Проживая одиннадцатидневный отпуск в деревне Морджим, в отеле, к слову, далеко даже не двухзвездочном, я был рад наличию простого потолочного вентилятора и маленького запылённого наглухо окна, смотрящего на проход между номерами гостиницы. Охватывала меня радость и по утрам, от напыщенности служащих отеля, гордо разносящих завтрак: свежие фрукты, овсяную кашу, пару тостов, сливочное масло в маленьком пластмассовом брикете на желтом подносе. Большой гордостью отеля был чай масала, кой мне сразу не пришёлся по вкусу.
Ранними часами, начинающимися до завтрака, я ежедневно и безотлагательно предпринимал визит к шикарному берегу Аравийского моря. Его посленочная безмятежность поистине потрясала меня, рождая чувство близкое по своему характеру чувству бездуховного обожествления или покорного обожания. Размытый горизонт был слегка затуманен утренней дымкой. Далеко впереди, едва показывая свою утреннюю алость, мелькало точкой хинди индийское солнце. Пляжные зонты разворачивались зевотными, не до конца проснувшимися, но не утратившими улыбок служащими прибрежных кафе. Зонты, подхватив ветер, аплодировали, подобно разноцветным флагам на флагштоках. Говоря о флагах не могу не заметить того факта, что справа и слева были установлены красные флаги, означающие запрет на купание. Несмотря на запрет, кой являлся формальностью в большей степени, а безоговорочным вердиктом воспрещения в меньшей, повсюду купались люди, невзирая на ранние часы. Большинству из купающихся людей под стать был незатейливый завтрак на пляже, нежели завтрак, поданный в отеле. Удовлетворившись утренним приемом пищи, я производил прогулку по песчаному пляжу, разглядывая окрестности: высокорослые пальмы, перевёрнутые вверх дном лодки, накрытые сухим пальмовым листом, уютные бунгало, выброшенные на берег медузы и многочисленные ракушки — все перечисленное возбуждало доселе нетронутые, неосязаемые чувства. С первого дня пребывания в индийской деревне я воспылал интересом к ней: много ли нужно душе, помещённой в костяную клеть.
Заканчивая утренние купания, возвращался по осевшей дороге, ведущей через кафе и жилые дома деревни Морджим. Дневные часы жаркого штата ГОА я провожал тёмными очками; их линзы отражали проносящиеся мимо глаз торговые палатки и смело снующий по дорогам домашний скот. Надевая шлем, мчался на арендованном байке, выдерживая натиск фронтального ветра и беспощадно палящего солнца. Носимая мною футболка с длинным рукавом, носимая в холщовом, песчаного цвета, рюкзаке, порой служила головным убором, но не использовалась по строгому назначению. Воздух был приправлен тонкими нотками карри и красной дорожной пылью. Временами создавалось впечатление личного присутствия в пресловутом индийском кинематографе от часто встречаемых съёмочных групп. Индустриализация, прошедшая стороной ГОА, изредка показывалась на выпуклом экране телевизора.
Индийское солнце нашло меня за ожиданием приема пищи. Приступ аппетита случился со мной после небольшой прогулки по деревне. Ожидая свои огнедышащие гарниры, я невольно задумался о скоротечности времени моего отпуска, об Индии и моих абстрактных понятиях о ней, о жизни в целом. Мои кратковременные умствования прервал хозяин заведения, сообщая неподдельным драматическим шепотом об истощении запасов полюбившегося мне индийского рома, однако, делая жест глазами на свою помощницу, он удалился на кухню. Находчивая на ломаный русский язык помощница сделала сообщение на тему наличия алкоголя у их партнёров, указывая тёмной ладонью со следами хны на магазин напротив. Охотно уклонившись от её предложения, я оставался индифферентным по отношению к рому до конца дня. Разделавшись с обедом, я не торопясь шел к морю. «Рыжие волки» окружили излюбленный мною шезлонг, находя в нём спасительную прохладу. Поднявшаяся волна разбивалась о песок берега, оставляя мокрые следы. В воздухе висел запах тоски по родине. Мой новоиспеченный друг из числа персонала прибрежного кафе приветствовал меня поднятой правой рукой, но не удосужившись снабдиться моим ответом, он скрылся за ширмой, чтобы встретить меня с чашкой ароматной арабики. Я в свою очередь жестикулируя, завещал ему свое немалое состояние, кое исчислялось маленьким собранием сочинений Ахматовой, томиком стихов Баратынского, а также Фауста, и отправился плавать.
Переходя черту вечернего времени, естественный свет уменьшался, зажигались фонари цвета пурпурной грусти. Ночами, сквозь саван рваных облаков, едва угадывался силуэт серпа-полумесяца. Всплеск Аравийского моря изредка нарушал блаженную тишину, заставляя замирать моё бойкое сердце.
Повинуясь привычке, изо дня в день я просыпался раньше времени, отведённого для завтрака. Оставив позади экскурсию в горы, где моими соседями были дикие обезьяны, гекконы, змеи, длиной в несколько метров, и различные певчие птицы, я продолжал наслаждаться Индией. Посетил ближайшие ко мне по расположению форты и католические храмы; португальская культура успела наследить маленькими белокаменными часовнями и роскошными храмами. Все дневные тяжбы нещадного диска я по-прежнему проводил либо в море, либо в дороге. День моего знакомства с индийским ангелом не был исключением. Я отправился на пляж Кандолим. Минуя Сиолимский мост, село Сиолим, оставив в стороне село Анжуна, вышел на трассу, ведущую меня и моего железного коня в город Калангут. Город кишел гаммой запахов, на трассе центрального значения спокойно лежали домашние коровы, создавая помехи для транспортных средств. Сквозь бесконечные звуки сигналов машин, мотоциклов и мотороллеров (в Индии отдают предпочтение клаксону, а не поворотным маякам) слышался поток русского оскорбительного эпитета в адрес священного животного. Пляж Калангут не имел строгих отличий от пляжа Морджима. Разве что пляж Калангут преимуществовал отдыхом местного населения. Из-за разноязыких неясностей, я не усвоил причину любопытствующих взглядов в мою сторону, но, как оказалось, многие хотели владеть фотоснимком с белобоким человеком: подобного рода фотография являлась их теоретической ценностью. Распрощавшись с пляжем Калангут, я отбыл.
Всеобъемлющий пузатик Будда провожал меня взглядом в спину. Выбрав крейсерскую скорость, я поехал на пляж близ моего отеля с потолочным вентилятором, ради увидения морских черепах. Однажды, плавая с подводной маской, недалёко от турецкого города Мармарис, мне довелось видеть сквозь аквамарин Средиземного моря небольшую черепаху, уходящую медленно на глубину. Прошедшая ныне утром передача на хинди навеяла мне данное воспоминание. Проделав с точностью до наоборот свой маршрут, я был огорчён отсутствием панцирных животных. Отчаявшийся и уставший, остановился у торговой палатки ради заправки разливным бензином. Рядом с палаткой, метрах в десяти, стояла маленькая девочка, облачённая в тканую накидку. Она выглядела, как маленький скелет. О, сколько веры, радости, печали и одновременно интереса было в её карих глазах. Я стоял и не мог отвести взгляд. Выждав свою очередь, расплатился за три литра бензина и пол-литра ледяной воды. Надев шлем из чёрной пластмассы и внутренностей из засаленного поролона, я осмелился подозвать её к себе. Девочка, немного смутившись, подбежала ко мне, держа руки по шву, как бы по стойке смирно, она смотрела мне прямо в глаза с загадкой и справедливой долей неопределённости. Пошарив в своей поясной сумке, протянул ей несколько рупий, а она, сложив свои ручонки в намасте, покорно поклонилась в знак благодарности и вымолвила:
— Thank you.
Немного удивившийся, я сделал намасте и ответил:
— Пожалуйста.
Подняв ручку газа вверх до упора, я не понял, как оказался в номере. Сумбур моих размышлений о маленькой индуске разочаровывал все сильнее. Взятой утром бутылки рома не хватило, поэтому отправился за следующей. В магазине напротив отеля тщетно трудилась ортодоксальная буддистка. Женщина с сетью морщин на лбу и щеках швыряла сдачей. Радиоприемник в её магазине круглосуточно воспроизводил монотонные мантры.
Остаток вечера я провёл в компании молодых путешественников, живо излагающих предыдущее приключение на чёрных пляжах Исландии.
Наутро я решил вернуться к ребёнку, чтобы порадовать её сладостями. Довольный собственной идеей, закупил несколько еды, прыгнул в мотоцикл и повесил синий пакет со сладостями на ручку газа; я вновь мчался к ней. Ветер приятно скользил по небритым щекам. Мимо проносились торговые палатки, разносчики еды, продавцы холодной воды; мимо проносилась молодость.
Приехав на вчерашнее место, я не нашёл малышки и горько расстроился. Только сейчас голова имела отголосок выпитого накануне спиртного напитка. Оставил мотоцикл и пошёл пешком к морю. Немного прикинув, я удостоверил неудобство часа своего визита: на дворе было утро. Собрав остатки сил, уехал в город Мапуса, чтобы вернуться после обеда и порадовать (в надежде на это) сладким маленькую босоногую индуску.
Город Мапуса, прежде всего, запомнился мне огромным рынком, рынком с пестрыми цветами и резкими запахами. При входе на рынок ко мне прицепилась индуска. Вид её выдавал поиск выгоды. Всеми возможными способами я пытался избавиться от неё, но она плелась за мной сквозь ряды поистине внушающего размером рынка. Призывав Всевышнего в свидетели, она обязала себя клятвой, что при удачности сделки со мной благословит моё дальнейшее путешествие. Боюсь прослыть суеверным человеком, но ради избавления себя от компании, ненужной мне тем ноябрьским утром, я купил у неё платок по символической — в пятьсот рупий — цене. Определение «символической платы» принадлежало торгашке. Её неприятная улыбка отталкивала. Отделавшись от неё своим выгодным капиталовложением, я пошёл своей дорогой. Рынок проливал изобилие, изобилие во всех известных смыслах. Корзины ломились от выложенных пирамидой бананов и фруктов мне незнакомых. Словно пушечными ядрами, были устланы прилавки кокосами, апельсинами, яблоками; десятками, сотнями мешков с разноцветными приправами, перцами. Рынок Мапусы явился мне отдельным органом, живущим по своим законам.
Испив напитка из сахарного тростника, я не без труда отыскал свой мотоцикл среди уймы подобных. Сделав небольшой круг, выехал на трассу, ведущую к худой девочке.
Явственно понимаю о ничтожности своего поступка, но видит Бог: мои намерения были благими. Может быть, я хотел усмирить собственное эго, показаться самому себе ещё человеком, не то что с большим сердцем, а с сердцем в принципе... Не знаю, но помню точно о желании порадовать ребёнка, и, как оказалось, я смог это сделать.
Прибыв на прежнее место, близ «черепашьего пляжа» (название дал, чтобы отличить его от других), я издали увидел маленькую девочку, медленно шедшую с моря. Её желтое платьице, на два-три размера большее от подходящего, висело на хрупком тельце. Короткие угольно-чёрные волосы были небрежно уложены на правый бок. Маленькие уши украшали серьги, из моего личного наблюдения, сделанные из латуни. Обе руки украшали жесткие браслеты, а ноги были босыми. Вероятно, по местным меркам девочка не бедствовала, но мне было непомерно жаль её. Вручив ей пакет с печеньем, конфетами, шоколадом и шоколадным яйцом, я спросил её разрешения (обращаясь к беспроигрышным жестам) запечатлеть её на свой фотоаппарат. После полученного одобрения, не находя слов и жестов, попрощался навсегда с маленькой незнакомкой. Спустя Часы, под струей воды из крана, заглушая собственные всхлипы бессилия, вспоминал быстро раздираемый ею пакет.
Я пытаюсь вспомнить её, говорить с ней сквозь снега, завалившие наши окрестности, сквозь степи и пустыни Азии. Мечтаю, чтобы она поняла хоть одно моё слово. Наверное, она никогда не видела снега, не чувствовала дикого холода; я хотел бы мечтать об этом, но, думаю, за свою короткую шести- или семилетнюю жизнь она видела во сто крат больше тягот и невзгод, чем я за свои тридцать лет. Маленькая и Босоногая. Глядя на неё, понял, что не имею финансовых проблем, да и проблем в общем. Глядя в её тёмно-карие глазки, вновь полюбил свою жизнь. Я хочу, чтобы слова мои нашли её на родном языке, сквозь сложности перевода и различия в менталитете. Я мечтаю, чтобы у неё все было хорошо.
Прости, мой Босоногий ангел, что не спросил твоего имени...