Богатство и бедность
Мои бабушка и дедушка родились, когда страной правил император Александр Второй.
Называли его «Освободитель», но от бедности он их, не освободил.
Ему на смену пришел император Александр Третий.
Этого звали «Миротворец», не примирил он богатых и бедных.
После него правил император Николай Второй, и сколько бы их еще царствовало в России, царствовало и гробило народ, который кормил их, и их окружение, пока те танцевали на балах.
А в это время простой люд гнул спину на помещиков.
Пришла революция семнадцатого года, и император Николай Второй отрекся от престола.
Бабушка хорошо помнила то время.
В станице не сразу узнали, что царь отрекся от престола, и богатые казаки продолжали эксплуатировать бедных казаков, и только к двадцатому году пришла к ним Советская власть, позволившая выбрать свою, местную власть, стал работать сельский Совет.
Заговорили о земле, о ее разделе между беднотой, и семья моей бабушки получила земельный надел.
При прежней жизни и мечтать не приходилось, что будешь иметь свой надел, в особенности, если это молодая семья.
Родители не могли отделить от своего земельного участка клин, а в аренду у богатого казака взять, не было денег.
- Долго бы все это продолжалось,- говорила моя бабушка,- если бы не пришла Октябрьская революция и не дала людям свободно вздохнуть.
Мы с дедушкой вступили в колхоз в 1927 году, там была артель, вот в ней мы и работали.
- А что такое артель?- спросила я.
- Это когда люди трудятся все вместе, кушают вместе на полевом стане, за свой трудодень получают из общего урожая зерно и овощи, после сдачи государству и оставления семенного фонда для артели.
Так все вместе, и выживали.
В артели переживали голод тридцать третьего года, когда засуха выжгла посевы, и людям нечего, было, есть, нечем было кормить скот и птицу.
Страшный мор тогда прошел среди людей, в этом же году умер и мой Ваня, твой дедушка...
Отец твой работал в колхозе «Вольный пахарь» трактористом до тысяча девятьсот тридцать третьего года, а потом пошел служить в армию и прослужил до тысяча девятьсот тридцать пятого года.
Мы с дедушкой жили, да Михаил с нами, он тогда уже отслужил, он от твоего папы старше на два года.
Когда умер его отец, а твой дедушка, Михаил помог его похоронить.
Алеша пришел с армии, отца уже не было, и он пошел опять в колхоз трактористом, зарабатывал трудодни.
–А что такое трудодни?- спросила я у бабушки.
- Это,- объяснила она,- когда вместо денег, просто записывают, что отработал день.
И так каждый день, и месяц, а в конце года подсчитывают трудодни и платят тебе либо зерном, либо картофелем, на что был хороший урожай, тем и расплачивались с колхозниками.
Трактористам давали зерна больше, чем рядовым колхозникам.
Деньги не платили, их просто в колхозе не было.
Что такое деньги, я знала, у меня в платочке, в уголочке, завязаны были пять копеек, которые подарил папин брат, когда приезжал к бабушке в гости.
Бабушка не любила царей, боялась коммунистов-безбожников, называя их антихристами, но в общем властью была довольна, так как та, давала свободно, не боясь, работать, а на работе никто не обижал, не кричал, помогали, если что, всем миром.
А вот в царское время, на поле у помещика или богатого казака могли избить и даже покалечить, у них все права были в кармане, а там деньги, за которые они покупали и власть, и суд, и казачий Совет стариков.
- Многих богатых казаков раскулачили и выслали в Сибирь,- рассказывала бабушка,- ведь они-то уж «попили кровушки» с бедных крестьян.
Заставляли осенью после урожая день и ночь молотить цепями у них на гумне колосья пшеницы, а потом при ветре еще и веять зерно, отделяя его от половы.
Это уж потом некоторые из них, кто по - богаче, стали покупать молотилки, они стоили дорого, и не каждый мог позволить себе такую роскошь.
Поэтому крестьяне все больше молотили цепями.
Так умаешься за день, что дома уже кружку воды до рта под-нести, мочи нет.
А они жировали, наряды меняли, на Пасху, бывало, бросит, кто-нибудь из них в толпу монеты и смотрит, как народ друг друга за чубы таскает в погоне за копейкой.
Эти воспоминания бабушку всегда приводили в уныние, потому что это было время жесточайшего голода, когда люди умирали от истощения, даже идя по дороге.
-Но, а теперь, внученька, другое время,- продолжала свой рассказ бабушка,- вот папка твой работает бригадиром в тракторной бригаде, сеет пшеницу, получает деньги за свой труд, правда, в прошлый приезд привез мне вместо денег облигации, но сказал, что когда-нибудь государство поменяет их на деньги.
Ничего, главное - есть что покушать, все живы и здоровы.
Ты подрастешь, пойдешь в школу, будешь грамоте учиться.
Вот ты маленькая, а уже знаешь буковки, да и считаешь, спасибо, Еле, научила.
А я вот, всю жизнь прожила, а ни одной буквы так и не выучила, и дети мои самоучки, один только Михаил три класса окончил.
К нам постучали, бабушка, поправив на голове платок, пошла, открывать калитку.
Там стояла цыганка, одежда на ней ветхая, сумка, сшитая из мешковины, была полу-пустой.
Вид у женщины был усталый, и было видно, что она хочет кушать.
Бабушка моя не боялась цыган, скорее всего, они ее боялись, не старались ей вредить.
- Раз пришла, так заходи,- сказала ей бабушка и проводила в хату.
Цыганка сумку свою оставила у входа и прошла вслед за бабушкой к столу.
Она подставила ей табурет, пригласив садиться.
Цыганка села, положила свои коричневого цвета руки, на колени.
Бабушка подошла к печи, рогачом достала чугунок со свежим борщом, налила ей в чашку и поставила на стол.
Затем отрезала ломоть хлеба, положила перед цыганкой и подала деревянную ложку.
Цыганка не заставила себя уговаривать, стала, быстро есть.
Опорожнив чашку, она расслабилась и приспустила с головы на плечи платок.
Это была еще не старая женщина, можно сказать, красивая.
Волнистые черные волосы, собранные в пучок на затылке, гладкая, не морщинистая кожа на лице и шее.
Мы с бабушкой, молча ее рассматривали.
-Меня зовут Заира,- сказала цыганка.- Мой табор стоит в начале станицы, у леса.
– Откуда идете?- поинтересовалась бабушка.
- С Дона. Везде голодно, везде разруха.
Вот хотим к вам в колхоз попроситься своей семьей, уйти из табора.
У меня муж, кузнец, сыновья могут ходить за лошадьми, да не знаю, возьмут ли нас, ведь мы цыгане.
- Но это надо тебе и мужу идти в колхоз к председателю,- сказала бабушка, - у нас в колхозе, мой сын рассказывал, много национальностей работает, всех принимают, только добросовестно надо работать.
Если будете жить оседло, чего ж вас не взять.
Кузнецы всегда нужны, вон лошади ходят не подкованные, копыта разбивают, да и на бороны зубья нужны, с этим, мой сын говорил, во время боронования прям беда: еще поле не закончили бороновать, а половины зубьев нет.
- Видать хорошая вы, бабушка, давайте я вам погадаю, не думайте, я не обманываю, я умею гадать.
– Нет, милая, не надо, зачем все знать наперед, чему быть - того не миновать.
О своем веке я не беспокоюсь, я уже пожила на этом свете, всего повидала, всего натерпелась, а дети, так у них теперь настала лучшая жизнь: война закончилась, мирное время, дети мои работают, внуки учатся.
- Так-то оно так.
Может и правда не надо гадать, помолчав, подытожила цыганка.
-А у тебя, Заира, большая семья?- спросила бабушка.
- Детей у меня восемь душ: два сына взрослых, у них есть свои семьи, маленькие дети.
Живут с нами.
Нас война не затронула, все остались живы, и муж с войны вернулся живой, только ранен был.
- Так цыгане вроде ж, не воевали,- сказала бабушка.
- Нет, мой пошел в военкомат, хотя был и не военнообязанный, его взяли добровольцем, меня он с детьми и родителями оставил в таборе.
Где мы только за годы войны не были: и по лесам скитались, и в пещерах жили, у нас были только старики и дети, жили в брошенных или полу сгоревших деревнях.
Копали гнилую картошку, корни конского щавеля и варили суп.
С акации собирали зерна, вымачивали, сушили, перетирали и варили кашу, где только могли, собирали в лесу ягоду.
Вспомнить страшно, как жили. А теперь вот кочуем с табором, хотя табор это не наш, родственников в нем нет, жилья нет, остановиться нам негде.
- Сходите к нашему председателю, может, чем и подсобит, все-таки, муж твой фронтовик.
Цыганка посидела еще немного и засобиралась.
Бабушка в сумку ей насыпала картошки, положила завернутую в полотенце буханку хлеба и кусок сала.
Цыганка поклонилась бабушке и ушла.
Дня через три заехал к бабушке отец, объявил ей новость: открыли кузницу, кузнец - цыган, и отец первым сделал заказ на ремонт борон, местные же казаки делали заказы на подковы для лошадей и обода для колес на бричку.
- А я знаю, сынок, его жена, зовут ее Заира, заходила ко мне, рассказывала о своей семье.
Гляди, может, и приживутся, идти им некуда, с такой-то, оравой детей.
Им председатель отдал хату Попова Ивана, пропавшего без вести во время боев под Севастополем, она же так и стояла с самой войны заколоченной.
Они ее отремонтируют, там еще во дворе хатенка стоит, так им на всех и хватит.
Бабушка покормила отца.
Он попрощался, отвязал поводья, бросил их в линейку, развернув от хаты лошадь, сел и уехал в тракторную бригаду.
Бабушка постояла у калитки, думая о чем - то о своем, вслух сказала: Дай Бог, чтобы прижились.
Наверное, имела в виду, Заиру.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ