Продолжеие -Свою душу не вставишь...

Щербакова Елена 2
Вот голова матери показывается над водой рядом с баллоном, отчаянно подгребая под себя, она, наконец, дотягивается до баллона и обхватывает его одной рукой, но отец с силой отрывает руку
– Гриша! – теперь только она поняла все.
– Гриша! – душераздирающе кричит она, – ради детей, ради девчат, спаси!
На пруду эха нет, и ее крик заглох в камышах тотчас же. Больше звать некого. Отец испуганно и торопливо, дрожа всем телом, лихорадочно отгребает рукой воду от этого места.
– Гриша, ради детей, ради Бога! «Дети... – в голове у матери одна-единственная мысль. – . «Надо, надо выжить... ради детей!» – я знаю, мать часто повторяет эту фразу: «Ради детей...».
Ей удается выплыть наверх; она изо всей силы барахтается, стараясь удержаться на воде.  Но нет ни умения, ни опыта.
- На помощь! – исступленно кричит она, понимая бессмысленность своего крика.
Вода не держит ее ослабшее тело. Она понимает, что это конец. Так нелеп и прост...
А отец оглядывает воровато пруд... Свидетелей нет.
Он поминутно оглядывается, его сковывает ужас совершенного греха, и одновременно легкость  избавления от обузы.
Голова матери еще несколько раз показывается из воды, он слышит позади захлебывающиеся кашлем и мольбой вопли.
– Ради Бога, Гриша! Ради...
И вода смыкается, заглатывая последние слова.
Отплывающие от баллона наморщенные волны торопливо стирают последнюю улику – круги на воде. Трусливо взирает с высоты расплавленный докрасна и обугленный с краев диск на совершенное под ним преступление, на страшную человеческую трагедию. И  взбирается еще выше, стараясь поскорее забыть все случайно увиденное...

Я с трудом возвращаю себя к действительности. Это только мое воображение!– дрожу я, почти теряя сознание от пережитой трагедии.
«Мама, мама..» – стараюсь побороть дрожь. Моя мама... Напрашиваются какие-то неопределенные, нежные, любящие мать слова, но их нет в моем лексиконе, нет их ни на языке, нет их даже в шепоте. Они внутри зацементированы, неподъемны, где-то на дне. Я стесняюсь их даже в мыслях произнести. Да и в мыслях они без имени.
За окном светает.
– Ну, что теперь будем делать? – спрашивает отец, – раз я уже открылся?...
– Что делать? Будем жить дальше, – говорит мать неузнаваемо ледяным голосом,– а там  уже как  судьба повернет.

                Ход времени

Глухой подземный стук пустой катящейся бочки время от времени дает знать о себе. – Ох, не зря, нет, не зря катится эта бочечка под полом! – почти стонет иногда мать.
Я, приложив ухо, тоже иногда вслушиваюсь в ее слабые, настораживающие звуки.
Время шло  одинаково однообразно.  Но события стали меняться. Пшеничные поля стали желтеть – началась уборка озимых Отца с несколькоми другими трактористами направили на помощь в другие колхозы и мы по три дня его не видели. Стороной мать узнала, что отец нашел незамужнюю, бездетную женщину в нашем селе  старше себя и собирается уйти.  – Да, уже знаю,– сказала мать, когда он начал говорить: « Не выходит у меня жизня в этом амбаре. Ест душу и все!»   Прежде чем уйти, решился подать на раздел жилья. В доме опять застряла тревога, и все было пропитано ею. Подав на раздел дома отец ушел.
«Давно надо было!» – радостно засуетились все отцовы ближние и дальние родственники.  .Притихшие и прибитые новостью, мы зажили ожиданием суда. И уже как будто в чужом доме.
– Что скажет суд? – ждали мы. Неизвестность стояла под потолком и поглощала все материны мысли. .
– Дом должны оставить за Гришкой, – убеждала баба Устья соседей, – мы дали ему, а не Нюрке! «Куда  мы пойдем?» – думала я, представляя нас  бредущими цепочкой по нашей грязной, разбитой дождями улице и душа чернела от  одной мысли. Дом,  в котором мы родились могут отобрать.
– Что суд скажет, то и будет, – верил отец в положительный для него исход.
Отгоняя пугающую мысль, спасая себя другой, я каждый день отчаянно загадывала: «Господи, что будет с нами через год ровно в этот же день? Где будем все мы в тот далекий день?  Ведь где-то же мы будем? Но где?»
«Скорей бы! – молила я Бога. – Скорей бы...», – и сама мысленно ускоряла ход времени, как бы его гипнотизируя, вычеркивая сегодняшнее... Ожидание было невыносимым. Я выходила на улицу, ходила с Нинкой и Люськой, а мысли мои были одни и те же. И не могла я от них отделаться. «Скорее бы какой-нибудь конец...» Но какой?
Вместо комиссии, что ждала мать, пришел мужчина. Поглядел на наши темные комнатушки, вышел во двор, постоял там. И ушел. И через несколько дней вызвали отца и мать в сельсовет.
Суд постановил оставить нас с матерью в доме, а отцу надо теперь выплачивать за полдома в течении трех лет.
Мать  просто ошалела от такой новости. Она вся засветилась, глаза заискрились живым огнем. – Оставили дом нам! – боялась поверить.
– А где ж ты такие деньги найдешь с четырьмя-то детьми? – сочувствовали соседи и знакомые матери.
– Уже что-нибудь придумаю! – уверяла она, не в силах скрыть радость.
Отец приходил несколько раз. В дверь теперь заходил как-то боком, словно не хватало места.
– Ты деньги чтоб собрала, как по суду положено!
– Да куда ж я денусь, буду собирать, – стараясь уверить этими словами, с готовностью кивала мать.
Отцова родня не могла пережить такой несправедливости. Теперь почти каждый вечер приходил пьяный дядя Петя: – Обокрала Гришку! – Он замахивался на мать, не в силах сдерживаться, но ударить не решался. Только однажды пришел с недоеденной арбузной долькой и кинул в лицо матери. Мать в ответ не кинулась на него, только отшатнулась. 
– Чтоб тебе нэ було добра в том доме! – кричала баба Устья через крышу. –  Отобрала у хлопца дом! Она выходила, на улицу,  ослабшими  руками ломала ветки нашей вишни с ее стороны: – Чтоб твои дети счастья не знали!
Мать боялась, что могут навредить, подпалить дом или придумать еще что нехорошее.
– Хоть бы ее проклятье на детей не упало! – волновалась она, разговаривая с соседями. Но, наверное, все же  оно, упало на нас ...

Жизнь за стенами дома тоже менялась. По селу пустили автобус, и главный маршрут проходил по нашей улице, что нас несказанно радовало: остановка автобуса была прямо возле нашего дома. И если не успевали подгадать время, прямо со двора мать успевала впрыгнуть в открытую дверь автобуса. А  высоко на столбе возле нашего дома установили фонарь, который горел до полночи. Теперь не страшно проходить вдоль заросшей околицы  и густого Колькиного терновника.
И опять школа. На каникулах я решила сама позаниматься правилами русского языка. С историей проблем не было. Я любила историю. Ее преподавал Михаил Андреевич.
В селе его почему-то за глаза называли «прокурором». Говорили, что он работал раньше прокурором в каком-то большом российском городе.
Михаил Андреевич, когда я не отвечала урок, всегда задавал один и тот же вопрос: – Кому принадлежит открытие земледелия? Конечно, я знала: – Открытие земледелия принадлежит женщине. Мужчины уходили на охоту, а женщина, собирая зерна, заметила, что упавшее возле дома зерно прорастает.
Мне, конечно, было стыдно повторять всякий раз одно и то же. Он ставил мне незаслуженную четверку. Наверное, хотел поддержать меня морально. А может, пробудить рвение к учебе... «Бросай колхоз! – советовал матери. – Иди работать кондуктором. Ты будешь иметь каждый день на буханку хлеба».
Михаил Андреевич все же уговорил мать. «Они люди городские...– раздумывала она, – лучше меня знают жизнь!». Но я почему-то противилась и не хотела, чтобы мать шла в кондукторы, хотя по фильмам профессия нужная и почетная. Зато мои подруги с радостью бесплатно катались со мной до ущелья и назад. Вечером мать подсчитывала выручку и сверяла с билетами. И действительно, после подсчета оставалось иногда до рубля. Билет стоил две копейки, буханка хлеба шестнадцать. Многие, зная мать, не брали билеты. И мы, как мне казалось, зажили и правда богато. Мать даже расщедрилась и дала   денег на  ситец для меня и для Нинки. Мы с ней пошили одинаковые сарафаны. Это меня вознесло так высоко, что я почувствовала себя, наконец,  наравне с подругами. Но мать считала, что на дом таких денег не заработаешь, и к следующему лету пошла работать «по-частному» – как у нас называли работу на строящихся частных домах. Работа чисто мужская, тяжелая, но денежная.