— Квартиру тебе отдам, будешь там жить и баб своих водить.
Часто ли к вам с такими разговорами подходит мама? Ко мне вот в первый раз.
В 17 лет мне обещали только отчисление и армию. А тут — квартира.
С «бабами» она, конечно, погорячилась. Зато я смог бы безнаказанно пить пиво каждый вечер.
Эта шкура неубитого медведя, то есть квартира, принадлежала бабушкиной подруге. С бабушкой они поссорились пару лет назад из-за какой-то старческой ерунды и с тех пор не разговаривали. Но эта самая бабушкина подруга начала общаться с моей мамой — уж не знаю, какие они нашли общие темы. Может, таким хитрым способом она хотела добраться до старой подруги и восстановить отношения.
Но на телефоне с мамой они висели часами. Они говорили на двух разных языках — эта старушенция не смотрела сериал «Во все тяжкие», а моя мама не особо разбиралась в акциях в пятерочке.
Звали старушку Лиза. Вернее, Лиза — имя для миниатюрной блондинки со слегка курносым носом, легкими веснушками и белокурыми волосами, спадающими на плечи. Эту же звали Елизавета. Мне всегда хотелось добавить «Вторая».
Елизавета постоянно находила у себя болезни из большой медицинской энциклопедии и программы Елены Малышевой. Ее ежедневные заболевания начинались с 5 утра и протекали сверху вниз — за завтраком ей мерещилась глаукома, в обед — аппендицит, за ужином — артриты на обеих коленках.
Мне же кажется, ее болезнь называлась «Первый канал». С осложнениями в виде «России 2» и кучей свободного времени на пенсии.
Ее голову всегда венчали парики спорного внешнего вида — огненно- рыжие, вишневые или бордовые. Веки она подкрашивала теми ужасными тенями, похожими на разбавленную зеленку или бутылочное стекло. Такими обычно пользуются только толстые усатые продавщицы в синих передниках и бородавкой на щеке.
На детских фотографиях я всегда интуитивно от нее отстранялся, сохраняя при этом пенопластовую улыбку и выдрессированное родителями умилительно-вежливое выражение лица.
Так вот, эта Елизавета еще лет в 40 потеряла сына. Нет, он не умер- она и впрямь его потеряла. В один прекрасный день он, двадцатитрехлетний, собрал вещи и уехал от нее навсегда. «Задолбала» — и хлопнул дверью.
Я тоже слегка удивился, но, наверное, у него были на это причины.
Нечего удивляться, что Елизавета еще была и завсегдатайкой театра оперы и балета. Она попыталась сделать себе подобных и из нас, но мы оказались крайне резистентными к Лебединому озеру и Отелло. И вот, минуя полугодовой бойкот по причине своего поражения в попытке нашего окультуривания, она вновь позвонила моей маме.
И с тех пор мама оживилась.
— А где гарантии, что она нам квартиру отдаст? — интересовался я, завязывая шнурки на кроссовках.
— Она сказала, что впишет меня в завещание — сказала мама, примеряя уже третье по счету кашне перед зеркалом.
— Надень то, которое она тебе подарила — посоветовал я. — Всем нравится, когда носят их подарки.
Мама достала из кладовки коричневый вязанный шарф с красными розами. Даже сейчас он едва уловимо пах румянами для щек и партером театра.
Встряхнув его несколько раз, мама одними кончиками пальцев обвязала его вокруг шеи. Подвернув джинсы, она облилась каким-то орифлеймом из пошлого розового флакона и была готова становиться наследницей первой очереди.
Зато не особо готов был я.
Дело в том, что старушка, чувствуя свою скорую кончину (такие как она начинают ее чувствовать лет с 60) решила устроить турне по кладбищам всех родственников, которые у нее здесь были.
Но это еще не все.
— А лопату разве мы берем? — изумился я, только сейчас увидев деревянный черенок, торчащий из свернутых газет.
— Конечно — кивнула мама.
А ехали мы хоронить Елизаветиных котов. И речь шла не о двух котах. Если я правильно понял, их было 5.
5 котов, которые пролежали на ее балконе всю зиму. А уже как месяц шла весна. Последний, ее любимчик Фигаро, приказал долго жить месяц назад.
Хоронить их одна она боялась, а с нами тогда не разговаривала из-за «театральной размолвки». Коты, если можно так выразиться, послушно ждали своего часа на балконе.
Старушка вконец попрощалась со здравым смыслом, поэтому решила хоронить своих котов на могиле родителей. Так сказать, сложить все самое дорогое в одном месте. В этаком стиле викингов или индейцев майя. Только вряд ли ее издохшие барсики тянули на тотемных животных.
Ее квартира был настоящим кошачьим пансионатом. Почти десяток запертых шерстяных монте-кристо, которые даже и не подумывали о побеге.
В фильме «На игле» кто-то из главных героев помер не от героина, а от вируса из кошачьего дерьма. Я тогда не особо на это купился, но позже узнал об этом на уроке биологии. От таких знаний моей любви к кошкам как-то поубавилось.
Зато трешка. Да еще и в центре города.
Наверное, за эту квартиру не взялась бы даже Школа ремонта из ТНТ. Продюсер со съемочной командой уже в дверях бы почуяли неладное и посоветовали бы нам пойти куда-нибудь на TLC, где привечают всех юродивых и неполноценных.
Но я был не особо притязателен. Первым делом я выкину все каслинское литье и сделаю барную стойку на кухне. А там уже разберемся.
Завидев ее издалека, я уже заранее возненавидел большую клетчатую хозяйственную сумку, которую она держала в руке.
— Мои зайчики, спасибо вам большое — чуть ли не заревела Елизавета, когда мы подошли ближе.
Лучше бы мы пошли с ней на ее оперу, пока еще была возможность. А ведь где-то сейчас спокойно себе идет гребаный Щелкунчик.
— Боренька, ты возьмешь? — тихо спросила она, протягивая ужасный груз.
Она всегда называла меня именем своего сына. Я ее не исправлял.
Я попытался стать анаэробным организмом. Хоть ненадолго. Слегка прищурившись, как будто из пакета могло чем-то полыхнуть, я протянул руку.
Сумка была не особо тяжелой — скорее всего, за эти несколько месяцев коты истлели и почти ничего не весили.
Елизавета несла две пары резиновых перчаток и пустую коробку из-под зимних сапог. Сапоги ей пришлось выбросить еще год назад, потому что именно эту пару коты облюбовали в качестве туалета.
А теперь в этой коробке они будут похоронены. Вот уж действительно ирония судьбы.
Ехали мы на трамвае — бабки с рассадой с интересом посматривали на сумку и лопату — наверное, пытались угадать, какие семена мы едем сажать.
К счастью, то, что мы ехали «сажать», не давало никаких побегов.
Эта завязка напоминала мне какое-то Стивен Кинговское кладбище домашних животных — я втайне надеялся, что все эти 5 котов оживут, вернутся к бабке ночью и обоссут ей половичок у двери.
Трамвай затормозил и из пакета пахнуло. Я сжал зубы и повернул голову почти на 180 градусов, резко заинтересовавшись железной трамвайной обивкой.
Боже мой, а вы ведь еще православный человек — думал я, краем глаза рассматривая безмятежное лицо Елизаветы. Только сейчас я осознал всю абсурдность ситуации.
Хоронить котов на могиле родителей.
Жаль, что в 2010 году еще ничего не слышали про оскорбление чувств верующих.
-Ты завтракал? Хочешь пряник? - Поймав мой взгляд, Елизавета заботливо подалась вперед.
Еще и издевается.
Когда двери открывались на пустых остановках, мне хотелось размахнуться (только очень аккуратно) и отправить этот сухогруз в бреющий полет.
Наконец, мы приехали. Двери трамвая с шумом захлопнулись за спиной. Чтоб хоть как-то отвлечься, я насвистывал бандитский Петербург — кто знает, может каких-то лет 20 назад этой же дорогой на кладбище шли трое братков. Какие-нибудь каноничные Шило, Мокрый и Сутулый. Шли хоронить днем и с почестями — кореша, или ночью и тихо — конкурента. Но даже конкурентов уважительно заворачивали в ковер, а не в вокзальную холщовую сумку.
Давно уже облетевшая краской оградка едва доставала до колен. Несколько выцветших искусственных гвоздичек радикулитно склонились над потрескавшейся землей.
Коробейникова Алла Вячеславовна. 1913—1985. Ну что ж, приятно познакомиться.
Вот так я начал раскапывать могилу Елизаветиной мамы. Другого свободного места в этом закутке просто не было. Если ночью ко мне заявится ее призрак в пеньюаре, я упаду ей в ноги и буду проклинать все семейство кошачьих.
Я вырыл ямку в метр длиной и с полметра глубиной. За спиной тревожно зашуршал пакет. На свою беду, я обернулся.
Стивен Кинг, помянутый ко двору уже дважды, написал бы что-нибудь пошленькое из разряда «его прошиб ледяной пот», а «в горле встал ком».
На самом деле, Стивен бы явно поторопился с выводами. Никакого кома не было. Напротив, утренняя яичница готова была рваться на свободу и никакой ком бы ее не остановил.
Коты превратились в нечто спрессованное, как если бы подушку сшили из 5 разных кусков ткани.
Овальный ком грязно -рыжего и серого цвета. Из этой уродливой кучи-малы торчал один — единственный не прилипший к «туловищу» черный хвост.
— Фигаро — с ужасом подумал я.
Знал бы я, что это так выглядит, то помимо резиновых перчаток на каждый палец я бы надел еще и по презервативу.
Слава богу, святое действо похорон старушка взяла на себя. Она аккуратно положила зловонный ком в коробку и опустила его в землю. Опустив голову, она что-то пробормотала на старушачьем. Плечи ее затряслись в беззвучном плаче.
Картонный саркофаг с надписью SALAMANDER постепенно скрылся под землей.
Мы с мамой переглянулись.
-В жопу эту квартиру. — проговорил я одними губами.
Домой ехали молча. Я вытирал руки влажными салфетками с алоэ и аккуратно сбрасывал их за сиденье. Лопату мы решили домой не везти. Оставили у ворот – может, кто-то найдет ей более практичное применение. Без нее и без сумок мы утратили для трамвайных бабок всякий интерес. Зато какая-то цыганка не отрывала глаз от маминого шарфа с розами. Водитель неразборчиво объявлял остановки. Грязные двери с едва различимым «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ» шипели и пахли горячей резиной.
Помимо явной брезгливости, к Елизавете я испытывал какую-то рудиментарную жалость. Нет, я мог бы назвать это жалостью настоящей, но это было бы неправдой. Как там говорится – мудрость не всегда приходит со старостью. Иногда старость приходит только одна.
К Елизавете старость не только пришла одна, но еще и забрала у нее все самое дорогое.
В сущности, у нее никого не осталось. Виновата ли она в этом или нет — вопрос другой.
Она не была ни тираном, ни истеричкой. Я даже ни разу не слышал, чтобы она повышала голос.
Она просто была не от мира сего. Но почему -то именно к таким наш мир наиболее беспощаден.
Все что у нее было — эти 2 квадратных метра за периметром оградки и квартира с табуном котов - эгоистов. Даже кастрировать их она считала предательством.
-Пока, Боренька – она погладила меня по коленке и сошла на своей остановке. На перекрестке загорелся зеленый и толпа увлекла ее за собой. Если бы не бордовый парик, едва ли достающий спешащим людям до плеча, ее согбенная фигурка в старом драповом пальто бы мгновенно в ней затерялась.
Через 2 года Елизавета умерла. Квартира досталась сыну. По завещанию мы получили большой платяной шкаф, набор серебряных ложечек (на проверку оказавшимися латунными) и собрание сочинений Максима Горького.
Горький пах котами.