Три музы
Три подруги, Тамара, Ирена, Ирина встретились, как всегда, в пятницу, в восемнадцать часов восемнадцать минут на Ратушной, где в брусчатке вмурован круглый камень географического центра города, от которого ведется отсчет расстояний на все четыре стороны. Они не знали, что эта точка имеет свою латитуду и лапитуду, как и все пункты на земле; их больше волновали болевые точки личной жизни, которые к шестидесяти нашли свои места, словно звезды на небе. И еще они не знали, что через несколько шагов их найдет он.
От площади их путь традиционно пролегал в кафе, которое раньше называлось «Москва», мимо книжного магазина, и в его витрине подруги увидели его. С седой бородой, в черных очках, в милитаристской кепке он красовался на обложке сборника стихов. Не узнать его было невозможно, даже спустя столько лет, этот характерный поворот, как он любил повторять: «Tern your fucking head», головы в сторону солнца, которое отражалось в его лице, серебрило поросль его бороды.
Не сговариваясь, подруги купили по экземпляру, в кафе, отключив мобильники, зачитались, а прочитав от корки до корки, замерли, повторяя про себя посвященные строчки. Каждой было что вспомнить об авторе, который пропал, о котором ничего не было известно, будто бы умер совсем, а вот нет. Воскрес, и именно в то время, когда уже годы в разводе, взрослые дети по заграницам, а все мужики - козлы.
Тамара, молодая жена успешного режиссера народного театра, городского массовика-затейника познакомилась с ним, когда пригласила в гости преподавательницу музыки, пианистку Маю Николаевну с ухажером Юрием, которые и привели с собой столичного журналиста отраслевой многотиражки, приехавшего в провинцию в командировку. Вечер в уютной квартире при свечах, с ароматным кофе и коньяком прошел так себе, хозяйка устроила его от скуки, супруг на гастролях, а зимними вечерами и вовсе тоска.
Пианистка с ухажером ушли, оставив гостя посидеть, и Тамара принялась его развлекать, про себя обрадовавшись пофлиртовать. Выросшая в приличной семье, опекаемая с детства старшими братьями, она получила бухгалтерское образование, была примером для подруг, ее ранний брак с режиссером, который был старше, был не столько по любви, сколько по стечению обстоятельств. Словом, страсти Тамара не испытала, а тут, журналист, коньяк, приглушенный свет торшера, она распоясалась.
Сначала Тамара показала гостю семейный фотоальбом, было интересно, как он оценит супружескую пару. Потом свой девичий альбом, в котором пляжные фото; было волнительно наблюдать заметное смущение журналиста. И, наконец, интимный альбом, сквозь папиросную бумагу листов которого проступила эротика, которую Тамара объяснила повышенной чувственностью. Это подтвердилось после первого же прикосновения, поцелую в щечку, в шейку, в ушко, а в губы она целовалась, как в последний раз. Открывшая утром гостю дверь, Мая Николаевна насчитала на его шее три засоса, отправила в ванную, выдав чистое белье и рубашку Юрия.
С тех пор Тамара стала его любовницей по выходным. Юрий забирал ее в свой зеленый жигуленок, в столице у него жила сестра, были какие-то дела, да и от Маи Николаевны требовался отдых. Тамара вспархивала в его холостяцкую квартиру прямо в объятия, высыпала на стол загодя приготовленные кулинарные сюрпризы, примеряла подаренные обновки, и в них же валилась в постель, из которой они почти вылезали до воскресного вечера, когда, как почтальон, который всегда приходит вовремя, не являлся Юрий, кучер повозки с однозвучно звенящим колокольчиком...
Прочла «На окраине Нарвской»:
Удивительно просто
Обрывать лепестки на обоях,
Чтоб не кончилось детство,
Разом, вдруг, для двоих, для обоих,
Разлетелись, как листья,
Провожавших последних приветы,
От вокзала так быстро
Отправляется прошлое лето...
В сентябре в первый класс,
Чай несут коридором суконным,
Обжигаясь, меж нас,
Ты скажи, где сойти нам с пути,
Не приносят цветов
Проводницам последних вагонов,
Прямиком не пройти
До конечной по жизни перроном...
За Гераськой был дом,
Ни дворца, ни театра не стало,
Где мы были вдвоем,
Нам всего, как всегда, было мало,
Открывался альбом
С папиросной бумагой шуршащей,
Все рассказы потом,
Остальное, наверно, не страшно...
Развели все мосты
Ленинградского медного бала,
Позавидуешь ты,
Что не в руки невесты букет,
На Неве гололед,
А на Пушкинской тысячу лет,
То прохожий пройдет,
Кто уже зарядит пистолет...
Я вернусь не за тем,
Что на завтра на утро оставил,
Тает снег хризантем
На развилке попутных следов,
Это было не с нами,
На окраине Нарвской заставы,
Речки льда замирание
С наступлением больших холодов…
Посмотрела дату. 2019. Написал через тридцать лет.
Расстались потому, что он решил не разрушать семью режиссера, который стал директором Таллиннского дома кино.
Ирена работала парикмахером в типографии Дома печати, всех знала по головам в прямом смысле слова, во время стрижек, укладок, выслушивала клиентов и клиенток, набиралась мудрости, и поражалась, какая же она дура несчастная, родила дочь, развелась, и совсем одна; кто нравились, - женатики, кто нет, — лысые с цветами, и пятьдесят копеек на чай. В столовой обедала с курьершей молодежной газеты, та тоже родила, развелась, теперь маялась аналогично. И та показала его, журналиста ЭТА-ТАСС, который по ее мнению был хорош, ухожен, элегантен, и был холост. Ирена присмотрелась, пора бы ему постричься, решила она, и проходя мимо с подносиком с пустой тарелкой, как бы из производственной необходимости, пригласила.
Как закончилась эта стрижка. Он пригласил ее в ресторан, весь вечер они порция за порцией поглощали специфическую закуску Беф а ля татар, или фарш по-татарски; cостав: филе говядины, соль, перец чёрный молотый, перец красный молотый, лук, желток и пили «Зубровку». В ее квартире они сели на диван смотреть телевизор, из ванной она появилась в легком халатике, который легко распахнулся, и под утро скрутился жгутом у нее на шее. На работу они ехали на ее белом жигуленке в гололед, ночью, после дождя, ударил мороз, Ирена, тем же голосом, что и ночью, орала, что у нее лысая летняя резина.
Он переехал жить к ней. Вместе они проводили в первый класс дочь, которая жила у бабушки. Дом печати с восхищением следил за переменами в Ирене, которая и прежде была жизнерадостной хохотушкой, но теперь светилась, как весеннее солнышко. Она провожала его в Москву в командировки, но ни разу он не взял ее с собой. Ревновала, сердцем чувствуя, да что у него там кто-то есть. А когда по турпутевке уехала в Болгарию, назначила присматривать за дочерью подругу, с которой у него тоже случилось. Подруга призналась, надеясь, что Ирена его выгонит, а она его примет.
Нашла:
Я знаю, уже засыпаешь,
под голову руку кладя,
Все помнят, как стала родная
тем утром того февраля,
На коммуналке огромной
колеса настройки крутя,
Кто в голос за перестройку,
тот пасхою за царя,
В получку навзрыд похоронки,
с кулачных на плечи гробы,
Поребрик полтинника звонкий,
По ребрам цепом молотьбы,
Шли цугом строкой катафалки,
Устойчивый снят урожай,
Кому на могилу фиалки,
Кого под кремлевскую в рай,
Не время приходит за нами,
Веками казенником век,
В стволы досылают рабами,
Чтоб залпом на свет человек,
Законы преступлены всуе,
На брудершафт рождество,
Молебен вприсядку танцует,
На плешь примеряет кольцо,
Последний парад будет с вами,
Пока не схватишься за край,
Придет от Байкала цунами,
На Спас ворота открывай,
Кортеж не доедет до ГУМа,
В метро замолчит мегафон,
Блокпост в государственной думе
Ответствует за телефон,
Он скажет, успею на ужин,
Я тут разберусь, кто кого,
Затянем, что носим, потуже,
Все завтра увидишь в окно,
Никто на рассвете не выйдет,
Не выведет живность на двор,
Последние с карточки снимет
Счастливый прохожий, как вор,
Приблизится образ с иконы,
К лицу, чтоб лица не видать,
Я знаю, ручья перезвоном
Опустится всем благодать.
Посмотрела дату. 2019. Написал через двадцать семь лет.
Выгнала она его тогда, изменника.
Ирина с подружками праздновала день рождения в ресторане, пили шампанское, танцевали до упаду, и именно в падении Ирина оказалась в объятиях молодого человека, он проводил ее до столика, перезнакомились, и с вывихом ноги повезли Ирину домой, родители которой на даче, а в баре полно выпивки, потому что отец замдиректором на заводе алкогольной продукции. Поздней ночью гости разошлись, а утром звонок в дверь, на пороге вчерашний молодой человек с цветами и огромным тортом с килограммами заварного крема, от которого Ирина со своим размером груди, затянутой в широкий бюстгалтер-корсет, отказывалась тысячу раз, но на сей раз сожрала целиком, размазывая разноцветные крема с клубникой по сиськам, а он все это богатство слизывал, запивая виски из папиного бара.
Но папа тестем не стал. Автор был уже женат на дочери депутата Верховного Совета Эстонской ССР какого-то созыва, и в то утро вакханалии с тортом смылся из депутатской квартиры, соврав еще спящей жене, что ему освещать слет стройотрядов, и будет поздно. Было действительно поздно, когда Ирина, наконец, оторвалась от него, рухнула на постель всмятку, а когда проснулась, оправдалась перед явившимися родителями, день рождения же...
Подружкам рассказала, те не поверили, Ирина, такая порядочная, отличница на курсе, и, вдруг, с первым встречным. Дуры, они на знали, как это, когда он вишенки оттуда языком.
Связь прервал друг автора, бывший моряк и контрабандист Гора, так его все звали, двухметровый великан с чувством юмора бандеровца. Ради Ирины он оставил жену с дочерью, снял для них огромную квартиру вблизи порта, поближе к своим поставщикам товара, но когда автор пришел в гости с кремовым тортом, после его ухода Ирине не захотелось им намазываться, чтобы Гора не сделал того, что было уже неповторимо. Торт так и остался в холодильнике недоеденным, как и их любовь с автором - недолюбленной.
Прочла:
Смотрю через немытое стекло,
Там женщина с красивыми глазами,
Кому-то несказанно повезло
Ей говорить «люблю» обычными словами.
Из рук ее простое полотенце,
С лица не пьют такую красоту,
На руки брать нелегкого младенца,
Не допускать по жизни суету.
Она стоит на чистеньком перроне,
Смотрю и знаю, что опять придет,
Сейчас уедет в крашеном вагоне,
А он поедет не туда, наоборот...
Посмотрела дату. 2019. Написал через двадцать пять лет.
Прощалась с ним на вокзале, они с Горой отправлялись на его родину…
Молчание подруг прервала Тамара, которая сказала, что он приезжал к ней весной, а уже осень, он тогда похоронил мать, за которой ухаживал последний год ее жизни в доме престарелых в шахтерском городке на Северо-Востоке, сам проживая в похожем приюте там же. Тамаре это было близко, ее мать жила у нее, тоже долгое время пребывала в деменции. И еще, вспомнила, двумя годами раньше он неожиданно явился на годовщину смерти режиссера на кладбище, и дочь горячо к нему прижалась, в сердце кольнуло, она всегда сомневалась, кто на самом деле отец Кристины.
Ирина вспомнила, как с подружками, решив стать психологами, что в девяностые, пройдя какие-то левые курсы и получив фиктивный диплом, было не сложно, нашла его, прослышав, что связан со Швецией, попросила устроить поездку по линии социальных проектов с Висмариской лечебницей алкоголиков, автор арендовал у больницы офис во флигеле, и неоднократно переводчиком ездил за море с группами, да и самому это было не лишним, прикладывался к бутылке он нередко. Тогда он устроил, вернувшиеся из поездки начинающие психологи были в восторге, подарили ему позолоченную закладку-нож с шведским гербом для разрезания книжных страниц.
Ирена нашла его в одноклассниках, стала переписываться, болтать по Скайпу, повезла на водопад в Кейла-Йоа, убеждала, что жить надо позитивно, посещать курсы, которые помогают в трудные минуты жизни, она не знала, что дома ему приходится уже много лет заботиться, чтобы мама в старческом слабоумии не обварилась кипятком, не приняла разом все таблетки, а если падала в ванной, вовремя поднять ее голову и привести в чувство. И когда поехала с ним в ресторанчик на открытом воздухе, где в пруду ловили форель, которую тут же жарили, она замечала, что он посматривает на часы. Мама оставалась взаперти.
Рассказали подруги все это друг другу, но легче не стало. Что с ним? Где он сейчас? С кем? Известно, что он развелся с женой, когда дочь пошла в школу, ушел жить к матери, ей нужна была помощь, сама уже не справлялась, как в его отсутствие в одном халате и тапочках вышла под дождь на улицу, когда десять лет из дому не выходила, ее подобрала скорая, куда вызвали дочь и бывшую, которые определили ее в дом престарелых, принудив старую подписать дарственную на движимое и недвижимое имущество внучке, оставив сына ни с чем.
Без матери он запил, вызвал к себе подругу, с которой встречался пятнадцать лет в номерах отелей, на съемных квартирах, у знакомых и друзей, она привязанная к троим, хотя уже и взрослым, но для нее все равно детям, он к больной матери, так и не сошлись, а теперь стали жить вместе, некоторое время, пока она втайне не отправилась на операцию по удалению внутренних жировых отложений, во время которой что-то пошло не так, и после нее она прожила только сутки. Удар случился ночью после известия от детей Наташи о ее смерти. Ноги отнялись, на счастье дверь осталась не запертой, за чем-то зашел сосед, вызвал скорую. Дальше месяцы в реабилитационном центре в инвалидной коляске, и дорога к маме.
Это рассказала Тамара, к которой он тогда пришел после похорон, она видела его последней. С седой бородой, исхудавший, осунувшийся. Оставить его у себя она не могла, своя мать в деменции, внуки — дети дочери и сына посменно, предложила ему гардероб покойного супруга, они были одного роста, оба еврейские, ничего даже не примерил. Пару дней он кантовался в ночлежке, по совету охранника отправился в социальный приют в сосновом бору столицы, оттуда позвонил последний раз и все…
На столике лежали три его одинаковые книги, за столиком молча сидели три его разные музы, для которых он остался любимым, но теперь только поэтом...