«Эта книжечка вышла, стало быть сидит где-нибудь на белом свете и её читатель» | Николай Гоголь, 1836 год.
Погода за окном была слишком приятной, чтобы терять время на заседании «клуба безымянных литераторов». И всё же Коля Мефодьев был здесь. Впрочем, как и многие другие члены провинциального лито.
— Итак, пришла пора представить мой новый опус на суд достопочтенной публике, — говорил Ваня Писаренко. — Сей труд был написан мною в период затяжного анабиозно-депрессивного состояния. Работал я над ним с третьего января сего года по двадцать восьмое мая сего же года. Итак…
Он кашлянул в кулак и стал читать рукопись, озаглавленную «Ужас окаянный». По своему обыкновению, пожилые литераторы шушукались между собой, чем постоянно сбивали юное дарование. Коля же молча слушал, но толку от того было немного. Так уж повелось, что на слух он прозу воспринимал плохо.
Поэтому, когда Ваня закончил чтение, Мефодьев попросил у него распечатки, чтобы прочесть самому. Тем он и был занят остаток времени, пока не закончилось заседание. Пожилые литераторы быстро разошлись по своим делам, а двое молодых людей неспешно направились к автобусной остановке подле библиотеки.
Ваня был невысок ростом, широковат в талии и узковат в плечах. На длинную шею был повязан платок, серое пальто до колен наглухо застёгнуто, края чёрных брюк едва не касались земли. Простенький рюкзак, купленный на рынке, покрывала чешуя коллекционных металлических значков. Ваня шагал, опираясь на зонт-трость, и курил папиросы.
Пухлые щёки придавали его лицу округлость, маленькие глазки посажены глубоко, но не слишком, а подбородок венчала крупная родинка. Тёмные кудри придавали ему сходства с Пушкиным, а нос походил на Гоголевский. Отрасти Ваня усы, станет Быковым на минималках.
Коля был повыше своего товарища с околоспортивным телосложением, а одевался менее интеллигентно. Он носил синие джинсы и чёрные высокие кеды, под распахнутым бушлатом был голубой свитер с узором в виде письменных перьев. Шею обвивал в чёрно-белую полоску шарф, один конец которого висел вдоль тела, а второй был закинут на плечо.
Лицо Мефодьева было чуть вытянутым к низу, щёки впалыми, с лиловыми мешками под глазами. Он носил сдвинутую на затылок восьмиклинку, которая делала его похожим то ли на бандита, то ли на косплеера вождя революции.
— Из всего текста первый и последний отрывки хороши, — честно признался Коля, — а остальное — нечто между тонкой сатирой и несусветной глупостью. Стиль у тебя выровнялся, хотя не без перегибов, но сюжет, история по прежнему не увлекает.
Ваня хмыкнул и затянулся папиросой.
— Я пишу так, как считаю нужным и наиболее точным для самого себя, — строго ответил он, выдыхая табачный дым. — Сюжет, он и не должен увлекать, он должен заставить хоть иногда пользоваться нашими серыми клеточками.
— Ты читал «Войну и мир»?
— Пока что я читаю Достоевского. «Войну и мир» я намерен прочесть в более позднем возрасте, ибо его и надо читать постарше.
— Ну, тогда вот тебе спойлер: Толстой тоже хотел заставить людей пользоваться серым веществом, только через текст продираться приходится. Потому что роман огромный, а сюжет при этом не увлекает. Как, в общем-то, и у многих классиков. Сюжет и со смыслом должен быть, и интересным.
Ваня горделиво хмыкнул.
— Я ещё разок повторю: я не высиживаю строки, а сажусь и пишу, как дышу. В голове есть начало и конец, а середина идёт на голой выдумке. Свой зритель, в любом случае, найдётся у каждого.
— Тогда тебе стоило бы заняться поэзией, — отвечал Коля, — потому что проза не так работает.
Писаренко вдруг остановился, резко повернулся к Коле лицом и скороговоркой произнёс своим хриплым высоким голоском:
— Я чрезвычайно рад за твою прозу, но вот в писании я не нуждаюсь в советах человека, пишущего свои статейки в паблик, отчего и уходят зрители. Ибо чувствуют — ЧСВ чертовски близко. Я пишу то, что хочу. И как хочу. А те, кто сидит и упорно что-то выдумывают — величайшие графоманы. У меня совсем другой стиль, и писать я продолжу. Продолжу!
Подъезжал автобус. Коля молча подошёл к краю посадочной площадки и ждал, пока двери откроются.
— Хорошо, извини, — сказал он Ване напоследок. — Больше не буду мешать советами.
Дверцы с шипением открылись, Мефодьев нырнул в салон.
— Вот только не надо делать из меня эгоистичного монстра, — кричал ему вслед Писаренко, — который считает себя гегемоном в прозе! Эта ниша уже занята и, слава богу, не мной!
Коля сидел у окна в автобусе и чувствовал обиду. Из-за брошенных Ваней слов, из-за его отношения. Мефодьев всего лишь хотел помочь, как и ему помогали и помогают более опытные авторы. Раз Писаренко «представил на суд достопочтенной публике» своё произведение, значит ему нужно было мнение о нём, так? Или нужна ему была одна лишь похвала?
Ваня же сидел на остановке и курил, закинув ногу на ногу. Ему тоже было обидно. В конце концов, его в ошибки ткнул носом человек, который не выше него, не старше него, не так чтобы опытнее. А почему? Потому что дважды на форум съездил? Потому что в трёх конкурсах участвовал? Ха! Толком ничего не добился, а уже поучает! Возомнил о себе невесть что.
Ваня Писаренко и Коля Мефодьев с тех пор не разговаривали, даже не виделись. Но продолжали писать. Ваня — так, как дышал, и с пеной у рта отбивался от нападок критики. Коля писал и работал над тем, что написал, не давай больше никому советов.
Так они и живут с тех пор. А кто из них был прав в том неоконченном споре, однажды рассудит время.
6.06.2018
ст. Красноярская