Оба правительственных комитета располагались в здании бывшего королевского дворца Тюильри или точнее павильона Флоры, именуемого сейчас павильоном Равенства. Парламент революционной Франции – Национальный Конвент располагался там же.
Уникальное здание. Тюильри с равным успехом мог стать как памятником королевской власти, так и памятником Великой Революции, если бы не был сожжён во время восстания Парижской коммуны в 1871 году…
Еще 7 апреля 1793 года революционное правительство Франции расположилось в апартаментах «австриячки». С июля 1793 Комитет стал расширяться, заняв бывшие покои принца, где ранее находился Комитет колоний, затем апартаменты бывшего короля, павильон Флоры и несколько небольших особняков на Карусельной площади.
В павильоне Равенства располагались также Комитет Ассигнаций и Монет, Комитет Финансов и Контрибуций, Комитет Путей Сообщения и ряд других комитетов.
Наряду с общим залом совещаний были выделены отдельные кабинеты для каждого из членов правительства. Поскольку многим из них часто приходилось оставаться здесь допоздна, в том числе и на ночь, в этих кабинетах появились и кровати. Это было своеобразное зрелище…
Из этой части замка был свой отдельный выход – «бывшая лестница королевы».
Комитет Общественного Спасения, представлявший собой революционное
правительство Французской Республики, занимал бывшие апартаменты Марии-Антуанетты на нижнем этаже и антресолях со стороны сада Тюильри.
В течение 1794 года правительственный Комитет распространился также и на второй этаж, заняв к лету бывшие апартаменты Людовика Шестнадцатого, где до этого располагался Комитет Колоний.
Если в апреле-мае 1793 между членами Комитета еще не было разделения функций, то позднее всё изменилось.
Комитет Общественного Спасения обладал общим секретариатом и распадался на семь секций или бюро. Каждая секция имела своего руководителя и штат сотрудников.
Военной секцией руководили Сен-Жюст и Карно, секцию вооружений возглавлял Приёр из Кот-д, Ор, секцию продовольствия и транспорта – Лендэ.
Робеспьер и Барер занимались преимущественно международными связями. Однако они не были разобщены, Барер составлял письма и отчеты для многих секций и бюро, а Робеспьер был в курсе дел каждой из них.
Осенью 1793 года Робеспьеру предстояло писать доклад о международной обстановке, в качестве консультанта пригласили дипломата «старой школы» из «бывших» графа Кольхена.
Впоследствии граф писал, что у него сложилось неожиданно приятное впечатление от общения с этим революционером.
Вместо жестокого грубого фанатика, угрожающего всем по любому поводу арестом и гильотиной, а именно так рисовали себе враги Неподкупного, он оказался человеком хорошо образованным, сдержанным, с хорошими манерами даже для дворянина.
И это было так, Робеспьер был одним из тех якобинцев, кто не считал нужным доказывать свою «революционность» подражанием городской бедноте в виде красного колпака, расстегнутого воротника сорочки или грязных манжет…
Обращаясь к Кольхену Робеспьер говорил не обычное для республиканца «гражданин», а старорежимное «месье»… И что из этого следует? Да ровным счетом ничего.
Рабочий день Комитета начинался рано, с семи утра. Запираясь в своих кабинетах часов до десяти-одиннадцати, они читали и отправляли корреспонденцию, а также завершая работу, начатую накануне.
К десяти утра все члены Комитета собирались в большом зале. Здесь, не выбирая председателя и не ведя протокола, обсуждали общие дела, по некоторым из них особенно срочным и не вызывавшим разногласий решения принимались сразу, остальные откладывали до прихода специалистов-экспертов.
В час дня одни отправлялись в Конвент, иные продолжали совместный разбор текущих дел. Кто не успел позавтракать дома, тут же перекусывали на месте, в углу стоял стол, еду заказывали в ближайшем кафе, кто слишком устал после бессонной ночи, тут же урывками отдыхал на походных кроватях, всегда стоявших в других углах зала, всё это придавало рабочему помещению странный вид.
Рабочий день французского революционного правительства не был чётко ограничен временем. Только в пять-шесть вечера члены Комитетов устраивали перерыв на обед. Женатые обедали дома, остальные депутаты и люди Комитетов питались в соседнем кафе, притом очень скромно, платя в среднем по 8 су за человека.
Через час-полтора заседание возобновлялось. Возвращались уходившие в Конвент, приходили за распоряжениями министры, появлялись вызванные накануне эксперты, всюду оживленно сновали секретари и курьеры.
Заседания Якобинского клуба происходили два-три раза в неделю с восьми до десяти или одиннадцати вечера, в крайних случаях собрание расходилось в двенадцать ночи.
Вечернее заседание Комитетов также часто затягивалось до двенадцати, до часу ночи, иногда и дольше.
Часто, утомленные сверх разумного предела люди теряли выдержку, становясь агрессивными, не стесняясь более в выражениях, так, грубые наскоки Билло на Робеспьера стали постоянным явлением и тогда, обычно это случалось за полночь, обстановка резко накалялась.
В этом случае ловкий Барер с его чувством юмора спешил остроумной репликой или весёлым каламбуром вызвать смех и временно рассеять взрывоопасную напряженность.
Так почти без отдыха, работая по 15-18 часов в сутки, на грани человеческих сил и разбирая ежедневно по 500-600 дел, члены революционного правительства Франции имели при этом грошовый оклад, расстроенные нервы и моральное удовлетворение «мучеников, истязающих себя во имя общественного спасения…»
Это не работа, исполняемая только ради заработка и длящаяся строгое количество часов, это то, чему посвящают свои жизни без остатка…это искренняя вера и страсть, ради которой умирают и убивают…
Двери двух комитетов разделял коридор, устланный изрядно посеревшим, но некогда красным ковром.
Новые хозяева тюильрийских кабинетов совсем не напоминали королевских чиновников и придворных с их чванными церемонными манерами, в пудреных париках, сияющих золотом и бриллиантами кафтанах.
Воротники фраков и рубашек часто были небрежно расстегнуты, что можно было легко объяснить удушающей жарой, от которой не спасали открытые настежь окна.
Революция создала новый этикет, при встрече мужчины более не раскланивались церемонно и не мели шляпой пол, а сдержанно подавали друг другу руку в знак равенства и братства. Но ни климат, ни психологическая обстановка никак не способствовали миролюбию и спокойствию людей.
Куаньяр с докладом стоял у окна в ожидании Неподкупного. Громкие, резкие голоса из Комитета Общественного Спасения заставили его прислушаться, взаимные обвинения и угрозы сыпались, как из рога изобилия.
В помещениях, занимаемых Комитетами, сохранилась почти прежняя роскошь обстановки, доставшаяся от «старого режима». У входа стояли вооруженные жандармы.
Толчком приоткрывшаяся дверь позволила Норберу увидеть потрясающую сцену, рослый Билло-Варенн, ухватив Робеспьера за воротник сюртука и встряхивая, грубо ругаясь, диким голосом кричал:
- «Сам ты подлинный контрреволюционер! Честолюбец и карьерист! Товарищи, этот коварный человек станет диктатором Франции только через наши трупы!»
В бешенстве, с трудом вырвавшись из сильных рук Билло, Неподкупный вскрикнул:
- « Хотите войны? Отлично! Будет вам война! Я рождён бороться с преступниками, а не руководить ими!»
Вот это фраза! Афоризм! - невольно подумал Норбер, - но этого коллеги точно не простят ему!
Подхватив порывистым жестом шляпу и трость он быстрым шагом вышел из кабинета, хлопнув дверью. В эту минуту он не видел никого и Норбер не счел возможным останавливать его.
И этого несчастного еще пытаются выставить «тираном и диктатором»?! Но где же видано, чтобы с диктатором говорили в таком тоне, чтобы ему кидали обвинения в лицо, трясли за воротник, ничуть не боясь последствий?
Того, что он увидел, было вполне достаточно, чтобы понять, единство самого революционного правительства Франции миф…
А под окнами уже собралась толпа любопытных гуляющих парижан…
- « Эй, Жак, они там что, убивают друг друга?!»
Дверь кабинета напротив, приоткрылась, и низкий бархатистый голос Амара, одного из виднейших членов Общественной Безопасности окликнул его:
- « Гражданин Куаньяр, а вас я попрошу задержаться... на пару слов!»
Амар, худощавый человек около 40 лет с резкими чертами лица в черном сюртуке сидел за столом, накрытым зеленым сукном. Рядом с ним стоял, небрежно опираясь о край стола высокий и худой тип средних лет, тоже весь в чёрном, Арман Кавуа, один из агентов Общественной Безопасности, близкий Амару человек.
- « Чёрт бы их подрал!, - подумалось Норберу, - догадываюсь даже, что их беспокоит!»
- « Вы откровенно избегаете нас в последнее время!, - вкрадчиво начал Амар, - мы всё же коллеги, а не враги. Когда и мы сможем ознакомиться с вашим докладом?»
- « Доклад еще не готов, граждане, - Куаньяр непроизвольно прижал к себе папку, - после ознакомления с ним гражданина Робеспьера…»
Амар резко хлопнул ладонью по столу. Лицо Кавуа стало озабоченным и злым.
- « Чёрт бы его побрал! Он снова превышает свои полномочия! Подобные дела в ведении нашего Комитета и вы обязаны представлять отчеты мне или Вадье!, - Амара распирало бешенство, в глазах метались искры.
Куаньяр спокойно, с презрительной усмешкой пережидал этот взрыв эмоций. Иной реакции он и не ждал.
- « Не сомневаемся, любезный, что девица Масийяк у вас. Передайте ее нам в ближайшее время. Бюро удерживает ее незаконно», - заговорил Кавуа, тон его был примирительным, но улыбка вышла кривой и неестественной.
- « По декрету от 27 жерминаля II года Республики, - холодно улыбаясь, ответил Куаньяр, - дела, подобные этому находятся в ведении Бюро, и нет иного декрета, который этот факт отменяет. Это не вопрос честолюбия, мы законопослушные граждане и только!»
Амар встал, опираясь руками о стол. Лицо исказилось гневом, на лбу мелко выступил пот. Наконец его прорвало ненавистью:
- « Пособники диктатора! Это Якобинский клуб – стражи и лейб-гвардия Революции? Как бы не так! Знаем мы, чья вы лейб-гвардия! Мы видим насквозь ваши черные умыслы! У нас под носом созрел новый Нерон!»
Норбер насмешливо прервал его:
- « Что это было? Ознакомились с перепечаткой лондонских брошюр? Вам по должности полагается одним из первых знакомиться с работой контрреволюционных борзописцев, но цитировать их писанину, ни к чему.»
Амар изменился в лице совершенно:
- « Не достанется вам диктаторская власть, к которой вы так рветесь, вот!», - он вскинул к лицу Норбера всем известную комбинацию из трех пальцев. Но чем более бешенство захватывало Амара, тем спокойнее выглядел Куаньяр. Невозмутимо поправил он кисейное жабо.
- « Так и передам гражданину Робеспьеру», - и круто развернувшись на каблуках, вышел из кабинета. Последнее, что он заметил это хитрый, полный откровенной ненависти взгляд молчавшего всё время Кавуа.