Сначала она ничего не чувствовала, оцепеневшая в темноте. Хорошо, спокойно, невесомо. Можно было просто существовать и не думать, совсем как младенец в материнской утробе. И легко было поверить, что это единственный возможный мир, ну а странные назойливые звуки извне ты воображаешь сама – игры спящего разума, смутные шумы потусторонней реальности, которой на самом деле нет.
Звуки, однако, становились все громче, настойчивей. Вонзаясь в сознание, словно кривые лезвия, они тянули его наружу, в невообразимое запределье, и вот уже щиплет нервы с усмешкой садистки старуха-боль, неизменная привратница двух миров, тело тяжелеет, наливается бегущей по каналам вен кровью; внезапно она понимает, что таинственные потусторонние звуки это удары ее собственного сердца, скрипит зубами от такой подлости, такого обмана, но поздно, назад дороги нет, и это значит, что необходимо открыть глаза, посмотреть, где она находится, вспомнить…
Вспомнить.
Тревожно вскинул голову хтонический инстинкт, пробужденный в начинающей осознавать себя глубине, но память, разумеется, была неумолима, правдива, как зеркало, каким бы невозможным не казалось отраженное в нем. Нина открыла глаза, поднялась рывком, голова тут же взорвалась болью, и это было прекрасно, боль вытеснила воспоминания – золотая цепочка на красивом запястье, коттедж из красного кирпича, скрип ступеней, черное покрывало, женщина в инвалидном кресле…
Нет. Не сейчас.
Поморгав, Нина разглядела сквозь свинцово-серую муть, что находится в небольшой комнате с голубыми стенами. Слева сияло бледным светом узкое арочное окно. Справа белела в стене дверь. Сама она, как выяснилось, сидит на кровати (хрустящая от чистоты постель, запах лаванды), на ней только бюстгальтер и трусики. Потрогала лобок, осмотрела кожу. Вроде ничего…
Боль в голове утихала, растворялась, словно рафинад в кружке горячего кофе. Нина встала с намерением исследовать комнату. А заодно подумать, что с ней произошло. И что теперь делать…
В первую очередь она проверила дверь. Подергала ручку. Заперто. Подошла к окну. Забрано решеткой. Толстое стекло, рама из пластика, замка нет. Второй этаж. Виден зеленый, с вкраплениями белого, фрагмент сада. Если прижаться лицом, можно разглядеть мозаичный бортик бассейна. И край шезлонга.
Девушка огляделась – кровать с фигурными спинками, стеклянный столик, книжная полка (Лотреамон, Бодлер, Эдгар По, Леонид Андреев, Илья Масодов, Стивен Кинг – любимые авторы), прямоугольный экран напротив, судя по всему, старенькая плазма, гиф-модернизированный постер «Мучениц» рядом (любимый фильм, пересмотренный десятки раз), потемневшие от времени бронзовые часы с римскими цифрами, узкий ореховый шкаф с зеркалом в углу. Угол напротив скрывает плоское голографическое изображение саванны с гепардом и убегающей антилопой. Нина заглянула за ширму – биотуалет. Зашибись.
Как бы там ни было, нет смысла гадать, что ему нужно. Со временем она все узнает… Девушка села на край кровати, скрестила руки, наклонилась вперед, взгляд ее будто остекленел. Оторопь долгого сна («если верить часам, половина одиннадцатого утра. В минералке наверняка было снотворное...») будто сковала ее, погружая в приятное оцепенение, безмыслие, тишину…
- Здравствуй, Нина, - раздался отовсюду знакомый (оказывается, до дрожи) бархатный голос с хрипотцой. – Выспалась?
Она подняла глаза. На экране напротив улыбался белоснежной улыбкой Савелий. Одет он был в красную майку с логотипом Nike. За спиной у него была такая же голубая стена с фрагментом «живой» картины Гранта Вуда «Американская готика». В целом, он выглядел так, словно ничего не случилось. Словно она не очнулась запертой в комнате. Словно не видела…
Нина отползла к подушкам, накрылась одеялом. Снова скрестила на груди руки.
- Давно так крепко не спала.
Слава Богу, голос не дрогнул.
– Можно узнать, какого хрена здесь происходит? Почему я здесь, взаперти?
Савелий помолчал, опустив ресницы. Только теперь Нина заметила, какие они у него густые. И длинные. Как у девушки.
- Я… я люблю тебя, Нина. Люблю с той минуты, когда впервые увидел. Никого и никогда я так не любил и не полюблю, - в его голосе звучала такая убежденность, такая вера в свои слова, что она на какое-то время оторопела, пытаясь разместить услышанное в голове.
- Поэтому. Ты. Меня. Похитил?
- Моя мама говорит, то есть, э-э-э, говорила…
(Нина при этих словах вздрогнула).
- … что люди сами не знают, чего хотят. Ты тоже не знаешь. Не знаешь себя, своей природы, не знаешь, чего хочешь от жизни. А я, - он посмотрел ей в глаза, и Нина вздрогнула снова – в них была неподдельная нежность, светился мягкий мужской магнетизм, - знаю. Потому что люблю тебя.
- Ты конченый псих, - она поколебалась, но все же решилась, словно шагнула в пропасть. – Это ты сделал? Это ты сделал ТАКОЕ со своей матерью?!
- Я был вынужден.
(В зеркале памяти отразилась худая изможденная женщина в инвалидном кресле. Одета в длинную черную рубашку с короткими рукавами. У женщины нет рук. И ног. Вместо них обрубки, остроконечные, желтые, словно слепленные из воска. Синие губы женщины плотно сшиты толстой, как проволока, серебристой нитью. Такие же янтарные, как у Савелия, глаза расширены от ужаса и еще более ужасной, чем сам ужас, мольбы).
- … она бы обязательно позвонила в полицию. Или попыталась сбежать. Пойми… - голос Савелия дрогнул, и он закусил губу, - я не смог ее убить. Просто не смог.
- Господи, ты послушай себя! - в висках возбужденно застучало, она наклонилась вперед, вцепилась ногтями в простынь. – Что ты вообще говоришь?! Что ты, ****ь, делаешь?!
Савелий заморгал. Удивленный и при этом наивный вид, словно у ребенка, который пытается что-то понять.
- Ты не умеешь слышать себя, - заговорил он наконец с кроткой улыбкой. - Ты как слепая в выдуманном царстве теней. И не способна осознать, что в твоем субъективном мире (а иного мира не существует вовсе) только твои личные желания имеют хоть какое-то подобие смысла… Понимаешь?
- Я понимаю одно. Твое место в палате с мягкими стенами. А еще лучше – на электрическом стуле, - она откинулась на подушки, стараясь не смотреть на это омерзительно смазливое, смертельно бледное, как у вампира, лицо. - Ты следил за мной? Та встреча была неслучайной?
- Прости, это было необходимо, - он рассеянно пожал плечами. – Любовь видит сущность любимого человека, но твои привычки, вкусы, наклонности - все эти вещи для любви слишком малы…
- Но откуда ты столько знаешь? Этот постер, - она показала на стену. – Книги... – ее осенило. – Кофе с лимоном!
- Подделал ключ, проник в квартиру, пока ты была на работе, установил камеру…
- Ты… - от возмущения и стыда, накрывшего ее с головой, Нина не только лишилась дара речи, но и потеряла всякий страх. – Это… это отвратительно!
- Нина…
- Подонок! Псих! Трахнутый на всю голову ублюдок!
Савелий молча смотрел на нее неподвижным взглядом. В глазах цвета крепкого чая тлело сочувствие.
- В шкафу есть одежда. Выбери что-нибудь. Из развлечений пока только книги. Экран исключительно для связи. Если захочешь, принесу планшет.
- Лучше верни мне мой телефон.
- Я купил твой любимый бренди. Десятителетней выдержки.
- Засунь его себе в жопу.
- Есть более разумные пожелания?
- Да, - она криво улыбнулась. - Хочу перечитать Фаулза. «Коллекционер».
- Хорошо. Что еще?
- Отсоси у себя.
- Это не смешно.
- Ну не знаю. Я бы посмеялась…
В стене возле двери распахнулись низенькие створки, и из внутренней темноты выдвинулся отсвечивающий медью поднос на подставке. Тарелка с тостами, апельсиновый сок в стакане. Подставка скользнула назад, оставляя поднос на паркете, створки захлопнулись.
- Приятного аппетита.
- Пошел на ***.
– Совсем скоро ты станешь счастлива, Нина. Ты станешь собой. Это будет лучший день в моей жизни…
Экран мигнул и погас.
- Поговорили, ****ь.
Нина рассмеялась. Тихим и каким-то не своим смехом.
***
Нина твердо вознамерилась объявить голодовку. Как бунтарь-антисексуал на Площади Восстания. Или как Миранда Грей, невольница Калибана.
Поразмыслив, поняла, что это бессмысленно. Психопата такими методами не проймешь. Он будет неуклонно гнуть свою линию, тащить ее за собой по темной тропе безумия, в сердце своего ада.
Но с другой стороны, что она знала о психопатах? Все ее знания ограничивались той сомнительной информацией, которую можно почерпнуть в книжках и хоррорах. Как бы там ни было, человек, сотворивший такое с собственной матерью, не остановится ни перед чем.
Нужно поесть, ей понадобятся силы. Она должна попробовать, нет, она просто обязана сбежать отсюда!
Так. Обдумать все варианты. Если они вообще есть…
Стараясь не вспоминать о том, что где-то неподалеку
(может быть, за этой стеной)
сидит в инвалидном кресле и смотрит в никуда страшными глазами обезображенная женщина с зашитым ртом, Нина съела тосты, выпила залпом сок. Стало немного легче, хотя желудок протестующе заурчал, к горлу подкатила изжога.
Девушка нерешительно открыла шкаф. Не меньше дюжины платьев, и все в ее вкусе. Сволочь. Она чувствовала себя насекомым, за которым долгое время наблюдали в микроскоп.
Надела изумрудно-зеленое, ниже колен, с кожаным поясом. Внизу нашла туфли того же цвета.
Интересно, он следит за ней? Она огляделась. Сплюнула сквозь зубы. Как «пацан» из исчезающего племени криминальных маргиналов. Не важно. Не важно, что и зачем он сделал. Не важно, что он говорил. Не важно, следит он за ней, или нет.
Она села на край кровати, наморщила лоб, вспоминая роман Фаулза, прочитанный еще в подростковом возрасте. Миранда пыталась бежать через окно. Миранда притворялась больной. Миранда пыталась соблазнить Калибана.
Соблазнить…
«Если ни в чем не уверена, действуй спонтанно, - произнес спокойный голос в ее голове. Слишком спокойный. Наверное, это был голос рассудка. – Доверься инстинкту. Он не подведет».
- Савелий! – крикнула она. «Господи. Какое отвратительное имя». – Савелий! Я хочу поговорить!
- Слушаю, – вспыхнул на стене экран. Все-таки следит. Следит, гад.
- Не так, - она заставила себя улыбнуться. Раздвинуть неживые губы в улыбке восставшей из ада. – Давай поговорим нормально. Лицом к лицу.
Он какое-то время молчал. Просто молчал и смотрел. Ничего не выражающим взглядом.
- Хорошо, я сейчас поднимусь.
«Первый раунд за тобой, детка».
Нина торопливо заправила кровать. Подумала, сняла туфли. Щелкнул замок, дверь отворилась.
Та же майка. Рваные джинсы до колен. Рассеянный и в то же время внимательный взгляд. Смиренная улыбка. В руках – цветы. Три тюльпана.
- Очень красивые. Спасибо.
- Я выращиваю их сам. В теплице, - он присел рядом, сложил на коленях руки, вопросительно изогнул бровь. – О чем ты хотешь поговорить?
«Твой звездный час, солнце».
- Ты знаешь, я подумала над твоими словами… - Нина расправила на коленях изумрудно-зеленый подол, скрыла глаза ресницами. – Если честно, ты понравился мне сразу. В первую же минуту. И я не понимаю… искренне не понимаю («блестяще, девочка, ты говоришь чистую правду»), зачем нужно было устраивать все это шоу, заманивать меня сюда… запирать? Ты такой симпатичный. Правда. Ты мог просто пригласить меня в ресторан, или… еще куда-нибудь. И у нас… вполне могло бы что-нибудь получиться.
Она замолчала, якобы смущенная. Даже, кажется, покраснела.
- Я так и думал, что ты это скажешь, - Савелий встал, прошелся по комнате, остановился у окна, сцепил за спиной пальцы, разглядывая фрагмент сада внизу. – Все-таки я неплохо изучил тебя. Меня это радует. Дело в том, Нина…
Нина оттолкнулась ладонями от твердого края кровати и в тот же миг оказалась возле двери. Обхватила ручку, дернула на себя, захлопнула, повернула рукоятку замка - и вот она уже на лестнице, бежит по ступеням, не бежит даже, летит над ними, как стремительный призрак, в полное света пространство первого этажа, а там дверь, резная деревянная дверь, за спиной крики, громкий стук, она свободна, свободна… Нина и сама не заметила, как оказалась на покрытой тротуарной плиткой дорожке, обсаженной соснами, в бледно-голубом небе сияло похожее на апельсин солнце, упоительно пахло сиренью и хвоей, заливисто пели птицы, смеялись дети… А мимо решетчатых ворот шел полицейский, новенькая форма цвета морской волны, на поясе ярко блестят браслеты. Нина бросилась к калитке (ПОМОГИТЕ), и он медленно, как во сне, обернулся – высокий, бледный, с густыми темными волосами…
«Черт, какой знакомый парень, где ты могла его видеть, неужели на днюхе у подруги».
- Дело в том, Нина, - сказал полицейский, глядя на нее с ласковой строгостью в красивых глазах цвета чая, - что любовь, истинная любовь, терпелива, прозорлива и бесконечно мудра, пусть иногда и кажется жестокой. Только ей одной известно, что на самом деле нужно любимому человеку, только она одна способна подарить нам блаженство самопознания. Банальное счастье взаимной любви это не более чем фикция, кратковременный мираж, злая шутка природы. Путь к познанию себя труден, тернист, сопряжен с болью и страхом, но цель того стоит, поверь мне. Цель того стоит.
Савелий мягко улыбнулся, сверкнув сахарными зубами. Нина закричала.
Она кричала и кричала в голубой шатер неба, пока он не треснул надвое, не разошелся с оглушительным треском вдоль, и вниз не хлынула тьма – непроглядная, густая, исполненная ужаса, невыносимых страданий, трансцендентальных звезд, от блеска которых она совсем ослепла.
Наступила совершенная тишина…
окончание http://www.proza.ru/2019/09/10/1486