Длинный и жаркий летний день стремился к закату. Огромное, пылающее солнце рухнуло вниз, сделалось багряным и тяжело повисло в знойном, пыльном мареве над горизонтом. Воздух из душно-горячего начал становиться свежим и прохладным, снизу, от леса и Битюга, потянуло речной влагой и запахом распаренной дубовой коры.
Стадо ещё не пригнали, и женщины выходили на улицы, усаживались на лавочки, и в ожидании обсуждали дневные новости. Возле нашего дома лежали несколько неохватных дубовых стволов, когда-то вывезенных из леса. Кора на них давно поотвалилась и они стали серыми, крепкими, как камень, лишь только снизу на них зеленели лужайки мха и красными гроздьями висели сбивающиеся на ночь в стаи, клопы солдатики. Около брёвен трава была чисто вытоптана, а серая дорожная пыль густо перемешана с семечными скорлупками. По вечерам здесь, у нашей Марии Семёновны, собирались соседские бабушки, чтобы поговорить, немного посплетничать и обсудить дневные новости. Обычно приходили наша соседка и бабушкина кума, баба Фрося Шишиха, да ещё и бабушка Динамита, зловредная такая старуха, бабка Верка, которую мы очень не любили.
Они садились на отполированные за много лет брёвна, расстилали на них чистую тряпку и высыпали туда жареные семечки. Их в Коршеве умели жарить все, но у бабы Фроси, они получались особенно вкусные. Как мне позже удалось у неё выведать, она сначала обильно сбрызгивала их колодезной водой, а потом жарила на печке, под конец посыпая солью. Но, сколько я потом, будучи уже взрослым, не пытался приготовить их по этому рецепту, ничего не получалось. То ли семечки были уже не те, то ли был какой-то ещё секрет, но бабу Фросю превзойти не удалось.
Бабушки устраивались поудобнее, каждая брала себе горстку своими тёмными, мозолистыми руками, и начинали грызть, поплёвывая шелуху наземь, которую завтра тщательно переберут куры. Наша Марья Семёновна была почти без зубов, но и она не терялась, и ловко лущила скорлупки пальцами. Беседовали тихо, не привлекая к себе внимания.
- И не говори, - сказала баба Фрося: - целыми днями в энтой своей ярушке пропадают. Уж на что наш-то, всегда книгочей был, да домосед, и то, все свои книжки позабросил, днём с огнём его не отыщешь.
- А наш-то, - встряла бабка Верка: - анадысь так налётался, пришёл домой и ажник двенадцать блинцов зараз ухопил. То обычно три-четыре и то, с уговорами, а тут двенадцать! Как через себя перекинул!
- А наши, - вступила в разговор Марья Семёновна: - всех кур поошшипали. Зачем, на што, ахтознать... Гутарят, в игру такую играют, в индейцев. Я им уж наказывала, мы с дедушкой люди неграмотные, тёмные, про такие игры сроду не слыхали, вы уж того, ведите себя разумно, не позорьте нас перед людьми. Какой-там, смеются...
- Не токо наши, все мальчишки на улице с ума посходили. Орут, бегают, перьев собе в волосья навтыкают, - закивала головой бабка Верка: - уж наш-то Димочка, наш-то тихий да спокойнай, и то от рук совсем отбился...
Договорить она не успела, так как дверь из дома с треском распахнулась и на улицу выскочил взъерошенный, с перьями в волосах Стаська. Он ни слова не сказал бабкам, лишь только так стреканул по большаку, что пыль за ним заклубилась. А через несколько секунд, следом за ним выбежал дедушка. Рот его был гневно сжат, усы свирепо точали стрелками, а глаза из-под нависших бровей метали молнии. Одной рукой он придерживал спадающие штаны, а в другой сжимал выдернутый из них брезентовый ремень.
- Дед, чаво случилось-то? - встревоженно спросила бабушка.
- Иде этот поганец?
- Да вон, чесанул по улице, будто за ним сам батька Махно гнался. Што он набедокурил?
Дедушка плюнул на землю, подкрутил воинственно усы и объяснил:
- Сижу я в сенцах, веники вяжу. Тут Таськя со двора заходит и гутарит мне с ходу: "Дедушка, скажи лук!" Ну я и сказал: "Лук". А он мне: "По лбу табе стук!" И как даст мне лозана, прям по лысине, да и сиганул на улицу!
- Ай-ай-ай! - закрутили головами бабки, а дедушка воинственно погрозил ремнём в сторону ярушки:
- Вот, я ужо табе! Приди тока домой, засранец!
***
А в ярушке, на лужайке, вдоль берега ручья сидели воины. В волосах торчали перья, выдернутые из куриных хвостов, или коршунячьи, подобранные в поле. Все они были голые по пояс, воинственно раскрашенные полосами чёрного ила, в руках же сжимали самодельные копья, дубинки и луки со стрелами. Некоторые держали в руках маленькие настоящие топорики. Их было около двух десятков. Перед воинами горел костёр, который окутывал синим облаком ярушку и длинной лентой тянулся к Битюгу.
Один из индейцев подбрасывал в огонь хворост и зелёную траву, дающую дым. Другой раскуривал самодельную трубку, набитую сухими кукурузными листьями. Когда из неё выплыл первый клуб ароматного дыма, он протянул её Вовке Али-Бабе со словами:
- Пусть скажет Змеиный Глаз!
К костру подошёл Али-Баба. Он был в одной набедренной повязке, а всё тело раскрасил так, что оно стало похоже на человеческий скелет. Вовка важно пыхнул трубкой без затяга, потом наклонился к костру и помахал руками, гоня на себя дым.
- Я Змеиный Глаз! Вождь ирокезов!
Индейцы важно закивали головами, соглашаясь. Али-Баба же начал говорить, читая наизусть отрывки из Фенимора Купера, немного разбавляя их своими словами:
- Великий Дух создал много разных людей и дал им различную окраску. Некоторые из них чернее неповоротливого медведя. Эти всегда должны быть рабами и трудиться подобно бобрам. Ветер от Солёной Воды доносит до нас их стоны. Некоторых он создал с лицами белого горностая. Этим он велел быть торговцами, слугами своих женщин и волками для чёрных рабов. Было время, когда их было мало, они приходили к нам и продавали ружья и замечательные красные одеяла, а также медные котлы, которые долго звенят, когда по ним щёлкнешь пальцем. И ещё они присылали к нам людей в чёрных платьях, которые любят рассказывать истории про белого старика, живущего на небе. Но шло время и бледнолицых становилось всё больше и больше. Сначала, как листьев на дереве, потом как листьев в большом лесу, растущем на озере Онтарио. Великий Дух дал им достаточно, но они хотят иметь всё! Но наш Маниту сотворил и людей с блестящей, красной кожей. Он отдал нам эту землю, поросшею лесом, наполненную дичью. Краснокожие жили привольно и если сражались между собой, то только для того, чтобы доказать, что они мужчины! Сейчас всё переменилось. Белые опутали нас своей ложью, связали договорами. Скажи, Большой Заяц, когда томагавки твоих воинов, были красны от крови ингизов последний раз?
Скуластый, черноволосый вождь с раскосыми глазами, пыхнул пару раз трубкой и печально развёл руками:
- Мои томагавки сухи и чисты. На них нет крови ингизов и их прислужников алгонкинов.
- А ты, Человек Гром, когда ты, последний раз пил воду Великого Битюга, прежде чем тебя оттуда изгнали?
Встал Динамит, поиграл мускулами и ответил:
- Много больших лун прошло с той поры, когда я пил сладкую воду...
- Я вижу, как белый человек приходит на нашу землю и садится на неё. А где он сел, там уже растёт подорожник, трава, которую мы зовём следом белого человека. И тогда его уже не изгнать с этой земли. Я спрашиваю вас, ирокезы! Чего хотят бледнолицые?
Воины зашумели как ветер в лесу.
- Они хотят наших земель!
- Они хотят наши реки!
- Они хотят наши вигвамы!
- Они хотят наших бизонов!
- Они хотят наших скво!
После этого восклицания, на несколько мгновений установилась тишина. Кто-то из задних рядов, кажется Стаська, пискнул:
- У нас нет женщин!
Змеиный Глаз грозно повернулся к нему и сказал:
- Как нет? А Надька Рожкова?
- А-а-а, ну, тады ладно...
Вождь продолжил прерванную речь:
- Скажите мне, ирокезы! Уйдём ли мы на север, искать новую берлогу в лесах Канады? Или выроем топор войны и омоем его кровью?
Воины вскочили на ноги. Они размахивали оружием и кровожадно кричали:
- Война, война!
- Хау! - ответил вождь - откопайте свои томагавки! Завтра мы обагрим их кровью бледнолицых!
***
Мы со Стаськой смыли в ручье боевую раскраску, спрятали в кустах перья и оружие, после чего надели рубашки и побежали домой. Успели как раз вовремя. Бабушка уже приготовила ужин в летней стряпке и несла в комнату скворчащую сковороду с яишней, салом и картошкой. Быстренько помыли руки, вытерлись холщовой утиркой и уселись за столом, вокруг сковородки. Даже Стаська, такой обычно капризный в еде, уписывал за обе щёки, то ли от возбуждения, то ли от того, что нагонялся. Довольная бабушка сидела на судёнке, возле печки и наблюдала за ужином.
Наконец, дедушка подобрал последние крошки, обтёр сковороду кусочком хлеба, бросил его в рот и вкрадчиво сказал:
- Таськя, скажи - чеснок...
Брат утративший бдительность, машинально произнёс:
- Чеснок...
- В лоб табе щалчок!
И дедушка звонко треснул его по голове деревянной ложкой. Возмущённый Стаська вскочил на ноги, он покраснел и чуть не задохнулся от возмущения. В поисках поддержки он оглянулся на нас с бабушкой, но мы молчали. Всё было по-честному. Тогда он угрюмо полез на печку, где спрятался за занавеской и какое-то время глухо что-то бубнил. Довольный дедушка отправился спать во двор, под навес, а я пошёл в сенцы, где меня ждал взятый у Али-Бабы "Зверобой", которого надо было одолеть. Включив настольную лампочку на двадцать пять ватт, я улёгся на набитый свежим сеном матрац, укрылся лоскутным одеялом и погрузился в чтение.
Через некоторое время бабушка помыла посуду и убрала со стола, а успокоившийся Стаська слез с печки. Он пошнырял по дому, обнаружил махотку с топлёным молоком и уже собрался к ней придудониться, как её отобрала бдительная бабушка:
- Таськя! Нельзя молоко после сала, передрищешься, мне что, с тобой до утра в уборну бегать? Коли есть охота, вона, в кадушке, малосольных огурчиков зачерпни...
В доме запахло рассолом и смородиновыми листьями. Брат немного похрустел огурцами, после чего улёгся на перину и мгновенно уснул. Бабушка вытащила из волос шпильки, причесалась, потом помолилась на ночь перед иконами и сказала:
- Андрюшкя, ты тама недолго! А то на рупь в прошлом месяце, нажёг нам с дедом свету...
- Угу.., - ответил я машинально, переворачивая страницу. Мне было не до этого. У меня Расщепленный Дуб менял бледнолицых пленников на игрушечных зверей с двумя хвостами...
В комнате погас свет и пружины на бабушкиной койке заскрипели под её тяжестью. Наступила полная тишина.
***
Виной всему были сельский клуб, киностудия Дефа и Гойко Митич. В те времена были очень популярны фильмы про индейцев. "Чингачгук Большой Змей", "Прерия", "Оцеола", "Сыновья Большой Медведицы", "След сокола", "Белые волки". Надо ли говорить, как на фоне унылого кинопроката они скрашивали жизнь? Зал в дни их показа был переполнен до предела. Нам, пацанам, приходилось зачастую сидеть на полу, перед рядами, так как в клуб устремлялись все жители села от детей, до преклонных старцев. Во время показа, даже танцплощадка пустовала. А Гойко Митич, по своей популярности, бил все рекорды, сопреничая разве что только с неуловимыми мстителями.
Надо ли говорить, что все мальчишки нашего села после начинали играть в индейцев? Ощипывались куры, срочно мастерились луки со стрелами, наносилась боевая раскраска и на задах, за дворами, вечерами слышались боевые кличи. Со временем, увлечение, конечно же проходило. Находились другие игры, например в войну, с немцами там или беляками, но только до показа ещё чего-нибудь на индейскую тематику.
У нас же всё пошло иначе. Дело в том, что отличник и книгочей Али-Баба, притащил однажды в ярушку Фенимора Купера, "Последнего из могикан". Вовка начал читать его вслух. Когда он уставал, его подменял я. Слушали затаив дыхание. Все. Даже Лёша Хорёк, который пяти минут не мог просидеть неподвижно. Понемногу про наши собрания прознали пацаны с близьлежащих улиц и стали приходить вечерами, чтобы послушать. А когда книгу прочли, состоялось то самое собрание, о котором было рассказано чуть выше.
Ирокезов собралось чуть более двух десятков. Али-Бабу за его начитанность и умение говорить "по-индейски", выбрали верховным вождём, но за хитрость и пронырливость, дали не очень почётное имя: Змеиный Глаз. Все индейцы имели имена. Сейчас я их уже не могу припомнить, но я был, кажется Чёрным Вороном, Заяц - Большим Зайцем, Хорёк Свирепым Скунсом. Труднее всего было придумать имя Динамиту. В конечном счёте он стал Человеком Громом.
Первое время бегали по ярам и защитным лесопосадкам, воюя против воображаемого противника, но потом, как-то переместились на левый берег Битюга, в лес. Здесь было раздольнее, никто не мог увидеть. У многих индейцев были лодки, остальные перебирались вплавь. Там мы построили вигвамы из коры в которых складывали оружие и перья. И ещё тем было хорошо, что нас никто не видел и не мешал играть.
И вот, как только мы обосновались на новом месте, и даже как следует не обжились, однажды вечером с берега прибежал разведчик, Свирепый Скунс. Он так запыхался, что даже не сразу заговорил:
- Там, на реке, пироги бледнолицых... Много...
Мы похватали оружие и со всех рванули к Битюгу. Действительно, по реке плыли около пяти байдарок с туристами и они уже подгребали к нашему берегу, явно намереваясь устроить здесь стоянку. Но не тут-то было! На берег высыпали орущие, перемазанные илом и утыканные перьями, потрясающие луками и копьями индейцы. Туристы от неожиданности растерялись, а потом, видя явную агрессивность дикарей, решили от греха уплыть подальше. Мы же, празднуя победу, разожгли на берегу костёр и устроили возле него танцы войны. За вечер мимо проплыли ещё три группы байдарочников, на которые мы также устраивали нападения и бежали следом по берегу, угрожающе размахивая оружием и устрашая боевым кличем. Во всех случаях поле боя осталось за нами.
Всё дело было в том, что у нас по Битюгу, проходил один из самых любимых туристических маршрутов. Жители Воронежа ехали поездом до Анны, там шли к реке и спускались по ней на байдарках до Боброва, где снова садились на электричку и возвращались домой. Туристы называли это "малой кругосветкой". Особенно людно было на реке по пятницам, субботам и воскресеньям. Вот в эти-то дни и происходили особенно яростные сражения. Мы ничем особенно не рисковали. Не пойдут же туристы в село искать наших родителей и жаловаться неизвестно кому и неизвестно на кого.
Некоторые наши нападения воспринимали с юмором. Они смеялись, махали нам руками и показывали поднятый вверх большой палец. Большинство же, отплывало к противоположному берегу, втягивало в голову в плечи и стремилось быстрее уплыть оттуда. Иногда случались и накладки. Пару раз, обозлившиеся бледнолицые высаживались на берег, с явным намерением надрать нам уши, но индейцы были начеку и мгновенно растворялись в лесу, который знали как свои пять пальцев.
И всё-таки, туристы вероятно как-то общались между собой, предупреждая о засаде. Уже через неделю, байдарки не пытались пристать к берегу, а на огромной скорости пролетали мимо. Нам это льстило, но становилось не так интересно, поэтому Змеиный Глаз начал изобретать новые методы.
***
Вовка Али-Баба был довольно шустрым и пронырливым мальчишкой. Однажды он ходил с родителями в гости к своему дяде на другой конец села, на Самарку. И пока взрослые сидели за столом, он прошнырял весь двор вдоль и поперёк, обнаружив в сарае сорокалитровую молочную флягу с настоящим порохом. В голове у него тут же закружились несколько проектов, один лучше другого. Вовец не стал наглеть и отсыпал пороха немного, сколько может незаметно уместиться в карманах. А потом рассказал нам и вскоре, когда дядя был на работе, он с Зайцем и Лёшей Хорьком нанёс ему визит дружбы. Сарай был заперт на замок, но ушлый Лёшка нашёл сзади оторванную доску и насыпал пороха целую трёхлитровую банку. Этого должно было хватить надолго.
Вскоре Али-Баба смотался в Бобров, к своему двоюродному брату, который показал ему, как делать поджигные пистолеты. За это с ним пришлось поделиться добычей. Вовка добыл трубку нужных размеров, рукоятку он собирался выточить из дерева, вот только не было пуль. Для этого конечно же годился любой кусок металла подходящего размера: гайка, гвозди, но ему хотелось что-то более серьёзное. Тогда Али-Баба пошёл ещё к одному из своих многочисленных родственников, который работал на МТС. Ему он также отсыпал пороха и за это получил штук пять шарикоподшипников. Запасы огнестрельного зелья катастрофически убавились и пришлось снова идти с Хорьком к многострадальному дяде, в сарайчик, отсыпать ещё три литра.
И вот, мы собрались днём, на задах, за огородами. Вовка выстругивал из куска доски пистолетную рукоятку. Мы с Динамитом разбивали подшипники молотками. Али-Баба делился планами:
- Сейчас испытаем, и если всё пройдёт нормально, то наделаем побольше. Вооружим поджигными специальный отряд, туристы подъедут, а мы выскочим из леса и бах-бах! Сразу перестанут у нас плавать. А мы! Это же, вообще! Охотиться будем! Можно войной на другие сёла ходить! Столько возможностей!
- Где столько трубок возьмём? - спросил я.
- А у моего дяди Пети, на МТСе. Там их полно в старых моторах. Он сам нам принесёт. Правда, придётся ему ещё пороха сыпануть. Ну, это мы с Хорьком ещё раз к дяде Коле слазим, там во фляге ещё больше половины осталось...
Наконец он выстругал рукоятку нужного размера и подогнал её под размер ладони. Трубку он прикрепил сверху изолентой. Справа в ней была пропилена небольшая щель, к которой он прикрепил спичку.
- Ну, что там у вас?
Мы тоже закончили. Вовка засыпал порох в ствол, утрамбовал его палочкой, запыжил кусочком газеты. Затем выбрал шарик нужного размера, положил в ствол и снова запыжил.
- Готово...
- Где стреляем? - спросил я: - у нас нельзя, Стаська узнает раньше времени, проболтаться может.
Вовка задумался:
- А у меня бабка дома. Увидит, матери расскажет...
- У нас можно, на задах, - сказал Динамит, мои старики сейчас от жары отдыхают, телевизор смотрят.
- Идём!
Мы прошли через огород залитый зноем, углубились в заросли малины и подошли вплотную к Димкиным сараям.
- Куда стреляем? - спросил Вовка.
- Давай, по уборной!
- А чё? Хорошая цель...
Вовка левой рукой навёл пистолет на деревянную будку, сжал так, что пальцы побелели, а правой начал чиркать по спичке обжижкой от коробка. Уши его побагровели от напряжения, на носу обильно выступил пот, и тут раздалось шипение. Вовка закричал:
- Стреляю!
И зажмурив глаза, отвернулся в сторону, держа пистолет в вытянутой руке. Мы тоже отскочили подальше. Из ствола вырвались пламя, ошмётки тлеющей газеты и куски несгоревшего пороха, бабахнуло не особенно громко, но так, что уши заложило, пуля глухо стукнула по дереву.
- Ничего себе! - сказал удивлённый Али-Баба, который до последнего не верил, что пистолет выстрелит.
И тут дверь уборной распахнулась и оттуда выскочила разъярённая бабка Верка:
- Ах вы анчибелы! Вы чего тут творитя?
Мы с Динамитом втянули головы в плечи. Али-Баба спрятал пистолет за спиной и, выпятив нижнюю губу, невинно ответил:
- Играем!
- Эт што же за игра такая, стариков до смерти пугать? Рази так можна?
- Баб Вер, да мы только хлопушку новогоднюю взорвали...
- В штаны бы вам её засунуть, да повзрывать!
Бабка Верка плюнула на землю и покултыхала домой. Мы переглянулись и подошли к уборной.
- Вот она! В доске застряла! - сказал Динамит, показывая пальцем.
- Не пробила, - огорчился я.
- Ага! Доска мягкая, осиновая. Была бы сосна, расколола бы и насквозь прошла, - заметил Вовка, выковыривая шарик отвёрткой.
- И бабку бы убили, - засопел Динамит.
- Ничего с ней не случилось бы! Захочешь, не получится...
- Пожалуй, не стоит по туристам палить, это уже не шутки.
- А если холостыми?
- И холостыми не надо.
Я поддержал Динамита. К тому же мнению склонился и подошедший Заяц. Да и сам Вовка погрузился в сомнения.
***
В ближайшую пятницу опять началась война с бледнолицыми. Как только появились первые байдарки, на берег высыпало всё племя. Раскрашенные ирокезы вопили, орали, потрясали оружием, некоторые стреляли в воздух стрелами из камышинок. Сам Змеиный Глаз бегал по берегу со сделанным за это время ружьём, очень похожим на фитильный мушкет.
И вот тут-то и случилась эта история. Кто-то, скорее всего Свирепый Скунс, выпустил в небо стрелу из лука. Но то ли он что-то не подрасчитал, то ли ветром её снесло в сторону, так или иначе, она на излёте вонзилась одной туристке в шиньон на голове. Конечно повреждений никаких не было, но видимо просто напугала. Женщина даже грести не перестала, так и уплыла с торчащей из причёски стрелой. Нам было смешно, и в то же время почувствовали что-то неладное.
Вечером в субботу, как всегда, мы вышли на тропу войны, но уже с горы увидели на берегу, возле прикованных баркасов унылую фигуру нашего участкового. Всё стало ясно. Туристам надоело постоянно подвергаться нападениям, и кто-то из них в Боброве зашёл в милицию перед отъездом.
- Атас, пацаны, - сказал Заяц, - по домам, это палево!
- А ты, Хорёк, пробеги по улице, всех предупреди, чтобы сегодня никуда! - добавил я.
И мы разошлись. Али-Баба побежал домой, прятать на сеновале свои карамультуки. А через пару дней он и вовсе завернул их в старый мешок и зарыл где-то на задах, в саду. Сам же примчался домой и засел читать книжки, только уже не Фенимора Купера, а что-то заданное на лето по школьной программе.
Мы со Стаськой пришли к себе и сразу схватились за вёдра. Весь вечер поливали дедушкину плантацию табака и таскали воду в огромные кадушки для прогрева на солнце. Чем конечно, несказанно удивили бабушку.
Участковый, само собой, никого не поймал, но он и не расчитывал на такую удачу. На следующий день он просто прошёл по улице. Зная, что в селе круговая порука, и никто никого не выдаст, он ничего не спрашивал. Он просто искал кур с ощипанными хвостами. А когда находил, шёл в дом и читал взрослым статью в уголовном кодексе о злостном хулиганстве, после чего отправлялся дальше. Всех индейцев тут же посадили под домашний арест и загрузили работой. Некоторых дома выпороли. Нас дедушка не выдал. Он просто строго посмотрел, пожевал белые усы и всю неделю не позволял ходить на улицу. А когда бабушка поймала Стаську, который с упоением выпиливал себе из доски какую-то аркебузу, она надавала ему по горбу валенком, а само оружие сожгла в летней стряпке.
Так и закончилась эта история. Индейцев загнали в резервации. Вигвамы их опустели, а леса и реки заполонили бледнолицые. Лишь только двое: Лёша Хорёк и Стаська, не сдались и до самой осени одиноко бродили по лесу в полной боевой раскраске. Правда, больше ни на кого не нападая. Последние из ирокезов...