МНОЖЕСТВЕННОСТЬ МИРОВ: РЕЛИГИОЗНЫЙ АСПЕКТ
Дэвид Брюстер (1854)
Brewster D. More Worlds Than One. N.Y.,1854. P.15-26
До того, как христианство пролило свой свет на мир, философ, у которого не было другого проводника, кроме разума, мог взглянуть на могилу только как на место покоя от своих трудов, а также как на тайну, которая ставила его в тупик. Умы более низкого порядка, но также предназначенные к бессмертию и осознающие это предназначение, инстинктивно заглядывали в будущее, лелея видения будущего мира со всей привязанностью к нему как к своему дому, соединенной со всем любопытством, которое вдохновляет изучение природы. Если нас вдохновляет вся прошедшая история человеческого рода, то предвкушение будущего, еще более захватывающего, смешивается с каждой мыслью и чувством и бросает свои лучи надежды или тени страха,нависающие над почвой как деятельной, так и созерцательной жизни. В юности мы едва различаем это будущее на расстоянии. В зрелые годы оно подобно для нас переменной звезде, показывая мерцающее чередование света и тени. В возрасте же оно маячит перед нами как исполинский глаз, полный честной надежды и славного предвкушения того великого перехода, который состоится, когда наш внешний взор начнет тускнеть. Путь в будущее - это последнее, что предстает нашему уму на земле.
Но каким бы универсальным ни было это предвкушение будущего и как бы мощно оно ни влияло на наше сознание, разум обычно не рискует придать место и форму таким концепциям, а воображение, даже с его самыми слабыми поводьями, потерпело неудачу в таких попытках. До рождения астрономии, когда наши знания о космосе заканчивались на краю океана или горного хребта, что ограничивал наш взгляд, философ мог поместить Элизиум на небе; когда же Откровение раскрыло нам небеса как дом для многих людей, христианский мудрец мог бы поместить свой будущий дом лишь на новых небесах и новой земле, о которых говорит его вера. Именно так, смутно, как сквозь тусклое стекло, видится будущее даже для христианина, и хотя оно реально для его веры, оно остается сном и мечтой для его разума; и напрасно он мог бы спрашивать, каким может быть это будущее в физическом отношении, в каком месте пространства оно будет протекать, какие занятия и обязанности могут нас ждать и какие интеллектуальные и духовные дары должны стать его частью.
Но когда наука позволила нам освоить прошедшую историю человечества, а также узнать о земле, ее форме, размерах и движениях, когда астрономия исследовала Солнечную систему и планеты, и сделала вывод, что Земля является лишь крошечной сферой по сравнению с ее гигантскими соседями, когда телескоп открыл устроение целых миров далеко за пределами нашей досягаемости - будущее мудреца устремилось к пределам нашей Вселенной и воодушевило его интересам к иным мирам и системам миров, к жизни без границ. На орлиных крыльях он взмыл в зенит и помчался к горизонтам космоса, покинув свой дом и стремясь к вечно удаляющимся пределам, и срели бесконечности миров стал находить свое будущее.
То, что сказанное находится в соответствии с уже доказанными истинами астрономии и с тем, что может быть выведено из них по аналогии, составляющей обычное дело нашей жизни, мы покажем далее в наших опытах. Но прежде чем мы рассмотрим множество астрономических и геологических деталей, которые, таким образом, потребуют нашего внимания, будут необходимы некоторые предварительные замечания, чтобы подготовить наши умы к беспрепятственному обсуждению этого вопроса, темы, которая до сих пор окружена множеством предрассудков.
Защищая множественность миров, мы находимся, к счастью, в более благоприятном положении, чем геологи, чьи исследования в области древней истории Земли стоят в явной оппозиции к утверждениям Священного Писания. Ни в Ветхом, ни в Новом Завете нет недвусмысленных выражений, несовместимых с той великой истиной, что есть и другие миры, кроме нашего собственного, которые являются средоточием жизни и разума. Многие отрывки из Священного Писания, наоборот, благосклонны к учению, а есть и такие, которые, мы полагаем, не объяснимы без признания того, что это правда. Прекрасный текст (Пс.8.3-4 KJV), в которой вдохновенный псалмопевец выражает свое удивление тем, что Тот, Кто сотворил небеса и определил пути луны и звезд, должно быть, помнит о таком, казалось бы, незначительном существе, как человек - это, на наш взгляд, положительный аргумент в пользу множественности миров. Мы не можем согласиться с идеей д-ра Чалмерса, хотя бы он и разбирался в астрономии, что в Писании все звезды и планеты - это всего лишь пятнышки света в небе или блуждающие огни на болотистом поле, ибо такие вещи не могли бы объяснить ни удивления, ни глубины чувств еврейского поэта. Мы не можем сомневаться, что Откровение раскрыло ему беспредельную огромность и конечную причину возникновения славных сфер, которые сосредоточили на себе его восхищение. Здесь две части творения представлены в сильнейшем контрасте: человек в своей крайней малости - и небеса, луна и звезды в своем потрясающем величии. И Тот, Кто был сделан немного ниже ангелов, и увенчан славою и честью, ибо для нашего искупления Бог послал Своего Единородного Сына претерпеть и умереть, не мог быть для псалмопевца быть кем-то незначительным; и, следовательно, его высокой оценкой человека измеряется его представление о небесах, Луне и звездах, то, должно быть, при упоминании человека речь идет о Том, Кто относится к самому трансцендентному роду*.
С другой стороны, если бы автор не был знаком с астрономией в том плане, о котором мы говорим, он никогда не сделал бы таких сравнений и не высказал таких чувств, которые мы находим в этом тексте. Человек, созданный по образу и подобию Божьему - более благородное творение, чем мерцающие искры на своде небес или больший светильник луны. Поэтому псалмопевец вполне мог писать под впечатлением, что планеты и звезды - это не миры без жизни, а миры, населенные разумными и бессмертными существами. Если бы он считал их пустыней, они меньше всего интересовали бы его. Он вряд ли увидел бы какие-то причины для восхищения тем, что Бог помнит о Своем благороднейшем труде, если бы в мире существовали лишь неисчислимые массы материи. Вселенная, действующая без какой-либо понятной цели - не то, о чем он думает. Если бы все было создано таким образом, чтобы приносить пользу человеку и радовать любой смертный глаз, то псалмопевец высказал бы удивление, но не нашим ничтожеством, а, наоборот, величием бытия человека, ради которого такие великолепные миры были вызваны к существованию. Но если поэт смотрит на эти миры как на изобилующие, как и наш, жизнью, физической и разумной, которая потребовала, возможно, миллионов лет на ее творение, созидание новых жизненных форм и сил разума, новых событий, ушедших в прошлое, и нового славного будущего - тогда мы можем понять, почему он так удивляется заботе Бога о таком сравнительно малозначимом создании, как человек.
Из текста, который мы привели, и из многих других отрывков Писания с очевидностью явствует, что слово "небеса", которое так четко отделено здесь от Луны и звезд, представляет материальное творение, дело рук Божьих, а не небесное место, о котором можно было бы предположить, что в нем обитают духовные существа. Поэтому мы вправе придавать этому слову такое же значение везде, где оно встречается, если только контекст не возбраняет такое применение. Все писатели как Ветхого, так и Нового Завета говорят о небесах как о части творения, отдельной от земли, и есть отрывки, которые, кажется, очень четко указывают на то, что небеса в этом смысле являются местом для жизни. Когда св. Павел говорит нам, что миры были сотворены словом Божьим, и что это Слово есть наш Спаситель, Наследник всего сущего, то предположить, что миры, которые Он сотворил, есть чистая материя, где никто не обитает - это то же самое, что и сказать, что они не имеют к нам никакого отношения. Нет, апостол имеет в виду миры, сходные с нашим, в которых жизнь их обитателей - это слава их Творца.
Когда Исайя говорит о том, что небеса раскинуты над нами как шатер (Ис.14.22), когда Иов говорит о Боге, Который развернул небеса, сотворил Арктур, Орион и Плеяды (Иов 9.8-9), когда Амос говорит о Боге, Который строит на небесах Свои чертоги, и Его дом состоит из многих дворцов (ср. Ам.9.6) - все они используют понятия, которые четко указывают на то, что небесные сферы являются местом жизни. Книга Бытия, кроме того, говорит, что Бог завершил "небо и землю, и все воинство их" (Быт.2.1). Неемия заявляет, что Бог сотворил небеса, небеса небес и все, что там находится, и что все воинство небесное поклоняется Ему (Неем.9.6). И псалмопевец говорит обо всем воинстве небесном как о сотворенном Им через дыхание Божьих уст (Пс.33.6 KJV), процесс, которым Он дал жизнь Адаму. Исайя заканчивает поразительным отрывком, в котором обитатели небес и земли описаны отдельно. "Я создал землю и сотворил на ней человека; руки Мои простерли небеса, и воинству их Я повелел" (Ис.45.12 KJV).
И в дополнение к этим очевидным ссылкам на жизнь мы находим у Исайи следующий замечательный отрывок: "Ибо так говорит Господь, сотворивший небеса, Он, Бог, образовавший землю и создавший ее; Он утвердил ее, не напрасно сотворил ее; Он образовал ее для жительства: Я Господь, и нет иного" (Ис.45.18). Здесь мы имеем явное заявление от вдохновленного пророка, что земля была бы создана напрасно, не будь она сформирована так, чтобы быть обитаемой; и отсюда мы делаем вывод, что поскольку нельзя предполагать, чтобы Творец создавал во вселенной целые миры и звездные системы напрасно, они должны были быть сформированы так, чтобы быть обитаемыми - что Он и сделал.
Эти взгляды, как следует из Священного Писания, оказывают большую поддержку и при рассмотрении вещей совсем другого характера. Человек в своем будущем состоянии должен иметь, как и в настоящее время, духовную природу, пребывающую в телесном обрамлении. Поэтому он должен жить на материальной планете, подчиняться всем законам материи и выполнять функции, для которых используется материальное тело, хотя это и не обязательно**. Поэтому мы должны знать, что раса Адама не возникла бы, не будь задуманного для нее материального дома, в котором она могла бы жить, и из которого она могла бы путешествовать с помощью неизвестных нам пока средств в другие населенные места мира. Этот дом, полагаем мы, есть не только новая земля, на которой мы будем жить, но и новые небеса, где будет обитать правда. Ныне численность населения Земли почти миллиард человек, и независимо от того, каким способом мы будем вычислять численность тех людей, которые существовали до нынешнего поколения, и оценивать число тех, кому еще предстоит унаследовать землю, мы получим население, которое обитаемые части нашего земного шара никак не могли бы разместить. Если же на нашем земном шаре просто нет места для миллионов миллионов существ, которые жили и умерли на его поверхности, и которые еще могут жить и умереть за тот период, в который человечеству предстоит наследовать землю, то мы едва ли можем сомневаться, что их будущая обитель должна быть на каких-либо планетах нашей Солнечной или других систем, жители которых, если они были, уже исчезли, или на планетах, которые уже давно были в таком состоянии подготовки, как наша Земля, когда она была создана для появления интеллектуальной жизни.
Указанная таким образом связь между судьбами человеческой семьи и материальной системы, к которой мы принадлежим, возникающая из ограниченной протяженности обитаемой поверхности Земли и ее неограниченного населения, является сильной поддержкой взглядов, которые мы вывели из Писания. В мире инстинкта сверхизбыток жизни контролируется законом взаимного разрушения, которое царит на земле на суше и в море, но жизнь человека, увеличивающаяся в неисчислимом соотношении, как в Старом, так и в Новом Свете, не может быть заметно уменьшена косой чумы или войны, и если мы рассмотрим отрезок времени, в течение которого это возрастание может продолжаться, мы не можем справедливо оспорить правильность вывода о том, что эта земля не должна быть будущим местом жительства той многочисленной семьи, которую вырастило человечество. Связь между этой вероятной истиной и учением о множественности миров будет предметом наших рассуждений в последующих главах.
* Все сказанное убедительно лишь в том случае, если признать уникальное значение Воплощения и Искупления, состоявшегося на земле, для всей Вселенной. - Пер.
** К этому применимо замечание Н.О.Лосского в "Истории русской философии" о Н.Ф.Федорове, который, "по-видимому, имеет в виду воскрешение челове¬ка в непреображенном теле, которое все еще нуждалось бы в пище. Отсюда и возникает вопрос о заселении других пла¬нет". - Пер.
МНОЖЕСТВЕННОСТЬ МИРОВ: РЕЛИГИОЗНЫЕ ЗАТРУДНЕНИЯ
Дэвид Брюстер (1854)
Brewster D. More Worlds Than One. N.Y.,1854. P.137-161
Будет так же вредно для интересов религии, как унизительно для тех, кто занимается наукой, когда приверженцы того и другого помещают их в состояние взаимного антагонизма. Любой вывод или научная теория, как бы они ни были вероятны, всегда должны открывать путь к истине; но надежная научная истина должна быть сохранена, сколь бы противоречащей она ни казалась даже самым важным доктринам религии. При свободном обсуждении темы множественности миров здесь не может быть никакого столкновения между разумом и Откровением. Те верующие, которые робки и плохо наставлены, могут по разным причинам отказываться принять определенные результаты науки, которые, вместо того чтобы быть враждебными их вере, могли бы быть им лучшими помощниками; неверующие же писатели, воспользовавшись этой слабостью, используют свои открытия напрасно, и делают вывод, что астрономия якобы противоречит фундаментальным истинам Священного Писания.
Те недостойные споры, которые когда-то бушевали по вопросу о движении Земли и неподвижности Солнца, а не так давно в связи с этими доктринами имели место в геологии, как и следовало ожидать, закончились в пользу науки. Истины физики имеют такое же Божественное происхождение, как и религиозные истины. Во времена Галилея они восторжествовали над казуистикой и светской властью Церкви; и в наши дни неопровержимые истины о первобытной жизни одержали столь же благородную победу над ошибками спекулятивного богословия и ложным толкованием Слова Божия. Естественные науки всегда были и должны быть охраной религии. Величие ее истин может превосходить наш слабеющий разум, но если мы хотим полагаться на истины столь же великие, но уж точно более понятные, мы должны посмотреть на чудеса материального мира, которые будут для нас лучшей иллюстрацией и защитой тайн веры.
Если мы обратимся к планетам нашей Солнечной системы и к солнцам, которые мы называем звездами, то, как справедливо замечает д-р Бентли, "если человек готов тешить себя спекуляцией, то ему нет нужды спорить с Богооткровенной религией на сей счет. Священное Писание не запрещает ему предполагать великое множество систем, притом настолько населенных, насколько он готов себе представить. Это правда, что в повествовании Моисея нет ни одного упоминания о сотворении какого-либо народа в межпланетных пространствах. Но совершенно очевидно, что священный историк лишь вскользь трактует происхождение животных; он не дал нам почти никаких сведений о сотворении Богом ангелов, хотя тот же автор в последующих частях Пятикнижия делает не редким упоминание об ангелах Божиих. Точно так же нам не нужно ни особенно заботиться об условиях жизни людей с других планет, ни поднимать легкомысленные споры о том, насколько они могут участвовать в грехопадении Адама или в благодеяниях Христовых. Если им и положено быть разумными, это еще не значит, что они должны быть такими же людьми, как мы". Затем он продолжает показывать, что "возможно, чтобы умы со способносями выше или ниже, чем у человека, соединялись с подобным человеческому телом, а умы человеческих способностей - с другими телами", так что мы ни в коем случае не делать вывод, что если есть разумные обитатели Луны или Марса, или каких-либо неизвестных нам планет из других систем, то они должны поэтому иметь человеческую природу или находиться в таких же условиях, как и наш мир" (Bentley R. On the Confutation of Atheism. L.,1693. P.6-8).
Учение о множественности миров, и прежде всего о том, что на планетах и в звездных системах есть как животная, так и разумная жизнь, уже заявлялось как популярный аргумент против христианства, о чем говорилось во многих книгах и что, как мы знаем по обсуждениям и намекам, имеет немалое влияние на любителей поверхностной философии. Но если мы знаем, что это затруднение в принципе может быть возражением против христианства, хотя сами не встречали такового ни в серьезных книгах, ни в беседах, то потому, что оно не прошло мимо взора д-ра Чалмерса, а за ним и автора настоящей работы. Говоря о множественности миров, необходимо установить ценность этого возражения, будь то выпады неверующих против истин Писания или возражения христиан против выводов науки.
"Вероятно ли, - говорит д-р Чалмерс, что Бог пошлет Своего вечного Сына умереть только за тщеславных бунтовщиков незначительной провинции в обширном поле сотворенного Им мира? Разве мы единственные подобающие предметы столь дивного и достославного вмешательства? Разве сама масштабность той области, которую астрономия столь широко раскрыла для современной науки, не бросает подозрение на истинность евангельской истории? Как нам примирить ее с величием этого мира? Как согласуется тот дивный замысел, который был предпринят с небес для искупления падшего человека, с тем, как сравнительно низка и безвестна наша природа?". Отвечая на это астрономическое возражение, д-р Чалмерс утверждает, что оно берет за основу то, что само же отрицает: что христианство как таковое было задумано для исключительного положения человеческого рода в мире, и это противоречит аргументу, что Бог не должен "расточать столько внимания на нечто столь незначительное" (Chalmers T. A Series of Discourses on the Christian Revelation, Viewed in Connection with the Modern Astronomy. Glasgow,1817. P.54-56).
Отрицая этот подход и утверждая, что обитателям других миров может и не требоваться Спаситель, д-р Чалмерс, очевидно, имеет тенденцию разрубать узел трудностей, а не развязывать его. Он сравнивает заявления неверия, а также утверждения богословия как вещи, исключающие друг друга. У него получается, что именно утверждение неверия - это то, что может быть поддержано христианством, и возникает затруднение, которое его действительно озадачивает. Утверждение же богословия в его понимании - это то, что христиане меньше всего допускают, и то, что противостоит той самой системе аналогий, которая ведет нас в доказательстве множественности миров. Если мы будем доказывать, что Юпитер, планета с лунами, должен быть обитаемым, потому что Земля, которая имеет Луну, тоже обитаема, то разве язычник или христианин не вправе сказать, что если первые обитатели Земли согрешили и стали нуждаться в Спасителе, то жители Юпитера, должно быть, тоже согрешили, и им тоже требуется Спаситель? Но если подобное мнение поддерживается только аналогией, то не является ли опасной для богослова позиция, при которой он утверждает, что раз есть вероятность того, что есть разумные существа, живущие в материальном мире и подчиняющиеся его законам, то они все же должны быть свободны от греха, а стало быть, и от смерти? Это предположение столь необычно, что мы не можем рискнуть утверждать его. Если это правда, то трудность и для скептика, и для христианина заключается в том, что в других местах не может быть никакой потребности в Спасителе, и мы движемся к экстравагантному выводу, что обитатели всех планет, кроме нашей собственной, безгрешны и бессмертны; это существа, которые никогда не нарушали Божественный Закон, и они наслаждаются тем совершенным блаженством, которое предназначено лишь для некоторых из обитателей Земли. Таким образом, мы оказываемся прикованы к планете, самой низкой и самой несчастной во всей вселенной, и раз так, то все наши аналогии разбиваются вдребезги, и мы можем справедливо отречься от своей веры во множественность миров, и радоваться более ограниченному, но более безопасному кредо антиплюралистических писателей, которые делают Землю единственным населенным миром и особой целью отеческой заботы Бога.
Однако мы не должны позволять нашим читателям приходить к столь болезненному выводу. Люди с благородными душами и несомненным благочестием имеют четкое представление о существовании морального зла как части - с нашей точки зрения, необходимой части - всей общей схемы мироздания, которое, следовательно, затрагивает всех его разумных обитателей, как расу Адама на нашем земном шаре, так и расы обитателей миров, возможно, более славных, чем наш собственный, на планетах вокруг нас и в самых отдаленных системах космоса. Если мы узнали истины, которые не решился трактовать таким образом прославленный Гюйгенс, то было бы абсурдно предположить, что вещи были созданы иначе, нежели пожелал Бог, Который знал, что должно случиться; и что если бы мы жили в постоянном мире, и с обильным запасом всех благ этой жизни, то у нас не было бы ни искусств, ни наук, а человеческий род вскоре уподобился бы животным, которые подыхают. И с этими взглядами будет резонно прийти к выводу, что, напротив, жители других планет должны быть наделены теми же пороками и добродетелями, что и люди, потому что без таких пороков и добродетелей они пали бы еще гораздо ниже нас.
Один из самых глубоких мыслителей и элегантных писателей наших дней взглянул на эту тему в более широкой перспективе. "Из самого Откровения, - говорит он, - мы узнаем, что человеческий род имеет низкое состояние и характер, но это состояние не окончательное, ибо еще будет другое творение или, говоря правильнее, воссоздание, известное богословски как воскресение, которое должно быть соединено в своих физических компонентах узами таинственного родства с родом, что царствует сейчас, и привязано к нему психически цепочкой идентичности, сознательной и актуальной, но при этом имея над ним превосходство, которое будет еще более несравненным, нежели нынешний человеческий род превосходит самые низкие из предварительных его семей. Мы знаем поэтому, что в начале последнего из царств будет воссоздание не только из возвышенных, но и из падших существ, и это будет действительно воссоздание утраченного; и мы знаем также, что хотя нынешнее состояние принадлежит падшей и погибшей расе, которая при ее возникновении была помещена на более высокое положение, нежели то, что есть теперь, и сгубила себя собственными поступками, то все это все еще было частью изначального замысла, согласно которому она должна была занять существующее положение. И ее искупление является, таким образом, не неким запоздалым замыслом, оказавшимся необходимым после падения, но, напротив, оно входило в состав общей схемы, в рамках которой все, включая нынешнее положение, было задумано с самого начала, так что Богочеловек, Который совершил это дело восстановления, совершил его в связи в вечной целью, ибо о Нем сказано, что Он "Агнец, закланный от начала мира". Может ли наука иметь язык более выразительный? Путь объединения двух летописей вместе раскрыт нам в Писании, и свидетельства геологических пород, как бы они ни были неверно истолкованы - как, впрочем, могут ошибаться и комментаторы - исходят от того же Великого Автора. От Него мы узнаем, что Его Царство развивалось период за периодом, и каждый по очереди возвещал о появлении все более высоких сфер существования; рыбы, пресмыкающиеся, млекопитающие царили по очереди, пока не появился морально ответственный человек, созданный по образу Божию и с правом на господством над всеми творениями, и в конечном счете он вступил в мир, подготовленный для того, чтобы его принять. Но далее мы видим, что и это преходящая сцена, в которой он образует важнейшую фигуру, но не последнюю в длинной серии, ибо это всего лишь последняя из предварительных сцен. Наступает эпоха, по отношению к которой все неисчислимые минувшие века, при всем их пропорциональном значении, образуют лишь внушительный вестибюль, ибо ее обитателям уготовано совершенство, и она будет длиться вечность. Я не знаю, как это может выглядеть для других ; но со своей стороны, я не могу избежать мысли, что в великой цепи бытия был бы явный недостаток пропорций, если бы совершенное и прославленное человечество возникло внезапно, без введения промежуточного звена создания ответственного несовершенства, причем после состояния погибающего безответственного животного. Сцена вещей, при которых Бог стал человеком и страдал, несомненно, является необходимым звеном в этой системе" (Miller Hugh. Footprints of the Creator. Edinburgh,1853. P.301-303).
При этом поразительном результате наш автор находит, что он оказался на границе тайны, доступной человеку. "У меня нет, - говорит он, - никакого нового прочтения загадки. Я не знаю, почему так происходит, что моральное зло существует во вселенной, созданной премудрым и всемогущим Богом, или в чем состоит тайный закон Божий, что совершенство должно прийти через страдание" (Там же). Во мрак этой тайны вовлечены самые лучшие, самые светлые души, и нашу неспособность постичь ее глубину мы охотно принимаем. Но есть и трудности, которые, хотя мы не можем решить их для других, мы можем решить для себя. Низкий интеллект может освободить себя от необходимости зачать и родить мысль, а высокий может быть обречен на вечное вынашивание. И как врач, когда он не может достичь исцеления, считает себя счастливым, когда он находит болеутоляющее, так призрак морального зла может преследовать философа, когда его удается изгнать крестьянину.
У Творца есть цель Свои явить Божественные атрибуты и раскрыть Божественную славу для разумных и бессмертных существ, в результате чего была создана материальная Вселенная. В своем физическом устроении человек обязательно подчиняется физическим закономерностям. Закон всемирного тяготения не может исчезнуть или пройти мимо нас; будучи конечным по своей природе и слабым в своем разуме, человек может лишь отчасти защитить себя от свирепости животного мира, силы стихий или яда, что может оказаться в его чаше. Его высокий разум не может во многих чрезвычайных ситуациях компенсировать его низкие инстинкты. Поэтому человек беспомощно покоряется страданиям и смерти. Инстинкты человека, самосохранение и родительская любовь придают ему силу и интерес к тому, что влияет на его безопасность и счастье его самого и его потомков. Но таким же образом он оказывается в антагонизме со своим страдающим ближним, причем в столкновении интересов и чувства нарушаются законы человеческие и Божественные. И этот результат не соответствует тому, что мы рассматривали как предмет и цель творения.
Для того, чтобы мы могли прославить Бога знанием его атрибутов, эти атрибуты должны быть раскрыты нам. Сила, мудрость и доброта Творца открываются нам каждый день и каждый час; они провозглашаются на небесах и запечатлены на земле; жизнь и ее наслаждения явлены даже немым, глухим и слепым. Но в какой именно области мы должны описывать атрибуты милосердия, справедливости и истины? В обителях счастья и мира идея милости не может иметь ни предмета, ни имени. Правосудие может быть понято только среди неправедных, а правда - только среди неправдивых. Моральные атрибуты Всевышнего могут быть постигнуты только среди жестоких, бесчестных и лживых. Его сила, мудрость и доброта могут быть явлены только в материальном мире, управляемом законами материи, человеком, который в своей материальной природе должен подчиняться их власти и контролю. Будучи подвластны им и, таким образом, страдая, мы чувствуем, что есть также доброта и мудрость, и при этом даже в слабом сиянии нашего разума достаточно света, чтобы показать нам - если мы сами расположены это видеть - что моральное зло вызвано нами самими, а также, что "весь разлад и дисгармония в мире, все царящее в нем зло не могут победить вселенского добра" (Поуп). Если мы сделаем такой вывод, то мы отвергнем идею, что обитатели планет и других миров не нуждаются в Спасителе, и придем к более рациональному выводу, что Бог-Творец стоит в одном и том же моральном отношении ко всем Своим детям.
Однако мы должны найти разрешение другой трудности, которая беспокоит нас самих и ставит в неловкое положение как неверующих, так и христиан. Как нам верить, говорит робкий христианин, что могут быть жители других планет, если у Бога есть только один возлюбленный Сын? Кого Он мог бы послать еще, чтобы спасти их? Если мы можем дать удовлетворительный ответ на этот вопрос, он может дать ответ на возражения неверующих и освободить христианина от его тревог.
Когда в начале нашей эры великая Жертва была принесена в Иерусалиме, это было распятие не человека, не ангела, но Бога. Если бы наша вера была верой ариан или социниан, скепсис и религиозные трудности в этом вопросе можно было бы снять: человек или ангел может быть снова предоставлен в качестве выкупа за обитателей других планет. Но если мы верим со всей христианской Церковью, что именно Сын Божий требовался для искупления греха, то трудность предстает нам в наиболее серьезной форме. Когда наш Спаситель умер, то влияние Его смерти протянулось назад, в прошлое, к миллионам людей, которые никогда не слышали Его имени, и вперед, в будущее, к миллионам людей, которые никогда не услышат о Нем (последнее признается не всеми - Пер.). Хотя оно и излучалось из Святого города, его дивное сияние добралось до самых отдаленных земель и достигло каждого народа, жившего в Старом и Новом Свете. Расстояние между временами и местами никак не уменьшило его целительную силу. "Как ни мудры ангелы, они не поймут эту дивную силу", которая не меняется нигде в творении. Когда Всемогущий был распят рядом с разбойником на Своем кресте, соприкасаясь со Своим Божественным Источником, Он пребывал внутри последующих эпох, столь обширных, что они охватывали и индейцев Запада, и диких арабов Востока. Небесный Отец через некий дар милости, который мы не вполне понимаем, может передать им всем Свою спасительную силу. Если мы исходим из того, что все это произошло на обычной планете в обычной системе, то почему Его дары не могут простираться к расам всех миров в прошлом, когда их "избавление приблизилось", или в будущем, когда для них "пришла полнота времени"? "Когда звезды и солнца были пылью под Его троном, тысяча купленных миров были куплены слишком дорого" (Эдвард Янг).
Но чтобы привести наш аргумент к рамкам, достижимым для обычного понимания, давайте предположим, что наш земной шар в начале христианской эпохи раскололся пополам, как комета Белы в 1846 году, и два его полушария, Старый Свет и Новый, путешествовали вместе, как двойная звезда, или разошлись на широко разделенные орбиты. Тогда обе его половины разделили бы благодать Креста, и Новому Свету она была бы доступна так же, как и Старому, так что покаяние и вера существовали бы и на берегах Миссисипи, и на берегах Иордана. И если лучи Солнца правды могли бы протянуться через пустоту между европейским и американским миром, настолько физически разделенными - то, разве все планеты и миры, созданные нашим Спасителем из того же материала и пользующиеся тем же солнечным светом, не могут в равной мере стать участниками этого небесного дара?
Если этот взгляд на предмет окажется неудовлетворительным для встревоженного ума, то мы вправе предложить на его рассмотрение другое мнение, даже если сами мы не готовы разделить его. Если представить, что один человек может искупить преступление другого наказанием смертью, то он в принципе может совершить такое же великодушное деяние и для тысячи. Должен ли такой благородный мученик согласиться отдать свою жизнь только за своего друга, даже если бы это была смерть, из которой наука могла бы его воскресить, чтобы не искупать преступления тысяч людей из его рода?*
Но может ли Божественная природа, которая не может ни страдать, ни умереть, и на нашей планете, лишь однажды, облеклась в человечность, возобновить в другом месте свою физическую форму и искупить вину бесчисленных миров? В своем рвении опровергнуть возражения со стороны неверующих д-р Чалмерс, как мы полагаем, подверг наши умы ненужному испытанию. Когда неверующий считает маловероятным, что "Бог пошлет Своего вечного Сына умереть только за тщеславных бунтовщиков незначительной провинции в обширном поле сотворенного Им мира", он не имеет в виду, что Бог не может ли не захочет заботиться о такой "ничтожной провинции", как Земля, если у Его Царства есть более благородные места, которыми Он правит. Он имеет в виду только то, что миссия Самого Вечного Сына Божия есть неизмеримо великий дар для Земли, и поэтому он не может быть дан кому-то еще. На самом деле то возражение, которое д-р Чалмерс вкладывает в уста неверующего - это, по правде говоря, возражение со стороны человека, чувствующего себя христианином; и один остроумный автор эссе о множественности миров, видя эту ошибку, трактует ее "не как возражение, подстрекаемое противниками религии, но скорее как затруднение, ощущаемое другом религии" (Whevell W. The Plurality of Worlds. L.,n.d. P.24). Он рассматривает это как затруднение, характерное скорее для естественной религии, и в этом аспекте он принимает его как нечто само собой разумеющееся и обсуждает его важность, полагая, что ответ д-ра Чалмерса "хорошо подходит для того, чтобы удалить сомнения, к которым это особенно относится" (Р.29).
Трудность, о которой здесь говорит этот автор, относится к следующему. "Среди мыслей, которые стали высказываться и естественно возникать в умах людей, когда телескоп открыл им неисчислимое множество миров помимо того, в котором мы обитаем, была и та, что Тот Правитель вселенной, Который имеет под Своей властью столько миров - как Он может даровать этой земле и ее обитателям Свою заботу, о которой естественная религия учит людей, что Он действительно ограждает человека от опасностей и дает ему пользоваться способностями своего ума и тела, а также дает всем живым существам жизнь и свойственные им наслаждения" (Ibid.). И по этому поводу Чалмерс замечает, что примерно в то время, когда наука позволила высказать первые предположения об этой трудности, она также дала замечательную возможность ответить на них. Ибо примерно в то же время, когда телескоп показал, что есть бесчисленное множество миров, которые могли бы иметь жителей, о которых Создатель заботится так же глубоко, как и о народах земли, изобретение микроскопа показало, что в мире есть неисчислимое количество живых существ, которые наслаждались благом заботы Создателя так же, как виды, которые были знакомы человеку с самого начала. И если телескоп позволил допустить, что у планет могут быть обитатели, имеющие даже больший, чем у нас, размер и неизвестный нам состав, о которых тем не менее заботится Бог, то микроскоп показал, что рядом с нами есть мир мельчайших существ, населяющих растения и тела животных и людей, мир неведомой доселе ничтожности и неизвестной прежде структуры, который также разделял заботу Бога. Телескоп привел в поле нашего зрения миры, столь же многочисленные, как капли воды, которые составляют океан; в поле зрения микроскопа появился целый мир в каждой капле воды. Бесконечность в глубину уравновесила бесконечную широту пространства. Помимо сомнений, которые человек может чувствовать в отношении того, что делает Бог, есть другие, которые обнаруживаются относительно того, что то, что Он делает сейчас, было и будет всегда. Тем не менее мы не можем представить, чтобы иссякли Его доброта и забота по отношению к обитателям земли. Но если открытие, что есть новые миры на огромных расстояниях от нас, сопровождалось открытием новых миров совсем близко, среди вещей, которые мы лучше всего знали, то каким образом все это может нарушить веру тех, кто убежден, что весь мир нуждается в Боге как Правителе для своего существования?
Трудности для совести, столь отчетливо выраженные в приведенной нами цитате, таковы, что мы не можем признать возражения, упоминаемые в связи с д-ром Чалмерсом, ни как исходящие от неверующего, ни как принадлежащие христианину; они вообще несерьезны, и мы пойдем на сделку с совестью, если скажем, что открытия микроскопа не могут удалить их. И тем не менее это единственный аргумент в пользу того, что "истины естественной религии" якобы постоянно подвергались опасности из-за наблюдений в телескоп или что астрономическая истина всегда возбуждала сомнения и трудности, констатируемые нашим автором, в мыслях теистов или христиан. Мы никогда не читали никаких работ, культивирующих такие сомнения, и не слышали даже разговоров, где такие идеи вели бы к кощунству. На фоне разрушительных конвульсий в физическом мире даже благочестивые умы могут на мгновение усомниться в провидении Божием. В разгар голода, чумы или войны они могут быть повергнуты ужасом. Среди триумфов обмана, угнетения и несправедливости над честью, свободой и законом вера может поколебаться, а надежда смениться отчаянием, но ни в том ни в другом случае они не будут оправданы, ибо физический или моральный мир сам не даст подвергнуть сомнению силу его Создателя. Всемогущество Творца, которое держит под Его властью каждый уголок космоса, Его забота о малых птицах и Его руководство гигантской планетой относятся к первым истинам, которые мы приобретаем, и это первое, что позволяет согласовать наши наблюдения и опыт. Когда разум придает мудрость нашим представлениям, всемогущество - это великая истина, которую они внушают. Все, что видит наш глаз, что слышит ухо, чего касаются наши пальцы, каждое движение нашего тела, каждая функция, которую оно выполняет, каждая структура в ткани жизни запечатлевает в нашем разуме и одновременно закрепляет в сердце убеждение, что Творец всесилен и мудр одновременно. Всемогущество - это единственный атрибут Бога, который общепризнан и который скептицизм почти никогда не подвергает сомнению, и мы твердо воспринимаем его всегда, когда не находимся под влиянием наших растленных страстей, а благоговейно смотрим на небо. Все остальные атрибуты Бога вытекают отсюда: Его вездесущность, Его всеведение, Его справедливость, милосердие и истина - это выводы разума, и, как бы все это ни было истинно и доказуемо, они сами по себе оказывают мало влияния на ум; но атрибут всемогущества преобладает над ними над всеми, и ни один разум не проигнорирует его зов. Наш ум всегда будет впечатлен идеями, которые говорят о бесконечности времени, бесконечности пространства и бесконечности жизни.
Можно ли представить себе, чтобы теист или христианин пусть даже самых слабых умственных способностей мог бы предположить, что есть степени всемогущества или что для Всевышнего многие миры, находящиеся под Его правлением, могут быть препятствием для заботы о Земле и ее обитателях? Если Высшее Существо, которое создало живой мир, что мы видим, может сделать миллионы миров, то та же самая сила, которая так заботится о нем и его обитателях, у которых ни один волос с головы не может упасть на землю без Его ведома, может равной степени охватывать Своей обширной заботой все расы и семьи во Вселенной.
Но даже если мы признаем, что такие несовершенные понятия о всемогуществе были развеяны, мы отрицаем, что открытия микроскопа имеют хотя бы малейшую склонность исправлять их. Не утверждая, как мы вполне могли бы сделать, что умы, лелеющие такие представления о Божестве, просто неспособны оценить великую истину, что новые миры, близкие к нам, есть в каждой капле воды и столь же бесчисленны, как капли в океане - мы полагаем, что такие умы, какое бы высокое они ни имели представление о микроскопических мирах, должны видеть, что это творения совершенно иного порядка, нежели те, что раскрыты телескопом, и что от их жизни нельзя ничего заключить к жизни разума. Мы признаем, что для сохранения даже мельчайшей невидимой жизни необходима та же забота, что и для поддержания гигантских форм слона или мамонта; но заурядные умы и те, кто думают, что у их Создателя может быть слишком много дел, не могут постичь, а потому и воспринять истину о том, что Бог заботится о клещах, москитах и мириадах других обитателей микрокосма, которых они на каждом шагу тысячами давят ногами.
Еще одно религиозное затруднение, представленное автором "Множества миров", описано им в такой неясной форме, что мы чувствуем еще большую трудность в том, чтобы его понять. Рассматривая человека как интеллектуальное, нравственное и религиозное существо, притом имеющее прогрессивную историю в развитии своих различных условий или привилегий, как называет их наш автор, он считает очень трудным допустить, что разумные и ответственные творения, подобные человеку, могут существовать в других мирах или системах. Он говорит: "Сам способ существования человеческого вида на земле является развитием благодаря действию разумных сил и их результатов, с тем, чтобы применить наши мысли и умозаключения к правлению землей, и это заставляет нас почувствовать, как призрачно и беспричинно принимать любое существование где-либо разумных существ где-либо еще" (Ibid. P.37). И в другом месте он утверждает, что "если где-то есть другие планеты с разумными существами, подобными людям, то мы должны усвоить им не только способность мыслить, но всю интеллектуальную историю человеческого рода" (Р.38). Это утверждение подкрепляется следующими аргументами: "Насколько нам пока известно, только Земля и человечество являются особым предметом Божьей заботы и правления", и "только в отношении человека можно сказать, что он находится под Божиим нравственным правлением, и только Земля является театром Его плана искупления" (Р.39). Отсюда автор непонятно как приходит к выводу, что природа человека и его место в мире вполне уникальны и не могут иметь аналогов где бы то ни было.
Для того чтобы проверить точность этих допущений, и выяснить, какое отношение они имеют к учению о множественности миров, мы можем сказать: надо выяснить, что было, а что сейчас есть, в чем состоит прогрессивная история человека, как разумного, нравственного и религиозного существа, и в каких местах земного шара она представляла или представляет сейчас тот характер и состояние, которые нигде не могут повториться в схеме мироздания. История человеческого рода - это история множества рас, находящихся на разных этапах развития от варварства к цивилизации, причем значительное количество людей не имеют ни интеллектуального, ни морального развития, ни религиозного возрастания**. Даже не намекая на первобытное падение человека из высокого состояния, нам стоит только бросить взгляд на земной шар и посмотреть на интеллектуальные, моральные и религиозные катастрофы, которые преподносит нам история, на чередующиеся века света и тьмы, прогресса и упадка, и особенно на эпизоды, когда на самом высоком уровне цивилизация погружается в глубочайшее варварство. Отметьте те восточные страны, из которых первые лучи познания озарили человечество и которые теперь погружены во тьму; посмотрите на отмирание высокой морали в тех краях земли, где ее великие уроки были впервые преподаны нашим Спасителем и Его апостолами, и прежде всего, отметьте общее подавление христианской веры в Европе там, где она превратилась в религию завоевания, а меч заменил крест и Декалог. Может быть, тогда мы не будем спрашивать, какие из постоянно изменяющихся условия жизни человечества настолько уникальны, чтобы они не могли повториться нигде в мироздании? Если мы вправе говорить о разумном, высоконравственном и религиозном народе, представителями которого являются Шекспир, Мильтон и Ньютон, то почему бы и нет; но почему кроме него на нашей планете, как, возможно, и на любой другой, есть низкий образ жизни, где разум, привязанности и воображение не могут подняться к высотам науки, поэзии и человеколюбия? Сколько краснокожих, черных африканцев и даже белых рабов живут в другом умственном мире и так и не могут возвыситься до более благородного типа разума, и более счастливой и святой жизни! И почему тогда не может быть неких рас, промежуточных между человеком и ангельскими существами Писания, где человеческий ум может перейти в высшие формы тварного разума, а его привязанности - найти самое высокое и благородное развитие?
Все это звучит странно, и вряд ли можно поверить, что писатель, чье мнение мы рассматриваем, должен счесть необходимым, чтобы планеты, если они обитаемы, должны быть занято чем-то вроде человека, как он есть. Гюйгенс, Бентли, Айзек Тейлор, сэр Хэмфри Дэви и Чалмерс приняли другое решение и выработали более здравый взгляд на этот предмет. Многообразие человеческих рас, безмерное и красивейшее разнообразие форм и натур в мире инстинкта, бесчисленные красоты и различия в структурах и свойствах растительных и минеральных тел, будь то древняя или нынешняя Земля, более чем позволяют допустить, что такое же разнообразие и красота могут быть и среди обитателей других планет и миров. Почему бы человечеству не изучить однажды края и дела, не известные ему на Земле? И почему другие существа тоже должны добывать хлеб в поте лица, как здесь? Разве они не могут собирать манну с небес, выращивать хлебные деревья, черпать кровь виноградной лозы или вдыхать райское благоухание своей атмосферы? Но какими бы ни были расы в небесных сферах, мы почти уверены, что среди них нет каннибалов, нет убийц младенцев с кровавыми руками, нет тиранов с железными сердцами или государственных мужей, вместо того, чтобы воспитывать свои народы, ведущих их на эшафот, что на первом месте там стоит выгравированное золотыми буквами самое высокое из всех социальных обязательств - "Не убивай!", ни за территорию, ни за славу, ни за наживу, ни за деньги, ни за еду, одежду или ради удовольствия. Прекрасные формы жизни, чувств и инстинкта, так тонко вылепленные рукой несравненного Мастера, могут не разрушаться и не топтаться ногами, но быть предметом непрестанной любви и восхищения, темой изучения для философов и восхищения для поэтов, этих помощников и спутников человечества***.
Трудности, которые мы рассматривали, в частности, в той мере, в какой они носят религиозный характер, были очень неразумно введены в вопрос о множественности миров. Мы не имеем права увещевать всех скептиков, но мы рискнем усомниться в здравомыслии того философа, который сочтет, что допущение в существовании разумных рас на других планетах может влиять на истину религии и реальность христианской веры, и что его вера находится под угрозой из-за того, что есть другие миры, кроме его собственного.
* В данном случае мы имеем намек на тему пределов и намерения искупления, вызвавшую жесткие дебаты в англоязычном мире и прежде всего в Шотландии в середине XIX в. - Пер.
** Викторианский пессимизм казался неоправданным тогда, но по-иному звучит сейчас! - Пер.
*** Чем не "Великое Кольцо" И.А.Ефремова? - Пер.
Перевод и комментарии (С) Inquisitor Eisenhorn