«Нет»
В.И. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм, стр. 101, абзац 4.Год издания 1908
Промозглый октябрьский дождь заливался через брезент в кабину газика. Дворники, хоть и справлялись с потоком падающей с неба серой воды, но не могли ничего поделать с дорожной осенней жижей, налипавшей на ветровое стекло от впереди идущих машин. Отец Павел крутил баранку ещё с армии и видел виды в десантной бригаде под Аргуном, но наши дороги казались ему сложнее, и, что самое неприятное, муторнее любой козьей тропы горного Бадашхана. Дородный и крепкий, с седеющей, аккуратно стриженой бородкой, и черными, стреляющими глазами, он, без монашеского облачения, больше напоминал хозяина сельского магазина, развозящего на своём газике товары для народа.
Батюшка возвращался из областной епархии к себе, в посёлок городского типа, где, вот уже десять лет, духовно окормлял паству вверенного ему прихода.
По прямой выходило дороги километров семьдесят до дома, но извилистый путь в дождь, через полузатопленные мостики и нерегулируемые железнодорожные переезды, растянет путешествие часа на три. Тут и к гадалке не ходи... Священник загодя позвонил домой, прося передать жене, Александре Филипповне, которая учила детей музыке в детском саду, и не брала телефон в рабочее время, что будет к шести часам. Бабушка Настасья, которая совмещала должность секретаря при храме и домработницы в жилище батюшки, сказала, что передаст.
Через пять минут Павел снова позвонил и добавил, что голоден, аки лев рыкающий, поскольку задержался у Преосвященного дольше, чем полагал, и пообедать не успел, а выехать хотел засветло.
Настасья и это приняла к сведению, хлопоча у плиты.
Через часа два пути вышла у Павла остановка. Маленькая бензоколонка была весьма кстати, и там можно было покурить под специально отведенным навесом. Матушка не выносила табачного дыма, в машине он не курил, да и вообще корил себя за неизжитый порок, но, как и Рахметов, поделать ничего не мог с ним, как ни старался.
Припарковав вездеходный свой автомобиль поближе к алтарю табачных воскурений, к идолу, в виде верблюда на фоне желтых барханов, отец Павел натренировано выскочил из кабины, и в два-три прыжка оказался под навесом, с одиноко стоящей посередине, в метр высотой, чугунной пепельницей.
Достав из кармана мальборину, он по привычке размял её, прокрутив пару раз между пальцев, и лишь затем поджег сигарету, сладко затянувшись. Закурив, он осмотрелся по сторонам и нашёл место своего пребывания весьма пустынным. Сумерки почти надвинулись на бензоколонку, и неяркие фонари отбрасывали желтые линии на одинокие насосы. Возле них не было ни души, лишь поодаль, у входа в маленький магазинчик, одиноко стоял то-ли хозяин, то-ли рабочий.
Павел перевёл свой взгляд в другую сторону, но там была лишь дорога и темная гряда леса, очерченная темнеющим небом. Тут-то он обнаружил, что он не один-одинёшенек под курительным навесом. У дальнего столба две светящиеся точки глаз выдали ему ещё одного обитателя прибежища сего. Это был небольшой черный пёс, неопределенного рода-племени, с коротким, как обрубленным, хвостиком и парой стоячих ушей. Пёс неотрывно смотрел на отца Павла открыв рот, с высунувшимся оттуда розовым языком, и слегка водил своим хвостиком из стороны в сторону. В его стойке не было ничего угрожающего, скорее он просто хотел поговорить, кабы мог, со случайным человеком, повстречавшимся ему на ночной дороге.
Павел запустил руку в карман куртки и пошарил там, памятуя о пачке печенья, которая у него лежала с Покрова. Кобелёк подался вперёд, предвидя угощение и явно испытывая к путнику гастрономический интерес. Разорвав целлулоидную оболочку, Павел, один за другим, скормил все четыре печеньки псине. Собака брала их аккуратно, наклонив морду, снимала с ладони лакомство.
Кормя животинку, священник заметил, что у неё на шее след, вероятно от ошейника. Тут ему вспомнилось, что один из его прихожан, Анатолий, хозяин водопроводной артели, сетовал на то, что с месяц назад, на рыбалке, потерял своего пса. Толик рассказывал, что выпив с приятелями, он уснул в палатке, а на утро собака исчезла и сколько он её не кликал, так и не нашел. Еще в памяти всплыло имя питомца – Уголь, хозяин говорил, что уж больно черный был кобель.
Павел взглянул на пса повнимательней, тот продолжал стоять у его ног, выжидательно глядя вверх.
Тогда отец Павел позвал его тихонько: «Уголь, Уголь»
Уголь, если это был он, навострил и так стоящие торчком уши, а хвост его заходил из стороны в сторону как метроном в режиме престо.
Сомнений почти не оставалось, что это и есть беглый пёсик знакомого человека. Но что делать в такой ситуации, понять было трудно. Павел докурил сигарету и решил, что пойдёт в машину. Если собака пойдёт с ним, то он пустит её в газик и привезёт к себе, на опознание. Если нет, то так тому и быть, значит собака не ищет человеческого общества на постоянной основе, и это её выбор.
Дождь почти перестал и совсем стемнело, небо слилось с лесом в черную стену, лишь фонари указывали на выезд с бензоколонки, да редкие фары проходящих машин обозначали тракт.
Павел пошел к машине, похлопывая себя по боку и, как бы, подзывая собаку. Уголь затрусил рядом.
Подойдя к газику вплотную, батюшка открыл заднюю дверь и повернулся к псинке. Тот без раздумья вспрыгнул на подножку и в кабину, устроившись за пассажирским сидением.
«Один к одному»,-пробурчал Павел свою любимую поговорку и захлопнув дверцу пошел устраиваться сам.
Всю оставшуюся до дома дорогу собака вела себя смирно и, даже, можно сказать, образцово-показательно. Сложив морду на лапы у горба кардана, Уголь, если только это был он, смиренно позёвывал и поднимал голову, лишь когда на ухабах особенно сильно трясло.
До дома добрались уже в седьмом часу, поставив машину под навес и затворив ворота, отец Павел прошел во двор, сопровождаемый неотступно следующим за ним псом. Уголь, казалось, не проявлял интереса ни к чему, что могло заинтересовать впервые оказавшуюся в доме собаку. Он даже не пытался «отметиться» у забора, что в высшей степени не присуще его племени. Однако у всех явлений есть объяснения, и поскольку, из дома доносились дивные ароматы приготовленной снеди, а отец Павел направлялся именно туда, то легко понять, почему оба путника держали свой путь не отвлекаясь на мелочи.
Шура, встречавшая мужа у крыльца, была озадачена его компанией, и не выразила особенного восторга, даже после объяснений Павла. Уголь крутился у ног, явно прицеливаясь пройти в дом, где так вкусно пахло.
- Сейчас ему тоже что-нибудь вынесу,- со вздохом сказала Александра Филипповна, и пропустив мужа в дом, закрыла дверь перед самой мордой Угля.
Павел, скинув сапоги, прошел в ванную комнату, мельком бросив взгляд на стол, уже сервированный благоуханным, сытным обедом, и стал умываться с дороги. Покончив с водными процедурами, он поднялся было на второй этаж, переодеться в домашнее, как странный звук, доносящийся из гостиной, насторожил его. Жена была на кухне, он видел её через коридор, из ванной, откуда только что вышел. Бабушка Настасья допоздна никогда не задерживалась, её в доме не было совершенно точно.
Павел повернул обратно и подошел к открытой двери, ведущей в гостиную.
Отнимите у ребёнка любимую игрушку, в момент, когда он всецело поглощён ей. Постучите в дверь молодоженам, впервые оставшихся наедине. Развяжите шнурок спринтеру за секунду до старта, и вы поймёте, что чувствует голодный, очень голодный мужчина, у которого отменяется уже предвкушенная, и хорошо подготовленная божественным ароматом, трапеза…
Забравшись на стул, невесть каким образом пробравшаяся в дом черная псина, зубами тащила со стола аппетитнейший кусок говядины, усыпанный колечками лука и стручками маринованной фасоли.
Бывают моменты в жизни, когда человеком правит не разум, а реликтовые инстинкты. За эти минуты потом бывает стыдно, но ничего не поделаешь, это уже моторика, а не осмысленное поведение.
Первое, что должен был сделать Павел, так это отогнать мерзкое существо от белоснежной скатерти, на которой он, еще секунду назад, рассчитывал пиршествовать. Гаркнув что-то невразумительное, он схватил первое, что попалось под руку, стоящую у выхода на крыльцо старую сапёрную лопатку и швырнул её в сторону собаки.
Швырнуть или бросить предмет может обычный человек, но рука десантника не слушает своего хозяина. Заученное движение получается само собой и, даже, если того не желаешь, всё равно сделаешь так, как помнят мышцы. Кисть, не повинуясь Павлу, сделала легкий, едва заметный реверанс и метнула шанцевый инструмент точно в цель. Бесшумно рассекая воздух, лопатка проскочила между столом и собачьей мордой, пробила острием горло и дробя позвоночник у основания черепа, отбросила несчастное животное к стене. Пёс, несколько раз вздрогнув всем телом, затих в луже крови. Павел стоял в дверях, уже полностью осознавая произошедшее, не в силах пошевелиться.
На шум пришла Александра и оценив поле битвы, тихо запричитала. Вечер был испорчен полностью и бесповоротно. Оба супруга пошли на кухню, и там Шура налила мужу полстакана монастырского вина, чтобы хоть как-то его успокоить.
Сделав пару глотков, Павел не допивая стакан, поставил его на стол и попросил у жены мешок.
Через пять минут он уже ехал обратно, в сторону леса, практически в том же составе, что и полчаса назад, но пассажир его теперь был бездыханной плотью, в холщовом мешке.
Съехав за первыми деревьями с дороги, он, всё той же лопаткой, разрыл неглубокую яму на дне оврага, куда и положил бедолагу Угля. Молитв на собачьих могилах читать не принято, и Павел просто постоял у холмика, выкурив две сигареты.
Вернувшись домой, отец Павел сразу прошел в спальню, угол которой служил ему кабинетом. Уже много лет он вёл дневник, и сегодня ему хотелось записать свою беседу с Преосвященным, но не вышло.
Сев к столу, он открыл дневник, и оперши лоб о левую руку, правой записал:
«Промозглый октябрьский дождь заливался через брезент в кабину газика. Дворники, хоть и справлялись с потоком падающей с неба серой воды, но не могли ничего поделать с дорожной осенней жижей, налипавшей на ветровое стекло от впереди идущих машин.»