С кулаками, сжатыми до побелевших костяшек, Витька Бусыгин вбежал в барак. Сидевший на вахте дневальный Колян Иванов, он же Шмыга, ничего не успел сообразить, как получил сокрушительный удар в переносицу и, свалившись вместе со стулом на пол, лежал и не подавал признаков жизни.
– Сука ё баная! – смачно харкнул Бусыга в окровавленную рожу "вахтёра".
Утром на проверке Бусыгу по громкой вызвали в дежурку. Жена на свиданку приехала. На короткую.
Свиделись – улыбнулись. Поговорили о том – о сём. Детишки, делишки, и всё такое. А в конце свидания жена и говорит:
– Тут письмо от твоего друга получила. Пишет, ты ему мои фотки показывал. Ну и понравилась я ему сильно… В общем, в любви признаётся… Говорит, ты меня не достоин…
Дальше Витёк слушать не захотел. Покраснев от злости, бросил сквозь зубы:
– Ну и как зовут этого… друга?
– На конверте написано – Николай Иванов, двенадцатый отряд…
Из комнаты свиданий Бусыга выбежал, даже не попрощавшись с женой.
…А три дня назад, вернувшись с промки, Витёк заглянул в тумбочку и не обнаружил фотоальбома. Жена недавно в посылке прислала. А там вся память. Дети, тёща, мать, свадьба… Поднял кипеш. Весь барак крысу искал. Не нашли.
Кроме близких, никому эти фотки не показывал. Тем более дневальному! Какой ему вязаный близкий. По жизни не положено ему показывать. Пусть ему другие вязаные показывают.
– Ну, и чо теперь с ним делать? – кричал Бусыга, стоя над приходившим в сознание Шмыгой. – Да я его, гондона, прямо щас зассу!
Смотрящий за бараком Каретный приказал отволочь Шмыгу наверх, в секцию, "на базаргу́".
И только мужики принялись тащить крысу для решения его судьбы, как в барак заскочили менты и поволокли всех в дежурку.
Менты Шмыгу спасли. Спрятали по соображениям безопасности, а потом и вовсе перевели в другой лагерь.
А Бусыгу закрыли в штрафной изолятор на пятнадцать суток. За драку. После ШИЗО фотографии ему вернули.