Нинка Соколова возвращалась домой от Вальки, лучшей своей подруги, с которой они сегодня отмечали День независимости. Отметили на славу: и пили, и пели, но в конце рассорились в пух и прах, и оскорблённая Нинка шла домой,гневно высказывая мысли вслух:
– Я больше её пью? – кричала она, – да пусть она на себя посмотрит, хлещет стаканами, я-то хоть – рюмками…
Этот эмоциональный монолог прервала Сашенька:
– Тётя Нина, вам письмо от сына из армии!
Нинка остановилась. Сначала в поле её зрения попала тяжелая сумка почтальона, потом – юное лицо Сашеньки. Что больше не понравилось – непонятно, только встреча эта удвоила агрессию и она, повторив услышанные слова, добавила к
ним свою обиду на сына:
– «Вам письмо от сына из армии…» – А знаешь, как этот сын меня опозорил после похорон Кольки? А? Не знаешь? Он меня алкашкой назвал: мать родную алкашкой назвал! – Выговаривая всё это, Нинка надвигалась на Сашеньку, будто она была
виновата в том, что сын так неуважительно отозвался о ней.
Сашенька испуганно пятилась и защищалась:– Да я-то при чём, тётя Нина? Письмо будете брать или назад отправить?– Я тебе покажу – «назад», а ну, дай сюда! – Нинка выхватила письмо из рук девушки и, шатаясь, пошла дальше, направив
теперь весь свой гнев на сына:
– Письмо матери прислал? Никак петух жареный тебя клюнул? И «алкашку» вспомнил? А что тебе от неё надо теперь?Нинка дошла до дома, пнула ногой калитку, поднялась на крыльцо и уселась на уже начинающие прогнивать доски.
Одна из них жалобно скрипнула, и Нинка тут же переключи-
лась на своего мужа, который когда-то это крылечко ладил:
– Помер, лежишь теперь спокойненько, и что – мне самой эти доски поправлять? – Нинка подумала, что и не только крылечко – дом ветшать начнёт, вдруг испугалась и уже другим голосом произнесла, – Колька, ты зачем меня бросил? Мне же
одной тяжело стало! Вот и сына нашего нет – в армию улизнул.
Теперь только письма пишет, слышишь, Колька? Хочешь, почитаю, что он пишет? А так как Николай ничего не мог ответить, Нинка приказала:
– Слушай! – и распечатала письмо.
«Дорогая мамочка!» – прочитала она вслух и начала свою пьяную тираду:
– Прошлый год, как тебя помянула, я у нашего сынка вдруг «алкашкой» стала. Ему, видите ли, стыдно за меня перед людьми. Понял? А сейчас я «дорогая мамочка» у него! Ну, поглядим, что ему от «дорогой мамочки» надо?
Дальше сын писал: «Прости меня, родная, что обидел тебя, уезжая из дома».
Прочитав эти слова, Нинка задумалась, лицо её слегка просветлело, а в горле – защекотало.
– То-то, понял, щенок, что мать родную обидел…
«Я вспоминаю, мамочка, как мы достраивали наш дом: большой, под черепичной крышей, которую видно отовсюду: так она на солнце горит! Он всё время стоит у меня перед глазами – мой отчий дом. И вас вижу: молодых и красивых».
– Слышь, Колька, чего он вспомнил? Мы с тобой были молодые и красивые! – Нинка глубоко вздохнула и с гордостью произнесла: – А то! И дом наш был самый лучший на улице. Он и сейчас красивше всех!
Нинка расправила нечаянно смятые листки письма и стала читать дальше:
«А сколько в нашем палисаднике цвело роз! Смотреть на них ходили всей деревней…»
– Ходили, ходили, – поникшим вдруг голосом повторила Нинка, – да отходили.
Письмо оказалось большим, и это Нинку радовало: сын окунул в недалёкое прошлое, которое от неё, всегда теперь хмельной, стало стремительно ускользать. А в нём ей было так тепло и уютно!
«Ещё я помню, мама, как ты тёте Лизе платье свадебное сшила – такое шикарное! Все подруги завидовали ей!»
– А ты-то почём знаешь? – удивилась Нинка, но и порадовалась: выходит, сын гордился ею, а вида не показывал. И снова глубоко задумалась:
«А ведь прав Антон: мастерицей была, хозяйкой хорошей, всё в доме по полочкам лежало, ни пылинки, ни соринки нигде… А тут возьми да приспичь Валькиной дочери в Турцию уехать и назад не вернуться. Как в воду канула. Валька запила, я подругу успокаивала… – Нинка подняла взгляд от листика, остановила его на углу забора, где зиял проём: доску Нинка оторвала сама, чтоб к Вальке была дорога покороче. Решила: – Заколочу! Завтра же заколочу и не пойду к ней больше!
Тоже взялась меня позорить, на пару с сынком!»
Гнев то усиливался, то усмирялся, когда Нинка начинала продолжать читать письмо. А следующие строки вдруг её встревожили.
«Мама, а ты помнишь, какие весёлые занавески ты шила? Мне так нравилось на них смотреть, особенно по утрам – весь мир казался цветным… Я хочу сказать, что я тебя очень люблю, что ты самая лучшая, и если я только… – у Нинки потемнело в глазах:
– Ты чего, сынок, ты чего это, а?! – вскочила она с крыльца, размахивая письмом, словно то обожгло ей руку. Проходившая мимо та самая Лиза, которой Нинка сшила чудесное платье на свадьбу, задержала шаг, прислушиваясь, и вошла во двор:
– Снова буяните, тётя Нина, что случилось?
– А ты вот почитай, почитай, как он мать родную пугает!
Лиза взяла письмо и стала читать вслух. Нинка всхлипывала и кивала головой.
Дойдя до свадебного платья, Лиза улыбнулась:
– А и правда, тётя Нина, я самая красивая невеста была. Я его берегу!
– Ты дальше читай, – поторопила Нинка, боясь опять наткнуться на слова, в которые не захотела поверить, которые,быть может, не так поняла спьяна.
Лиза продолжила:
– «Если я только выживу… – Лиза вдруг замолчала и посмотрела куда-то в сторону, словно хотела найти кого-то, кто бы взялся за неё читать дальше.
– Ну, чего ты! – прикрикнула на Лизу Нинка.
– …то хочу вернуться к той маме: самой лучшей, самой родной, самой красивой и умной. Хочу снова увидеть наш дом с уютным палисадником и яркими цветами на клумбах, с самыми чистыми, прозрачными окнами в весёлых занавесках,
с самым вкусным и аппетитным запахом твоих причудливых блюд. Хочу, чтоб ты встретила меня у калитки, нарядная и обняла своими тёплыми и нежными руками.
– Тут у Лизы навернулись слёзы, и строчки письма на секунды расплылись. Нинка уже не торопила её, поняв что-то и обмякнув.
–А если мне не суждено выжить, пообещай мне, что ты из такого дома, какой мне снится, из дома моего детства проводишь меня в последний путь, вырастишь свои необычные цветы и будешь носить их мне на могилу». – Упавшим голосом дочитала Лиза и умолкла.
Нинка трезвела на глазах:
– Письмо откуда?
– Адреса нет, тётя Нина. Да и почерк, кажется, не Антона.
– Это что творится, люди добрые? Как он мог прислать такое письмо матери и – без адреса? – И опять взялась ругать мужа: – Колька, – не смей его к себе брать, не смей, тебе говорю, иначе..!»
– Теперь Нинку слышала вся деревня, но её это не волновало: у неё случилось горе, какого она и представить себе не могла.
– Тётя Нина, я всё узнаю в военкомате, сделают запрос, и мы поедем с вами за ним. Да?
– Узнавай, – уже трезвым голосом сказала Нинка, а я пошла в доме порядок наводить. Ну, чего ты уставилась? Слышала же, что сын наказал?
– Слышала! – Лиза почти побежала к калитке, которая теперь почти всегда была настежь раскрыта.
Нинка посмотрела ей вслед и велела:
– Крючок накинь, а то на ветру болтаться будет!
Уже через час к Нинке пришли мать Лизы, сестра и её муж.
– Какой, тётя Нина, объём работ будет?
– Я сама, – пыталась возразить Нинка, но её никто не слушал. Максим, Лизин муж, взялся копать землю в палисаднике, женщины – мыть потолки и стены в доме, Нинка – разводить известь.
За ночь она выбелила три комнаты, вымыла их и, отдохнув утром пару часов, стала белить кухню.Зашла Валька, робко встала у порога:
– Да не пила я сегодня, и водки у меня нет… Чем помочь?
– Ничем!
– Только ведь и у меня горе, Нин, забыла, что ли? Твой Антон, увидишь, вернется, а мне такое счастье не светит. –
Валька постояла в нерешительности, не зная, как себя вести дальше, махнула рукой и заявила: – Я веранду помою и кладовку.
Нинка белила молча, а Валька, засучив рукава, пошла работать. К вечеру блестели окна дома. Соседи принесли краски: Максим и Пётр Иванович, отец Лизы, начали красить полы. Ночевала Нинка у соседей:
– С чего это вы все кинулись мне помогать?
– Так над письмом Антона целый околоток рыдал, это надо же – так к мамке своей стремиться! Ты не плачь, он приедет, живой приедет. В военкомате уже запрос сделали.
Правда, соседи больше жалели Антона. Что только он не делал, как не пытался выгородить мать, для которой водка вытесняла всё: он и дом убирал, и немудрёный суп варить научился, и уголь сам заготавливал, и дрова рубил…
Да только шила в мешке не утаишь.
Вот и говорили соседи: «Она всё на водку поменяла, а сын к ней с такой любовью!» Были и те, кто за Нинку заступался: «Валька её с пути сбила, а тут ещё и Николай возьми да умри скоропостижно, не выстояла она просто».
Наверно, не выстояла: на поминках мужа такой была, что Антон не вытерпел, сорвался. Назвал он алкашкой мать за закрытыми дверьми, никто не слышал, да Нинка сама всё по селу разнесла: обидел её, видите ли сын, не посочувствовал. И
не подумала она, что Антону нисколько не легче было: он отца так же, как и её, глупую, любил.
Утром из райцентра приехал Павел – племянник. Нинка его у себя в доме, кажется, с похорон мужа не видела – тоже родниться перестал. Хмуро прочитал письмо, заглянул в дом и молча начал править завалинку. Через час привёз плитку с
какими-то мужиками, и они взялись её обкладывать.
Нинка, не проронив и слова, делала клумбы и сеяла цветы, а Пётр Иванович вспахал маленьким плугом огород за домом, и женщины посадили картошку своими семенами. У Нинки в погребе – мышь повесилась, как и в холодильнике.
Павел за несколько дней поправил дорожки перед домом, сделал дверь в летнюю кухню, которая неизвестно куда делась, отремонтировал крыльцо и баню, которая была в плачевном состоянии. С Нинкой они почти не разговаривали.
Но, уезжая, он подошёл к ней и, глядя ей в глаза, сказал: «Побудь матерью, дождись сына! Лиза закупит продукты и материал на занавески. Сшей, какие Антон хотел. Себе платье красивое сшей. – Пообещал: – Я подъеду ещё. Вот возьми, – он
протянул ей деньги, – надеюсь, не пропьёшь. Кстати, у тебя внук: Макар. Не будешь пить – познакомлю».
Нинка села на крыльцо, закрыла лицо руками и заплакала: – Как с чужой племянник разговаривал! А вот была бы жива сестра, она б ему такое не позволила!
Сестра умерла давно. Павел жил с отцом и бабкой, но к ним раньше приезжал часто. Нинка его своим старшим сыном звала – жалела.
– Женился, значит? А я и не знала. И про Макара – не знала.
Как же это так, а? Нинка вошла в дом и торопливо принялась за работу. И
дом торопился преображаться: даже бурьян, его окружавший,
куда-то подевался.
Часто забегала Лиза, она взяла на себя хлопоты – звонить в военкомат, откуда со временем стали приходить утешительные новости: кризис миновал, Антон потихоньку идёт на поправку…
Нинка воспряла духом: сшила себе новое платье, повесила цветные занавески, сходила на кладбище, убрала могилу мужа, долго ему что-то рассказывала, плакала. А потом стала считать дни до приезда сына.
Последнюю ночь не спала: не дали воспоминания, которые, как в наказание, лезли и лезли в голову. Нинка вставала, выходила на крыльцо, бралась глубоко дышать, словно ей не хватало воздуха, снова ложилась, да так и не задремала даже. Иногда молнией проносилась мысль: «Сейчас бы хоть глоточек…Самый маленький – больно уж душа не на месте!» Но – только проносилась: в доме у Нинки нет спиртного и уже никогда не будет!
– От горя запила, – убеждала себя Нинка, – теперь вон радость какая – сын живой возвращается! Из его друзей мало кому повезло из пекла выйти. А матерям-то их – какая беда!
Ещё солнце не взошло, а Нинка начала готовить обед: вдруг рано приедет!
Утром забежала Лиза, прошлась по комнатам и сказала:
– Занавески у вас, как из сказки, тётя Нина, так красиво!
Нинка, довольная, улыбнулась, и Лиза отметила, как она с недавних пор изменилась: на себя прежнюю стала похожа.
– Ой, а платье-то мне покажите!Нинка достала обновку из шифоньера: отутюженную, на плечиках.
– Наденьте! Ну, пожалуйста! – Не давая вернуть платье на место, попросила Лиза.
Надев платье и причесавшись, Нинка встала среди кухни.
Лиза захлопала в ладоши:– Как моё! Нет, даже лучше!
Под окнами засигналила машина. Нинка, сунув ноги в новые туфли, которые стояли наготове, выскочила на крыльцо. У машины стоял незнакомый человек в военной форме:
– Соколова Нина Анатольевна?
– Да, – голосом с заметной дрожью произнесла Нинка.
– Встречайте героя!
Нинка робко пошла к машине, а из неё осторожно, выставив вперёд костыли, выходил Антон. Она бросилась к нему, зарыдала, шепча сквозь слёзы:
– Вернулся! Живой вернулся, я знала, я так ждала!
Сын взял в ладони лицо матери, поцеловал её в глаза и сказал:
– Спасибо, что ждала, и за эту встречу – спасибо!
Антону помогли войти в дом военный и девушка. Сына усадили за стол, и он представил их:
– Мой командир – майор Жерненко, моя невеста – Анастасия.
Нина робко подала руку военному, а потом Анастасии и
просто сказала:
– Нина.
– Анатольевна, – добавил за неё Антон.
И ей это понравилось.
Когда майор Жерненко поблагодарил её за воспитание сына, просторно рассказав, какой он замечательный человек и настоящий боец, сообщил о награждении сына орденом, она разрыдалась и долго не могла успокоиться.
Наконец присела рядом, и тут в дом вошли Павел с женой, на руках которой был полугодовалый малыш. А следом – мужчина и женщина:
– Варвара Дмитриевна, Егор Силантьевич – родители моей Виктории, – представил Павел свою новую родню.
Обнимались и знакомились долго и искренне знакомству радовались.
Посидев за щедро накрытым столом, командир Антона откланялся. Его вышли проводить теперь уже всем семейством,только Антону не разрешили спускаться с крыльца – трудно пока. Открывая дверцу, майор Жерненко ещё раз повторил,глядя на Нинку, которую теперь уже можно звать Ниной Анатольевной:
– О таком сыне любая мать лишь мечтать может!
И – уехал в свою воинскую часть.
Узнав о возвращении Антона, потянулись в дом Соколовых односельчане. Кто с гостинцами, кто – с добрым словом. Спиртного не несли, но праздник и без него удался на славу.
В новом наряде хозяйку трудно было узнать, однако гости и вида не подавали: такой она была всегда, такой и останется.
Жаль, конечно, что вернулась она к себе – прежней– через такую беду, но и то ладно, что вернулась…
Лишь ближе к ночи, проводив гостей, Нина Анатольевна поговорила с сыном и Настенькой, которая ей сразу понравилась. То, что Антону предстоит трудное и долгое лечение, её, конечно, расстроило, но она уже чувствовала в себе силы за
его здоровье бороться. И Настя сказала, что готова ей во всём помогать и уверила, что скоро Антон крепко встанет на ноги.
Когда же они с Антоном остались совсем одни, Нина Анатольевна, прижавшись к его плечу, тихо произнесла:
– Прости меня, сынок, очень прошу – прости…
Антон помолчал и коротко вернул всё на свои места:
– Ты же моя мама!