Рыболовный траулер “Нерей“ прибыл на промысел в Норвежское море. Рейс начался неплохо. После болтанки во время недельного перехода на море установилась более-менее благоприятная погода, и рыба ловилась хорошо. На этом судне работал в бригаде добычи высокий, молодой матрос Прибытков. Он с первого же дня взялся за работу с большой активностью и, можно сказать, с душой: чинил сети, подтягивал ваера, надевал крюки. Как у всех добытчиков, у него за поясом всегда был нож для отрезания концов веревок при завязывании прорех между ячеями трала. Не бегать же за ним в каюту каждый раз. За свое старание его даже похвалил капитан.
Прибытков возлагал большие надежды на этот рейс. Во-первых, надо маленькому сынишке сделать какую-то платную операцию, а, во-вторых, и самому тоже надо подлечиться в санатории после тяжело перенесенного вирусного гепатита. И потому матрос работал с подъемом. В соседней каюте жила официантка Рита, чернявая сорокалетняя женщина со стройной привлекательной фигурой. Она работала в салоне команды, где питались матросы и мотористы. За ней не против бы приударить любой из них, но она уже не одному нос утерла, вследствие чего у них ненависть сделала от любви один шаг назад. Один возвратит ей в амбразуру обратно тарелку, якобы найдя на ней крошки хлеба, и говорит “помой“, другой требует заменить треснувшую кружку на неповрежденную, а третьему не хватило вилки или ложки, и он торопит ее помыть посуду побыстрее, и тому подобное.
В числе ухажеров Риты был и молодой матрос Прибытков. Он поначалу заходил к Рите, как сосед, на чашку кофе, и покурить, но дальше простых шуток и обычных заигрываний дело не пошло. Прибытков надеялся закрутить с Ритой любовь до конца рейса, но он ей не нравился: слишком молодой для нее, белобровый, худощавый. Он был не в ее вкусе, и она решила еще приглядеться к другим претендентам на ее любовь. Пока у Прибыткова была водка, она уделяла ему внимание. Вечером однажды она зашла ко мне в амбулаторию и попросила снотворное. Я ей дал пару таблеток и сказал, что этот препарат у меня дефицитный. Она мне ответила: “Дам в первую очередь“. Я не стал уточнять ее слово “дам“: существительное оно или глагол.
Но главной причиной отказа Прибыткову был другой кандидат на место в сердце Риты. Им оказался рулевой матрос Суркин, высокий, чернявый, плечистый сорокалетний человек. Он вполне импонировал Рите, и она предпочла его всем остальным, вследствие чего хождения к ней матросов и мотористов с конфетами и шоколадками прекратились. У Прибыткова водка закончилась, и он стал Рите не интересен. Он болезненно перенес свое отстранение, и невзлюбил свою даму сердца. Теперь ему все не нравилось в ней: её черные длинные волосы казались ему накрашенной паклей, смуглявое лицо казалось грязным и неумытым, а голос казался похожим на мужской. Он перестал с ней здороваться. Поев за столом, он небрежно бросал ей тарелки через амбразуру в ванну для мытья посуды со словами “возьми, помой!“ и тут же поворачивался к ней спиной. Слышимый за переборкой каюты её смех ранее казался ему музыкой и веселил сердце. Теперь её смех, особенно когда он сопровождал низкий голос Сурина, вызывал в нем бешенство. Это бешенство усиливалось тем, что ему приходилось вставать на вахту в четыре часа утра, и он, ложась спать пораньше после ужина, никак не мог уснуть почти до полуночи.
И вот однажды он решил поставить Риту на место. Утром, позавтракав, Прибытков , как всегда, швырнув тарелку в окно амбразуры, сказал:
– Когда ты перестанешь хихикать до полуночи со своим хахалем? Ты что не знаешь, что мне надо рано вставать? Совесть у тебя есть, дрянь ты эдакая?!
– Отойди отсюда, Прибытков, и не оскорбляй меня. Ублюдок длинновязый. Никто тебе не мешает, сам подслушиваешь то, что у меня в каюте говорится.
– Было бы что подслушивать! Подобрали тебя на помойке, а тут ты себя королевой воображаешь. Попробуй еще раз помешать мне спать! – пригрозил Прибытков и пошел на палубу чинить трал.
В это время в столовую пришел Сурин. Он увидел в окне для посуды всхлипывающую Риту, и ему стало жаль её.
– Что случилось, Рита? – спросил он.
– Да вот Прибытков ругался, что, мол, я ему спать не даю, и оскорблял по-всякому…
– Сейчас я с ним поговорю, – ответил Сурин.
И не успела Рита остановить его, как он уже помчался по коридору на промысловую палубу. Ничего не подозревавший Прибытков сидел на небольшом пустом деревянном ящике и курил. Тут к нему подбежал Сурин и, с ходу схватив его за грудки, угрожающе закричал:
– Ты что Рите говорил, глиста? Из-за тебя она должна плакать, хамло? Я тебя за это, бля, в каждом углу давить буду!
Сурин тряс свою жертву во все стороны, но Прибытков, упершись обеими руками в челюсть противника, заставил его отступить. Однако, Сурин, разъяренный оскорблением любимой женщины, снова кинулся на её обидчика с угрозами и пеной у рта:
– Я убью, я задавлю тебя, мать твою так!
С этими словами Сурин схватил обеими руками длинношеего Прибыткова за шею и стал душить. Но тот тоже умел драться. Он ударил Сурина коленом между ног и резко заломил ему большой палец кисти.Тот от боли в паху и в пальце отпустил Прибыткова , но тотчас схватил ящик и кинул его в своего противника. Промахнулся. И опять более сильный Сурин схватил бедного Прибыткова за грудки, и стал бить его спиною об токарный станок. Но в своем исступлении он не заметил, как Прибытков выхватил из-за пояса нож и всадил ему наискось в руку. Сурин ощутил, как что-то кольнуло его в правую руку, и что-то теплое потекло по ней. И тут же почувствовал, что его правая рука стала слабеть. Он увидел кровь, а затем и окровавленный нож в руке Прибыткова, и инстинктивно зажал рану ладонью.
– Погоди, я с тобой ещё поговорю, пидор! А за нож ответишь, – пригрозил Сурин и поспешил в амбулаторию, оставляя за собой обильные следы крови.
Не успев позавтракать, я, услышав о ножевом ранении, срочно побежал в амбулаторию. По пути у двери, ведущей на промысловую палубу, стояла Рита и плакала со словами:
– Ну что за ублюдки-и…
Я открыл амбулаторию, надел белый халат и вынул из автоклава лоток со стерильными инструментами. В дверях показался Сурин, поддерживаемый буфетчицей кают-компании Ольгой, которая прижимала его рану чистым полотенцем. Оно было всё в крови. На локтевом сгибе имелась большая глубокая рана.
– Жгут давайте, доктор! – скомандовала буфетчица, якобы по правам лица, оказавшего первую помощь, и обиженная тем, что ранили защитника женщины. – Ни во что не ставят женщин, а мы ведь все с высшим образованием. А ходим в море потому, что у нас нет мужей, которые бы нас обеспечивали…
– Не нужен здесь жгут, – сказал я, увидев, что из раны текла темная (венозная) кровь. – Тут нужно только придавить рану.
Я сложил вчетверо стерильную салфетку и придавил ею рану. Затем достал гемостатическую губку и наложил ее на рану, а сверху придавил салфеткой. Кровотечение тут же прекратилось. Буфетчица, желая показать свое участие в помощи, продолжала давить на салфетку с губкой. В дверях показался старпом. Он хотел что-то спросить у раненого.
– Выйди отсюда! – закричала на него буфетчица, прижимая наложенный мною раневой тампон.
Старпом опешил и сделал шаг назад, закрывая за собой дверь. Он посчитал в этот миг буфетчицу моим ассистентом. Мне не понравилось, что она, прикрываясь медициной, командует старпомом, и деликатно отстранил ее от помощи мне:
– Уходите отсюда, Ольга Ивановна. Ничего тут держать уже не надо, а у вас своя работа стоит.
Буфетчица удивленно посмотрела на меня, потом сказала: “Ах, да“ и вышла из амбулатории. Старпом тут же вошел в амбулаторию и спросил у пострадавшего: “Это Прибытков тебя ранил?“ Получив утвердительный ответ, старпом, извинившись, со словами “это всё, что я хотел узнать“ вышел в коридор.
– Почему это буфетчица так неуважительно на него закричала? – спросил я у Сурина, вдевая шелковую нить в ушко хирургической иглы, зажатой иглодержателем.
– Да у них такое бывает. То целуются, то ругаются.
Мне стало смешно: вспомнилась поговорка “милые не ссорятся, а тешатся“. Я наложил на рану швы и сделал перевязку. Больной ушел.
Через неделю швы были сняты. Рана зажила первичным натяжением. На ее месте остался тоненький розовый след.
А над головою Прибыткова сгустились тучи. Судовая администрация решила списать его с судна “за поножовщину“. В море нельзя драться ножами в связи с возможностью при этом нанести смертельно опасную рану в условиях отдаленности хирургических клиник. С этой стороны Прибытков, конечно, не прав. Но, с другой стороны, все-таки мне жаль его. Ладно, пусть оскорбил словесно Риту… Так пусть пожаловалась бы на него администрации судна, и он получил бы по заслугам. Так нет же! Решила пожаловаться своему мужчине. А тот уж, конечно, решил проявить рыцарство, будучи физически сильнее. А Прибытков применил против него нож, хотя это недопустимо, в порядке самозащиты. А что же он должен был ждать, пока его инвалидом сделают? Защитился, как смог, от более сильного противника, уравнял свой физический недостаток, не повредив противнику внутренние органы.
На доске объявлений появился приказ капитана о списании с судна матроса Прибыткова за нанесение ножевого ранения матросу Сурину. А матросу Сурину за самосуд вынесен строгий выговор. Официантке Рите, главной движущей причине конфликта, не вынесено никакого наказания.
С тяжелым сердцем покидал матрос Прибытков траулер “Нерей“. Для своего оправдания он пришел ко мне за справкой о побоях, нанесенных ему матросом Суриным. Я выдал ему эту справку. Надо же будет человеку как-то оправдываться в отделе кадров, при просьбе отправить его в следующий рейс. Ведь ему надо заработать денег на операцию сыну и для своего лечения в санатории. Мог бы доработать рейс до конца, да вот не вышло из-за несостоявшейся любви, которую они, два матроса, кстати, оба женатые, не поделили.
- - - 2005 г.