- Дозанулась, - нараспев повествовал боярин Ведрищев, надкусывая острыми зубами с брюха рыбку божию салакушку, закатив глаза к закопченному потолку трактира, стараясь не замечать лихорадочно блестевших в полутьме заведения глаз его неизменного в глупости сотоварища сотского рейтаров Кошачьей чети Афоньки фон Шлиппенбуха, что, затаив дыхание по йогам и ни на йоту не сомневаясь в благомудрости поросшего диким волосом собутыльника, сидел напротив, злоумышленно ерзая задом по щелястой осиновой лавке, - касатушка наша, врезалась этаминалом и кони двинула. С концами, - веско добавил Ведрищев, истомно потягиваясь и швыряя требуху водного жителя, сожранного только что, в темный угол, где пировали молча и жутко сальные пупы и приблудные ярыжки, альпийской жестикуляцией и хитро издаваемыми горловыми звуками притворяясь коренными тирольцами, от дедов поселившихся на Кукуе.
- А откудов ты все это, Кокий Пармяныч, знаешь ? - коварно вопросил Афонька и пригнулся к нечистому столу с живорыбными потрошками наскоро приуготовленных хозяином трактира толстых и гнусных старух Лариной и Петровской, вспрыснутых недобро красным уксусом и красной же ртутью, контрабандно и в нарушение всех ООНов доставленной коррумпированными сотрудниками КГБ ночью.
Боярин усмехнулся и рукоятью чекана показал на свое оттопыренное ухо, самым кончиком опасливо выглянувшее из - под околыша собольей шапочки. Мол, зри сам, человечишко зряшный, гаер кулий и паупер общественных дискуссий, с самого вот с утра приникал ухом к выдумке ненашенской, вслушивался, потея, в закордонные вражеские голоса, энтээсовскими переливами нездешних напевов раскрывающих тайны, от коих бросало в дрожь и хотелось убить наместника Рогожской заставы, ампутированным по краям туловищем прячущегося от народного гнева во тьме полосатой будки будошника, а уж когда соизволил дать интервью из сумасшедшего дома сам Иван Яковлевич, то вскакнул Ведрищев на подоконник и закричал в сырой туман Кукуйской слободы слова неподобающие и оппозиционные, потребовал у себя спокаяться и выйти на площадь, растлевая красочным плакатиком недоразвитый ум спешащего на перекладных Алексашки Меншикова.
- Ты чего, боярин ? - остановив пинком в бок кучеру кибитку, поинтересовался Ингерманландский губернатор, удерживая наотвес голландскую трубку фарфоровой фабрикации. - Никак бунтуешь ?
- Доколе ? - выл с подоконника Ведрищев, сокращаясь и никшни.
- Навсегда, - хохотал ротастый Меншиков, оправляя холеной рукой кружева венгерского камзола. - Пшел, - тычкнул от пистолем кучера и умчался вдаль.
Вдали тогда неспокойно было. Смеркалось. Прямо посередке вдали сидел в чорной машине Кевин Костнер и думал о многих вещах, успевая кивнуть согласно невидимому приятелю, нашептывающему кощунство и воля к сопротивлению, рассмотреть вприщур мелькнувшие обочь лиловые кальсоны Деми Мур, снятые наживую с удушенной ремешком витым Чулпан Хаматовны, отхлебнуть рому с колой из запотевшего картонного стаканчика, затянуться добрым гашем, предупредительно поднесенным с прибором невидимкой, кашлянуть и перднуть, поминая плохими словами всех евреек мира, потрогать мизинцем кожаную обивку автомобиля и возмечтать о рюмке водки, чтоб, сука, колом вошла, запьешь ее пивом и сядешь на корточках у забора, сплошь исписанного кириллической азбукой, этим ужасающим признаком унтерменшского племени, выродившегося до мхов и лишайников.
- Ты, Кевин, не осуждай, - обратился с величанием к непонимающему по - русски американцу Алексашка, умственно решая : содрать с его кожу или обождать, пока седьмая не нарастет, - а войди в понимание. Тута ведь как ? - спросил Меншиков и сам же ответил : - Тута климат такой. И сам не хочешь, ан не получается человеком быть, пребываешь отечески и первобытно восточным славянином, а они говноеды. Говноеды ! - закричал Меншиков, содрогаясь от ненависти к себе самому.
Он потерянно махнул рукой и возвернулся вобратку. Что ж поделать - то, если сам царь Петра не сумел произвесть лихого кавалергарда в немцы.
- Наливай и пей, - предложил Ведрищев с подоконника вернувшемуся Меншикову. - Зиму встречай, Губерниеву на радость замерзнет пара сотен бездомных, но он на лыжах с горочки махнет. А потом весна придет и замитингуют олени, затокуют блоггеры и зашуршат конфетными обертками теннисистки.
- Короче, жизнь продолжается, - вклинился в беседу Афонька, подмигивая обеими глазами.