мою спёрли! Дембеля уже давно клали глаз на мою шинель, чем-то она им приглянулась, да размер был для большинства маловат. Но видать, всё -таки выискался кто-то. Недолго думая, я напялил оставленное и, ухватив огромный шинельный балахон спереди, как королева бальное платье, замаршировал к построившейся роте под дикий хохот ребятни. Гадлевский в это время разбирался с двумя. С ефрейтором Файзулиным, которому я успел за ночь, сикось накось , нашить на погоны ещё по пять лычек, и с Купой ,стоящим то ли во фраке, то ли в ливрее швейцара. Спереди шинель Купы едва до половины прикрывала его пухлые ляжки, а сзади- была до середины голенищ сапог.
Вот же, ныл Купа нагнувшись, она ж на два пальца ниже колена.
Гадлевский вообще лишился речи ,увидев меня. Сбегал в роту, проверил. Спёрли! Он разевал рот как рыба, но найти, за что мне влепить нарядец - другой, у него не вырисовывалось. Не найдя ничего умнее как- ррота шагоом арш, он двинул весь цирк к плацу. С краю - жутко полосатый Файзулин, в середине- Купа во фраке, и почти в самом конце - я. Первый раз в жизни я маршировал радостно и с удовольствием. Я наступал на свою собственную шинель, спотыкался, размахивал мотающимися из стороны в сторону длиннющими рукавами и, перекрикивая ротного запевалу, во всю глотку орал нашу ротную песню- "Так пусть же крррасная сжимает властно свой штык мозолистоооой рукой....!"
-------------
В небольшом деревянном обшарпанном помещении караулки находились двое. Я и прапорщик Дубаш. В резком, ярком, просунутом сквозь окно, солнечном луче крутились-плавали пылинки. От ихнего гипнотического кувыркания, летней теплоты и монотонного жужжания мух ,бившихся башкой в оконное стекло, загоняло в дрёму.
Я сидел, откинувшись к стене, на отполированной задницами деревянной скамейке, держа между колен мой ЛЮ1267, а напротив меня, на ящике с патронами елозил Василий Прокопыч. Он мучительно скрёб у себя под картузом свои умственные сусеки, чтоб издать приказ для усложнения моей жизни. Но под картузом ничего не было, вообще ничего- сусеки были абсолютно и сказочно пусты!
Василь Прокопыч меня не любил. Василь Прокопыч меня терпеть не мог. Василь Прокопыч жаждал моей крови! И теперь его лицо исходило мучительными гримасами напряга сортирных потугов. Дубаш жаждал мести из-за ковров. Приключилась с ним и такая история. И к этой истории я имел прямое отношение.
Как-то оттянув меня за рукав в сторону, зыркнув по сторонам, он сунул своё лицо мне под нос и, ухнув луковым выхлопом, заговорщицки просипел- слыш Цвитов, ты эта... в ... хгороде живёшь...?
Я кивнул.
Слыш, а ты ...эта... ковёр достать можешь?
Ах? это магическое слово - достать. А ещё более- люди, которые им владели. Клан всесильных! Кто мог сравниться с ними- с этими властителями- повелителями? Никакой джин нигде и никогда не вылезет при них из своей лампы, хоть затри её до дыр. Споёт интернационал и сдохнет. Потому что куда ему до такого волшебства, как записочка, бумажечка, шепоток в нужное ушко. Конвертик, бесшумно проскользнувший между руками. И вот вынесли тебе тщательно увёрнутое-укутанное из спец- подвальной тени. Приняли благодарность твою суетливую чуть заметным кивком с прижмуром безразличных глаз, да и растворились в той же тени. А дома.... развернул....раскрыл... и вот оно- забилось, затрепыхалось счастье в руках...
А что мог достать я- инженер, кроме замусоленной пары рублей, вечно жаждущей встречи с прекрасным. Вот Женечка К, наверняка мог. Он уже давно плавал по этому параллельному миру, где деликатесики понимающе подмигивали коммунистическому материализму в коробках и упаковках.
Я же жил в той параллельности, где в магазин "Завезли", "Выбросили в продажу", строго определили сколько "Отпускать", "Давать в одни руки", "В порядке живой очереди".
Могу ,товарищ прапорщик- сказал я, понимая что лезу в дичайшую авантюру. Говорят кто не рискует- тот не пьёт то, что я терпеть не могу. Ну да не беда, есть много чего другого, что я просто обожаю.
Ты мне эта... красный, красный шоб..., с бахромью- оживлённо гудел Дубаш- и шоб размером эта... вот так- махал он своими хапугами.
И вот увольнительная! На неделю, на свободу! ДОМОЙ!
Брат вернулся из Польши. ИЗ-ЗА ГРАНИЦЫ! Тогда это было нечто. Если бы Колумб родился в Союзе, то наверняка стал бы невыездным. Все эти его Давидовы корни, о которых он сам упоминал...- ненадёжно это, уж очень ненадёжно. Настораживает оно ответственных людей. Так что плавал бы он где-нибудь не дальше Верхней Пышмы на байдарке и мастера- парикмахеры из комбината "Рубин" никогда бы не узнали, что за морями, океанами, есть краснокожие собратья- такие же любители обкарнать скальп как они.
Я слушал брата, выедая столовой ложкой сахар из сахарницы, чередуя это с нежным, тающим во рту белым, душистым солёным сальцем, уложенным на чёрный хлебушек рубаночной стружкой.
Мамиными руками сделанного. Никто не мог сделать так, и не сможет. Друзья, приятели, родители мучающиеся- а чтоб ещё? И спать в тишине, проговорив с братом до глубокой ночи.... Какое шампанское может сравниться с этим? Поэтому ,когда я влез назад в свою зелёную шкуру- и Дубаш, и его ковёр мне были по барабану, по полковому барабану.
Васька выловил меня почти у самого КПП и, беспокойно оглядев, нетерпеливо спросил-" Ну эта... и де?". Я, по известной схеме Женечек из параллельного мира, загомонил, что если бы на день раньше..., а так вот не удалось. Красные кончились и остались только синие.
Васька обомлел, он оторопел, он взвыл. Он орал, исходил, поднятым с самого дна, луковым дыхом. Он никак не мог понять- ну как это я такой тупой!
Брать жи надо было- ныл он- брать! Ну как ты эта..-стенал он, приправляя весь этот салат и на "Х", и на "Б", и на "П".
Я же виновато укрывался бесконечным- так вы же сами красный просили, и удивлялся- как это до него до сих пор ничего не дошло. Но ещё больше я удивился, когда месяца через полтора он опять добыл для меня увольнительную. Какой дурак откажется? Каяться скучней чем грешить. Не судите...
Не стоит длинно описывать как и чем это всё закончилось. На моё- теперь и синие распродали и завоз будет только в конце квартала- колокольчик под его картузом всё-таки прозвонил. Васька гонялся за мной везде, подкарауливал и злорадно вешал наряды и за не так заправленную кровать, за не так начищенные сапоги, за плохой строевой шаг, за всё- стоило мне только пошевелиться.
И вот теперь он сидел передо мной, в караулке, не зная к чему прицепиться.
Дверная пружина, распятая гвоздём, взныла всей своей натянутой, ржавой жизненной спиралью, и в дверном проёме предстал генерал-лейтенант Лобов. Генерал одними глазами обвёл скудное помещение караулки, зачем-то отскрёб ногтем потрескавшуюся краску, засохшую бризовой волной на дверном косяке, растёр между большим и указательным пальцем добытое, изучил, и уселся на скамейку, возле которой я и мой ЛЮ1267 торчали в доблестном приветствии. Генерал ещё немного пошарил взглядом по помещению и, наконец, остановился на Дубаше. От этого Василь Прокопыч тут-же лишился своей конопатости, потому что немедленно окрасился в её цвет. Казалось ещё чуть-чуть и он ускребётся под свой картуз целиком. Поразглядывав Ваську с пол минуты с необещающим ничего хорошего прищуром, генерал-лейтенант медленно проговорил- "А скажите-ка мне ,товарищ прапорщик, сколько патронов в этом ящике?".
И Василь Прокопыч явственно увидел как одна из собак высунула морду из-под генералова погона и ощерилась. Растерянно подняв плечи к оттопыренным ушам, он точно также растопырил свои хапужистые ладони, от чего стал похож на нечто четырёх ухое, скосил виновато глаза чуть набок и вниз, сглотнул и пугано прерывающимся голосом залепетал- " Нууууу.....эта.... можа их.... нуууу....
Когда оба пса, ещё рыча, залезали назад под генераловы погоны, казалось что вместо пыли в воздухе плавают клочья Васькиной шерсти.
Может вы знаете?- повернулся ко мне пылающий гневом генерал.
Три тысячи шессот пятьдесят- отрапортовал я.
Генерал облегчённо ублажился улыбкой, поднялся и обьявил мне благодарность. Затем степенно заложив руки за спину, уже на пороге, обернулся и, поигрывая желваками, бросил суровый взгляд на истерзанные останки прапорщика, как бы решая- а не разметелить ли к чертям и всё что осталось. Он властно, широко толкнул дверь и шагнул через порог в обьятья заискивающих взглядов поджидающей его свиты. Растянутая до предела пружина ахнула дверью об косяк как салютным выстрелом, и Василь Прокопыч испустил дух!
Дух прапорщика Дубаша был настолько мерзкий, что даже мухи вылетели из караулки за глотком свежего воздуха, когда я полу -обморочно открыл дверь. Васька отмерзал как лягушка из льда. Мне стало его жаль. Искренне жаль. Ну что поделать, если великий снабженец- природа отпустила ему именно столько ума в одни руки. Наконец Васька шевельнулся и затравленно сохлым голосом процедил- ты эта, слыш... откуда знаешь сколь в ём... ну этих...?
Так вот-же, товарищ прапорщик, здесь-же прямо на крышке написано- 3650 шт. Васька оторопело уставился на ящик. На белые, трафаретом отпечатанные цифры. Его опять парализовало. Он, тупо смотрел на ответ, который оказывается находился прямо у него под задницей. А тут ещё я- вражина! Свидетель! И нам обоим именно это сейчас было поперёк горла.
Начальство всегда орёт- начал я потихоньку раскачивать столбняк прапорщика. - И из-за чего весь шум собственно? - осторожно подбирая слова, уговаривал его я как маленького. Да и не видел никто ничего. Меня здесь не было- на периметре я..... Хотите, вы и генералову благодарность себе возьмите. Мне она ни к чему, а вам для дальнейшей карьеры может даже очень пригодиться.
Но Василь Прокопыч вконец рассопливился и остервенел. Кончилось всё тем, что вызвал меня к себе старшина роты- человек немногословный, острейшего ума, взгляд цепкий. Природа одарила его всем. Жаль только судьба с дорогой для него пожадничала. Уважение и только уважение можно было испытывать к этому человеку и благодарность судьбе за встречу с ним. Он был для меня здесь одним из тех немногих исключений, о которых так прекасно написал Гашек- " Ибо и между плевелами всегда найдётся пшеница."
Слушай, Миша, что там у тебя с Дубашем?- спросил он, и я поведал и о ящике с патронами и ковровую историю, себя не выгораживая и ничего не приукрашивая. Ну разве что только когда по ролям изображал- не мог себе отказать, всегда было моё любимое, моя слабость...
Ты вот что- отхохотавшись сказал он- дураков не обижай, они и так обижены, а сам ты от этого умней не станешь.... Не надо. Да я думаю ты это хорошо понимаешь...
Но только знаю я- сам -то он тоже не утерпел, рассказал там-сям-здесь, и к легендам о прапорщике Дубаше добавились и эти две. Кстати, ещё рассказывали будто Василь Прокопыч пытался обналичить некую генеральскую благодарность. Я ж говорил- было в нём и житейское, а в житейском кто нам судья?
Но всё это потом, а пока я оставил караулку- был мой черёд выходить на круг, на периметр, на охрану.
Боже..., какое это удовольствие- после беспрестанной жизни в толпе побыть одному... в тишине... Идёшь, а она вокруг тебя. Лес стоит, соснами покачивается, будто музыку свою слушает. Что-то прошуршит, что-то цвиркнет, пырхнет мелко крылышками, коготками по коре царапнет, хрустнет палочкой-веточкой и вдруг затихнет разом всё. Пауза- ноты переворачивает... Лето солнцем в небе дырку прожигает. А самое главное -никого вокруг. НИ-КО-ГО! Блаженство! Будто душу свою отпускаешь полетать. Идёшь, думаешь о своём, а она где-то над тобой в облаках, как воздушный змей на верёвочке.... После всей этой кутерьмы дурной с утра до ночи... Да и ночи, когда спит рота, храпит, постанывает, ворочается, скрипит кроватными пружинами. Сопит справа и слева от тебя открытым ртом своим и вдруг как дунет тебе в нос чьей-то задницей... Ах чтоб вас...!
А тут и сам не знаешь- то ли дышишь, то ли пьёшь воздух этот. Вот бы до самого дома так... Даже ЛЮ1267 висит за спиной моей, прижавшись к плечу словно дитё малое, дремлет укачиваясь. И шепчут гравийные камешки дороги периметра под каждым шагом твоим- хрр-шоо.... хрр-шоо... Хорошо!
---------------
На Урале частенько складывается впечатление, что август и сентябрь сюда приходят одновременно. И если повезёт, и холодные проливные дожди не зарядят на весь август, смывая остатки лета, то всё равно солнце продолжает свой отопительный сезон неохотно. А потому к утру всё остывает настолько, что над землёй стоит белый плотный туман, в котором разглядеть окружающее трудно. Это и говорит о том, что осень где-то совсем рядом. Просто залегла, задремала до времени, вот за ночь и надышала.
День проходил, день уходил. Солдатня, всё так-же, старательно добивала его, докалывала в своих календариках, вымарывала из своей жизни. А чего его жалеть? Завтра будет точно такой-же. Это сейчас, в этом кресле, перед которым по экрану телевизора проплыла громада авианосца, вздыхаешь- эх время пролетело, а тогда, сорок пять лет назад и сам бы его подтолкнул.
Я отчётливо понимал, что никакие происшествие за пределы части не выйдут. Подполковник Сучков этого просто не допустит, ибо простирал руки к манящей благами третьей звезде и жертвенный агнец уже где-то блеял, превращаясь в папаху. Поэтому, признаюсь, вдруг накатывало отвести душу и чтоб с наглецой. Ну шут с ним, ещё пара нарядов. Зато ничто так не щекочет нервы как опасность игр с реальностью.
В начале августа на нас опять напал условный противник. Условный противник всегда нападает ровно за час до подъёма- видимо у него цель не столько победить, сколько нагадить.
Нас вывалили из грузовиков у какого-то полу-выкорчеванного поля.
Командиры долго орали, вертели картой, махали руками в разные стороны, наконец определились и, указав в даль на сиротливый хохолок с трёпаным кустом на макушке, отдали суровый приказ- взять эту высоту. Свои холостые патроны я раздал ребятне ещё в грузовике.
Им была развлекаловка побабахать, а меня никак не радовало чистить мой ЛЮ1267. (Краткое определение- западло!). Кроме всего я сманил одного моего приятеля вообще никуда не бежать. Когда все ринулись с непременным "Ура!" под жуткий грохот холостой пальбы, мы, чуть отстав, завалились в небольшую ложбинку и принялись играть в карты, не забывая покрикивать- "Ура!". Там-то нас и накрыло взрывом. Взрывом отборного мата. Когда мелкозвёздочный офицер (и откуда он взялся?) наконец иссяк и поинтересовался что мы тут делаем, я гордо отрапортовал, что сюда должны привезти полевую кухню и мы боимся, что отступающий в панике условный противник может на неё напасть и захватить! Но раз вы здесь, товарищ младший лейтенант, то мы побежим выносить раненых,- и мы смылись. Не знаю искал он меня или нет, да и как найдёшь? Мы тут-же смешались с вернувшейся с победой солдатнёй, а в этой толпе и сам себя не отличишь.
Ко дню авиации отличников боевой и политической подготовки повезли в мой родной город- тогда ещё Свердловск. Хотя в реальности мы имели отношение к авиации чуть большее, чем гусеница моли к танковым войскам. Серёга и я тоже были награждены. Награждены мы были исключительно в частном порядке. Ну уж я-то точно. Мы оштукатурили нашему старшине его новый гараж. У Серёги был опыт студенческих строй отрядов, а у меня опыт мастера Пушкина. Кроме всего старшина добавил нам ещё и по три дня увольнительной до конца недели. Я вылетел из грузовика, как только он остановился и убежал домой, пообещав бутылку и конфет. Так не хотелось возвращаться, но вернулся с обещанным, когда всех уже погрузили. Бутылка тут-же уплыла по рукам в глубь кузова, а конфеты начали набиваться во рты. Пацанва жуя, жадно оглядывала меня в моей джинсухе- тогда это был самый писк, сдавленный такой, особенно по деньгам.
Кто разрешил форму снять?- услышал я у себя за спиной прокуренную сипелку прапорщика Гадлевского.
Я, не оборачиваясь ,продолжал трепаться с ребятнёй.
Я грю, кто разрешил форму снять?- как всегда начал сатанеть Гадлевский и ухватил меня за локоть.
Простите, вам чего?- изобразил я крайнее недоумение.
Ты устав-в-в, те знаешь что за это положено.! Всё- ты добился, я те обещаю- затрясся прапорщик.
Слушайте, кто вы там по званию, что вам от меня надо?- продолжал я как ни в чём ни бывало.
Пацанва с открытыми засахаренными ртами радостно наблюдала за развитием сюжета.
Ты чего мне тут мозги э..э..эта, а? Ты Цветов... да я ж блл, ты ж блл...
Ах это- изобразил я крайнее благодушие. Я, кажется, понял. Да, я -Цветов, но я его брат. Неужели он ни разу не говорил, что у него есть брат близнец?
Говорил, говорил- радостно закивали головы в кузове- да, товарищ прапорщик, этот -не наш, вы посмотрите- наш пониже будет.
Вы видите- кивнул я в их сторону- близнец, мы просто похожи, стараясь вытянуться на своих огромных каблуках, источал я беспечное сияние.
К-какое там на х..й похож- уже не так уверенно продолжал переть Гадлевский.
Ну почему-же на х...й, я весь на него похож. Отпустите -ка руку- и с этими словами повернулся и спокойно зашагал прочь. У Гадлевского внутри взвыло и на лице появилось беспомощное выражение рыбака, подтянувшего рыбину, а она сошла с крючка у самого берега и теперь, повиливая хвостом, медленно уходила назад в глубь.
Я моему брату от вас привет передам- оглянулся я на прапорщика- Можно?
--------------
Водило штабного "Уаз"ика Витёк сидел в роте и повествовал. Возил Витёк, в основном, командира части, а если разобраться, больше его, похожую на Царь Колокол , жену. По магазинам. Возвращался он из этих зазаборных поездок всегда с текущей между пальцами мороженкой. Трудно сказать, что больше было в его существовании в армии -службы или должности. Всегда отглаженный, отутюженный, надраенный, начищенный, с чётким проборчиком, в пижонисто сидящей на самом затылке пилотке, с двумя прикрученными к гимнастёрке новенькими сверкающими значками на пластмассовых подложках- для увеличения их до орденской значимости, Витёк являл собой близость к штабным привилегиям. Одним словом- номенклатура. Собственно в роте он только ночевал, а потому не утруждал себя запоминанием ничьих имён и в особенности- ребятни из Азии. Усреднил их всех словом " бабай", или просто переделывал того-же Файзулина в Файзулу, Хайрулина в Хайрулу, Уналбаева нарёк- Уналбяка и.т.д и.т.д. Но был в этом искренен, потому никаких обид.
Итак, оказывается, пока я доводил Гадлевского до диагноза -"Паркинсон" и догуливал мой третий незаслуженный отпуск, роту опять загнали на охрану периметра, где Витьку случилось пройти огонь, воду и теперь он жаждал медных труб. История была не то что уж- "Вот пуля прилетела и ага...", но, справедливости ради ,могу сказать, что пуля, все-таки была и "Ага" было, но ,слава богу, не Витьку. Чувствовалось ,что рассказывает он эту историю не в первый раз, стараясь уснастить её новыми подробностями и вставками. А самое главное- отшлифовывал свой собственный образ. Я вывернул на мою кровать пару кульков конфет, пацанва тут-же снялась, как стая воробьёв с ветвей, оставив на одеяле выклеванные ямки, и зашуршала обёртками.
Аааа.., гражданка- зазывно заулыбался Витёк- давай сюда, чё расскажу. (Популярность она ж аншлагом живёт.)
Ну я, значит, сижу в караулке, кимарю и вдруг- бабах, бабабабах...
Связист орёт- с 18 -го сообщают на 17 -ом палят. Майор орёт- всем до приказа оставаться на местах, заводи! Ну мы и ещё два ствола- прыг в ГАЗон и туда. А ни черта ж не видно, утро, мозгляк, туман, я еле плетусь. И вдруг слышу такое тоненькое- ии...иии..иии, щ-щ-щаайтан- и каа-ак кто-то оттудова шмалянёт. Фара- вдребезги. Ну я прыг из ГАЗона влево, прямо, бля в лужу, майор вправо под кустик закатился, пацаны сзади, тоже, в разные стороны поныряли. А оттудова опять- щаай-й-йтан, щайта-а-ан и затвор клацает. Майор из-под куста орёт- у него патроны кончились, вали его, пока не перезарядил!. А сам, сука, даже носа не кажет, герой хе..ов. Ну я подскакиваю... первый- сакцентировал Витёк, сотворив паузу и серьёзную гримасу, чтобы до всех всё дошло значение. Гляжу, а там- бабай- Файзула- ну стукач этот. И валить его не надо, он, бля, и так на пузе лежит, трясётся и пикает так- и-и-и, и-и-и.... Изо рта гравий сыпиться, соплями к земле прилип и ведь, сука, пытается вторую обойму в карабин затолкать. Ну, я в карабин его вцепился, Лёха подлетел, орёт- свои, свои... Мы карабин у него выдрали, а он обхватил Лёху за ногу, прижался и опять завёлся- щ-щ-щайтан, щ-щайтан-н-н....,как змеюка. Ну Лёха трухнул и как завыл- Он меня укусит, он меня укусит и давай Файзулу вторым сапогом с себя стаптывать. А когда Колян подбежал, мы вломили Файзуле для отрезвилова. Майор, сука, тут же раскомандовался- Давай его в машину, давай в санчасть... Ну поволокли мы его, а он, бля, даже ногами не перебирает и мокрый какой-то весь- толи уссыкался, толи чо.. Мы его в ГАЗон, а машина не заводится- Файзула, оказывается, одной пулей мне и фару и весь трамблёр расхерачил. Хорошо что патрон последний был- многозначительно добавил Витёк и зарделся, дав прочувствовать аудитории опасность ситуации. Ну поволокли мы его так, на себе. А этож час, не меньше с семнадцатого-то и ещё Файзулу на себе при. Отошли-то совсем немного, глядь, а по дороге второй бабай ползает и что-то там на своём языке курлы-мурлыкает. Я поначалу перепугался- подумал это я его случайно в тумане придавил. А это Уналбяка был. Он ,как пальбу и вытьё услышал, сразу грохнулся на дорогу, да со страху забыл- куда вперёд, куда назад, я ж говорю- туман. Так по кругу, как травленный таракан и хреначил. Майор увидал, орёт- А ну встать! Вот и славненько. Грузи этого на этого, пусть на своём любимом транспорте едет, на ишаке. Ну Уналбяка Файзулу взвалил и всю дорогу настырил- грит чтоб тот сознание не потерял. Настырит и приговаривает- Ну что ,Файзулин, кто кого хоронит будет? И на ишака Уналбяка сильно обиделся, на майора косился, ворчал, всё каким-то кумганом называл. Ну вот- закончил повествование Витёк и силясь чего-бы ещё добавить.
А что в санчасти? Что врач-то сказал- спросил кто-то больше из любопытства.
А что в санчасти? Что врач? Его никогда и на месте-то нет. А мы натаскались, вобщем пнули каждый Файзуле под жопу- плата за проезд типа и отвалили....
Ну ладно, я обещал ещё в третью роту зайти, рассказать. И овеявший себя славой Витёк, удалился. В более поздних версиях своих гастрольных выступлений, он уже один повергал яростного, повреждённого на голову бабая ещё до прибытия подмоги.
А в штабе, в это время, какому-то мужику, подавшему иск за убитое домашнее животное- козёл одна штука, многозначительно объясняли, что находящийся при исполнении ефрейтор Файзулин поступил сообразно инструкции. Не получив от козла ответа на его окрик-Стой, кто идёт?- ефрейтор дал предупредительный выстрел вверх, но так как объект продолжал движение, приступил к стрельбе на поражение. Так мужик и ушёл ни с чем, разве что с козлиной, которого достали из колючки ограждения в состоянии полного и окончательного -"АГА!"
---------------
Глоток свободы, как глоток хорошего коньяку- пьянит. Одна беда- ни то, ни другое было не достать, а если и перепало, то оказывается и пить-то не умеешь...
Сахаров? Кто такой? Кто знал о нём кроме горстки умных, ну и конечно огромного отряда бойцов невидимого фронта, неусыпно следящих за непросыпно дремлющими. Да и кому надо-то. В повседневной жизни народ вскакивал в четыре утра, сливался в километровую очередь за молоком, чтоб до работы успеть, а ему говорят- сегодня не в бутылках, сегодня разливное. Вот глядишь уже и нагулял настроение. С работы- вообще злой. Там с тебя давай-давай. Там начальник- пришёл шляпу снял, ушёл шляпу надел- болван называется. Дома холодильник пустым брюхом урчит. Нервы- порох, поднеси спичку и пых скандалы, скандальчики по нормированным квадратным метрам жилой площади. По хрущёвкам, по комуналкам, по общагам клоповным. Вот зайди туда и спроси- "Кто такой Сахаров?", если хочешь сразу в лоб получить. Это интеллигенция серо-пиджачная- прослойка между серпом и молотом, добровольно затянувшая петлю галстука на своей шее, за сто двадцатирублёвую зарплату ещё чего-то там бекает, мекает: "Ну физик он вроде бы, ну академик вроде бы, водородную бомбу придумал вроде бы…. Ну а уж среди солдатни о нём вообще никто.....нет, никто...И кого здесь винить? Вот если бы он за ЦСК играл- тогда другое дело, а так- эээ....отстаньте.
Собрание проводилось поротно. Подполковник Сучков, вытянув из своей папочки диррективку, благоговейно, как святое писание, уложил её перед собой на стол, ээкнул, нукнул, прокашлял выходное отверстие своего ответственного горла и завёлся как лодочный мотор. Он монотонно тарахтел о порочащем и антинародном. О несмываемом пятне. О притаившихся отщепенцах, прикрывающихся личиной...и возмущенно задавал кому-то невидимому вопрос- на чью мельницу воду льёте? При этом фамилию Сахарова он ни разу не называл, по крайней мере пока я находился в сознании. Это было обычное убаюкивающее обличительное собрание, напоминающее известную картину-инструкцию о радости идти в ногу, в одну сторону и вцепившись в одно бревно. И я, положив обе руки на спинку переднего стула, на них лопающуюся от боли голову, провалился в страну снов.
Отвлекусь чтоб вкратце сказать, подступила осень и роты частенько гоняли "на картошку". Солдатики лениво таскались по всклокоченному мацепурами полю с мешками, разморённо наслаждаясь ещё нерастраченным теплом летних дней, а между них сновали одинаковые женщины в платках с угощением- а как-же, солдатик всё-таки! Одна подошла ко мне- нако вот, милок, домашненького. В то время ещё существовало понятие- добросердечность и люди такие тоже были. Она откинула белую, чистую тряпочку с укутанного чугунка и из него тут-же дыхнуло ароматом, пролитой маслицем, посыпанной душистыми приправами, токашней-нынешней картошечки, выловила из банки солёный хрумкий огурчик, из кармана передничка- стопочку гранёную, плеснула- давай, давай, это для сил новых....и.. и мне показалось ,что я заглотил зажжёный коробок спичек. Когда я, наконец, всосал воздух со звуком разгерметизированной вакуумной установки, и мои глаза разместились там , откуда вылезли- аромат картошки с приправами и упругий огурчик и это такое уютное слово - милок, казались верхом блаженства. А женщины неотличимые сновали среди нас- зелёных неотличимых со своими волшебными чугунками и непременной стопочкой- "Как это нет? Ты уж уважь, уважь - для вас ведь старалися..." Последнее что помню- что сидел у заднего борта грузовика, обняв мешок с картошкой, и старательно изображал то, что изображает любой возвращающийся домой подвыпивший мужик- полную и абсолютную трезвость. Далее из рассказов сослуживцев-очевидцев.
Когда вернулись в часть, открыли борт, я выпал наземь вместе с мешком, который у меня пытались отнять минут десять. Наконец, когда нас всё-таки разлучили, меня отволокли в сушилку для валенок, заботливо снабдив подушкой и одеялом. И вот что странно- никто не заложил, даже из сержантства никто не лез. После только весело подмигивали. Правда, ефрейтор Файзулин- всё тот-же. Он -да не капнуть, не какнуть. Как птичка тоже чином малая, прыг-скок между веточек, листочков, чтоб саму не видно было, и- дристь оттуда на тебя пятнышком. Урон так себе, одна противность. Из сушилки меня (ну, ты гражданка даёшь!) вынули и потащили на собрание. Видом своим я был способен напугать самого лешего, а в голове жарил тот самый чугунок с горячей картошкой. И вот теперь я мирно спал, не имея понятия на кой всех собрали и чего Сучков там блекочет....
Очнулся я от того ,что меня кто-то пихал и тряс.
А вы что ж, согласны с Сахоровым?- требовательно негодовал Сучков. Не соображая кто, что, чего? Кто такой Сахаров? Из президиума что-ли? Я, помедлив, признался, что у меня страшно болит голова. Рота тут-же начала строить друг другу радостные рожи и перемигиваться. Прошу прощения- продолжал я- но не разобрал ,что говорил товарищ Сахаров.
А ОН, оказывается, против самого Советского радио умудрился, против фонтана бившего из него счастья. ( И зачем ему это надо было? С такой-то зарплатой! - удивлялся, много позже, один из моих сотрудников в институте).
Сучков же, оказывается, даже ни разу и не обмолвился о сути речей опального академика, поэтому воспринял моё- НЕ РАЗОБРАЛ, как дерзкий, продуманный выпад.
Он налился краснотой по зелени, как зреющий на подоконнике помидор. Вот!- указал он на меня пальцем- такие как он.... И превратил меня в несознательный элемент и пятно на лице э..э..э...роты. Слава богу не такое как Сахаров, куда как меньше, но тоже несмываемое. Аж хмель начало вышибать. Мне было указано на полит.отсталость, несознательность...предложили задуматься...осознать... Вообщем за недостойное и неподобающее я схлопотал от него трое суток гауптвахты, ну и, конечно, два наряда вне очереди.
Гауптвахта или губа- оказалась небольшим помещением на двоих. В сущности, о такой роскоши можно было только мечтать. И скажу, позже, я даже очень тепло вспоминал это место. Особенно будучи в командировке на севере, где ночевал на теннисном столе в спорт-зале.
Ровно в шесть замок на двери лязгнул, и караульный поставил передо мной поднос с ужином, шлёпнул на стол пачку газет, объяснив, что худ.литература на губе- не положено. Ужин по своему составу, на моё удивление, оказался самым обыденным, а не тюремным.То ли на одного готовить в облом, то ли потому что и так уже хуже некуда. Через час! А! Через час караульный вошёл, вытер стол и унёс поднос. Что-то в этом во всём мне начинало нравиться. Я завалился на кровать с газетой и даже вздремнул. Наконец мне всё это надоело, и я полюбопытствовал- а когда меня поведут на работу? Не положено- опять сказал караульный, так как на работу конвоирует он сам и только двоих, а второе место ещё не занято, а отлучаться ему-( можно догадаться) не положено. Я валялся на кровати с газетами и развлекал себя тем, что дразнил караульного-"Эй, любезный, ты мне завтра свежие газеты вместе с кофе подай, я те голубчик, пятак дам!". И только я проникся сладкой, блаженной мыслью провести ночь в одиночестве, только переволок вторую подушку к себе на кровать, как замок опять лязгнул и голос караульного гаркнул- Цветов! На выход. Оказывается, привезли двух подвыпивших летунов или технарей.Тамошняя губа переполнена и два офицера, приплясывая-пританцовывая ввалились в мою маленькую и теперь разбитую мечту. Они с размаху брякнулись на кровати. Один из них, завалившись чуть на бок, вытянул из кармана плоскую фляжку коньяка и, повертев её за горлышко, бережно установил на стол. Подмигнув, он начал делово и придирчиво протирать кружки простыней.
Произвол! Протестую! - заорал я- Мне ещё двое суток сидеть, я жаловаться буду. Я парадно промаршировал к бутылке пятизвёздочного коньяка, отдал ей честь - товарищ капитан, разрешите присутствовать при ночных бдениях. Офицеры загыгыкали и один из них пригласительно похлопал по табуретке. Честно скажу, налили мне всего-то пробочку (извини друг, нам здесь до утра коптить), но зато ,я оставил после себя огромную загадку для роты- "А как это можно вернуться с самой губы раньше срока и чтоб ещё от тебя пахло коньяком!
Навешанные Сучковым наряды, пришлось отрабатывать на кухне. Видимо, по мысли разьярённого подполковника, после двух заходов на неё- пятно должно было сойти.
Войдя на кухню со стороны пищеблока, я увидел царицу и самодержицу всея кухонного царства- повариху тёть Валь. Маленькая шустрая женщина с цепкими глазками и состоящая из сплошных пухлостей. Казалось, сыпани её сахарной пудрой, и она сама превратится в выпечку-сдобу.
Нашкодил чаво, аль так?- заулыбалась она. И, не дожидаясь ответа, добавила- Нако вот сахорку,- и всыпала мне в ладонь горсть рафинадных кубиков, которые сама беспрестанно грызла как семечки.
И где ж мне совершить трудовой подвиг, искупляющий мой проступок? - спросил я её. Где та амбразура под размер моей груди...
Чивооо? Да поготь ты- спокойно сказала тёть Валь. Она усадила меня в пустом зале столовой и поставила на стол два полных чайника с компотом, оставшиеся от офицеров. Успеешь на подвиг- с неожиданно грустным вздохом проговорила она и ушла куда-то по своим делам. Подошедший очередной наряд, нашёл меня барствующим с двумя чайниками сказочных яств. Ребятня похватала кружки, и мы набузгались до состояния - ща лопну, ща тресну! Насовали по карманам урюковые косточки и..., куда денешься- надо начинать.
Наряд на кухню конечно дрянь. Жара, из вентиляции- только форточки. А все эти алюминиевые ложки, плошки, кружки вообще не моются. Поэтому- в мыльную воду их тырц, тряпкой шмяк, в полоскалку плюх, и бряц в стопочку. И блестят они там ,как чистые, но больше от жира.
Пока все перекуривали перед следующей боевой задачей, партиец Лякомцев- старший по наряду, бродил вокруг открытого котла с остатками супа. Лякомцев фигурой своей являл подтверждение теории Дарвина, а может даже и был тем, искомым антропологами переходным, недостающим звеном. Он засунул свою длиннющую ручищу в суп и тралил ею по дну котла. А когда к его огромной пятерне что-то налипало, застревало между пальцами- он тут-же совал пятерню себе в рот на засаленном, умызганом лице. И как в него лезло после компота? А меня, загрузив три огромных кастрюли с остатками обеда и ужина на телегу, отправили к свинарю. Возглавляющая гужевое транспортное средство лошадь Нюта, оглянулась на кастрюли и, как только я примостился на край телеги, снялась с места, не спрашивая- куда надо? В моих путевых размышлениях, глядя на шевелящийся лошадиный зад, кстати сказать, очень схожий с задом бойца Купы, я сделал открытие- выходило, что свиней и нас кормят одинаково, но у нас было право первенства почавкать. Зато свиньям всегда доставалось ещё и с офицерского стола, так что кто в лидерах?- вопрос туманный. Тёть Валь была вне всякой конкуренции. У неё всегда к концу дня, в укромном, неприметном месте стояли фляжки, судочки на защёлках, укрытые полотенцем от любопытных глаз. Её муж в одно и тоже время вырисовывался из теней подсобки, бесшумно подхватывал всё это и растворялся в сумеречном откуда и являлся.
То ,что ты подъезжаешь к свинарнику перепутать ни с чем невозможно. Глаза начинают слезиться, а дышать....- нет, слово дышать вообще не подходит.
Интересное дело- тайные химические лаборатории строят, в белых халатах ходят, под землю закапываются. Деньги, наверняка, охрененные на весь этот секрет. А зачем? Подъедь к любому, вот такому свинарному двору, нагреби пару бочек дерьма и сбрось их на противника. Гарантирую самую быструю и блистательную победу. И ни у какой Женевской конвенции никаких претензий.
Свинарь Евсеич сидел возле забора на доске подпёртой двумя старыми чурбаками. Нога на ногу, левая рука покоилась поперёк, а правая, ответственная за держание курева, упиралась локтем в колено. Он чем-то напоминал Роденовского мыслителя, которому влепили сюда наряд, в свинство. По тому как локоть постоянно соскальзывал, а глаза моргали попеременно, было ясно, что Евсеич с сапожником встретился с утра и теперь голова его пребывает в плавании-круизе. Его хозяйство из семи, восьми свиней разгуливало по двору.Увидев меня, он встал, качнулся и, уловив равновесие, два-три шага- остановка, захлюпал по грязи в своих огромных резиновых сапогах к воротам. Круиз штормило. Он помог мне стащить кастрюли с телеги, мы вывернули их содержимое в длинный обглоданный ящик, служивший кормушкой, и свиньи тут-же начали соваться в него, оттирая друг друга круглыми щетинистыми боками.
А иде с..с..Серёга? Твой к..кореш- неожиданно изрёк Евсеич- Хороший паря, очень мн..мн...мне нравится. Ты скажи ему читоб з..ззашёл,я ссальца дам. Не, погодь, я шас отрэжу...и замесил сапогами куда-то вглубь свинарного сарая.
Интересно, как устроена человеческая память- даже сквозь это жуткое говнючее марево свинарника, вдруг щекотнуло в ноздрях ароматом белых кусочков. Тех самых- из дома.
Я ждал ,что Евсеич вынесет нечто обёрнутое чистой тряпочкой или газеткой, но он вернулся с топором. Жуткими гримасами он перегнал свою папироску в другой угол рта, высоко поднял топор, и как ахнет обухом ближайшего хрюшу по башке. У того из глаз посыпались "Степашки" и он, издав ни с чем несравнимый свинский визг, ломанулся в сторону от кормушки, а за ним и все его соплеменники по этому сигналу тревоги. Они смели, втоптали Евсеича в самую жижу и понеслись вдоль забора свинским галопом. Без всякого выражения на лице, с папироской в углу рта, Евсеич приподнимался подрагивая, как молодая травинка прибитая весенним дождиком, когда свиньи прошлись по нему снова и пошли на третий круг. У кормушки они внезапно остановились, потоптались и опять полезли в неё как ни в чём небывало. Евсеич выклеился из грязи, поискал пустым взглядом утонувший топор, доковылял до своей лавки, прицелился в неё задом и совершил тяжёлую посадку. Он обтёр об штаны руки, вынул изо рта окурок, откусил, сплюнул, распыхтел его да так и замер- в той-же самой позе,в какой был изначально. Как будто не было ни меня, ни обещанного сальца для друга Серёги, ни свинячего забега. Не было ничего. Наверное круг в котором он жил, замкнулся, а может- и сам круиз.
Вернувшись на кухню, я обнаружил по пояс голое воинство, торчащее по стойке смирно. Перед ними стоял капитан- дежурный по части и два лениво топчущихся солдата патруля за его спиной. Капитан вперился тяжёлым взглядом в глубину столовки, где у окна старший по наряду рядовой Лякомцев молотил огромным коровьим мослом по батарее отопления. (Позже мне сказали, что он залез в котёл прямо ногами. Там-то Валера и отловил притаившуюся костину, перейдя котёл вброд.) И теперь жаждал добраться до того сладкого, нежнейшего, божественного, что она в себе хранила. И никакая самая свирепая собака в мире не смогла бы эту кость у него отнять. Наконец кость поддалась, кракнулась, и Лякомцев высосал её, зажмурившись. И только когда засунул палец в манящее ещё отверстие кости, увидел офицера.
Это что за ё... твою мать! Кто старший по наряду?- в бешенстве заорал капитан
Бедный Лякомцев, тихоня Лякомцев. Всегда снимающийся на фото, кокетливо выдвинув вперёд левое плечико, над ним размещал своё лицо со святой улыбкой, а глаза блаженно закатывал куда-то наверх, ко всем ангелам, архангелам и кто там есть. Лякомцев, мечтающий только об одном- о "побывке" домой, где в его деревне-посёлке городского типа будет праздник- сын приехал. И ещё там, за столом, будет сидеть ОНА, вся пунцовая, отмахивающаяся от подружек, хихикающих и тычащих её локтями в бок. А теперь его мечта выдиралась из рук, теряя перья. Он походил на трёхлетку, уронившего в песочницу свой обслюнявленный леденец.
Я спрашиваю- кто старший по наряду? -снова заорал капитан. Там в штабе совещание идёт , все батареи- гудят, за сантехником послали. А тут, оказывается, этот гиббон по ним костями наё...ет!
На Валеру было жалко смотреть.
Да вы что здесь все, оху...ли?- взвился капитан.
Так точно, товарищ капитан- вылез я, улыбаясь во всю возможность своего рта.
Что? - не понял грозный дежурный по части.
Оху....ли, товарищ капитан!- сияя радостью, доложил я.
Патрульный за спиной капитана гыгыкнул. Это пробежало старательно сдерживаемой улыбкой по лицам потного голопузого наряда и вернулось к капитану. Какая пробка из него вылетела, но он вдруг затрясся, заржал, вовлекая всех в этот смех. Он вдруг необычно тихо и мирно со вздохом произнёс- Если бы ты, Цветов ,только знал, сколькие здесь мечтают, чтоб ты ,наконец ,убрался отсюда.
А я, товарищ капитан, от всей души желаю им всем , чтоб ихняя мечта поскорей сбылась!
В конце обеденного зала, у батареи отопления, с двумя обломками кости в руках, тоненько смеялся партийный, передовик, счастливый старший по наряду Валера Лякомцев.
Глава о вкусном.
Наверно складывается впечатление, что меня всё время уносит в тему- "Пожрать"- первые зачатки системы быстрого питания. Может показаться, что мы так и рыскали, нагнув морду вниз, ища это самое "Пожрать". Да нет. Моё поколение- послевоенное, непритязательное поколение. Воспитанное на подзатыльниках- "С хлебом ешь, а то не наешься". Квадратик хлеба, посыпанного сахарком, в детстве- зависть для всей соплеватой, зачуханной детворы. И даже в ресторане, который так назывался, я думаю, исключительно из-за того, что в его меню среди сосисок и котлет было грациозное слово- "Бифштэкс", народ в ожидании своего заказа беспрестанно уминал, намазывая горчицей и соля, всё тот-же кирпичный хлебушек. Чуть добавлю- я и сейчас, в мои жуть сколько лет, не могу устоять перед булкой, свежевыпеченной, горячей, мнущейся и потрескивающей корочкой под острейшим ножом. И под крик- Тебе вредно!- съесть половину и думать- Ну да…., но чёрт, зато как вкусно....
Конечно, Москва- это было другое дело. Там демонстрация достижений социализма. Там же иностранцы, посольства, туристы. Правительству никак не хотелось перед ними ударить в грязь лицом, особенно своим. А тут Урал чумазый, где любой завод- это ящик номер такой-то, а из иностранцев- только колорадский жук. Чего ж этим лицом из ящика и не макнуть. Да на копоти не так и заметно. В общем, пополняя Московские магазины расширенным ассортиментом, Уральские пополнялись ( по газетному) временными трудностями. Но, как сказал Наполеон- "Нет ничего постоянней временного" и хотя сам до Урала не дошёл, умудрился накаркать. Я даже мог бы рассказать историю про одного директора, который ,уезжая в Москву, брал с собой два чемодана- маленький для нехитрой командировочной жизни и большой, исключительно для куриных яиц. А потом, по возвращении, в вечной давке Свердловского трамвая, на радость, спрессованного, сплочённого коллектива, орал- Осторожно, вы мне яйца раздавите! Может когда нибудь и расскажу, потому что весело это, очень весело......- когда всё есть.
Так что не чревоугодие подтолкнуло меня написать. На таких угодьях я никогда и не пасся. Скорее всего запал в голову всё тот-же солдатик со своей суровой авианосной жизнью, смахнувший в мусорный бак то, над чем многие, ох многие оставшиеся на берегу, тут же бы сложили молитвенно ладони, склонили голову и прошептали смиренно- Спасибо тебе господи за то, что ты послал мне сегодня....
Итак! Случался ужин и без пшёнки. Являлся он в виде кастрюли с недотоптанной картошкой и миской селёдки с вылезшими в ужасе глазами от количества вбуханной в неё соли.
Прапорщик Гадлевский надзирательно расхаживал между столами, как-то умудряясь выглядеть и самим надзирателем и его собакой. Они оба порыкивали через одну морду.
Картоха на всё том же, суповом жиру давала ощущение набитой сытости и, как следствие- умиротворения. После чего все и приступали к приготовлению изыска.
Берёшь квадратик хлеба и аккуратно, тщательно облизанной ложкой, размазываешь на половине его ( на вторую всё равно не хватит) свою порцию маслица. Затем нежненько берёшь селёдку за голову и за хвост, потому что она привычна ржавым брюхом выпадать, начинаешь меленько выкусывать у неё со спины и наплёвывать на бутерброд. И только после этого, подчёркиваю- после этого, бросаешь в кружку два, беспомощных в обычных условиях, рафинадных кубика и наливаешь горячий чай. Затем сгибаешь бутерброд пополам и властно слепляешь его ладонью об стол. Всё, готово. Теперь можно сидеееть..,. трепааться…, не спеша откусывать и запивать его горячим чаем, ставшим удивительно сладким. Поверьте, многие прижмуриваются от удовольствия. Вот он волшебный, удивительный, романтический ужин при тающих свечах....в блуждающем между столами подсвечнике Гадлевского.
----------------
Э, Цветов, который инженер, где?.... А, ты. Давай в штаб, Рябцев вызывает. Один этот однажды похоже прозвучавший зов не сулил ничего хорошего. Ни приятных воспоминаний, ни хороших встреч, ни доброго разговора.
Вопрос у него к тебе, желает ответ получить- многозначительно поднял бровь дежурный по штабу.
Какой вопрос?
А х...й его знает.
Ну, если х...й его знает, пусть у него и спрашивает.
Ты, эта, полегче, иди давай, моё дело передать.
Подполковник Рябцев, главный инженер части и главный автор установки цистерны на крышу ангара, обладал угрожающе-кипучей энергией, как и все, кто добивается начальствования над тем, в чём ни черта не смыслят. Распоряжения их всегда шумные, но невнятные, перекладывающие на вас всю ответственность, а с себя снимающие вину.
Уже учёный, я отрапортовался всеми полагающимися словами и сопутствующими выкрутасами- козырянием, смирно, по швам... и.т.д.
Ты?
Так точно, я.
Инженер? Съёмку территории сделать сможешь?
Так точно, могу.
Выполняйте.
А где мне оборудование получить?
Какое?
Ну как, нивелир, треногу, рейки, измерительную ленту, компас в конце концов.
А откуда я всё это тебе возьму?- немедленно взьярился, как и положено большому, ответственному лицу подполковник.
Ну что с ним, в полемику , в обьяснения вступать? Я равнодушно пожал плечами и уставился на него с видом- Ну, и? Хотя очень хотелось сказать- А ты этого, своего х... спроси, ну который всё знает. Но, похоже, мысль телепатировалась сама собой, и именно туда. Потому что этот самый всезнающий придумал прикрутить артиллерийскую буссоль к треноге работы плотника-столяра, мастера-уникума Петровича, который сотворил её, зашифровав в ней свой образ- как и поступают все великие ваятели, ещё не состоящие на учёте в истории и в других психических лечебных заведениях. Мне также выдали ржавую измерительную ленту со стёртыми делениями и две заборных штакетины. А может это были распрямившиеся лыжи, не знаю. Идти, затеваться с Рябцевым было пустое и я, взяв в помощники Серёгу, вышел на периметр.
Первая же попытка установить треногу провалилась сразу и безнадёжно. Тренога вихляла, перекашивалась и беспомощно мотала буссолью как башкой, напоминая пьяного, пытающегося помочиться на фонарный столб. Заборные штакетины тоже не желали брать на себя обязанности геодезических инструментов, а показания ржавой ленты мы всё время перемеривали шагами. То есть серьёзно рассчитывать на результат с такой оснащённостью мог только идиот. Наверно со стороны понимающего человека мы так и смотрелись. " Ну и хрен с ним!"- народ уже давно доцарапал гвоздиком это направление на камне распутья, и им только и пользовался. Вот им-то мы и потопали.
Зато лес! Зато природа! Вытребованные у Рябцева три дня в ароматах тёплой осени, которыми сама Коко Шанель, наверное бы набила всю свою мелкую и крупную флаконно- бутылочную стеклотару.
Нашей картографической экспедиции всё время приходилось продираться сквозь оплетающие ноги заросли черники, манящей земляники, хватающихся за нас кустарников дикой малины, и мы стойко преодолевали эти препятствия путём объедания. В подсыхающей листве ещё шуршала какая-то живность и боец роты охраны, покинувший боевое патрулирование по нужде. Жизнь не сдавалась, мы -тоже. Упорно записывали показания, вконец разболтавшейся буссоли и ржавой измерительной ленты, которая, как выяснилось, была ещё и переклёпана внахлёст.
В это время Серёга и поделился со мной своей идеей подукрасить для части столовую. Была такая, как говорят сейчас- фишка- Делаешь что-нибудь, за что начальство может выпятить для награждения свою грудь, а тебе за это неделю, а то и две дембель раньше срока. Ну а ввиду того, что солдат я был, который не хотел быть не только генералом, но и самим солдатом, неделя это- замечательный подарок к жизни. И мы занялись обсуждением- как это дело сиятельствам подоходчивей преподнести.
Добравшись к исходной точке, с которой мы стартовали, у меня открылся чёрный от черники рот- контрольный угол не сходился более чем на двадцать градусов. Сейчас я уже не помню, какая ошибка считается допустимой - пол минуты, или того меньше. Но двадцать градусов! Что ж, так и путь-то у нас был- "хрен с ним", а это путь до самого конца. Старый студенческий способ- деление ошибки на количество углов и заготовленная фраза- А что вы хотели от таких инструментов -и я приступил к черчению. Для подчёркивания научности проделанной работы я крупно написал слово- "Репер" и испещрил весь наш маршрут-контур значениями углов и расстояний. Посередине контура изобразил показания компаса, который ютился у Серёги на часовом ремешке рядом с часами. Один из тех, который при интересе- "А север-то где?"- всегда заполошно крутится и отвечает- "А вам куда надо?".
Вот этот вот рулон полного безобразия я и подал подполковнику Рябцеву. Рябцев немедленно раскатал рулон и, распялив его костяшками пальцев, вперился в него взглядом захватчика. А я, терпеливо и, поверьте, спокойно и безразлично начал дожидаться когда начнётся его визгливый блиц-крик. И, как следствие, свои наряды от него и от имени командира части. Даже прикидывал- а чем тёть Валь попотчует, сахарок, чайничек компоту плеснёт. Подполковник разглядывал минуты три наше "Хрен с ним", обернулся, посмотрел на карту владений за своей спиной, снова- на распяленный перед ним рулон, приложил его к стенке. При хорошем воображении, я бы сказал, что они если не походили, то уж точно смахивали друг на друга. Ну, примерно, как зад лошади Нюты и зад бойца Купы. Наконец он оторвался от процесса созерцания и медленно поднял на меня злорадно сверкающие глаза, и с такой-же полуулыбкой начал торжествовать что-то своё изнутри.
- Говорил я ему, говорил! Я сразу раскусил, что эти сучары нас нажгли. Два года назад геодезистов наняли, такие деньги им заплатили, со всеми ихними трубами , рейками, дальномерами. Неделю по периметру ходили.....
Я аж глаза закрыл. Да с нормальными приборами- тут пол дня работы! Во молодцы! А я лопухнулся всего три дня стрёс.
Смотри, Цветов- продолжал торжествовать Рябцев- Ни хрена ихнее на твоё не похоже. Всё, иди. И вылетел с моим рулоном из кабинета, а вместе с ним высосало в дверь и вожделенное видение чайника с компотом.
------------
Люблю её снега, в присутствии луны.
Как лёгкий бег саней с подругой быстр и волен.
Когда под соболем согрета и свежа.
Она вам руку жмёт, пылая и дрожа.
Красиво размечтался Сергеич! Ну когда у тебя, ещё небось, и бобровый воротник есть, серебрящийся морозной пылью- ну тогда то уж конечно- Ай да Пушкин! Ай да сукин сын! А вот смог бы он так написать, стоя у вагона с углём, втягивая голову в колтуноватый ватничек и обнимая холодную совковую лопату? Дрожа. И ко всему ещё знаешь, что вагон отцепили не ТАМ и, теперь, надо толкать его ТУДА....
Натолкаешься, натаскаешься, нагребёшься до мокрой спины, и идёт строй , раскачивается. Лица мрачные, чёрные, будто из самого адового пекла увольнительной наградили. Что поделать, не прижился почин прапорщика Дубаша уголь ветошью обтирать. Заваливается в роту служба и - к кранам с ледяной водой. Чёрные реки в дырки стекают. В полотенце ткнёшься- и оно чёрное стало- а кто ж такую воду дольше пяти минут выдержит? И до бани ещё сколько - она только раз- в субботу. Вот и кашляет, кырхает рота, дышит сквозь сопли натужно. Крикни ей ночью вместо " Подъём!"- "Пожар!"- никто и не пошевелится- Ну и х.... с ним, зато согреюсь. Одним словом, настала зима. И что там искрится, серебрится- глаз не радует, потому что всё это теперь надо мести, отгребать, перелопачивать. Так что писательского вдохновения только и хватает на всё то-же- "Х....", желтеющее на всех сугробах.
Потянулись противные зимние дни, отразившиеся в моей памяти исключительно в виде сварщика, по странному совпадению, с фамилией Мерзляков.
Мерзляков, как и Витёк был больше на должности, чем на службе. Торчал вечно в гараже, в котором бил источник напитков различной крепости. В смысле к нему таскали свою повреждённую домашнюю утварь рачительные хозяева всех званий и благодарили сообразно званиям, но не ниже тридцати градусов. Что уж там произошло, то-ли источник струился в тот день не так живительно, то-ли градусы из него выпузыривались скуповато, но Мерзлякову не хватило. И он решил добавить способом редким, но действенным. Он выдавил себе в рот тюбик зубной пасты "Поморин", заглотнул водой и, когда коктейль взыграл, тут же пошёл искать морду, в которую захотелось бы....- ПРИ-ВА-РИТЬ- сварщик- он во всём сварщик.. Остановили его на подходах к кровати храброго ефрейтора Файзулина, сунули в руки метлу с длиннющей ручкой, нахлобучили ушаночку на дурную голову, засунули в шинельку и выставили на морозец для отрезвиловки- мести аллею к бюсту Ильича. Вот это, как дрожащие кадры старой киноплёнки, и осталось у меня в голове.
При скудном свете фонарной лампочки, откуда-то сверху из черноты густо падает крупный белый снег, а по аллее бредёт сварщик Мерзляков, мотая метлой направо и налево. Он доходит до бюста вождя, тычет метлой в его лик, отоваривает пару раз по кепочке, берёт метлой -"На караул!", совершает парадное- "Кругом!" и метёт обратно. А снег идёт и идёт. И кажется , нет конца ему. Мерзляков доходит до роты, разворачивается и всё повторяется, повторяется, повторяется....
----------
В один из, наконец-то, завершившихся трудовых дней, когда в холодильнике природы кто-то до отказа выкрутил ручку регулятора на "мороз", я влетел в роту. Ветер рывшийся у меня за шиворотом, выскользнул в самых дверях, дыхнув вслед- Давай, давай, я тебя завтра достану.... Скинув валенки, я бухнулся с книжкой на кровать и закрыл глаза от блаженства- медленно обволакивающей, прокравшейся под одежду теплоты. Я чувствовал как мороз, вцепившийся в кончики моих пальцев своими мелкими зубками, нехотя отпускает и отходит как сторожевой налаявшийся пёс. Наконец, я поднял книжку, открыл глаза и увидел над собой улыбку Серёги. Его улыбку- Чеширского кота- от уха до уха.
Продавил идею! Смог! Обстоятельства благоприятствовали. Накатывалась очередная инспекция, полковник достаточно распух для генеральства, освободившаяся звезда запорхала в воздухе и, подполковное руководство, оттирая друг друга как хряки Евсеича, старательно подставляли ей свои погоны. Так что идея утвердилась быстро. Меня согласовали для предстоящего проекта без всяких затруднений- я, оказывается, был универсально пагубен для боеспособности.
Съезд с дороги, с периметра, с жизни по кругу. Это было как глубокий, чистый вдох, когда порыв ветра после грозы внезапно распахивает форточку. Идти там, где не надо было глотать пыль, поднятую тысячей сапог. Идти туда, где, казалось была сама земля обетованная, самовольно прикрутив себе на погоны искру божью.
Земля эта находилась в ведении небиблейского плотника-столяра Петровича ( того самого ваятеля треноги) в виде трёхкомнатного барака. Петрович соседству не возражал и даже наоборот- веселее. Он был мечтатель и философ, словом полный бездельник. Целыми днями торчал на табурете, нога на ногу, дымил и донимал нас хитроумными вопросами, всегда начинающимися- "А скажи-ка мне..." и начинал раскачиваться вперёд-назад, довольно потирая коленки и мотая башкой как лошадь от мух.
А?А? Итить-колотить!- радовался он, считая, что утёр так утёр! Табурет был его гордостью, его детищем.
Виш тубуретку, никому на ёй акромя меня сидеть несподручно- говорил он. А сякрет?- вопрошал он крючковатым пальцем.
Виш как излажено, две ямычки проточены виш? А? Точно под мою жопу! И довольный собой, весело искрился лицом, как бы говоря- То-то зелень, тебе самому не допереть.
- А чего это здесь в сидении, между ямочками дырочка сердечком вырезана? Какая-то у тебя очень хитрая жопа, Петрович- ехидничал я.
Когда ротные таскали к нему на починку казённую расшатавшуюся, разболтанную мебелюху - он со своей гордость-тубуретки даже не вставал, и на вопрос- когда сделаешь?- коротко и деловито кивал себе за спину, где валялся, прислонялся к стенам, лежал горой пыльный хлам и говорил- Вона, апосля их и будешь. Снимался он со своего трона только когда образовывался личный интерес. Притащат к нему домашнее, скажем ножку от стола- тут он напускал на себя вид последнего из династии мастеров- хранителей того самого "Сякрета". Весь окутывался медлительной степенностью перед которой, предпологалось, все просители тут-же начнут заикаться и робеть. Долго вертел-разглядывал покалеченный временем, службой или обстоятельствами предмет и, пыхнув дымком, с прищуром начинал втюхивать "ссучность проблемы".
-Виш, трэшшина, она ж косом пошла, здесь сразу клеем-то не взять- царапал он проблему желтым прокуренным ногтем. И начиналось объяснение сложнейшей операции- где,чем чуток поворот дать, клеёк тоненько влить, да следить чтоб не сильно вязок был. Апосля штрубсынкой ея прихватить, но жать вмеру, ласково так- как девкины грудя.... И когда клиент созревал пониманием, что кардиологическая операция это- тьфу, по сравнению с трещиной в ножке его стола- бутылка плавно переплывала в карман Петровича, который, как-бы этого не замечая, перекатывая во рту струящуюся дымком папироску, продолжал прищурный осмотр и заключал- Через недельки две, а то и поболе - загляни, ране- никак. - Сам понимаш- кивал он на весь хлам за его спиной- начальство требуют. А на молящий взгляд просителя, издавал, подчёркивающий его трудное положение и внутреннею борьбу, глубокий вздох и, махнув рукой, говорил- Ну лады, лады. Но ты уж мне на "четок"- на маленькую-то... накииинь...
Мы расчистили, растащили мусор и занялись изготовлением инструментов. Решено было делать двенадцать чеканок. Идея проста- год службы- двенадцать месяцев- двенадцать знаков зодиака. Сама столовая, в которой предпологалось их повесить, имела двенадцать оконных простенков. Всё удачно сливалось воедино. Да и чеканка в то время была более чем популярна.
Мы целыми днями гремели листами металла, бывало и на обед не шли. И совсем не для того, чтоб уйти на дембель пораньше. Повторюсь, я, позже, когда вернулся в свой проектный институт, на эту работу без смысла и радости, часто вспоминал это время. Наша конура превратилась в тот самый параллельный мир, который был недоступен никаким Женечкам ни за какие ихние блага. Он был завален эскизами, набросками, рисунками поверх хлама Петровича. Они были развешаны на всём, к чему возможно было прицепить. Печка с приоткрытой дверцей, за которой языки огня облизывали свой горячий ужин, и тени исполняли свой ритуальный танец. Мы обсуждали рисунки, хохмили, подтрунивали друг над другом, спорили , ругались и опять- искали, искали... Это наркотическая доза блаженства- когда ищешь, роешь, копаешь и вдруг - звяк- ударилась лопата о крышку заветного сундучка, приоткрываешь, затаив дыхание, и засияло сокровище- она, идея. И тогда работа забирает тебя целиком, без остатка. И единственно чего ты боишся- остановиться. Потому что кажется выскользнет свечение из рук твоих и разобьётся на множество осколков и не собрать ведь, не собрать потом....
Мы, практически, жили там. Нас обязали приходить только на вечернюю поверку, а после этого мы сново уходили. Уходили туда, где казалось сам вектор гравитации был развёрнут вверх.
Петрович частенько заруливался к нам со своей "тубуреткой". Особенно в пятницу, ибо учуял, что у нас случается и бодрящее. Совался с советами в нашу работу - " Ты, эту свою потом как следует нахерачь, шоб блёску больша было, блёску...". Философствовал на свою любимую тему- "Жэншин", мешался, давая понять, что не уйдёт пока ему не нальют.
- Дурак ты, Мишка, такая девка на тебе смотрит, а тыыы... Да кабы мне сороковничек скинуть, я б шас, на твоём-то месте...ээ-их, итить-колотить! Не, Мишка, ты как есть дурак! И озаряясь празднично, начинал возбуждённо прихихикивать.
К командиру части приехала дочка с подружкой, на каникулы и они , уловив за заиндевелой, щелястой дверью наш Мон-Мартр, наведывались посидеть так, чтоб папа не узнал.
- Да с чего ты, Петрович, взял, что она на меня смотрит? И потом вкусец у тебя....
А-а-а...- поднимал он, останавливающе, ладонь. Запомни, Мишка, жэншын некрасивых не бывает. Оне бывают только красивые, а те, что не глянулись - оне просто своеобразные. Он мечтательно расплылся в сладкой улыбке. Хош одна тебе царевной обернулась- вздевал он свой прокуренный палец- Знаш сколько лягушек перецеловать надо... Ээ-иих, итить- колотить!- довольно потирал засаленные коленки своих штанов этот философ, провертевший между двумя " ямычками" дырочку сердечком в сидении "тубуретки"!
В один из тех самых зимних вечеров я сидел в нашей мастерской, делал чеканку и наслаждался моментом побыть одному. А потому, по правде сказать, больше торчал у печки, читал Платонова, язык написанного...- меня забирало. Снаружи вокруг барака бродил морозец, ветер дул во все щели, извлекая звуки тростниковой флейты и, казалось сам снег прижался сугробами к стенам нашей развалюхи чтобы согреться. Было тепло и так уютно от вороха разбросанных и развешанных везде эскизов, от прислонённых к стенам законченных работ, от книг валяющихся на самодельном дощатом столе, и даже пыльный хлам Петровича придавал свою живописность этому отгороженному от всего миру.
Дверь резко распахнулась и метель вдохнула облако снега, которое ,осыпавшись на пол, принесло доберманистую-озверелую морду прапорщика Гадлевского и двух стукачей, пакостно выглядывающих из-за его спины. Не трудно догадаться, что один из них был храбрый ефрейтор Файзулин. Закон природы- если кому-то хорошо,то кому-то от этого плохо.
Фсёё, Цветов...., теперь ты...фсёёо- выдавил из себя сухое шипение Гадлевский. Где водка?- зычно рявкнул он- Обыскать!
Двое выскочили из-за его спины, ринулись рыскать, соваться везде, шарить по полкам, углам, переворачивать мусор.
- Нету, товарищ прапорщик.
К-как нету?. Гадлевский сам перелопатил всё, что мог. НЕТУ! Он с ненавистью смотрел на меня, и вдруг Файзулин подскочил к ящику из-под посылки, забитому рваными газетами. Он угодливо оглянулся на прапорщика, медленно сдвинул прикрывающее ящик стекло, торжественно сунул руку в гущу газет, и...и оттуда высоко смыганула полевая мышь.
Да, у нас была эта полосатая тварь, мы прикармливали её хлебцем. Этакий каприз бедных художников.
Файзулин отлетел от ящика и заорал так, что парализованный ненавистью и бессилием Гадлевский, опять забыв обо всём, растерянно изрёк своё любимое- " Чвой-то?"
- Это наш шайтанчик, товарищ прапорщик, маааленький такой- благодушно идиотничал я, глядя на бледного Файзулина. Гадлевский резко развернулся, в бессильной злобе грохнул дверью и растворился в тут-же накинувшейся на него пурге, а Файзулин беспомощно завертел ушанкой, оставшись без приказа.
Ссспасайсяя, Файзулин, шшайтанчик за подмогой побежжал, за голодными ззай..цца..ми..- вкрадчиво и тихо прошипел я.
Советский Союз, страна величайшей унификации, оптимизации, утилизации и пунктов приёма стеклотары. В таком далёком, теперь, детстве, не берусь сказать сколько лет мне и брату было, по шесть или семь, отец купил газировку "Буратино" и "Жигулёвского" для гостей. Мы, близнецы, сообразили переклеить этикетки- бутылки-то одинаковые. Ну и дрянь же оказалось это пиво в детстве. Одним словом, бутылки с ацетоном, который Серёга и я использовали для травления чеканок, и бутылки водки- точно так же- одна семья. Трюк старый - я переклеил этикетку” ацетон” на бутылку водки и она, не прячась, смотрела на весь спектакль со стола.
----------
Не помню где, не помню у кого я прочитал- Если хочешь насмешить бога - расскажи ему о своих планах.
Наш проект заканчивался, и так не хотелось возвращаться ко всему этому-становись, равняйсь, что мы решили его расширить, и теперь вместо недельки пораньше, светило- а как бы не две и попозже. Весна уже расслякотилась вовсю, хлюпала под месившими снежную жижу сапогами, нарушала устав растёгнутыми воротничками кителей. В календариках до заветного звонка вдох и выдох, и мы вкалывали по двенадцать-четырнадцать часов в день. Деды-старики уходили на дембель, а часть обновлялась "салагами", перед которыми даже те, кто прослужил полгода, корчили из себя бывалых. Новые сержанты, получив звания и в наследство тетради с образцами писем возлюбленным, диктовали их новичкам как учителя начальной школы. В этих письмах многократно подчёркивалось именно о службе в ВВС и всё было набито дурью типа- " Сегодня пролетал над твоим домом, хотел выброситься с парашютом, но сержант не пустил...", или- "....пытался заглянуть в твоё окно через прицел бомбометателя..." и много подобных нежностей, предполагающих, что прочитав весь этот спец.бред, ОНА будет перечитывать заветные листки, орошать их слезами, вздыхать и хранить под подушкой. Словом, "Дембель" парил в воздухе раскинув широкие крылья над бритыми головами, покачивался в тёплых восходящих потоках манящих домашних очагов, гортанно выкрикивая фамилии прошедших свой последний круг.
Шура Миллер вставал в пять утра, надевал парадку и сидел столбняком на кровати со своим чемоданчиком у ног. Он ждал этого крика. Сегодня, меня, меня...прошу- читалось на его лице с закрытыми глазами. Это повторялось день за днём. Шура был похож на выгоревший изнутри сруб. Он стал любимой мишенью сержанта Тищенко. Этот сморчок, точная копия таракана, сошедшая со страниц книжки Чуковского, вечно почёсывающий своё тугое пузцо с пупком ввиде дверного звонка, был любимчиком прапорщика Гадлевского. Он обожал командовать, гнобить, орать. Казалось он этим питается, что без этого он мог просто захиреть, зачахнуть.
- А ну равненьице,- орал он - укладочку давай, сапоги чтобы мне по линии стояли, бля. Кто последний стал в строй- п...ц ! Его перевели сюда из другой роты и он тут же кинулся делить всех на узкоглазых, черножопых, ну и конечно, ненавистных губителей Христа.
- О чём плачет сын Изррраиля, явррре...- расстрельной барабанной дробью трещал Тищенко, кружа вокруг Шуры, наслаждаясь чужой болью.
- Шура, как ты можешь- не выдержал я. Ты ж на восемь лет этого пачкуна старше. Он тебе и до плеча не достаёт. Да подойди к нему перед отбоем и скажи- Специально для вас, дорогой младший сержант, хочу исполнить старинный романс -"Вечерний звон" и дай ему в ухо. А потом добавь- По многочисленным заявкам роты романс исполняется на бис, и двинь ещё раз.
-Свушай, Миш, я просвужил без взысканий- уныло загудел , захлюпал толстощёкий Шура- Он же сержант.
-Да дрянь он, прежде всего, ничего тебе не будет. Хочешь без взысканий, давай так- подойди к нему и скажи- Дай навсегда запечатлеть в душе твой милый образ дорогой Тищенко. Разреши тебя обнять на прощание. И с рыданиями грохнись с ним на пол, только парадку сними, под твоими сто с лишним у него из всех дыр брызнет.
-Да вадно, я знаю он мудиво- прогудел Шура и тут-же скривился от плохого слова. И влёт он всё, я не пвачу.
Была у Тищенко, как сейчас выражаются, этакая примочка- он никогда не ложился в кровать как все нормальные люди. Он приподнимал одеяло, подпрыгивал и, поднырнув под него, шлёпался на свой, единственный в роте, двойной матрас. Этакая лихость- "А ну повтори!". Когда роту угнали на развод, я вернулся в казарму и сунул ему под простыню два блина от штанги.
Рота, отбой! - крикнул дневальный.- Отделение ,отбой - не упустил ещё раз покомандовать Тищенко. Одеяло вверх, прыг-скок, и я с наслаждением услышал глухое- тук и сдавленное - ык....ы..ы..ы.
Месть сладка, она не бывает несправедливой. Она разливается по жилам дурманящим теплом, как стопка спирта с морозца. И пьянит, пьянит капающая с твоих клыков кровь врага. Одна беда- всегда мало....
---------
Единственная глава о полёте...
-Улетел в сратосферу- так оценил случившееся Витёк. Этот вечный участник и очевидец странных случаев и распространитель неподтверждённых слухов.
Купа сидел на пустой бочке из-под бензина на территории гаража и ленно наставлял салаг с мётлами о премудростях службы. В близком сержантстве своём он не сомневался и теперь приобрёл степенную, снисходительную важность. Лепил образ почище Прокопенко. Он неспеша выволок из кармана галифе мятую сигарету "Прима", закурил и сунул спичку в горловину бочки. Раздался гулкий - бум. Бочка превратилась в шар, а Купа подлетел на добрые полтора метра- где по мнению Витька, повидимому, и находилась "сратосфера". Там он совершил кульбит и выпал из неё на землю с выкаченными глазами и не моргая.
-Этот балда трюк со спичкой с Бека срисовал- стрекотал довольный Витёк. Токо Бек-то всё это на морозе проделал, а тут бочку солнцем-то нажарило, она и запарила- давился он от хохота. Слыш, слыш, он, главное, лежит,глаза вылупились, а изо рта дымок идёт- он, оказывается, ещё и сигарету заглотил- еле выговаривая слова трясся Витёк.
Было, было, было. Мне и самому приходилось видеть легенду автопарка- великого Бека. Как-то бежал я в гараж, хрустел свежим снежком под валенками. Надо было подправить два сломавшихся чекана. Огромный военный МАЗ въехал в ворота. Руль машины вертелся сам. МАЗ, заложив немыслимый вираж, встал на стоянку как вкопанный в то самое мгновение, когда казалось он вот-вот и снесёт забор. Дверь открылась, и из кабины, как мячик от пинг-понга, выкатился маленький Бек. Водила первого класса, авторитет, негласно коронованный на гаражное царство, благоговейно почитаемый властелин, чьё слово -закон. Ко всему Бек был сверхсрочник и никто не знал- Бек- это его имя, фамилия или просто прозвище. Он ценил порядок, немногословность и личный покой. Выпрыгнув из машины, Бек тут-же вскарабкался на пустую бочку ( уж не знаю ,ту же или нет) и закурил. По Витьку - это был Беков ежедневный ритуал после поездки. Может тогда Купа и обогатился поднявшим его в воздух знанием. Он полез к Беку, теребя его вопросами, крутился вокруг бочки с метлой и не затыкался. Глядя на Бека, его легко можно было представить в шлеме с лисьим хвостом, на коленях кривую саблю, кольчугу под волчьими шкурами и клокочущий казан с мясом перед ним. В бесстрастных щелочках его азиатских глаз виделись и степь, и табун лошадей, а когда в них проплывал прилипчивый, гомонящий Купа, то и желание сотворить- "Секир-башка". Тогда Купа пополнился мудростью, или нет - никто не скажет, но теперь он и младший сержант Тищенко бродили в одинаковых позах, как два гуся по птичьему двору. Купу мне было жалко- опять с его сержанством случилась, уж простите, во всех смыслах полная жопа.
----------
Когда меня вызвали для получения дембельских документов, звонок в моём календаре устал звонить. Я принял штамп в военном билете как сокровище. Рядом сидел оживший и счастливый Шура Миллер. Он зачарованно глядел на свой дембель, как смотрит детсадовский мальчик на новогодний подарок внутри которого зарыта мандаринка.
Меня же ждал сюрприз- билетов на поезд на две ближайшие недели не было. Я бегал в штаб, просил узнать, уточнить, но ответ знал заранее.
Домой- это слово резко повернуло вектор притяжения к земле и затмило собой и блаженство творчества, и споры о нём, да и саму искру Божью.
Наконец старшина вызвал к себе, достал из кармана билет- НА! Тут на день раньше, так что смотри в патруль влетишь- дезертирство припаяют. На меня не кивай. Всё- БУДЬ! Так я и уехал с этим пожеланием, прозвучавшим как последний приказ. Единственным , который теперь хочется выполнять подольше.
Я вылез из поезда на родном заплёванном вокзале, огляделся- патруля нет. Вертя головой, пробежал его пахнущее гарью буфета и хлоркой туалетов нутро. Заскочил в троллейбус и замер. Мне казалось, он еле идёт и очень долго стоит на остановках. Наконец , знакомый перекрёсток, пересадка на трамвай. И....ПАТРУЛЬ! Я рванул с места. Страх и ужас грохотал сзади сапогами, а в голове сипело голосом Гадлевского- Дезертирство! Ффссёё..., Цветов, теперь ты ффсёёо….
Вдруг из-за самой моей спины, сквозь напряжённое, частое, прерывистое дыхание моего преследывателя я услышал- ой бля, ДА БЕГИ ТЫ, БЕГИ! Я влетел в подъезд дома, где жил мой приятель, буквально вознёсся на пятый этаж. Звонок. Дверь открыла его мама- Миша! И дверь спасительно закрылась. Я наблюдал из окна ихней квартиры, как патруль беспомощно блуждает по двору, тычется в подъезды, хлопая дверями, что-то недовольно выкрикивал офицер. Мне хотелось распознать того, кому я теперь обязан...и никогда не смогу отблагодарить. Моя голова медленно остывала и казалось- всё, вот теперь точно всё....
Но...., белая полосочка, чёрная полосочка- лычки нашей жизни. Через много лет пришлось забежать куда как дальше. Сижу вот, смотрю на громаду авианосца, блуждаю по закоулкам своей памяти, где во многих из них и свет-то давно погас. Скажи мне кто- ни за чтоб не поверил, что буду жить аж на стороне предполагаемого противника, а где-то там на Урале стоит в пирамиде, на страже страны и на государственном довольствии мой ЛЮ1267.
Жизнь! Итить- колотить! М.Ц,