Горькое впечатление. Маленькая, с рваными космами чёрных волос, худая и кривая. Одно плечо выше другого, будто тянет что-то к земле. Не здорова. Беспокойна. Глазами стреляет, словно в кожу впиться хочет. Может, так оно и принято у шаманов – обычных людей среди них не бывает, но ждал я другого.
Ноги у меня болят, колени. Чертовски портят жизнь. Я бы побежал, да и шагу ступить нормально не могу. Доктора, деньги, операции – всё одно да с тем же результатом, боли не уходят, прижились, впились, кажется, в самые хрящи. Жена потащила на Байкал. К шаманке, которая исцеляет. Глупости, конечно, ерунда, но что ей докажешь, этой женщине. Согласился, лишь бы успокоить её, дать понять, что не сдался. А самому выть хочется, потому что больно и обидно. Спортсмен. Калека. Всю жизнь бегал, рвался дальше, быстрее. Так тяжело добивался побед и так легко всё потерял…
Поезд длинный, задумчивый, долго тянет нас вдоль водной махины, мол, вот, смотрите, час почти едете, а всё один берег охватить не можете. Байкал тоже молчит, блестит на солнце боком и холодно глядит куда-то вглубь себя. Словно и нет вокруг него ничего – ни нас, ни длинной вереницы вагонов.
Встречают нас радушно. Ну ещё бы – денег заплачено немало. Хотя, говорят, шаманка денег не берёт. Зато берут ребята, что водят к ней. Собирают небольшую группу из таких же сломанных и покалеченных, кто внутри, кто снаружи, да ведут куда-то к морю-озеру.
Вот и сидим теперь на берегу, смотрим, как ворчит, разворачивается старый Байкал, как кидается волнами, гонит прочь. Спиной к нему у самой воды стоит шаманка и кривой своей фигурой загораживает садящееся солнце. К ней подходят по одному, шепчут что-то, просят, а она кусается глазами, не улыбнётся, не покажет сочувствия. Холодная, как озеро, словно из него и вышла.
- Что у вас?
Одежда на ней национальная бурятская, золото на голубом, на поясе бубен, верёвочки и кошельки. Смотрит на меня строго, словно учительница на провинившегося ребёнка. Жену со мной к себе не подпустила, та стоит позади, волнуется, но ближе подойти не осмеливается.
- Колени.
- Вижу, что колени. Из-за коленей приехали? Я не врач.
Вот и всё. И чего ради, правда, ехал. Сделать вид, что посоветовала чего, чтоб жену успокоить? Та вон извелась вся. Делаю шаг в сторону, чтобы видно было только мою спину, хочу попросить, чтобы притворилась, что учит меня чему-то, может, колдует, но язык почему-то не поворачивается. Шаманка внимательно меня разглядывает, следит за каждым движением, обыскивает чёрным колючими глазами. А я не хочу ничего говорить, боюсь, дрогнет голос и выдаст моё разочарование. Не верил, нет, но всё же… ждал чего-то от этой встречи.
- И ничего… сделать нельзя? – голос всё же пропадает разок.
Шаманка молчит, в закатных лучах глаза её становятся совсем бездонными, полными странной силой.
- Я не лечу ноги, не отращиваю заново руки, не возвращаю ни слух, ни зрение. Это никто теперь не делает.
- А что тогда делаете? Что вон им всем сказала? Что-то же сказала, они такие же, как и я.
Шаманка смотрит на людей позади. Кто-то из них разглядывает нас, кто-то взволнованно обсуждает всё, что услышал здесь. Под ногами их тянутся чёрные тени, убегая к потемневшим деревьям. Солнце почти зашло, и ветер, тревоживший Байкал, только разрастается, гонит большие серые волны, недовольный.
Мне холодно, ноют ноги и затекла рука, которой держу трость. Шаманка снова смотрит на меня, подходит ближе и легко касается рукой моего лица. Мягко, заботливо, отчего внутри всё вздрагивает и ноет.
- Не из-за ног ко мне приехал. Не они тебя тревожат. Колени пройдут, будет доктор хороший, будет время. Тебе бы сил, чтоб дождаться. Чтоб смириться.
Невольно сжимаю губы, сдерживая внезапные слёзы. От её скупого участия, от лёгкой, едва ощутимой нежности прорывается, лопается внутри моё собственное горе, которое прятал всё время от родных и близких. Резкие, горючие боли не сравнятся с тем, что хранится на сердце.
Кем я был? Кем теперь стану? Без здоровых ног, без возможности вернуться в спорт, без перспектив в какой-то другой профессии. Отдав столько лет, столько сил бегу, получаю травму, из-за которой всё ломается в один миг. Нужен ли я теперь? Жене, семье, самому себе?
А шаманка молчит, давая мне время утереть намокшие глаза. Глядит в упор, разрывая упорно стены, за которыми прячутся мои страхи.
Солнце почти исчезает и темнеющее небо разливается чернотой, смешивается со своенравным Байкалом, не признающим никого и ничего вокруг. Могучее озеро не видит и не слышит моего маленького горя, поглощённое самим собой. Что ему люди? Ничтожные, неощутимые, быстротечные.
Неловко. Тихо.
Сзади мнётся жена, готовая бросится на подмогу. А я, как ребёнок, жду утешений от этой маленькой колючей бурятки.
- И что? – голос немного дрожит. – Что теперь?
- А чего хочется?
- Жить. Жить хочется. Нормально. Не быть обузой, не быть…не знаю…
Как объяснить, как рассказать? Чтобы наколдовала, нашаманила хоть кусочек простого счастья? Я не знаю таких слов, да и не высказать словами, что за тугой комок засел внутри и не даёт покоя. Из-за которого не идёт сон, не выходит искренняя улыбка. Да что там боли, боли всё равно когда-нибудь пройдут, а вот с душой что делать?
Шаманка впервые за всё время поворачивается лицом к воде. Последние капли света ложатся на её строгое лицо и пропадают в тенях.
- Умойся в Байкале. Ему что твоя беда, что моя – всё одинаково незаметно. Растворит, разнесёт. А ты дальше пойдёшь. Медленней, чем раньше, неуверенней. Что-то не будет получаться, что-то не так будет, как хочется, но всё, чего достигнешь – всё твоё, всё с тобой останется.
Тьма окончательно окутывает землю, холод пробирается под одежду, кусается, хватается ледяными пальцами за шею. Я не замечаю, как шаманка уходит, как прижимается ко мне жена. Позади разводят небольшой костёр. Люди толкаются вокруг него, возбуждённо перешёптываются. У всех теперь есть небольшое напутствие, лучик, по которому можно выйти из навалившейся на душу грусти. Шаманка стоит у костра со всеми, робко улыбается, в полутьме пытаясь скрыть кривизну плеч.
У всех есть собственное горе, своя боль.
Я разворачиваюсь и, хромая, подхожу к воде. Волны шумно накатывают на берег, рассказывая о сварливости древнего озера. Байкал холодом обжигает руки и лицо, по шее затекает под одежду, горит на груди и спине. С водой смываются и слёзы. Озеру всё равно на моё несчастье, оно живёт по собственным законам, величавое и необъятное.
Байкал легко принимает мои слёзы, растворяет их в своих водах. Ему меня не жаль, ему не жаль шаманки. Но от этого становится легче. Перед его величием все равны. И боль людскую озеро берёт молчаливо, очищая небольшие наши души, делясь своей холодной силой.