В стене гостиной торчит огромный безобразный гвоздь.
— Откуда? — спросила я у него.
И он рассказал.
...В то время у меня было две женщины, такое случается, параллельный роман. Они были не отличимы друг от друга настолько, что одной я подарил колечко с обещанием никогда его не снимать. Приняв подарок, она долго всхлипывала от счастья, ожидая предложения руки и сердца. А я, встречаясь с ней, теперь знал, что это Марина, а вторая, оставшаяся неокольцованной, Оля. И не боялся запутаться.
Потом я научился различать их, а теперь уже не перепутаю никогда. Марина говорила спиной, она жила спиной, ни у кого не было такой чувствительной спины, как у неё. Но жениться я решил на Оле, мы уже подали заявление, и вдруг ко мне в гости заявилась беременная Марина.
У нас был праздничный ужин накануне свадьбы, за столом восседали Олечкины родители, живописно держась за морщинистые руки, готовые нас благословить. Я, разгорячившись и сняв пиджак, говорил тост, когда раздался звонок, и в дверной проём протиснулась Марина со своим огромным пузом. Она прислонилась к стене, окольцованную руку положив на круглый вздымающийся живот, и долго не могла отдышаться.
— Кто это? — громко прошептала моя дура-невеста, хотя чего тут непонятного, когда к мужчине приходит беременная женщина. Вряд ли соседка за луковицей заглянула.
— Говорят, у тебя скоро свадьба? — спросила Марина.
— Помолвка, — ответил я, залпом опрокинув стопку. — Тебе алкоголь нельзя, наверное?
— Да, — пробормотала Марина, опускаясь на стул, который ей машинально уступил мой будущий тесть. — Мне нельзя.
- Лимонадику хотите? — засуетилась Олечкина мамаша.
— Нет, спасибо, — Марина отдышалась.
Теперь она смотрела на меня снизу вверх с укором, который неплохо получается у беременных женщин и больных людей.
— Марин, ну какой из меня муж? Ты же знаешь, я и гвоздя вбить в стенку не сумею, — пошутил я, подмигнув присутствующим. Никто не поддержал мою шутку, кроме невесты, которая заулыбалась слабым эхом вслед за мной, и я оценил это предательство, её готовность пойти до конца и принять меня в любой подлости без остатка. Эта черта не исчезла. Она сохранилась в моей жене до сих пор и стала тем железным стержнем, на котором держится наша совместная жизнь.
— Гвоздя вбить не сумеешь? — переспросила Марина, поднимаясь со стула и глядя на меня в упор. С неожиданной для ее неуклюжего тела быстротой, она метнулась в кладовку, где я хранил инструмент. Раздался грохот, но никто не пошевелился, боясь посмотреть, что там случилось. Но ничего страшного не произошло. Просто упали все инструменты.
— Тогда смотри, как это сделаю я, — Марина вернулась с молотком и огромным гвоздем, ржавым и кривым, не знаю, где она его нашла. Кусая губы, она огляделась и, размахнувшись, одним ударом всадила гвоздь в стену. Потом, резко обессилев, уронила молоток, который упал ей под ноги, и, постояв минуту, ушла. Последнее, что я видел — её вздрагивающую спину, ничуть не изменившуюся, такую же хрупкую несчастную спину, какая была у Марины всегда. Она рыдала спиной. Дверь захлопнулась, но гвоздь в стене остался навсегда.
-И ты не пытался его вытащить? — удивилась я.
— Он крепко застрял. Жена хотела вызвать мастера, но я не позволил. Маринка тогда словно вбила ржавый гвоздь в нас обоих, и эта связь оказалась крепче, чем тоненькие золотые колечки, которым мы обменялись неделей спустя в загсе.