Рррота! Отбой! – раскатистый бас старшины раздробил строй. Молодые, толкаясь и мешая друг-другу, грохоча кирзачами, рванули к двух ярусным кроватям, на бегу срывая с себя "хэбчики", чтобы успеть отбиться за сорок пять секунд, старики-"фазаны" и "дедушки" расходились не спеша, кто в умывальник, кто в "ленинскую комнату" телик смотреть. Спичка, зажженая нашим зам. ком. взвода сержантом Мордакиным, горела не для них. Ее пламя, быстро пожиравшее тонкий, крохотный кусочек древесины подгоняло нас-молодых.
– Резче! Резче сыны! – Мордакин, картинно выставив перед собой горевшую спичку и наслаждаясь данной ему властью, с ехидной улыбкой на толстых губах и топорща рыжие усы, наблюдал как мы торопливо раскладываем на массивных табуретках, стоящих у спинок кроватей "хэбэ", развешиваем пропотевшие портянки на перекладинах этих же табуреток. Быстро оценив акуратно ли лежит форма и стоят сапоги вихрем взбираюсь на второй ярус кровати и под одеяло. Ну вроде бы все уложились по времени. Нормально! Тренировок не предвидится! Мордакин удовлетворенно дублирует команду старшины:
– Взвод отбой! – и уходит из кубрика. Хотя кубриками расположение взводов можно назвать только условно. Расположение роты разделено на две части. Сразу при входе в роту справа умывальник и туалет, напротив каптерка старшины, за каптеркой, так же слева, "ленинская комната", а напротив справа "тумбочка" с дневальным. Затем начинаются расположения взводов- справа первый взвод, слева через "взлетку" второй, они отделены между собой только "взлеткой", тянущейся через все расположение роты. Дальше наш третий взвод и напротив "катушки"- батальонный взвод связи, к нашей роте имеющий отношение лишь в том, что располагается в одном с нами помещении. Мы и "катушки" отделены от первого и второго взводов стенами, но между нами тоже только "взлетка". Потом за нашим взводом канцелярия роты и учебный класс взвода связи, где они изучают свою "морзянку", а за "катушками" кабинет замполита батальона. Надо сказать, что в канцелярии роты наши офицеры стали появляться только когда наш призыв почти под самый "дембель" сделал там ремонт, появился один умелец сибиряк Вася Бородин, а до того момента ротные офицеры войдя в "расположение" сразу ныряли в каптерку старшины, а канцелярия была вотчиной "дедушек", там обычно дербанились приходившие из дома посылки и делались дембельские альбомы и "парадки".
Сегодня наш первый батальон прибыл в полк из дивизионного учебного центра, где почти три месяца с октября до середины декабря рубили просеку в сосновом лесу, расширяя площадь стрельбища для пусков ПТУРС.
По прибытии, сдав оружие в ружпарк, принялись за наведение порядка. Первым делом содрали завитками металической стружки, добытой кем то из старожилов роты в токарке какогото предприятия города, старую мастичную краску. Делалось это так. Кружевной, отливающий синевой шмоток стружки прижимался ногой к полу и айда пошёл – вперёд- назад, вперёд – назад. Очень эффективный способ очистки дощатых полов от старого слоя мастики и краски. Иногда это делалось осколками стекла, но такой способ был муторным и долгим, да и не безопасным.
Затем красили полы и раставляли строго по линеечке кровати. В общем потрудились на славу. Причём конечно же работали "молодые", "старики " осуществляли общее руководство – кто хотел, а кое кому всё было по фиг, они занимались своими делами, кто чем, как у Лермонтова Михаила Юрьевича -"... кто кивер чистил, весь избитый, кто штык точил". В общем к отбою, мы "молодые " здорово упахались и кроме как упасть в койку ни о чём не мечтали.
В ту осень и зиму молодых в роте было не много – двое старожилов, пехотинцы-стрелки Коля Васильев -"Вася" и Валерка Рюмин, вечно куда то линяющий хитрован, за что неоднократно бывал бит дедами и мы, двенадцать вновь прибывших из учебки "спецов"- командиры БМД, механики -водители и операторы -наводчики. В роту мы прибыли когда она уже находилась в учебном центре. Внешний вид казармы, старинного, скорее всего девятнадцатого века постройки трех этажного с толстенными стенами из красного, тёмного от времени кирпича произвёл на меня гнетущее впечатление. Узкие не большие окна, в стенах кое где выбоины, как мне позже об'яснили от попадания снарядов- несколько войн оставили свои отметины в этом небольшом литовском городе. Но то, что было внутри, повергло бы в ужас нашего старшину учебной роты, прапорщика Сагуна. В учебке всё сияло чистотой, выкрашенные белой краской стены и двери, надраенные до блеска, покрытые мастикой полы, курсанты – дневальные круглые сутки не покладая рук, подгоняемые дежурным сержантом мыли, чистили, натирали поддерживая чистоту и порядок в казармах. Здесь же, выкрашенные в темнозеленый цвет стены, ещё больше придавали мрачности и без того полутемному помещению. В добавок стоявшие хаотично металические кровати без постельных принадлежностей на них. Матрасы, одеяла и подушки рота вывезла в учебный центр. Так что ночевать нам после распределения по новым местам службы пришлось на голых сетках этих кроватей, завернувшись в свои шинели. И ужин прошёл мимо нас. На довольствие поставить не успели. Завтрак тоже был не из простых – ложки так же были прихвачены будущими сослуживцами с собой. С горем пополам ложки для нас раздобыл Миша Воробьёв- Воробей – водитель с "шишиги", прикомандированный к нашей роте, милый такой "дед", заботливый – ох и хлебнем мы от него позже!
В этот вечер "деды"решили выпить, отметить возвращение в часть. Командировали за спиртным Васю и Рюмина после отбоя и те принесли несколько бомб "плодово -выгодного" пойла. Поход за спиртным таил в себе опасность залёта, но за полтора года службы в роте таковых не припомню. В дальнейшем и сам хаживал, бывало и с прилючениями, но об этом как нибудь в следующий раз. А сегодня, выпив, деды решили заняться воспитанием молодёжи. Инициатором выступил добрый дедушка Воробей. Обличьем своим он и в правду напоминал птенца воробьишку – среднего роста, крепкое жилистое тело, видимо качался, живот в кубиках мышц, бицепсы, мышцы груди – всё при нём, а вот голова была крупновата даже для такого крепкого тела. С лица не красавец в общем. Лоб низкий, сильно развитые надбровные дуги, коричневые круглые глаза и большой рот на скуластом лице, в точь как у птенчиков воробьиных, когда они их широко разевают, требуя у родителей червячков. Днем, в то время когда мы занимались наведением порядка в расположении роты, он улёгся спать во взводе "катушек" и в качестве часового возле себя, на случай если появиться кто либо из офицеров, поставил кого-то из наших, из вновь прибывших спецов. Кого именно он не запомнил так как в учебном центре с нами не был и в форме мы все были для него на одно лицо. Того, кто должен был охранять его крепкий послеобеденный сон скорее всего отвлекли от выполнения столь важного задания другие деды, поручив более важное задание и Воробей залетел, да ещё к тому -же самому комбату. Теперь ему очень захотелось узнать по чьей вине он получил взыскание и поэтому нам сыграли побудку.
– Что сыны, прибурели? Служба мёдом показалось?
Нас, всех двенадцать человек построили в одном белье во втором взводе, где дедушки и бухали сегодня, в одну шеренгу. Воробей, прохаживаясь вдоль строя пристально вглядывался в наши лица, тщетно силясь вспомнить того, по чьей вине он попал пред ясные очи комбата.
– Дедов не уважаете? – Воробей останавливался и коротко бил первого попавшегося кулаком в грудь или живот.
– Что сынок, к мамочке захотелось? А ну стоять воин! – это если кто падал или согнувшись зажимался от боли.
– Колитесь из-за кого я сегодня подзалетел – и снова бил неожиданно, коротко и без замаха. И снова кто-то сгибался от боли и снова :
– Стоять сынуля! Стоять воин -десантник! Ты должен стойко и мужественно переносить тяготы и лишения воинской службы! – глумился он над нами и воинской присягой. Продолжалась эта экзекуция минут пятнадцать и стала порядком поднадоедать остальным старикам, которые полулежа, а кто сидя на кроватях в начале с интересом наблюдали за дознанием и воспитательным процессом. А виновник торжества всё не кололся, мы не знали кто это был, а если бы и знали, вряд-ли сказали – стучать западло! Воробей пытался как раз спровоцировать нас на то, что бы мы заложили товарища, обещая всем отбой, если виновный признается или мы сдадим его, но к тому времени у нас за плечами уже было полгода учебки ВДВ и стойко переносить страдания нас там уже научили. Один из дедов, Афоня (читай Афанасьев), не знаю уж чем я ему приглянулся, подозвал меня к себе :
– Слушай, ну чо вы уперлись, он так и будет вас колошматить, возьмите кто нибудь вину на себя, ну побьёт не много, зато остальным отбой.
После такого его предложения, для того чтобы не выглядеть трусом в глазах Афони, мне ничего не оставалось как встав в строй объявить, что виноват я.
– Всем отбой, а ты со мной – и он повел меня к нам в третий взвод, где было больше свободного места, так как в отличии от всей роты только у нас были двухярусные кровати, чтобы освободилось место под спортивный уголок. И вот когда я вышел из строя и успел сделать только один шаг, кто то из наших со словами :"Сука! Не мог раньше признаться! "- влепил мне класный пендаль под зад, да так что я чуть не сшиб с ног идущего впереди меня Воробья.
– Куда торопишся сынок? Своё получить успеешь! – сказал он оглянувшись на меня.
На этом свободном пятачке Воробей решил разгуляться в волю и стал махать не только руками, но и ногами. А меня обуяла злость, из-за того что бьют ни за что, из-за пендаля этого и я стал сопротивляться, не отвечал ударом на удар, но и не был боксерской грушей, уворачивался, ставил блоки, кое чему в учебке всё же научился, несколько раз падал, подскальзываясь на не до конца подсохшей краске, испачкался в ней весь, а затем, после пары пропущенных ударов достал из кармана складной нож, подаренный мне за несколько дней до этого товарищем по учебке, литовцем Йонасом Гусасом, или как мы его звали Гусликом. Во взводе было темно и вряд ли Воробей увидел это, тем более, что я его не раскрыл даже, но словно почувствовал, что я дошёл до предела и неожиданно успокоившись велел мне отбиться, а сам ушёл во второй взвод продолжать банкет.
На следующий день Афоня рассказал дедам, что я взял на себя чужую вину и мой комадир отделения, тоже дедушка, сержант Толик Цыганков об'явил всем дедам о моей неприкосновенности.
;