Городская больница. За большим окном четвёртого этажа видны макушки развесистого молодого клёна без единого листочка, напоминая, что в декабре месяце наш город так и не покинула поздняя промозглая осень. Ещё не вечер, но сумерки сгущаются. Сидя в коридоре я скучаю, ожидая младшую сестру. Ей удалили аппендицит, всё обошлось, и теперь выписывают. Из кабинета главного врача вышла женщина, украдкой посмотрела по сторонам и мне показалось беззвучно заплакала. Лишь на мгновение я встретился с её отчаявшимся взором. Он кричал, взывал о помощи и выражал безысходность. Из кармана широкой тёмной куртки несчастная достала носовой платочек и приложила к глазам. Прошла вперёд и села в углу на свободный стул. Поставив перед собой вместе ноги в коротких поношенных сапожках, положила давно вышедшую из моды дамскую сумочку на колени и отвернулась к потемневшему окну. Проводив незнакомку взглядом, моё тело напряглось, и в больничной тиши я как бы услышал душевный стон. Время шло, моя сестра задерживалась, а я всё чаще смотрел в сторону дамы, и почему-то мысленно её жалел. В коридоре было по-прежнему тихо. Я видел, как иногда вздрагивали плечи бедняжки, а очень длинные пальцы рук постоянно вытирали от слёз уже распухшие глаза и нос. Промокший платочек был обвязан лёгким кружевом и вышит мулине мягкой гладью, что совсем не соответствовало её общему виду. Но в ней чувствовалась стать: без малейшего усилия постоянно державшаяся прямая спина, редкостно, на удивление красиво заколотые на затылке пышные тёмные волосы, аккуратно обработанные коротко подстриженные ногти, тонкие изогнутые брови и профиль… Удивительный профиль! Она была одна из тех, о которых говорят «женщина без возраста». Сейчас, в своём горе, выглядела на пятьдесят. Если её выслушать, осушить слёзы и успокоить, наверное, будет - тридцатилетней. А приложить усилие стилиста – не более двадцати. Кто она и почему так страдает? Драма… Слёзы в этом заведении - это потеря, разочарование и возможно, трагедия.
Я поймал себя на мысли, что оценивающе смотрю на скорбящую женщину пытаясь вообразить, как она выглядит счастливо-умиротворённой и на мгновение устыдился. Застёгивая на пальто пуговицы, медленно пошёл по коридору и как бы нечаянно, задержал свой взгляд на ровной спине в дальнем углу. Поравнявшись, поднял глаза и увидел в потемневшем оконном проёме поразившее меня почти зеркальное отражение её силуэта, и я остолбенел.
- Неизвестная!? Портрет незнакомки… – одними губами прошептал я. – Вот это да! Картина Крамского, какое сходство! – и в одно мгновение на её волосах чуть заметно обозначилась воображаемая мною шляпка с пером и мне пришлось зажмуриться. Отогнав видение, я насмелился и посмотрел женщине в лицо.
- Извините, Вам плохо? Что-то случилось непоправимое? – и я увидел, как из тёмного окна на меня посмотрели огромные девичьи глаза, ещё влажные от слёз. А через мгновение сквозь густые полузакрытые ресницы проскользнул таинственный взгляд «неизвестной» со знаменитой картины.
- Слава Богу, нет! В этом мире всё поправимо, кроме смерти, – не поворачиваясь, ответила она.
- Так почему Вы плачете?
- Вот, чтобы не случилось непоправимое, завтра я продам нашу фамильную реликвию - прадедушкин рояль, а после завтра маме сделают операцию. И всё будет хорошо! Наверное, это слёзы надежды и будущей радости, - и тяжело вздохнув, девушка поднялась со стула и проронив шепотом «извините», направилась к выходу с грациозно поднятой головой.