Книга начинается с посвящения. Как настоящий народный трибун, радеющий и страдающий за права угнетенных, Гитлер посвящает свой труд павшим борцам – жертвам того неудачного пивного путча, из-за которого посадили в тюрьму и самого автора. Интересно, что против каждой фамилии поставлена, кроме возраста, классовая принадлежность погибших – в основе своей мелких буржуа. То есть уже с первых страниц Гитлер прямо указывает на характер своей революции – любопытно только, зачем? Ведь и данная книга, и вся идеология национал-социализма назойливо противопоставляют национальное классовому.
Буржуазная идеология, даже в лице маргинальных ее представителей, очень любит врать и подменять понятия. И особенной нелюбовью пользуется у нее понятие классовости. Буржуазия всегда предает анафеме сам принцип классового деления общества, постоянно подсовывая холопу, потребителю и налогоплательщику (в другом качестве видеть нас она не хочет) всяческие бесплодные погремушки вроде «общечеловеческий», «всенародный», или прямо мерзостные погремушки вроде «национального». Причем эта назойливая идиосинкразия так глубоко въелась в практику капиталистической пропаганды, так давно ею практикуется, что еще Ленин замечал, что хотя классовую борьбу начали именно буржуа, они-то как раз и не хотят в этом признаваться.
Почему же начинающий лидер так подчеркивал социальную принадлежность своих партайгеноссе? Да потому хотя бы, что формальное отрицание теории классов вовсе не означает игнорирование ее принципов на самом деле. Гитлер мог сколько угодно уверять всех, что его социальная база – это германская раса: на самом деле он прекрасно понимал, что электорат его – мелкая буржуазия и люмпен-пролетариат этой самой расы. И кстати, не он один это понимал – его сторонники из числа военных реваншистов или кругов монополистического капитала, как и его прямые политические конкуренты – коммунисты и социал-демократы – отчетливо видели, что новая общественная сила в Италии, Германии, Великобритании, Франции и т. д. просто-напросто пытается занять пустующую социальную нишу и стать властителем дум тех слоев населения, которых иначе, как «болотом» и не назовешь: лавочники, мелкие производители, офицерское охвостье, оставшееся не у дел после Версаля, а то и прямые уголовники.
Так для кого же разыгрывалась комедия с «национал-социализмом»? Да хотя бы для самих рядовых участников этих путчей, которым вряд ли бы понравилось, если бы их свои же вожди стали обзывать настоящими именами. Немцы – один из самых сентиментальных и поэтизированных народов на свете, поэтому еще со времен освобождения от Наполеона страсть как любили, чтобы их называли «великой германской расой». И вспоминать предпочитали не Кунерсдорф и Йену, а все больше Седан или, на худой конец, Лейпциг. Почему же не дать народу то, что он так хочет? Тем более, что этот патриотический бред привлечет на свою сторону определенные слои рабочего класса – партия ведь еще и рабочая, а не только немецкая!
Естественно, эти уловки не входят даже в первую десятку причин, по которым нацизм победил в Веймарской республике через девять лет после написания рассматриваемой нами книги, но забывать об этом все же не стоит.
И классовую принадлежность павшим борцам их вождь обозначил именно затем, чтобы дать сигнал всем «банковским служащим, оберкельнерам и купцам», на кого он надеется в предстоящей борьбе за освобождение всей нации…
***
Первую, достаточно короткую, главу Гитлер посвятил своему детству, говоря о нем столь же скупо, сколь и беспорядочно, да еще и перемежая изложение не к месту втиснутыми патетическими тезисами своих геополитических и националистических взглядов.
Глава написана просто-напросто бестолково, что порядком удивляет, если обратить внимание на последующий материал книги, где все гораздо стройнее и содержательнее. Вообще, читая эти несколько страниц, вспоминается очень тонкое наблюдение Луначарского по отношению к Троцкому: он (Луначарский) утверждал, что стиль статей его соратника очень сильно напоминает его же речи. Данное определение хорошо подходит к первой главе «Майн кампф». Это какой-то поток сознания на заданную тему, но с неизбежными для любой импровизированной речи отступлениями; после первого абзаца, например, где просто констатируется факт места рождения главного героя (пограничный между Германией и Австрией городок) сразу же с места в карьер: «Немецкая Австрия во что бы то ни стало должна вернуться в лоно великой германской метрополии и при том вовсе не по соображениям хозяйственным. Нет, нет. Даже если бы это объединение с точки зрения хозяйственной было безразличным, более того, даже вредным, тем не менее объединение необходимо. Одна кровь – одно государство!» Ну что ж, Гитлер есть Гитлер… Кстати, вся книга Генри Пикера о застольных речах немецкого фюрера изобилует подобными пассажами.
Сведения о своем детстве автор дает не только скупые, но и разновеликие в своей значимости. И к тому же, у него явно не хватает вкуса, как у многих других автобиографов (в том числе и политиков), которые если уж упоминали о своем детстве, то все-таки не напрямую связывали эти воспоминания со своими нынешними взглядами и декларациями. Просто фальшиво изображать себя в первые годы жизни кем-то, кроме как обычным ребенком, с его наивностью, детскими шалостями и добротой, в конце концов. Ничего этого нет в кратком описании детства будущего фюрера. Это даже не описание в обычном значении этого слова, а ряд бесцветных и между собой не особо связанных констатаций. Гитлер излагает сухие факты биографии своего отца, не забывая эпитеты «добросовестный» и «настойчивый»; мать, естественно, занималась домашним хозяйством и «равномерно» распределяла любовь между всеми детьми. Ни описаний этих качеств родителей, ни характеризующих эпизодов вы не найдете – автор сам признается, что «очень немногое осталось в моей памяти из этих времен».
Все остальное скудное содержание первой главы – это перечисление качеств главного героя биографии, якобы проявившихся уже в детстве – именно качеств и именно перечисление. Когда Герцен подробно описывает свои детские годы, свои взаимоотношения с нянькой, с дворовыми, когда описывает картины крепостнической России глазами маленького барчонка, вполне естественными и внутренне правдивыми кажутся его выводы о выработке в нем ненависти к старому порядку, к всякому рабству и проч. Герцен не утверждает, что он стал революционером во время детской клятвы на Воробьевых горах – он просто описывает то горячее, не до конца сознательное сочувствие казненным декабристам. У Гитлера все проще: после краткого перечисления тех своих отроческих способностей, которые ему показались более всего важными, он прямо говорит, что «когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на эту пору, то совершенно ясно передо мной обрисовываются два очень важных обстоятельства: Первое: я стал националистом. Второе: я научился изучать и понимать историю».
Как все просто было, оказывается, в его детстве: начитался военной и популярной («народной») литературы, походил с ленточками «Германия превыше всего» и вот уже в пятнадцать лет мы и националист и «научился понимать и изучать историю»! Причем сам автор, предвидя, видимо, мое удивление, утверждает, что «развивался в этом направлении так быстро, что уже в 15-летнем возрасте у меня было ясное представление о том различии, которое существует между династическим «патриотизмом» и народным «национализмом». Я уже в то время стоял за последний». Гений, да и только!
Моему сарказму читатель, пожалуй, противопоставит внешне резонную отповедь: что вы, мол, ломитесь в открытую дверь? Это же Адольф Гитлер, человек, при жизни признававший себя богом – как ему еще описывать свою биографию, как не с претензией на гениальность – причем с самого детства?
И вроде бы правильно, но все-таки свойство любой литературы – это феномен неподконтрольности автору: любое сочинение (в том числе и художественное) много говорит нам о самом писателе даже противу его желания. И это только во-первых. А во-вторых, давайте не будем забывать, что старые пропагандистские стереотипы по поводу немецкого вождя сейчас уже не так повсеместно довлеющи как лет тридцать-сорок назад, а уж тем более для тех, кто возьмется читать эту книгу с другой целью, нежели я… Да и штампы, при всей своей близости к истине, становятся воистину штампами, то есть чем-то мертвым, внутренне неубедительным для объекта их приложения.
А если доводить все до логического завершения, то как раз это бессмысленное и сухое повторение любых общих мест и выхолащивает из них правдивость, порождает циничное и релятивистское отношение ко всему. Живое, гневное пропагандистское слово превращается в банальщину, с которой легко бороться софизмами вроде того, в котором историки меняют историю больше, чем сами ее творцы. А там дальше, по прошествии времени, когда все живые свидетели умрут (то есть почти сейчас) можно уже прямо начать спекуляции под видом поиска «исторической правды». Вот и столбовая дорога к реабилитации в пышных искусственных цветах новых «исторических теорий». Тут начинается даже не ревизионизм, а прямой переворот в науке и идеологии, подобный злосчастному перевороту Евгения Дюринга. И это, кстати, очередной повод к постановке вопроса о запрещении данной, как и всякой другой, книги – при выхолощенности общих мест, приправленных действенным лицемерием современной буржуазной идеологии общечеловеческих ценностей и толерантности, бред, прочитанный юношей с благодатно размягченными мозгами, предстанет в ореоле «слова живого», будет родником свежей воды и простым, доступным ответом на многие животрепещущие вопросы, да еще и в ореоле того запретного плода, который, как известно, самый сладкий.
Причем, под интеллектуальной размягченностью я подразумеваю не только повышенную способность к информационной всеядности, переходящую порой все границы брезгливости, но и падение уровня мыслительной работы вообще, да еще и со снижением удельного веса фактических знаний в придачу.
И новейшая история наглядно все это иллюстрирует. Пересмотр закоснелых исторических догм, идеологической полуправды, смешанной с прямым враньем, дошел до действительно имевших место быть вещей, событий и явлений и сейчас пожирает их, выплескивая с водой и ребенка. Примеров последствий не занимать стать: Украина как Испания 36-го (только Донецк вместо Герники), Россия как Веймарская республика со своим бесплодным руководством, Израиль как фашистская Япония с внешней экспансией и потрясающим ощущением избранности. И только США ни с чем не сравнишь – потому как такое безобразие ни на что не похоже.
Но вернемся к детству нашего героя. Я уже подчеркивал выше, что юный Адольф в книге наделен качествами, а не чертами. Качества эти почти в правильном порядке, по абзацам, изложены в виде перечисления, с кратким пояснением, почему автор себе их присвоил. Спасибо ему за это: интересности книге такая форма не прибавляет, а нам задачу облегчает. Поэтому мы их так же перечислим: «ораторский талант», склонность к лидерству («я стал маленьким вожаком»), легкое усваивание знаний, строптивость характера, любовь к истории и географии, сознательный национализм.
Если не обращать внимание на сомнительную достоверность фраз типа «разве нам, тогда еще совсем юнцам, не было вполне ясно, что это австрийское государство никакой любви к нам, немцам, не питает да и вообще питать не может. Знакомство с историей царствования габсбургского дома дополнялось еще нашим собственным повседневным опытом», то все перечисленные качества mutatis mutandum вполне могли быть свойственны юному Гитлеру. То обстоятельство, что он не раскрыл убедительную картину своего умственного становления, мы уже указали: но не всем же быть Толстыми или Олешами. Хотя и это не основное. Краткость, кажущаяся даже эскизность главы были скорее умышленными и носили вполне утилитарные цели: во-первых, ориентирование читающих это адептов – вот какими должны быть качества настоящего борца национал-социализма, вот какие отрасли знания должны его интересовать, и даже (!) – вот какая биография должна быть у его родителей. Я вам разжевал и положил в рот: без околичностей, без лирики и отступлений, даже без слишком длинных фраз. Методика свойственная всем популистским доктринам вообще, фашизму – в частности.
К тому же, мне кажется, Гитлер, известный своим тщеславием, готовил каркас биографии для будущего святого жития, которое должен будет написать арийский историк. Если вспомнить, что в свое время только ленивый борзописец на исторические темы не выискивал «неизвестные факты» из биографии фюрера, зачастую по запаху дающие понять, откуда их достали, то можно предположить, что не все эпизоды жизни будущего лидера нацистов казались ему самому уместными для создания нового образа (ох уж этот идол престижа!) и одной из целей написания первой главы, да и книги целиком, явилось четкое разграничение сфер будущих лояльных исследователей.
Тут, между прочим, встает вопрос о самонадеянности молодого в политическом смысле человека, решившего, еще толком ничего не сделав, уже написать свою, еще ничем не интересную, биографию. Или уж скорее создать свою мифологизированную жизнь, как будущий пропагандистский продукт.
Напоследок. Нельзя забывать, что детство будущего фюрера было нелегким, даже без всех этих пошлых позднейших сенсаций, – он рано потерял отца и мать, что несомненно сказалось на его воспоминаниях об этом периоде. И… может быть, отразилось в том, что так кратко и бегло, до хаотичности, освещен этот не самый радостный период его не самой радостной биографии. Не будем забывать, что перед нами человек – и будем употреблять это слово не в значении расхожей морали и общепринятой нравственности, а, скорее, в значении психофизиологическом. Так будет серьезнее и полезнее.