— Земле вождь,
Змее дождь.
Верните людям волю
И советскую долю!
— Это что, заклинание? — Закономерно спросили его, потому что так оно и выглядело, бывшего и сегодняшнего советикуса, так и не сумевшего расстаться со своим прошлым, которое для него стало лучшим, чем сегодняшнее настоящее, без какой-либо надежды на будущее. Потому и призывы вернуть из его уст.
На что прагматик, реалист и юморист одновременно закономерно ответил, что вождь в земле вполне терпимо, да, ведь и земля всех стерпит. Только вот, не уточнил, какой именно вождь, потому что один и точно в земле, которого земля таки терпит, а народ — нет, но уже за малым исключением, а всё больше — нет, потому что начинает прозревать. А второй, какой уже век, как мамонт, застывший в ледниках, лежит в склепе, который назвали мавзолеем. Но мамонта хотя бы искали, по косточкам собирали, чтобы потом историю из костей, правда, уже не только мамонта, собрать в единое целое, в единый жёсткий кулак, которым ударили потом по всему человечеству разом, сказав ему, что так и было, были мамонты и был тот, что лежит в мавзолее, но которого не искали, а как самую лучшую кандидатуру на историческую данность, упаковали, как мамонта, которого может быть, в реальности- то и не было, ибо какие кости к каким приставляли, не известно даже ни одному археологу или палеонтологу, как на примере пилтдаунского человека, у которого подбородок оказался не пойми от кого вообще, но только не от него самого любимого, что более, чем показательно для всей истории человечества и того мира, в котором оно пребывает тоже не понятно, какое столетие и какой век на самом деле.
Тем не менее, призывы вернуться туда, откуда недавно вышли, звучат всё громче, чем хуже становится настоящее, тем больше они не умолкают.
И потому на заявление о том, что вождь в земле вполне терпимо, последовало нечто невразумительное, но угрожающе разумное на предмет, а не вернуться нам в СССР, где живой и невредимый из склепа восстанет Ильич, и уже не в качестве мумии, встанет на броневик, ибо нам так этого в сегодняшнем настоящем не хватает, что готовы этот броневик утащить даже в своё непонятное никому будущее, и стать там, не как гости из будущего, а как гости из настоящего, сказав, почти произнеся речь, которая в своём зачатке прозвучала бы так:
"Всевышний, наказывая нас за вавилонскую гордыню, которая сродни нашей постперестроечной натянутости, вплоть до Великой Октябрьской Революции, провел нас через несметное количество испытаний, главными из которых являлись цивилизации античной Греции, Ренессанса, Французской коммуны, и что не менее маловажно, русской прозы XIX века, обострившей чувство справедливости у наших предков до нестерпимости, что и привело к победе ВОВ.
Следовательно, до подписания самого предательского, преступного соглашения истории, никогда ранее человечество не двигалось в обратном направлении, наперекор естественному эволюционному развитию.
Отказ от советского пути развития в нашем постбеловежском контексте, есть возвращение в обратную сторону: от социализма к капитализму, от единства к разъединению, у которого априори не может быть будущего."
— Этот путь в никуда! – Закончит автор, почувствовав себя Лениным на броневике, не важно уже каким, живым или мертвым в качестве мумии.
Короче всё это означало одно: А не достаточно ли, пожили мы уже в постбеловежской неволе, несправедливости, и беспредельности?!
Не пора ли вернуться в родные пенаты, в наш всеобщий СССР?
Только вот для кого конкретно этот СССР общий, для кого он, те самые родные пенаты, из которых многие даже не выходили, потому что и войти не успели, появившись в 90-х на этот свет, да и те, кто чуть раньше оказался на этой земле бренной, для них тоже СССР и жизнь в нём, это та самая история про волосатого мамонта, застрявшего в ледниках, как и тот, кто до сих пор, как мамонт, в склепе лежит.
И потому тот, для кого это частично или чуть больше историей оказалось, тот самый СССР, заметил:
— Не для того мы разрушили «тюрьму народов», чтобы теперь позволить кому-то заманить нас обратно.
По всему видно, он что-то даже знал, раз сказал о тюрьме народов.
Но знакомый прагматист, реалист и юморист в одном каком-то лице, снова заметил:
— В одну и ту же реку дважды вступить нельзя, да и не нужно.
Действительно, а зачем? Если чуть не утопли в той реке всей страной, в которой некоторым было просто очень хорошо, а кому-то как-то не очень.
И тут снова началось то заунывное про Вавилон и прочее, про цивилизованную античную Грецию, и, не успев начаться, закончилось, и даже не успели дойти всей Парижской коммуной, выйдя из Ренессанса до того будущего, двинувшись обратно от капитализма к социализму, как было сказано, что это ваше мнение — счастливо оставаться!
Не поняв ничего, потому что ещё и не дали закончить, не только дойти, автор только и смог что сказать:
— В смысле?
Что больше уже напомнило хороший анекдот, начиная с призывов, потом про Вавилон и незаконченную увертюру, хотя нет, законченную тем вопросом, «в смысле?»
А в том смысле, что есть и иное мнение, услышанное недавно от самого честного человека в этом мире, сказавшего о том, что бывшие советские люди никто нибудь, а уроды, потому что всю жизнь жили во лжи и привыкли лгать и лицемерить, потому и уроды, и это без учёта, что сказавший это сам родился и вырос на Западе, где как подразумевалось и жили люди, а не уроды, и он был одним из них. Из тех, кто, вечно держа за пазухой камень, улыбался тебе белозубой улыбкой и спрашивал: Hоw are You, когда на самом деле, это была одна только принятая красивая мина вежливости при плохой игре, и хавай, не хавай, а ему плевать, хау у тебя, ему важно, хау у него. Как и любому нормальному человеку, важен сначала он, а потом может быть те, от кого он зависит, от кого зависит то, чтобы у него было всё о, кей, и это нормально, это вовсе не уродство в борьбе за выживание, за лучшие условия жизни, улыбнуться и соврать, потому что если скажешь правду, то можешь и впрямь стать уродом, получив за эту правду в морду и оставшись без зубов. Без тех зубов, которыми ты, улыбаясь, показываешь весь свой оскал человеческий, и это тоже нормально. Нормально для того, кто назвал всех советских людей, став одним из них однажды, уродами, но записав себя в западники и в капиталисты, и как видно, в люди. А ведь российский режиссер Балабанов всё сказал в своём фильме «Про уродов и людей», показав напоследок, какие на Западе не уроды, такие же уроды, как впрочем, и везде, без деления на советских или ещё каких уродов и людей. Потому что сначала они всё же люди, а потом и иногда уроды, это уже как карта их жизни ляжет, так и будет. А людьми, борясь за свою лучшую жизнь, они всегда останутся и будут потому и лгать, и лицемерить, и стучать на соседа, если от этого его собственная жизнь наладится, да, хотя бы грохот за стенкой поуменьшится, не дающий спокойно жить и спать, и улыбаться будет, думая о тебе плохо, но зная при этом, что уродом физическим стать не хочет.
И потому один продолжит цитировать стих Есенина «Бакинец» про 26 бакинских комиссаров, прославляя их подвиги, а другой говорить, что это панегирик палачам Азербайджана и удивляться тому, что среди защитников СССР преобладают отпетые лгуны и хамы, даже зная ответ на такой вопрос, поставленный самим собой и перед самим собой, говоря: «Я ответ знаю. У "рая для Шариковых" других приверженцев просто не бывает».
На что законно услышит, что про политику тех лет по другому и говорить нельзя, только на языке шариковых, потому что, ещё и сами из шариковых.
У одного, того, что 70-го года рождения, от злости и обиды слюни будут течь так, будто Союз у него всю жизнь отнял, хотя не один он там жил, в том прошлом, историческом прошлом из учебника про мамонта, на которое он кидается так, будто это тот кусок мяса, которого его именно тогда и лишили, но выглядеть он будет не менее нелепо, чем приверженец той системы, которую не вернуть, но в которую звучат призывы вернуться. Просто это люди, и возможно уроды, но уже по другой причине, а не потому, что кто-то из советов, а кто-то с Запада и за Запад.
12.09.2019 г.
Марина Леванте