Статистика знает всё.
И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев.
Не знает она, по их мнению, лишь одного: сколько в стране стульев. Рискну утверждать, что ещё не знает она того, каков процент сюжетов, взятых с потолка и высосанных из пальца, от общего числа сюжетов, использованных в художественной литературе. А ведь интересно бы узнать!
Лично я в своей работе широко использую первый метод, а пальцем в качестве источника сюжетов вообще не пользуюсь. Мало того, метод свой считаю для произведений художественной литературы единственно верным.
Поясню свою мысль. Думаю, писать по принципу «Пришёл, увидел, написал» приемлемо лишь для журналистики. Это для неё важно изложение факта оперативно и без всяких домыслов. На первое место здесь выступает информативность; что же касается оценки произошедшего, то она возможна только на самом элементарном уровне: хорошо это или плохо, расстрелять автора содеянного или выдвинуть соискателем на Нобелевскую премию Мира.
Для литературы этого мало. Сюжет, изложенный на подобном уровне, не имеет автора, даже если фамилия последнего набрана крупным шрифтом и является единственным вразумительным аспектом текста. Его произведением он станет после многодневного (-недельного, - месячного, - летнего) мучительного рассматривания деталей рельефа потолка в попытке осмысления, анализа, рассуждения и пр. И неизбежного трансформирования самого сюжета.
Резонов для такого трансформирования миллионы, остановлюсь на наиболее типичных.
Первый пример – реальный. О. Генри, когда был ещё Уильямом Сиднеем Портером и сидел в тюрьме за растрату, стал свидетелем следующего случая. В кабинете начальника тюрьмы случайно захлопнули сейф, оставив внутри ключи. В камере с Генри сидел талантливый вор-медвежатник, к нему и обратилось начальство за помощью, пообещав в качестве вознаграждения скорое освобождение. Вор попросил лишь пилку для ногтей и объяснил будущему писателю свой метод взлома: «Я стачиваю ногти до тех пор, пока не становится очень больно. Пальцы после этого приобретают повышенную чувствительность, и я отчётливо ощущаю малейший щелчок механизма».
Сейф он вскрыл, и в благодарность начальство сделало запись в его деле, что он представляет для общества большую опасность и не может быть освобождён ни в коем случае.
Позднее этот случай Генри использовал в рассказе «Обращение Джимми Валентайна» со счастливым, разумеется, эндом. Настолько счастливым, что там даже сыщик, брошенный на поиски грабителя и ставший свидетелем его благородного поступка, отказывается узнавать Джимми и мягко напоминает, что у того сегодня свадьба. Все, кто был в курсе действительных событий, очень нападали на Генри за такую трактовку сюжета. А я думаю, что он поступил так, как только и мог поступить. Вы можете себе представить рассказ Генри, который заканчивается печально и с подтекстом «Вот какие сволочи бывают на белом свете»? Произведения Генри полны любви к людям, его герои, какой бы социальный статус они ни имели, всегда очень симпатичны и трогательны.
Вывод первый: трансформация сюжета может быть обусловлена концепцией творчества писателя.
Второй пример взят с моего любимого потолка; вон он возле люстры, я хорошо его вижу. Предположим, некий автор стал свидетелем некоего события (узнал из газет, рассказала тёща, услышал случайно в автобусе – нужное подчеркнуть), и оно произвело на него неизгладимое впечатление и навязчивое желание рассказать о нём всему миру (то есть, трём-четырём читателям, которые в течение года посетят его страничку в Интернете). Так что же, вот так вот прямо и писать?
А возможно ли это вообще? Что мы можем сделать таким образом? Только изложить содержание на уровне школьного сочинения, которое, как известно, пишется один-два-три-шесть часов и ни секунды больше: «Сдавайте тетради (листочки), после звонка не приму»! В сочинении, как видим, такая скорость обусловлена суровой действительностью и поэтому вполне оправданна. Допустим, наш автор, хоть пока и мало читаем, расположен к тому, чтобы сделать всё по максимуму хорошо. Тогда такой вариант не для него. Потому что первый же вопрос – КАК это написать? – отнимет у него уйму времени, моральных сил и нервов. Прежде всего, композиция. Какую выбрать? Прямую (хронологическую), обратную, разрывную, параллельную с соединением в точке кульминационного момента, сходящуюся и расходящуюся? Вот ведь задачка! Предположим, на его потолке есть необходимая страничка, и эту проблему он разрешил. Вот тогда-то всё и начнётся!
Какую бы композицию он ни выбрал (кроме, разумеется, школьно-сочиненческой), это неизбежно приведёт к появлению новых героев, либо к изменению места событий, времени действия и пр. Наш автор, напомню, человек очень добросовестный, поэтому начнёт мучиться тяжкими сомнениями: а имеет ли он на это право, ведь литература – это отражение жизни? Имеешь, дорогой, ибо частный случай – это частный случай, а литература предполагает обобщения, выводы, позицию автора и другие столь же необходимые аспекты. Меняй и не сомневайся: только ты увидел в этом сюжете что-то такое, что дано одному тебе, и твой взгляд, твои идеи нам интересны и важны! А если ты сошёл до элементарного описательства, то не трать зря времени: это мы и без тебя знаем!
Вывод второй: хочешь написать хорошо – будь готов к тому, что менять всё придётся нещадно.
Вариант третий, в моральном отношении самый тяжёлый: автор решил писать от первого лица. Ну, и что из того, что всем давно известно, что авторское «я» совсем не означает, что это и есть писатель Петя Иванов? Всё равно все упрямо будут считать, что это он и есть, поэтому распишешь героя красавцем, умницей и суперменом, все скорбно подожмут губы: скромнее надо, Петя! врёшь ведь, поди! Напишешь от лица законченного подонка – удовлетворённо кивнут: наверняка и сам такой, не зря же себе негодяя в герои выбрал! А вы посмотрите, с каким удовольствием он описывает все подлости, вытворяемые его героем! Вот и барахтается автор в «золотой середине»: нарастит немножко (совсем чуть-чуть!) «себе» мускулы – и тут же компенсирует это шепелявостью или «заячьей» губой; уступит в трамвае место пожилой женщине – и окажется, что едет-то он без балета! Ну, и как в такой ситуации сохранить сюжет в неприкосновенности?
Вывод третий: пиши от первого лица только в том случае, если тебе наплевать, что про тебя подумают!
И, наконец, последний из рассматриваемых мною вариантов. Написал автор школьное сочинение, назвал это из снобизма рассказом – ну, в этом-то случае можно строго придерживаться фактов?
Можно, хотя и необязательно: всё равно ведь такой твой рассказ никто, кроме жены читать не будет. Разве что тёща решит поискать орфографические ошибки, чтобы с удовольствием тебя в них ткнуть. А никому другому это не интересно, ибо об этом уже три раза рассказали по ТВ, написали в Инете на яндексах, рамблерах и мэйлах, уже с утра успели тиснуть в местной газетке, да и бабушки возле подъезда весь день ни о чём другом и не говорят. Не поспеть тебе за ними, не поспеть.
Вывод последний: словосочетания «художественная литература» и «художественный вымысел» имеют в качестве зависимого одно и то же слово!
Ну, вот и всё. Взял я эту статью, как всегда, с потолка. Я и сейчас её хорошо вижу – в уголочке возле телевизора. Но вот дальше идёт что-то очень похожее на отзывы, но их я пока прочитать не могу: начинается стена, а на стенах я читать не умею!