Never look back
Alex Sheridan & Louise Messereau
Это проект моего учителя. Но он разрешил мне опубликовать его.
И снова Лукаса заковывают в наручники. Только в этот раз ведут не в допросную. Лестницы. Лукас никогда бы не подумал, что ходить по лестницам станет для него проблемой. Особенно наверх. Он то и дело ловит себя на ощущении, что не знает, как сделать следующий шаг. Поднимает ногу над ступенью, а опустить куда, не знает. Срабатывают рефлексы, и он переступает через одну ступеньку, сбиваясь с шага. За что получает в спину ощутимый тычок прикладом от конвоира.
Норта вводят во внутренний двор. Ему хочется посмотреть на небо. Хоть одним глазком. Но, подняв голову, он видит лишь забранный решеткой прямоугольник. Такой же серый, как и все вокруг. А снаружи, оказывается, уже зима. Снова зима. И холод пробирается под старый свитер. Заставляет ноги неметь, а губы деревенеть. И все же до чего приятно глотнуть свежего воздуха! Морозного, пропитанного снегом, сладковатого… Свобода. Вот ты какая.
Идиллию единения с зимой нарушает звук двигателя. Во двор въезжает автозак. Конвоиры бесцеремонно запихивают Лукаса внутрь, пристегивают к скамье. Садятся сами напротив. Скамья просто ледяная. А штаны тонкие. Конвоирам хорошо, у них и куртки, и штаны ватные. А Норт незамедлительно ощущает потребность облегчиться. Но проситься до ветру себе дороже. И он молчит.
Дорога кажется бесконечной. Мучительно бесконечной. Казалось бы, хоть какое-то разнообразие, отсутствие пыток, свежий воздух, от которого кружится голова, но неизвестность пугает. А еще этот холод. И тряска. Когда машину подбрасывает на очередной неровности, Лукас чувствует, что вот-вот опозорится. Но пока ему везет.
Норт просчитывает шансы на побег. Он сможет освободиться от наручников. Хотя бы одну руку. Спровоцировать конвоира. Выхватить у него оружие. Прикрыться от пуль его напарника телом несчастного, расстрелять второго. Найти в кармане ключ от наручников. Освободиться полностью. Вправить палец. Машина остановится. Интересно, какие у них инструкции? Будут ждать подкрепления или сами пойдут посмотреть, что за выстрелы? Есть ли здесь внутренняя связь? В любом случае, у Лукаса есть два пути. Прорваться с боем и уйти или умереть, сражаясь. Первый вариант, конечно, предпочтительнее. Но. Тут есть одно огромное НО. Допустим, Лукасу удастся сбежать. И его даже не поймают. Конечно, не поймают. Он прекрасно обучен такого рода уходам. Веточка-то останется. Незащищенная, уязвимая. Норт не оставил ей инструкций на такой случай. Как он мог? Это значило бы рассказать все остальное. Что никакой он не сотрудник посольства, а британский шпион, которого прислали подрывать устои родного государства Елизаветы, выведывая секреты ее родины и передавая их своему правительству. Разве мог Лукас поведать ей такое… Но теперь, если он сбежит, фэсбэшники придут к ней. Грубо вторгнутся в ее мир, разнесут там все, растопчут своими грубыми сапожищами, как три года топтали Лукаса. Но Елизавета – не Лукас. Она слишком нежная. Хрупкая. Если взять бабочку плоскогубцами. Одно неверное движение, и она раздавлена. Уничтожена. Безвозвратно. Нет. Побег не вариант. По крайней мере, здесь и сейчас.
Когда ответственность вырастает больше возможного запаса сил, как преодолеть противоречие? Надеяться на себя, но знать, что существо, зависящее от тебя не в состоянии сделать также. Да еще и может подвергнуться из-за тебя смертельной опасности... Ответственность превращается в шоры. Кандалы. Руки связаны. Есть движение только в пределах видимых границ. Шаг в сторону не имеет права на существование. Во всех возможных смыслах.
Наконец, машина замедляет ход, останавливается. Это окончательная остановка. Не на перекрестке.
Дверь автозака распахивается. Конвоир сразу берет Лукаса на прицел. Слишком ты преувеличиваешь мою потенциальную опасность, мил человек… После поездки по такому холоду Норт не только не способен на активные боевые действия, но и практически совершенно не чувствует собственного тела. Кажется, оно превратилось в такой же кусок льда, как и скамья, на которой сидит Лукас. Дотронься до него сейчас, и он со звоном рассыплется на тысячу кусочков. Останется лишь вымести их с оцинкованного пола автозака.
- Чего расселся?
Конвоир с широким крестьянским лицом и белесыми бровями и ресницами грубо пнул Норта по ноге.
- Вставай, приехали!
Он отстегнул наручники и дернул за цепочку, бесцеремонно поднимая Лукаса с места.
Легко сказать, вставай. Мышцы задубели настолько, что, кажется, что Лукасу уже никогда не научиться двигаться снова.
Наручники врезаются в кожу, оставляя ссадины, но Норт едва ли замечает это. Холод работает как анастетик. Нужно встать, иначе будут бить. Жестко. Это написано на лицах всех троих конвоиров.
Лукас медленно поднимается, делает первый неуверенный шаг.
- Пшел! – его грубо выталкивают из автозака.
Не успел Лукас ощутить сильный удар от соприкосновении с утоптанным снегом, как его вздергивают на ноги и волокут куда-то. Норт пытается посмотреть, вворачивая голову. Опять серость кругом. Они специально выбирают этот цвет для казенных зданий? Ведь Лукас знал, какой многоцветной и красивой может быть Москва, Россия. Пахнет мазутом. Слышны гудки поездов и неразборчивое бормотание громкоговорителя. Как они понимают, что говорит диспетчер? Привыкли, наверное. Или не слушают.
Миновали ворота. Вход на станцию? Идут вдоль путей. Похоже, это какой-то тупик. Или служебные пути. Разумеется, не поведут же они опасного преступника на общий вокзал… Остановились. Лукас вновь пытается оглядеться. И снова болезненный удар по почкам.
- Стой смирно.
Он стоит, опустив голову, всем своим видом изображая покорность и обреченность. А что ему остается. Так он, по крайней мере, снижает возможность быть побитым снова.
Стоять на снегу, когда на улице примерно минус двадцать, дует ветер, а на тебе из одежды старый свитер да штаны, очень холодно. Неимоверно холодно. Лукаса нещадно колотит. Холод проникает не только до костей, до самой души. Если это очередная пытка, то очень эффективная. От бессилия и отчаяния хочется плакать. Но слезы застынут на ветру. И будет еще хуже.
- Мне нужно в туалет.
Зубы выстукивают причудливый ритм, из-за чего сложно понять, о чем говорит заключенный.
- Чего?
- В сортир ему надо.
- Где я щас сортир возьму?
- Идите вон к забору. Пусть ссыт там.
Забор классический. Из потемневших серо-коричневых досок. Снег намел немалые сугробы, так что вплотную не подойти.
Облегчаться принародно?
А у тебя есть выбор?
Негнущимися пальцами Лукас пытается подцепить резинку штанов. Не выходит. Тогда он спускает их так, уцепившись за ткань.
Еще никогда это не было такого облегчения. Норт испытал почти блаженство. Теперь и умирать не страшно…
Вагон, в котором ему предстоит ехать, похож больше на товарный, нежели на пассажирский. У него тоже мало окон, и они с решетками.
Он же предназначен для перевозки заключенных, а они не люди. Страшное дело, сам себе ужасается Лукас. Он уже мыслит такими же категориями. Он причисляет себя к разряду не-людей. Отбросов общества.
В вагоне неожиданно тепло. В сравнении с улицей, конечно. Даже душно. Незамедлительно кожа реагирует на изменение температуры окружающей среды и начинает немилосердно чесаться. Наручников больше нет.
Одна половина вагона внутри мало чем отличается от обычного купе. Здесь едет конвой. Под столиком — сейф для «личных дел» и прочих документов.
Есть печь, на которой готовится еда для конвоя. Заключенным дается сухой паек и кипяток.
Сейчас осужденных перевозят в столыпинских вагонах по режимам содержания — в разных купе. Так как Лукас в вагоне был единственным с таким режимом, то и ехал он в купе один. «Столыпин» — это обычный купейный вагон, переделанный под перевозку заключенных. В нем девять купе, отделенных от коридора металлической решеткой. Дверь в купе, также решетчатая, закрывается на новенький замок снаружи. Оконный проем в купе наглухо заделан металлическими панелями. Так что свет проникает в купе только из коридора через небольшие матовые окна.
Из девяти купе шесть больших — то есть обычных, с тремя спальными полками вдоль каждой стены, и еще одной полкой, раскладывающейся между вторым уровнем, — она образует для сидящих на первом уровне потолок. И еще три купе — тройники, то есть усеченные вполовину обычные купе с тремя полками. Есть еще одно купе, которое отделено от коридора не решеткой, а такими же металлическими панелями, что и окно в купе. Таким образом, в этом одном купе всегда царит мрак. Это купе используют исключительно для перевозки осужденных к пожизненному сроку лишения свободы. В таком купе и довелось ехать Лукасу.
На стенах купе наклеены две бумажки: одна называется «Запрещается», вторая — «Обязанности при конвоировании». Последний документ необходимо было бы назвать «Права и обязанности», но прав конвоируемым никто не разъясняет — одни обязанности. В этом документе, кстати, есть один любопытный пункт: «Вывод в туалет осужденных и лиц, содержащихся под стражей, осуществляется по одному. При движении по коридору руки держать за спиной».
Вывод в туалет, естественно, осуществляется только во время движения поезда, а вагон отнюдь не класса люкс, так что пошатывает его прилично. Если следовать данному правилу беспрекословно, то можно далеко не всех конвоируемых довести до нужного им места здоровыми. Поэтому, конечно, все зависит от конвоя: как правило, жестко исполнять эту норму не требуют. Вопрос: зачем тогда она нужна?
Норт открыл выданный ему сухой паек. Каши, которые в него стали класть, реально можно есть. Печенье тоже было съедобным, странно, но в пайки не поскупились класть нормальный чай. Это он выяснит позже. А пока. Пока он наслаждается теплом и покоем.
Но недолго. Конвой совершает обход, поверяя, все ли заключенные на местах. Выкрикивают фамилии, в ответ заключенные называют полное имя и номер статьи, по которой они осуждены. Когда очередь доходит до Лукаса, конвойный всего лишь отвечает сам себе, стоя в дверях полутемного купе.
- Заключенный Лукас Норт. Тутачки, а куда ж ты денешься с подводной лодки.
И захлопывает дверь.
Причем тут подводная лодка, думает Лукас. Они же в поезде… Или нет… От тепла его разморило и клонит в сон. А, ну ясно. С подводной лодки на ходу не выйдешь. Как и с этого поезда не сбежишь. Русский юмор… Слабо улыбнувшись своей догадке, Лукас погружается в сон.
Но очень скоро просыпается от того, что вагон ужасно шатается и качается из стороны в сторону. Как будто он едет не по рельсам, а по перепаханному полю. У русских даже железная дорога ровной быть не может… А койка такая твердая. И никаких тебе матрацев, ни подушек. Одно дело лежать на шконке или даже на полу, когда они не двигаются. А если твое ложе ходуном ходит, норовя сбросить тебя на пол каждую секунду, тут уж не до сна. И не до расслабления. Как ни ляг, как ни сядь, все равно мотает из стороны в сторону. И каждая клеточка избитого тела отзывается тупой ноющей болью.
А спустя некоторое время начинается мигрень. Позвоночник не просто ноет, горит огнем.
Теперь Норт ненавидит не только воду, но и поезда.
В туалет выводят через определенные промежутки времени. Из-за постоянного полумрака в купе Лукас не может сориентироваться во времени. Но здесь конвоиры не такие звери. Они просто делают свою работу. Они не ненавидят заключенных. И на вторые сутки Лукас обзаводится матрацем. Стоило просто вежливо попросить. Теперь еще как-то можно лежать на полке. Но уснуть все равно получается с трудом. Состав так стучит и скрежещет, накреняется то в одну, то в другую сторону, что кажется, что он вот-вот перевернется. Это неописуемо жутко. Лукас вжимается в тощий матрас, вплавляясь в него. Вцепляется в край полки. Страх всепоглощающий, иррациональный, не поддающийся контролю. Хотя, возможно, крушение поезда стало бы решением многих проблем… Но инстинкт самосохранения преобладает над логикой. Лукасу очень. Очень страшно.
Очередной раз повели в туалет. В коридоре произошла заминка и команда «лицом к стене», припечатала его ухо к двери купе, в котором ехали конвоиры. Взрыв хохота. Потом сквозь всхлипывающие стоны слышится один голос: «А вы знаете, чем отличается колобок-мальчик от колобка-девочки?» и через небольшую паузу: «Колобок-девочка катится и катится, а колобок-мальчик катится-катится и подпрыгивает!» Опять взрыв хохота сквозь стоны уже уставших ржать мужиков, заставляет Лукаса вздрогнуть, команда «Вперед!» раздается как раз вовремя… через пару минут его ведут обратно, за дверью конвоя все еще травят анекдоты… А Лукас все повторяет «…катится-катится и подпрыгивает… колобок… колобок… они думают, что я колобок? Как там было?» Он вспоминает русскую сказку, сколько их было прочитано, чтобы иметь полное представление о стране проживания…
Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, медведь, и подавно уйду… нет… нет… тут что-то не то… дальше… дальше лиса… Лиса… Нет, он не колобок, он – Лиса. Это ОНИ думают, что помяли-поколотили ему бока, и он сдался… у НИХ есть овчарки. Злые. Жестокие. Натасканные на убийство. Но у НИХ нет фокстерьера. Ни одного фокстерьера, способного выкопать и выволочь на поверхность его душу. А тело? Тело заживет. Куски мяса нарастут, и тело забудет о зубах овчарок. Эх, если бы еще можно было делать хоть несколько упражнений в день… ну ничего. Он будет делать их в голове. А ОНИ должны видеть только одно – колобок дрожит от страха и готов катиться и даже подпрыгивать, лишь бы выжить. Большего ОНИ не увидят.
Что только не лезет в голову, если занять ее больше нечем…