Всё, что человеку нужно для любви, есть у него в сердце.
Всё, что, необходимо для жизни, есть рядом с ним.
И лишь мечта ведёт его дальше, выше. Как неистовое благословение, заставляет искать непознанное, неизведанное.
Дарит и успокоение, и муки. Только повинуясь мечте, человек может пройти по воде и вознестись к облакам.
Но и для этого нужна сущая малость.
Вера.
Лишь уверовав человек становится творцом, то есть равным богу, ибо и был создан всевышним по образу и подобию своему.
Её невыразительные глаза делали лицо её тусклым, почти безжизненным.
Жидкие волосы, теперь подёрнутые сединой, вечны выбивались из пучка, схваченного тугой резинкой. От этой вечно тянущей резинки у неё почти всегда болела голова. Эта боль изматывала.
Боль приходит исподтишка. Вкрадчивыми робкими шагами приближается она и останавливается чуть позади.
Тихонько берёт за руку. Ждёт твоей реакции. И, когда ты вздрогнешь от понимания предстоящих мук, она прикасается к локтю. Дышит в шею. И уже осмелев, и уверившись в своих силах, она набрасывается на тебя, словно изголодавшийся хищник, вгрызается клыками в позвоночник и вот ты уже не в силах преодолеть свой ужас и сдержать дикий вопль, рвущий на части твоё кровоточащее горло. Тело покрывается липким потом, холодеет. Ладони деревенеют. Волосы слипаются, кожа зудит.
Эти приступы боли выматывают, словно одна за другой накатывающиеся волны вражеских атак. С одной лишь оговоркой. Атакует тебя не вражеская армия, а твой собственный организм. И нет уже никакой уверенности в том, что ты не сдашься при очередной атаке, ведь он лучше любого врага знает все твои слабости. Все тонкие ниточки. Пороки. Тайные страхи. И он будет использовать эти знания с изощрённостью самого ретивого инквизитора. Он неизбежно нанесёт удар в самое незащищённое место в самый неподходящий момент.
Это не тот праведный суд, который всегда гарантирует справедливое возмездие убийце. Эта грязная неприкрытая и несправедливая бойня, из которой победителем выходит лишь смерть.
И ей всё равно что ты оказываешься неотомщённой жертвой. Ей плевать, что за твою боль никто не заплатит. Ей достаточно, что ты содрогаешься только от одного предчувствия боли. Она с наслаждением ждёт твоего падения. И поощряет боль к действиям. Ты сам ведёшь себя в её объятья, как Авраам вёл на закланье своего сына. И не надейся, что господь подсунет тебе агнца.
Оставь эту надежду.
Оставь все пустые надежды.
В твоих руках только твоя боль. И только тебе решать кто из вас господин, а кто агнец.
Впрочем, это пустые разговоры. Она убивает тебя в любом случае. Просто... умереть безвольным рабом как-то мерзко... если ты Человек!
***
Он подошел к ней сзади и, слегка приобняв за талию. Произнёс:
- Боже, юная леди, какой восхитительный фасон платья! Нельзя ли разглядеть его при другом освещении?
Она даже опешила от этакой наглости
Дело в том, что за пятьдесят лет её жизни ни одному человеку не взбрело на ум назвать её юной леди. Поскольку в те времена, когда она была действительно юной, в среде советских пионеров не было принято обращаться особам женского пола «Леди». А когда такое обращение вошло в обиход, жизнь так изрядно потрепало её, что определение «юная» можно было отнести, разве что к её внучке.
А между тем, бархатный голос, так беспардонно разрушивший её идиллическое одиночество, принадлежавший мужчине, явно младше неё лет на пятнадцать, продолжал звучать на столько близко, что казалось, он не мог принадлежать реальному мужчине. Если бы не руки, обвившие её талию.
«Ну, ну, продолжай. Мне теперь даже интересно, как ты станешь выкручиваться из этой ситуации», подумала она, но вслух не сказала.
Она высвободилась из объятий, что оказалось довольно легко, и развернулась, успев снять при этом солнцезащитные очки, дужку который прикусила зубами, чтобы не рассмеяться в голос.
- Так. Вечер перестаёт быть томным. Это даже интересно. – проговорила она, словно бы раздумывая над этой действительно неординарной ситуацией.
- Я очень надеюсь, что он как раз окажется достаточно томным.
- Неужели? – приподняла бровь женщина.
- А разве в обществе такой леди не меркнут вечера иного толка?
«Хорошо. Продолжай в том же духе, и я подумаю над этим предложением», опять подумала она.
А вдруг, изменив тактику поведения, можно увидеть несколько иное развитие сюжета?
Она давно привыкла, что ни один мужчина не проявляет даже капельки изобретательности и находчивости, чтобы завоевать женщину. Впрочем, она и женщиной себя не считала так давно, что слабые потуги мужчин даже не принимала на свой счёт.
Представители противоположного пола разочаровали её на столько сильно, что очаровываться оказалось нечем.
Слишком незначительна была эта работа мужского ума и тела, что заметить её можно было лишь вооружившись серьёзной аппаратурой. Невооруженный взгляд простой женщины не разглядел бы в этих дряблых колыханиях воздуха и тени потенции.
И вот тебе, пожалуйста. Такой экземпляр. Молод. Красив. Богат, если судить по одежде и обуви. Успешен, раз так смел. Даже, отчаянно смел.
Главное не расхохотаться. Главное сдержаться. Она ещё слишком хорошо помнила реакцию на её смех последнего претендента на её внимание. Ох, сколько же времени он отнял. И обиделся на неё. А она всего лишь только не сдержалась и расхохоталась на его идиотский вопрос
- А ты меня любишь?
Господи! Как заискивающе. Как трепетно. Ну как было не хохотать?
Любишь! С чего бы вдруг! Что ты сделал, чтобы женщина забыла себя и растворилась в тебе? Что ты, (прости, Господи!) имеешь предложить ей взамен её времени, сил, здоровья, бессонницы, свободы, наконец!
- Хорошо, - кивнула она, надев очки обратно. И в самом деле трудно решить, прятать ли глаза, в которых искрится смех, или губы, с которых готова сорваться колкая фраза. Впрочем, этот уж хотя бы не так уж смешон. Ну, ладно. Смешон. Но сдержаться ещё можно. – Какое именно освещение станет более выигрышным для платья такого фасона?
Стараясь говорить серьёзно, произнесла она и отступив на пару шагов, сделала оборот вокруг своей оси. Не в её привычках демонстрировать себя, как тело. Но представить себя физическим телом и сделать оборот она могла.
Парень демонстративно сделал вид, что задумался.
Каштановые волнистые волосы выигрышно очерчивали его живое лицо. Губы чуть тонковаты, но, если подумать, вполне красивые. Серовато-пронзительные глаза смотрели на предмет своего восхищения довольно весело. О, он ещё и с чувством юмора. Ну хотя бы не зануда. Уже приятнее. Так что же дальше?
- Уверен, что освещение моей художественной галереи будет вполне подходящим.
- Только не говори мне, что нужно переплыть океан в поисках твоей художественной галереи. – приторно закатив глаза, парировала она, слегка передразнивая его манеру говорить.
- Отнюдь. – он покачал головой. – Для этого достаточно перейти по пешеходному переходу, что как раз за парком.
Ой, да... Вот прям тот самый Мюнхгаузен? Ухмыльнулась она, вспоминая о той галерее, что находилась перед входом в парк. она давно хотела зайти на выставку работ какого-то известного художника,(как, бишь, его зовут?) Но всякий раз проходила мимо, словно неведомая сила не довала ей сделать шаг к двери.
Вот уж не представляла она, что её директор (или владелец?) такой милый тип... милый? О, да ты уже заинтересовалась? Отлично. Твоё счастье, что тебя подкупили слова о галерее, а не о том, кто её хозяин.
- Если я правильно помню, там сейчас выставляется некий художник... ммм... Юнгарт, кажется? – она вопросительно посмотрела на молодого человека. Проверка.
- Экед, - поправил он, мягко беря её под локоть.
Невербальный язык тел всегда бывает конкретнее и чётче.
Пришел. Увидел. Повёл. Возможно, он уже победил. Хотя она ещё делает вид, что до победы ему не дойти. Видимо, мужчина, действительно мужчина в самом классическом понимании, не имеет других вариантов.
- Экед. Да. – соглашается она уже повинуясь его движениям.
Они идут по усеянной розово-желтыми листьями дорожке по направлению к выходу из парка. Мостик через ручей, чугунные перила которого были тёплыми от прикосновений солнца, остались далеко позади, как и хлебные крошки, щедро насыпанные для прожорливых уток. Всё, что она считала её миром, осталось далеко позади. Впереди была Его галерея. Его выставка. Его прикосновения. Его роль. И её роль. Но совершенно отличная от той, к которой она привыкла.
Я королева. Ты король.
Слепит великолепьем залов
Дворец и любит нас народ
И уважают генералы.
Страна сыта. Горда. Сильна
И царедворцы пунктуальны.
Приходят сказочники к нам
Рассеять волшебство по спальне.
Представь, прекрасно же, когда
В жену влюбляешься безбожно.
Пленяет мимолётный взгляд
И оторваться невозможно.
Стекает вечер с облаков
На тисы у ограды парка....
Я королева. Ты король.
Для нас играют музыканты.
Да. Именно в таком ключе были исполнены работы, заполнившие стены картинной галереи. И никакого там тебе «Современного взгляда». Боже упаси! Каждая картина, облаченная в витиеватую раму, могла стать шедевром классического искусства. Но не это поразило её. Нет!
- Вы следили за мной? – потрясённо спросила она, понимая, что видит исключительно свои портреты. Да. В разные годы. В разных манерах. В разных сюжетах. Но это не может быть ошибкой. С каждого портрета на неё смотрела она сама. Прекрасная и желанная. Да. Вот в чём разница. Это не могли быть именно её портреты. Она никогда не чувствовала себя вот такой прекрасной и столь желанной, чтобы оказаться хотя бы на фото, не говоря уж о портретах с натуры. Но её глаза видели совершенно другое. Даже тело сказало ей, что мир вокруг изменился. Похорошел. Обрёл воздушность. И где-то очень далеко за горизонтом полыхнул алый парус. Она видела это. Ощущала. Осознавала.
- Этим работам несколько лет, - развел руками молодой человек. – Я писал их в Тикле. Вы бывали в Тикле?
Нет. Она никогда не бывала на море, и уж тем более в Тикле. Такой дорогой курорт ещё поискать. Это пристанище богатых бездельников... ну... или богатых...
- И?
Немой вопрос застыл посреди горла, а в глазах пылал огонь недоверия.
- Разве непонятно? Это чудо, что дама, возлюбленная и написанная мною, существует на самом деле.
- И всё-таки, ты следил.
- Хорошо, хорошо. – выставив руки, открытыми ладонями вперёд, говорит он, - Признаюсь. Когда я увидел вас... Я чуть с ума не сошёл от .... Потрясения. И да. Проследил за Вами. Чтобы удостовериться, что это не мираж. Не сон. Не очередное наваждение. Я даже картину написал. Вчера. Хотите её увидеть?
- Теперь, я думаю, у меня нет другого выбора. – отвечает она, изображая на лице крайнюю степень недовольства. - Ты обязан показать мне это безобразие!
Его дом оказался частью галерейного комплекса. Тине никогда не приходилось испытывать столько потрясений подряд. Прекрасных и волшебных. Если бы это были те беды, с которыми она давно свыклась. Или боль, следствие тех бед, которая брала её в плен. Если бы это было нечто знакомое, с чем она умела бороться. Но нет. В этот раз перед ней было счастье. Волшебство. Чудо.
Поверить в которое она отказывалась наотрез. А не поверить было совершенно невозможно, поскольку оно было более осязаемым, чем все её прежние беды вместе взятые.
И что, скажите, ей оставалось делать, когда, с едва высохшего портрета на неё смотрела она сама, в образе той самой королевы об руку с тем самым королём, дворец и страна которых полны счастьем.
Их взгляды встретились, чтобы никогда не погаснуть.
...
Шелка струятся, как огонь
Преграды между душ сметая,
Возводит грешная любовь
К немыслимым вершинам Рая.
Роса искрится на листах,
От птичьих крыл неотличимых.
И роз вдыхают аромат
Обычные простолюдины.
Смычки взлетают, словно им
Не усидеть на струнах скрипок.
Безродные и короли
Блистательны в глазах любимых.
Я королева. Ты король.
Моя ладонь в твоей ладони.