Мелодия

Из открытого окна волнами накатывал густой аромат пахлавы, который вскоре наполнил собой каждый уголок моей уютной комнатки. Запах грецких орехов вперемешку с терпким духом весеннего меда мягко карабкался к самому мозгу, приятно дразня ноздри. Кажется, целую вечность так пролежала бы… И не вставала бы, пока бренное тело и бессмертная душа не насытятся этим благоуханием…
Я с неохотой открыла глаза. У кровати стояли мои сестры и без умолку тараторили...
– Фатьма, вставай, мама готовит сладости. Одевайся быстрее, мы собираемся на рынок за покупками.
– Шевелись, лежебока, а то без тебя поедем.
Слова пролетали мимо, даже не задевая ушей. Глаза мои медленно закрылись, погрузив окружающее в легкий полумрак.
– Сколько можно спать! Ну проснись уже, тебе еще в порядок себя приводить, а это целый час, с твоей-то расторопностью.
Тоненький и острый, как иголка, голос сестренки Айше буквально пробивал перепонки и вонзался в мозг, напрочь изгоняя из моей души умиротворение, с которым я встречала новый день.
Откинув покрывало, я не спеша встала. Айше быстренько прибрала мою кровать.
Кое-как собрав в пучок непричесанные волосы, я спустилась на первый этаж.
Завтракали мы обычно в саду. Растущие в клумбах олеандры и бугенвиллии придавали нашему двору какую-то одухотворенность, как бы приглашая наслаждаться жизнью.
– Мама, может, мы купим нам всем по платью?
– Да сколько можно, Айше! – прокричала Севен, занятая своим завтраком.
Старшая из нас троих, Севен, всегда была серьезной, даже в кругу семьи. Она являлась дипломированным врачом, но так и не смогла устроиться на работу и винила в этом “несчастье” всех, кроме, конечно же, себя.
– Купим, милая, конечно, купим, – улыбнулась мама, возившаяся у плиты.
Город дышал свежим морским воздухом, но ближе к рынку он портился обилием всевозможных запахов, не всегда приятных, но непременно подчеркивающих дух восточных базаров. Все вокруг куда-то спешили: дети в школу, молодые в колледжи и университеты, кто-то на работу. Тут же и старики, которым вроде бы и спешить-то некуда, однако и они мелкими шажками семенили по мостовой, будто подгоняя жизнь, и так уже подбирающуюся к своему закату.
Держа в руках пакеты, мы прошлись по рядам.
Севен с выбором не спешила, осматривала все придирчиво. То фасон не тот, то ткань чересчур грубая, то до неприличия броско, то, наоборот,  слишком строго. А вот Айше, кажется, готова была купить все подряд.
В одном из магазинчиков, стоящих вплотную друг к другу, я заметила небольшой отрез ткани, который сразу же приковал к себе мое внимание. Это был платок. Вроде бы ничего необычного, платок как платок, каких на этом рынке, должно быть, тысячи и тысячи. Но какая-то особенность в нем все же была, хотя я и не могла определить, какая именно. Продавщица, почувствовавшая во мне человека, готового открыть кошелек и оставить в ее магазинчике какое-то количество купюр с портретами Ататюрка, широко улыбнулась и ободряюще проговорила:
– Заходи, не стесняйся. Ты что-то хотела? Примерить обновку можно тут же, в магазине. У нас и трюмо, аж до самого потолка. Давай я подберу тебе джинсы?!
– Фатьма, смотри, какие джинсы! Точь-в-точь как у Севен, – воскликнула Айше. – Купи и ты, все будут думать, что вы близняшки.
– Покажите мне, пожалуйста, тот большой платок, – обратилась я к продавщице, не обращая внимания на слова сестренки.
– Платок?! – удивилась Айше. – Зачем тебе платок?
С видимым недоумением протягивая мне платок, продавщица почему-то стала расхваливать не его, а совсем другие товары, которыми я вовсе не интересовалась. Ни стильная одежда, со знанием дела развешанная по стенам, ни всевозможные девичьи побрякушки, разложенные на прилавке, меня не волновали. Но вот платок… Он был прекрасен. Глядя на него, я не могла отделаться от ощущения, что перед моими глазами раскинулась давно мне знакомая лесная поляна, усыпанная игривыми цветами, которые радостно тянутся к солнцу, спеша насладиться ароматной свежестью весенних дней. Да, живые цветы, а не бездушные камни, сапфиры или какие-то там рубины, явно со злым умыслом названные кем-то драгоценными…
Я накинула платок на голову. Нежный щелк ласково обвил мои плечи. Он игрался со мной, словно морская волна, облизывающая пятки влюбленного романтика, который уединился на берегу, чтобы поведать багровому закату об обуревающих его чувствах.
Семья у нас вполне современная, с роду ни одна из женщин не носила платок, и покупка моя могла вызвать определенное недоумение. Что, впрочем, и произошло. Мама посмотрела на меня с нескрываемым удивлением, хотя и знала, что я единственная в семье не признаю ни брюк, ни вульгарности в одежде.
– Ты хочешь этот платок? – спросила она улыбаясь.
– Да, он мне очень нравится, – ответила я, покрутившись перед ней.
– Так и быть, возьмем его.
Добравшись до дома, мы стали разбирать покупки. Папа уехал в командировку в далекую Австрию, а другого человека, перед которым можно было бы покрасоваться в новых нарядах, в доме просто не было, однако снимать платок я все-таки не спешила.
– Айше, тебе нравится мой платок? – спросила я у сестры.
– Да, он мне нравится, а куда ты будешь его надевать? Мы же редко ходим в гости.
– Дома буду носить.
– Дома? – уставилась она на меня широко открытыми глазами. – Да ты запаришься в нем!
– Нет же, ткань тонкая и легкая, пощупай? – подошла я к ней.
– В самом деле, как пушинка. А мне дашь поносить?
– Конечно.
– Ты моя радость! – прижалась она ко мне и звонко рассмеялась.
…По вечерам я ходила в музыкальную школу, училась играть на рояле. Домой возвращалась усталая, но полная приятных впечатлений. Сегодня мы разучивали новую мелодию, которая особенно запала в душу. Одухотворенность, навеянная ее нежными нотами, не покидала меня ни на минуту.
Ночь была необычайно чудесной. Кажется, все звезды, что когда-либо сияли на небе, сошлись над нашим домом.
Я легла на кровать, набросила на себя тоненькое покрывало и закрыла глаза. Но спать не хотелось. Наоборот, более бодрой я себя не чувствовала никогда. Кажется, с удовольствием станцевала бы сейчас. Даже перед публикой, ничуть не смущаясь множества глаз, уставленных на сцену. А еще прыгнула бы с парашютом. С любой высоты. И никакого страха! Точно знала, что не разобьюсь. Потому что в том состоянии, в котором я находилась в этот вечер, человек не может умереть. Никак не может. В такие мгновения смерть просто перестает существовать…
А потом пришел сон. Скорее даже не сон, а что-то вроде легкой, расслабляющей полудремы, ловко балансирующей между забытьем и явью… И вместе с ним… мелодия. Она звучала громко… Настолько, что могла, кажется, разбудить не только сестер и родителей, спящих в соседних комнатах, но и весь город. Но ни грохота в ней, ни скрежета, ни визгливых нот. Нежная и вместе с тем до боли в сердце печальная мелодия…
Утреннее мое пробуждение было каким-то тревожным. Несколько минут я растерянно озиралась по сторонам, пытаясь понять причину своего беспокойства. Тишина, обычная в столь ранние часы и вполне привычная для меня, сегодня почему-то угнетала. Она давила, как серая тоска… И вдруг до меня дошло… Мелодия… Её не было… Глаза мои тут же наполнились слезами. Было такое ощущение, что я потеряла что-то очень ценное, данное мне на хранение.
Пытаясь вспомнить ночной мотив, я несколько раз прокрутила в голове весь вчерашний день, до мельчайших подробностей, но так и не смогла ничего вспомнить.
Попивая чай, разбавленный лимонным соком, я вновь и вновь уходила в свой мир, а там – сплошные вопросительные знаки, мутной пеленой висевшие между мной и горизонтом.
– Да что это с тобой? Где ты там витаешь? – проворчала Севен, окинув недовольным взглядом мое хмурое лицо.
– Фатьма, на тебе лица нет. Ты, часом, не заболела? – забеспокоилась мама.
– Со мной все хорошо. Просто немного устала.
Отправившись в музыкальную школу, я первым делом попыталась сыграть мелодию из своего сна, но ничего не получилось. Снова и снова стучала я пальцами по клавишам, но выходили совершенно другие мотивы, не имевшие ничего общего с тем, что так взволновал меня.
После урока я уныло поплелась домой.
Несколько дней я чувствовала себя совсем неважно. Внутренняя опустошенность сказывалась на физическом состоянии. Такой вялости в мышцах, как в эти дни, я не ощущала никогда.
Однажды вечером, после бессмысленных хождений по комнате, я прилегла на диван и тут же уснула. И вдруг… Заиграла мелодия. Все чувства во мне сразу же проснулись, будто чья-то невидимая рука схватила мое обмякшее тело и хорошенько взболтало его.
Это была она… Мелодия из сладкого сна…
Я проснулась бодрой и жизнерадостной. Ни растерянности, ни апатии, а лени, этой вязкой паутины, и след простыл. И мир вокруг как будто преобразился. Он стал ярче, красочнее.
– Фатьма, мы собираемся встретить папу, когда будешь уходить, не забудь закрыть дверь на ключ, мы вернемся поздно.
За уборкой я не заметила, как быстро пролетело время. Нужно было отправиться на рынок за фруктами. Повесив сушиться выстиранное белье, я вышла из дома.
Город утопал в опадающей листве. Когда-то они крепко держались за могучие кроны.  «Нам не страшен ветер», должно быть, думали они. Но стоило быстроногому порождению воды и тепла всего лишь прикоснуться к ним своей прохладой, как они тут же отрывались от веток и устремлялись к земле. Наступала осень, время философствующего вдохновения и… уличного искусства. Каждый квартал наполнился музыкой.
Это Стамбул - город, о котором слагают стихи и которому посвящают романы.
Прохаживаясь по историческому центру, я заметила рояль возле открытого кафе.
«Сейчас самое время» – подумала я и села за него.
Я еще не прикоснулась к клавишам, а в голове у меня уже звучала та самая мелодия. Она торопилась наружу, чтобы увидеть, наконец, этот волнительный мир.
Пальцы дрожали, соскальзывали в сторону, а потом возвращались обратно к клавишам.
Это было невероятно.
Я действительно играла ту самую мелодию из своего сна.
Она звучала... Я уверена, ее слушали все: и люди, тут же обступившие меня со всех сторон, и каменные стены, нависающие над тротуарами, и даже тысячелетняя мостовая, казавшаяся до сих пор совершенно безразличной ко всему на свете. Пестро одетые туристы снимали меня на телефон, но я не обращала на это никакого внимания, хотя еще вчера не знала бы куда себя деть от растерянности. Я чувствовала себя в волшебном саду в окружении моря цветов.
Вдруг откуда-то из толпы донесся голос. Руки мои онемели.
 
«Вайн дегнех кхерсташ ю алу,
Вайн ирсан дайина доь,
Ларйойла хьо везчу Дала,
Бусулба сан Нохчийчоь!»
 
Она пела, точно попадая в ритм, будто мы являлись одним целым.  От этого пения весь мой внутренний мир преобразился. Сердце забилось в бешеном ритме, легкая грусть, плавно переходящая в светлую печаль, медленно разливалась по всему телу. Душа моя неудержимо тянулась к этому мягкому голосу, а незнакомые слова доставали до самого сердца.
Это была молодая девушка. Просто стояла рядом с роялем и пела на неизвестном мне языке...
Я не понимала этот язык, но не чувствовала его чужим, с удивлением находя в его гортанных звуках что-то родное, пусть и забытое давно.
Продолжая играть, я смотрела на нее и, кажется, понимала, о чем она поет. Ее голос то смеялся, то плакал, а стройное тело певицы то гордо выпрямлялось, то печально раскачивалось.
Я закончила играть.
Девушка легким кивком поблагодарила публику, бурно выражавшую свое восхищение, и поспешила прочь.
Я пошла за ней.
– Простите, пожалуйста, я хотела бы спросить у вас…
Она не слышала меня.
Я нагнала ее и мягко положила руку на плечо.
– Я хотела спросить. Простите, что пошла за вами.
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Нохчи яц хьо? Суна туркойн мотт ца хаьа...
Я не понимала ее, а она, по всей видимости, меня.
– What language did you sing? (На каком языке ты пела?),- спросила я по-английски.
– And ,now I understand. In Chechen. Now I’m in a hurry, see you later. (A, теперь понимаю. На чеченском. Я спешу, если захотите, увидимся позже.)
– На чеченском? – удивилась я. – Как такое возможно? Откуда я тогда знаю эту мелодию?
Девушка ушла, видимо, она и впрямь очень спешила. А мне столько всего хотелось у нее узнать…
Наступал вечер, солнце садилось, острые капли осеннего дождя больно били по лицу, в такт мыслям, что били по голове.
Дверь нашего дома была открыта. Папа обнял меня, прижал мою голову к груди. Все сидели за столом. О фруктах никто даже не заикнулся, видимо, чтобы не огорчать меня. Я-то со всеми этими впечатлениями и не вспомнила о них.
– Что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь? – мама нежно прикоснулась рукой к моему лбу.
– Вроде температуры нет… У тебя что-то болит? Может из-за дождя, ты простудилась?!
– У нас были родственники чеченцы? – спросила я.
Папа с мамой переглянулись. Лица их вмиг побледнели, будто им сообщили весть о моей гибели.
– Почему ты спрашиваешь, дорогая? С тобой кто-то говорил об этом?
– Никто ничего мне не говорил, просто ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
Севен и Айше молча поднялись из-за стола и ушли в свои комнаты.
Папа с мамой то смотрели на меня, то в каком-то смущении отводили глаза. Не сказав мне ни слова, они удалились на кухню и долго о чем-то там говорили.
Я решила дождаться их прямо здесь, не поднимаясь к себе.
Вскоре появилась мама.
– Знаешь, Фатьма… – дрожащим голосом проговорила она и тут же запнулась.
Сделав глубокий вдох, она попыталась снова заговорить, но вдруг закатила глаза, как-то неестественно дернулась, колени ее мелко задрожали и стали сгибаться. Падая на пол, она попыталась ухватиться за меня, будто прося о помощи…
– Это было 14 лет назад. В нашу страну нескончаемым потоком шли беженцы, пытающиеся спастись от жестокой войны. Мы с папой нашли тебя на рынке. Ты сидела на холодном асфальте и плакала. Маленькая, беззащитная девочка… Мы не могли пройти мимо. Целых два года папа искал твоих родителей, куда только не писал. Тебе тогда не было и 3 лет. Слов твоих мы не понимали. Узнать, кто ты и откуда, так и не смогли. А когда через несколько лет все же узнали... Понимаешь, мы уже привязались к тебе... Ни я, ни отец твой, мы не эгоисты. Да, как только узнали, что ты чеченка, мы возобновили поиски твоих родителей, связались с властями, они тоже приложили не мало усилий... Но… Мы не могли тебе сказать, что ты не наша дочь и что твои родители стали жертвами войны в Чечне. Война не щадит никого, она забирает жизни людей. Ей неведомо, что люди просто хотят жить, просыпаться по утрам, целовать детей, готовить им завтраки и не бояться за их судьбу… Мне очень жаль, что в твоей жизни случилось такое горе. Аллах посылает нам испытания, мы должны быть покорны Его воле.
Рассказ мамы оглушил меня. Земля под ногами закачалась, в глазах помутнело.
Когда я очнулась, увидела над собой испуганные лица родителей… Да, приемных, но горячо любимых. И все равно… родных! Я была благодарна им за то, что они не оставили меня на улице и воспитали, как родную. И вместе с тем во мне было столько злости. На войну… На людей, допустивших ее… На весь мир… Но я сумела удержать в себе эту злость, чтобы она случайно не задела невинных...
Через год в составе туристической группы я поехала в Грозный. Там живут люди необычайной души. Они тепло встретили меня. Я слушала эту песню в Грозненском театре, где проходили выступления восходящих звезд чеченской эстрады. Сидя в зале, вспомнила, что именно эту песню я слышала до войны, по телевизору, у себя дома. Она сохранилась в моей памяти вместе с любовью к Родине.
На самом деле чеченцами рождаются. И каждый из этих детей гор остается чеченцем, куда бы ни забросила его судьба и какие бы испытания ни выпадали на его долю.