Туман. книга шестая. глава последующая

               



               

                ОТ СЛОВ – К ДЕЛУ!



                Не то худо, что худым
                кажется. То худо, что точно худо.
                Русская народная пословица.



--Погодите, пока рано говорить о поспешностях. Я, на равне с вами, также обратил внимание на Прошкины слова о датах аварий. Потому и решил употребить всё усердие, отпущенное мне Создателем, на эту сторону дела. Тут, к месту, было бы произнесение чего-то театрально-драматического, наподобие: «Я был потрясён до глубины души, увидев собственные расчёты». Но, вы всё едино этого не оцените, и потребуете поскорее продолжить. Будем считать, что специфическая пауза была выдержана. Мои подсчёты сделаны с 1900 года, я уже говорил про то. И вот, что вышло – между первой аварией и следующей проходит 69 дней. Третия катастрофа отстоит от предыдущей на 143 дня. Четвёртая от третьей – 71 день, пятая от четвёртой на 139 дён. Перечисление скучно, да увлекателен итог! Все, повторяю, все железнодорожные катастрофы расположены на календарной схеме в строжайшей последовательности! От начала века отсчёт 69 дней, далее же идут колебания от 67 до 73 дён. Последующий срок аварии случается через 143 дня, изредка меняясь от 139 до 145 дён. Существует череда затиший от девяти до двадцати недель.
Кирилла Антонович придвинулся вплотную к столу и, раздвинув в стороны посуду, заполнил образовавшийся плацдарм своими локтями. Внимание на лице помещика было неподдельным.

--За просмотренный семь лет нарушений этой последовательности почти не было.

--Если бы вы могли себе представить, до чего я ненавижу словцо «почти»! От него так и веет … нет, не стану браниться. Что же это словцо натворило в ваших расчётах?

--Первое – обозначенная последовательность была нарушена только в 1905 году. Вы же помните, каким случился тот год, начиная с «кровавого» девятого января и кончая Порт-Артуром, Цусимой, проходом эскадры адмирала Рожественского и гибелью художника Верещагина в том самом походе? И событий, и крови было в достатке … и при всём при том, не случилось ни единой железнодорожной катастрофы! За весь трагический год – ни единой! Может, кто-то был занят чем-то, более важным, чем пускать поезда под откос?

Помещик мало не привстал, так сильно подался вперёд, удерживая телесный груз только на локтях.

--Иное случилось в конце прошлого года, и в начале теперешнего. Три аварии, следующие одна за другой, отстоят по датам свершения на двадцать недель, понимаете? Как будто было принято решение не частить с катастрофами. Либо ….

--Что «либо», Модест Павлович, что за «либо»? У вас снова драматическая пауза?

--Либо я чего-то не подметил. Отложив просмотренную прессу, я выбрал для прочтения «Светские хроники». И вот в них, в рубрике «Ну, каково?», я нашёл искомое. Не совсем прилично так говорить, но обнаружились недостающие аварии, без коих нет подтверждения обнаруженной закономерности. Обе аварии, если так можно выразиться, более курьёзные, нежели трагические. Забайкальская железная дорога на переезде Шарылагай – Хабартуй. Представьте, случился ураган … нет, процитирую газету: «…случился ураганный ветер, который в диковину европейцу, но привычный местным жителям». Этот ветер просто-таки сорвал крышу с одного из домов, и швырнул оную в паровоз. С рельсов сошло два вагона, пути не пострадали, к вечеру того дня паровоз водрузили на рельсы снова.  Пресса сочла это не аварией, а сущим конфузом, потому в общеимперскую сводку происшествий не внесена. Равно, как и другая подобная история на Екатерининской железной дороге у посёлка Сватово. То же самое, что и в предыдущем эпизоде, только без сорванной крыши. Порывом ветра сдуло паровоз с рельсов. Теперь выходит, что последовательность восстановлена, периодичность аварий соблюдена. Что это всё может значить, Кирилла Антонович?

--Это означает, что вам надлежит продолжить, - не меняя позы, более подходящей для усердного гимнаста, готового сорваться с места в бег на скорость, - проговорил помещик.

--Слушаюсь! Правда, я не понимаю, для чего я просматривал карты дорог империи, и для чего сделал пометки – я просто зачитаю найденные мною совпадения. Слушайте же – самые частые катастрофы имеют место быть на Петербургско-Варшавской дороге. Протяжённость оной 1046 вёрст, а с ветвью к границе Пруссии аж 1225 вёрст. Строительством руководил генерал-майор Сергей Виленович Кебердз. Вот станции ….

--Погодите! Не тот ли это Кербердз, что осилил постройку в Петербурге постоянного чугунного моста через Неву?

--Да, тот. Вы с ним водили дружбу?

--Не смешите, он скончался, когда мне было столько, сколько сейчас Прошке. Продолжайте! – Почти повелительной интонацией сказал Кирилла Антонович, снова обретая в качестве основной опоры под собою кресло.

--Вот станции, напрямую связанные со второстепенными дорогами. Я назову по мере из удаления от столицы. Итак – Псков, Динабург, Вилейка, Вильно, Гродно, Белосток, Малинин, Варшава. Запомнили?

--Модест Павлович, умоляю вас! К чему мне запоминать то, что есть в ваших записях? На кой шут нам те станции?

--Не знаю. А теперь станции Германской железной дороги от Берлина до границы. Напомню, что Германия у нас никак в друзьях не ходит. Готовы? Берлин, Потсдам, Дессау, Вольфен, Вайсенфельд, Гера, Берга, Маркинойкирхен. Теперь Англия, с которой мы чаще воюем, нежели разговариваем, аналогичная железнодорожная ветка от столицы и до границ – Портсмут, Донстейбл, Винчестер, Веймут, Глоцестер, Бирмингем, Мансфельд. Связь улавливаете?

--Я – нет! А вы? Хотя … подозреваю, что она имеется, раз вы про то спрашиваете.

--Ну, как же, Кирилла Антонович?! В путанных словах Прошки вы сразу уловили сокрытый смысл, а в моих - нет?  В трёх перечисленных странах главные дороги от столицы до рубежей государства имеют равное число станций, начинающихся с одинаковой литеры! Вот, - штаб-ротмистр протянул другу лист писчей бумаги, - полюбопытствуйте сами!

Помещик просто-таки вонзил свой взор в торопливо написанные строки. Помогая себе перстом, он сверял услышанное с читаемым. Убедившись в правоте слов Модеста Павловича, он принялся сверять данные повторно. Затем ещё раз, и ещё раз, и ещё.

--Я, пока, не готов … у вас есть что ещё сказать?

--Могу представить вам ещё два наблюдения, и сознаться в одном деянии, имеющим косвенное отношение ко всему, - штаб-ротмистр несколько раз указал перстом на лист бумаги, по-прежнему остававшийся в руках помещика, - этому.

Записки Модеста Павловича тут же перекочевали на стол, а правица Кириллы Антоновича взлетела к своему привычному месту на израненной щеке.
 
--Я вижу, что вы слушаете. Одно из наблюдений касается фотографических снимков в газетах. Что я на них увидел? Искорёженные вагоны, вздыбленная земля, какие-то обломки, согнутые рельсы и люди. Безразличные и равнодушные люди, решившие запечатлеть свою личность на фоне драмы с человеческими жертвами. Вот, право слово, изуродованный поезд для них словно бутафорские горы в фотографическом ателье! Грешным делом, я подумал, что они предстают перед фотографическим объективом словно доказательство того, что они действительно исполнили чей-то заказ! Мол, вот мы, вот поверженный рельсовый монстр, всё чин по чину, ожидаем оплату за работу.

--Может и так. Хотя я склонен согласиться с Андреем Андреевичем Фсио, и счесть их «втОрыми». Это люди без души и эмоций. Что у вас ещё припасено?

--Если на газетных снимках «втОрые», то их, как мне видится, наниматели, не менее остальных «втОрые», если не более «втОрые». А ещё … тут, видите ли, заметка из газеты «Нива», которую пришлось списать с оригинала. Вырвать страницу из библиотечной газеты не позволило воспитание. А теперь – наслаждайтесь! Читаю: «В разбитом багажном вагоне средь груды обломковъ и багажа оказались живыми индюкъ и собака; другая собака, привязанная на одной цепочке, погибла. Находившiеся в разбитомъ в щепы вагоне 1-го класса пять пассажиров, из коих одинъ тяжело, но не опасно раненъ, спаслись прямо-таки каким-то чудом. Одинъ пассажиръ от толчка был выброшенъ на крышу, спустившись с которой в остатки вагона, он началъ быстро спасать находившихся тамъ дамъ и раненого пассажира.

Некоторыя пассажиры сами вылезли через разбитые окна, а другiя с помощью пришедшихъ на помощь пассажировъ заднихъ вагоновъ. В одномъ месте появилась обнаженная женская рука с обручальнымъ кольцом на пальце, в другомъ — тело мальчика с отрезанными головой и ногами. Некоторыхъ раненыхъ вытащили из обломков окровавленными. Первоначальную помощь организовали бывшiй случайно в поезде фельдшеръ, вспомогательный же поездъ с медицинскимъ персоналомъ пришелъ из Калуги. Раненые отправлены были на ст. Воротынск и в Калугу. Машинисты и кочегары паровозов вовремя соскочили и остались живы и невредимы.

По официальному сообщению от управленiя железныхъ дорогъ, при крушенiи пострадали: убитъ одинъ пассажиръ, крестьянинъ Кураковъ, тяжко ранены двое; получили легкiя ушибы, царапины и ссадины 26 человекъ.
«Нива», №16, 1903.»

Модест Павлович медленно сложил вчетверо лист бумаги, утопил оный во внутреннем кармане, вздохнул, и сказал такое.

-- Интересно, к какой категории пострадавших были отнесены мальчик с отрезанными головой и ногами, и дама, лишившаяся обнаженной руки с обручальным кольцом на пальце. Газетные писаки, видимо, тоже из «втОрых»? У вас есть объяснение подобному, Кирилла Антонович?

Отчего-то, именно на этом месте, мне стало очень интересно – а не придумало ли научно образованное человечество какое-нибудь мерило задумчивости? А что? Скажем, некое подобие мерила для определения тяжёлости вещей, как унция, фунт и пуд? Или, снова к примеру, для исчисления дальности расстояний- пядь, сажень, верста? Нет ли для задумчивости чего-то эдакого, особенного? Сам я не придумаю, что это может быть … пусть задумчивость классифицируется по количеству складок на лбу. Чем, скажите мне, это не определительная шкала? Посудите сами – у некоего господина кожа лба ровная, да гладкая – выходит, что сей господин не думает вовсе! Хотя, нет, не так уж не думает на про что, а просто походя даёт поверхностную оценку того и тому, что в сей самый миг попало в его поле зрения. У иного Некто добавились две складки над переносицей – так и есть, поступила нежданная мысль неопределённого характера, но не изгоняемая прочь. К таковым мыслям я бы отнёс следующие: «Меня, что, хотят околпачить?», «В чём тут подвох?», «Как же так, я-то тут при чём?».

А уж коли добавились лобные складки вдоль бровей – тут уж во всю кипит работа по осмыслению и перерабатыванию засевшей мыслишки. У такого господина размышления приватно-тщеславно-выгодного свойства, сходные с таковыми: «Как бы так извернуться, чтобы получить то-то и то-то?», «Отчего она предпочла другого, а не меня?», «Где бы мне сторговаться подешевле, пока этот болван согласен скупить всё в три дОрога?».

Ну, аргументируйте, чем это не мерило?

Да, едва не позабыл! Ежели к этим складкам, бороздкам и увеличенным морщинам добавить руки, многообразно касающиеся головы, то это будет самая, что ни на есть, сложнейшая степень задумчивости, вяло переходящая в прострацию безысходности.

Но и действиях ладоней также сыщется подсказывающее определение глубины размышлений. Тут уж поглаживание, похлопывание, пощипывание либо потирание кожи головы ладошками и перстами только станет усиливать качественную значимость каждой стадии оцениваемого процесса.

Предугадываю вопрос, который сам собою напрашивается. И ответом на него будет строгое «НЕТ»! Ни я, ни господа Ляцких и Краузе не претендуем на использование своих собственных имён в качестве обозначения единиц измерения задумчивости. Не будет никаких стадий глубокого мышления в два Ляцких, или задумчивость не ниже трёх с четвертью Краузе. Не будет, и всё! Хотя … разве только благодарные потомки снизойдут до естественного признания заслуг вышеперечисленных господ.

И, к чему было такое шуточное отступление? Было оное к серьёзному. После того, как Модест Павлович зачитал список газетной статейки, лицо Кириллы Антоновича изменилось нежданным манером. Скоро перемахнув через все вышеуказанные стадии задумчивости, включая и те, в коих участвуют руки, лицо помещика начало сжиматься, если угодно – спрессовываться. Буль у меня хоть капля фантазии, либо способности к пользованию метафор, я непременно сказал бы, что лицо и чело нашего героя сжалось в кулак, словно от сильнейшего приступа боли.

Штаб-ротмистр ну никак не ожидал подобного поведения от друга, услыхавшего и новости, и сделанные выводы. Не придумав ничего иного, Модест Павлович встал, вышел из-за стола и, подойдя к горемыке, положил ладошку ему на плечо.

--Что с вами, Кирилла Антонович? Вам дурно?

Спустя некую малость времени, помещик отряхнул с себя оцепенение, и ответствовал.

--Надеюсь, что всё хорошо, насколько это «хорошо» вообще возможно. О каком деянии вы мне не сказали?

--А, вы о … я подумал, раз уж мы собрались отправиться куда-либо паровозом, то было бы своевременно отправиться в столицу, и своими глазами поглядеть на всю Петербургско-Варшавскую железную дорогу. Меня к этому решению подтолкнуло то обстоятельство, что сегодня шестьдесят пятый день отсчитываемый от последней катастрофы. Если верна моя теория, то у нас в запасе не более недели до … новой статейки в газете. И я … телеграфировал Карлу Францевичу. Я предложил ему составить нам компанию. Подробностей ему не сообщено.

--Да-а, - медленно промолвил помещик, почти полностью придя в себя, - это разумный поступок с вашей стороны. Он ещё более разумен принимая во внимание то, что я намеревался предложить поездку в столицу уже завтра. И … вы удивитесь, но я также отправил телеграмму нашему доктору. Сюда ехать ему не с руки, поэтому я предложил ему встречу в Москве.

--А мне любопытно, что подумает Карл Францевич, получив от каждого из нас по телеграмме?

--Скоро узнаем. Если мы решили ехать, то нам следует собраться.

--Да, собраться. Завтра, в половине восьмого, я за вами заеду. У нас поезд отправляется в четверть двенадцатого. Билеты, как вы уже догадались, я приобрёл.

--Об этом я не догадался.

--Я всё равно их приобрёл. Спокойной ночи, Кирилла Антонович!

--Спокойной ночи, бесценный друг!

*        *       *       *        *       *       *       *       *       *       *       *
Железнодорожный вокзал главного губернского города встретил наших героев в десять часов утра.

Поскольку сами вокзальные здания, находящиеся в распоряжении отдельной железной дороги, были построены одинаково, то описываемый Тамбовский вокзал был копией остальных вокзалов до самой Москвы.

Центральная часть вокзала, была, как правило, двухэтажной, и служила вместилищем вестибюля и касс. Одноэтажные «крылья» справа и слева были отданы под залы ожидания. А башни, со стороны города и со стороны путей, венчали часы.

Отделаться от мысли, что перед вами не вокзал вовсе, а настоящая крепость, охраняющая вход в город, было сложно. Не менее сложно Кирилле Антоновичу и Модесту Павловичу было избежать навязчивого символизма в том, что эта самая крепость охраняла сами пути от людей. С чем связан подобный символизм, разъяснять, думаю, не надо.

Чтобы скоротать время, а заодно и подкрепиться перед дорогой, наши друзья решили пополдничать в вокзальном буфете, который мало чем отличался от очень приличного ресторана.

--Я постоянно обдумываю ваши выводы, относящиеся к восстановлению путей после аварий. Согласитесь, что это, пусть и вполне абстрактное, но, всё же, благо. Ремонтируются повреждённые участки, так сказать укрепляются и обновляются. Подвижной состав … он носит такое наименование? Я о вагонах и паровозе. Они подлежат замене на новые, - не торопясь говорил помещик, между делом проглядывая меню.

А в меню, на зависть нашим потомкам, значилось следующее.


Бутерброды разныя - 5 коп.
С паюсной икрой - 10 коп.
Яйца - 5 коп.
Чай стаканъ со сливками или молокомъ - 10 коп.
Кофе стаканъ - 20 коп.
Сливокъ маленькiй молочник - 5 коп.
Лимона кусок - 5 коп.
Хлебъ французскiй - 5 коп.
Сдобная булка - 5 коп.
Сухари - 3 штуки - 5 коп.
Воды: сельтерская и содовая - бут. - 15 коп.
Лимонная - бут. - 20 коп.
Фруктовая и ягодная - бут. - 25 коп.
Квасъ клюквенный - бут. - 20 коп.
Молоко стаканъ - 10 коп.
 
Холодное (порцiями)
Ростбифъ - 50 коп.
Ветчина - 35 коп.
Языкъ - 35 коп.
Телятина - 40 коп.
Птица разная - 50 коп.

Не привыкшему человеку сложно сделать выбор из такого обилия закусок. Но, не из таковых были наши герои! Выбор был сделан скоро, и в сторону обильности.

--Согласиться я могу, но только на ваше право иметь свой взгляд. Сможете ли вы оспорить моё предположение, что при производстве восстановительных работ не будут использованы трухлявые шпалы? Не частое движение составов они, возможно, и выдержат, а вот большая нагрузка мигом выведет их из строя. Скажите мне, какой железнодорожный чиновник станет проверять каждую положенную шпалу на каждом восстановленном участке? Скажу более того, я не буду удивлён, что укладывать их станут такие же безразличные рабочие, как и те, что попали в газетные снимки. Поверьте, за посул прибавки жалования на три рубля они согласятся и вовсе их укладывать с прорехами через одну. А то и через две.

В ответ помещик с сожалением покивал головою.

После трапезы, не желая тесниться в зале ожидания, друзья вышли на перрон, уплатив за выход по десяти копеек.

Отправляться в такое туманное, по срокам и по опасностям, путешествие предстояло в вагоне второго класса. Надобно ли говорить, что помимо цены за комфорт, вагоны разных классов различались и по цвету? Так, первый класс имел синий окрас, второй – жёлтый, третий – зелёный, а четвёртый, самый дешёвый и плохо пригодный для поездок вообще, в серый.

Как же было не вспомнить стихи сочинителя А.А. Блока?

«Вагоны шли привычной линией,
  Подрагивали и скрипели;
  Молчали жёлтые и синие;
  В зелёных плакали и пели ...».

Дорогой читатель, не сочти мои отступления за навязчивость, и желание прослыть всезнайкой, передавая тебе подробности прежнего быта, коих сам не познал, а лишь прочёл о них у почивших историков. Таковая многословность сейчас к месту лишь потому, что нет никаких событий вокруг наших героев, мерно прогуливающихся по перрону. Если можно употребить выражение «просто заполнить паузу», то я его употреблю. И тем постараюсь снискать твою, читатель, благосклонность.

О, вот и свисток проводника! Как вовремя мы прервали отвлечённые беседы! Вот Кирилла Антонович и Модест Павлович приблизились к вагону своего класса, вот проводник проверил на свет их билеты и – пожалуйте располагаться! Указаны места, на которых предстоит начать путешествие в составе, который с ураганной скоростью в 37 километров в час унесёт пассажиров в неизведанное. Хотя, если честно, то в Москву. Просто захотелось самую малость романтики.