Кровоподтёки оставляют след на чужих ладонях, повторяя линию жизни, любви, одиночества. Тонкая борозда обрывается, а больно почему-то тебе. Вот смотришь на эти подтёки, и страшно хочешь кричать – ну как, почему, что такое: откуда им знать. Они далеко: безразличны, увяли, травмировав нас. Счастливые недолго живут, а думающие и того меньше. Если познаешь, далеко не уйдёшь. Боль затянет, захочется больше плевков. Капля, вторая, третья, и вот наполнен пятистопный алтарь. Стоит ли жизнь этих мыслей? А мысли жизни? А жизнь?
Ясно одно – с давних времён мы пишем свою историю кровью: мечом или пламенем, сердцем или судьбой. Хорошо, что мы никогда не встретимся с ними: говорят, жрецы оттого и выше, что люди им не нужны. Им нужны лодка да вёсла, чтоб контролировать свой безумный поток, порой подбирая новых в ковчег. Жаль, что в ковчеге этом дыра и растёт она с каждым веком, и не знает никто, когда последний забудет их имена.
Страшно видеть ковчег, но не уметь говорить и лёгкие двойные иметь. Ты можешь и на суше сидеть, словно позабыв про то, что в воде рождалась когда-то жизнь. А можешь отчаянно жилы рвать, но плот свой ты всё равно не построишь: у утопленников крови давно уже нет, а иное никому и не нужно. Так и остаётся, сидеть у воды, лишь легонечко ноги свесив, и отчаянно попытавшись поверить, что когда-нибудь сорвёшься и окончательно потонешь.
Говорят, что Сирены красиво поют. Мне хотелось бы обернуться Русалкой, но предок мой почему-то обменял Голос на Ноги. Кому нужны ноги? Ноги нужны тем, кто готов горы свернуть, кто не боится свой след высечь кровью чужой, тем, кого сложно забыть. Великий потоп унесёт и их имена понемногу, но это не страшно: всё равно те, кто с Ногами был рождён, никогда об этом не узнает. Ведь они меняют Сейчас.
Змея звучит гордо, красиво, но шипенье её непонятно. Она ползёт, подбирается ближе, но мало кто любит гадюк. Вот безвредные ужи, ящерицы, отбрасывающие свой хвост при малейшей опасности, вот те, кто всегда найдёт себе место под солнцем. Змеи оставляют красивый мозаичный след на холсте из чешуек, правда, и его смоет волной. Людям понравилось только змеиное мясо. Говорят, что настоящие, сочные анаконды (а ведь когда-то были драконы?) остались в Прошлом. Я не хочу в это верить. Но я сама верю в то, что никогда не поплыву.
С ранних лет человек учится ходить. Шаг, первый, второй. Меньше боли, больше дела. Так ты и идёшь по земле, уверенный в том, что свершишь что-то важное, необходимое, веришь в то, что семья твоя тоже с Ногами, а потом ты запинаешься. Это не страшно, все великие и разные люди падали много раз, но почему-то мало кто в лужу. Там, в луже, смиряешься с тем, что дело не совершишь, что не выйдешь никогда и что будешь забыт. Но напоследок ты отчаянно захочешь запеть, и откроются жабры.
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Дыхание.
Удивительно, правда? Оказывается, кислород есть и в толще воды. Оказывается, что человек может видеть в воде. Оказывается, что ты умеешь плавать. Но у тебя есть Ноги, а не Голос, а первыми билет на ковчег никак не купить.
И ты вылезаешь, роняя первые и последние капельки крови (а ведь акулы должны чувствовать кровь на много километров), дышишь своими правильными, человеческими лёгкими. Чистейший воздух. Кислородный избыток.
Жаль, что я не умею петь. Возможно, песней я смогла бы объяснить, что грязь, оставленная на бумаге, это моё раздавленное, обескровленное сердце. Его не хватит на эпос, драму и лирику, только на миниатюру, но, пожалуйста, взгляните на причудливый узор капилляров внутри того полезного органа, что вы читаете сейчас.
Кто-нибудь пишет стихи?
Никто не спросит про прозу.