Грустные мысли оборвала команда «Привал», передающаяся от подразделения к подразделению. Вдоль остановившийся колонны поехали полевые кухни. Бойцы зазвенели котелками.
На соседней телеге сел, свесив ноги Жестовских.
- Ох, выспался всласть!
Тимофеич, ты как, ходить можешь?
- До ветру, ходил.
- Помоги-ка, мне.
Опершись на мои плечи, осторожно опустил одну ногу, попрыгал со мной вместе в сторонку. Оправившись вернулись к телеге.
- Хана нужно будить, а то обед проспит.
Второй боец, в телеге, укрытый с головой шинелью зашевелился и тут же заохал.
Сайдулаев!
Он лежал на животе.
- Хаяктулы Мавлямбердыевич, ты как?
Упёршись в дно, Сайдулаев повернул голову в нашу сторону.
- Не ломай язык, командир, зови как все - Ханом. Тебе хорошо - мэнэ хорошо.
- Ладно, ты хоть выспался?
- Как, выспаться, рана дёргает, горит, как тут спать?
- Дёргает, значит заживает.
- Одна зажить не успела, другую получил, мало- мало и три половинки мне сделали. Ещё капитан зашивал – дырок наделал.
Тут, подошедший Сивков предложил:
- Тебе, Хан, нужно у старшины ещё одну каску попросить. Раз все фрицы в твою задницу метятся.
- Одной он не прикроет, нужно две просить- подключился подносчик –
или у хозяек сковородку побольше попросить.
Все вместе с Ханом засмеялись.
- Ты –то как? - спросил у Сивкова.
- Ничего, голова только кружиться и метров за двадцать всё расплывается.
- Где это мы, опять каким-то бездорожьем идём.
- Комполка с комдивом служили в этих местах, больше десяти лет. Они тут все стёжки знают.
После месяца бесплодных маршей и переходов, где бывали перестрелки, то с немецкой разведкой. то с тыловыми германскими частями, фронт встал. За полтора месяца службы я начал понимать - уж не знаю, в каких штабах не спешили выполнять приказы штаба фронта, в дивизии притормаживали или наш ком полка, только полк опаздывал "перекрыть, разгромить, опрокинуть", но в бесполезных манёврах заработал репутацию обстрелянной, хорошо управляемой боевой единицы.
Нам с Шитовым дали по медали «За отвагу», младшему политруку орден «Красного знамени» и кубик на петлицы.
В комсомол меня приняли.
Получил письма от братишки и отца с мамой.
Брат на Ленинградском фронте, наводчик миномётного расчёта.
Отца назначили командовать школой снайперов. Как я понял, из только мне понятных намёков, школа секретная, для уже подготовленных стрелков, имеющих боевой опыт. Он тоже рвался на фронт. На любую должность, но такое рвение, кроме шишек ни к чему не приводило.
Дивизия заняла оборонительный рубеж. Вгрызалась в подмёрзлую землю, с каждым днём всё глубже и разветвлённей. Немецких частей перед нами не было. Севернее грохотала артиллерия. Пару раз наблюдал воздушные бои, но они были так далеко, что понять, кто кого сбивает, невозможно было рассмотреть даже в бинокль. Внезапно пришёл приказ, оставить позиции и ускоренным маршем отходить к железной дороге. Там погрузили в эшелоны и повезли на юг. Навстречу ехали составы с такими же солдатами и техникой. Странные манёвры продолжались, а города и сёла занимал враг.
Не нужно военного образования, вообще ни какого образования, что бы понять, на самом верху понятия не имели, что делать. Потом все эти маршалы и генералы, придумают себе оправдания. Пока же кроме злости и недоверия, даже простые солдаты, других чувств не имели.
- Повозят, погоняют, пока в плен не заведут, как в Белоруссии, - шептались солдаты.
По тылам
Внезапно, а для солдата на войне всё внезапно. Хорошо если командир, не великого звания объяснит, но скорее всего и он сам ни хрена не знает. Так вот, внезапно выгрузили нас и по привычке, своим ходом пошли параллельно железке. Эшелоны по-прежнему шли в обе стороны. Это раздражало. Чего это для нас там места не нашлось?!
Пропал командир батареи. Утром обходил, лошадей осматривал, а с обеда пропал.
- Батарея, принять вправо, стой!
Командиров орудий к начальнику штаба, - передали по цепочке.
Приказ, отданный начштаба, мягко говоря, смутил артиллеристов.
Батарее, со всем имуществом, в полном составе, повернуть на сто восемьдесят градусов и вернуться к станции.
Что это, глупость или измена? Народ забурчал, однако приказ нужно выполнять. Развернулись, бросили взгляды на уходящий родной стрелковый полк. Хмуро двинулись, опять в неизвестность. Через пару часов, со стороны станции стали доноситься взрывы.
Переночевав в поле, утром, в деревне, недалеко от разбомблённой станции, нас встретил командир батареи и приказал передать всю материальную часть, другому подразделению.
Батарея, принимавшая орудия, снаряды и другое арт. имущество, была явно сколочена наспех. Среди разномастно одетых бойцов, встречались люди в гражданской одежде, разных возрастов.
Движение на «железке» возобновилось, и наши пушечки повезли на погрузку.
Как будто часть меня забрали. Третью руку. Длинную и грозную. Никогда не думал, что так привяжусь к куче железок, собранных в единый механизм.
Часть батарейцев пошла на станцию, вроде оказать помощь при погрузке.
Наивное желание ещё раз прикоснуться к орудию, с которым, большинство провело несколько лет. Бойцы знали все царапины, вмятины, стальные заплатки, на местах пробоин.
Ребята торопливо рассказывали новой прислуге, особенности своего орудия, поглаживали, похлопывали, ставшей такой родной пушки.