Диссертация - проза Ф. Нагиева

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА ФЕЙЗУДИНА НАГИЕВА:
ЖАНРОВАЯ СИСТЕМА И ПОЭТИКА 






ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
«ДАГЕСТАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

Меджидов Абил Абдурахманович

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА ФЕЙЗУДИНА НАГИЕВА:
ЖАНРОВАЯ СИСТЕМА И ПОЭТИКА 

Специальность – 10.01.02 Литература народов России
(северокавказские литературы)


Диссертация
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук

Научный руководитель Кадимов Р.Г.,
доктор филологических наук, профессор




Махачкала – 2018


ПЛАН
ДИССЕРТАЦИОННОЙ РАБОТЫ


ВВЕДЕНИЕ…………………………………………………..………..…4–13
ГЛАВА 1. ЖАНРОВАЯ СИСТЕМА, МЕТОД И СТИЛЬ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ ФЕЙЗУДИНА НАГИЕВА
               
1.1. Жанровое многообразие прозы Ф. Нагиева  ……………………..... 14–50
1.1.1. Реалистическая проза  .….………………………………………….15–21
1.1.2. Ироническая проза     ……………………………………………….21–27
1.1.3. Фантастика     …………………………………………………….….27–29
1.1.4. Антиутопия      ..……………………………………………………..29–34
1.1.5. Исповедь      ...…………………………………………….……… ….34–40
1.1.6. Дневник      ……………………………………………………..……..40–41
1.1.7. Притча     ..……………………………………………………….…...41–46
1.1.8. Детская проза     ..……………46–50
1.2. Метод и стиль прозы Ф. Нагиева ……….…..……………..………...51–61
Выводы по главе 1                ……………………………...61–63
ГЛАВА 2. «ОБРАЗ АВТОРА» И «ОБРАЗ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО ГЕРОЯ»
2.1. Творческая биография Ф. Нагиева в контексте современного литературного процесса Дагестана …………………………………………………….....64–93
2.1.1. Биография как важный фактор понимания творчества  ………..  64–68   
2.2. Многогранность творческой личности ………………………………68–87
2.2.1. Научная деятельность   ……………………………………..………71–73
2.2.2. Общественная деятельность  …………………………………….…74–76
2.2.3. Литературно-художественная деятельность  ………………………77–87
2.3. Тема родины и патриотизма. Соотношение национального и интернационального в прозе Ф. Нагиева             …………………………87–98
2.4. Автор и его герой: поиск нравственно-эстетического идеала    …..98–110
Выводы по главе 2              ………………………………………………110–114
ГЛАВА 3. ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ Ф. НАГИЕВА
3.1. Поэтика художественной речи                ……………………115–132
3.2. Поэтика художественного образа                ……………………132–135
3.3. Поэтика времени и пространства                …………..………..135–146
3.4. Интертекстуальные связи                ……….…………..146–153
Выводы по главе 3                …………………..………………154–160
ЗАКЛЮЧЕНИЕ                ……………………………………………..  161–175
ЛИТЕРАТУРА                ……………………………………………..  176–190
















ВВЕДЕНИЕ


Лезгинская проза в XX веке прошла ускоренный путь становления и развития. Она добилась заметных успехов во всех родах литературы; целый ряд новых и талантливых авторов в своих произведениях закрепили достижения лезгинской литературы XIX века и привнесли новые темы и жанры. Особенно ярко этот процесс прослеживается в последние десятилетия XX – в начале XXI вв., когда мастера художественного слова – А. Фатахов, А. Агаев, К. Меджидов, М. Гаджиев, Н. Мирзоев, Искендар Казиев, А. Махмудов, Б. Гаджикулиев, Р. Гаджиев, Ф. Нагиев, М. Ведихов, А. Кардашев и др.  обогащают родную литературы в идейно-тематическом, жанровом, стилевом и художественном отношениях.
Вместе с общечеловеческими проблемами, лезгинские писатели поднимали проблемы своего народа, связанные с особенностями природы и среды обитания, политическими изменениями и социально-экономическими преобразованиями. Среди известных произведений в сокровищнице дагестанской прозы – рассказ «Риза» Алибека Фатахова о мальчике сироте, который за корку хлеба был вынужден выполнять различные поручения сельчан; роман «Доктор с белой прядью» («Кьашкьа духтур») Кияса Меджидова о ставшем для ахтынцев своим русском враче Антоне Ефимове; роман «Расколотое солнце» («Пад хьайи рагъ») Ахеда Агаева о глубинных метаморфозах перестроечного периода советской эпохи; реалистичный роман участника Великой отечественной войны 1941-1945-х годов Искендара Казиева «На земле смоленской» («Смоленскийдин чилел»); роман «Вот камень, вот весы» («Им къван, им терез») Меджида Гаджиева о переселении жителей высокогорного села Куруш в кумыкскую степь;  роман «На правом берегу Самура» («Самур вац1ун эрч1и пата») Забита Ризванова о деятельности легендарного полководца Хаджи Давуда и др.
Лезгинские писатели своими произведениями большого общественного, социального, нравственного и эстетического значения – стихотворениями и поэмами, рассказами и новеллами, повестями и романами – внесли и в настоящее время вносят заметный вклад в национальную и дагестанскую литературы, в литературу народов России и продолжают делать это и в настоящее время.
Литературно-художественные пристрастия, духовные, морально-нравственные и эстетические ценности становятся идеологическими ориентирами для целых поколений. Поэтому повышение внимания к воспитательной роли литературы и образования в целом не случайное явление. Таким образом актуализируется и вопрос популяризации и изучения национальной литературы в свете возрастающей ее роли в этнокультурном воспитании молодежи. Ведь художественная литература как вид искусства прежде всего предстает как явление национальное. Через ментальное, этническое сознание она отражает национальную картину мира народа, его мировосприятие.
«Чтобы граждане страны ощущали себя ответственными хозяевами России и своей малой родины», слова о важности сохранения национальной идентичности слышны и в речах руководителей страны: «…Мы придаем приоритетное значение проблемам сохранения идентичности и самобытности каждого народа, укреплению межнационального согласия и гармонии» [URL:  http://www.kremlin.ru].
Изучение национальной литературы становится актуальным в связи с ее политической, историко-культурной, социальной значимостью, а также влиянием, которая она оказывает на сохранение духовной самобытности и идентичности этноса. Главным (далеко не единственным) фактором для формирования национальной идентичности (национального характера, национальной культуры) является национальный язык. По утверждению С.Г. Тер-Минасовой, «художественная литература отражает национальный характер и одновременно формирует национальную идентичность». [См. Тер-Минасова, URL: http://eng.regionalstudies.ru].
Многогранное творчество Ф. Нагиева – примечательная веха в развитии лезгинской и дагестанской литературы и содержит в себе духовно-нравственный, художественно-эстетический и гражданственно-патриотический потенциал.  [См. Библ.указатель. Щедрость таланта, 2011].
Актуальность исследования, таким образом, обусловлена неизученностью жанровой системы и поэтики художественной прозы Фейзудина Нагиева, одного из интересных и ярких творческих личностей современной дагестанской литературы.
Отдельные вопросы поэтики, художественные проблематики, жанрового многообразия творчества Ф.Нагиева проанализированы в научных статьях лезгинских и дагестанских исследователей, однако его проза не стала предметом специального изучения и широкого научного осмысления в дагестанском литературоведении.
В настоящей диссертационной работе рассматриваются особенности жанровой системы и поэтики прозы Ф. Нагиева. Для определения воздействия авторского субъективизма на образы героев и на творчество в целом изучена биография писателя.
Творчество Ф. Нагиева рассматривается в контексте многообразия современной литературно-критической и философско-культурологической мысли.
Степень изученности темы.
Отдельные жанры многообразного творчества Ф. Нагиева (поэзия, публицистика) становились предметом изучения в научных статьях и работах А. Гусейнова, Ю. Борева, А. Гюльмагомедова, К. Акимова, Р. Келбеханова, З. Акавова, Р. Кадимова, С.  Небольсина, Н. Пригариной; в кандидатских диссертациях Г. Гашарова, Дж. Гасановой, А. Ахмедова, М. Яралиева, А. Рамалданова, В. Лебедева; в статьях поэтов С. Липкина, В. Фирсова, М. Атабаева, Адалло, Т. Ахмедханова, А. Кардаша, А. Камилова, А. Исмаилова, В. Макурова, критиков Ш. Юсуфова, А. Сагратяна, Г. Ильясова и др.
В частности, в рецензии на поэтический сборник «Колокол и камень» («О чем вещает колокольный звон?») Дж. Гасанова дает высокую ценку философской и гражданской лирике Ф. Нагиева [«Настоящее время» №44, 12.11.2010]. На первую книгу автора восторженно откликнулся писатель, литературовед К.Акимов [«Лезги газет» 14.03.1990]. В научный оборот многие поэтические произведения Ф. Нагиева введены благодаря исследованиям и научно-критическим статьям Р. Кадимова [«Лезги газет» 12.06.2003], А. Ахмедова [«Настоящее время» 26.03.210], С. Бедирханова [Вестник ПГЛУ, №1, 2010. С.211-214.], А.Кардаша [«Лезги газет», №6. 08.02.2002], А. Камилова [«Халкьдин гаф» 26.05.2001], А.Исмаилова [«Дагправда» 06.03.1997], Адалло Алиева [«Новое Дело» 28.03.1997], Ашота Сагратяна [Нагиев 2014, с. 340-341], Вл. Фирсова [Нагиев 2014, с. 3-6.] и др. Об идейно-тематическом новаторстве в прозе Ф. Нагиева писали К. Акимов [Акимов 2006, с. 48], Э. Азизов [«Лезги газет» 19.07.1996] и др.
Идейный и духовно-нравственный контекст лирики и публицистики Ф. Нагиева рассматривает исследователь И. Бабаева [Бабаева // 2014, с.43-45; Она же // 2015, с. 25-27; Она же // 2017. № 1, с. 47-49].
Творчеству Ф. Нагиева посвящены рецензии, дипломные работы, известными литературоведами и исследователями написаны предисловия к книгам его стихов. В работах указанных авторов предприняты попытки выявления своеобразия многогранного творчества Ф. Нагиева как литературно-художественного феномена, однако полного и систематизированного исследования прозы, поэзии, драматургии, публицистики, научной и общественной деятельности Ф. Нагиева в отдельности или в целом не проводилось.
Наше диссертационное исследование поэтико-жанровой системы прозы Ф. Нагиева несколько восполняет существующий в изучении его многогранного творчества, а именно художественной прозы, пробел.
Изучение прозы Ф. Нагиева позволит выявить истоки его творчества и отражение в нем устоявшихся национальных художественных традиций, определить новаторские находки писателя и его вклад в национальную и интернациональную – общедагестанскую, северокавказскую и российскую –сокровищницу художественной литературы.
Объектом исследования диссертационной работы является художественная проза Ф. Нагиева.
Предметом исследования является жанровая система, метод, стиль, поэтика художественной прозы Ф. Нагиева, влияние биографии на творчество писателя. Исследуются специфические особенности мировоззрения героев прозы Ф. Нагиева и отношение автора к важнейшим нравственно-философским категориям, авторские поиски нравственно-эстетического идеала.
Цель диссертационной работы – научное осмысление и характеристика мира художественной прозы Ф. Нагиева как социокультурного, идейно-патриотического и нравственно-эстетического феномена.
Цель работы достигается посредством решения взаимосвязанных задач:
- исследовать идейно-тематическое и жанрово-стилистическое разнообразие художественной прозы Ф. Нагиева;
- рассмотреть многогранность творческой личности и биографии писателя в плане их влияния на художественное творчество;
- раскрыть тему родины и патриотизма, выявить отражение проблем народа в творчестве писателя;
- исследовать проблему художественного поиска нравственно-эстетического идеала положительного героя;
- проанализировать особенности поэтики художественной прозы писателя.
Научная новизна диссертационной работы состоит в том, что художественная проза, как важная составляющая многогранного творчества Фейзудина Нагиева, ее жанровая система, метод и стиль, поэтика исследуются впервые. Прозаическое творчество писателя рассматривается в жанровом многообразии: рассказ (реалистичный, ироничный, детский), повесть, притча, фантастика, антиутопия, исповедь. Проведен анализ литературных приемов и видов художественной образности (ирония, фантасмагория, гротеск); исследована как содержательная сторона произведений, так и поэтика, язык и слог. Определены особенности творчества писателя в контексте современного литературного процесса.
Впервые в дагестанском литературоведении для анализа произведений прозы использована биография писателя в свете установления ее влияния на творчество.
Выполнена параметризация прозы Ф.Р. Нагиева в поликоординатном аспекте (персонаж, время, пространство), что создает задел для дальнейших исследований художественного мира прозы писателя.
В числе главных идеологических направлений прозы Ф. Нагиева рассматриваются темы родины, патриотизма, отражение народных проблем в прозе, проблемы исчезновения этнокультурной среды, сохранения природы и мира.
Иные проблемы – культурологические, экономические, социальные, бытовые – изучаются через философско-патриотический аспект.
Теоретическая значимость диссертационной работы заключается в том, что ее результаты могут быть использованы в последующих исследованиях лезгинского, дагестанского и российского литературоведения, посвященных изучению и анализу влияния биографии писателя на его художественное творчество.
Практическая значимость диссертационного исследования видится в том, что его результаты могут быть востребованы при составлении учебных планов по родному языку и литературе для школ республики, при разработке учебных или специальных курсов по современному литературному процессу в дагестанской литературе для высших и средних учебных заведений республики и страны.
Материалом для исследования стали произведения прозы Ф.Нагиева «Бахтлубур» («Счастливцы»), «Куьрсарнавайдан дафт1ар» («Дневник подвешенного»), «Пиц1 квачир инсан» («Человек без пуповины»), «Хъипи Цаварин илчи» («Посланник Желтых Небес») и другие произведения, изданные на лезгинском и русском языках в книге «Терсепулда йиф» («Ночь в Терсепуле»), журналах «Литературный Дагестан», «Самур», «Лезгистан – Алпан», «Дружба – Россияне» (Москва) и др.; более тридцати рассказов для детей, опубликованные в журналах «Кард» («Соколенок»); рассказы, вошедшие в школьные учебники и хрестоматии. В диссертации также использованы опубликованные на интернет-ресурсах художественные и подстрочные переводы произведений.
Методы исследования. Вместе с традиционными методами текстуального и сравнительно-типологического анализа, в диссертационной работе использованы и методы сравнительного изучения. В работе применен биографический метод исследования творчества, т.е. изучение творчества писателя с одновременным изучением его биографии в свете ее влияния на творчество. При этом базовыми методами оставались эмпирический (наблюдение, сравнение, измерение, эксперимент), сравнительно-типологический, системный, аналитический, герменевтико-интерпретационный, текстологический методы исследования и комплексный подход к анализу отдельных текстов.
Методологической базой диссертации послужили теоретические положения известных дагестанских и российских исследователей литературы: С.С. Аверинцева, А.Г. Агаева, З.Н. Акавова, С.Х. Ахмедова, М.М. Бахтина, Ю.Я. Барабаша, И.С. Брагинского, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Л.С. Выготского, Г.Г. Гашарова, Н.А. Горбанева, В.М.  Жирмунского, Р.Г. Кадимова, Р.М. Кельбеханова, В.В. Кожинова, В.Д. Лебедева, Ю.М. Лотмана, Ф.Р. Нагиева, А.А. Потебни, К.К. Султанова, Н.С. Трубецкого, А.Н. Ужанкова, М.Ю. Чотчаевой, В.И. Шульженко и др.
В качестве методологической базы исследования использовано положение, что язык как общественное явление, неразрывно связанное с историей, культурой, средой обитания, этнической психологией народа, развивается по своим внутренним законам.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Поэт, переводчик, драматург, публицист, ученый Фейзудин Нагиев является одним из ярких представителей современной лезгинской и дагестанской литературы. Его творчество представлено также и художественной прозой, которую мы рассматриваем.
2. Писатель внес ощутимый вклад в современную лезгинскую и дагестанскую художественную прозу, обогатил ее новыми жанрами (иронический рассказ, фантастика, антиутопия), художественными формами и приемами (фантасмагория и гротеск), изобразительно-выразительными средствами языка (словотворчество, использование пауз и интонаций в диалогах, монолог-размышление, символика).
3. Творческая биография писателя служит важным средством для глубокого понимания и осмысления его творчества, в частности, художественной прозы.
4. В художественном методе писателя выделяются следующие направления: романтическая ирония, объективное отображение жизни со всеми ее негативными сторонами (перевернутый реализм). С точки зрения стиля, жанра и способов творчества, некоторые ранние произведения писателя реалистичны. В них описывается жизнь жителей горных районов, которых переселили на непривычные им равнины («Человек без пуповины»). От личностных, общественных, земных вопросов писатель переходит к общечеловеческим, планетарным проблемам (в «Посланнике Желтых Небес»). Писатель делает упор на эстетическую функцию языкового материала в художественной системе. В качестве художественных приемов писатель использует мифологические сюжеты с мотивами фантасмагории и гротеска, жанры фантастики и антиутопии. Традиционные условные элементы (олицетворение, сказка, легенда) и индивидуальные особенности языка и поэтики вкупе создают комплексный «нагиевский стиль».
5. В нагиевских произведениях находят отражение насущные проблемы лезгинского этноса, как разделенность народа, исчезновение его этнокультурного пространства, традиций, языка, этнического мышления, что приводит к размыванию национальной идентичности лезгин.
6. Положительный герой прозы Ф. Нагиева обладает высокой гражданственностью и патриотизмом, человеколюбием и состраданием к чужой боли. В образе положительного героя проявляются ментальные этнопсихологические черты, присущие народным героям лезгин. В произведениях писателя прослеживается духовная близость и особая взаимосвязь нравственно-эстетических устремлений и жизненно-философских взглядов положительного героя и автора.
7. Писатель считает, что постижение интернационального возможно только через национальное – посредством познания этнической истории, культуры, традиций, языка.
8. Творчеству Ф. Нагиева присущи высокая гражданственность и гуманизм, патриотизм и интернационализм. Автора беспокоят не только вопросы социальные, экологии, культуры, языка, но и проблемы общечеловеческого планетарного масштаба, как сохранение жизни на Земле.
9. Художественная проза Ф. Нагиева построена на общих типовых и своеобразных средствах поэтики. Своеобразие поэтики прозы писателя характеризуется поэтикой художественного слова и образа, поэтикой времени и пространства.
10. Художественная проза писателя интертекстуально перекликается с творчеством некоторых дагестанских писателей и киргизского писателя Чингиза Айтматова.               
Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования отражены в докладах на межвузовских, республиканских, региональных, всероссийских научно-практических конференциях, изложены в публикациях, в т.ч. и в рекомендованных ВАК Минобрнауки РФ рецензируемых журналах:
1. Меджидов А. А. Воспитательный потенциал детской прозы Фейзудина Нагиева // Вестник Брянского государственного университета. № 4 (30), 2016. С. 153-157.
2. Меджидов А. А. Языковая стихия прозы Фейзудина Нагиева // Научный журнал ВАК. Успехи современной науки. Том 2, № 2, 2017. С. 56-58.
3. Меджидов А. А. Функции пейзажа в прозе Фейзудина Нагиева // Известия Дагестанского государственного педагогического университета. Общественные и гуманитарные науки. 2017. Т. 11. № 4, с. 67-72.
4. Меджидов А. А. О языке художественной прозы Фейзудина Нагиева (уточнить данные
5. Меджидов А. А. Символика в прозе Ф. Нагиева // Журнал ДГПУ ((???
6. Меджидов А. А. «Счастливцы» Фейзудина Нагиева как первое произведение антиутопии в дагестанской литературе (((???
7. Кадимов Р. Г., Меджидов А. А. Гротеск в прозе Фейзудина Нагиева (на примере повести «Счастливые») // Известия Дагестанского государственного педагогического университета. Общественные и гуманитарные науки. 2017. Т. 11. № 4, с. 48-52.
8. Меджидов А. А. Язык образов и образы языка в прозе Ф. Нагиева // Литературное обозрение: история и современность. № 6. Дагестанский государственный педагогический университет. Махачкала, 2016, с. 25-28.
9. Меджидов А. А. Язык образов и образы языка в прозе Ф. Нагиева // Доклад на Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции «Русский язык и литература в контексте межкультурной коммуникации». ДГПУ.   22.12.2016.
10. Меджидов А. А. Язык прозы Фейзудина Нагиева» // Сборник материалов межрайонной научно-практической конференции «Лексика лезгинского языка: пути сохранения и развития».  Касумкент, 22.02.2017.

Структура работы определяется целями и задачами исследования, характером избранной темы. Диссертация состоит из введения, трех глав с разделами и подразделами, заключения, списка использованной литературы. К разделам и главам прилагаются краткие выводы. Общий объем диссертации 190 страниц печатного текста (в т.ч. 175 стр. основного текста и 15 стр. библиографии).
В заключении подводятся итоги проведенного исследования, даются краткие выводы, очерчиваются перспективы разработки проблемы, предлагаются практические рекомендации.
Работу завершает список использованной научной и художественной литературы, включающий 199 источника.



ГЛАВА 1. ЖАНРОВАЯ СИСТЕМА, МЕТОД И СТИЛЬ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ ФЕЙЗУДИНА НАГИЕВА



1.1. Жанровое многообразие художественной прозы Ф. Нагиева



Творчество Ф. Нагиева по своему разнообразию и многогранности явление уникальное. В нем представлены все виды художественной литературы – лирические, эпические и драматические жанры. В числе эпических жанров писателя в данной работе мы рассмотрим повесть, рассказ, новеллу (притчу).
В зависимости от чьего лица ведется описание, форма повествования в эпических жанрах может быть разным. Повествование или рассказ может вестись: 1) от лица автора; 2) от первого лица или от лица конкретного рассказчика (одного или нескольких); 3) от третьего лица или персонифицированного персонажа (одного или нескольких); 4) от лица непосредственного участника (участников) событий; 5) от лица условного рассказчика, не являющегося участником описываемых событий.
Рассказ от третьего лица предполагает определенную отстраненность, взгляд со стороны на описываемые события. Повествования от первого лица (одного или нескольких лиц) несут некоторый субъективизм и заинтересованность по отношению к описываемым событиям и героям.
Эпический жанр имеет три характерные особенности: сюжет (предполагающий последовательную смену событий), время (устанавливающее некоторую дистанцию между событиями и временем их описания) и пространство (трехмерность которого подтверждается описанием портретов героев, интерьеров и пейзажей).
Эпический жанр обладает способностью включать в себя элементы лирики (лирические отступления) и драмы (монологи, диалоги); то есть эпические жанры как бы перекликаются между собой.
С точки зрения формы эпических жанров, существуют три структурные формы эпоса – большая (роман и эпопея), средняя (повесть) и малая (рассказ, новелла, очерк, сказка, притча…). То есть роман, повесть и рассказ – основные эпические жанры. Художественная проза Ф. Нагиева представлена такими жанрами, как реалистическая проза, ироническая проза, фантастика, антиутопия, исповедь, дорожный дневник, притча, детская проза. Вместе с традиционными формами и жанрами писатель ищет также новые формы самовыражения, в том числе и жанровые.
Рассмотрим эти жанры подробнее.

1.1.1. Реалистическая проза
Специфической особенностью реалистической прозы является тенденция осмысления закономерностей социального развития в определенную историческую эпоху, особенностей национального характера, глубокий психологизм и историзм. Законом художественного обобщения в реалистических произведениях становится типизация, а нередко и символизация.
Реалистическая проза в творчестве Ф. Нагиева представлена повестями «Человек без пуповины» («Пиц1 квачир инсан»), рассказы «Добрая память» («Аманат»), «Ночь в Терсепуле» («Терсепулда йиф») и др.
Повесть «Человек без пуповины» посвящена проблеме потери духовно-нравственных ценностей народа, трансформации этнического сознания, падения нравственности и культуры в связи с изменениями этнокультурной среды (ссылки, переселения, миграции…). Через судьбу жителей горного села Лакац и главного героя Урди автор показывает процесс стирания этнической памяти, изменения и исчезновения многовекового уклада народной культуры в жерновах новой переселенческой политики через разрушение и опустошение горных сёл.
Тема переселения народов с гор на равнины отражена и в творчестве других лезгинских писателей (М. Гаджиев, Р. Гаджиев, А. Агаев, Н. Мирзоев, А.  Махмудов, А. Исмаилов). Большинство авторов в своих произведениях переселение народов преподносят как заботу руководства партии (КПСС) и страны о народах и приветствуют такую переселенческую политику.
Отношение Ф. Нагиева к переселенческой политике прямо противоположное – он считает ее ошибочной и трагичной для народов. Данный подход выдержан во всем нагиевском творчестве –  и в поэзии, и в прозе, и в публицистике. Он четко разделяет понятия «высылка» (кулаков или политически неблагонадежных лиц, групп, семей, народов), «переселение» (с гор на равнину, зачастую в жизненное пространство других народов), «депортация» (изгнание народов как за пределы этнической территории внутри страны, так и за ее пределы). Все эти мероприятия осуществлялись принудительно, а то и под конвоем.
На практике переселение народов с гор на равнины принесло им неисчислимые бедствия. Разрушен вековой уклад жизни, выработанный тысячелетиями. Для жизни, для строительства горцы выбирали места, недоступные для врага, но удобные для проживания. А равнины оставались для посева хлебов, для разведения садов. Массовый исход жителей сел на равнины привел также к вымиранию горных сел, утрате пригодных для сельскохозяйственного использования угодий, утрате традиций.
В повести «Человек без пуповины» («Пиц1 квачир инсан») показана судьба жителей селения Лакац, переселенных на новое место с распространенным названием «Новый аул». Семейная и родовая драма, ставшая общенародной трагедией, ясно отображена через описание жизни Урди, жителя села, переселенного с гор на равнину.
Жизнь Урди была похожа на жизнь многих его сверстников. После окончания института молодой учитель приехал в родное село, уже переселившееся к этому времени на новое место. Здесь он влюбляется в выпускницу – красавицу Тазагюл. Хоть родители были против, молодые соединяют свои судьбы: Урди увозит свою возлюбленную в старое село Лакац, где с несколькими стариками, противниками переселения, жил его дед Аслан.
Оставив семью в селе, Урди уезжает в столицу страны для продолжения учебы в аспирантуре. Здесь он становится именитым ученым и женится на дочери своего научного руководителя Светлане. Рождается дочь Оксана.
Но и новая семья не приносит Урди счастья. И в городе он чувствует себя чужаком. Последней каплей для расставания служит утаивание женой Светланой от Урди телеграммы о смерти его матери.
Маленькая ложь становится началом многих драматических событий. Во-первых, она привела к разрыву отношений между Светланой и Урди, к разлуке Урди с дочерью. Во-вторых, утаивание женой от Урди телеграммы о тяжелой болезни его матери приводит к тому, что Урди становится чужим среди своих. Отсутствие и на похоронах матери, и на похоронах дедушки Аслана скомпрометировало его перед братьями, родственниками, сельчанами. Приехав в село, чтобы хоть с опозданием посетить могилу матери, он узнает еще и о смерти отца. Старший брат не разговаривает с ним, а перед Тазагюль, которую оставил с сыном на руках ради Светланы, городской девушки, он не посмел показаться. В опустевшем родительском доме квартировал молодой учитель. Узнав от него место похорон, Урди посещает их могилы.
«Ах, мама, мама… Сколько у меня накопилось слов, сердечной боли, чтобы поделиться с тобой… Чтобы поговорить с тобой, ни годов, ни целой жизни мне не хватило… Прости, мама! Пусть хоть могила твоя меня простит…» [Нагиев, 1996, с. 105].
В душе Урди вновь разгораются чувства любви к своей земле, к своему народу, к своим родным... Заканчивается повесть на развилке судьбы главного героя, Урди. Сможет ли он изменить свою судьбу, чтобы хоть как-то исправить свои ошибки? Успеет ли принести радость тем, кого обделил своей любовью и заботой? Автор оставляет финал открытым, как бы приглашая читателя принять участие в решении этой трудной жизненной задачи главного героя.
Завершается произведение риторическим обращением, которое адресовано не только Урди, но и к каждому человеку, что позволяет автору придать конкретной жизненной истории своего героя обобщающий, общечеловеческий смысл:
«На тебя возлагаются большие надежды, Человек! Надежды твоих гор. Твоего народа. Твоей земли.
Жизни за спиной больше, но она уже прожита.
Жизнь, что впереди, для тебя тайна. То, что прожито, поздно менять, а оставшуюся жизнь начинать заново, тяжело.
А, может, ещё не поздно начать всё сначала?» [Нагиев, 1996, с. 109].
Определить однозначно, кому принадлежат завершающие слова произведения, нельзя. Позиция ли это автора, или совокупный голос народа или родной земли, или же голос свыше? Эта неопределенность лишь усиливается их философское звучание.
Данное произведение полярно отличается от произведений дагестанских, лезгинских писателей (М. Гаджиева, А. Исмаилова), приветствовавших переселение горцев на равнину. Ф.Нагиев видит в переселении горцев не заботу компартии и советского руководства о благополучии своих граждан, а начало потери этнокультурной среды обитания, семейно-родовых связей, материальной и духовной культуры, языка.
В рассказе «Добрая память» показана связь между старостью и молодостью, преемственность народной культуры [Нагиев, 1996, с. 109-113].
Повествование ведется от имени рассказчика-врача. Каждый день с утра, идя на работу, он встречает старую женщину. Она сидит на глинобитном крыльце у ворот своего дома и всегда что-нибудь вяжет. Рассказчик сначала не знает, что старуха незрячая и вяжет вслепую: «Седую голову, прикрытую выцветшей чохтой, она держала неестественно прямо, устремив взгляд куда-то поверх домов и тополей, в то время как руки жили своей жизнью – в пальцах мелькали спицы, и под их хлопотливый перестук рождалась на свет ажурная вязь невесомого платка. Не глаза и не голова этой прямой старухи управляли руками, казалось, что за долгие годы труда пальцы научились самостоятельно видеть и мыслить и теперь сами, без помощи глаз и рассудка, творят удивительнейшие узоры» [Нагиев, 1996, с. 109].
Герой после узнает, что старуха незрячая и вяжет вслепую. Старуха напоминает молодому врачу его бабушку; и ее присутствие на крыльце всегда радует его. Когда крыльцо пустует, он думает о ней, что «возможно, она болеет». А когда старушка снова появляется, он радуется ей как родному человеку. Рассказчик замедлял шаг и наблюдал за ее работой. Вот как описывает автор руки старой мастерицы: «Сухие коричневые пальцы виртуозно владели спицами, глаза едва успевали улавливать их быстрое движение. Я смотрел на эти руки, на тонкую, как пленка, кожу, из-под которой выпирали широкие вздутые вены, и мне казалось, что вижу всю ее нелегкую жизнь, наполненную трудом и терпением.
Как много могут сказать руки человека мудрецу, поэту или художнику... Даже если художник изобразит только лишь человеческие руки, то имеющий глаза и душу по их морщинкам и шрамам, словно по строчкам книги жизни, прочтет обо всех радостях и печалях человека» [Там же, с. 111-112].
В данном рассказе продолжена характерная для всего творчества Ф. Нагиева проблема исчезновения старых добрых традиций, народных промыслов и ремесел. Без преемственности исчезнет все, что отличает один народ от другого. Забвение своей культуры, истории, языка, традиций обезличивает народ, превращая его в серую массу. В анализируемом рассказе «Добрая память» бабушка учит своему мастерству внучку: «В один из последующих дней я застал бабушку не одну. Рядом на крыльце примостилась девочка лет семи, которая внимательно следила за каждым движением рук бабушки, постигая тайны ее чудесного ремесла. Из-под рук бабушки вился белоснежный пуховый платок с изящным, как морозные узоры на стекле, орнаментом».
«Без любви такое не сделаешь, – думает рассказчик. – Мало мастерства, нужна душа. И нужна большая душа, чтобы делиться ею так щедро...» [Нагиев, 1996, с. 112].
Образ старухи в рассказе выступает в качестве символа уходящих традиций, прошлого народа. Ее незрячесть олицетворяет духовное зрение народа, которое зорче зрения физического, накопленную веками мудрость. Образ маленькой девочки, которая появляется в конце рассказа, выражает надежду автора на продолжение лучших традиций лезгинского народа, их обновление.

В рассказе «Ночь в Терсепуле» («Терсепулда йиф») старый учитель истории Рамаз буба мечтает создать сельский историко-культурный музей. Его беспокоит, что целые отрасли уходят из сельской жизни. С ними уходят и традиции, названия многих явлений и предметов. Поэтому Рамаз буба собирает старинные предметы у себя во дворе с надеждой, что руководство села выделит помещение для музея. Рамаз буба на свои средства строит на речке мельницу, хотя многие сельчане надсмехаются над ним, считая его «чудаком».
И вот в район приезжает делегация ученых из ГДР (Германской Демократической Республики). Интересующиеся традициями лезгин они попадают и в село, где живет Рамаз буба.
Вся культурная программа, запланированная партийным руководством района, оказывается бессильной и не интересной для ученых. Они восхищаются предметами быта, орудиями труда, лежащими во дворе и под навесом Рамаз бубы. Гости также участвуют в строительстве мельницы. Они восторженно хвалят национальные блюда, которые приготовила для них хозяйка Рамаз бубы.
Через несколько месяцев в немецком журнале появляется статья о Рамаз бубе и его хозяйке с фотографиями. Только после этого случая меняется отношение сельского и районного руководства к стараниям Рамаз бубы.
В рассказе Ф. Нагиев, таким образом, разрабатывает ту же проблему забвения старинных обрядов, традиций, культуры народа, что и в проанализированных выше произведениях. Глухость чиновников народа к духовному и материальному этническому наследию автор показывает через необычный сюжетный ход: лишь приезд иностранцев заставляет представителей местной власти осознать ценность сохранения этнической культуры.

1.1.2. Ироническая проза
Иронией принято называть «вид комического, горькая или, наоборот, добрая насмешка, осмеянием того или иного явления разоблачающая отрицательные черты его и тем утверждая провиденные автором в явлении положительные стороны». [См.Ирония / Словарь лит.терм. Белокурова, 2005].
Слово «ирония» происходит от греч. eironeia и означает притворство, когда человек притворяется глупее, чем он есть. Выражает насмешку, лукавство или иносказание, когда слово или высказывание обретают в контексте речи значение, противоположное буквальному смыслу или отрицающее его, ставящее под сомнение» [Лит. энциклопед. словарь, 1987, с. 37].
В дагестанской прозе ирония и сатира, как виды комического, недостаточно развиты. Жанр сатиры, приемы иронии больше используются в поэзии. Дагестанские поэты развили сатиру до гротеска. Мишенями их сатирического высмеивания становились и ненасытная местная знать, и чванливые старшины, и подкупные судьи, и двуличные муллы, и черствые чиновники, и колониальная администрация. «Надо отметить, что дагестанские сатирики владели многообразием художественных приемов, мастерски используя гротеск, гиперболу, аллегорию, пародию и т. п. В юмористических и сатирических произведениях дагестанских поэтов отразился народный взгляд на современный уклад жизни. Обличительная направленность поэзии С. Стальского и Г. Цадасы способствовала росту народного и классового самосознания трудящихся горцев, подводила их к пониманию необходимости перемен» [Голубева, 1983–1994, с. 191].
В советский период жало сатиры было направлено на такие социальные пороки, как пьянство, тунеядство, лень.
В иронической прозе, как правило, воссоздается диалогический тип мировосприятия, поскольку в самой сути иронического общения заложена необходимость активного интеллектуального контакта его участников. Ирония базируется на онтологическом дуализме человека и мира, следствием которого становится суждение о мире с оценочных позиций: либо негативное, либо позитивное.
В жанре иронической прозы Ф. Нагиевым созданы рассказы «В опере» («Операда»), «Старый друг» («Куьгьне дуст»), «Сайдум» и другие. В иронической прозе автор критикует показуху, слепое следование моде, в чем бы это ни выражалось.
В ироническом рассказе «В опере» автор выводит главного героя Карабега в непривычную для него обстановку. То есть иронический эффект создается помещением героя в незнакомую среду.
Однажды шеф, у которого он работал водителем, попросил сдать билеты в оперу, рассчитанные на себя и свою супругу. Карабег решает оставить эти билеты для себя и жены и, как все культурные люди, посетить с ней оперу вдвоем с женой: «Знаешь, что это? – гордо помахал он заветными бумажками перед женой. – Это билеты! Билеты в оперу!» [Нагиев, 1996, с. 114].
Ирония в тексте создается различными способами. Вот сцена подготовки Карабега к выходу в свет: «Хотя жена была не рада такому предложению, она, по велению мужа, привела в порядок его пиджак, кое-где почистив пятна бензином. Прогладила и повесила на спинку стула парадную белую рубашку, а на нее – надеваемый в особых случаях с завязанным на все времена узлом галстук. Затем поставила на стол любимое блюдо мужа – окрошку из кислого молока, густо сдобренную чесноком» [Там же].
Непритязательность героя, его обычный образ жизни, ежедневные привычки вступают в противоречие с его стремлением хоть на какое-то время соответствовать новому амплуа культурного человека, который стильно одевается, ходит в театр, слушает оперу: «…руки Карабега с въевшимся в кожу машинным маслом говорили не только о работе шофёра, но и о том, что ему часто приходится ремонтировать видимо не совсем новую машину шефа. Долго повозившись с руками, кое-как помыв их с помощью стирального порошка, Карабег сел за стол.
– Пиджак еще пахнет бензином? – спросил он жену – а то я запах не чувствую.
– А чем же ему пахнуть, не одеколоном ведь, – не глядя в его сторону ответила жена.
– Ага!.. Хорошо, что напомнила. Там на моей полке стоит новый флакон «Тройного» одеколона. Побрызгай немного одеколону на пиджак!» [Там же, с. 115].
Ироническая контекст, как видно из этого эпизода, несущего в себе большую семантическую нагрузку, создается описанием несовместимых запахов, которые будут исходят от Карабега в опере: въевшегося в одежду шофера запаха бензина, съеденного накануне с хинкалом чесночного запаха и терпкого аромата тройного одеколона, который он побрызгал на пиджак, чтоб соответствовать ситуации.
Для семейной пары это событие является очень важным, ибо они, как думает Карабег, причащаются не столько к культуре, сколько к высшей, культурной прослойке общества – элите.
Автор с тонким мастерством показывает созревание социального конфликта. Пришедший с женой на неизвестное ему действо с мало говорящим для него названием «опера», Карабег чувствует себя не в своей тарелке. Рядом с Карабегом оказался крупный мужчина с красным лицом и огромным животом. С ним сидела красивая роскошная женщина. «Жена, наверное,» – подумал Карабег и невольно оглядел свою жену: сравнение было не в ее пользу» [Там же].
Ощущение чужеродности Карабега и его жены в данном обществе усиливается с каждым абзацем текста. Сначала шофер замечает, как странно смотрят на него рядом сидящие, и прикрывают носы платками. Особенно сидящий около него краснолицый, начальственного вида толстяк с роскошной женой. Но он хочет произвести на сидящего рядом толстяка приятное впечатление, подумав, что вдруг он большой начальник. и знает моего шефа. Однако попытка завести разговор с соседом ни к чему не приводит: краснолицый сосед явно не скрывал своего пренебрежения к нему и не отрывал платка от носа. «Видимо, чесноком пахну, – виновато подумал Карабег, – или – бензином…
Всегда уверенный в себе Карабег здесь, среди хорошо одетых и приятно пахнущих людей вдруг до обиды почувствовал, что он и его жена в этом обществе чужие. Об этом говорили косые взгляды в их стороны, сидящие близко и прикрывающие свои носы платками соседи» [Там же, с. 116].
Ощущение это усиливается и непосредственно во время самого представления: от непонятного пения с прыжками по сцене его клонит ко сну, и он ругает себя, что пришел на эту непонятную оперу. Однако он с умным видом наблюдает за сценой, чтоб окружающие не подумали, что он ничего не понимает. Жена Карабега периодически впадала в сон, издавая иногда храп, и тогда он тычками в бок незаметно для других будил ее.
 «Сосед опять бросил на них недовольный взгляд: «Дай же нам спокойно посмотреть, товарищ».
Карабега это так оскорбило, что случись такое где-нибудь не в зале, он бы проучил этого толстяка. Вдруг со стороны толстяка раздался глухой неприличный звук.
– В животе бурчит, извините, – вио посмотрел толстяк на Карабега» [Нагиев, 1996, с. 117].
Упоминание физиологического акта в тексте способствует снижению образа представителя «высшего света», выказывающего недовольство соседством с ним необразованного, незнакомого с культурными манерами Карабега. Это развенчивание происходит и в сознании самого Карабега, который не думал, что представители из высшего общества тоже обычные люди с присущими всем потребностями, недостатками и достоинствами.  «Да, подумал Карабег, он что держит меня за дурака? Или я уже не различаю, какой звук откуда? Вот тебе, и интеллигент! Видишь ли, ему мой чесночный или бензинный запах не нравится» [Там же, с. 118].
Таким образом, в рассказе «В опере» назревавший в ходе сюжетного повествования социальный конфликт неожиданно снимается физиологическим актом, который стирает границы между двумя персонажами.
Автор тонко иронизирует над условностями, принятыми в обществе, намекая, что социальный статус не отменяет человеческого естества.

В рассказе «Старый друг» («Куьгьне дуст») ключевой становится проблема деградации духовной личности, ослаблении связей между людьми.
Герой рассказа, опустившийся на дно жизни человек без работы и без определенного места жительства, попрошайничает и все, что выпрашивает, тратит на выпивку. Однажды, роясь в куче книг, лежащих рядом с мусорным контейнером, он находит книжку с фамилией своего односельчанина. «Да, ведь это Баха! – радостно вскрикивает он. – Это же мой друг Бахил Херде!». Они когда-то учились вместе и после окончания школы многие годы не виделись. Бахил жил в городе, говорили, что он стал большим писателем.
Герой решает найти школьного товарища, чтобы поздравить его и обмыть с ним его книгу. С трудом найдя нужный дом и квартиру, он с полчаса звонит и стучится в дверь, не случайно автор дал ему говорящее имя что означает «липкий как клей».
– Кто там? – спросил какой-то сиплый голос не Бахила.
– Как кто? Это твой друг Киленж, – отвечаю я.
– Какой такой друг? У меня друзей нет!
– Не помнишь что ли? За одной партой ведь сидели! – я решил не сдаваться.
– Я болею… – опять прозвучал гнусавый голос Бахила. – Что тебе нужно?
– Тебя увидеть хочу! Открывай скорей, а то дверь выломаю!
Опять загремели цепочки, и дверь чуть притворилась. Оттуда выглянуло болезненно желтое лицо.
– А ну, Баха, – толкнул я в дверь, – открывай скорей!
Наконец дверь открылась, и я быстро вошел в комнату, чуть не сбив этого истукана с ног. А то жди от него, что пригласит. Ни за что в жизни. Всегда был жадный.   
– Вот, купил, – раскрыл перед ним я книгу, – между прочим, за большие деньги. Нужно срочно ее обмыть! – Я открыл холодильник, пошарил и нашел початую бутылку водки.
– О чем ты говоришь! – завопил Бахил своим беззубым ртом. – Это было пятнадцать лет назад! От каждодневных обмывок она так и осталась единственной книжкой. Будь она проклята! А я из-за нее заработал кучу болезней» [Нагиев, 1996, с. 120-121].
В этом рассказе, в отличие от предыдущих, авторская ирония переходит в сатиру. Герой рассказа разменивает свой талант на его ежедневные выпивки с мнимыми друзьями. Пьяные застолья не оставляют времени для настоящего творчества. Если к этому добавляется и самомнение автора, итог становится печальным.

В ироническом рассказе «Сайдум» [Нагиев, 1996, с. 177-182] автор выводит образ сельского забияки по имени Сайдум. Бесконечными приставаниями и драками он не давал покоя жителям села. Но однажды драчливый петух победил его и обратил в бегство. С тех пор имя Сайдума стал носить победитель-петух, а сам Сайдум остался посрамленным и без имени.
Иронический эффект достигается при помощи художественной условности – гиперболы: «гроза» жителей села сам терпит поражение от петуха и посрамлен перед односельчанами. Автор переосмысляет рядовое будничное событие, придавая ей батальную окраску: петух не только побеждает забияку, но и лишает его имени, забрав его как военный трофей. Гиперболизация рядового случая с участием петуха-забияки и введение его в сюжет рассказа придает всему тексту ироническую тональность.
В целом, в иронической прозе Ф. Нагиева выведен человек, который потерял связь с родной культурой, с духовными и нравственными ценностями и этическими нормами народа, не соблюдает их либо относится к ним пренебрежительно.
Даже в своих иронических рассказах, высмеивая человеческие пороки, Ф. Нагиев наделяет своих героев наивной простотой, природной прямолинейностью, тем самым оставляя им возможность исправиться, показать, что происходящее с ним – следствие этой бесхитростности, а не осознанно выбираемого пути. Таков, к примеру, Карабег, чьи претензии казаться своим в «высшем свете» обусловлены желанием пожить такой же блестящей жизнью, как и «интеллигенты», а не желанием отказаться от людей своего круга.
Особенностью иронической прозы Ф. Нагиева является использование говорящих имен: Карабег – «черный бек» («В опере»), Киленж – «липкий как клей», Бахил Херде – «мелочный завистник» («Старый друг»), Сайдум – «драчун» («Сайдум»). Этот прием позволяет автору выразить собственное отношение к герою и настроить на соответствующий лад читателя, дать точную характеристику персонажу или объяснить отдельные его поступки.
Для создания портрета героев автор использует также эпитеты, которые помимо внешних данных выражают и внутренние качества: «краснолицый», «толстый» и др. При помощи цвета автор создает контрасты: черные рабочие руки Карабега со въевшейся грязью и красное лицо толстяка («В опере»).
Для создания точного портрета автор использует также характерные внешние данные героев: «краснолицый», «толстый», «роскошная» и др. При помощи цвета автор создает контрасты: черные рабочие руки Карабега со въевшейся грязью и красное лицо толстяка («В опере»).

1.1.3. Фантастика
Повесть «Посланник Желтых Небес» («Хъипи цаварин илчи», 1979) уникальна как своим жанром (первая фантастическая повесть в лезгинской и дагестанской литературе), так и масштабностью изображенных событий и поднятых проблем (они имеют общечеловеческий, планетарный масштаб). До Ф. Нагиева случаев обращения к жанру фантастики в лезгинской и дагестанской литературе нами не обнаружено.
В повести поднята одна из вечных проблем – человеческого бессмертия, которая у Ф.Нагиева получает частный характер: бессмертие человеческой мысли. Автор видит логическое несоотвествие между тем, что что организм человек изнашивается к годам 60-80, тогда как умственный потенциал человека достигает пика. Автор считает это великой несправедливостью природы и озвучивает идею перенесения мозга из старого тела в новое.
Устами инопланетянина, оказавшегося посреди ночи в квартире професора Алема Нуака, автора революционной теории о неподвластности памяти влиянию времени, Ф. Нагиев озвучивает мысль, что в ходе многовековой истории человечества несколько раз земляне сами губили свою цивилизацию. Согласно сюжету повести, Земля является естественной лабораторией инопланетян для воспроизводства жизни, поэтому встревоженные очередным рецидивом процесса самоуничтожения, инопланетяне решают вмешаться в деятельность землян и их же руками спасти жизнь на Земле от повторного исчезновения.
Обитатели планеты Лимтан научились управлять долголетием. Они меняют пришедшее в негодность старое тело на молодое, научились списывать информацию с мозга, пересаживать мозг в молодое тело.
Лимтане интересуются проблемой продления непрерывной жизни памяти. Они собирают межпланетарный банк памяти. Используя сверхскоростные корабли типа «Спиралолёт», обитатели планеты Лимтан научились пролетать на огромные расстояния в несколько миллионов земных лет. При этом космонавты находятся в консервированном состоянии, а все функции на корабле выполняют роботы.
Лимтане выбирают старого профессора Алема Нуака из «Института космических проблем», с работами которого они знакомы, в качестве спасителя земной цивилизации, пересадив его мозг и память в голову молодого физика, попавшего в автоаварию. Теперь инопланетяне руками уже молодого профессора Мела Кауна будут заниматься проблемой сохранения жизни на Земле и пытаются превратить Жизнь в самоорганизующуюся и самозащищающуюся биологическую систему.
Говоря об идейном содержании повести «Посланник Желтых Небес», Алибег Омаров (псевдоним писателя и критика Гаджи Ильясова) отмечает: «Автор поднимает значимые для народа, для страны, для земной цивилизации острые и болезненные проблемы. Создает фантастически сказочные и жизненно реалистичные картины и образы. Думаю, это произведение своей новизной не оставит читателя равнодушным» [Азизов //Лезги газет, 1996; Омаров, 2016, с. 186].

1.1.4. Антиутопия
Антиутопия возникла как антипод утопии и в последние годы определяет одно из направлений в мировой фантастической литературе. В отличие от утопии, то есть идеального общества, антиутопии проливают свет на эпоху, в которой они появились, отражают ее страхи и надежды, ставят человека перед нравственным выбором. Жанр антиутопии получил особое место в литературе ХХ – нач. ХХI вв. в зарубежной и отечественной литературе («Мы» Евгения Замятина, «Котлован» Андрея Платонова, «Лезвие бритвы» Ивана Ефремова, «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, «1984» Джорджа Оруэлла и др.)
Повесть «Счастливцы» («Бахтлубур», 1980-1990) Фейзудина Нагиева представляет собой яркий образец антиутопического произведения. До этого произведения антиутопического жанра в лезгинской, дагестанской и северокавказской литературах не было.
Сюжет повести фантастичен, а время действия напоминает средневековье в изолированном от внешнего мира стране. Государство подчинило своих граждан «ласов» (покорившихся) и уравняло их в правах. Оно полностью освободило «счастливцев» от всех забот, чувств и тяжких дум о завтрашнем дне. Им остается только обожествлять своего царя, гордиться за свой гражданский статус «ласа», каждодневно трудясь на благо своего царя.
Для показа разрушения духовных устоев и традиций общества на фоне безумия мира, диктатуры власти, насилия и беззакония, включающие процесс разрушения государства, Ф. Нагиев в своем творчестве применяет жанр антиутопии с использованием категорий поэтики фантасмагории и гротеска – разновидностей «смешного» в литературе. Нереальность, загадочность развития сюжета писателем используется для снятия слепка с безумной действительности и обнажения болевых проблем общества.
В повести «Счастливцы» имеются все характерными черты, присущие жанру антиутопия. Прежде всего, это «антикарнавальность», являющаяся структурным стержнем антиутопии. В основе обычного карнавала, описанного в литературоведении ХХ в. М. М. Бахтиным, лежит двойственный, одновременно отрицающий и утверждающий смех. А в сюжете повести мы видим тоталитарный псевдокарнавал, где человек обезличен и не принадлежит сам себе: огромные очереди покорившихся (ласов) за «медовым пальцем царя» и «сладким кнутом», от которого ласы получают мазохистское удовлетворение, сладострастные смотрины «царского права первой ночи» и др. Этот тоталитарный псевдокарнавал основан на благоговении и упоении властью Бакуршарра, на страхе покорившихся, удерживавшем их от нарушения установленных общественных норм. Иначе им грозит лишение отличительного знака ласов – ярма и отречение их от «медового пальца» и сладкого кнута».
Антиутопия как жанр обусловливается рядом отличительных черт, которые служат для достижения поставленной автором цели. В основном, этой целью является демифологизация утопии и развенчание утопических ценностей. Для поэтики антиутопии свойственна острая дискуссия с утопическим идеалом мироустройства, многослойная «матрешечная» композиция, специфическая пространственно-временная организация текста и субъектно-речевая структура, столкновение социальной среды и личности.
«Псевдокарнавал – структурный стержень антиутопии. Принципиальная разница между классическим карнавалом, описанным М. Бахтиным, и псевдокарнавалом – порождением тоталитарной эпохи – заключается в том, что основа карнавала – амбивалентный смех, основа псевдокарнавала – абсолютный страх. <…> В отличие от смеха, который амбивалентен и связан со многими бинарными оппозициями, страх безусловен и абсолютен. Смысл страха в антиутопическом тексте заключается в создании совершенно особой атмосферы, того, что принято называть "антиутопическим миром"» [Ланин / ОНС, №5, 1993, с. 154-155].
Особенности социальной структуры антиутопии диктуют свою систему образов. Главным героем становится представитель этого общества или живущий в этом государстве и не принятый государством в члены этого общества типаж, который не согласен с господствующей идеологией и сомневается в правильности избранного обществом, государством, человечеством пути, «становясь коррелятом поврежденного широкого взгляда на мир» [Воробьева, 2009].
 Конфликт в антиутопии «Счастливцы» возникает, когда Мазан отказывается стать ласом и получить мазохистское наслаждение от «медового пальца» и «сладкого кнута», унижающих человеческое достоинство.
Часто события, описываемые в рукописи героя, становятся «сверхреальностью» для произведения в целом (к примеру, в «Счастливцах» и «Дневнике подвешенного»). Рукопись проявляется как подсознание героя, более того, как подсознание общества, в котором живет герой. Зачастую повествователем в антиутопии оказывается типичный представитель современного антиутопического поколения (в названных произведениях – это «восьмидесятники» ХХ века, граждане СССР). Сомнение в правильности единственно верной партийной (коммунистической) идеологии становится главным побудительным мотивом для осознанного или стихийного бунта героя.
Также характерным для антиутопии является принцип переименования: люди, предметы, явления, процессы, получают новые, совершенно отличные от привычных имена: граждане – «ласы», «покорившиеся»; советские награды и приоритеты («хлеб и зрелища») – «медовый палец» и «царский кнут»; знак принадлежности к авангарду (например, к КПСС) – ярмо на шее ласа; генеральный секретарь – царь Бакуршарр, его идеологический рупор – жрец Йасей; акт издевательства над правами и свободами граждан – право первой ночи царя с невестами своих граждан и т.д.
Эти и другие приемы, использованные писателем, адекватно отражают идеологию двойной морали, двойного мышления, двойных стандартов – признаков, присущих советской утопии.
Завязка произведения начинается с того, что в «мирную» и «счастливую» жизнь ласов врывается изгнанный из своей страны за свободолюбие человек по имени Мазан. То есть Мазан из одной тоталитарной страны попадает в другую. Для Мазана это перевернутый мир, мир антиутопии. Нравы ласов потрясают Мазана: «О, боже! И я, и они одинаково называемся людьми…» Но в этом и ограниченном и замкнутом мире, в деформированном сознании ласов сам Мазан выглядит странным и чужим, ненормальным и смешным. Совершенно не похожий на ласов ни внешне, ни внутренне он становится объектом насмешек. Ведь у него даже хомута на шее нет, как у ласов. Поэтому он, как палка, ходит прямо. И речь его не такая, как у них.  Удивительнее всего для ласов то, что этот чужак и не желает стать одним из них. Он не хочет отведать «сладкого пальца» и «благословенной царской плётки». И этот несчастный смеет им сказать, что так жить нельзя.
В кульминации произведения молодые ласы силком ведут Мазана смотреть на «медовую ночь», когда царь пользуется правом первой ночи с невестой перед ее свадьбой. Участники этих карнавальных смотрин одновременно становятся и зрителями, и актерами. «Медовая ночь» воспринимается как некое сакральное, благоговейное действо очищения: ведь будущую жену «благословляет» сам царь! Для ласов это действо превращается в некий сакральный аттракцион. Оттого ласы захотели причастить к такому священному действию и Мазана, на их взгляд, для его же пользы.
Но долго назревавшее в душе Мазана недовольство на издевательства над людьми вылилось наружу: не стерпев такого унижения человеческого достоинства, Мазан убивает царя и лишает ласов их услад – «сладкого пальца» и «благословенного кнута».
Согласно традиции ласов, убивший царя сам должен был занимать его место. Мазан соглашается на это с условием, если ласы выйдут из своих нор, откажутся от хомутов, «сладких пальцев» и «царских плетей». Но ласы не хотят менять своего образа жизни:
– Вик1ер авачиз чун ласар гьик1 жеда?! (Без хомутов как мы ласами будем?!)
– Верц1ер авачиз чна кьил гьик1 хуьда! (Без сладких пальцев жить как будем?!)
– Чаз чизвай, Бак1уршарр кьейивалди чун етимар жедайди! (Знали мы, что без Бакуршара осиротеем!)
– Гила чавай чи азадвални къакъудзава! (Теперь и нашу свободу у нас отнимают!) [Нагиев, 1996, с. 39].
И разъяренная толпа ласов убивает своего спасителя, который отнял у них «медовый палец» и «сладкий кнут» царя.
В повести «Счастливцы» присутствуют все характерные для антиутопии черты: триада героев – герой-тиран в лице Бакуршарра и проводника его идеологии Йасея; герой-бунтарь Мазан, не принимающий и отрицающий утопические ценности; он же герой-жертва; не чувствующие себя в роли жертвы, а чувствующие вполне счастливыми граждане – ласы... Налицо также тоталитарное деспотичное государство, подавляющее все свободы человека, государство в котором бесправные граждане угнетается деспотичным правителем Бакуршарром. Жизнь ласов предельно ритуализирована повседневными ритуалами. Эти ритуалы держат «покорившихся» граждан в страхе, который выступает в качестве движущей силы общества. Аллегоричность антиутопии «Счастливцы» в том, что под страной «счастливых» людей узнается тоталитарный советский строй с отгороженной от мира общественно-политической структурой.
В народном смеховом карнавале нет никаких социальных разделений, смех полностью уравнивает «верхи» и «низы» в правах и отменяет соблюдение общественной иерархии [Бахтин, 1990, с. 12]. В псевдокарнавале вся иерархия – социальная, имущественная, должностная и властная не меняется. Отсюда карнавал, размывая социальные и имущественные рамки между людьми, позволяют людям насмехаться друг над другом. В псевдокарнавале сохранение этих отличительных рамок вселяет страх, и каждый боится другого. Остерегаясь, как бы другой первым на него не настучал, бежит и сам стучит на него.
Антиутопия «Счастливцы» воспринимается как уродливое отражение утопии тоталитарного советского режима в кривом зеркале антиутопии. В этом отражении советская утопия как бы сама становится антиутопией: то есть утопия рождает антиутопию, и внутри утопии могут рождаться иные настроения и взгляды. Подобное наблюдалось в литературе и искусстве советского периода.
Как пишет критик Гаджи Ильясов, писатель создает потрясающую галерею фантасмагорических, гротескных, запоминающихся образов: «Нестерпимую душевную боль излил автор на бумагу. Создавая страну «Счастливцев», он доподлинно думал о своем народе, о его проблемах и чаяниях. А не наша ли это загадочная «счастливая» страна? Не похожи ли мы на этих ласов? Каждое слово намешано на душевной боли. В каждой строке чувствуется страдание, переживание автора за судьбу своего народа, своей страны. Это поймут и почувствуют лишь те, кто на жизнь, заботы, проблемы простых людей и целых народов могут посмотреть открыто и честно, прислушиваясь к голосу совести. Но много ли таких!» [Азизов, 1996; Омаров, 2016, с. 183-184].

1.1.5. Исповедь
Повесть «Дневник подвешенного» («Куьрсарнавайдан дафтар») рассматриваем как трагико-психологическую исповедь героя. Под исповедью обычно понимается откровенное признание в чем-либо, сообщение своих сокровенных мыслей, взглядов.
Институт исповеди сложился в христианстве как покаяние, как одно из семи христианских таинств, в которые входят также крещение, причащение, миропомазание, брак и др. Исповедь требовала от человека полной искренности, стремления избавиться от грехов, раскаяния. В литературе исповедь сложилась как эпический или лирический жанр, где повествование ведется от первого лица – автора или его героя. В исповедальном произведении герой рассказывает о сокрытых своих духовных переживаниях, о самых сокровенных моментах жизни.
Исповедь в художественной литературе вобрала нравоучительный оттенок, превратившись некий акт публичного покаяния. С другой стороны, покаяние и исповедь в литературе, как и в христианстве, явилась и средством морального самоутверждения личности. В романтизме исповедь развивалась и как жанр лирики.
Повесть «Дневник подвешенного» («Куьрсарнавайдан дафт1ар»), написанная в 1980 году, вышла в сильно сокращенном виде в 1996 году в книге «Терсепулда йиф» («Ночь в Терсепуле»). Причиной такого беспощадного сокращения служили цензурные требования: в повести было много такого, что шло вразрез с идеологическими принципами социалистического реализма, господствовавшего тогда в литературе.
В «Дневнике подвешенного» Ф. Нагиевым применен гротескный метод отображения действительности. Произведение начинается с пролога. Журналист получает от редакции задание написать о жизни далекого горного села. Приближаясь к селу, журналист видит ореховое дерево, на котором висит что-то наподобие гроба. 
Из рассказа старейшего жителя села журналист узнает, что гроб принадлежит давно покинувшему эти места сельчанину. Несколько лет назад неизвестные люди на вертолете привезли его, чтобы похоронить покойного на его родине, как тот завещал. Так как в этом селе цену жизни человека давали не по прожитым годам, а по добрым поступкам, никто с хорошей стороны не помнил ни покойника, ни его род. И иностранцы, которые привезли гроб, тоже не смогли ничего объяснить. Они оставили сельчанам толстую тетрадь, исписанный неизвестными иероглифами и улетели. Эту тетрадь старик отдает журналисту, чтобы он помог им прочитать. На вопрос журналиста, почему гроб не похоронили, а подвесили на дереве, старик ответил, что земля не принимала гроб этого человека.
С гробом происходили какие-то странности: трижды гроб предавали земле, а к утру он опять оказывался на поверхности. Земля в стонах, словно от нестерпимой боли, извергала гроб из своего утроба. Поэтому сельчане решили подвесить гроб на могучем ореховом дереве. Но и тут произошло странное: дающее богатый урожай ореховое дерево перестало плодоносить. Даже вороны далеко облетают его.
Из многих специалистов, кому журналист показывал тетрадь, лишь один смог ее прочитать. Текст на испанском языке был записан зеркально методом Леонардо да Винчи. Это был дневником некоего Ханмурада Гадисова, гроб которого висел на дереве. С прочтения дневника покойника, подвешенного в гробе, начинается завязка произведения. Для описания жизни, внутреннего мира героя, автор использует его дневник в качестве композиционного приема. Этот дневник по сути является исповедью не нашедшего себя, своего места в мире и ставшего изгоем человека.
В повести «Дневник подвешенного» рассказывается о человеке, который, отвергая свой народ, свою землю, родину, ищет свои истоки в прошлом – в племенах, которые совершали свои завоевательские набеги на землю, которая родила и вскормила его. Сопоставлением и переплетением реального с фантастикой автор рисует реальную жизнь горного села и трагедию жителя, отказавшегося от своих корней ради личного благополучия. На фоне реальной жизни жителей горного села автор рельефно рисует образ главного героя космополита Хана Гадисова (ставшего впоследствии Хуаном Гадесом). В поисках эфемерных общечеловеческих благ он отрекается от своего народа, языка, страны, теряет духовную и этническую связь со своей землей. Для таких как он родина там, где живется сытно, спокойно, богато. Трагедия духовно деградировавшего человека в том, что он не понимает: если он отрекся от родины, то везде он будет изгоем и не обретет душевного покоя. Даже после смерти он обречен на несчастья: земля не принимает прах предавшего ее сына.
Ханмурад Гадисов предстает перед нами в образе эгоиста, человека, нигилистически настроенного по отношению к людям, своим единоверцам, родине. Он связывает свои корни с арабами и пренебрежительно относится к лезгинам, среди которых растворились его далекие предки. Ханмурад считает себя арабом, не лезгином. Он не любит свое село, сельчан… Окончив школу, покидает эти «чуждые» для него места, хотя на этой земле жили, трудились и создавали свои семьи несколько поколений его предков. Вдали от родины он делает карьеру, становится богатым. Как айтматовский манкурт, Ханмурад Гадисов – Хуан Гадес не только забывает свои родовые корни, малую родину, но меняет и свое имя. Для него родина там, где ему хорошо.
Писатель показывает духовно-нравственные принципы жителей горного села, которые резко отличаются от мира материального благополучия Ханмурада Гадисова. Журналиста удивили крайне маленькие сроки жизни на камнях сельского кладбища. «Мы считаем жизни не по годам, а по добрым поступкам, – говорит ему старик. – Но не все успевают совершить добрые дела. Поэтому иным достаются гладкие без годов камни, хотя они умирали пожилыми. Вот ты приехал, и каждый хотел тебя приютить. Но так как я первый встретил тебя, ты мой гость. И я заработал еще один год» [Там же, с. 5-6].
Автор ставит героя перед выбором, через призму которого раскрывается и его духовный мир. Ханмурад Гадисов сознательно разрывает свою судьбу от своих корней и выбирает тропу мести. Для этого он меняет имя и фамилию на Хуана Гадеса, скрывает свое этническое происхождение. Он меняет Москву на Америку, Америку – на Гондурас. Теперь он свободный гражданин мира без национальности и родины. Он, как ученый по национальным вопросам, думает не о спасении народов, а об их перемалывании в одну большую мировую нацию. 
Эгоизм, пренебрежение интересами других, отсутствие любви к семье, народу приводит этого человека к одиночеству и несчастью. У него нет никого, кому он мог бы довериться. И от отчаяния Хуан Гадес выбирает себе в собеседники бумагу: «У меня нет друга и мне не с кем поговорить откровенно. Не могу откровенничать даже с женой и детьми. Но мне надо высказать перед кем-нибудь, иначе, чувствую, когда-нибудь лопну. Вот какая тоска-пучина обуревает меня временами. Я приучил себя писать по методу Леонардо левой рукой справа налево, чтобы никто не мог разобраться в написанном. Самому читать собственные записи нет необходимости. Я пишу лишь для того, чтобы облегчить груз свих мыслей. Но я бы не хотел, чтобы мои записи прочитал кто-нибудь другой» [Нагиев, 1996, с.14].
 Хуан Гадес не верит ни в кого и ни во что – ни в бога, ни в человека: «Почему человек творит себе бога-идола? Почему человечество, начиная с самого своего зарождения, придумывает себе религию? Это можно объяснить, по крайней мере, двумя причинами. Первое, человек еще находится на нижней ступени цивилизации, он еще не разобрался в тайнах бытия. Даже собственная натура является для него сундуком о тысяча замках. Второе, человек не свободен, он зависит от природы, от всего того, что его окружает. И от своих телесных и духовных потребностей. Что удивительнее всего, человеку сладка своя неволя. Человек в такой степени закабален жизнью, – вещами, отношениями, удобствами и всем прочим, – что он раньше времени уходит из этого мира. Спрашивается, зачем ему эта воля, все эти условности, если мы живем 70-80 лет, самое большее, что нам дано, плодотворными из них оказываются лет 40. Из этого уберем период несмышленого детства и безумной юности, время, забираемое сном, болезнями. И что же остается? Что же есть такая жизнь во вселенном масштабе? Менее мгновения! И в чем смысл жизни, если даже это мгновение человек не может провести по своему усмотрению?
Религия обещает нам иной мир, мол, в этой жизни потерпите, а в мире ином получите свое сполна. За наше терпение и покорность. В то же время посмотрите, как живут сами служители религиозных культов. Если Бог действительно существует, разве он не видит этой несправедливости на земле? Или ничего не может поделать? Или не хочет ничего делать? Если не может, то он слаб, а значит, он не бог. Если не хочет, он вдвойне не бог…» [Там же, с. 14-15].
Но вскоре в жизни Хуана Гадеса происходит потрясение, которое становится для него своего рода катарсисом. Это трансформация отражена в дневниковых записях героя: «Росита тоже преподнесла мне сюрприз, да еще такой, что не идет ни в какое сравнение с выходкой Анны. Дражайшая заразила меня СПИДом. Она сама повела меня сдавать анализы, рыдала, просила прощения. Что же оставалось мне делать? Как говаривали далекие мои сельчане, «запирать ворота, когда осла уже увели»? Впрочем, новость я воспринял спокойно, не было потрясения как в тот раз, когда Аннушка наставила мне рога. Ведь я давно знал о похождениях Роситы. СПИД – это даже хорошо, иного наказания ей было бы мало. А что касается меня, то я уже потерял вкус к жизни. Для чего мне жить? Для чего я жил? Разве найдется хоть кто-нибудь, кто пожалеет обо мне? Нет, не найдется. И сам я не жалею о своей жизни. В один прекрасный день все равно надо собираться в последний путь. Какая разница, когда это произойдет, сегодня или завтра?..» [Там же, с. 17].
Да, человек смертельно болен. Он знает, что ему осталось мало жить. О чем же обычно думают люди в таких ситуациях? Странно, но эта беда, это несчастье, мобилизует ту искорку, которая удивительным образом оставалась неискаженной в потаенных уголках его души. Происходит перевоплощение человека. Теперь его мысли освобождаются от всего лишнего, рутинного. Что же в такие предсмертные дни становится для него самым главным, самым важным? «Как хороши эти дни? Человек знает, что скоро он умрет, и готовится уходить. О чем его мысли в эти оставшиеся дни? У кого есть семья, тот думает о семье, у кого есть родина, думает о родине. Но о чем же думать мне? Я везде искал себя, но нигде душевного успокоения не нашел. Я женился на русской. И в паспорт вписал «русский», но русским не стал. Жил я в Америке, овладел языком, успешно работал, но в американца я также не превратился, и там меня не приняли в число своих. Даже в Гондурасе, где живут люди, смуглые как я, для всех я оставался чужаком. Даже для своей жены и ребенка я не стал родным. У них гены древних индейцев, а во мне течет арабско-лезгинская кровь. Разве возможно, чтобы разная кровь слилась в одну?..» [Нагиев, 1996, с. 17-18].
К концу жизни Хуан Гадес приходит к совершенно другим выводам: «Если кто не имеет родины, тот должен выбрать ее. Кто не имеет своего народа, тот должен найти его… Но в таком случае как быть с моей философской концепцией, ведь это труд всей моей жизни. Значит, все было ложью? Неужели в моей жизни я упустил нечто очень важное? Сердце мое не знает покоя… Чего-то я не понял…» [Там же, с. 18-19].
Жанры исповеди и дневника очень близки, но дневник, в отличие от исповеди, прикреплен к месту и времени. Исповедальная повесть о трагедии личности «Дневник подвешенного» воспринимается как явный гротеск отображения советской действительности.
«Полоумие того или иного героя – признак глобального разрушения мира. Социальная незащищенность и ожесточение человека уничтожают гуманистические отношения в обществе, такое конфликтное состояние реальности является одним из основных источников безумия». [Шабалдина, 2013, с. 177].
1.1.6. Дорожный дневник
Дорожный дневник Фейзудина Нагиева «В Турции у братьев» («Туьркияда, стхайрин кьилив») мы рассматриваем как жанр (авторских) дневниковых записей.
Литературоведческие источники дают разные определения жанра дневника. В литературной энциклопедии 1934 года (ред. П. И. Лебедев-Полянский) дневник рассматривается с точки зрения его принадлежности к мемуаристике «как наиболее примитивная форма мемуарной литературы», в других «дневник – форма повествования, ведущегося от первого лица в виде повседневных записей», которые современны описываемым событиям. В литературной энциклопедии 1964 года дневник определен как «жанровая разновидность художественной прозы и как автобиографические записи реальных лиц» [Краткая лит. энциклопедия, 1964, Т. 2, с. 707].
В отличие от «Дневника подвешенного», где рассказчиком является герой повести, в дневнике «В Турции у братьев» отражены ежедневные дорожные записки самого автора, сделанные во время своей поездки к землякам, проживающим в Турции.
В Турции проживают много дагестанцев, предки которых были вынуждены покинуть родину в годы Кавказских войн 18-19 веков.
В мае 1992 года Ф. Нагиев совершил творческую поездку к турецким лезгинам и собрал большой материал о современном состоянии лезгинской диаспоры, о быте, обычаях, языке, фольклоре, демографии, истории родов и т.п. Результатом этой поездки стал дорожный дневник «В Турции у братьев» [Нагиев, 1996, с. 135-166].
Описание почти детективных ситуаций, происходивших с пассажирами автобуса, делает дневник интересным историческим документом, летописью времени.
Особую ценность дорожного дневника состоит в том, что в нем приведены сведения о родах-тухумах турецких лезгин. Благодаря этим данным, многие дагестанские и турецкие лезгины нашли своих родственников. У турецких лезгин были записаны также стихи Етима Емина, Нажметдина Самури, Эсера Ходжи, Мехмета Ферди Эсера.

1.1.7. Притча.
В своем прозаическом творчестве Ф. Нагиев обращался и к малым эпическим жанрам – новелле и притче.
Новелла – малый повествовательный жанр, в отличие от рассказа, обладающий генезисом, историей и структурой и восходящий к фольклорным жанрам устного пересказа в виде сказаний или поучительного иносказания и притчи. Романтики начала XIX века ценили в новелле неожиданный «соколиный» поворот, так называемый «пуант», соответствующий моменту узнавания, или перипетии в поэтике Аристотеля. В связи с этим Виктор Шкловский в книге «Строение рассказа и романа» (1925 г.) отмечал, что «описание счастливой взаимной любви не создаёт новеллу, для новеллы необходима любовь с препятствиями: А любит Б, Б не любит А; когда же Б полюбила А, то А уже не любит Б» [Шкловский, 1925, с. 56-69].
Притча – небольшой рассказ в стихах или прозе в аллегорической, дидактической форме, в чем схожа с басней; является жанром эпоса. Сжатые лаконичные притчи Ф. Нагиева отличаются афористичностью, глубиной мысли, что приближает их к народным поговоркам.
В своей монографии «Малые жанры прозы в лезгинской литературе» профессор К.Х. Акимов о притчах Ф. Нагиева пишет: «С рядом оригинальных притч выступил писатель Фейзудин Нагиев (1951) в книге «Ночь в Терсепуле». К ним относятся «Ссора», «Когда наступает трудный час…», «Самый богатый», «Хан, поклонившийся бедняку» и «Горе». Оригинальность их заключается в современности содержания и эмоциональности воздействия на читателя». Далее К. Х. Акимов характеризует некоторые из притч в отдельности и отмечает: «В притчах Ф. Нагиева использованы различные изобразительные средства языка, пословицы и идиоматические выражения, а также диалоги и картины природы: "кьуру чукьван" – сухое бревно; "хуррам инсанар" – жизнерадостные люди; "кефли межлис" – веселое застолье; "цекврен дерт эхиз тахьай фил" – слон, который не мог стерпеть горе муравья; "гьардаз вичин дерт екез аквада" – каждому свое горе кажется большим и др. Они усиливают эмоциональность и моральное воздействие притч» [Акимов, 2006, с. 38-39].
В основе сюжета притчи «Ссора» лежит дидактическое предостережение о том, как может разрушиться самый крепкий союз, если одна из сторон поверит наветам недобрых сил и усомнится в искренности чувств другой стороны. Два дерева, растущих поодаль от леса, поддерживали друг друга во время бурь, согревали друг друга во время зимних стуж. Но стае ворон, которой дал приют на своих ветвях одно дерево, удалось убедить другое дерево в том, что оно своими грязными ветками в вороньем помете, касается его чистой листвы. Дерево ссорится со своим другом и решает переселиться на другое место. «Ты меня пачкаешь! – кричит обманутое вороньем дерево. – Ты касаешься меня своими грязными ветками! Я переселюсь от тебя подальше!» [Нагиев, 1996, с. 236].
Но переселившись на новое место дерево засыхает без своего друга.
О силе сплоченности говорится в притче «Когда наступает трудный час…», где в трудный для земли час все курганы, смыкаясь друг с другом, образуют непроходимые горы на пути врага. На некой благодатной земле живет свободолюбивый народ. Люди разводят животных, возделывают землю, выращивают хлеб, рожают и растят детей. И земля щедро одаривает их своими дарами. «…И вот, это благодатное место облюбовали враги. Несметные полчища кочевых супостатов хлынули на землю свободных людей. Люди стеной встали на защиту своей земли, но силы были неравными. "Сомкните ряды!" – кричали воины. Тогда все курганы и высоты этой земли сомкнулись. И образовались высокие непроходимые горы на пути врага. Много врагов упали в глубокие ущелья и разбились. С тех пор на эту благодатную землю вольных горцев враги боятся нападать» [Там же, с. 237].
В притче «Самый богатый» рассказывается о мнимой и истинной дружбе, о мнимом и истинном богатстве. По происшествии многих лет в одном селе собираются одноклассники. Жизнь разбросала их по миру. Из четырех друзей лишь один остался в селе и работал учителем, остальные трое стали состоятельными людьми. И вот, друзья собрались у сельского учителя. Каждый из друзей начал хвастаться своим богатством и спорить, кто богаче. Но сельский учитель все время молчит. «Что же ты молчишь? – спрашивают его друзья. – Мы все были троечниками, а ты закончил школу с золотой медалью, университет с красным дипломом, а живешь в селе. Расскажи о себе.
"Что же мне сказать? – улыбается учитель. – Я же побогаче вас".
"Как это! – недоумевают друзья. – Живешь в этой неказистой хибаре, и ты богаче нас?"
"Да – отвечает учитель. – Тогда слушайте: у меня семья, любящая жена, трое сыновей. Кроме того, у меня три богатых друга. У одного дома заграницей, счета в швейцарском банке, свой личный самолет. У другого завод по производству автомобилей и коллекция самых дорогих автомобилей в мире. У третьего друга свои строительные комбинаты во многих городах. Так, кто же из нас богаче? Друзья с удивлением переглянулись и опустили головы» [Там же, с. 237-238].
Как бы человек не был материально богат, но без духовности, без любви к своей земле, к окружающим его людям, истинного богатства достичь невозможно. А истинное богатство – это гармония внутреннего и внешнего мира. В этом и истинное счастье.
Идейная мысль притчи «Горе» перекликается с библейской притчей, где недовольный своим тяжелым крестом человек просит у Бога поменять его крест на более легкий. Но в притче Ф.Нагиева речь идет о поведенческой стороне, о тактичности между людьми. Слон спрашивает у муравья (естественно, слон и муравей автором очеловечены):
– Отчего ты такой печальный? – спрашивает слон у муравья.
– Горе у меня большое, – отвечает муравей.
– Хахаха! – слон громогласно смеется. – Разве у такого малюсенького существа может быть большое горе? Вот у меня действительно горе большое.
– Тогда пусть Бог поменяет наше горе, – обиделся муравей, – моё горе – тебе, а твоё – мне.
– Согласен! – закричал слон и тут же лопнул от муравьиного горя» [Нагиев, 1996, с. 239].
Мораль данной притчи такая же, как и в библейской притче о кресте: у каждого – свой крест, и Господь дает каждому крест по силам.
В другой притче («Хан, поклонившийся бедняку») говорится о мудрости и сметливости бедняка-целителя, не уронившего перед богатым свое человеческое достоинство. Жена хана, которая ежегодно рожала девочек, наконец родила сына. На радостях хан закатил большой пир и пригласил представителей всех сословий своего ханства. На торжество приглашен был и потомственный целитель, который был известен во всей округе успехами своего врачевания. Гости, заходя в зал к хану, кланялись и поздравляли его с рождением наследника. Целитель также поздравил хана, подарил снадобье для укрепления здоровья малыша. Но слуги заметили, что, входя в зал, он не поклонился. «Осел, сын осла! – закричали слуги – почему ты не поклонился хану?!» На что целитель невозмутимо ответил: «Хан, да будешь ты здоров! Высота твоих дверей, как и щедрость твоя, настолько велика, что в помещение можно входить и не сгибаясь».
«Сто плетей ему, чтобы научился поклониться! – приказал хан».
Обессиленного целителя сердобольные люди отнесли в его хижину. А сын хана, питавшийся снадобьем целителя рос крепким и смышленым. Когда по капле добавляемое в пищу целебный сок закончился, малыш перестал есть пищу и худел.  Забеспокоившийся хан послал своих слуг к целителю, за снадобьем. Но целитель сказал, что снадобья не должны касаться чужие руки, кроме родных. Пусть хан сам придет. Делать нечего, пришел сам хан в сопровождении своих нукеров. Дверь в неказистую лачугу целителя была настолько узкой и низкой, чтобы войти в комнату, хану пришлось сложиться вдвое. «Да будешь ты здоров, хан! – сказал целитель, лежавший у стены; – прости, я болею и не мог встретить тебя у дома. И еще прости, что моя низенькая дверь заставила тебя сгибаться» [Там же, с. 238-239].
Так, целитель дал хану урок вежливости: людей надо ценить не по их богатству, не по должности, а исходя из того, какую пользу они несут людям.
В простой, незамысловатой форме Ф. Нагиев в притче «О добродетелях и пороках» дает картину современного общества, зараженного духом стяжательства и меркантилизма, общества, забывшего о человечности, добре и зле. Недовольный своими творениями, Бог отправил архангела исправить людские пороки. Каждый из порочных людей, на вопрос архангела, что ему нужно, чтобы бросить порочное занятие и вернуться к мирному труду, требует денег – чтоб еще больше распространять порок.
И лишь один человек готов потратить деньги, чтоб помочь немощным и страждущим. «И это был человек, в сердце которого вселился Бог» – этой емкой и лаконичной фразой завершается притча [Нагиев, URL: http://www.proza.ru].
Притча в лезгинской прозе развивается и обогащается как в идейно-тематическом, так и в жанровом отношении. Она осмысливает жизнь и приобретает философский подтекст.

1.1.8. Детская проза.
Особый воспитательный потенциал несет детская проза Фейзудина Нагиева. В книгу «Ночь в Терсепуле» («Терсепулда йиф»), наряду с повестями и рассказами, вошли также и детские рассказы. Цикл детских рассказов открывается рассказом, давшим название всей книге.
В лезгинской литературе (как, впрочем, и в других национальных литературах Дагестана и России) всегда ощущался дефицит интересных, запоминающихся и поучительных произведений для детей. Помнится, на какой-то творческой встрече на вопрос: «как вы пришли к детской литературе?» ответ Фейзудина Нагиева прозвучал примерно так: «Когда для своих детей я начал искать, чтобы им почитать перед сном, к большому сожалению, я не находил стихов и рассказов, интересных и привлекательных для детей. Тогда я стал рассказывать им различные случаи из своего детства, сочинял сказки и стихи. Многое из рассказанного мной им нравилось и запоминалось. Когда дети просили еще раз пересказывать какие-то рассказы, я стал их записывать. Так и появились стихи и рассказы для детей, которые печатались в детском журнале «Кард» («Соколенок») и вошли в некоторые мои книги».
В детской прозе Фейзудин Нагиев ставит вполне взрослые вопросы в понятном для детей переложении. Детские рассказы Ф. Нагиева, как и его стихи для детей, поучительны, интересны не только для целевой аудитории, но и для взрослых. Они учат детей уважать старших, любить свою землю и родину, историю и культуру, язык и национальные традиции.
В книгу «Ночь в Терсепуле», кроме рассказа с этим же названием, вошли следующие произведения: «Сайдум», «Аслан буба», «Милича» (так называют мальчика, любящего играться с девочками), «Бутуз» («Буц»), «Выдумки» («Багьнаяр»), «Песня тутового дерева» («Хатрут тарцин мани»), «Бабушкино условие» («Бадедин шарт1), «Вредина-непоседа – Настоящий-муравей» («Бетер-женжел – Халис-цвег»), «Ночной разведчик» («Йифен разведчик»), «Запруда» («Банд»), «Легенда о последнем подснежнике» («Эхиримжи гъвергъвердикай риваят»), «Лев-сладкоежка» («Ширинар к1андай аслан»), «Красный петушок» («Яру к1ек»), «Борьба жизни» («Уьмуьрдин женг»), «Техмезхан и Инжиханум» («Тегьмезханни Инжиханум»), «Отчаянная-башка и Безумная-башка» («Дирибашни Дилибаш») и др.
В рассказах «Аслан буба», «Милича», «Бутуз», «Бабушкино условие», «Красный петушок» события происходя в сельской среде, где воспитываются лезгинские дети. Здесь каждый занимается своим делом. Взрослые заняты колхозными или своими хозяйственными работами. А дети уже с пяти лет помогают родителям – присматривают за младшими детьми («Бутуз», «Милича»). Дети чуть постарше помогают и во взрослых делах. Урди помогает дедушке Аслану заготавливать в лесу и привозить на арбе хворост для печки-хар. В такой среде дети учились языку, сказкам, традициям, приучались к труду. Взрослые люди, обычно бабушки и дедушки, являлись хранителями старых этнических традиций. Автор сетует на то, что с годами эти традиции и этническая среда исчезают.
Героями рассказов «Вредина-непоседа – Настоящий-муравей», «Отчаянная-башка и Безумная-башка», «Ночной разведчик», «Выдумки», «Запруда» являются мальчики постарше (7 – 14 лет), которые уже чувствуют себя настоящими взрослыми. Но это стремление мальчишек казаться взрослыми не всегда заканчиваются удачно. Часто они совершают и серьезные проступки. Но все же эти ошибки в дальнейшей жизни служат для мальчишек хорошим жизненным уроком.
В рассказе «Лев-сладкоежка» автор переносит читателя из людского общества в общество лесных зверей. Здесь задача автора – убедить детей взамен еды не увлекаться сладостями. От ежедневных сладостей даже царь зверей лев пострадал. Ему пришлось удалить все зубы и вставлять ослиную челюсть. Оставшийся без своих клыков и не справляющийся с мясной пищей лев вынужден был по ночам щипать траву.
Рассказы Ф. Нагиева отличаются понятным для детей языком, тонким мягким юмором, иногда сарказмом, которые быстро увлекают детское воображение. Рассказы «Песня тутового дерева», «Легенда о последнем подснежнике»), «Борьба жизни», «Техмезхан и Инжиханум» объединяет некий элегический романтизм. Для того чтобы сохранить природу, Жизнь на Земле, героям приходится совершить определенные подвиги.
К примеру, когда ненавидящий музыку свирепый хан в рассказе «Песня тутового дерева» приказывает срубить и уничтожить все тутовые деревья, чтобы люди не могли изготовлять чангуры (струнные музыкальные инструменты), предки дяди Килинжа в саманном стогу сберегли для потомков тутовое дерево. И вот через многие годы опять выросли тутовые сады. И вновь заиграла музыка чангура.
В «Легенде о последнем подснежнике» (1980) рассказывается о вселенской катастрофе, которая погубила всё живое на земле и всю природу.
Чудом выживают Малыш, Капелька воды и погибающий высоко в горах без воды Подснежник. Малыш обнаруживает в сухой земле бьющуюся словно сердце живую каплю воды, которая просит ребенка пролить ее на последний подснежник, погибающий на священной горе Шалбуздаг. Тогда природа может вновь возродиться. И малышу ценой неимоверных усилий удается донести зажатую в ладони капельку и пролить ее на увядающий подснежник.
Концовка легенды – мажорная и полна энтузиазма. Она звучит как гимн Мальчику, спасшему землю от смерти: «И вдруг будто разверзлось небо. Малыш дрогнул от камнепада раскатов. Засверкали молнии. И на землю пролились крупные капли дождя. Быстро пробежали ручьи. Высохшая земля с жадностью впитывала в себя драгоценную жизненную влагу. И кругом вырастала зелень. На высокой скале гордо стоял маленький человечек. В эту минуту в его сердце возрождался дух лезгинских мифических героев: Шарвили, Каменного Мальчика, Черной Головы…
Он был горд.
Он был рад.
Он был счастлив…
– Капелька! – прокричал он в небо.
– А-ааа! – усилило его зов эхо.
– Где ты!
– Вот я! – донеслось до слуха малыша ответ капельки.
– Вот мы! – повторили за капелькой тысячи и тысячи капель.
– Подснежник жив!
– Спасибо тебе, славный герой!
– Спасибо тебе, славный пехлеван!
– Слава!
– Спасибо! – доносилось отовсюду.
А малыш стоял, словно превратившись в настоящего богатыря-пехлевана.
И казалось, что мать-земля высоко держала его на своей ладони» [Нагиев, 1996, с. 221].
Детские рассказы имеют огромное воспитательное значение для подрастающего поколения. Стихи и рассказы для детей, а далее – и для взрослых подготавливают малыша к подростковости, подростка – к юношеству, юношу – к отрочеству и становлению полноценным мужчиной.



Выводы по разделу 1.1.

В разделе требовалось изучить жанровое многообразие художественной прозы Ф. Нагиева. В процессе изучения установили:
1. Художественная проза Ф. Нагиева в жанровом плане многообразна и представлена следующими эпическими жанрами: реалистическая проза, ироническая проза, фантастика, антиутопия, исповедь, дорожный дневник, детская проза, притча.
2.  В реалистической прозе, в повести «Человек без пуповины», поднята проблема потери этнокультурной среды, утраты духовно-нравственных ценностей и культурного иммунитета народа и, как следствие всего этого – падение нравственности и культуры, трансформация этнического сознания.
3. В фантастической повести «Посланник Желтых небес» подняты проблемы сохранения не только Земли, но и всей Солнечной системы. В повести-антиутопии «Счастливцы» под страной «счастливых» изображен тоталитарный советский строй с отгороженной от мира общественно-политической структурой. Повести фантастики и антиутопии являются первыми произведениями подобного жанра в дагестанской литературе.




1.2. Метод и стиль художественной прозы Ф. Нагиева
Как многогранный художник (поэт, прозаик, драматург, публицист…) по своим взглядам и творческим принципам нельзя сказать, что Ф.Р. Нагиев примыкает к какой-либо группе или течению. Идейно-художественные искания его творчества разнообразны. Его творчество ориентировано на вечные сюжеты: борьбы Добра и Зла, отношений человека с человеком и миром, дружбы и любви, патриотизма и искреннего интернационализма.
Художественный или творческий метод (от греч. «методос» – путь исследования) есть совокупность наиболее общих принципов эстетического освоения действительности, которое устойчиво повторяется в творчестве той или иной группы писателей, образующей направление, течение или школу. [ЛЭС. Кожевников, 1987].
Определение метода в творчестве того или иного художника связано с объективными трудностями. «Художественный метод – категория эстетическая и глубоко содержательная. Его нельзя сводить ни к формальным способам построения образа, ни к идеологии писателя. Он представляет собой совокупность идейно-художественных принципов изображения действительности в свете определенного эстетического идеала. Мировоззрение органично входит в метод тогда, когда оно сливается с талантом художника, с его поэтическим мышлением, а не существует в произведении лишь в форме общественно-политической тенденции» [Гуляев, 1983, с.].
Метод, как категория художественного творчества и художественного сознания, связан с категориями «тип творчества» и «стиль».
В реалистических произведениях Ф. Нагиев изображает своих героев не только такими, какими они есть, а такими, какими своих героев он бы хотел видеть. Индивидуальная неповторимость творческого почерка, совокупность приемов изображения герое и событий, сочетание личных индивидуальных и общих типовых приемов творчества – всё это характеризует стиль писателя. Из множества стилеобразующих факторов структуры художественной прозы Ф. Нагиева способ отображения людей и событий (реализм, романтизм, фантастика, антиутопия…) является наиболее определяющим.
Но вместе с тем, стиль – это и «непосредственно воспринимаемое законченное единство разных сторон и элементов произведений, соответствующее выраженному в нем содержанию». [См. Поспелов, 1983]. То есть, в категорию «стиль» полностью входит и форма, и содержание произведения. Стиль от начала до конца соединяет, формирует и руководит в произведении словом и мыслью. В широком понимании стиль служит сквозным принципом построения художественной формы, дающий единство формы и содержания произведению, ритма и колорита его сюжету.
Согласно Поспелову Г.Н., содержание произведения не имеет стиля. «Стиль имеет образная и экспрессивная форма произведения, совершенно и законченно выражающая его содержание, вполне ему соответствующая» [Поспелов, 1983, с. 439].
Отличие стиля от других категорий поэтики, в частности от художественного метода, состоит в его непосредственной конкретной реализации: стилевые особенности как бы выступают на поверхность произведения в качестве зримого и ощутимого единства всех главных моментов художественно формы.
По Поспелову Г.Н., высоким художественным стилем отличается то литературное произведение, у которого форма (в единстве всех своих сторон, деталей и приемов) вполне соответствует выраженному в ней содержанию. [См. Поспелов, 1983, с. 438].
Лингвистический подход при исследовании стиля произведения на первый план выдвигает исследование языка, как важнейшей составляющей художественности литературного произведения. Важнейшим признаком художественности литературы Г.Н. Поспелов считал совершенство ее речевого строя. И это совершенство, ученый не сводит к определенным речевым «нормам», к простоте или сложности поэтического синтаксиса, метафоричности или ее отсутствию, преимуществу одних лексических средств перед другими и т. п. «Многообразные особенности художественной речи приобретают эстетическую значимость только тогда, когда они хорошо осуществляют высокие идейно-художественные задачи автора. Но наибольшим эстетическим достоинством обладают те произведения литературы, речевые средства которых отличаются ясностью, доступностью для широкого понимания» [Поспелов, 1983, с. 438].
Хотя наша работа не всецело посвящена исследованию стиля и творческого метода художественной прозы Ф. Нагиева, в данном разделе мы рассматриваем некоторые аспекты творческого метода этого писателя.
В художественной прозе Ф. Нагиев больше тяготеет к реалистическому и романтическому формам мышления. Реалистическое искусство объективно по сути, ибо правдиво вскрывает порожденные общественными и историческими условиями человеческие характеры. Произведения реализма имеют огромное познавательное значение, ибо они отражают действительность и становятся летописью своего времени – «документом эпохи».
В произведениях «Человек без пуповины», «Ночь в Терсепуле», «Аслан буба» и др. Фейзудин Нагиев выступает и как писатель-реалист, и как писатель-романтик. Он ориентируется на реальную жизнь изображаемого общества и исследует социальные отношения людей. Писатель увязывает характеры и социальные отношения людей с социальной средой, с этнической средой обитания своего народа.  В числе таких произведений можно рассмотреть фантастическую повесть «Посланник Жёлтых Небес», «Последний подснежник», «Песня тутового дерева» и др. Романтическая сторона мышления писателя характеризуется субъективным подходом к действительности и тем, что он обращается с жизненным материалом согласно своим эстетическим принципам и нравственным идеалам.
Таким образом реалистический и романтический подходы в прозе Ф. Нагиева соседствуют и сопутствуют друг другу, как две стороны единого художественного познания (например, в повести «Человек без пуповины» реалистичные образы жителей гор Аслан бубы, Урди, Тазагюль и горожанки Светланы и др.; романтичность образов окружающей среды, ждущих возвращения людей гор…)
В реалистической и романтической прозе Ф. Нагиева субъективность – авторское «Я» проявляется по-разному. В реалистических произведениях она проявляется в эстетическом идеале, в положительных стремлениях и порывах положительного героя к прекрасному; авторский субъективизм проявляется также и в авторских оценках изображаемых явлений. Но авторский субъективизм мало влияет на объективность изображения действительности: переселение горцев на равнины произошло, этнокультурная среда обитания разрушается… – всё это происходит вопреки воле автора. 
В романтической прозе авторское «Я» проявляет себя более заметно, проникая в ткань произведения и отражаясь в принципах обобщения и элементах построения художественной формы.
Все многогранное творчество Ф. Нагиева пронизывает идейное и стилевое единство.

В настоящей работе под понятием «стиль» понимается манера выражения мыслей, характерная именно для конкретного автора. Стиль проявляется ритмом речи, длиной или краткостью предложений, насыщенностью речи поговорками, пословицами, сравнениями, применением союзов, вводных слов, пауз, пунктуаций, повторов и проч. деталей. Именно стиль отличает манеру изложения одного автора от другого. Но чтобы определенная манера изложения могла стать стилем, также необходима ясность выражения мысли.
Согласно БСЭ, стиль языка – это разновидность языка, отличающаяся от других разновидностей того же языка чертами лексики, грамматики, фонетики. Определение стиля зависит от объема самого понятия «язык», а также от центрального понятия ; «норма языковая». В современных развитых национальных языках существуют три наиболее крупных стиля: нейтрально-разговорный (или разговорный), более «высокий» ; книжный, более «низкий» ; фамильярно-просторечный. Благодаря этому один и тот же предмет может быть назван и описан в различных стилевых регистрах (ср. «жизнь» ; «бытие» ; «житьё»), что открывает широкие возможности перед художественной речью. В каждом из основных стилей возможны более частные, но уже менее чёткие подразделения: в книжном ; научный, газетно-публицистический, официально-деловой и др.; в фамильярно-просторечном ; собственно разговорно-фамильярный, просторечный, студенческий жаргон и т.д. Некоторые исследователи рассматривают художественную речь как один из функциональных стилей художественной литературы в целом.
Напомним, что для построения стилистической системы русского языка и русской литературы М. В. Ломоносов использовал «учение о трех штилях», которым отводил три области применения [См. Ломоносов, 1952, с. 589-590].
Приводя слова известного русского философа В. Соловьева о том, что «каждый человек должен владеть тремя стилями речи (высоким, средним, низким). Высоким можно обращаться только к Богу, средним – к своему собеседнику, а низкий стиль можно позволить себе только в общении с самим собой», российский лингвист Л.А. Вербицкая пишет: «Сегодня утрачен высокий стиль, его место занял средний, а низкий, вульгарный стиль занял место среднего, традиционно являющегося источником поступления в нормативный язык элементов его системы. Общая психологическая причина этого явления – интеллектуальная лень». Она сетует, что «высокий стиль не используется практически сегодня даже политическими лидерами, которые, казалось бы, должны понимать значение обращенного к народу слова». [Вербицкая // Фонетика сегодня, 2016, с. 19].
В речах героев Ф. Нагиев использует все три стиля: высокий (восторженный), средний (разговорный) и низкий (просторечный).
В фантастической повести «Посланник Желтых Небес», в исповедальной повести «Дневник повешенного», реалистической повести «Человек без пуповины» вместе с разговорным языком, использован высокий стиль. А в иронических рассказах «В опере», «Старый друг» герои говорят простым разговорным языком. Детские рассказы отличаются средним стилем, правильным и понятным для детей языком с элементами детской речи. Для гротескно-фантасмагорической повести-антиутопии «Счастливцы» писателем создана особая языковая стихия: просторечный и древний язык с изобретенными авторскими неологизмами.
Возьмем фрагменты речи Мазана и ласов ("покорившихся") из этой повести.
Речь Мазана передается высоким и средним стилем:
«– Завай квез шаррвал ийиз жедач! – гьарайна Мзана. – Эгер куьне и кардал к1евивал ийизват1а, заз са шарт1 ава. Анжах и шарт1уналди за шаррвал ийиз разивал гуда.
– Лагь! Лагь ви шарт1! – закричали ласы.
– Куьн т1еквенрай экъеч1ин ва экуь к1валер эцигин. Куьне куь папар верц1ийифериз пачагьдив гун тийин. Верц1ийифер, верц1итуп1ар, верц1икъирмажар – вири и адетар квадарин! Гарданра авай вик1ер гадарин! Яъни уьмуьр азад ийин!
– Вик1ер авачиз, чун гьихьтин ласар жеда!
Верц1ер авачиз, чна кьил гьик1 хуьда!
Чаз чизвай, Бак1уршарр кьейивалди чун етимар жедайди!
– Гила чавай чи ласвални, азадвални къакъудзава!
Ваъ! Ваъ! Чун рази туш!
……….
Руг кьилеллаз ласар Мазанал тепилан хьана. Пехъи киц1ер хьиз, гададал алт1уш хьанвайбурукай гьар садаз вичин хъел элекьариз к1анзавай.
– За и къванцелди адан келле кук1арда!
– Къала зани ам чакъвалай ийин!
– За адан иви хъвада!
– За ам неда!
– За ам къазунда!
– Къазуна ам! Кук1вара ам!»
Подстрочный перевод:
«– Я не смогу царствовать над вами! – крикнул Мазан. – Но, если вы на этом настаиваете, есть у меня одно условие. Только с этим условием я могу принять царство.
– Говори! Говори свое условие! – закричали ласы.
– Вы должны покинуть ваши земляные норы и построить новые светлые дома. Вы перестанете отдавать царю своих жен для сладких ночей.  Вы должны изжить из жизни эти старые законы сладких ночей, царских сладких пальцев и кнутов! Выбросить нашейные хомуты и покончить с ласством! И жить свободной человеческой жизнью!» [Нагиев, 1996, с.38-39]
А вот язык ласов – язык униженных и сломленных, язык потерявших человеческий облик и достоинство людей:
«– Какие же мы тогда ласы без хомутов!
– Как же мы будем жить без сладких пальцев царя и его кнутов!
– Кто же будет ублажать наших жен в сладкие ночи!
– Мы знали, что без Бакуршарра осиротеем!
– Теперь у нас отнимают и наше ласство, и нашу свободу!
– Нет! Нет! Не согласны мы! [Нагиев. Там же].
……………….
Поднимая клубы пыли, ласы бросились на Мазана. Каждый из них хотел лично причинить ему смертельные страдания, удовлетворить свой гнев и мстить ему за все, чего они теперь лишились.
– Дай я этим камнем проломлю ему череп!
– Дай и я его обгрызаю!
– Я его изорву!
– Дай хлебну его крови!
– Дай я его сожру!
– Рвите! Рвите его на куски!» [Там же].

Главной отличительной особенностью произведений Ф.Нагиева является колоритный, образный язык, который охватывает не только огромный пласт современной лексики, но и отраслевую лексику, архаизмы и неологизмы, афоризмы и идиоматику. Язык писателя играет важную роль и в формировании особого стиля.
Стиль, творческая манера Ф.Нагиева имеет свои отличительные особенности. Главная особенность поэтики и стиля этого произведения в том, что писатель широко использует глубомысленные почти исповедальные монологи и краткие диалоги, где большую функциональную нагрузку несут паузы, позволяющие читателю домысливать движение диалога. В прозе Ф.Нагиева нет штампов, приукрашенности, растянутости действия, сомнительных и невероятных поведенческих признаков.
Хотя обычно дневниковый стиль изложения повествовательный, в дневнике «В Турции у братьев» есть также монологи и диалоги героев. В турецком дневнике собраны народные традиции, песни, анекдоты, сказки турецких лезгин, со времен Кавказской войны, компактно живущих в отдельных поселениях. Автором сохранены особенности речи героев (турецких лезгин), которые могут представлять научный интерес для лингвистов и культурологов, фольклористов.
В этом плане интересны воспоминания поэта Мехмета Ферди Эсера из Балыкесира, пишущего на турецком и лезгинском языках. Увлекательные воспоминания даны под общим заголовком «Рассказы Хаджи Магомеда», и среди них: «Чай Нитиф-бубы» («Нит1иф бубадин чай»), «От дочки внука получивший Касим» («Баладай бала акъудай Кьасим»), «Как лопухами рыбу ловить?» («Паркьуларалди балугъар гьик1 кьада?»), «Не лезь вперед, как лампа Буржума» («Буржуман лампа хьиз вилик жемир»), «Свистульки» («Писпияр»), «Бедному дали (добро, пищу), но достойно распорядиться не смог» («Кесибдиз гана – нез чир хьанач»), «И Умара хаджием сделавший мир» («Умаракайни гьажи хьайи дуьне»), «Рай и ад» («Женнетни жегьнем»), «Лезгины не из последних народов» («Лезгияр кумукьай миллетрикай туш»), «Наш Шефик Челик») и др. [Нагиев, 1996, с. 159-166].

Повесть «Человек без пуповины» выделяется особым построением текстовых начал каждой главы. В зависимости от творческой цели и задачи, темы и идеи текста, от подготовленности читателя – адресата произведения, писатель использует концептуальный зачин, в котором формулируются основная идея текста. Все девять глав повести «Человек без пуповины» начинаются с эпиграфов из собственных стихов автора. Эпиграфы переплетены со всей структурой произведения, пронизывают его сюжет и образы, получающие свою завершенную определенность к финалу повести. Они настраивают читателя на соответствующую волну, на восприятие действа, которое будет происходить в дальнейшем: «Ахмакь патал декьикьани пара я. Ахлакь патал йисарикай чара яхъ» («Для глупости – и минуты много. Для умного поступка – не хватает и годов»), составлен из авторской пословицы и говорит о том, что за допущенную в мгновение ошибку человек может и за всю жизнь не расплатиться [Нагиев, 1996, с. 42].
Стиль Ф. Нагиева отличается особым построением фразы – динамичной, в то же время отличающейся лаконичностью и многослойностью, символикой и глубинной семантикой. Автор нарушает традиционную систему построения предложения, которая обычно заканчивается глаголом, что создает монотонный ритм. Разрушение монотонности достигается использованием инверсивных вариантов речи. Ф.  Нагиев избегает длинных предложений, а в случае необходимости их употребления, разделяет их знаками препинания, на ритмические паузы. Специфический ритм нагиевской речи задают вводные слова, союзы, паузы и некоторая недосказанность мысли, выражаемая многоточием и ритмическими паузами. 
Активные живые диалоги героев прозы Ф. Нагиева придают динамику ритму произведения, а психологически глубокие монологи, наоборот, замедляют темп, ритм произведения и располагают читателя к размышлениям, превращая его в соучастника действия. Приемами речевого самовыражения автор выражает различные душевные состояния своих героев. Вот, к примеру, небольшой фрагмент, где автор показывает бездушность и бессердечность ласов: «Садлагьана дишегьлидай ц1угъар акъатна: «Аял! Аял кутуна к1вачерик! – Амма дишегьлидин ишелриз яб гудай кас авачир (Вдруг в толпе раздался истошный крик женщины: «Ребенка! Моего ребенка растоптали! – Но никто не слышал плач женщины)»
В другом месте: «Яда, кьуьзуь Луц1 акатна к1вачерик! – мад нехирдин юкьвай са ван акъатна.
– Акатнат1а, кьирай! – гьарайзава сада къвалавай. – Абурун вахтар фадлай куьтягь хьанвайд я!» (Эй, старого Луца затоптали! – послышался еще крик из людского стада.
– Пусть сдохнет, если затоптали! – закричал кто-то рядом. – Их время давно вышло!» [Нагиев, 1996, с. 25].
Стиль художественной прозы Ф. Нагиева разнообразен и подчинен идейному содержанию произведения. Четкость и ясность обеспечиваются краткостью строки, сжатостью мысли, избеганием сложных и тяжеловесных предложений, общеупотребительных слов и дополнительных пояснений, уместным использованием троп и стилистических фигур и т.д.
Писатель пользуется разнообразным функциональным стилем: низким, средним, высоким, научным, архаичным и т.п. Но всё это разнообразие не нарушают ясность слога и доступность речи. (Об этом более широко см. в главе «Поэтика»).

Выводы по разделу 1.2.
В данном разделе требовалось изучить метод и стиль художественной прозы Ф. Нагиева. В процессе изучения установили:
В художественной прозе писатель больше тяготеет к реалистическому и романтическому формам изображения, которые соседствуют друг с другом.
Произведения реализма воспринимаются как документы эпохи, и поэтому имеют огромное познавательное значение. В них писатель изображает героев такими, какими он хотел бы их видеть (проявляется авторский субъективизм).
В романтической прозе авторское «Я» проявляет себя более заметно, проникая в ткань произведения и отражаясь в принципах обобщения и элементах построения художественной формы.
Творчество Ф. Нагиева отличается стилевой разновидностью и языковым новаторством.



Выводы по главе 1

В данной главе была рассмотрена художественная проза Фейзудина Нагиева, изучена ее жанровая система и исследованы метод и стиль прозы. Так как наша работа не посвящена полному исследованию стиля и творческого метода художественной прозы Ф. Нагиева, мы ограничились изучением лишь некоторых аспектов стиля, проявляющегося в образной и экспрессивной форме произведения (Г.Н. Поспелов), и творческого метода – основных художественных принципов оценки, отбора и воспроизведения действительности в творчестве этого писателя.
Данное изучение позволило сделать ряд выводов:
1. Художественная проза Ф. Нагиева в жанровом плане многообразна. Были исследованы следующие эпические жанры: реалистическую прозу, ироническую прозу, фантастику, антиутопию, исповедь, дорожный дневник, детскую прозу, новеллу (притчу).
2.  Из произведений реалистической прозы в числе прочих рассмотрена повесть «Человек без пуповины», в которой поднята проблема потери этнокультурной среды, утраты духовно-нравственных ценностей и культурного иммунитета народа и, как следствие всего этого – падение нравственности и культуры, трансформация этнического сознания. Описывая судьбу жителей горного села Лакац (в лице главного героя Урди), писатель с болью показывает негативные последствия переселенческой политики страны. Она привела в движение механизм стирания этнической памяти народа, исчезновения векового уклада народной культуры. Вместе с разрушением и опустошением горных сёл исчезла этнокультурная среда – гарант сохранения этнического самосознания.
3. В фантастической повести «Посланник Желтых небес» подняты проблемы сохранения не только Земли, но и всей Солнечной системы. В повести-антиутопии «Счастливцы» под страной «счастливых» изображен тоталитарный советский строй с отгороженной от мира общественно-политической структурой. В повести присутствуют все характерные для антиутопии черты: триада героев – герой-тиран в лице Бакуршарра и проводника его идеологии Йасея; герой-бунтарь и герой-жертва Мазан, не принимающий и отрицающий утопические ценности; и чувствующие себя не в роли жертвы, а вполне счастливыми покорившиеся граждане-ласы.
Эти повести фантастики и антиутопии являются первыми произведениями подобного жанра в дагестанской литературе.
4.  Относительно творческого метода в художественной прозе писатель больше тяготеет к реалистическому и романтическому формам изображения. Эти методы соседствуют и сопутствуют друг другу, как две стороны единого художественного познания (например, в повести «Человек без пуповины»: реальные образы горцев, героев Аслан бубы, Урди, Тазагюль, Светланы и др.; образы окружающей среды и ждущих возвращения людей гор, образ главного героя Урди в некоторых его проявлениях близки к романтизму).
5. Произведения реализма отражают действительность и воспринимаются как документы эпохи; поэтому имеют огромное познавательное значение. В реалистических произведениях писатель изображает героев по своему идеалу, по своим эстетическим канонам. Авторский субъективизм проявляется в эстетическом идеале, в положительных стремлениях и порывах положительного героя к прекрасному и в авторских оценках изображаемых явлений, хотя мало на них влияет: переселение горцев на равнины, разрушение этнокультурной среды обитания, потеря языка и традиционной этнической культуры и культурного иммунитета происходят независимо от авторской позиции, вопреки его воле. 
3. В романтической прозе авторское «Я» проявляется более зримо, проникая в ткань произведения и отражаясь в принципах обобщения и элементах построения художественной формы.
4. Творчество Ф. Нагиева отличается стилевой разновидностью и языковым новаторством. Хотя писатель применяет разные функциональные стили (низкий, средний, высокий, научный, архаичный и т.п.), его слог и стиль – суть производные от идеи произведения. Стиль Ф. Нагиева отличается особым построением фразы – динамичной, в то же время отличающейся лаконичностью и многослойностью, символикой и глубинной семантикой.
Языковая стихия отражает время и место разворачивания сюжета, воссоздает культурный, социальный, интеллектуальный мир и характеры героев. Специфический ритм нагиевской речи задают вводные слова, союзы, паузы и некоторая недосказанность мысли, выражаемая многоточием и ритмическими паузами.







ГЛАВА 2. «ОБРАЗ АВТОРА» И «ОБРАЗ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО ГЕРОЯ» В ПРОЗЕ Ф. НАГИЕВА




2.1. Творческая биография Ф. Нагиева в контексте современного литературного процесса Дагестана

2.1.1. Биография как важный фактор понимания творчества писателя.
Исходя из научного положения, что биография писателя, многогранность его интересов оказывают существенное влияние на его творчество, при исследовании творчества Фейзудина Нагиева мы обратились к его биографии. Исследование художественной прозы Ф. Нагиева мы начали с рассмотрения некоторых сторон биографии писателя в свете возможного ее влияния на многогранное творчество.
Ряд исследователей (А. А.   Демченко, А. А. Холиков, В. А. Лакшин) для изучения персонального творчества писателя биографии отводят большую роль. Считается, что изучение биографии способствует лучшему восприятию творчества писателя, ибо творчество по сути свой является субъективным актом.
Но не всегда изучение произведений писателя происходит параллельно с изучением его биографии. Между тем, такое изучение творчества писателя было бы более эффективным в плане лучшего понимания творчества писателя. Трудное сиротское детство Горького, психологическое состояние Гоголя, врачебная профессия Чехова, унижающее самолюбие постоянное безденежье в юности и каторга за участие в кружке Петрашевского Достоевского оказали значительное влияние на их творчество.
По признанию многих ученых, создание творческих, научных биографий людей творчества и ученых продолжает оставаться важнейшей проблемой историко-литературной науки. Об актуальности изучения биографии писателя в наши дни говорит А.А. Холиков, который считает научную биографию одним из способов познания писателя. Задаваясь вопросом, что такое биография писателя как жанр литературоведческого исследования, Холиков предлагает понимать под ней «один из способов познания и реконструкции творческой личности в ее становлении и развитии» [Холиков, 2010, с. 78]. Автор замечает, что изучать жизнь писателя можно на трех уровнях: бытовом, сверхбытовом (жизнь писателя в отношении к его творчеству) и сущностном (в этом случае перед нами неделимая личность, явленная во всех созданных ею текстах на уровне стиля) [Там же, с. 86-87].
Однако написание биографии сложная проблема. В лучшем случае биографию могут создать биографы при жизни автора или сам автор (автобиография). Чаще всего биография (творческая биография) творческой личности создается после смерти путем сбора различных фактов, зафиксированных в письмах, дневниках, документах и прочих источниках. Нередко посмертное создание объективной картины жизни писателя оказывается делом чрезвычайно трудным.
Рассуждая о биографии писателя, Г.О. Винокур утверждал, что «словесная экспрессия служит поводом для возникновения биографических интересов, поскольку она является симптомом или признаком личных авторских переживаний и поведения» [Винокур, 1997, с. 13].
Изучение творческой и научной биографии Фейзудина Нагиева, как многогранной творческой личности, продиктовано тем, что составление прижизненной биографии писателя и введение ее в научный оборот считаем важным шагом в изучении и понимании творчества писателя. Биография (творческая, научная и т.д.) творческой личности, прежде всего, интересна для исследователя в плане отражения биографических жизненных фактов в произведениях данного автора. Поэтому составление, изучение научной и творческой биографии становится актуальной литературоведческой проблемой.
В исследовательской литературе, в справочниках Союза писателей Дагестана, на интернет-сайтах имеются разные варианты творческой биографии Ф. Нагиева (краткая научная биография ученого размещена на сайте «Ученые России») [См. URL: http://www.famous-scientists.ru; Писатели Дагестана, ХХ в., 2004, с. 246-247]. Однако развернутая и полная научная биография этой многогранной личности еще не составлена
Фейзудин Рамазанович Нагиев (творческий псевдоним Фаиз Курави), поэт, писатель, драматург, публицист, переводчик, ученый литературовед, родился 15 февраля 1951 года в селении Ага-Стал Сулейман-Стальского района Республики Дагестан.
Он с отличием закончил Одесский инженерно-строительный институт (1977) и московский Литературный институт (1993) им. М. Горького. В 1978–1998 годы проработал в различных строительных организациях Дагестана, пройдя путь от мастера и прораба до инженера и генерального директора строительного управления. В 1990-1996-х годах издавал и редактировал литературно-художественный и общественно-политический журнал «Лезгистан» на лезгинском и русском языках. В 2004 – 2005 годы был редактором телекомпании «РГВК Дагестан» и вел авторскую программу «Инсан ва девир» («Человек и эпоха») на лезгинском языке. С 2008 года по январь 2014 года работал заместителем главного редактора еженедельника «Настоящее время».
В 2001 году удостоен звания «Заслуженный работник культуры Республики Дагестан». За вклад в развитие национальной культуры, высокое профессиональное мастерство и большие заслуги перед народом награжден дипломом и премией имени героя национального эпоса «Шарвили» (2003 г.), является лауреатом премии «Золотой орел» и премии имени лингвиста Магомеда Гаджиева.
Ф. Нагиев – один из ярких представителей современной лезгинской литературы. В 2012 году в Санкт-Петербурге Артийским комитетом России совместно с различными министерствами и творческими союзами России Ф.Р. Нагиев награжден золотой медалью с присвоением Почетного звания «Лауреат Артиады народов России» в номинации литературы.
Творчество писателя приходится на 80-е годы ХХ века; он продолжает плодотворно работать и в настоящее время. Член Союза писателей России Ф. Нагиев является автором свыше двух десятков книг поэзии, художественной прозы, публицистики, научных монографий.
Композиторами М. Гусейновым, Х. Халиловым, С. Гаджиевой, К. Ибрагимовым, Ф. Рагимхановым, Т. Шейдаевым, М. Абдулмуталибовой, М. Саидовым и др. на стихи Ф. Нагиева написано множество песен.
Перу писателя принадлежат исповедально-психологическая повесть «Человек без пуповины» (1983), трагическая повесть-исповедь «Дневник подвешенного» (1980), повесть-антиутопия «Счастливцы» (1980-1990), а также первая в дагестанской литературе научно-фантастическая повесть «Посланник Желтых Небес» (1979), рассказы для детей и др. Более тридцати рассказов для детей опубликовано в журналах «Кард» («Соколенок»), «Дружба – Россияне» (Москва); некоторые из них вошли в школьные учебники и хрестоматии.
Ф. Нагиев активно занимается и переводческой деятельностью. Им переведены на лезгинский язык стихи Низами, Дехлеви, Хакани, А. Пушкина, М. Лермонтова, С. Есенина, А. Блока, А. Ахматовой, М. Цветаевой, Б. Пастернака, В. Федорова, Б. Чичибабина и др. Перевел на лезгинский стихи классиков лезгинской поэзии поэта конца XVII – начала XVIII века Ялцуга Эмина, Етима Эмина, Сулеймана Стальского, сочиненные ими на тюркском языке, и подготовил к печати полные сборники их произведений.
Сельская жизнь, учеба в сельской школе, любовь к сказкам, рассказам и воспоминаниям бабушки и матери о старине, беседы с отцом (учителем истории) и его поэзия воспитали в будущем писателе чуткость и сопереживание чужой боли, любовь к своей земле и народу. Такие же качества мы видим у положительных героев произведений писателя.
Вероятно, любовь к физике, астрономии, астрофизике и собственная фантазия могли подсказать писателю сюжет фантастической повести «Посланник Желтых Небес». А для написания таких исповедально-откровенных, психологических произведений как «Дневник подвешенного», «Счастливцы» (яркой антиутопии), кроме писательского таланта, нужны политическое чутье, критическое отношение к действительности (в данном случае – советской) и определенная смелость (для гротескного отображения советской действительности).
Факт разделения лезгинского народа между двумя странами – Россией и Азербайджаном после распада СССР в 90-х годах больно отразился в яркой политической публицистике, в гражданской поэзии и в прозе Ф. Нагиева.

Выводы по разделу 2.1.
   
В данном разделе работы требовалось изучить творческую биографию Ф. Нагиева в контексте современного литературного процесса Дагестана. В ходе рассмотрения сделаны следующие выводы:
1. Биография и многогранность интересов существенно влияют на творчество Фейзудина Нагиева (о таком влиянии писали исследователи А. А.   Демченко, А. А. Холиков, В. А. Лакшин и др.)
2. Исходя из того, что составление прижизненной биографии писателя и введение ее в научный оборот является важным шагом в изучении и понимании творчества писателя, впервые составлена и изучена творческая и научная биография Фейзудина Нагиева, как многогранной творческой личности, и тем самым решена актуальная литературоведческая проблема.


2.2. Многогранность творческой личности.
Понятие «многогранность» в нашей работе употребляется в значении «множественность», «многообразие», «разнообразие» в плане совокупности проявлений творческого гения художника. В то же время оно содержит в себе и значение «существование на грани, на границах множества». Многогранность творческой личности можно объяснить как феномен проявления себя во многих областях деятельности. По определению Т.Ф. Ефремовой, «многогранный» означает «охватывающий разные стороны чего-л.; разносторонний, многообразный; обладающий различными способностями, качествами и т. п. (о человеке)» [См.  Ефремова, 2000].
Творческая многоплановость Ф. Нагиева может быть осмыслена в нескольких аспектах:
1. Многогранность литературного творчества: поэзия, проза, драматургия, публицистика, переводческая деятельность.
2. Обращение к разным жанрам прозы (рассказ, повесть, иронический рассказ, фантастика, новелла и притча, детская проза). 
3. Научная многогранность на стыке разных научных направлений – литературоведения, лингвистики, теории литературы, истории литературы, философской герменевтики, текстологии, этнологии, палеографии и др. (Все эти направления отражены в монографиях и многих научных публикациях Ф. Нагиева).
4. Многогранность общественной жизни: активное участие в деятельности общественных организаций, издание литературно-художественного журнала, создание авторских телевизионных передач, выступления по радио и телевидению по проблемам культуры, истории, языка, участие в работе «круглых столов», отечественных и международных форумов и др.
В настоящем диссертационном исследовании мы обращаемся лишь к одной из граней творчества Ф. Нагиева – художественной прозе.
Произведения художественной литературы, публицистические и научные статьи Ф. Нагиев пишет на лезгинском языке. Но в своем творчестве писатель использует также и русский язык, на котором написаны стихи и проза, публицистика и научные статьи, монографии.
В настоящей работе мы большей частью апеллируем к лезгинским текстам произведений писателя и даем их подстрочные переводы.
Считаем, что на творчество Ф. Нагиева оказало и продолжает оказывать влияние два направления его мышления, две сферы его научных и творческих интересов – техническое и гуманитарное. Симбиоз этих направлений не только определил дальнейший вектор развития художественных исканий, но и существенно обогащает творчество, расширяя границы мировосприятия писателя.
О влиянии универсальности увлечений Ф. Нагиева на его творчество известный публицист Абдулафис Исмаилов пишет: «Спектр его увлечений весьма широк. Технарь и гуманитарий по мышлению (окончил строительный и литературный институты), чем только он не увлекался: спортом, живописью, резьбой по дереву и камню, философией и историей, лингвистикой. Пишет стихи, прозу, публицистику. Возможно, такая многогранность интересов и увлечений делает его творчество глубокой и интересной» [Исмаилов // Дагестанская правда, 1997].
Факт влияния разносторонности творческой личности на творчество подробно раскрывает исследователь Э.А. Камалов: «Творчество универсального человека, во-первых, может быть более революционным, поскольку оно выходит за пределы частности и позволяет революционизировать основания всякой специальной деятельности и специального творчества. Во-вторых, оно может отличаться большим совершенством исполнения, поскольку способности универсального человека позволяют достичь совершенства продукта во многих отношениях сразу. В-третьих, оно может быть более значимым. В-четвертых, оно может быть более аутентичным и даже более человечным, ибо в своём творении содержит большее количество оттенков родового человека, нежели творчество человека специализированного» [Камалов, 2014, с. 91-93].
О многогранности Ф. Нагиева критик Р. Фатуллаева пишет: «Публицистика Ф. Нагиева представлена научными, научно-популярными, познавательными статьями по литературе, лингвистике, текстологии, культуре, истории, албанистике, этнографии, палеографии, ономастике, политологии и др. Много публикаций Ф. Нагиева посвящено вопросам лезгинской лексики, орфографии и пунктуации. Он организатор и основной докладчик Конференций по проблемам лезгинского языка (Махачкала 27.09.2007; Дербент 16.05.2013). Является автором проекта «Орфографического свода» лезгинского языка (2007 г.).

2.2.1. Научная деятельность.
О научной деятельности Фейзудина Нагиева писали многие ученые и специалисты. В их числе ученые и академики А. Гусейнов (Институт философии РАН), Ю. Борев (академик Академии художеств, профессор Института мировой литературы – ИМЛИ РАН); профессора С. Небольсин (ИМЛИ РАН), Н. Пригарина (Институт востоковедения РАН), А. Гюльмагомедов, З. Акавов, Р. Кельбеханов, Р. Кадимов, К. Акимов, кандидаты филологических наук Г. Гашаров, М. Яралиев, А. Рамалданов, А. Ахмедов, Дж. Гасанова, Х. Эльдаров, И. Бабаева и др.
В статье, посвященной русским писателям, А.А. Демченко определяет научную биографию как тип литературоведческого изучения. Под научной биографией он понимает не просто биографию в привычном ее значении, а «широкое научно-документальное исследование жизни изучаемого деятеля» [Демченко, 2014, с. 52-61].
В определении В.Я. Лакшина «научная биография писателя есть основанное на фактах, подвергнутых критическому изучению и документальной проверке, хронологическое исследование жизни автора в свете основного пафоса его творчества и идейно-художественной эволюции» [Лакшин, 1981, с. 3.].
Как у ученого и специалиста по одной из относительно молодых дисциплин – текстологии, у Ф. Нагиева – широкий диапазон научных интересов (в 2011 году в Московском литературном институте им защищена диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук по специальности 10.01.08 – «Теория литературы. Текстология»). Он является автором семи монографий и более сотни научных статей по литературе и литературоведению, текстологии и языку, этимологии и ономастике, культурологии и этнографии, палеографии и эпиграфике, албанистике.
Ф. Нагиев ведет большую собирательскую и научную работу по творчеству лезгинских поэтов Кра Мелика, Чилик Абдулгамида, Саяд Стальской, классиков лезгинской и дагестанской литературы Ялцуг Эмина, Етима Эмина, Сулеймана Стальского и др. Он является автором нескольких научных монографий, в их числе: «Поэтическое наследие Сулеймана Стальского: проблемы текстологии» (2000 г., переиздание 2001 г.), «Етим Эмин. Путь к истине» (2002), «Правда о «Действительности Эмина» (2003), «Меридианы жизни и концепция мысли» (2010), «Народы и земли Албании Кавказской» – в соавторстве с Р.Ф. Нагиевым. (2011), «Поэт, давший имя эпохе» (2014) и др. Ученым собрано более 30 произведений Етима Эмина и около 50 произведений Сулеймана Стальского, не вошедших в их сборники.
Ф. Нагиев внес огромный вклад в дело очищения и текстологической обработки наследия Етима Эмина и Сулеймана Стальского от искажений и фальсификаций, внесенных в творчество этих поэтов социалистической идеологией. Научный консультант его докторской диссертации профессор З.Н. Акавов писал, что «пионерные в дагестанском литературоведении его работы по текстологическим исследованиям творческого наследия Етима Эмина и Сулеймана Стальского являются фундаментальными для становления дагестанской текстологической школы» [Акавов, Отзыв на докт.дисс. Нагиева, 2014, 2010].
Профессор, академик Академии художеств России Ю.Б. Борев в своем отзыве на докторскую диссертацию Ф. Нагиева пишет: «Диссертационное исследование является оригинальным в дагестанской филологии и вносит вклад в дагестанскую текстологическую науку. <…> Нагиевым разработаны лингвостилистический метод атрибуции посредством анализа языка и стиля, который в современной филологии разработан недостаточно; эстетико-герменевтический принцип восстановления текста; в лезгинском стихосложении впервые определены понятия «скрытого слога» и «плавающего ударения», игнорирование которых приводит к нарушению ритмики и фоники стиха» [Борев // Настоящее время, 2011].
Литературоведческую деятельность Ф. Нагиева также высоко оценил Семен Липкин, один из переводчиков С. Стальского: «Внимательно прочел Вашу монографию о творчестве Сулеймана Стальского и открыл для себя много нового и неизвестного из жизни этого замечательного поэта, и смелого гражданина. Собранные Вами и восстановленные его стихи, мудрые и меткие апологи говорят о величайшем мастерстве уже ставшего легендой певца. Кстати, о существовании большого цикла подобных стихов я догадывался – ведь мне посчастливилось переводить некоторые из них.
Своим колоссальным трудом Вы возвратили в литературу подлинную поэзию Сулеймана, тем самым и честное имя этого действительно бесстрашного, искреннего Человека и Поэта с большой буквы. За это Вам должны быть благодарны не только Ваши земляки лезгины, но и вся дагестанская литература» [Липкин // Нагиев, 2014, с.342].
Многогранность деятельности Ф.Нагиева ярко проявляется и в соединении двух важнейших сторон творческой деятельности: художественного творчества и научной деятельности.
Влияние биографии на творчество безусловно исходит из того принципа, что творчество – явление субъективное. Поэтому степень отражения биографических фактов в творчестве художника – тема интересная для литературоведа-исследователя. И здесь мы солидарны с мнением А. Демченко, что в истории биографии «научные жизнеописания еще не заняли подобающего им места» и что в литературной науке пока «преобладает мнение в пользу художественных биографий»; что противопоставление художественных биографий биографиям научным «лишь свидетельствует о слабости, неразвитости теории биографии, которая одна способна дать необходимые пояснения относительно значения и функций каждой из определившихся биографических моделей» [Демченко, 2014, с. 52-61].
2.2.2. Общественная деятельность.
Об активности жизненной и гражданской позиции Ф. Нагиева говорит его многогранное художественное творчество, но и плодотворная научная и общественная деятельность. Он – бессменный председатель общественной организации «Фонд "Шарвили"», учрежденного им в 1990 году, сначала как «Лезгинский культурный центр».
В 1992 году Ф. Нагиев предпринимает творческую поездку в Турецкую Республику в город Балыкесир и посещает там лезгинские сёла. Из дорожных заметок, написанных в жанре дневника, читатели узнали много интересного из жизни лезгин, проживающих в Турции еще со времени Кавказских войн.
В 1990-1995 годах Ф. Нагиев издает первый в Дагестане независимый литературно-художественный и общественно-политический журнал «Лезгистан» на лезгинском и русском языках. Журнал открыл для читающей публики ряд неизвестных до сих пор талантливых имен лезгинской литературе, дал толчок для появления многих интересных работ по языку, литературоведению, истории, албанистике…
Ф. Нагиев был участником и докладчиком многих отечественных и международных мероприятий: международного форума «Восточной и Западной Европы» по правам малочисленных народов, организованного Фондом им. Стефана Батория (Варшава, 1994 г.), круглого стола «История, культура и актуальные проблемы лезгин» (Москва, институт этнологии и антропологии им. Миклухо-Маклая, 2006), Международного симпозиума албанистики (Москва, 2008).
Ф. Нагиев является также составителем и издателем книг: Саяд Стальская «Крик любви» (совм. с Рам. Нагиевым, 1992), «100 лезгинских народных песен» (2006), «Рукописный альманах лезгинских поэтов XVIII –XIX вв., найденный из Кири» (2008), «Сулейман Стальский. Неизданные стихи» (2009), Етим Эмин. «О, наши жизни!..» (Стихи, 2018) и др.
С выступлениями по проблемам сохранения языка, этнической самобытности и культуры Ф. Нагиев участвовал в различных круглых столах, научных конференциях, радио-телепередачах: «О сохранении и развитии родного языка» в передаче «Откровенный разговор» (телекомпании «Эксклюзив» Касумхюр), «Албанская история» на радио «Страна Гор», «Об изучении, сохранении, развитии лезгинского языка» (телевидение ФЛНКА), «О проблеме разделенности лезгин между Россией и Азербайджаном» – интервью Ереванскому телевидению, «Лезгины Дербента» (передача на Российском канале «Культура» совместно с ведущим Пьером Браше).
На Российской государственной вещательной компании РГВК «Дагестан» Ф. Нагиевым подготовлено более 150 авторских телевизионных передач на лезгинском и русском языках «Человек и эпоха» («Инсан ва девир»), ставшие золотым фондом телекомпании.
Ф. Нагиев занимает активную гражданскую позицию защитника нравственных ценностей и традиций своего народа, поэтому борется словом писателя и практическими делами за сохранение языка, культурных традиций, исторической памяти, этнической идентичности народа.
Лезгинский поэт А. Камилов в статье «Сердце, страдающее за народ» («Хайи халкьдихъ кузвай рик1») к 50-летнему юбилею Ф. Нагиева, размышляя о творчестве поэта, также упоминает о его общественной деятельности: «Один из значительных и знаковых современных поэтов, писателей Фейзудин Нагиев известен своей многогранной литературной и общественной деятельностью. Он был в числе создателей Лезгинского народного движения «Садвал» – «Единство» (1981 г.), создатель и председатель Лезгинского культурного центра (а с 2004 года и фонда) «Шарвили» (1989 г.), учредитель и главный редактор журнала «Лезгистан» (1989 – 1996 гг.), организатор и спонсор фестивальной недели «Мелодии Лезгистана» в Махачкале (1991 г.), организатор и спонсор поездки к турецким лезгинам (1992 г.), спонсор и организатор праздников «Яран сувар» (1994, 1995, 1996 гг.)…» [Камилов, 2001].
Общественная деятельность людей разворачивается в различных сферах жизни общества; ее направленность, содержание, средства отображения ее бесконечно разнообразны. Как гласит афоризм, талантливый человек талантлив во всём; он, как правило, проявляет себя сразу в нескольких видах деятельности. Сказанное в полной мере касается и Ф. Нагиева, который проявил себя не только в литературной и научной деятельности, но известен и как общественный деятель и гражданин с активной жизненной позицией.
Изучив творческую биографию многогранной личности Ф. Нагиева, можно убедительно сказать, что литературно-художественное творчество Ф. Нагиева является значительным явлением в дагестанской литературе. Касаясь «вольнодумства» и реформаторских идей восьмидесятников, исследователь Дж. Гасанова задается вопросом «Какими качествами от своих братьев по перу отличается в этом плане Фейзудин Нагиев?» и отвечает: «Прежде всего тем, что он давал своим читателям понять истину того, что поэзия, литература дают не только радость и вдохновение, а приносит даже печаль и переживания за судьбы страны, народа, конкретного человека… Потому и в экономическом, и в духовном плане в самые тяжелые 90-ые годы прошлого столетия Нагиев, как и подобает патриоту народа, решается издать литературно-публицистический журнал «Лезгистан-Алупан» (1990–1996 гг.) на лезгинском и русском языках. <…> На страницах журнала затрагивались темы, на которых еще в советские времена было наложено табу, а в лихие девяностые эти вопросы оказались особо назревшими и проблемными: распад СССР и разделение народа обострили и так до конца неразрешенную проблему воссоединения лезгинского народа. <…> Именно эта тематика, тема Родины, как израненной птицы, красной строкой проходит по его последнему сборнику «Колокол и камень», <…> где, как говорит сам поэт, вся его жизнь и его народа» [Гасанова // Настоящее время, 12.11.2010].
2.2.3. Литературно-художественная деятельность.
Ф. Нагиев реализовал свой художественный талант в различных жанрах и видах литературы: поэзии, драматургии, публицистике, прозе. О жанровом многообразии и жанровой системе художественной прозы писателя мы говорили в первой главе.
Поэтическое творчество.
Поэтическое творчество Фейзудина Нагиева – значительное явление в лезгинской поэзии. Поэт активно печатается в журналах и газетах; выступает по радио и телевидению, устраивает поэтические вечера в различных населенных пунктах Республики Дагестан и за пределами.
Творческие вечера Фейзудина Нагиева проходили в родном селе Ага-Стале, Сулейман-Стальском, Магарамкентском, Докузпаринском, Ахтынском районах, в Дербенте, Каспийске, Махачкале, Украине (Одесса, Харьков), в Белоруссии (Минск, Витебск), в Домах национальностей Москвы и Санкт-Петербурге.
В разных издательствах вышло более десяти поэтических книг Ф. Нагиева. Он автор поэтических сборников философской, гражданской и любовной лирики «Письмена на ладони» (1989), «Морщины на камне» (1989), «Льются с небес мелодии любви» (1994), «В поисках Алпана» (1995), «Поцелуи на ветру» (2001), «Три песни» (2013), «Колокол и камень» (2009), «Абилейсан марф» – «Весенний дождь» (2014), «Звезды смотрят глазами твоими» (2018), драматической сказки в стихах «Дочь Солнца» (1994), эпической поэмы «Куруш» (2002), исторической драмы «Кра Мелик» (2002) и др.
О поэтическом творчестве Ф. Нагиева писали поэты В. Фирсов, С. Липкин, Адалло, М. Атабаев, П. Фатуллаева-Гусейнова, А. Камилов, А. Кардаш, В. Макуров, М. Халилов, Е. Чеканов; ученые Р. Кадимов, К. Акимов, Г. Гашаров, М. Яралиев, А. Рамалданов, А. Ахмедов, Д.  Гасанова, Х. Эльдаров, И. Бабаева; публицисты и критики А. Сагратян, А. Исмаилов, М. Айдунбеков, В. Мамедов, Р. Фатуллаева, Т. Гасанова, Г.  Нурмагомедов, Н. Рамазанов, Г. Гасанова, М. Кадимов, М. Халилов и др.
На русский язык произведения Ф. Нагиева переводили М. Крылов, М. Новожилов-Красинский, А. Голов, П. Родин, В. Макуров, Е. Чеканов, В. Серов, О. Шушеначев и др.
Большая часть пишущих о творчестве Фейзудина Нагиева выделяют его творческую многогранность:
Поэт Адалло: «В современной лезгинской поэзии работает целый ряд одаренных людей, но, по-моему, Фейзудин заметно выделяется в этом ряду многогранностью, глубиной своего творчества. При всей занятости и активности в общественных делах, он к тому же удивительно работоспособен. С момента его переезда из Одессы в Махачкалу в 1980 году он успел выпустить пять книг поэзии и одну книгу прозы. В 1990 – 1996 годы издал шесть номеров журнала «Лезгистан». В архиве писателя готовые к печати рукописи 14 неопубликованных еще книг различных жанров» [Алиев // Новое Дело, №13, 1997].
Народный депутат ДАССР, доктор Н. Рамазанов, прослушав по радио стихи Ф. Нагиева (в 1991 г.), писал: «…Еще раз обратимся к словам поэта:
«Но твоё достоинство не унизит хула,
За сытную жизнь если честь не продавал.
И высоко не вознесёт похвала,
Если сердце за правду не горело.
Эти слова в пояснении не нуждаются. Они свидетельствуют об особом взгляде поэта на обыденные вещи. Значительная часть стихов поэта о мудрости, культуре, о судьбе народа, о его сегодня и завтра, о будущем. И каждое слово доходит до сердца читателя. <…> … нас поразили слова поэта на фоне тихо переливающейся музыки, напоминающей страдания Срединной реки, разделяющей лезгин:
Покуда целы в аулах наши дома,
О боли народа пока помнят наши сердца,
Покуда жив наш материнский язык,
Будет жить лезгинский народ!» [Рамазанов // Коммунист, 1991].
Журналист, писатель А. Исмаилов в обширной рецензии «Унеси меня, мысль, в неведомую даль», посвященной выходу в свет поэтической книги «В поисках Алпана» (Махачкала, 1995 г.), пишет: «Замечательно то, что книга художественно оформлена самим автором. В исполненном в романтичной манере автопортрете я увидел что-то лермонтовское. Возможно, эта ассоциация пришла не случайно: стих Фейзудина звонок и чист, честен и правдив, реален и романтичен. <…> Он одарен и эрудирован и поэтому стихи его интересны. Сама поэтическая мысль поэта находят интересные формы своего воплощения. У Фейзудина сочный и богатый язык, в который он искусно вплетает слова и выражения, казалось бы давно забытые.
«Унеси меня, мысль, в неведомую даль» – строка из одного стихотворения Фейзудина. Читайте, его стихи унесут вас в Прекрасную Волшебную Страну, имя которой Поэзия» [Исмаилов // Даг.правда, 1997].
О чем бы ни писал Ф. Нагиев, будь это философская лирика – глубокая и интеллектуальная, или это любовная лирика – светлая и возвышенная, или же лирика гражданская – честная и смелая, везде у него свой особый почерк, свое особое, свободное от идеологических догм, видение. Его стихи искренни, лиричны. В них нет и намека на дидактику и ложный пафос.
Даже в подстрочных переводах стихи Фейзудина не проигрывают, а приобретают какую-то таинственность и глубину:
Дай бог тебе сил! – пожелал я поутру, –
В поле сеятель черный трудился.
Но не поднял он головы, –
Трудяга делом занят был.
К вечеру, возвращаясь, я увидел:
Жнец белый косил урожай спелый.
Как скоро выросло всё за день! –
Было удивленье мое.
А он мне в ответ:
– День ведь мой,
Но в нем вся жизнь твоя!

 (Дай бог тебе сил! – пожелал я поутру…) [Нагиев, 1995, с.20].
В наше сложное и переменчивое время, когда смешались истинные и ложные ценности, порою трудно сориентироваться и понять, кто прав, кто нет. Многие быстро перестроились под конъюнктуру и опять оказались в чести; другие же, привыкшие стремиться вперед, ориентируясь на «светлое будущее», сникли, потеряв свои прежние цели, растерялись в новом времени. Но Правда одна, где бы она ни находилась. Любовь, Честь, Совесть и другие вечные нравственные ценности тоже не изменились. Изменились лишь некоторые люди; те, которые под другой личиной скрывали свою настоящую суть. Вот как об этом говорит поэт:
Был бы сад,
А соловей (для сада) найдётся.
Была бы гора,
И помёт (для горы) найдётся.
О, сколько их, в грудь бьющих, что святые!
А в судный день без греха кто найдётся?
(Был бы сад, а соловей найдется…) [Нагиев, 1994, с. 48].
Поэтическое творчество Фейзудина Нагиева характеризуется как глубиной охвата жизни и широтой охвата деталей, образов, событий, так и многообразием жанров и форм. Наряду с малыми лирическими формами в поэтическом творчестве поэта бытуют басни, драмы, поэмы, большие эпические и лирические произведения.
Стихи Ф. Нагиева отличаются строфическим разнообразием: в его поэзии встречаются одностишия, двустишия, трех-, четырех-, пяти- и восьмистишия. Наряду с оригинальными новаторскими формами Ф. Нагиев использует также и традиционные формы – нерифмованные стихи (верлибры), твердые формы (триолеты, сонеты и др.), восточные формы (рубаи, газели, гошма, герайлы), наполняя их современным содержанием.
Драматургия.
К драматургическим произведениям Ф. Нагиева относятся «Дочь Солнца» («Хважамжамни Яргъируш», 1989), «Кра Мелик» (2002), «Вдохновения Тагира Хрюгского» («Хуьруг Тагьиран илгьамар», 2014) и др.
В драматической поэме в стихах «Дочь Солнца» автором показывается борьба сил Добра с силами Зла. В пьесе задействованы фольклорные персонажи из лезгинских мифов и сказок. В поэме соприкасаются две линии сюжета – любовь к земле и любовь к возлюбленной, которая подвигает главного героя Хважамжама на мифические подвиги. Произведение несет в себе огромный воспитательный потенциал.
В рецензии на драматическую поэму Ф. Нагиева «Дочь Солнца» известный лезгинский писатель Р. Хаджи писал: «Поэма написана сочно, красочно, богатым языком. Автор очень удачно строит композицию произведения. Три его части – символически соответствует трем мирам, где разворачивается действие: Шамс – страна Солнца, Гулистан – страна Цветущая, Гургус – Преисподняя. Эти три части и восемь картин емко вплетены в единый сюжетный узел. Четкая ритмика и такт произведения подчинены внутреннему содержанию поэмы.
Широко, но в меру используя народный фольклор, символику, автору удалось показать обширную панораму действия в оригинальной, своеобразной трактовке. Пейзажи, место действия, одежда героев, удачно подобранные имена – все это органически соответствует и дополняет друг друга. У каждого героя свой язык, свой характер и облик. Поэма музыкальна, стих ее возвышен, даже несколько романтичен в лучшем понимании этого слова.
Основа поэмы – борьба двух начал, извечная борьба Добра и Зла – Света и Тьмы. Поэма оптимистична. Силы Добра и Света одерживают верх над силами Зла и Тьмы.
Автор создал целый ряд интересных фольклорных персонажей, как известных из сказок, так и вымышленных. Но эти персонажи настолько близки к духу народа, что кажутся давно знакомыми: Ра, Касэдеб, Абилейсан, Шалбуздаг, Хважамжам, Яргируш, Жинжигар, Нур, Лацуват, Чулават, Малкамут, Каракулах, Иблис и др.» [Расим Хаджи, 1994].
Историческая драма «Кра Мелик», как и «Дочь Солнца», написана в стихах. События разворачиваются в XIII веке, когда монголо-татары во главе с командиром полководца Джебе Кавтар-ханом напали на Южный Дагестан. Лезгинский поэт Мелик из области Кра становится во главе защитников города Кра и героически погибает в бою. В пьесе героизируется образ Кра Мелика, показывается рождение его пламенных стихов, которые вдохновляли народ в борьбе с сильным коварным захватчиком-врагом: «Я жемятар, душман винел атана, Къарагъ кIвачел, къул хуьз экъечI! О люди, враг на нас напал, Вставайте все, родной очаг защищать!» [Кюреви Фаиз, 2002, с. 44].
Произведение имеет большое патриотико-воспитательное значение.
Публицистика.
Ф. Нагиев известен и как интересный публицист. Его публицистические статьи на лезгинском и русском языках вошли в книги «Садвал – путь к единству» (2003); «Садвал рик1еваз» («С единством в сердце», 2003). Из-под его пера вышли более двухсот газетно-журнальных научных и научно-популярных публикаций, посвященных судьбе разделенного лезгинского народа, вопросам языка, литературы и литературоведения, истории и культуры…
Статьи Ф. Нагиева печатались в отечественных и зарубежных изданиях (Польше, Германии, Латвии, Украины, Азербайджана, Армении, Турции), передавались по радиостанции «Свободная Европа». В числе научных интересов Ф. Нагиева также история Кавказской Албании. С маленькой публикации текста албанского письма в издаваемом им журнале «Лезгистан» (в 1990 г.) практически началось возрождение дагестанской албанистики. Статьи Ф. Нагиева, посвященные истории и культуре, религии и письменности Кавказской Албании, печатались в журналах «Самур», «Дагестан», «Отечество», «Возрождение», «Народы Дагестана», Вестник ДНЦ РАН, Вестник ДГПУ, в сборниках «Проблемы региональной ономастики» (по материалам 3-й межвузовской научной конференции (Майкоп, 2002), «Кавказ и Дагестан. История. Культура. Традиции» (Том II. Махачкала, 2003), «Современные проблемы лезгин и лезгиноязычных народов» (Федеральное Собрание РФ. Государственная Дума РФ. Комитет по делам национальностей. Москва, 2008) и др.
Публицистика разными специалистами понимается по-разному. Согласно Большому энциклопедическому словарю, публицистика – это «род произведений, посвященных актуальным проблемам и явлениям текущей жизни общества» [см. БЭС, 1997].
Публицистика призвана отражать общественно-политическую жизнь общества, что определяет ее как самостоятельный литературный жанр. В настоящее время публицистика активно проникает в литературу и становится значимой частью литературных художественных жанров.
По тематике публицистику Ф. Нагиева можно разделить на: посвященную проблемам языка, литературы и другим смежным вопросам., литературно-критическую, культурно-историческую, историческую, этнографическую, культурологическую, общественно-культурологическую, политическую, экологическую, посвященную духовно-нравственным и этико-бытовым вопросам и др.
«Как публицист Ф. Нагиев часто выступает и под псевдонимом Фаиз Кюреви (также: Этем Шахдагви, Ахмад Фа, Зиаф Иварук и др. – А.М.). Он автор многих нашумевших политических статей по национальным вопросам, по вопросам истории, культуры. Его статьи печатались в Прибалтике, Польше, Германии, передавались по различным радиостанциям Европы. Дорожные дневники «В Турции у братьев» (1992 г.) поведали нам много интересного из жизни лезгин, проживающих в Турции.
Читатели, в частности, филологи, языковеды, учителя и преподаватели родных языков филологических вузов, педагогических колледжей и школ, с интересом приняли статьи Ф. Нагиева, касающиеся языка, литературы, литературоведения» [Фатуллаева // Дагестанская правда, 2001].
Хотя жанр публицистики является сравнительно устойчивым в плане своих формообразующих качеств категорией, в последнее время наблюдается склонность к смешению, к взаимопроникновению жанров. Новое воплощение, наполняясь свежим содержанием, приобретая дополнительные черты, своих жанрообразующих признаков не изменяет. Возможно, в своем развитии разные видоизменения выльются в новые жанры, как, например, эссе.
В публицистике Ф. Нагиев обращается к самым злободневным, животрепещущим проблемам народа.
Политическую публицистику пронизывает тема разделенности лезгинского народа между двумя государствами – Россией и Азербайджаном. Это разделение еще больше усугубляет социально-экономические, культурно-исторические и прочие проблемы народа. Ф. Нагиев поднимает острые народные проблемы, нуждающиеся, по его мнению, в скорейшем решении, поскольку многие из них перешли или находятся в стадии «точки невозврата». В творчестве Ф. Нагиева воссоединение разделенного лезгинского народа выступает в качестве национальной идеи. «Народ, лишенный национальной идеи, обречен на вымирание» – вот генеральная мысль многих статей. Хотя и сегодня лезгины проживают на своей исторической территории, как и много веков назад, они оказались разделенными по реке Самур между Россией и Азербайджаном.
После распада целостного государства лезгиноязычных народов – Кавказской Албании, на этой территории в разное время образовались различные княжества лезгинских народов. Попытки воссоединения всех лезгинских областей в составе единого государства предпринимались многими лезгинскими князьями и историческими личностями, в том числе Хаджи Давудом и Фетали-ханом.
Из статей, посвященных истории и культуре народа, языку и литературе, читатель получает множество интересных сведений  о древней истории лезгин албанского периода государственности, богатых традициях письменности, начиная с албанской письменности IV века, арабской графики (аджама), усларовско-казанфаровского алфавита, латиницы и до современной кириллицы, о найденных в церкви святой Екатерины на Синае палимпсестах (кожах) с албанскими письменами, о многочисленных родовых терминах лезгин, о богатой культуре хлеба лезгин, где свыше ста названий хлебов и хлебных изделий. Автор призывает собирать по крупицам, сохранить материальную и духовную культуру, доставшуюся от предков, и передавать эту культуру потомкам.
Автор обращается к темам культуры, истории, языка, литературы, быта и традиций лезгин, меняющихся или вымывающихся из жизни народа в результате бездумного переселения горцев на равнины. Падение культуры, исчезновение языка, забвение своей истории и традиций продолжается еще более интенсивными темпами в новой фазе научно-технического прогресса и глобализации. Автора волнует утрата культуры и языка, многих элементов, формирующих этническое самосознание лезгин.
Ф. Нагиев в своих статьях резко осуждает политику переселения сел и аулов с гор на равнины, принесшую много бед горцам, в том числе и лезгинам. Писатель сравнивает древние села с живыми музеями, «где веками аккумулировалась духовная культура народа, складывался своеобразный уклад, исчезли с лица земли. Вместе с полным исчезновением этого уникального этнического мира исчезли многие традиции, целые народные отрасли и ремёсла, профессии чабанов, пастухов, кожевенников, резчиков по дереву, обработчиков камня» [Нагиев, 2003-а, с. 38].
Характеристика и анализ всего богатого публицистического творчества Ф. Нагиева в нашу задачу не входит; это тема отдельного исследования. Мы здесь отметили лишь жанровое разнообразие публицистики этой многогранной личности – поэта, писателя, драматурга, прозаика, публициста, ученого…
Художественную прозу Ф. Нагиева в данной работе мы представляем, как один из значительных компонентов творчества писателя. Так как художественная проза Ф. Нагиева подробно рассмотрена в главе 1, здесь ограничиваемся перечислением некоторых произведений.
Основные произведения художественной прозы Ф. Нагиева вошли в книгу «Терсепулда йиф» («Ночь в Терсепуле»), изданной в Дагестанском книжном издательстве в 1996 году. В этот сборник вошли произведения разного жанра: повесть о потере этнических корней и разрушении национальной психологии «Человек без пуповины» («Пиц1 квачир инсан»), повесть-антиутопия «Счастливцы» («Бахтлубур»), психологическая повесть-исповедь «Дневник подвешенного» («Куьрсарнавайдан дафтар»), фантастическая повесть «Посланник Желтых Небес» («Хъипи цаварин илчи»), дорожный дневник-эссе «В Турции у братьев» («Туьркияда стхайрин кьилив»), рассказы и притчи и др.
Дорожные дневники «В Турции у братьев» о жизни и исторической судьбе лезгинской диаспоры в Турции (1992) открыли читателю много интересного и неизвестного из жизни турецких лезгин.

Таким образом, изучение творчества Ф. Нагиева и знакомство с его биографией позволяют делать выводы, что в дальнейшем многие жизненные переживания и события жизни отразились в произведениях писателя.
Художественная проза Ф.Нагиева стала значительным и уникальным явлением в дагестанской литературе. Среди писателей, пришедших в лезгинскую литературу в 1980-е годы, таких, как А.-Фатах Фатахов, М. Ведихов, А. Исмаилов, А. Кардаш, М. Садык, и др., стиль мышления Фейзудина Нагиева выделяется большой социальной зоркостью, глубиной видения и прочувствования проблем не только своего разделенного лезгинского народа, но и страны в целом (повести «Счастливцы», «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» и др.). Богатая творческая биография, многогранность увлечений и интересов писателя, глубина и широта миропонимания безусловно накладывают заметный отпечаток на его творчество. Художнику удается сочетать несочетаемые на первый взгляд вещи: быль с вымыслом, серьезность с доходящей до сарказма иронией, иронию с драматизмом и трагизмом, детскую наивную открытость с серьезной суровостью, фантастику с реальностью. Проза Ф.Нагиева глубоко философична, автор умело использует символы, обладающие глубинной семантикой.
Выводы по разделу 2.2.

В данном разделе работы требовалось изучить многогранность творческой личности – Ф. Нагиева. В ходе изучения сделаны следующие выводы:
1. Творческая многоплановость Ф. Нагиева связана с двумя гранями его мышления – техническим и гуманитарным, которые существенно обогащают творчество писателя и расширяют границы мировосприятия.
2. Творческая многогранность писателя выражается следующими направлениями:
– многогранностью литературного творчества: поэзия, проза, драматургия, публицистика, переводческая деятельность;
– наличием жанрового многообразия в художественной прозе: рассказ, повесть, иронический рассказ, фантастика, новелла и притча, детская проза и т.п.; 
– научной многогранностью на стыке разных научных направлений: литературоведения, лингвистики, теории литературы, истории литературы, философской герменевтики, текстологии, этнологии, палеографии и др.;
– многогранностью в общественной жизни, это – активное участие в деятельности общественных организаций, издание литературно-художественного журнала, создание авторских телевизионных передач, выступления по радио и телевидению по проблемам культуры, истории, языка, участие в работе «круглых столов», отечественных и международных форумов и др.
3. Многогранность интересов писателя безусловно влияет на его творчество и делает его интересным для читателя.

2.3. Тема родины и патриотизма. Соотношение национального и интернационального в прозе Ф. Нагиева

Тема родины и патриотизма пронизывает всё творчество Ф. Нагиева. Эта тема лейтмотивом проходит в его публицистике, драматургии, прозе, поэзии:
Къул гадарна гъурбатда хьай
Тахтуникай тахт жедай туш,
Халкь маса гуз, къазанмишай
Бахтуникай бахт жедай туш.
Поменяв родной очаг на трон,
На чужбине добра наживать невозможно.
И счастьем, заработанным, предавая свой народ,
Счастливым стать невозможно.


Подстрочный перевод (Жедайд туш – Не бывает). [Нагиев, 1994, с. 6].
Эта мысль отзывается и в прозе писателя. Герой повести «Дневник подвешенного» Хан Гадисов строит теорию превращения народов земли в единый унифицированный народ. Его убеждения строятся на нецелесообразности, даже экономической невыгодности существования на земле разных рас, языков, культур, религий: «Чтобы создавать для них письменность, сохранить их обычаи и национальные особенности, прилагать усилия, чтобы они и дальше продолжали существовать как отдельные народы, требуется расходовать фантастические денежные ресурсы. Земля может прокормить только определенное количество населения» [Нагиев, 1996, с. 10]. Но в контексте, в затекстовом пространстве писатель доносит до читателя свою мысль, которая прямо противоположна идеологеме растворения разных этносов в единую массу.
Главная тема произведения – предназначение человека, цель его жизни. Ф. Нагиев ставит перед читателями проблему: что важнее в жизни человека – родина, народ, язык или собственное благополучие? Для автора крайне важны проблемы взаимоотношений человека с человеком, человека с обществом и миром.
Для ответа на эти вопросы, автор ставит героя перед выбором, через который раскрывается внутренний мир героя. Желая стать «человеком мира», Ханмурад Гадисов скрывает свое этническое происхождение – меняет имя и фамилию. Теперь он Хуан Гадес. Без национальности, без родины. Став крупным ученым по национальному вопросу, он разрабатывает теорию перемалывания и превращения малочисленных народов сначала в элитную нацию каждой страны, а затем в единую нацию Земли. Оставив изменившую ему и нелюбимую жену, он переселяется из Москвы в Америку. Но конфликты в выборе элитной нации вынуждает его покинуть и Америку. С новой женой Роситой он переселяется на ее родину – в Гондурас.
С болью повествует писатель в повести «Человек без пуповины» плоды разделения единого лезгинского народа между двумя государствами – Россией и Азербайджаном. Встретившиеся в поезде в одном купе дагестанский лезгин и кубинский лезгин плохо понимают друг друга не только в языке, но и в обыденных вещах. У них разное миропонимание, разная психология. Они разные по отношению к жизни, к языку, культуре, к свободе…
«"Не обвиняй, брат… Так сложились обстоятельства… Но и мы лезгины. Где бы не оказались, где бы не жили, как бы не разговаривали…", – сказал, прощаясь, кубинский лезгин. "Добрый мужик…", – подумал о нем Урди» [Нагиев, 1996, с. 100].
Любить мир невозможно без любви к своей родине, земле, языку. Интернациональное постигается через национальное – таков авторский принцип понимания мира и духовный императив писателя. Но национальное в человеке формирует этнокультурная среда. Она же наделяет человека культурным иммунитетом, без которого человек перестает быть представителем своего этноса. Под культурным иммунитетом писатель имеет в виду взращиваемую человеком в самом себе внутреннюю культуру: культуру поведения, речи, мысли, мировосприятия, внутренних устремлений и внешнего воплощения целей.
Питательная среда культурного иммунитета, ее корни находятся в недрах народных традиций, ритуалов, обычаев. Все это закладывается в человеке с молоком матери на генном уровне и живет в нас до последнего дыхания. Но без постоянной подпитки и усовершенствования культурный иммунитет обрастает внешними негативными наслоениями, слабеет и исчезает. Нравственные начала культурного иммунитета человек обретает в семье. И если человек вырастает в условиях бездуховности, то после этот недостаток невозможно восполнить никаким воспитанием и образованием.
Герой повести «Дневник подвешенного» Хан Гадисов (Хуан Гадес), видимо, вырос в подобной атмосфере: отсутствие культурного иммунитета привело этого отрицательного героя к жизненной трагедии.
Следует отметить, что нравственно-эстетические взгляды положительных героев прозы Ф. Нагиева (да и всего его творчества) в отношении к таким извечным категориям, как народ, родина, язык, культура, близки к взглядам героев Чингиза Айтматова. В интервью с писателем Султаном Раевым в 2004 году народный писатель Кыргызстана Чингиз Айтматов сказал: «…природа человека такова, что сначала он задумывается о земле, где родился, народе, стране, и только потом думает об остальном мире…» [Раев. URL: https://rus.azattyk.org].
Говоря о творчестве Ф. Нагиева, Адалло особо подчеркивает тему патриотизма в его творчестве: «Так повелось, что власть благоволит лишь тем, кто служит ей, а не тем, кто служит народу. Сколько я знаю Фейзудина, вокруг него всегда возникает круг интеллектуалов. А область его интересов – литература, живопись, философия – весьма широк. И именно эта широта интересов делает интересной и его поэзию. Патриот своего народа Фейзудин одним из первых открыто писал о "разделении народа мечом реки Самур". Его стихи пронизаны болью за судьбу своего народа, его языка и культуры» [Адалло // Новое Дело. №13, 1997].
Патриотизм в произведениях Ф. Нагиева неотделим от интернационализма. «Творчество Фейзудина многопланово и оптимистично. Главное, что импонирует в его стихах, это честность. Читаешь и веришь: автор и в жизни таков: неподкупный, мужественный, верный мужскому слову. «Если ты поэт, у поэта должна болеть душа», «все дороги к добру и злу лежит через сердце поэта». Рядом с нами на братской чеченской земле шла жестокая война. Но многие ли из поэтов откликнулись на боль соседей? Где были глаза, умеющие видеть, уши, умеющие слышать, души, умеющие страдать?
"О Россия! Хватит зла, хватит насилия!", – пишет Фейзудин в стихотворении "Что же с Кавказом моим стало?" (1995 год) в книге "В поисках Алпана". Это ли не гражданский смелый поступок! Конечно же, поэзия, литература не дают готовых рецептов, как бороться со злом. Но если есть те, кто ставит вопросы, то есть и те, кому эти вопросы решать», – пишет Адалло [Там же].
Свою заметку о поэзии Ф. Нагиева Адалло завершает строками из его стихов: «Мы недостойны тебя, о боже! Хоть бы помыслы наши были высоки. О, если б сердце каждого святым Кораном стало...» [Там же].

Отношение авторитарной власти к правам человека и правам народов выпукло показано в повести-антиутопии Ф. Нагиева «Счастливцы». Лишенные всяческих человеческих прав и человеческого звания люди свыклись со своим рабским положением и считают себя счастливыми. Они гордятся своим зависимым положением покоренного (ласа) и как жизнью дорожат личным знаком ласства (покорности) – нашейным ярмом.
В царстве покорившихся (ласов) в диковинку честь, совесть, достоинство, человеческая гордость, человеческие радости, даже прямохождение. Услышав от попавшего в страну ласов Мазана, что он умеет читать и писать, сочинять стихи, петь песни, царь Бакуршарр и культовый служитель Йасей приходят в негодование: «Читать и писать, песни петь нельзя! Да убережет бог Албес от подобных!» [Нагиев, 1996, с. 26].

Обладающий мощным эмоциональным воздействием голос писателя – его художественное слово способно будоражить чувства читателя, побуждать к глубоким размышлениям, ибо слова эти искренни и рождены способным к сопереживанию сердцем. Ф. Нагиев говорит с народом искренне, сокровенными чаяниями и мечтами самого народа. Язык произведений писателя – плоть от плоти язык его народа. И потому он понятен народу, его творчество знают и любят в народе. Произведения поэта часто передаются по радио и телевидению, они на устах людей, читаются и цитируются. Творческие вечера поэта проходят при полных аншлагах. Песни на его стихи поют на концертах, фестивалях, свадьбах и иных празднествах. Это свидетельствует не только об огромной любви народа к своему писателю, но и о том, что писатель нашел искреннее и правдивое слово для разговора со своим народом.

В прозе Фейзудина Нагиева, как и во всем его творчестве, на первое место выпукло выходят проблемы, связанные с жизнью народа, историей, духовной и материальной культурой, социальными вопросами и языком.
Автор показывает непосредственную связь между ослаблением семейно-родственных связей и традиций, разрушением и исчезновением этнокультурной среды. Высылка групп, отдельных представителей народа и целых народов, переселение народов с одного региона в другой, горцев с гор на равнины, массовые миграции привели к изменениям привычной этнокультурной среды обитания, исчезновению тысячелетних традиций и устоев, исчезновению материальной и духовной культуры, языка, изменению этнопсихологии народов, даже к падению нравов.
Народные, национальные проблемы, поднимаемые писателем в своем творчестве, переходят из одного жанра в другой: в публицистику, поэзию, прозу:
Эминалай инихъди чахъ ама вуч,
Чагъ ят1ани къе чи девир виневаз?
Шумуд хуьрер диб хкатна хьана пуч,
Тарихдин муг к1ватна вахтун гелеваз.
(Эминалай инихъди чахъ ама вуч? – От Эмина по сей день что сберегли? – 1982) [Нагиев, 1989, с. 21-22].
Что сберегли в достатке и без лени
Мы со времени Эмина посейчас?
Остыли очаги пустых селений,
Как взоры предков, укоряя нас.
(Что сберегли в достатке и без лени?.. Перевёл Петр Родин) [Нагиев, 2014, с.50-51].
Беспокойство писателя о том, что «остыли очаги пустых селений» отдается и в повести «Человек без пуповины». Через душевные переживания главного героя Урди писатель передает свою тревогу за разрушающиеся горные сёла, за потерю этнической и культурной среды горцев, за утрату народных обычаев и традиционной этнической культуры, языка.
Вернувшись через многие годы в покинутое всеми горное село, Урди встречает здесь запустение и разруху. Он даже не предполагал, что увидит настолько страшную картину. Даже когда здесь еще жили последние жители, взбунтовавшие против переселения старики, село казалось живым, даже пустые дома казались наполненными жизнью. Урди счастливый ходил по этим улочкам со своей любимой Тазагюл. И мельница у реки вначале дороги в село была тогда цела. Но сегодня здесь нет жизни. Дома все разрушены, и село потеряло свой гордый облик. «Глядя на всё это, Урди сам почему-то стеснялся. Он чувствовал себя виноватым. Разве есть чувства тяжелее, чем самообвинение? От других можно и убежать. Но куда убежать от себя?! Но почему ты чувствуешь свою вину? Отчего сторонишься людей? Ограбил ли кого? Убил ли кого?  Может ты, незаметно для себя, превратился в сказочную птицу Сунк?..» [Нагиев, 1996, с. 99].
Даже в отрицательном персонаже Хане Гадисове, отказавшемся от своих родовых корней, языка, нации, родины и изменивший имя на Хуана Гадеса, в предсмертные дни просыпаются патриотические чувства. Блудный сын вспоминает о своем народе, о своих корнях и жалеет о бесцельно погубленных годах во имя эфемерной, антигуманной идеи – стирания языков и «перемалывания» разных наций в единый общемировой народ. «Обидно, что вся жизнь потрачена на эту идею космополитизма. Всю жизнь посвятил на то, чтобы лишить народы этнической памяти. Чтобы из разных народов с разными языками и культурами сделать один народ с одним языком и новой культурой.
Народы, люди, чьим судьбам навредила моя концепция, простите ли вы меня?» – пишет Хуан Гадес в своем дневнике. [Нагиев, 1996, с. 19, Дневник подвешенного].

Мотивы утраты этнической среды, мотивы беды от надвигающегося глобализма звучат и в многочисленных статьях писателя.
В творчестве Ф. Нагиева – в прозе («Человек без пуповины»), в драматургии («Куруш», историческая поэма) в публицистике, в поэзии, сквозной линией проходит тема возрождения гор:
Заз к1анда ажеб куьн, зи дагълух хуьрер,
Чархарик кк1анвай, вирт1ед рекъер хьиз.
Заз к1анда еридиз хкизвай рекьер,
Вац1арни, вервец1 тир виняй къванер гъиз.
Заз к1анда ажеб куьн, зи дагълу хуьрер.
Заз к1андач куьнуьяр, ч1ижеркай магьрум.
Ц1ур ягъиз, ишелдив дугунихъ гуз рум,
Ци даим тухузва бубайрин къванер...
(Заз к1анда ажеб куьн, зи дагълух хуьрер…) [Нагиев, 1989, с. 26-27].

Я люблю вас, мои горные аулы,
Что словно медовые соты к скалам прилепились.
Люблю тропинки, возвращающие к истокам,
И буйство рек, что катают камни с гор в долины.
Я люблю вас, мои горные аулы,
Но не люблю ульи, лишенные пчел.
Когда с воем и плачем толкая, на равнины
Воды уносят камни с могил…

Эта боль откликается и в прозе, в повести «Человек без пуповины». Автор раскрывает для читателя мысли своего главного героя Урди о истосковавшейся по человеческим рукам земле, о покинутых людьми оглохших аулах, о разрушающихся от тоски домах: «Но земля не теряет надежды. Она еще верит в нас. Она не верит, что мы можем ее забыть и предать. Может, многие после того, как насытятся чужбиной, устав гнаться за птицей счастья Хумаюном, вспомнят о своей земле и вернутся на родину? На землю, которая никогда их не предавала, а кормила и защищала как мать. Может, вернутся на землю, которая, словно старая мать, денно и нощно вглядывается в растворяющиеся у перевала тропы.
Да, повернутся люди к своим истокам. Вернутся на свои когда-то брошенные земли…
Но всё год от года предается разрушению. Всё разрушается и зарастает травой… Разрушаются сёла… Рушатся дома… Распадаются семьи… Всё исчезает и забывается. Традиции. Память. Добро и благодать...» [Нагиев, 1996, с. 70].
Тема возвращения к своим истокам не раз повторяется в статьях и стихах Ф. Нагиева:
Чи бинейрихъ элкъведа чун,
Чк1анвайбур, патаравай.
Са йугъ къведа – хкведа чун
Лезгистандиз ракъар авай. Мы к истокам своим обратимся
Все, кто разбросаны по чужбинам.
День придет – и мы возвратимся
В Лезгистан солнцем озарённый.
 (Лезгистандиз ракъар авай – В Лезгистан, солнцем озарённый. – 1994) [Нагиев, 2009, с. 447-448].
Особенно волнует писателя утрата родного языка. В век глобализации, когда в мире ежегодно вымирают сотни языков, позиции родных языков в полиэтническом обществе многонациональной республики становятся наиболее уязвимыми. Поэтому о проблемах сохранения родного языка писатель громогласно говорит во всем своем творчестве.
Это качество писателя отмечает Народный поэт Дагестана Магомед Атабаев в рецензии на книгу стихов Ф. Нагиева «В поисках Алпана» за 1995 год: «Сколько стихов сложено о родном языке! Сколько мастеров воспевали достоинства родного языка! Есть (о языке) и у Фейзудина: «Неужели… Неужели… язык мой отомрет, народ мой уйдет… Неужели речь родная на устах наших остынет…Нет, нет! Язык мой, ты не погибнешь, покуда жив народ. Покуда над колыбелью песня не умолкнет». – Не знаю, как у многих поэтов, воспевающих родные языки, обстоят дела с языком в семьях. Понимают ли дети, о чем пишут их родители? Но знаю, что в семье Фейзудина родной язык находится в своей стихии. Помню, как его пятилетний сын Эмин читал отцовские стихи на его творческом вечере» [Атабаев, 1997].
По отношению к языку взгляды лезгинского писателя близки с взглядами Чингиза Айтматова, который отождествлял язык с нацией: «Разговор о языке это, в первую очередь, разговор о нации. Какой бы ни была нация, язык сохранит ее бессмертие. Киргизский язык воспринимается как нечто впитываемое ребенком с молоком матери. Предательство по отношению к языку должно рассматриваться как предательство по отношению к нации» [Раев, 2004].
В уста своего героя Урди автор вкладывает слова, которые важны для автора и должны дойти до каждого читателя: «Халкь квадарун паталди ам терг авун чарасуз туш. Халкь вич сагъ амазни квахьда. Ч1ал квахьайла. Милли кьат1унар, милли къанажагь квахьайла». «Для того чтобы стереть народ с лица земли, не обязательно уничтожить его физически. Народ может исчезнуть и оставаясь физически целым. Когда исчезнет язык, когда изменится этническое мышление, когда исчезнут добрые традиции и духовная память» («Человек без пуповины»). [Нагиев, 1996, с. 51].
В этих главных словах, перекликающихся с мыслями Ч. Айтматова, на наш взгляд, заключается идейное содержание всего творчества Ф. Нагиева. И эта мысль в разных формах и вариациях повторяется в его творчестве:
Са вахт къведа – дегиш жеда,
Белки, халкьар, миллетар.
Чун са ч1алахъ вердиш жеда,
Квахьда милли хесетар.
Гъейриди чаз жеда панагь,
Чи руьгьни чав гумукьдач...
А ч1авуз зун, шукураллагь,
Бахтсуз чилел амукьдач.
И будет день, наверняка,
Настанет власть империй.
Словам чужого языка
Традиции мы вверим.
И царь нам будет, кто жесток,
И дух наш будет смирен.
И в этот день, о, дай мне бог,
Не жить в подлунном мире.

 (Са вахт къведа – дегиш жеда – Время придет – изменится всё. – 1985; перевод Михаила Крылова. [Нагиев, 1989, с. 13; он же, 2014, с. 27].
С утраты языка начинается необратимый процесс деэтнизации народа, утрата его этнического мышления, культурно-исторических корней, морально-нравственных ценностей. Если в «Человеке без пуповины» Урди вовремя опоминается и старается восстановить семейно-родовые и национально-общественные связи, то в рассказе «Старый друг» социально опустившийся Киленж и его односельчанин писатель Бахил Херде уже потеряли горскую мораль. А Хан Гадисов, ставший Хуаном Гадесом, вообще порвал со своими корнями, что трагически отразилось на его судьбе: даже родная земля отказывается принять тело предавшего ее сына.
Выводы по разделу 2.3.
В данном разделе исследования требовалось раскрыть тему родины и патриотизма, а также изучить соотношение национального и интернационального компонентов в прозе Ф. Нагиева.
В ходе исследования пришли к следующим выводам:
1. Тема родины и патриотизма пронизывает всё творчество Ф. Нагиева. Она лейтмотивом проходит в публицистике, драматургии, поэзии и прозе писателя. К примеру, в повести «Дневник подвешенного» показана трагическая судьба отказавшегося от своей родины и этнических корней Хана Гадисова – Хуана Гадеса, который разработал теорию ассимиляции народов земли и превращения их в единый унифицированный народ. Убеждения этого специалиста по национальным проблемам строятся на нецелесообразности и экономической невыгодности существования на земле многих рас, языков, культур и религий.
2. С болью говорит писатель в повести «Человек без пуповины» о трагических результатах разделения единого лезгинского народа между двумя государствами – Россией и Азербайджаном. На примере разговора между азербайджанским и дагестанским лезгинами писатель показывает отчуждение нравов и языка, разрушение этнической культуры и самосознания.  «Без любви к своей родине, земле, языку, культуре любить мир невозможно», – убеждает писатель.
3. Отмечено, что нравственно-эстетические взгляды положительных героев прозы Ф. Нагиева в отношении к извечным категориям – народ, родина, язык, культура –  близки к взглядам героев Чингиза Айтматова. У Айтматова: «…природа человека такова, что сначала он задумывается о земле, где родился, народе, стране, и только потом думает об остальном мире…».
4. Отношение авторитарной власти к правам человека и правам народов показано в первой в дагестанской литературе повести-антиутопии Ф. Нагиева «Счастливцы». Лишенные всяческих человеческих прав и человеческого звания люди свыклись со своим рабским положением и считают себя счастливыми. Они гордятся своим зависимым положением покоренного (ласа) и, как жизнью, дорожат личным знаком ласства (покорности) – нашейным хомутом.


2.4. Автор и его герой. Поиск нравственно-эстетического идеала.

Проблема автора в публицистическом жанре является одной из важнейших, ибо нигде так явно, как в публицистике, не отражается «образ автора» – его опыт, интеллект, мировоззрение, его характер и эмоциональность. Публицистическое произведение всегда носит субъективно-личностный, исповедальный характер. В публицистике автор больше стремится к объективности информации.
В художественной же прозе, в отличие от публицистической, соотношение автора и его героя другое. Здесь образ героя меньше связан с образом автора.
В теоретических положениях и взглядах на «проблему автора», на вопросы об «авторской позиции» нас интересовала внутренние связи понятий «автор» и «герой» в прозе Ф. Нагиева. В повести «Человек без пуповины» образ автора-творца совпадает с внутритекстовым повествователем, и главный герой Урди эстетически, духовно близок автору-творцу. Автор ставит Урди в различные ситуации, что позволяет ему всесторонне обрисовать героя.
В повести «Дневник подвешенного» действуют два повествователя: первый – корреспондент газеты; второй – Хан Гадисов (Хуан Гадес), одновременно являющийся и автором своего дневника. А автор-творец стоит вне текста. Он напрямую не дает оценку действиям своих героев, а описывает их. Читатель сам, через свое миропонимание, анализирует и воспринимает роль героев в событиях.   
В повести-антиутопии «Счастливцы» автор-творец также воспринимается, как некий режиссер, вне текста. Его образ складывается после прочтения произведения в целом. Читатель улавливает органичную эстетическую связь автора-творца с главным персонажем Мазаном.
Во всем своем многогранном творчестве, как и в жизни, у Ф. Нагиева ясная и четкая гражданская позиция. Неслучайно основные персонажи его произведений – социально активные личности.
В творчестве Ф. Нагиева мы находим особую духовно-нравственную связь автора и положительного героя, наделенного близкими автору качествами – гражданственностью, патриотизмом, гуманизмом. Писатель создает своих положительных героев больше такими, какими он хочет их видеть.
Вектор творчества Ф. Нагиева направлен на воспитание нравственности в человеке, взращивание любви к земле, родине, языку, культуре, усовершенствование личности в морально-нравственном и добротворческом направлении, постоянный поиск нравственно-эстетического идеала.  Этот поиск и делает прозу Ф. Нагиева интересной и актуальной.
«Образ автора» и «образ положительного героя» в творчестве Ф. Нагиева находятся в особой взаимосвязи в контексте духовно-нравственных и эстетических ценностей. Положительный герой прозы Ф. Нагиева наделен высокой гражданственностью и патриотизмом, человеколюбием и состраданием к чужой боли.
В этом сопоставлении и сравнении «автор» – «положительный герой» важной и отличительной особенностью творчества писателя является то, что между описываемыми в произведениях моральными-нравственными ценностями и жизненной позицией самого автора, каждодневными его поступками расхождений нет.
Даже в своих иронических рассказах, высмеивая человеческие пороки, Ф. Нагиев наделяет своих героев (наивной простотой природной прямолинейностью, словно желая перенести их с берега негатива на берег позитива жизни. 
Проблема автора, являющаяся одной из центральных в литературоведении, и вопросы об авторской позиции в современном литературоведении исследованы недостаточно. В объяснении понятий «автор», «образ автора», «Я» в художественном тексте существуют разные мнения, и учеными разработаны и используются различные термины: «автор-творец» (М. М. Бахтин), «образ автора» (В. В. Виноградов), «автор-повествователь» (И. Б. Роднянская), автор как «внутритекстовое явление» («концепированный автор») Б. О. Корман, «голос автора» (В. В. Кожинов) и другие. За каждым отдельным мнением стоят соответствующие научные исследования, отстаивающие авторские позиции.
В отношении понятия «образ автора» В.В.  Виноградов выделяет две грани: одна связана с понятием стиля, другая – с субъективной сферой повествования. Ученый представляет образ автора и повествовательный стиль, как взаимно обуславливающие категории.
В произведениях Фейзудина Нагиева мы сталкиваемся с различными ролями реального автора: в одних произведениях мы видим образ автора-творца и внутритекстового автора («Человек без пуповины» и др.), в других – повествователя и второго автора («Дневник подвешенного»).
Доверяя повествование вымышленному рассказчику – корреспонденту газеты (в «Дневнике подвешенного»), главному герою Урди (в повести «Человек без пуповины») образ автора определяется стилевой, языковой «маской», «личиной», которую сознательно использует автор (мысль В.В. Виноградова).
Кроме того, образ автора закладывает начало и формирует весь стиль произведения. В каждом из случаев выбор стиля автором будет зависеть от жанра, идеи и художественного содержания произведения. К примеру, в повести–антиутопии «Счастливцы» выбран архаичность во времени и действе, в образах и языке, в рассказах «Старый друг» и «В опере» наблюдаем сатирический стилевой подход, в повести «Человек без пуповины» использован реалистический стиль, для фантастической повести «Посланник Желтых Небес» применен особый, необычный стиль изображения времени и пространства, высокий слог языка с использованием новой научной терминологии.
Часто в художественном творчестве исследователи ищут прямую связь между образом художника и образом его литературного героя. В «Словаре литературоведческих терминов» дается следующее определение: «Повествователь, образ повествователя, образ автора – носитель авторской (то есть не связанной с речью какого-либо персонажа) речи в прозаическом произведении» [Словарь лит. терминов, 1974, с. 248]. Именно такому повествователю (персонажу, который представлен в произведении как писатель, но при этом он сохраняет особенности своей речи, своих мыслей) поручает автор в своей повести «Дневник подвешенного». Повесть начинается с повествования корреспондента газеты, отправляющегося по служебной командировке в далекое горное село: «Как-то редактор нашей газеты, вызвал меня к себе и дал поручение: «О таком-то горном селе нужно написать статью. «Народ, живущий там», – сказал редактор, – придерживается диковинных традиций. Понаблюдай за их обычаями, житьем-бытьем, постарайся вникнуть в их жизнь и напиши. Уверен, с твоим интересом к этнографии, такая задача тебе по плечу» [Нагиев, 1996, с. 9].
Если в сюжетно-композиционном построении участвует сам автор, то герой-рассказчик (в «Счастливцах» – это Мазан, в «Дневнике подвешенного» – Хуан Гадес) вместе с автором участвует в словесном творчестве. Этот акт творчества возвышает героя-рассказчика над остальными персонажами произведения.
В «Дневнике подвешенного» действует и второй план движения сюжета, когда первый повествователь как бы исчезает, передав роль повествователя другому персонажу. Речь идет о дневнике Хана Гадисова, где уже повествователем выступает сам автор дневника: «У меня нет друга, и мне не с кем поделиться мыслями. Не могу откровенничать даже с женой. Но мне необходимо открыть свою душу кому-нибудь. Иначе чувствую, что лопну. Вот какая тоска-пучина обуревает меня временами. Поэтому я стал записывать свои раздумья в дневнике. Чтобы никто не мог разбираться в написанном, приучил себя писать левой рукой справа налево, зеркально по методу Леонардо. Пишу лишь для того, чтобы облегчить груз своих мыслей. Но это настолько личное и сокровенное, что не хочется, чтобы мои мысли стали известны другим» [Там же, с. 14].
В «Дневнике подвешенного» мы видим явное отличие автора от повествователя № 1 – корреспондента газеты и автора № 2 – Хана Гадисова – автора дневника. В своем личном дневнике Хан Гадисов выступает в трех лицах: как автор дневника, как повествователь и персонаж событий. При этом реальным автором самой повести остается Ф. Нагиев, который не разделяет взгляды своих персонажей, и которого никак невозможно отождествлять ни с повествователем, ни с автором дневника – автором строго определенного периода в повести.
М. Бахтин указывает на неверную в литературоведении тенденцию к отождествлению автора-творца с «автором – человеком определенного времени, определенной биографии и определенного мировоззрения. При этом «образ автора» почти сливается с образом реального человека» [Бахтин, 1975, с.203].
Для читателя при общении с произведением автор представляет большим авторитетом, чем его герой. Герой возникает в воображении автора, его образ и действия находятся в зависимости от автора. Автор, по мнению исследователя, «...знает и видит больше не только в том направлении, в котором смотрит и видит герой, а в ином, принципиально самому герою недоступном» [Бахтин, 1986, с. 17].
В повестях «Дневник подвешенного», «Человек без пуповины» Ф.Р. Нагиев выступает как «внежизненно активный» автор, умеющий оценить себя глазами другого и найти подход к жизни извне. Как автор, Ф. Нагиев остается «на границе создаваемого им мира как активный творец его, ибо вторжение его в этот мир разрушает его эстетическую устойчивость» [Там же, с. 176].
Что касается образа автора, который откладывается в сознании читателя после прочтения повести «Счастливцы», согласно Бахтину, это уже не автор-творец, ибо творец «должен быть прежде всего понят из события произведения...» [Там же., с. 190]. С автором-творцом органично соединяются представления о творческом процессе рождения и созидания текста.
Автору-творцу принадлежит замысел сочинения (независимо от того, откуда он его почерпнул), он проходит через все этапы его осуществления, вплоть до создания более или менее состоявшегося, завершенного текста.
 В повести «Счастливцы» автор-творец идейно близок к герою-персонажу Мазану. Автор-творец живет и действует во всех событиях произведения, и, как автор-творец, он ведет читателя по всему действу произведения. Образ автора-творца складывается по завершении художественного текста в целом. Для читателя автор становится воплощением творческих принципов, с помощью которых автору удалось создать единое целостное произведение.
Личностное определение автора, его индивидуализация как человека, по М.Бахтину, «есть вторичный творческий акт читателя, критика, историка, независимый от автора как активного принципа видения, – акт, делающий его самого пассивным» [Там же, с. 191].
Такое же отношение к образу автора мы встречаем у В.В. Виноградова, который сравнивает автора с образом актера «в творимом им сценическом образе» [Виноградов, 1971, с. 118]. «Образ автора», по мнению В. В. Виноградова, может проявляться в глубинах композиционного целого художественного произведения. «За художником всегда признавалось широкое право перевоплощения и видоизменения действительности.  В литературном маскараде писатель может свободно, на протяжении одного художественного произведения, менять стилистические и образно-характеристические лики или маски. Для этого ему нужно лишь большое и разнородное речевое хозяйство»  [Там же, с. 128].
«Концепированный автор», как «внутритекстовое явление» (Б. Корман), пронизывает собой, своим мироотношением весь художественный текст. В повести «Человек без пуповины» автор представляется как «внутритекстовое явление», иначе говоря, «концепированный автор», воплощается при помощи «соотнесенности всех отрывков текста, образующих данное произведение, с субъектами речи – теми, кому приписан текст (формально-субъектная организация), и субъектами сознания – теми, чье сознание выражено в тексте (содержательно-субъектная организация)» [Корман, 1992, с. 120].
 «Образ автора», неотступно следуя за мыслью писателя (поэта) и развитием сюжета, вносит некоторый субъективизм в создаваемые им образы и характеры. Этот авторский субъективизм, являясь определяющей основой своеобразия литературно-художественного творчества, всегда будет так или иначе влиять на особенности раскрытия идеи, лепку характеров героев, стиль, язык произведения. «Язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения, – писал М. М. Бахтин. – И здесь нужна совершенно особая, не обусловленная целями говорящего сознания, установка, чтобы абстрактно отделить язык от его идеологического или жизненного наполнения» [Бахтин, 2000, с. 406].
«Автор в его внутритекстовом бытии в свою очередь рассматривается в широком и в более конкретном, частном значениях. В широком значении автор выступает как устроитель, воплотитель и выразитель эмоционально-смысловой целостности, единства данного художественного текста, как автор-творец. В сакральном смысле принято говорить о живом присутствии автора в самом творении...» [Прозоров, с. 8 // Чернец, 1997]
Читателя, исследователя всегда интересовал вопрос взаимосвязи между автором и его героем. В данном контексте нас интересует связь понятий «автор» и «герой» в прозе Ф. Нагиева, где поиск «положительного героя», воплощающего нравственные идеалы автора, становится актуальной. Часто таким героем становится «образ автора», который рассуждает, оценивает героев с позиций национального нравственного кодекса.
Парадигма «положительного героя» действует в границах образа автора, зачастую передвигая эти зависящие от мысли автора и сюжета границы. Положительный герой прозы Ф. Нагиева гражданин в самом высоком смысле этого слова, гуманист и патриот. Мировоззренческий императив (нравственное предписание) писателя, что «интернациональное можно постичь только через национальное, через познание этнической истории, культуры, традиций, языка», в его произведениях выражается через образы и поступки героев.
Согласно М. М. Бахтину, автор – это творческая энергия, которая реализуется в художественном произведении, а авторская позиция, скорее, есть мировоззрение автора-творца – «носителя акта художественного видения и творчества в событии бытия...» [Там же, с. 174]. В этом случае «автор-творец» и «реальный автор» не могут быть отождествлены. Как важную составляющую, М. Бахтин отмечает неразрывную связь героя и автора как участников «эстетического события»: «герой, автор-зритель – вот основные живые моменты, участники события произведения, только они одни могут быть ответственными, и только они одни могут придать ему событийное единство...» [Там же, с. 175].
Безусловно, автор нередко наделяет своего положительного героя теми чертами, которыми обладает сам, или которые ему импонируют. Может статься, читая то или иное произведение, читатель ловит себя на мысли, что главный герой имеет некоторые схожие черты характера с автором. Близкая в некоторой степени параллель образов встречается и в прозе Ф. Нагиева.
Такой типаж, являясь носителем положительных качеств, которыми его наделил автор и которые считаются ценными в народе, приближается к народному общественно-эстетическому идеалу. Такой герой яснее видит боль и проблемы народа, острее реагирует на его беды, самоотверженно встает на его защиту. То есть положительный герой, наделенный чертами, о которых мечтает народ, превращается в народного заступника. В чертах некоторых героев читатель улавливает сходство с обликом самого автора.
В.И. Шульженко рассматривает «авторскую» проблему как пример дезинтеграции. «Авторская» проблема, по мнению исследователя, «порождена в большинстве случаев очень ограниченными возможностями изучения творчества писателя на фоне его жизни» [Шульженко, 2001, с. 47].
Исследователь считает крайне трудным делом «в духе лучших традиций культурно-исторической школы воспользоваться биографизмом, чтобы из него вывести своеобразный историзм, соотнести произведение и его автора, а через него и характерологические признаки эпохи» [Там же].
Тем более недопустимым представляется для В. Шульженко «обращение к «психологическому» методу, который ставит во главу угла тщательное изучение биографии писателя в аспекте психологии. Кроме того, увлечение многих писателей авангардистскими и неотрадиционалистскими концепциями, отрицающими нередко само понятие «образ автора» или намеренно моделирующими ложное о нем представление в произведении, поставило под сомнение саму возможность исследования этой проблемы в биографическом аспекте» [Там же].
Но, на наш взгляд, полностью нельзя исключить влияние биографии автора, образа автора на его творчество, как и более полное изучение и понимание творчества через творческую биографию автора. Всякое творчество – плод умственных, физических, душевных переживаний мастера. Поэтому творчество нельзя рассматривать отдельно от состояния души его автора, в отрыве от наиболее значимых биографических фактов и событий.
Художественная проза выражает не только реальные факты биографии, чувства, эмоции и переживания автора, но и требует умения типизировать существенное. Понятие типического героя дает целостное представление о творческом диапазоне писателя, о типе героя, который живет в его представлении.
Проблема духовно-нравственного преображения человека, поднятая в «Дневнике подвешенного» (1980 г.), была важна во все времена. Она важна и сейчас, когда в охваченном глобализмом мире духовные ценности, человеческая жизнь теряют цену. Подобные Хуану Гадесу ищут для себя место где лучше. «Где человеку хорошо, там у него и родина. Счастлив тот, кто не связан с какой-либо местностью, называемой родиной. Во-первых, он свободен. Во-вторых, что бы ни происходило в местности, называемой родиной, у него об этом не будет болеть сердце. Пусть происходит, что происходит. А ты живешь сам по себе, ты имеешь профессию, обеспечен работой, не испытываешь недостатка в деньгах. Что еще надо человеку?» [Нагиев, 1996, с. 13].
Вот как главный герой понимает цель сотворения человека Богом: «С какой целью сотворен человек? Чтобы породить нескольких себе подобных? Посадить дерево? Построить дом? Принести пользу своему народу? Нет же, нет! Все это просто пустые слова. Те, кто написал на своих знаменах эти слова, сами в них не верили, не поверят в них и потомки. Прикрываясь ими, многие правят жизнью по своему усмотрению. Жизнь подобна громадному столу, уставленному яствами. Каждый, появившись на свет, должен брать с этого стола то, что ему нравится. И нельзя медлить, жизнь быстротечна. И нельзя сплоховать, иначе другой заберет то, что положено тебе. И надо иметь хорошие клыки для самозащиты» [Там же, с. 14].
В рассказах, как и во всей прозе, Ф. Нагиев рисует образы тружеников, их отношение к исторической памяти, к языку и культуре, к вечным категориям – любви, дружбе, правде.
Малые формы рассказа – притчи носят дидактическую, назидательно-воспитательную нагрузку. А детская проза Фейзудина Нагиева, заключающая в себе особенный воспитательный потенциал, служит духовно-нравственной воспитательной базой для подрастающего поколения. Произведения Ф. Нагиева для детей воспитывают подрастающее поколение в духе дружбы и взаимопомощи, уважения к старшим и младшим, к женщинам и старикам. Они учат детей уважать труд, любить свою землю, историю и культуру, традиции и язык, дорожить горской честью и честью рода. Автор как бы создает типическую нравственную шкалу воспитания детей в духе качеств, которые он видит в своих положительных героях, и прививает им их (малыш в «Легенде о последнем подснежнике», Урди в рассказе «Аслан буба» и др.).
В повестях «Человек без пуповины» и «Дневник подвешенного» красной нитью проходит призыв – не терять своих корней, следовать заветам предков, сохранить язык, защитить землю. Вслед за Чингизом Айтматовым автор словно убеждает, что потеря земли и языка, духовных и этнических корней порождает «подвешенных», не определившихся в жизни и не обретших духовной основы людей, «иванов, не помнящих родства», потерявших свою «пуповину», ласов-«счастливцев», лишенных воли и достоинств. Образ нагиевского ласа (“покорившегося”) перекликается с образом айтматовского манкурта.
Анализ произведений Ф. Нагиева показывает, что в своем творчестве писатель шаг за шагом создает высоконравственный эстетический образ героя, близкий его собственным духовным ценностям.
По произведениям Ф. Нагиева складывается следующий портрет положительного героя:
1) он – патриот: любит свою землю, родину, язык и культуру;
2) заботится о сохранении материальной и духовной культуры для потомков;
3) тревожится за нравственное и образовательное воспитание подрастающего поколения;
4) руководствуется идеей овладения общечеловеческой культурой через национальную культуру путем симбиоза их лучших качеств; уверен в постижении интернационального и общечеловеческого через понимание национального;
5) сострадателен и справедлив, честен и правдив, прямолинеен и неподкупен.
На людях с такими чертами характера, по мнению автора, и держится земля. Это труженики и созидатели. Они рожают детей, сажают сады, строят дома, творят и умножают добро на земле. Таких героев мы видим в образах Аслан-бубы, Рамаз-бубы, дяди Клыча из детских рассказов, Малыша из рассказа «Последний подснежник» и бабушки с внучкой из рассказа «Память», Урди и Аслана из повести «Человек без пуповины», Мазана из повести-антиутопии «Счастливцы», профессора Алема Нуака из фантастической повести «Посланник Желтых Небес» и других.
В то же время автору чужды ограниченные и чванливые, живущие лишь для себя, строящие из себя интеллигентов люди, как Карабег и толстый краснолицый интеллигент из рассказа «В опере», Бахил и его односельчанин Киленж из рассказа «Старый друг», Хуан Гадес из повести «Дневник подвешенного», отдельные герои – ласы из повести-антиутопии «Счастливцы» и другие. Автор обнажает и высмеивает показуху, слепое следование моде, бескультурье. Темные стороны характера у таких людей проявляются особенно ярко, когда они оказываются в непривычных для себя ситуациях.
Таким образом, некоторый авторский субъективизм проявляется и в произведении: то есть неявное отражение образа творца в его творении имеет место.
Б.О. Корман отмечает наличие тройного употребления термина «автор»: «Прежде всего оно означает писателя – реально существовавшего человека. В других случаях оно обозначает некую концепцию, некий взгляд на действительность, выражением которого является все произведение. Наконец, это слово употребляется для обозначения некоторых явлений, характерных для отдельных жанров и родов» [Корман, 1971, с. 199].
Но большинство ученых разделяют автора в первом («писатель» – «реальный» или «биографический») и втором значении.
Это, пользуясь другой терминологией, автор как эстетическая категория, или образ автора. Также в большинстве литературоведческих работах пользуются кожиновским термином «голос автора», считая такое определение более правомерным и определенным, чем «образ автора».

Выводы по разделу 2.4.
В этом разделе работы требовалось исследовать тему «автор и его герой» и выяснить вопрос поиска писателем нравственно-эстетического идеала.
В процессе изучения сделаны соответствующие выводы:
1. Патриотизм в произведениях Ф. Нагиева неотделим от интернационализма. Понятие типического героя дает целостное представление о творческом диапазоне писателя, о типе героя, который живет в его представлении. Положительный герой прозы Ф. Нагиева (гражданин, гуманист, патриот) действует в нравственно-эстетических границах, устанавливаемых автором. Мировоззренческий императив (нравственное предписание) писателя, что «интернациональное можно постичь только через национальное, через познание этнической истории, культуры, традиций, языка», в его произведениях выражается через образы и поступки героев.
2. В «Дневнике подвешенного» озвучен вопрос духовно-нравственного преображения человека, который важен во все времена, в частности он приобретает значимость в нынешнюю эпоху глобализма с обесцениванием духовных ценностей и человеческой жизни.
3. Главной идеей повестей «Человек без пуповины» и «Дневник подвешенного» является поучительные заповеди: «Не теряйте свои корни!»; «Будьте достойны заветов предков!»; «Берегите землю, родину, язык!» Автор предупреждает, что потеря земли и языка, духовных и этнических корней делает людей «иванами, не помнящими родства», лишенных воли и достоинств рабами-ласами или манкуртами.
4. В своих произведениях писатель создает высоконравственный эстетический образ героя, близкий его собственным представлениям. По произведениям Ф. Нагиева складывается портрет героя-патриота, любящего свою землю, родину, язык и культуру; думающего о сохранении духовного культурного наследия; беспокоящегося за нравственное и образовательное воспитание подрастающего поколения; воспринимающего общечеловеческую культуру через национальную и видящего постижение интернационального через понимание национального; сострадательного и справедливого, честного и неподкупного.


Выводы по главе 2

В данной главе в сравнительном плане были рассмотрены «образ автора» и «образ положительного героя» в художественной прозе Ф. Нагиева. Для этого предварительно изучена творческая биография писателя в контексте современного литературного процесса Дагестана, многогранность творческой личности. Изучая тему родины и патриотизма и соотношение национального и интернационального в прозе Ф. Нагиева, определены критерии поиска нравственно-эстетического идеала в вопросе «автор и его герой».   
Данное изучение позволило сделать ряд выводов:
  1. Биография и многогранность интересов существенно влияют на творчество Фейзудина Нагиева (о таком влиянии писали исследователи А. А.   Демченко, А. А. Холиков, В. А. Лакшин и др.)
2. Исходя из того, что составление прижизненной биографии писателя и введение ее в научный оборот является важным шагом в изучении и понимании творчества писателя, впервые составлена и изучена творческая и научная биография Фейзудина Нагиева, как многогранной творческой личности, и тем самым решена актуальная литературоведческая проблема.
3. Творческая многоплановость Ф. Нагиева связана с двумя гранями его мышления – техническим и гуманитарным, которые существенно обогащают творчество писателя и расширяют границы мировосприятия.
4. Творческая многогранность писателя выражается следующими направлениями:
– многогранностью литературного творчества: поэзия, проза, драматургия, публицистика, переводческая деятельность;
– наличием жанрового многообразия в художественной прозе: рассказ, повесть, иронический рассказ, фантастика, новелла и притча, детская проза и т.п.; 
– научной многогранностью на стыке разных научных направлений: литературоведения, лингвистики, теории литературы, истории литературы, философской герменевтики, текстологии, этнологии, палеографии и др.;
– многогранностью в общественной жизни, это – активное участие в деятельности общественных организаций, издание литературно-художественного журнала, создание авторских телевизионных передач, выступления по радио и телевидению по проблемам культуры, истории, языка, участие в работе «круглых столов», отечественных и международных форумов и др.
5. Многогранность интересов писателя безусловно влияет на его творчество и делает его интересным для читателя. В своем творчестве писатель часто сочетает разные стили и направления, несочетаемые на первый взгляд: быль с вымыслом, серьезность с иронией, иронию с драматизмом и трагизмом, детскую открытость с суровостью, фантастику с реальностью.
6. Тема родины и патриотизма пронизывает всё творчество Ф. Нагиева. Она лейтмотивом проходит в публицистике, драматургии, поэзии и прозе писателя. К примеру, в повести «Дневник подвешенного» показана трагическая судьба отказавшегося от своей родины и этнических корней Хана Гадисова – Хуана Гадеса, который разработал теорию ассимиляции народов земли и превращения их в единый унифицированный народ. Убеждения этого специалиста по национальным проблемам строятся на нецелесообразности и экономической невыгодности существования на земле многих рас, языков, культур и религий.
7. С болью говорит писатель в повести «Человек без пуповины» о трагических результатах разделения единого лезгинского народа между двумя государствами – Россией и Азербайджаном. На примере разговора между азербайджанским и дагестанским лезгинами писатель показывает отчуждение нравов и языка, разрушение этнической культуры и самосознания.  «Без любви к своей родине, земле, языку, культуре любить мир невозможно», – убеждает писатель.
8. Отмечено, что нравственно-эстетические взгляды положительных героев прозы Ф. Нагиева в отношении к извечным категориям – народ, родина, язык, культура –  близки к взглядам героев Чингиза Айтматова. У Айтматова: «…природа человека такова, что сначала он задумывается о земле, где родился, народе, стране, и только потом думает об остальном мире…».
9. Отношение авторитарной власти к правам человека и правам народов показано в первой в дагестанской литературе повести-антиутопии Ф. Нагиева «Счастливцы». Лишенные всяческих человеческих прав и человеческого звания люди свыклись со своим рабским положением и считают себя счастливыми. Они гордятся своим зависимым положением покоренного (ласа) и, как жизнью, дорожат личным знаком ласства (покорности) – нашейным хомутом.
10. Патриотизм в произведениях Ф. Нагиева неотделим от интернационализма. Понятие типического героя дает целостное представление о творческом диапазоне писателя, о типе героя, который живет в его представлении. Положительный герой прозы Ф. Нагиева (гражданин, гуманист, патриот) действует в нравственно-эстетических границах, устанавливаемых автором. Мировоззренческий императив (нравственное предписание) писателя, что «интернациональное можно постичь только через национальное, через познание этнической истории, культуры, традиций, языка», в его произведениях выражается через образы и поступки героев.
11. Поднятая в «Дневнике подвешенного» проблема духовно-нравственного преображения человека важна во все времена, тем более в нынешнем охваченном глобализмом мире, когда в духовные ценности и человеческая жизнь теряют цену. Для людей, подобных Хуану Гадесу, родина там, где сытно.
12. В повестях «Человек без пуповины» и «Дневник подвешенного» лейтмотивом звучит наказ: не забывать этнических корней, оставаться достойными заветов предков, сохранить язык и культуру, защитить землю.
13. Автор убеждает, что потеря земли и языка, духовных и этнических корней порождает «подвешенных», не определившихся в жизни и не обретших духовной основы людей, «иванов, не помнящих родства», потерявших свою «пуповину», ласов-«счастливцев», лишенных воли и достоинств. (Здесь Ф. Нагиев идейно перекликается с Ч. Айтматовым).
14. Анализ произведений Ф. Нагиева показывает, что в своем творчестве писатель шаг за шагом создает высоконравственный эстетический образ героя, близкий его собственным духовным ценностям.
По произведениям Ф. Нагиева складывается следующий портрет положительного героя:
1) он – патриот: любит свою землю, родину, язык и культуру;
2) заботится о сохранении материальной и духовной культуры для потомков;
3) тревожится за нравственное и образовательное воспитание подрастающего поколения;
4) руководствуется идеей овладения общечеловеческой культурой через национальную культуру путем симбиоза их лучших качеств; уверен в постижении интернационального и общечеловеческого через понимание национального;
5) сострадателен и справедлив, честен и правдив, прямолинеен и неподкупен.

Таким образом, «образ положительного героя» в художественной прозе Ф. Нагиева отвечает нравственно-эстетическим качествам автора, а в некоторых ситуациях становится вторым «Я» автора. Автору импонирует образ своего положительного героя – патриота, любящего родину, язык, культуру и сохраняющего эти ценности для потомков. На людях с такими чертами характера, по мнению автора, и держится мир.













ГЛАВА 3. ПОЭТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ Ф. НАГИЕВА



3.1. Поэтика художественной речи

«Поэтика (от греч: роietike techne – творческое искусство) – это наука о системе средств выражения в литературных произведениях» [Лит. энциклопедия, 2001, с.786]. Она призвана выявлять параметры гармонии, установить закономерности, обеспечивающие органическую взаимосвязь художественного содержания и формы.
В настоящей работе под поэтикой подразумеваем средства и приемы, при помощи которых создается художественное произведение: композиция, форма, слог, стиль, язык, особенности словоупотребления, синтаксические особенности и мн. др. (Все перечисленные понятия означают способ выражать мысли, т.е. искусство писать). Также воспринимаются все три значения термина «поэтика», принятые в современной исследовательской литературе: изучение системы приемов для превращения речи в поэтическое произведение [Якобсон, 1987, с. 81]; изучение речевых и других структурных моментов художественного текста» [Манн, 1988, с. 3]; представление поэтики как раздела общей эстетики и соотнесение ее не только к сфере литературы, но и ко всему искусству в целом. [См.Борев, 1988, с. 255-262; Борев, // Настоящее время, 2011].
Слог как основной инструмент построения речи характеризуется соответствием нормам языка (чистотой), правильности и уместности (культурой речи). Чистый слог облегчает восприятие речи, тогда как засоренность слога смешением в речи различных функциональных и авторских стилей, нелитературных слов и оборотов речи часто производит комическое впечатление.
В качестве элемента поэтики, определяющего индивидуальную манеру писателя, слог и стиль часто выступают как близкие понятия (например, «высокий слог», «высокий стиль»). В то же время они имеют и свои различия. Слог, как элемент речи, является стилеобразующим фактором.
Если в сатирических произведениях ритм более активный, то в интеллектуальной прозе ритм спокойный, располагающий к размышлению. Короткие, но емкие монологи выражают внутреннее состояние героя.
Стиль прозы Ф. Нагиева разнообразен – от обиходно-разговорного (в саркастических рассказах «В опере», «Старый друг» и др.) и просторечно-архаического (в повести «Счастливцы») до художественно-литературного (в повестях «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» в ряде рассказах) и высокого стиля с элементами научной лексики (в фантастической повести «Посланник Желтых Небес»). В повести «Счастливцы» автор реконструирует архаическую духовную речь, для чего вводит в произведение ряд неологизмов.
Но несмотря на широкий арсенал средств выражения, на разную степень функциональности и стиля речи, на богатый, насыщенный архаизмами, пассивной, диалектной, духовной лексикой и неологизмами язык, произведения Ф. Нагиева отличаются ясностью слога и речи, доступностью идеи. Это добивается лаконизмом строки – ограничением использования общеупотребительных слов в предложении без дополнительных пояснений; необходимым уместным уменьшением употребления вводных слов, союзов, троп, стилистических фигур; рациональным использованием сложносочиненных и сложноподчиненных предложений, что позволяет не утяжелять строку знаками пунктуации; слитным построением слабо распространенных словосочетаний; следованием привычному порядку слов в предложении и простотой синтаксических конструкций.
В прозе Ф. Нагиев наличествует все три стиля.
Высокий (восторженный):
«Са полисди заз рекьин къерехдиз гьуьлуьн къантардал эверна. Тикдай агъада авай къацу фараш там, кьекьемрик вил хьиз чилавц1арц1ик акахьзавай Ч1улав гьуьл къалурна, завай ада жузуна: – Гьик1 я, аркадаш (дуст), гуьзел яни чи Туьркия?
– Эхь! – жаваб гана за жуваз чидай т1имил гафаралди, – Туьркия гзаф гуьзел я. Амма, гьайиф хьи, аркъадаш, ваз Лезгистан акунач. Анин гуьзелвал масад я!
Один из полицейских подозвал меня на край дороги к обрыву. Отсюда с высоты хорошо был виден раскинутый внизу в долине густо-зеленый лес. Он показал на Черное море, словно глазное яблоко под ресницы, уходящее за горизонт, и спросил: – Ну как тебе аркадаш (друг), красива наша Турция?
– Да, – ответил я, – Турция очень красивая страна. Но, жаль, дорогой мой аркадаш, что ты не увидел Лезгистан. Там красота совершенно другая!» [Нагиев, 1996, с. 143].
Средний (разговорный):
«Гадаяр, агакьна! – зарафатна Мегьемедагъади, – гила я къачагъарни амач, я куьмекни. Гайи пулни т1ач хьана! «Ребята, приехали», – съязвил Магомедага, – теперь ни бандитов, ни подмоги не осталось. И деньги, что мы отдали, в кисель превратились!» [Нагиев, 1996, с. 139-140].
Низкий (просторечный):
«Агь ламран хва лам аферист Жужу! – лагьанай чар к1елай гуржиди, – аквазвани абуру чун, гуржияр, гьик1 беябурзават1а? Гена аллагьдиз шукур, чилел угърашрилай дугъри ксар гзаф ала.
– Ах, ишак, сын ишака аферист Жужу! – выругался прочитавший записку грузин, – видите, как они нас, грузин, позорят? Слава Господу, что на земле людей честных больше, чем подлых» [Там же, с.139-140].
Широкое использование возможностей всех трех стилей в прозе – высокого (восторженного), среднего (разговорного) и низкого (просторечного) становится возможным, благодаря наличию богатой синонимии в лезгинском языке: чин (лицо) – суфат (физиономия); сив (рот) – т1иш (морда) – к1уф (клюв); к1вачин туп1ар (пальцы ног) – кулер (пальцы ног), дишегьли (женщина) – паб (женщина, жена) – дишек (женщина, самка) – кайвани (хозяйка), итим (мужчина, муж) – эркек (мужчина, самец) – кас (мужчина, муж) и др.
В рассказах и повестях Ф. Нагиева повествование построено как от лица автора («Человек без пуповины», «Счастливцы»), так и от лица героя (в «Дневнике подвешенного» – записи Хуана Гадеса). Фабула (то, что произошло в реальности или в воображении) и сюжет (то, что и как изобразил автор) в произведениях Ф. Нагиева не всегда совпадают.
Короткие, а местами и обширные монологи точно передают внутреннее состояние героев, у которых внутренний мир и судьбы различны. Свое право выбора каждый из героев реализует по-своему. Отсюда и разные жизни, разные пути к целям – реальным (Урди) и мнимым (Хуан Гадес). Ведь состояние души определяет и состояние бытия человека.
Художественная литература по своей специфике является видом искусства, где в качестве единственного изобразительного материала используются слова человеческого языка. То есть литература выступает как искусство слова. В этой ипостаси художественная литература, наряду со своими другими функциями (социально-эстетическая, преобразующая, познавательная, воспитательная), выполняет и языкотворческую функцию.
Писатель в своих произведениях использует всю богатую палитру лексики лезгинского языка (архаизмы, названия исчезнувших или исчезающих предметов и явлений, традиционную и отраслевую лексику, идиоматику, устойчивые словосочетания и афоризмы), создает новые слова и языковые конструкции. Но новые языковые конструкции не утяжеляют строку повествования. Ритм строки произведения подчинен контексту, смыслу, идее как абзаца, так и произведения в целом. Встречаются предложения простые, сложные, сложноподчиненные, сложносочиненные, безличные.
Индивидуальные характерные особенности, присущие языку произведений Фейзудина Нагиева, отмечали многие критики. «Богатый, «глубокий», «колоритный», «образный», «афористичный», «сочный» – эпитеты, к которым прибегают исследователи при описании языка произведений писателя. Для каждого своего сюжета автор подбирает свой язык, а для каждого героя – свой особый говор и словоупотребление. Активно использует писатель также архаическую, малоупотребительную пассивную и диалектную лексику. Более того в его произведениях встречаются фонетически и функционально оправданные неологизмы.
Язык прозы Ф. Нагиева живописен. Живописность языка его поэзии отмечал еще поэт Владимир Фирсов, руководитель поэтического семинара литературного института им. М. Горького, где учился Ф. Нагиев: «Язык поэта настолько живописен, будто он пишет запоминающуюся картину (позже я узнал, что он также и рисует)» [Фирсов // Нагиев, 2014, с. 3].
Традиция художественного оформления своих произведений, книг автором не частое явление в отечественной художественной литературе. Вспомним известные рисунки А. Пушкина, рисунки и живописные этюды М. Лермонтова, К. Хетагурова. В дагестанской литературе сопровождение произведений авторскими рисунками – явление новое. Рисунки к текстам усиливают эстетическое восприятие произведения, раскрывает глубину произведения. Поэтому рисунки Ф. Нагиева, художественное оформление своих книг также можно рассмотреть, как новаторство в дагестанской литературе. В интересном авторском художественном оформлении вышли книги прозы и стихов Ф. Нагиева «Ночь в Терсепуле», «В поисках Алпана», «Поцелуи на ветру», «Три песни», где авторские рисунки к текстам помогают читателю глубже понимать дух нагиевского литературно-художественного творчества.
Главная отличительная особенность творчества Ф. Нагиева в том, что язык его произведений индивидуален, его почерк не спутаешь ни с кем. Творчеству писателя присущи масштабность миропредставления и миропонимания.
Языковая стихия в произведениях Ф. Нагиева диктуется временем и местом действия сюжета, культурным, социальным, интеллектуальным уровнем героев произведения. Экспрессию героев и развертывание событий писатель передает соответствующим стилем и создает особый язык, соответствующий описываемому времени, среде обитания и характерам героев.
К примеру, в повестях «Посланник Желтых Небес», «Дневник повешенного», «Человек без пуповины», рассказах «Ночь в Терсепуле», «Память» и др., вместе с разговорным языком, использован высокий стиль; герои рассказов «В опере», «Старый друг», частично «Счастливцы»  говорят простым разговорным языком; в детских рассказах использован средний стиль – язык, понятный для детей с элементами детской речи; а для гротескно-фантасмагорической повести-антиутопии «Счастливцы» понадобился особый просторечный и древний язык, смешанный с придуманными авторскими словами. Но речи царя Бакуршарра и главного священника Йасея, хотя и содержат новые слова, от низменной речи ласов-покоренных отличаются высоким слогом (стилем): «Чи макандин рагъ тир Бак1уршараз Албеса яргъал вит1ар гурай! – эрч1и гъил хкажна хашна Йасея.
– Икир хьуй Албесаз! – Йасеян гьилевай к1арк1учдиз п1агь гана Бак1уршарра. – Вуч хабарар ава шаррлухда?
– Са ажайиб инсан кьуна хканва къаразри, – Йасея вичин гьяркьуь яргъи чухвадин къуьнерилайгъуз виликди хурал ва кьулухъди далудал авахьна эк1ягъ хьанвай зардин вик1инилай гъил алтадна. – Адан гарданда вик авач.
– Вик авач? – мягьтел хьана Бак1уршар. – Ам гьи микилрай я вик авачирди? – Бак1уршара вичин гьяркьуь хилерин бегьрандин винелай вегьенвай зардин парчадин вик1инлай мегьрибандаказ кап алтадна. – Ам тадиз кьуна к1анда. Чирна к1анда вуж я, вуж туш. Тахьайт1а хата я. Албеса вичи яргъаз урай вик1ер течирбурукай чун. Эгер ада чи ласарин сиве ч1уру мез турт1а, абурузни чпин вик1ер гадариз к1ан жедачни! Албеса вичи хуьрай ахьтинбурукай!» [Нагиев, 1996, с. 23].
Подстрочный перевод: «Солнцу нашего отечества Бакуршарру пусть бог Албес долгую жизнь дарует! – Поднятием правой руки Йасей благословил царя.
– Благословения Албесу! – Бакуршарр поцеловал духовный жезл главного священника. – Какие вести в царстве?
– Одного странного типа привели сегодня сторожевые, – Йасей погладил ниспадающее на грудь золотое ярмо, – он без ярма.
– Без ярма? – удивился Бакуршарр. – Откуда, из каких земель этот тип без ярма? – Бакуршарр обнажил руку из широкого рукава широкого, подобного халату, одеяния и с нежностью погладил свое, инкрустированное золотом и драгоценными камнями, ярмо. – Необходимо срочно им заняться. Узнать, кто он? Откуда? Иначе опасно. Он может дурно повлиять на моих ласов. Упаси нас Албес от таких, не знающих ярма, типов! А вдруг и мои ласы захотят сбросить свое ярмо?! Упаси нас Албес от типов, не знающих ярма!».
А вот речь простолюдинов состоит из просторечной лексики из этой же повести «Счастливцы»: «Яда, я тахсара! Вун ви нупадай тефена, зи виликай куьз хкис жезва? Аквазвачни зи нупа тирди фт1имдай!
– Вун гьеле ц1ехема кьунвайла, зун иналлайтир, чка кьаз. Гила ви нупа гьинай хьана? Эх жезвачт1а вавай акьван, магь, фт1има зиди!
– Види жува фт1има!» [Нагиев, 1996, с. 24].
Подстрочный перевод:
«–Эй ты, безмозглый! Почему ты в своей очереди не стоишь, а передо мной возникаешь? Не видишь, что сейчас моя очередь лизать «сладкий палец»!
– Когда ты был еще в беспробудном сне, я занимал тут очередь. Откуда же здесь твоя очередь? Если не терпится полизать, на, лизни мой палец!
– Свой сам и лизни!»
Писатель и критик Гаджи Ильясов о языке повести говорит: «Не могу не сказать несколько слов и о языке повести «Бахтлубур» – «Счастливцы». С одной стороны, чистый лезгинский язык, а с другой – язык, специально придуманный для этой повести «Счастливцы», в конце которой автор дает словарь новых слов. В своих произведениях Ф. Нагиев пользуется забытой многими архаичной лексикой (дегьел – территория, лас – покорённый, панц1 – возглас при ошибке, типа русского «чур!»). При необходимости автор пользуется он и диалектизмами (ст1уъ – нисколько, тха – старший брат, шанай – ходил). Им также придумано много удачных неологизмов (чилавц1ар – горизонт, векьетаран – вегетерианец и др.) [Азизов, 1996 // Омаров, 2016, с. 183-187].
Творчество Ф. Нагиева отличает стилевое и языковое новаторство. Под языковым новаторством Г. О. Винокур понимал «изобретение таких языковых средств, которые не даны непосредственно наличной традицией и вводятся как нечто совершенно новое в общий запас возможностей языкового выражения». В стилевом же новаторстве, по Винокуру, «речь идет об обновлении круга языковых средств с точки зрения их собственной материальной организации. В этом случае реформируется еще не сам по себе язык, а только стиль языка, т.е. известная норма языкового употребления» [Винокур, 1991, с. 324].
Ф. Нагиев умело и к месту использует ряд средств художественной выразительности, как эпитеты, гипербола, сравнение, метафора, аллегория, пословицы и другие фигуры речи.
Например, в «Дневнике подвешенного» при помощи ярких эпитетов передает образ Хуана Гадеса: густые кудрявые волосы (къалин бурма ч1арар), крупные, круглые черные глаза (ири, элкъвей ч1улав вилер), густыми волосами покрытый (къалин ч1ар алай), толстые, словно кромка барабана, губы (далдамдин рувар хьтин, дак1ур п1узарар), смуглая кожа (къумрал хам) и т.д.
Использование автором гиперболы дает возможность создавать ирреальную картину мира: «Сур алай чка дак1ваз гат1унна. Сурун к1унт1 къвез-къвез еке хьана. Са гьинай ят1ани дишегьлидин ц1урдин ван къвезвай. Налугьуди, и мукьув хьиз дишегьлиди аял хазва. Садлагьана к1унт1 пад хьана: анай чилел чна чилик кутур груб хкатна гадар хьана. Ахпани ц1ур яваш хьана, чил дуьз хъхьана. Гуя анал сур хьайиди туш». («Могильный холм стал увеличиваться. Откуда-то послышались женские стоны, словно рядом кто-то рожала. Вдруг огромный холм треснул и выбросил из себя гроб, который мы днем закопали. Постепенно стоны стихли. А земля сравнялась, словно и не было могилы») [Нагиев, 1996, с. 7-8].
Проза Ф. Нагиева отличается речевым богатством, обилием разнообразных троп и стилистических фигур. Возьмем фрагмент диалога из повести «Человек без пуповины»:
– Чаяр низ? – яц1у проводник дишегьлидин шуьк1уь ванци Урди залан фикиррикай уяхарна ва ам хиялрин генг дуьнйадай и дуьнйадиз, и дарискъал зегьем купедиз хкана.
–Хвадин? – жузуна рекьин юлдаш яц1у кьашкьа итимди.
– Нт1, – кьил галтадна Урдиди. – За ахпа. Са арадлай.
– Эциг! – яц1уда вичин ч1ар алай куьк гъилин капашдалди, калин далу гатадай хьиз, столдин чин гатана. Проводник дишегьли яц1удаз рази ва вафалу вилералди тамашна, гуя ада фадлай и яц1удаз яб гузвай ва и яц1удани адаз «Агъурни са йифяй» лап квайни-квай мах ахъайзавай.
– Вири, вири эциг! – Урдидиз чап вил ягъна хъверна яц1уда, синида амай истик1анарни вахчуна, кьуд патахъди ч1угуна: Урдидин, вичин, гьа вич хьтин туькме папан ва адан вилик чеб гена яхун аквадай ац1ай залан гададин» [Нагиев, 1996, с. 47-48].
Подстрочный перевод: «Чай кому? – тонкий голос толстой проводницы прервал мысли Урди и вернул его из безграничного мира грез в этот тесный душный купе.
– Выпьешь? – спросил лысый толстяк.
– Нтт.., – покачал головой Урди. – Я потом. Чуть погодя.
– Ставь! – хлопнул волосатой рукой толстяк по столу, словно он хлопал по спине корову. Проводница посмотрела на толстяка благодарными и преданными глазами, как будто она давно слушала его, а он рассказывал ей самую интересную сказку из «Тысяча и одной ночи».
– Все, все поставь! – лысый толстяк чуть улыбнулся Урди, забрал из подноса все стаканы и потянул их на четыре стороны: к Урди, к себе, к такой же, как сам, полной жене и к рослому и медлительному сыну, на фоне которого они с женой выглядели как худые).
Даже по этому небольшому фрагменту виден речевой колорит повествования. Здесь встречаются разные тропы и стилистические фигуры.
Антитеза и противопоставление: «яц1у проводник дишегьлидин шуьк1уь ван (тонкий голос толстой проводницы), хиялрин генг дуьнйадай и дуьнйадиз, и дарискъал зегьем купедиз (из безграничного мира грез в этот тесный душный купе)...»
Диалектизмы: «хвадин? (выпьешь?), агь къардаш (ай братец), жи патара (на нашей стороне), хырда миллетар (смешанные нации), лазим атаниш (не понадобился)…»
Оценочная лексика: «залан фикирар (тяжелые думы), яц1у кьашкьа итим (толстый лысый мужик)…»
Объяснение жестами: «Урдидиз чап вил ягъна, хъверна яц1уда (искоса глянув на Урди, улыбнулся толстяк), нт1, – кьил галтадна Урдиди (Нтт – покачал головой Урди (нтт – цоканье, выражающее отрицание)…»
Парцелляция с элементами умолчания: «За ахпа. Са арадлай (Я потом. Чуть погодя)».
Эллипсис: «эциг! (ставь!), вири, вири эциг (всё, всё ставь!)» – пропущено подразумеваемое слово «чай».
Эпитеты: «кьуру дамах (пустая гордость), ч1ар алай куьк гъилин капашдалди (ладонью жирной волосатой руки)» – используя художественное определение, автор придает слову «рука» дополнительную эмоциональную окраску, свою оценку.
Сравнения: «калин далу гатадай хьиз, столдин чин гатана (постучал по столу, словно хлопал корову по спине); ам, са куькай ят1ани кин акатай кьуьгъуьр хьиз, вичин фикиррин мадни деринриз хъфена, агал хъхьана (он, словно еж, почуявший опасность, ушел в глубины своих мыслей и закрылся), агъада, дугуна вац1алай винелди икьи фиринек хьтин гьуьм къарагъзава (внизу, в долине от реки поднимается туман, густой как парное молоко), цавай инсанар (лекьрез) куьк кьифер хьиз аквазвай (сверху люди орлу казались жирными крысами); ласар, тух хьайи хуьшреканар хьиз, чан аламачир гададилай эляч1на (ласы, словно насытившиеся пауки, отошли от безжизненного тела юноши».
Олицетворение: «ам рази, вафалу вилералди тамашна (она посмотрела на него благодарными, преданными глазами), ракъинин нурари элкъвена кьуд патал чан гъизва (солнечные лучи оживляют всё вокруг), нур къугъвазвай дагъларин кук1ушри, цавук сифте ни т1уб кяйдат1а лугьуз, гуя гьуьжетарзава (сверкающие вершины гор будто спорят между собой, каждый желая первым прикоснуться неба), ракъини вичин кузвай хъвехъ къалурна (солнце показало свою пылающую щеку), лекьран зурба лувара рагъ къугъвазвай (в широких крыльях орла играло солнце)».
Метонимия: «гуя адаз «Агъзурни са йифяй» лап квайни-квай мах ахъайзавай (будто рассказывал ей самую интересную сказку из «Тысяча и одной ночи)» – замена значения слова «книга» ее названием.
Бессоюзие: «Ам вич вичин чилин иеси яз, бубайрилай гьалтай; ам вич вичин ч1алан къайгъудар яз, дидедин нек1едихъ, ширин лайлайрихъ галаз ивидик акахьай; галатун течир зегьметчи яз, чил авадан ийидай; бажарагълу устад яз, дараматар, рекьер, муькъвер эцигдай; жуьрэтлу арас яз, хайи чил хуьдай; жумарт рик1 яз, рик1 михьи мугьман кьабулдай; камаллу зигьин яз, миллет виликди тухудай; барка хазандар яз, миллетдиз кьегьал веледар гудай.., вичин эсилрин чилерал яшамиш жезва (Он сам для полученной от отцов земли хозяином являясь; он сам для впитавшегося в кровь с материнским молоком, колыбельными песнями языка заступником являясь; неутомимым тружеником, облагораживающим землю являясь; опытным мастером, дома дороги, мосты строящим являясь; воином храбрым, родную землю защищающим являясь; сердцем щедрым для добрых гостей являясь; мудрой памятью, народ вперед ведущим являясь; рачительным семьянином, народу славных детей дающим являясь,  на земле своих предков живет)».
Прием контраста: «гьа вич хьтин туькме папан ва адан вилик чеб гена яхун аквадай ац1ай залан гададин (перед такой же, как сам, полной женой и рослым неповоротливым сыном, на фоне которого они с женой выглядели худыми). («Человек без пуповины»)».
Метафора: …аку, пудни сад! Гила чпин к1валера эцигин… (смотри, три и один! Теперь по своим домам расставим…) – вместо «ячеек» (при игре в «нарды») использовано слово «дома».
Поговорки: «кьве к1вач са шаламда тун (две ноги в один чарык совать – проявлять упрямство), чи вац1аризни йатар хкведа (и в наши реки воды вернутся – вроде: «и на нашей улице будет праздник), лезги намусдилай са къалиян тенбек хъсан я (трубка табака лучше лезгинской чести), катайла, кич1е киц1ини кьада (за убегающим и пугливая собака погонится), вичикай катайт1а, киц1изни вич жанавурдай кьана» (если от нее убегать, и собака посчитает себя волком)…»
Использование идиом (уходящих из языка непереводимых на другие языки синтаксических конструкций) и архаичной лексики вместе с неологизмами обогащает лексику, вносит в язык особый колорит и полифонию: «т1вар жакьун (имя сжевать – сплетничать), гъил къачун (руку отвести – прощать), ч1ар кун (волос прижигать – известить)» и др.
Фразеологизмы: «лал кьенвай чка (место безмолвия), кьилиз йад чимун (задумать нанести вред кому-либо), дуьнйа дар хьун (мир казаться тесным; становиться невыносимо, нестерпимо)…»
Символы: «гарданда авай вик1ер (хомуты на шее – рабство), вини ц1ар – ажалдин рехъ (верхняя грань – путь к смерти), гъилиз темен гун (целование руки – раболепие), лекь (орёл – свобода, независимость)…»
Авторские пословицы: «"буба течирдаз убани чиз амукьдач" (кто не признает отца, тот и родину забудет), "иесивал тавур хазинадиз патан иеси акъатда" (для оставшейся бесхозной вещи тут же другой хозяин найдется); "гзаф къекъвейдав гвай т1имилдини квахьда» (кто много ищет, потеряет и малое что имеет)"».
Ф. Нагиев нередко пользуется также приемом противопоставления среды, образов, событий. Писатель показывает противостояние старого консервативного уклада новым изменениям в жизни. Но защитники старого уклада – старики Лакаца остаются нравственно чище апологетов политики переселения. Старики женят молодых и строят для них дом в «Новом ауле». К радости Аслан бубы, у новой семьи рождается ребенок – наследник, названный в честь любимого поэта Эмином.
Горы и равнины, горцы и равнинные жители, образы Аслан бубы, Урди, Тазагюль противопоставляются образам Хакимбега, Шиха, Бикеханум в повести «Человек без пуповины». В «Легенде о последнем подснежнике» идет противопоставление образа и поступков Малыша его отцам и их деятельности, которые, как утверждает мальчик «были очень хорошими людьми! Они говорили, что и мои прадеды честно трудились на земле. – В эту минуту сердце Малыша разрывалось от желания вырваться наружу и заступиться за человечество. Эту горькую обиду, и тяжелый груз сожаления он бы проглотил. Но… но он хотел перед этой маленькой каплей снять обвинение со своих предков. И не знал, как убедить каплю…»  [Нагиев, 1996, с. 219]. Орел – символ свободы, смелости и гордости духа, противопоставлен ласам, то есть покорившимся, живущим в земляных норах.
Прием противопоставления встречается и в прозе других лезгинских писателей. Так, например, в романе «Глубинные родники гор» Кияс Меджидов противопоставляет образы леса и равнины, показывая, как, вырубая лес, люди превращают его в равнину [Меджидов, 1982, с. 98].
В рассказе «Последний подснежник» для яркой передачи картины экологической катастрофы – задыхающейся от пыли и пепла и засыхающей от жгучего солнца земли, автор прибегает к различным стилистическим приемам и художественно-выразительным средствам (аллегория, гипербола, олицетворение и др.). Сюжет этого небольшого рассказа настолько зрим и убедителен, что остается ощущение тревоги за судьбу природы, судьбу человечества оттого, что Земля действительно может оказаться в катастрофическом состоянии, если человек будет вести себя по отношению к ней неразумно.
Дробной подачей информации, благодаря приему парцелляции, Ф. Нагиев добивается трагичности звучания, обреченности:
Ничего на земле не осталось.
Леса сгорели…
Реки высохли…
Всё живое погибло… Птицы, животные, люди…
Или: «Он шел по обугленной черной земле. Шел, не зная куда. Шел, куда поведут ноги. Только вперед... Только за солнцем…» [Нагиев, 1996, с.217-218].
Через чистые образы Малыша, Подснежника, Сердца Земли в виде капли – Ф. Нагиев рисует надежду земли, то, что может спасти ее – бескорыстная любовь и чуткость к земле, к природе, к людям.
Этой же цели служат гиперболы, лексические повторы, используемые автором: «Кругом одна серая, горячая пыль. Она обжигает босые ноги мальчика, будто это зола с горячими углями. Знойный воздух обжигает всё тело, и кажется, что палящее солнце своими лучами всё больше и больше разливает на землю потоки огненной лавы. Сухой и раскаленный воздух обжигает нос, глотку, легкие. От зноя и жажды губы также потрескались, как и вся земля» [Там же, с.  218].
Неслучайно, именно Малыш спасает землю от смерти – преодолев множество препятствий, лишений, он поит последней каплей засыхающий Подснежник, растущий на вершине горы – в этом сказывается вера автора в то, что только молодое поколение, лишенное меркантильности, не потерявшее чувства сопереживания, поколение, которое еще не потеряло связь с землей, может спасти планету от грядущей катастрофы.
Хорошие для Малыша отцы и деды, могут быть нерачительными, плохими хозяевами по отношению к природе. Поэтому главная мысль рассказа – это обращение к взрослому поколению, напоминание о том, что за их поступки и ошибки вынуждены будут расплачиваться, нести ответственность их дети, внуки, потомки.
В «Легенде о последнем подснежнике» автором дана потрясающая по силе воздействия картина экологической катастрофы, разразившейся на земле из-за неразумной деятельности человека. По сути идейный замысел «Легенды…» – предостережение человечеству.
Умелое и уместное использование различных фигур речи делает прозу Ф. Нагиева эмоционально насыщенной и образной. Важнейшим изобразительным средством становится речь персонажей.

В коротких рассказах и притчах Ф. Нагиева также использованы различные изобразительные средства языка, пословицы и идиоматические выражения, фразеологизмы, а также диалоги и картины природы: «кьуру чукьван» – «сухое бревно»; «хуррам инсанар» – «жизнерадостные люди»; «кефли межлис» – «веселое застолье»; «цекврен дерт эхиз тахьай фил» – «слон, который не мог стерпеть горе муравья»; «гьардаз вичин дерт екез аквада» – «каждому свое горе кажется тяжким» и др. Они усиливают эмоциональность и моральное воздействие притч.
В повести «Счастливцы», наряду с активной лексикой (хотя и она не полностью отражена в изданных словарях) автором используется и слова из пассивного лексического фонда языка. Вот некоторые примеры пассивной лексики: Алпан – бог огня; арасун покорять, побеждать; арх, архар – межа, линия межи; йидег – соратник; каъ – святой отец; кефпад – север; киш т1уб – указательный палец; кhур – гора; къараз – часовой; ласар – покорившиеся; лахъут – сухой деревянный обрубок, при битье издающий звук; лахъутхъан – вещатель; мазан – стихосочинитель; авам – поклон при религиозных обрядах, молитва; авам авун – молиться; регъпад – восток; уьртаяр – сборщики мёда; ц1унт1 –сигнальная вышка с огнем; шарр – царь; Шарракун – царская резиденция; шваш – невеста; эрекъат – случай, происшествие; каркам – представительный, видный.
В фантастической повести «Посланник Желтых Небес» появляются и фантастические названия, возможно, представляющие собой определенные авторские символы: планета «Лимтан», солнечная система «Желтые небеса» или на языке инопланетян – «Фа-Ок», «Золотая планета». Используются существующие, а также вымышленные астрономические термины и названия: «солнечная система», «планета», «инопланетянин», «спутник», «парсек», «черные дыры», «спиралолёт» и др.
Писатель возвращает к жизни давно забытые слова и архаизмы, наполняя их новым смыслом, расширяя значения этих слов. Архаичная лексика и неологизмы, составленные на их основе (при этом некоторым архаичным словам автор возвращает свои давно забытые значения): вит1 – жизнь; вит1алун – жить; гъикь (гъикьер) – душа (души) покойников; гъурар – невысокие горы; дишек – женщина; иладар – родители; кишит – совет; кра-к1еле – горная неприступная крепость; кунаш – молельная комната; Цев-Албес – бог Небес и Солнца; цук – табуретка; ч1угванар – фрески; чархай авун – смерть под колесами колесниц; чирав – учитель; шарал – скипетр, символ царской власти; усби – душа умершего; тербийдар – воспитатель; т1ама – трон; шарр – царь, шаррлух – царство; лас – покорившийся.
Хотя глагол «лас хьун» – “становиться тихим, покорным” и существует в лезгинском языке, но субстантированная форма «лас» употребляется редко или вообще не употребляется: слово давно ушло в пассивную лексику. В своей прозе Ф. Нагиев вернул слово в лезгинский язык и расширил значение слова «лас».
В дорожном дневнике «В Турции у братьев» автор собрал новые слова, услышанные им у турецких собратьев: аркъадаш (брат), мехеббет (душевная беседа), жейран (ток, электричество), къугъунар (танцы), к1ерецар хун (букв. «орехи раскалывать»: знакомиться с женщиной), юнанар (греки) и др.
Писателем используются также новые слова, придуманные и введенные в художественные тексты разными писателями в последние 10-15 лет: амилак –ад; зар – стих; зари – поэт; икир – благо; икирдар – благодетель; к1арк1уч1 – жезл власти; кахь – буква; кикераг – стол; кирамит – духовный храм; лефпад – юг; шанилар – войско, вояки; макил – князь; мактун – мудрец; мактун улуб – книга правил, устав; макьдар – мудрец; мегъпад – запад; макьсан – служитель религии; мехъв хьун – жениться; микил – царство; митив племя; сигьмесар – жертвы; тамилан – рай; тепаяр – мать и отец, родители; улуб – старинная книга.
Авторские неологизмы, удачные с точки зрения их функциональной и фонетической состоятельности, также обогащают язык произведений. Вот примеры некоторых неологизмов и схемы их образования: верц1ер – сладости из мёда (вирт – вирц1 – верц1 – верц1ер), верц1ийиф – медовая ночь (первая брачная ночь), верц1ит1уб – медовый палец; чилав (чил / земля + цав / небо = ЧИЛцАВ) – горизонт, элген (ЭЛкъвезвай/крутящееся + К1/ГЕН / дно) – огромный водоворот, тимтал (ТhИМ / ровно, прямо + синТhАЛ / на высоте, гребне) – статуя, памятник, гъайра (реконструированный арабизм: ГЪАЙР – арабск. ревность; гъейрат араб. совесть) – ревность и др.
Колоритный и богатый язык различных стилевых уровней речи героев с широким использованием афоризмов и идиоматических выражений, архаизмов и диалектизмов, отраслевой лексики, с неологизмами и реконструкциями слов, научной терминологии (астрофизической лексики в фантастической повести) делает прозу Ф. Нагиева интересной, информативной, обогащающей словарный состав лезгинского языка. Язык творчества Ф. Нагиева является богатейшим банком лезгинского языка.
Более глубокое изучение и исследование языка творчества Фейзудина Нагиева – тема отдельного исследования.

Выводы по разделу 3.1.

В данном разделе работы требовалось изучить поэтику слова и речи, а также исследовать слог, стиль и язык прозы Ф. Нагиева. В ходе изучения были сделаны следующие выводы:
1. Арсенал поэтики Ф. Нагиева чрезвычайно богат и состоит из средств и приемов, при помощи которых создается художественное произведение (композиция, форма, слог, стиль, язык, особенности словоупотребления, синтаксические особенности и мн. др.) Ф. Нагиев использует ряд средств художественной выразительности, как эпитеты, гипербола, сравнение, метафора, аллегория, пословицы и прочие фигуры речи.
2. Стиль Ф. Нагиева отличается особым построением фразы – динамичной, но в то же время – лаконичной. Автор часто идет на нарушение традиционной системы построения предложения, которая обычно заканчивается глаголом, что создает монотонный ритм. Разрушение монотонности достигается использованием инверсивных вариантов речи и ритмических пауз.
3. Среди писателей, пришедших в лезгинскую литературу в 1980-е годы, таких, как А.-Фатах Фатахов, М. Ведихов, А. Исмаилов, А. Кардаш, М. Садык и др., стиль мышления Фейзудина Нагиева выделяется большой социальной зоркостью, глубиной видения и прочувствования проблем не только своего разделенного лезгинского народа, но и страны в целом (повести «Счастливцы», «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» и др.).
4. В прозе Ф. Нагиева наличествует все три стиля: высокий, средний, низкий. Функциональный стиль речи также разнообразен – от обиходно-разговорного (в саркастических рассказах «В опере», «Старый друг» и др.) и просторечно-архаического (в повести «Счастливцы») до художественно-литературного (в повестях «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» в ряде рассказах) и высокого стиля с элементами научной лексики (в фантастической повести «Посланник Желтых Небес»). В повести «Счастливцы» автор реконструирует архаическую духовную речь, для чего вводит в произведение ряд неологизмов.


3.2. Поэтика художественных образов
В своих произведениях Ф. Нагиев создает целую галерею интересных, запоминающихся образов. Внутренний мир героев связан с окружающей их средой и во многом даже зависит от этой среды. Если горцы, живущие в суровых условиях (Аслан буба, Абдул-Галим эфенди, Смял, Нисре…), немногословны, сдержанны и терпеливы, неприхотливы и бережливы к окружающей среде, то привыкшие к многим жизненным удобствам жители плоскости (Хакимбег, Джалал, Мерван, Ших, Бикеханум…) импульсивны, чванливы, многословны, не рачительны к окружающей среде, подвержены стяжательству и лени. А жители города (Михаил Семенович, Зинаида Павловна, Светлана…) относятся к жителям периферии высокомерно. («Человек без пуповины»).
В фантастической повести «Посланник "Жёлтых Небес"» автор дает образ инопланетянина «небольшого роста», «излучающего тусклый свет», с «холодной, словно жаба, маленькой гладкой рукой» и «писклявым металлическим голосом».
Инопланетный гость обладает телепатией и телекинезом: чтобы сэкономить время, он предлагает профессору в ходе беседы не отвечать на его вопросы, ибо он читает его мысли. «Да, мы читаем мысли. Мы умеем управлять чувствами и эмоциями, направляя их в нужном направлении. Мы умеем управлять органами зрения, слуха, обоняния, вкуса, осязания. Словом, мы научились использовать восемьдесят пять процентов от возможностей мозга» [Нагиев, 1996, с. 124].
В «Дневнике подвешенного» писатель создает трагический образ заблудившегося в своих жизненных исканиях человека, у которого в теле как бы сочетаются две души: только узнав, что смертельно болен, человек критически переоценивает всю жизнь.
Как человек Хуан Гадес отказывается от себя прежнего. Как ученый он отказывается от главной научной концепции своей жизни – перемалывания разных наций в одну большую нацию, осознав, что она была ошибочной. Но исправлять ошибки уже времени нет. Да и он должен был бы быть другим человеком, с другим сердцем и по-другому устроенным мозгом… И он уходит из жизни, полностью осознав свою вину и полностью преображенным, покаявшимся.
Глубоко символичны образы матери-земли и векового орехового дерева на окраине горного села. Земля не принимает тело предавшего ее сына и каждый раз со стонами извлекает гроб из себя. А ореховое дерево, которое кормило богатым урожаем орехов сельчан, перестает давать плоды после того, как на нем подвесили гроб с телом человека, который предавал свою землю и свой народ. Даже вороны стали стороной облетать это дерево, которое чернело изо дня в день.

Выводы по разделу 3.2.
В данном разделе работы требовалось изучить поэтику художественных образов в прозе Ф. Нагиева. В ходе изучения были сделаны следующие выводы:
1. В произведениях художественной прозы Ф. Нагиевым создана целая галерея интересных, запоминающихся образов. Внутренний мир героев связан с окружающей средой и во многом и зависит от этой среды: живущие в суровых условиях горцы немногословны и сдержанны, неприхотливы и заботливы к природе. А жители равнины, привыкшие к жизненным удобствам, импульсивны, чванливы, многословны, не рачительны к окружающей среде, подвержены стяжательству и лени. Переселившиеся в город горцы и их дети к жителям гор относятся свысока («Человек без пуповины»).
В фантастической повести «Посланник "Жёлтых Небес"» автор дает образ инопланетянина «небольшого роста», «излучающего тусклый свет», с «холодной, словно жаба, маленькой гладкой рукой» и «писклявым металлическим голосом». Инопланетный гость обладает телепатией и телекинезом: чтобы сэкономить время, он предлагает профессору в ходе беседы не отвечать на его вопросы, ибо он читает его мысли.
В «Дневнике подвешенного» писатель создает трагический образ заблудившегося в своих жизненных исканиях человека, у которого в теле как бы сочетаются две души: только узнав, что смертельно болен, человек критически переоценивает всю жизнь. Как человек, Хуан Гадес отказывается от себя прежнего. Как ученый, он отказывается от главной научной концепции своей жизни – перемалывания разных наций в одну большую нацию, осознав, что она была ошибочной. Но исправлять ошибки уже времени нет. И он уходит из жизни, полностью осознав свою вину и полностью преображенным, покаявшимся.
Символично переданы в повести образы земли, не принимающего тело предавшего ее сына, и орехового дерева, которое перестает давать плоды, после того, как на нем повесили гроб с телом человека, некогда порвавшего со своей родиной, со своим народом.

3.3. Поэтика времени и пространства
Миропонимание писателя выделяется большой социальной зоркостью, глубиной видения и прочувствования проблем не только своего разделенного лезгинского народа, но и страны в целом. Художнику удается сочетать не сочетаемые на первый взгляд вещи: быль с вымыслом, серьезность с доходящей до сарказма иронией, иронию с драматизмом и трагизмом, детскую наивную открытость с серьезной суровостью, фантастику с реальностью… художественному мышлению писателя характерны разносторонность и масштабность миропонимания, удивительный сплав тонкого лиризма и легкой иронии.
Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева несет основную миромоделирующую функцию, позволяет выявить универсальные представления писателя о бытии и человеке. Обращение к поэтике художественного пространства позволяет увидеть своеобразие воплощения национальной картины мира писателем. (Например, двор сельского дома Рамаз бубы, обставленный разным хозяйственным инструментом, колесами арбы, мехами кузницы, каменными жерновами мельницы в рассказе «Ночь в Терсепуле»).
Трехмерность пространства создается описанием портретов героев, интерьеров и пейзажей. Писатель создает и показывает природу, людей и события в различных пространственно-временных мирах: реальном земном (землю и земную природу, горы и реки, заброшенные горные аулы и переселившиеся на равнины новые поселки в повести «Человек без пуповины»), вымышленном (сломленные духом и потерявшие человеческое достоинство покорённые люди – ласы в повести «Счастливцы»), планетарном (фантастические инопланетные миры, другую солнечную систему и цивилизацию Жёлтой планеты с непривычным для землян мышлением в фантастической повести «Посланник Желтых Небес») и др.
Дневник «В Турции у братьев» имеет свои хронологические рамки, ибо события в нем датированы по дням. Таким образом, дневник привязан к месту и времени, что приближает его к документалистике. В нем писатель подробно описывает лезгинские сёла в Турецкой республике в области (вилайяте) Балыкесир: «Дюмберез», «Кирне», «Лезгикент», Дагестан», где проживают только лезгины. В дневнике также приводятся сведения и о других населенных пунктах, где проживают дагестанцы, в частности, терекеменские сёла Кушу-Богаз и Курафа, города Балакесир, Измир, Стамбул, Самсун, Опа и др.
Вместе с реальным земным и фантастическим инопланетным мирами, автор создает иное пространственно-временн;е царство – страну, где живут «счастливые» (в кавычках) люди (повесть «Счастливцы»).
Но счастливы они своей отсталостью и изолированностью от других миров, тем, что не знают ничего ни о других мирах, ни о других людях, ни о другой жизни, кроме своей. (Повесть «Счастливцы»). Это пространство, этот несвободный мир ласов имеет свою символику: хоть на земле живут покорённые духом люди – ласы, небеса остаются обиталищем вольных птиц.
Страшный, фантасмагорический мир встает со страниц этого произведения. В этой стране, кроме хоромов царя и духовного зиккурата, нет никаких строений. Люди проживают в земляных норах. Это маленькая страна, словно чаша, окружена горами и отрезана от остального мира. Для этого покорившегося своей судьбе, довольного и счастливого народа, вне их мира нет ничего. Здесь нет войн. Здесь нет вражды и зависти. Нет богатых и бедных. Здесь все равны. Здесь живут самые счастливые люди, ибо посвящены в избранную касту «ласов», что означает «покорившиеся». Ласы бросают больных и стариков с горы. Они горды, что их невесты первую брачную ночь проводят на ложе своего царя. Ласы целый день трудятся на своего царя. А вечером стоят в очереди на площади перед царским домом, чтобы получить заслуженную награду – с наслаждением лизнуть предварительно окунутый в бочку с медом палец своего царя. А по утрам они так же собираются, чтобы получить от своего царя благословение – удар хлыстом по спине.
В повести «Счастливцы» автором дается два взгляда на один и тот же мир: в глазах ласов (взгляд изнутри) этот мир совершенный и идеальный (утопия), а с точки зрения Мазана (взгляд извне) мир «счастливцев» – закрытое тоталитарное общество (антиутопия). Мир, воспринимаемый нормальным сознанием как антиутопию, самими ласами воспринимается как идеальный, где они счастливы, где они довольствуются «сладким царски пальцем» и «благословенной царской плёткой», где каждый из них с гордостью носит на шее тяжелый хомут, считающийся священным знаком ласов.

Пространство, природа, пейзаж в художественной прозе Ф. Нагиева представлена богато, разнообразно и выполняет ряд функций: иллюстративную (создает фон для разных сюжетных действий), психологическую (передает внутренне состояние и эмоции героев), лирическую (вызывает определенный настрой у героя и читателя); символико-образную (выступает в качестве символа или вызывает ассоциацию с определенным образом). Чувства и переживания героев тесно связаны с изменениями внешнего мира.
Нередко информация о пейзаже содержится в заглавии произведений: «Ночь в Терсепуле», «Легенда о последнем подснежнике», «Радуг и Радуга», «Посланник Желтых Небес» и др.
Пейзаж используется писателем не просто как дополнение к тексту, а становится неотъемлемой частью произведения. Этот внесюжетный элемент дает читателю дополнительную возможность для восприятия и понимания скрытых в произведении смыслов, помогает раскрыть характеры героев, а также передает авторскую позицию.
Широко и многофункционально использован пейзаж и в произведениях лезгинских писателей Алибека Фатахова, Кияса Меджидова, Меджида Гаджиева, Бубы Гаджикулиева и других.
Пейзаж в произведениях Ф. Нагиева также имеет региональное и национальное своеобразие. По описанию пейзажа узнается этническая среда обитания автора. Это суровые горы и горные аулы с трудолюбивыми горцами, бескрайние небеса с вольными орлами, это быт и повседневные заботы горцев, их беды, связанные с переселением горцев на равнины – исчезновение культуры, языка, обычаев и традиций. [См. Нагиев, 1996, с. 70].
Горы в произведениях Ф. Нагиева – прежде всего, этническая среда, связанная с судьбами людей. Горы в течение многих тысячелетий воспитывают идеального человека, который живет в гармонии с ними. Они наделили своих жителей самыми лучшими чертами – смелостью и отвагой, трудолюбием и рационализмом, искренностью и честностью, дружелюбием и гостеприимством. Но разрушение этнического пространства приводит к скитальческому образу жизни и разрушению души. Человек словно теряет точку опоры: «В горах ночь наступила быстро. На покрытые туманом долины, на поросшие майской зеленью горные луга, на распускающие первые листья леса, на поверхность мчащейся сверху вниз речки, на развалины безлюдных домов, на протыкавших острыми пиками небо скалы надвигались сумерки, покрывая их темной шалью. Насекомые, животные, птицы заторопились к своим ночлегам. Но лишь человек никуда не спешит. Давно разлученный с горами он приехал на разрушенную родину» [Нагиев, 1996, с. 91]. 
В повести «Счастливцы» пейзаж также участвует раскрытии темы и выполняет несколько функций. Зачин повести начинается с описания рассвета, где в просторном небе величаво парит одинокий орёл. Голая без растительности земля и окружающие эту землю серые горы и скалы в повести передают унылость и безысходность жизни счастливцев-ласов, которые и не задумываются о своей трагедии.
«Вуч мублагь я цав! Вуч генгдаказ аквазва инай кьуд пад!
Цава лекьре лув гузва.
Ингье ал ярарикай ракъини, регъуь суса хьиз, эвел вичин кузвай хъвехъ, ахпани михьиз чин къалурна. Гуя лекьрен зурба лувара рагь къугъвазва.
Лекьре цава лув гузва. Ина азад я. Инаг цава лекьрен т1ебиат я.
Агъада чилел инсанар фадлай чпин къайгъуйрик ква. Цавай абур куьк кьифер хьиз аквазва. Абурук гьамиша гьерекат жеда. Лекьрез абурун гьар йикъан вит1 акун гьатта куьлягь я. Ят1ани вучда? Абурал вил алаз хьана к1анда. Инсанри исятда ч1урариз таза к1елер акъудда. Абурухъ галай биц1и гадаяр санал к1ват1 хьайила, лекьрез чида хьи, са патахъ хьиз акъатай таза к1ел вичинди я. Са квел ят1ани машгъул тир аялриз лекь я аквада, я аквадач. Акурт1ани вуч ава лекьрез абурун гьараяр авунрикайни лашар агъурунрикай?» [Нагиев, 1996, с. 22].
Подстрочный перевод: «Как бескрайно небо! Какая ясность отсюда на все стороны!
Орел летает в небе.
Вот сквозь алую зарю, словно зардевшая невеста, солнышко показало сначала одну щечку, а затем и всё лицо. Такой вид, будто орел держит в крыльях солнце.
Орёл летает в небе. Здесь в небе простор и воля. Здесь стихия орла.
Внизу люди давно в своих заботах. С высоты орлиного полета они кажутся маленькими жирными мышами. Они постоянно снуют куда-то. Орлу даже день их жизни видеть в тягость. Но что поделаешь. Нужно за ними понаблюдать. Сейчас люди на зеленый луг погонят ягнят. Орел знает: когда маленькие чабаны малость отвлекутся, то крайний ягненок его добыча. Занятые своей игрой мальчики даже не заметят орла. Пусть хоть и увидят, ну какое дело орлу от их криков и угроз палками?» [Там же].
В конце повести автор вновь возвращается к одиноко парящему в небе орлу: «Лув гузва лекьре. Азад цава. Виняй аквазва лекьрез, садлагьана чилелай цавуз мад са лекь хкаж жезва. Адан лувар гьяркьуь я. Адан лувара къуват ава. Кье лекьрен луварай вири цав ац1ана…» [Там же]. 
Подстрочный перевод: «В небе парит орел. В свободном небе. Вдруг он видит, как с земли в небесную высь поднялся еще один орёл. Широк размах его крыльев. В его крыльях чувствуется сила. Крыльями двух орлов охвачены все небеса…»
Этот поднимающийся в небеса орел воспринимается как свободолюбивый дух Мазана, который гордо предпочел смерть рабской покорности ласов.
Через пейзаж передается также эффект присутствия автора посредством его отношения к изображаемому предмету или явлению. Описывая церемонию «лизания царского медового пальца» по утрам и избиение «царским кнутом» по вечерам, писатель выражает не жалость к ласам – «покорившимся», а свое негодование к их раболепию. Здесь постоянство пейзажа – «жаркое солнце»; «серые неприступные горы»; «серая, без зелени земля, на которой не видно жилищ»; «неприметные норы, где живут ласы-покорённые» – соответствует самодовольному постоянству жизни ласов-покорившихся [Нагиев, 1996, с. 24, 25].
Явления природы могут предвещать те или иные события в жизни персонажа, создавать определенное настроение. Часто пейзаж, данный через восприятие героя, раскрывает какую-то сторону его характера или указывает на его психологическое состояние. Функция психологизма наиболее частая в произведении, пейзаж оказывается средством раскрытия характера героя.
В повести «Человек без пуповины» мы видим заброшенные, осиротевшие без людей сёла, горы без овечьих отар, невспаханные поля, тоскующая по рукам труженика земля. На фоне такого пейзажа происходит исчезновение вековых традиций, промыслов и ремесел, исчезновение языка и ослабление родовых связей. Но через описание дня свадьбы Урди и Тазагюль автор выражает мысль о том, что вернутся люди в эти заброшенные сёла, и вновь закипит в них жизнь, и вновь оживут старые сёла. Об этом свидетельствует громкий и острый голос зурны на свадьбе в горном селе. «Мощный голос зурны парил над селом, наполнял все окрестные горы и долины и, отражаясь от горных вершин и скал, вновь возвращался в село» [Нагиев, 1996, с. 70].
Но мечтам о возрождении гор не дано было осуществиться. После смерти последних стариков – единственных жителей горного села, бесхозные дома стали разрушаться еще быстрее. Отдаленная от шума и суеты городов природа гор с безлюдными селами вселяет тревогу своей безмятежностью и спокойствием. «Здесь уже не слышно веселого детского галдежа, не блеют ягнята, не кукарекают петухи, не лают собаки…» [Там же, с. 94]. Теперь пейзаж передает атмосферу тишины и покоя, уединения и какой-то тоски по жизни горцев, которая кипела здесь до переселения. «Унылую тишину природы нарушает только шум речки Керен, текущей около села, и нечастые трели птиц» [Там же]. От этих звуков чувство одиночества Урди, приехавшего по ностальгии в старое село, становится еще тягостнее. Осиротевшие без людей горы, рушащиеся села свидетельствует о драматических изменениях в жизни горцев: об исчезновении вековых традиций, промыслов и ремесел, вымывании из многих сфер жизни языка, ослаблении родовых связей...
Описание осиротевших гор, лишившихся многочисленных овечьих отар, табунов лошадей, стад домашнего скота, села с разрушенными домами без жильцов, без дымов над очажными трубами, безлюдных и безмолвных улиц передает настроение главного героя. По удручающим картинам разрухи села читатель догадывается не только о душевных переживаниях главного героя, но и об отношении автора к изображаемым им событиям: человек покинул горы, и в этом вся трагедия жизни гор и горцев.
Пейзаж гор в прозе Ф. Нагиева выходит за пределы своего пространства и простирается до нового места переселения горцев. Для понимания пространства в романе «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя, Ю.М. Лотман особое значение придавал подвижности включенных в пространство людей и предметов. «Безграничность пространства строится так: намечаются некие границы, которые тотчас отменяются возможностью их преодоления. Пространство неуклонно расширяется. Так, все походы запорожцев – это выход пространства за свои пределы» [Лотман, 1988, с. 277].
Элементы пейзажа в прозе Ф. Нагиева выступают как многозначные символы: кладбище, где на могильных камнях удивительно малые сроки жизни; земля, не принимавшая в свое лоно тело блудного сына, гроб подвешенный на ореховом дереве, из-за чего дерево перестало давать плоды («Дневник подвешенного»); просторные для полета вольных орлов небеса и скудная земля для таких же обнищавших духом покорившихся судьбе и насилию людей-ласов, превратившийся в орла дух Мазана («Счастливцы»), с чувством исполненного долга стоящий на скале под благодатным дождем малыш («Легенда о последнем подснежнике»)… И эти символы глубоко оптимистичны.
«Кладбище села Лакац открыто, не огорожено. Можно подумать, что покойники не хотят отгораживаться от людей. Казалось, что обезлюдевшее горное село с разваливающимися домами стало, словно древний старец, медленно приближается к кладбищу. Совсем скоро село и кладбище срастутся и станут единым пространством, потерявшим будущее» [Нагиев, 1996, с. 92].
Пейзаж в произведениях Ф. Нагиева не только фон, но и философский символ. В заключительной главе повести «Человек без пуповины» пейзаж выполняет иллюстративную и символическую функцию:
«Ракъинин нурари гила кьуд патал чан гъанва. Нур къугъвазвай патав гвай рагари, цавук т1уб кяйиз к1анз, чпи чпив гьуьжетарзава…
Агъада, дугуна фиринек хьтин гьуьм вац1алай винелди хкаж жезва. Ам вац1ун дере кьуна дагъдин ценерив агатзава…
Инсан чархун пелел тик акъвазннава. Яргъалай ам лап къванцин тимтал хьиз аквазва…»
Подстрочный перевод: «Солнечные лучи оживляют всё вокруг. Сверкающие вершины гор будто спорят между собой, каждый желая первым прикоснуться неба. Внизу, в долине от реки поднимается туман, густой как парное молоко. На обрыве стоит человек. Издалека он выглядит как каменное изваяние» [Там же, с. 108].
 Здесь пейзаж показывает изменение, произошедшее в человеке через потрясение. В символике «человек – как каменное изваяние», слившееся с горами, угадывается и авторская мысль с искоркой надежды на возрождение гор.
Как символ возрождения выступает фигура стоящего на скале мальчика в «Легенде о последнем подснежнике». Первые картины пейзажа мрачны: выжженная солнцем и потрескавшаяся от безводья земля. Всё на земле вымерло – и живое, и растительное. Выжили только двое: малыш и высыхающая капелька, которая бьется как маленькое сердечко. Капля просит малыша, пролить ее на последний подснежник, что гибнет на священной горе Алпан. И малыш, пройдя через недетские трудности, добирается до подснежника, поит цветок каплей влаги и спасает природу: «И вдруг словно разверзлось небо. Малыш дрогнул от камнепада раскатов грома. Засверкали молнии. И на землю пролились крупные капли дождя. Быстро пробежали ручьи. Высохшая земля начала с жадностью впитывать драгоценную жизненную влагу. Все кругом стало покрываться зеленью…
А на высокой скале гордо стоит маленький человечек. В эти минуты в его сердце возрождался дух лезгинских мифических героев: Шарвили и Каменного Мальчика…» [Нагиев, 1996, с. 221]. Эта картина вселяет в душу гордость за маленького спасителя и, в то же время, чувство единства всего человечества перед глобальной опасностью жизни планеты.
Необычайно символичны и фантасмагорические картины пейзажа в повести «Дневник подвешенного» (1980), где писатель рисует образ матери-земли, со стоном и болями выталкивавшей из своего чрева гроб с телом сына-предателя. Фрагмент пейзажа с ореховым деревом, переставшим давать плоды после того, как на нем подвесили гроб Хана Гадисова, подводит итог всей бесплодной жизни человека, предавшего свою землю ради собственного благополучия. Из контекста повести явствует авторская мысль: есть великая правда земли и неотвратимость наказания за всё содеянное человеком. Человек без корней Хан Гадисов, сменивший имя на Хуана Гадеса, идентифицируется с одиноким бесплодным ореховым деревом. [См. Нагиев, 1996, с. 21-22].
В повести «Посланник Желтых Небес» автор открывает для читателя другой астрономический мир. В частности, рассказывает о новой планете Лимтан, вокруг которой обращается четыре ее спутника – четыре солнца. Достаточно подробные сведения представлены о новой Солнечной системе «Желтые Небеса»: период обращения каждого из планет-солнц отстает от другого на девяносто градусов, из-за этого на планете Лимтан постоянно светло. Вся поверхность планет в солнечной системе Желтых Небес излучает желтый свет, отчего предметы и воздух кажутся желтыми. И поэтому Лимтан также называют «Золотой планетой».
Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева тесно переплетено с художественным временем и его временными частями. Время природы охватывает светлое и темное время суток – утро, день, полдень, вечер, ночь, а также сезонные времена года весну, лето, осень, зиму.
Фантастическое пространство в прозе Ф. Нагиева (повесть «Посланник Желтых Небес») населено нереальными, необычными и невозможными для земного сознания объектами, и событиями. Это чуждое для человека пространство расширяется по вертикали и по горизонтали, в глубину и в ширину.
Время и пространство участвует также в цветовом оформлении пейзажа: зеленые травы, разноцветные цветы весной, летом и осеню, желтая листва поздней осенью, белые горы зимой, улицы с черной грязью в непогоду, разрушающиеся серые дома в покинутых аулах («Человек без пуповины»).
В отдельных произведениях («Счастливцы», «Легенда о последнем подснежнике») белый цвет солнца подавляет все другие цвета, превращая окружающее в серое выжженное пространство. Здесь солнце показано не как источник жизни, а как губитель, осушитель живой природы.
Мир пейзажа выходит за пределы пространства Земли и Солнечной системы, простирается до галактики «Желтые Небеса», где сплошное желтое пространство и постоянное светлое время без ночей со своим преобладающим необычайно желтым цветом.  Озвучивая проблему сохранения жизни на Земле устами инопланетянина, писатель рисует неземные пейзажи далекой планеты Лимтан: «На экране инопланетянина показалась планета с желтыми небесами и желтой атмосферой, излучающей густой, как туман, желтый свет; с похожей на золотой песок почвой, фиолетовыми растениями и светло-бирюзовой водой» [Нагиев, 1996, с. 124].
Цветосветовой пейзаж, представленный исключительно холодными тонами, позволяет не только показать неземную планету, но и передать читателю свою тревогу за сохранение жизни на маленькой, по сравнению с бескрайними мирами галактик, планете Земля.

Выводы по разделу 3.3.

В данном разделе требовалось изучить поэтику времени и пространства в прозе Ф. Нагиева. В ходе изучения сделаны следующие выводы:
1. В произведениях художественной прозы Ф. Нагиев создает особые миры со своим временем и пространством, которые становятся важными элементами поэтики.
2. Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева связано с реальным этническим миром и временем (обезлюдевшие горные сёла в повести «Человек без пуповины»; двор сельского дома Рамаз бубы, обставленный разным хозяйственным инструментом, колесами арбы, мехами кузницы, каменными жерновами мельницы в рассказе «Ночь в Терсепуле»); выдуманным миром антиутопии («Счастливцы»); фантастические миры («Посланник Желтых Небес») и др.
3. Время и пространство участвует также в цветовом оформлении пейзажа: зеленые травы, разноцветные цветы весной, летом и осеню, желтая листва поздней осенью, белые горы зимой, улицы с черной грязью в непогоду, разрушающиеся серые дома в покинутых аулах («Человек без пуповины»).
В отдельных произведениях («Счастливцы», «Легенда о последнем подснежнике») белый цвет солнца подавляет все другие цвета, превращая окружающее в серое выжженное пространство. Здесь солнце показано не как источник жизни, а как губитель, осушитель живой природы.
4. Элементы пейзажа в прозе Ф. Нагиева приобретают глубокие символы: могильные камни с удивительно малыми сроками жизни, считающимися по добрым делам; земля, не принимавшая покойника, отказавшегося при жизни от родины; переставшее плодоносить ореховое дерево, после подвешивания на нем гроба предателя («Дневник подвешенного»); просторные небеса для вольных орлов и серая земля для обнищавших духом и покорившихся насилию людей-ласов («Счастливцы»); гордо, с чувством исполненного долга стоящий на скале под благодатным дождем малыш («Легенда о последнем подснежнике») и др.
5. Итак, в произведениях прозы Ф. Нагиева мы наблюдаем все основные функции пейзажа. Но наибольшее внимание писателем уделяется психологической функции. Причем писатель показывает двусторонность связи природы и характера человека. С одной стороны, горы сформировали, а жизнь на равнине изменила характер горцев. С другой стороны, и горцы в горах, и горцы-переселенцы на равнины по-своему влияют на окружающую среду и меняют ее.


3.4. Интертекстуальные связи

Термин «интертекстуальность» ввела французский филолог постструктуралистской ориентации Юлия Кристева в 60-егоды. По ее утверждению, «Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-нибудь другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности». И еще: «Литературное слово», согласно Ю. Кристевой, есть «место пересечения текстовых плоскостей» или «диалог различных видов письма» [Кристева /Вестник МГУ, 1995, с. 99, 97].
Тема ностальгии по родным местам поднята в романе Расима Хаджи «Под белым небом» в главе «Вой Белого Ветра». Белый Ветер – безвестный пес без хозяина. Белым Ветром щенка назвал племянник Шахпеленга Нур, который очень полюбил Белого Ветра, который тоже отвечал ему взаимностью. Его еще щенком чабан Шахпеленг подарил настойчиво просившему у него щенка своему знакомому армянину – станционному стрелочнику, во время переброски отар овец на летние пастбища в горы. Так он сделал несчастными и своего племянника, и собаку. Но молодой пес, выросший в чабанской среде, для кого с самого рождения запахи чабанов, овец, молока, горных лугов стали родными, попадает из рук в руки. Понявший его тоску армянин передает пса Кукубале с просьбой вернуть Шахпеленгу. Но алчный Кукубала меняет годовалого волкодава на индюка у не менее жадного Мемесила, который сажает пса на цепь. Но тщедушный и болезненный Мемесил постоянно чувствует страх и оцепенение перед огромным и здоровым псом и решает, как бы избавиться от него. От нового хозяина убегает и возвращается к знакомым сызмальства запахам. Но в родных местах превратившегося в огромного волкодава Белого Ветра никто не узнает. На родине он становится изгоем, лишним.
«Как впервые на пастбищах Шахдага он появился, когда появился, никто не знает.
Появляется он не ночью, а днем в полуденное время. В спокойном, безлюдном месте, куда человек не ступает: самом высоком пригорке, на большом валуне, на выступе скалы, но всегда около становища чабанов…
Шахдагские чабаны натравливают на него собак. Даже стреляют ему вслед из ружья. Он убегает. Этим бегом он спасает свою жизнь. 
На время чабаны и сторожевые псы успокаиваются.
Но через некоторое время он появляется снова. И появляется тихо и незаметно. Вдруг. Словно ветер.
Кто же этот страшный незваный гость?
В последнее время на это страшилище и чабанские псы не лают. Отогнавшие его собаками и ружейным залпом вдогонку, на следующий день чабаны опять замечают его среди своих собак.
Так этот пес сегодня посещает одну отару, назавтра другую отару. Вести о нем приходят и от далеких чабанских становищ. Отчего эта псина поступает так – никто не знает. Это всех и беспокоит, и тревожит». [Расим Хаджи, 1987, с. 11]
Герои повести Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и герои повести Расима Хаджи «Вой Белого Ветра» образуют интертекстуальные пары: Аслан буба – Шахпеленг, Урди – Белый Ветер, Хакимбег – Мемесил…
Близость образов этих пар героев из повестей Ф. Нагиева и Р. Хаджи обуславливается тем, что:
1. Аслан буба, как и Шахпеленг, в молодости был чабаном, оба любят родные горы, оба сострадательны к человеку, бережливы к природе и ее дарам.
2. Образы Урди и Белого Ветра, несмотря на то, что первый человек, а второй – собака, удивительно похожи. Оба отброшены судьбой из родной среды, обеих непреодолимая тяга к родным горам и неунывающая тоска по родине возвращают в родные места. 
3. Бездушный и чванливый своим богатством и положением председатель Хакимбег, немало приложивший усилий для переселения жителей горного села Лакац, занимавшихся барановодством, на равнину и всегда ищущий для себя выгоду мелочный, тщедушный Мемесил.
Творческий почерк этих писателей близок реалистичной передачей внутреннего мира и психологии героев.

Так же образы гор Ф. Нагиева в повести «Человек без пуповины» перекликаются с образом гор повести Меджида Гаджиева «Вот камень, а вот весы» («Им къван, имни терез»).
У М. Гаджиева: «О чем же говорят горы? Песня гор и язык гор всегда об одном: проживайте свои годы так же гордо, как горы; как горы сохраните свое достоинство; будьте стойки как горы; как горы перенесите снега и бури, дожди грады; но не теряйте землю под ногами.
Только тогда ты будешь и красив, и чист, и горд…» [М.Гаджиев, 1980, с. 145].
У Ф. Нагиева: проживающий в городе Урди, после развода с женой, ностальгия тянет в горы, в свое родовое горное село. Село давно переселилось на равнину, и дома разрушились. Здесь уже нет былой красоты и радости. Теперь здесь поселились разруха и печаль. При виде этой картины, Урди охватывают тревожные мысли: «И ты сегодня не можешь гордо поднимать голову. И гордости совсем не осталось. Ни перед кем. Ни перед собой, ни перед родными, ни перед сельчанами. А больше всего – перед самим собой. Есть ли чувство тяжелее этого! От других хоть можно убежать. Но от себя убегать куда?!» [Нагиев, 1996, с. 99].
Нагиевский герой теряет ту народную заповедь, которая призывает сохранить стойкость духа и гордость, воспитанные горами. Горы создают и украшают среду обитания человека. И человек также украшает горы своим трудом, своей заботой о природе.
Вот к такому выводу приводит нас внутренний монолог нагиевского героя Урди, пропущенный через призму взаимоотношений гор и горца.

Удивительно совпадают и судьбы героев в повестях Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и дагестанского писателя, проживающего в Ярославской области, Мамеда Халилова «Дом окнами на восток». Обоих героев тянут назад родные горы, и это мешает быть им вполне счастливыми вне своей малой родины.
Судьба нагиевского героя Урди и его жены Светланы напоминают судьбу халиловского героя Алибека и его жены Светланы. У обоих героев не складывается семейное счастье, оба героя после развода с женой уезжают к себе в горы. Оба героя в разрыве с семьей в душе винят больше себя.
Уже в поезде Москва–Махачкала, Алибек понимал, что и сам был тогда во многом неправ: «Наверное, во всем виновата моя тоска по родине, – подумал он, – и я очень неправ, обвиняя Светлану в черствости». [Халилов, 2013, с. 114].
И у Ф. Нагиева, и у М. Халилова улавливается духовная связь между автором и его героем. И Урди, и Алибек ностальгируют по родному селу, переживают за сохранение духовной культуры народа, языка и традиций. Прибыв в село, посещают могилы. Опять же их тянет туда ностальгия по прошлому, могилы предков. Только у Урди село разрушено, а у Алибека часть сельчан также переселилась на равнину.

Некоторые общие параллели наблюдаются в художественной прозе Ф. Нагиева и с романом Ахеда Агаева «Расколотое солнце» («Пад хьайи рагъ»).
Так, один из главных героев А. Агаева начальник треста Бег Бегович, как и герой повести «Дневник подвешенного» («Куьрсарнавайдан дафтар»), вспоминает о своих этнических корнях. Прилетев из южного города в Москву, он поселился гостинице «Интурист» и начал приглядываться к постояльцам: «Из всех иностранцев его притягивало к арабам. <…> Несколько раз подходил к ним, намереваясь заговорить, но не смог из-за незнания языка. Он вслушивался в их разговор, и ему казалось, что их речь похожа на молитвы муллы. Настолько сладка была арабская речь для его души. <…> Он вспоминал семейные легенды, услышанные от отца, что их род берет начало от арабов из Багдада». [Агаев, 1993, с. 9].
И герой повести Ф. Нагиева «Дневник подвешенного» рассуждает так: «Неужели другого места, пригодного для жизни, не нашли мои предки? Мои предки были арабами. Из Йемена. Сюда они прибыли распространить религию ислама. Для чего нужно было приучить этих дикарей к исламу? Теперь и пепла от моих предков не осталось. И мне их старания ни в чем не помогли. Ну зачем я должен тратить свои силы для этого народа? И поймет ли этот народ мою душу? Нет, не поймет. Примет ли меня своим сыном? Нет, не примет.  Поэтому моя цель –мстить за судьбу своих праотцов. Мстить этому народу, этой земле. Разорю я его! Растворю!» [Нагиев, 1996, с. 12].
В «Счастливых людях» Ф. Нагиева наблюдаются мотивы интертекстуальности с романом выдающегося писателя ХХ века Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»). Нагиевские ласы близко напоминают айтматовских манкуртов. И манкурт, и лас своей похожи своей отрешенностью от действительности и рабской покорностью своему хозяину. Разумеется, ласы чувствуют себя более счастливыми, нежели манкурты. Но внутренняя их природа одна и та же.
В романе Айтматова рассказывается о том, как молодого кочевника, попавшего в плен, сделали манкуртом. Когда его нашла мать, долго искавшая сына, он не только не узнал свою мать, но и убил ее по приказу своего хозяина.
В повести Ф. Нагиева «Счастливцы» ласы также убивают поэта Мазана, пожелавшего освободить их от тирана.
Процесс превращения свободного человека в манкурта Айтматов описывает так: «Предназначенному в рабство пленнику обривали голову и надевали на неё шири — кусок шкуры с выйной (шейной) части только что убитого верблюда. После этого ему связывали руки и ноги и надевали на шею колодку, чтобы он не мог коснуться головой земли, и оставляли в пустыне на несколько дней. На палящем солнце шири съёживалась, сдавливая голову, волосы врастали в кожу, причиняя невыносимые страдания, усиливаемые жаждой».
Через какое-то время жертва либо гибла, либо теряла память о прошедшей жизни и становилась идеальным рабом, лишённым собственной воли и безгранично покорным хозяину. Рабы-манкурты ценились гораздо выше обычных. Далее Чингиз Айтматов дает подробное определение образа манкурта: «Для любого рабовладельца самое страшное – восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Манкурт был единственным в своём роде исключением – ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. <…> Повеление хозяина для манкурта было превыше всего. Для себя же, кроме еды и обносков, чтобы только не замерзнуть в степи, он ничего не требовал…»  [Айтматов, 1981, с. 106 -107].
В публикации в журнале «Наука и жизнь» манкурт приводится как пример слова, введённого в русский литературный язык в недавнее время: «Весьма нужным словом манкурт обогатил русский язык наш выдающийся современник Ч.Т. Айтматов, назвав так человека, который после мощного внешнего воздействия на свою психику забыл о своём прошлом и о прошлом своих предков, став одновременно покорным рабом своего хозяина» [Милославский, 2009, с. 32-33].
В «Счастливых людях» Ф. Нагиева бытуют мотивы интертекстуальности и с библейским Иисусом Христом.
В развязке произведения разъяренная толпа ласов устраивает самосуд над своим спасителем, который посягал на их святые обычаи. Каждый из толпы старается бить его посильнее и побольнее, становясь соучастником этого преступного для нас, но единого ритуального для ласов действа.

Выводы по разделу 3.4.
В данном разделе работы требовалось изучить интертекстуальные связи в прозе Ф. Нагиева. В ходе изучения сделаны следующие выводы:
1. К теме переселения народов, ностальгии по родным местам обращались многие писатели. Поэтому, выражаясь словами Ю. Кристевой, «литературное слово» разных писателей может становиться «местом пересечения текстовых плоскостей» или «диалогом различных видов письма».
2. Герои повести Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и герои повести Расима Хаджи «Вой Белого Ветра» образуют интертекстуальные пары: Аслан буба – Шахпеленг, Урди – Белый Ветер, Хакимбег – Мемесил… Творческий почерк этих писателей близок реалистичной передачей внутреннего мира и психологии героев.
3. Образы гор Ф. Нагиева в повести «Человек без пуповины» перекликаются с образом гор повести Меджида Гаджиева «Вот камень, а вот весы». У М. Гаджиева горы призывают: «проживайте свои годы так же гордо, как горы; как горы сохраните свое достоинство!»
Нагиевский герой теряет ту народную заповедь, которая призывает сохранить стойкость духа и гордость, воспитанные горами.
4. Удивительно совпадают и судьбы героев в повестях Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и дагестанского писателя, проживающего в Ярославской области, Мамеда Халилова «Дом окнами на восток». Обоих героев тянут назад родные горы, и это мешает быть им вполне счастливыми вне своей малой родины.
5. В «"Счастливых" людях» Ф. Нагиева обнаруживаются мотивы интертекстуальности с романом выдающегося писателя ХХ века Чингиза Айтматова «Буранный полустанок». Нагиевские ласы близко напоминают айтматовских манкуртов. И манкурт, и лас своей похожи своей отрешенностью от действительности и рабской покорностью своему хозяину.
6. В «Счастливых людях» Ф. Нагиева бытуют мотивы интертекстуальности и с библейским Иисусом Христом. В развязке произведения разъяренная толпа ласов устраивает самосуд над своим спасителем, который посягал на их вековые устои.



Выводы по главе 3
В третьей главе была исследована поэтика художественной прозы Ф. Нагиева.  Данное изучение позволило сделать ряд выводов:
1. Поэтика прозы Ф. Нагиева обладает чрезвычайно богатым арсеналом средств и приемов, (композиция, форма, слог, стиль, язык, особенности словоупотребления, синтаксические особенности и мн. др.) и средств художественной выразительности (эпитеты, гипербола, сравнение, метафора, аллегория, пословицы и прочие фигуры речи).
2. Стиль Ф. Нагиева отличается особым построением фразы – динамичной, но в то же время – лаконичной. Разрушение монотонности ритма достигается нарушением традиционной системы построения предложения, обычно заканчивающегося глаголом, и использованием инверсивных вариантов речи. Писатель избегает длинных предложений, а в случае необходимости употребления, разделяет их знаками препинания, на ритмические паузы. Вводные слова, союзы, выражаемые многоточием паузы и некоторая недосказанность мысли задают нагиевской речи особый ритм. 
3. Среди писателей, пришедших в лезгинскую литературу в 1980-е годы, таких, как А.-Фатах Фатахов, М. Ведихов, А. Исмаилов, А. Кардаш, М. Садык и др., стиль мышления Фейзудина Нагиева выделяется большой социальной зоркостью, глубиной видения и прочувствования проблем не только своего разделенного лезгинского народа, но и страны в целом (повести «Счастливцы», «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» и др.).
4. В прозе Ф. Нагиева бытует все три стиля: высокий, средний, низкий. Функциональный стиль речи также разнообразен – от обиходно-разговорного (в саркастических рассказах «В опере», «Старый друг» и др.) и просторечно-архаического (в повести «Счастливцы») до художественно-литературного (в повестях «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» в ряде рассказах) и высокого стиля с элементами научной лексики (в фантастической повести «Посланник Желтых Небес»). В повести «Счастливцы» автор реконструирует архаическую духовную речь, для чего вводит в произведение ряд неологизмов.
5. Писателем создана целая галерея интересных, запоминающихся образов. Внутренний мир героев связан с окружающей средой и во многом и зависит от этой среды: живущие в суровых условиях горцы немногословны и сдержанны, неприхотливы и заботливы к природе. А жители равнины, привыкшие к жизненным удобствам, импульсивны, чванливы, многословны, не рачительны к окружающей среде, подвержены стяжательству и лени. Переселившиеся в город горцы и их дети к жителям гор относятся свысока («Человек без пуповины»).
6. В фантастической повести «Посланник "Жёлтых Небес"» автор дает образ инопланетянина «небольшого роста», «излучающего тусклый свет», с «холодной, словно жаба, маленькой гладкой рукой» и «писклявым металлическим голосом». Инопланетный гость обладает телепатией и телекинезом: чтобы сэкономить время, он предлагает профессору в ходе беседы не отвечать на его вопросы, ибо он читает его мысли.
7. В «Дневнике подвешенного» писатель создает трагический образ заблудившегося в своих жизненных исканиях человека, у которого в теле как бы сочетаются две души: только узнав, что смертельно болен, человек критически переоценивает всю жизнь. Как человек, Хуан Гадес отказывается от себя прежнего. Как ученый, он отказывается от главной научной концепции своей жизни – перемалывания разных наций в одну большую нацию, осознав, что она была ошибочной. Но исправлять ошибки уже времени нет. И он уходит из жизни, полностью осознав свою вину и полностью преображенным, покаявшимся.
Символично переданы в повести образы земли, не принимающего тело предавшего ее сына, и орехового дерева, которое перестает давать плоды, после того, как на нем повесили гроб с телом человека, некогда порвавшего со своей родиной, со своим народом.
8. В своих произведениях писателем созданы особые миры со своим временем и пространством, которые становятся важными элементами поэтики.
9. Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева несет основную миромоделирующую функцию и позволяет выявить универсальные представления писателя о бытии и человеке. Обращение к поэтике художественного пространства позволяет увидеть своеобразие воплощения национальной картины мира писателем. (Например, обезлюдевшие горные сёла в повести «Человек без пуповины»; двор сельского дома Рамаз бубы, обставленный разным хозяйственным инструментом, колесами арбы, мехами кузницы, каменными жерновами мельницы в рассказе «Ночь в Терсепуле»).
10. Трехмерность пространства создается описанием портретов героев, интерьеров и пейзажей. Писатель создает и показывает природу, людей и события в различных пространственно-временных мирах: реальном земном (землю и земную природу, горы и реки, заброшенные горные аулы и переселившиеся на равнины новые поселки в повести «Человек без пуповины»), вымышленном (сломленные духом и потерявшие человеческое достоинство покорённые люди – ласы в повести «Счастливцы»), планетарном (фантастические инопланетные миры, другую солнечную систему и цивилизацию Желтой планеты с непривычным для землян мышлением в фантастической повести «Посланник Желтых Небес») и др.
11. Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева тесно переплетено с художественным временем и его временными частями. Время природы охватывает светлое и темное время суток – утро, день, полдень, вечер, ночь, а также сезонные времена года весну, лето, осень, зиму. Фантастическое пространство в прозе Ф. Нагиева (повесть «Посланник Желтых Небес») населено нереальными с научной точки зрения, необычными и невозможными для земного сознания объектами, и событиями. Это чуждое для человека пространство расширяется по вертикали и по горизонтали, в глубину и в ширину.
12. Время и пространство участвует также в цветовом оформлении пейзажа: зеленые травы, разноцветные цветы весной, летом и осеню, желтая листва поздней осенью, белые горы зимой, улицы с черной грязью в непогоду, разрушающиеся серые дома в покинутых аулах («Человек без пуповины»).
В отдельных произведениях («Счастливцы», «Легенда о последнем подснежнике») белый цвет солнца подавляет все другие цвета, превращая окружающее в серое выжженное пространство. Здесь солнце показано не как источник жизни, а как губитель, осушитель живой природы.
Мир пейзажа выходит за пределы пространства Земли и Солнечной системы, простирается до галактики «Желтые Небеса», где сплошное желтое пространство и постоянное светлое время без ночей со своим преобладающим необычайно желтым цветом.  Озвучивая проблему сохранения жизни на Земле устами инопланетянина, писатель рисует неземные пейзажи далекой планеты Лимтан – планеты с желтыми небесами и желтой атмосферой, излучающей густой, как туман, желтый свет; с похожей на золотой песок почвой, фиолетовыми растениями и светло-бирюзовой водой.
Цветосветовой пейзаж, представленный исключительно холодными тонами, позволяет не только показать неземную планету, но и передать читателю свою тревогу за сохранение жизни на маленькой, по сравнению с бескрайними мирами галактик, планете Земля.
13. Весьма необычен пейзаж в «Дневнике подвешенного» – фантасмагорическая картина, где автор дает образ матери-земли, со стоном и болями выталкивавшей из своего чрева гроб с телом сына-предателя. Этот фрагмент вместе с образом орехового дерева, которое после подвешивания к нему гроба Хуана Гадеса, перестает давать плоды, показывает неотвратимость наказания за всё содеянное человеком.
14. Нередко информация о пейзаже содержится в заглавии произведений: «Ночь в Терсепуле», «Легенда о последнем подснежнике», «Радуг и Радуга», «Посланник Желтых Небес» и др.
15. Через пейзаж передается также эффект присутствия автора посредством его отношения к изображаемому предмету или явлению. Описывая церемонию «лизания царского медового пальца» по утрам и избиение «царским кнутом» по вечерам, писатель выражает не жалость к ласам – «покорившимся», а свое негодование к их раболепию. Здесь постоянство пейзажа – «жаркое солнце»; «серые неприступные горы»; «серая, без зелени земля, на которой не видно жилищ»; «неприметные норы, где живут ласы-покорённые» – соответствует самодовольному постоянству жизни ласов-покорившихся.
16. Горы в произведениях Ф. Нагиева – прежде всего, этническая среда, связанная с судьбами людей. Горы в течение многих тысячелетий воспитывают идеального человека, который живет в гармонии с ними. Они наделили своих жителей самыми лучшими чертами – смелостью и отвагой, трудолюбием и рационализмом, искренностью и честностью, дружелюбием и гостеприимством. Но разрушение этнического пространства приводит к скитальческому образу жизни и разрушению души. Человек словно теряет точку опоры.
17. Элементы пейзажа в прозе Ф. Нагиева выступают как многозначные символы: кладбище, где на могильных камнях удивительно малые сроки жизни; земля, не принимавшая в свое лоно тело блудного сына, гроб подвешенный на ореховом дереве, из-за чего дерево перестало давать плоды («Дневник подвешенного»); просторные для полета вольных орлов небеса и скудная земля для таких же обнищавших духом покорившихся судьбе и насилию людей-ласов, превратившийся в орла дух Мазана («Счастливцы»), с чувством исполненного долга стоящий на скале под благодатным дождем малыш («Легенда о последнем подснежнике»)… И эти символы глубоко оптимистичны.
18. В произведениях прозы Ф. Нагиева мы наблюдаем все основные функции пейзажа. Но наибольшее внимание писателем уделяется психологической функции. Причем писатель показывает двусторонность связи природы и характера человека. С одной стороны, горы сформировали, а жизнь на равнине изменила характер горцев. С другой стороны, и горцы в горах, и горцы-переселенцы на равнины по-своему влияли на окружающую среду и изменяли ее.
19. К теме переселения народов, ностальгии по родным местам обращались многие писатели. Поэтому, выражаясь словами Ю. Кристевой, «литературное слово» разных писателей может становиться «местом пересечения текстовых плоскостей» или «диалогом различных видов письма». То есть в произведениях разных писателей встречаются некоторые общие черты.
20. Герои повести Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и герои повести Расима Хаджи «Вой Белого Ветра» образуют интертекстуальные пары: Аслан буба – Шахпеленг, Урди – Белый Ветер, Хакимбег – Мемесил…
Творческий почерк этих писателей близок реалистичной передачей внутреннего мира и психологии героев.
21. Образы гор Ф. Нагиева в повести «Человек без пуповины» перекликаются с образом гор повести Меджида Гаджиева «Вот камень, а вот весы». У М. Гаджиева горы призывают: «проживайте свои годы так же гордо, как горы; как горы сохраните свое достоинство!»
Нагиевский герой теряет ту народную заповедь, которая призывает сохранить стойкость духа и гордость, воспитанные горами. Горы создают и украшают среду обитания человека. И человек также украшает горы своим трудом, своей заботой о природе. Но село давно переселилось на равнину, а дома разрушились. Здесь уже нет былой красоты и радости. Теперь здесь поселились разруха и печаль. При виде этой картины, Урди охватывают тревожные мысли: «И ты сегодня не можешь гордо поднимать голову. И гордости совсем не осталось. Ни перед кем. Ни перед собой, ни перед родными, ни перед сельчанами. А больше всего – перед самим собой. Есть ли чувство тяжелее этого! От других хоть можно убежать. Но от себя убегать куда?!»
22. Удивительно совпадают и судьбы героев в повестях Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и дагестанского писателя, проживающего в Ярославской области, Мамеда Халилова «Дом окнами на восток». Обоих героев тянут назад родные горы, и это мешает быть им вполне счастливыми вне своей малой родины.
Судьба нагиевского героя Урди и его жены Светланы напоминают судьбу халиловского героя Алибека и его жены Светланы. У обоих героев не складывается семейное счастье, оба героя после развода с женой уезжают к себе в горы. Оба героя в разрыве с семьей в душе винят больше себя.
И у Ф. Нагиева, и у М. Халилова улавливается духовная связь между автором и его героем. И Урди, и Алибек ностальгируют по родному селу, переживают за сохранение духовной культуры народа, языка и традиций. Прибыв в село, посещают могилы. Опять же их тянет туда ностальгия по прошлому, могилы предков.
24. В «"Счастливых" людях» Ф. Нагиева наблюдаются мотивы интертекстуальности с романом выдающегося писателя ХХ века Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»). Нагиевские ласы близко напоминают айтматовских манкуртов. И манкурт, и лас своей похожи своей отрешенностью от действительности и рабской покорностью своему хозяину. Разумеется, ласы чувствуют себя более счастливыми, нежели манкурты. Но внутренняя их природа одна и та же.
25. В «Счастливых людях» Ф. Нагиева бытуют мотивы интертекстуальности и с библейским Иисусом Христом. В развязке произведения разъяренная толпа ласов устраивает самосуд над своим спасителем, который посягал на их вековые устои. Каждый из толпы старается бить его посильнее и побольнее, становясь соучастником этого преступного для нас, но единого ритуального для ласов действа.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что Поэтика художественной розы Фейзудина Нагиева —это комплексное многогранное понятие, которому присущи с одной стороны различные методы и способы для создания художественной прозы и ее обогащения общеизвестными типовыми и индивидуальными возможностями всей богатой палитры поэтики.



ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Настоящее диссертационное исследование – «Художественная проза Фейзудина Нагиева: Жанровая система и поэтика» – состоит из трех глав с соответствующими разделами. По каждому разделу и по каждой главе даны обобщающие выводы.
Глава 1 «Жанровая система, метод и стиль прозы Фейзудина Нагиева» состоит из двух разделов – «Жанровое многообразие художественной прозы Ф. Нагиева» и «Метод и стиль художественной прозы Ф. Нагиева». Цели и задачи первого раздела раскрываются в восьми подразделах, посвященных разным жанрам (реалистической и иронической прозе, фантастике и антиутопии, исповеди и дневнику, притче и детской прозе).
Глава 2 «"Образ автора" и "образ положительного героя"» состоит из четырех разделов со своими подразделами: 1) «Творческая биография Ф. Нагиева в контексте современного литературного процесса Дагестана» (с подразделом «Биография как важный фактор понимания творчества»); 2) «Многогранность творческой личности» (с подразделами «Научная деятельность», «Общественная деятельность», «Литературно-художественная деятельность»); 3) «Тема родины и патриотизма. Соотношение национального и интернационального в прозе Ф. Нагиева»; 4) «Автор и его герой: поиск нравственно-эстетического идеала».
Глава 3 «Поэтика художественной прозы Ф. Нагиева» состоит из четырех разделов: 1) «Поэтика художественной речи», 2) «Поэтика художественного образа», 3) «Поэтика времени и пространства», 4) «Интертекстуальные связи».
В диссертационной работе проведены исследования жанровой системы, метода и стиля прозы Ф. Нагиева, изучена творческая биография писателя в свете ее влияния на творчество, рассмотрена тема родины и патриотизма, определено соотношение национального и интернационального в прозе писателя, установлена степень авторского субъективизма в изображении образа положительного героя и поиске нравственно-эстетического идеала.
В результате выполненного исследования получены следующие итоги:
Жанровая система прозы Ф. Нагиева многообразна и представлена эпическими жанрами, как реалистическая и ироническая проза, фантастика и антиутопия, исповедь и дорожный дневник, детская проза и притча.
В произведениях реалистической прозы в числе прочих («Человек без пуповины») поднята проблема опасности потери этнической и культурной среды обитания народа, утраты этнических духовно-нравственных критериев и культурного иммунитета. Следствием таких потерь стали падение нравственности и культуры, трансформация этнического сознания.
Через судьбу горного села Лакац и его жителей (в лице главного героя Урди), писатель с болью обнажает негативные последствия переселенческой политики страны, которая привела в движение механизм стирания этнической памяти народа, исчезновения векового уклада народной культуры. Разрушение и опустошение горных сёл привели к исчезновению этнокультурной среды, что является одним из главных условий и гарантов сохранения этнического самосознания (повесть «Человек без пуповины»).
Писателя волнуют не только порождаемые надвигающейся глобализацией земные проблемы, как исчезновение этнокультурной среды, загрязнение экологии, рост числа смертоносного оружия, угрожающие сохранению Земного шара, но и проблемы космические (фантастическая повесть «Посланник Желтых небес»).
В повести-антиутопии «Счастливцы» под страной «счастливых» (в кавычках) изображен тоталитарный советский строй с замкнутым общественно-политическим строем. В повести присутствуют все характерные для антиутопии черты: триада героев – герой-тиран в лице Бакуршарра и проводника его идеологии Йасея; герой-бунтарь и герой-жертва Мазан, не принимающий и отрицающий утопические ценности; и чувствующие себя не в роли жертвы, а только счастливыми граждане – ласы (покорившиеся, сломленные).
Творческие методы реализма и романтизма, к которым тяготеет писатель, сочетаются друг с другом, как две грани единого художественного познания. Например, в повести «Человек без пуповины» реальные образы жителей гор Аслан бубы, Урди, Тазагюль и горожанки Светланы и др.; образы окружающей среды и ждущих возвращения людей гор; образ главного героя Урди в некоторых его проявлениях близок к романтизму).
Отражающие реальную жизнь произведения реализма представляют собой познавательную летопись эпохи, чем объясняется огромный к ним интерес.
В реалистических произведениях писатель изображает героев по своим эстетическим критериям. Субъективизм автора проявляется в эстетическом идеале, в положительных стремлениях и порывах положительного героя, в авторском отношении к описываемым событиям. (Но авторский субъективизм мало влияет на неотвратимость событий: переселение горцев на равнину, разрушение этнокультурной среды, потеря языка, этнической культуры, культурного иммунитета происходят независимо от авторской воли). 
Творчество Ф. Нагиева отличает стилевое богатство и языковое новаторство. Хотя в произведениях писателя сочетаются разные функциональные стили (низкий, средний, высокий, научный, архаичный и т.п.), его слог и стиль диктуются идеей произведения. Особое построение лаконичной, динамичной фразы, обладающей многослойной символикой и глубинной семантикой, – вот отличительная особенность стиля писателя.
Языковая стихия создает время и место разворачивания сюжета, языковые средства выразительности создают культурный, социальный, интеллектуальный мир, рисуют характеры героев. Фигуры речи и речевые конструкции, единицы морфологии и единицы синтаксиса (модальные и вводные слова), союзы, паузы и некоторая недосказанность мысли, выражаемая многоточием и ритмическими паузами, создают специфический ритм нагиевской речи. Они способствуют пониманию отношения автора к изображаемым образам, предметам, событиям и явлениям, помогают обратить внимание на их особо выразительные черты.
 
Для установления степени авторского субъективизма в изображении характеров героев и для определения степени влияния биографии на творчество писателя, предварительно изучена творческая биография Ф. Нагиева, как многогранной творческой личности в контексте современного литературного процесса Дагестана. Изучая тему родины и патриотизма и соотношение компонентов национального и интернационального в прозе Ф. Нагиева, определены критерии поиска нравственно-эстетического идеала в вопросе «автор и его герой».   
В результате изучения «образа автора» и «образа положительного героя» в прозе Ф. Нагиева в сравнительного плане, определено, что биография и многогранность интересов существенно влияют на творчество Фейзудина Нагиева (о таком влиянии писали исследователи А. А.   Демченко, А. А. Холиков, В. А. Лакшин и др.)
Исходя из положения, что составление прижизненной биографии писателя и введение ее в научный оборот является важным шагом в изучении и понимании творчества писателя, впервые составлена и изучена творческая и научная биография Фейзудина Нагиева, как многогранной творческой личности, и тем самым решена актуальная литературоведческая проблема.
Определено также, что творческая многоплановость Ф. Нагиева связана с двумя гранями его мышления – техническим и гуманитарным, что существенно обогащает творчество писателя и расширяют границы мировосприятия.
Установлено, что творческая многогранность писателя выражается следующими направлениями:
– многогранностью литературного творчества: поэзия, проза, драматургия, публицистика, переводческая деятельность;
– наличием жанрового многообразия в художественной прозе: рассказ, повесть, иронический рассказ, фантастика, новелла и притча, детская проза и т.п.; 
– научной многогранностью на стыке разных научных направлений: литературоведения, лингвистики, теории литературы, истории литературы, философской герменевтики, текстологии, этнологии, палеографии и др.;
– многогранностью в общественной жизни, это – активное участие в деятельности общественных организаций, издание литературно-художественного журнала, создание авторских телевизионных передач, выступления по радио и телевидению по проблемам культуры, истории, языка, участие в работе «круглых столов», отечественных и международных форумов и др.
Таким образом, многогранность интересов писателя безусловно влияет на творчество и делает его интересным для читателя. Писателю удается сочетать несочетаемые на первый взгляд вещи: быль с вымыслом, серьезность с доходящей до сарказма иронией, иронию с драматизмом и трагизмом, детскую наивную открытость с серьезной суровостью, фантастику с реальностью.
Тема родины и патриотизма пронизывает всё творчество Ф. Нагиева. Эта тема лейтмотивом проходит в публицистике, драматургии, поэзии и прозе писателя. К примеру, в повести «Дневник подвешенного» показана трагическая судьба отказавшегося от своей родины и этнических корней Хана Гадисова, сменившего имя на Хуана Гадеса. Как большой ученый, он разработал теорию ассимиляции народов земли и превращения их в единый унифицированный народ. Убеждения этого специалиста по национальным проблемам строятся на нецелесообразности и экономической невыгодности существования на земле многих рас, языков, культур и религий.
Среди писателей, пришедших в лезгинскую литературу в 1980-е годы, таких, как А.-Фатах Фатахов, М. Ведихов, А. Исмаилов, А. Кардаш, М. Садык и др., стиль мышления Фейзудина Нагиева выделяется большой социальной зоркостью, глубиной видения и прочувствования проблем не только своего разделенного лезгинского народа, но и страны в целом (повести «Счастливцы», «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» и др.).
С болью говорит писатель в повести «Человек без пуповины» о трагических результатах разделения единого лезгинского народа между двумя государствами – Россией и Азербайджаном. На примере разговора между азербайджанским и дагестанским лезгинами писатель показывает отчуждение нравов и языка, разрушение этнической культуры и самосознания единого народа. 
Отмечено, что нравственно-эстетические взгляды положительных героев прозы Ф. Нагиева в отношении к извечным категориям – народ, родина, язык, культура –  близки к взглядам героев Чингиза Айтматова. Нравственные императивы у Айтматова – «…природа человека такова, что сначала он задумывается о земле, где родился, народе, стране, и только потом думает об остальном мире…» и у Нагиева – «без любви к своей родине, земле, языку, культуре любить мир невозможно» очень близки.
Отношение авторитарной власти к правам человека и правам народов показано в первой в дагестанской литературе повести-антиутопии Ф. Нагиева «Счастливцы». Лишенные всяческих человеческих прав и человеческого звания люди свыклись со своим рабским положением и считают себя счастливыми. Они гордятся своим зависимым положением покоренного (ласа) и, как жизнью, дорожат личным знаком ласства (покорности) – нашейным хомутом.
Патриотизм в произведениях Ф. Нагиева неотделим от интернационализма. Понятие типического героя дает целостное представление о творческом диапазоне писателя, о типе героя, который живет в его представлении. Положительный герой прозы Ф. Нагиева (гражданин, гуманист, патриот) действует в нравственно-эстетических границах, устанавливаемых автором. Мировоззренческий императив (нравственное предписание) писателя, что «интернациональное можно постичь только через национальное, через познание этнической истории, культуры, традиций, языка», в его произведениях выражается через образы и поступки героев.
Поднятая в «Дневнике подвешенного» тема духовно-нравственного преображения человека важна во все времена, тем более в нынешнем охваченном глобализмом мире, когда в духовные ценности и человеческая жизнь теряют цену. У людей, подобных Хуану Гадесу, девизом: «где человеку хорошо, там у него и родина».
В повестях «Человек без пуповины» и «Дневник подвешенного» лейтмотивом звучит мысль: «Люди, будьте достойны заветов славных предков! Защитите свою землю, родину, язык! Знайте свои корни!» Ибо потеря земли и языка, духовных и этнических корней порождает «подвешенных», не определившихся в жизни и не обретших духовной основы людей, «иванов, не помнящих родства», потерявших свою «пуповину», ласов-«счастливцев», лишенных воли и достоинств.
Писатель создает эстетический образ героя, близкий собственным духовным ориентирам. По произведениям Ф. Нагиева складывается следующий портрет положительного героя:
1) он – патриот: любит свою землю, родину, язык и культуру;
2) заботится о сохранении материальной и духовной культуры для потомков;
3) тревожится за нравственное и образовательное воспитание подрастающего поколения;
4) руководствуется идеей овладения общечеловеческой культурой через национальную культуру путем симбиоза их лучших качеств; уверен в постижении интернационального и общечеловеческого через понимание национального;
5) сострадателен и справедлив, честен и правдив, прямолинеен и неподкупен.
Таким образом, «образ положительного героя» в художественной прозе Ф. Нагиева отвечает нравственно-эстетическим качествам автора, а в некоторых ситуациях становится вторым «Я» автора. Автору импонирует образ своего положительного героя – патриота, любящего родину, язык, культуру и сохраняющего эти ценности для потомков. На людях с такими чертами характера, по мнению автора, и держится мир.

Поэтика прозы Ф. Нагиева обладает чрезвычайно богатым арсеналом средств и приемов, (композиция, форма, слог, стиль, язык, особенности словоупотребления, синтаксические особенности и мн. др.) и средствами художественной выразительности (эпитеты, гипербола, сравнение, метафора, аллегория, пословицы и прочие фигуры речи).
 Несмотря на сжатость и лаконичность фразы, стиль Ф. Нагиева отличает ёмкость и семантическая глубина слова. Разрушение монотонности ритма достигается нарушением традиционной системы построения предложения, обычно заканчивающегося глаголом, и использованием инверсивных вариантов речи. Писатель избегает длинных предложений, а в случае необходимости употребления, разбивает их на ритмические паузы. Вводные слова, союзы, выражаемые многоточием паузы и некоторая недосказанность мысли задают нагиевской речи особый ритм. 
В прозе Ф. Нагиева бытует все три стиля: высокий, средний, низкий. Функциональный стиль речи также разнообразен – от обиходно-разговорного (в саркастических рассказах «В опере», «Старый друг» и др.) и просторечно-архаического (в повести «Счастливцы») до художественно-литературного (в повестях «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного» в ряде рассказах) и высокого стиля с элементами научной лексики (в фантастической повести «Посланник Желтых Небес»). В повести «Счастливцы» автор реконструирует архаическую духовную речь, для чего вводит в произведение ряд неологизмов.
 Писателем создана целая галерея интересных, запоминающихся образов. Внутренний мир героев связан с окружающей средой и во многом и зависит от этой среды: живущие в суровых условиях горцы немногословны и сдержанны, неприхотливы и заботливы к природе. А жители равнины, привыкшие к жизненным удобствам, импульсивны, чванливы, многословны, не рачительны к окружающей среде, подвержены стяжательству и лени. Переселившиеся в город горцы и их дети к жителям гор относятся свысока («Человек без пуповины»).
В первой в дагестанской литературе фантастической повести «Посланник Жёлтых Небес» автор дает образ инопланетянина «небольшого роста», «излучающего тусклый свет», с «холодной, словно жаба, маленькой гладкой рукой» и «писклявым металлическим голосом». Инопланетный гость обладает телепатией и телекинезом: чтобы сэкономить время, он предлагает профессору, крупному астрофизику, сотрудничество во имя сохранения не только планеты Земля, но и всей Солнечной системы.
В «Дневнике подвешенного» писатель создает трагический образ заблудившегося в своих жизненных исканиях человека, у которого в теле как бы сочетаются две души: только узнав, что смертельно болен, человек критически переоценивает всю жизнь. Как человек, Хуан Гадес отказывается от себя прежнего. Как ученый, он отказывается от главной научной концепции своей жизни – перемалывания разных наций в одну большую нацию, осознав, что она была ошибочной. Но исправлять ошибки у него времени не остается. И он уходит из жизни, полностью осознав свою вину и полностью преображенным, покаявшимся.
Элементы пейзажа в прозе Ф. Нагиева выступают как многозначные символы: кладбище, где на могильных камнях удивительно малые сроки жизни; земля, не принимавшая в свое лоно тело блудного сына, гроб подвешенный на ореховом дереве, из-за чего у дерева прекращается плдоношение («Дневник подвешенного»); просторные для полета вольных орлов небеса и скудная земля для таких же обнищавших духом покорившихся судьбе и насилию людей-ласов, превратившийся в орла дух Мазана («Счастливцы»), с чувством исполненного долга стоящий на скале под благодатным дождем малыш («Легенда о последнем подснежнике»)…
Весьма необычен пейзаж в «Дневнике подвешенного» – фантасмагорическая картина, где автор дает образ матери-земли, со стоном и болями выталкивавшей из своего чрева гроб с телом сына-предателя. Этот фрагмент вместе с образом орехового дерева, которое после подвешивания к нему гроба Хуана Гадеса, перестает давать плоды, показывает неотвратимость наказания за всё содеянное человеком.
Писатель создает особые миры со своим временем и пространством, которые становятся важными элементами поэтики. Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева несет основную миромоделирующую функцию и позволяет выявить универсальные представления писателя о бытии и человеке. Обращение к поэтике художественного пространства позволяет увидеть своеобразие воплощения национальной картины мира писателем. (Например, обезлюдевшие горные сёла в повести «Человек без пуповины»; двор сельского дома Рамаз бубы, обставленный разным хозяйственным инструментом и инвентарем – колесами арбы, мехами кузницы, каменными жерновами мельницы в рассказе «Ночь в Терсепуле»).
Трехмерность пространства создается описанием портретов героев, интерьеров и пейзажей. Писатель создает и показывает природу, людей и события в различных пространственно-временных мирах: реальном земном (землю и земную природу, горы и реки, заброшенные горные аулы и переселившиеся на равнины новые поселки в повести «Человек без пуповины»), вымышленном (сломленные духом и потерявшие человеческое достоинство покорённые люди – ласы в повести «Счастливцы»), планетарном (фантастические инопланетные миры, другую солнечную систему и цивилизацию Желтой планеты с непривычным для землян мышлением в фантастической повести «Посланник Желтых Небес») и др.
Художественное пространство в прозе Ф. Нагиева тесно переплетено с художественным временем и его временными составляющими. Фантастическое пространство в прозе Ф. Нагиева населено нереальными с научной точки зрения, необычными и невозможными для земного сознания объектами, и событиями. Это чуждое для человека пространство расширяется по вертикали и по горизонтали, в глубину и в ширину.
Время и пространство участвует также в цветовом оформлении пейзажа: зеленые травы, разноцветные цветы весной, летом и осеню, желтая листва поздней осенью, белые горы зимой, улицы с черной грязью в непогоду, разрушающиеся серые дома в покинутых аулах («Человек без пуповины»). В отдельных произведениях («Счастливцы», «Легенда о последнем подснежнике») белый цвет солнца подавляет все другие цвета, превращая окружающее в серое выжженное пространство. Здесь солнце показано не как источник жизни, а как губитель, осушитель живой природы.
Мир пейзажа выходит за пределы пространства Земли и Солнечной системы, простирается до галактики «Желтые Небеса», где сплошное желтое пространство и постоянное светлое время без ночей со своим преобладающим необычайно желтым цветом. Озвучивая проблему сохранения жизни на Земле устами инопланетянина, писатель рисует неземные пейзажи далекой планеты Лимтан – планеты с желтыми небесами и желтой атмосферой, излучающей густой, как туман, желтый свет; с похожей на золотой песок почвой, фиолетовыми растениями и светло-бирюзовой водой.
Цветосветовой пейзаж, представленный исключительно холодными тонами, позволяет не только показать неземную планету, но и передать читателю свою тревогу за сохранение жизни на маленькой, по сравнению с бескрайними мирами галактик, планете Земля.
Нередко информация о пейзаже содержится в заглавии произведений: «Ночь в Терсепуле», «Легенда о последнем подснежнике», «Радуг и Радуга», «Посланник Желтых Небес» и др.
Через пейзаж передается также эффект присутствия автора посредством его отношения к изображаемому предмету или явлению. Описывая церемонию «лизания царского медового пальца» по утрам и избиение «царским кнутом» по вечерам, писатель выражает не жалость к ласам – «покорившимся», а свое негодование к их раболепию. Здесь постоянство пейзажа – «жаркое солнце»; «серые неприступные горы»; «серая, без зелени земля, на которой не видно жилищ»; «неприметные норы, где живут ласы-покорённые» – соответствует самодовольному постоянству жизни ласов-покорившихся.
Горы в произведениях Ф. Нагиева – прежде всего, этническая среда, связанная с судьбами людей. Горы в течение многих тысячелетий воспитывают идеального человека, который живет в гармонии с ними. Они наделили своих жителей самыми лучшими чертами – смелостью и отвагой, трудолюбием и рационализмом, искренностью и честностью, дружелюбием и гостеприимством. Но разрушение этнического пространства приводит к скитальческому образу жизни и разрушению души. Человек словно теряет точку опоры.
В произведениях прозы Ф. Нагиева мы наблюдаем все основные функции пейзажа. Но наибольшее внимание писателем уделяется психологической функции. Причем писатель показывает двусторонность связи природы и характера человека. С одной стороны, горы сформировали, а жизнь на равнине изменила характер горцев. С другой стороны, и горцы в горах, и горцы-переселенцы на равнины по-своему влияли на окружающую среду и изменяли ее.
К теме переселения народов, ностальгии по родным местам обращались многие писатели. Поэтому, выражаясь словами Ю. Кристевой, «литературное слово» разных писателей может становиться «местом пересечения текстовых плоскостей» или «диалогом различных видов письма». То есть в произведениях разных писателей встречаются некоторые общие черты.
Герои повести Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и герои повести Расима Хаджи «Вой Белого Ветра» образуют интертекстуальные пары: Аслан буба – Шахпеленг, Урди – Белый Ветер, Хакимбег – Мемесил…
Творческий почерк этих писателей близок реалистичной передачей внутреннего мира и психологии героев.
Образы гор Ф. Нагиева в повести «Человек без пуповины» перекликаются с образом гор повести Меджида Гаджиева «Вот камень, а вот весы». У М. Гаджиева горы призывают: «проживайте свои годы так же гордо, как горы; как горы сохраните свое достоинство!»
Нагиевский герой теряет ту народную заповедь, которая призывает сохранить стойкость духа и гордость, воспитанные горами. Горы создают и украшают среду обитания человека. И человек также украшает горы своим трудом, своей заботой о природе. Но село давно переселилось на равнину, а дома разрушились. Здесь уже нет былой красоты и радости. Теперь здесь поселились разруха и печаль. При виде этой картины, Урди охватывают тревожные мысли: «И ты сегодня не можешь гордо поднимать голову. И гордости совсем не осталось. Ни перед кем. Ни перед собой, ни перед родными, ни перед сельчанами. А больше всего – перед самим собой. Есть ли чувство тяжелее этого! От других хоть можно убежать. Но от себя убегать куда?!»
Удивительно совпадают и судьбы героев в повестях Ф. Нагиева «Человек без пуповины» и дагестанского писателя, проживающего в Ярославской области, Мамеда Халилова «Дом окнами на восток». Обоих героев тянут назад родные горы, и это мешает быть им вполне счастливыми вне своей малой родины.
Судьба нагиевского героя Урди и его жены Светланы напоминают судьбу халиловского героя Алибека и его жены Светланы. У обоих героев не складывается семейное счастье, оба героя после развода с женой уезжают к себе в горы. Оба героя в разрыве с семьей в душе винят больше себя.
И у Ф. Нагиева, и у М. Халилова улавливается духовная связь между автором и его героем. И Урди, и Алибек ностальгируют по родному селу, переживают за сохранение духовной культуры народа, языка и традиций. Прибыв в село, посещают могилы. Опять же их тянет туда ностальгия по прошлому, могилы предков.
В «"Счастливых" людях» Ф. Нагиева наблюдаются мотивы интертекстуальности с романом выдающегося писателя ХХ века Чингиза Айтматова «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»). Нагиевские ласы близко напоминают айтматовских манкуртов. И манкурт, и лас своей похожи своей отрешенностью от действительности и рабской покорностью своему хозяину. Разумеется, ласы чувствуют себя более счастливыми, нежели манкурты. Но внутренняя их природа одна и та же.
Мотивы интертекстуальности обнаруживается также в образах Мазана («Счастливцы») и библейского Иисуса Христа. В развязке произведения разъяренная толпа ласов устраивает самосуд над своим спасителем, который посягал на их вековые устои. Каждый из толпы старается бить его посильнее и побольнее, становясь соучастником этого преступного для нас, но единого ритуального для ласов действа.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что поэтика художественной розы Фейзудина Нагиева —это комплексное многогранное понятие, которому присущи с одной стороны различные методы и способы для создания художественной прозы и ее обогащения общеизвестными типовыми и индивидуальными возможностями всей богатой палитры поэтики.

Итак, новизна диссертационного исследования проявилась в том, что впервые в дагестанской литературе:
– изучена жанровая система, метод и стиль художественной прозы Ф. Нагиева;
– в творчестве Ф. Нагиева определены первые в дагестанской литературе жанры антиутопии и фантастики;
– составлена и изучена творческая биография многогранной личности в свете ее влияния на творчество;
– изучена тема родины и патриотизма, соотношение национального и интернационального компонентов в прозе писателя;
– исследована проблема «автор и его герой», определена степень воздействия авторского субъективизма и его нравственно-эстетических ценностей на образ его героя, изучен вопрос поиска автором нравственно-эстетического идеала в положительном герое;   
– установлен и изучен богатый арсенал поэтики художественной прозы Ф. Нагиева.
 Вместе с тем в процессе диссертационного исследования у нас появились и некоторые практические рекомендации:
– хотя творчество Фейзудина Нагиева вошло в школьные программы во родной литературе, изучается в средних и высших учебных заведениях, считаем, что призывающее к гуманистическим ценностям творчество писателя нуждается в более глубоком изучении и широкой пропаганде;
– отдельного, самостоятельного изучения, исследования и научного осмысления требует детская проза писателя; при остром дефиците на добротную детскую литературу, проза для детей Ф. Нагиева может стать школой нравственно-эстетического и интернационально-патриотического воспитания молодого поколения; эту функцию могли бы взять на себя структуры управления образования, филологические вузы, НИИ педагогики им. А.Тахо-Годи, Дагестанское книжное издательство;
– исходя из объема поставленных задач, нами изучена поэтика не всего творчества писателя, а ограничились произведениями художественной прозы; между тем изучение поэтики всего творчества писателя (поэзии, прозы, публицистики, драматургии) может представить большой научный интерес;
 – научный интерес мог бы представлять также жанрово-тематический разбор и анализ всего творчества Ф. Нагиева с определением и изучением вопроса проникновения темы из одного жанра в другой: публицистику – художественную прозу – поэзию и драматургию.



СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ



Монографии:

1. Акавов З. Н. Диалог времен: История кумыкской литературы в зеркале современности. – Махачкала: Дагкнигоиздат, 1996.
2. Акимов К. Х. Малые жанры прозы в лезгинской литературе. – Махачкала: «Мавел», 2006. 48 с.
3. Барабаш Ю. Я. Вопросы эстетики и поэтики. – М.: Современник, 1978.
4. Бахтин М. М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. – М.: Лабиринт, 2000. – 640 с.
5. Бахтин М. К методологии литературоведения // Контекст – 74. М., 1975.
6. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – 2-е изд. – М.: Искусство, 1986. – 445 с.
7. Бахтин М.М. Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. – М.: Худ.лит., 1990. – 543 с.
8. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13-ти т. – М., 1955.
9. Блок A. A. О литературе. – М., 1989.
10. Борев Ю. Б. Эстетика. – М.: Политиздат, 1988.
11. Вагабова Ф. И. Формирование лезгинской национальной литературы. – Махачкала, 1970.
12. Веселовский В. В. Историческая поэтика. – М.: Высшая школа, 1989. 406с.
13. Виноградов В. В. О языке художественной литературы. – М.: Худ. Лит. 1959. – 654 с.
14. Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. – М.: Изд-во АН СССР, 1963. – 236 с.
15. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII;XIX вв., 2 изд., – М., 1938.
16. Виноградов В. В. О теории художественной речи. Учеб. пособие для филол. и спец-тов унив. и пед.ин-тов. – М.: Высшая школа, 1971. – 240 с.
17. Винокур Г. О. О языке художественной литературы. – М.: Высшая школа, 1991. 448 с.
18. Винокур Г. О. Биография и культура // Он же. Биография и культура. Русское сценическое произношение. – М., 1997, с. 13.
19. Гайдаров Р. И. введение в эминоведение. Махачкала: Дагкнигоиздат. 2001. – 168 с.
20. Гинзбург Л. Я. О лирике. Л.: Советский писатель (Ленинградское отделение), 1974. 408 с.
21. Гуляев Н. А. Литературные направления и методы в русской и зарубежной литературе XVII - XIV веков: Кн. для учителя / Н.А. Гуляев. – М.: Просвещение, 1983. – 144 с.
22. Далгат У. Б. Литература и фольклор. – М., 1986.
23. Голубева Л. И. Литературы народов Северного Кавказа и Дагестана. – М.: Наука, 1983-1994.
24. Жирмунский В. М. Национальный язык и социальные диалекты. Л., 1936.
25. Кадимов Р. Г. Анализ лирического стихотворения. Учебное пособие по курсу «Филологический комментарий и анализ художественного текста». – Махачкала, 2015.
26. Кадимов Р. Г. «Поэтический мир Етима Эмина». Махачкала: Издательство «Юпитер», 2001. – 504 с.
27. Кожинов В. В. Проблема автора и путь писателя. Контекст – 1977.  Литературно-теоретические исследования. – М.: Наука, 1978. – С. 23-47.
28. Корман Б. О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Страницы истории русской литературы. – М., 1971.
29. Корман Б. О. Избранные труды по теории и истории литературы. – Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1992. – 236 с.
30. Кронгауз М. А. Семантика. – М.: «Академия», 2005. – 352 с.
31. Литвинов В. М. Мир глазами публициста. – М., 1967. – 280 с.
32. Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. – Т. 7. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952.
33. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. – М., 1953.
34. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. – СПб.: «Искусство – СПБ», 1998. – С. 14 – 285.
35. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Санкт-Петербург, 1996.
36. Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. – М.: Худож. лит., 1988. – 413 с.
37. Мудрость народная: жизнь человека в русском фольклоре. – М., 1991.
38. Нагиев Ф. Р.  Поэтическое наследие Сулеймана Стальского. Проблемы текстологии. – Махачкала: Полиграф-Сервис, 2000. – 326 с.
39. Нагиев Ф. Р.  Поэтическое наследие Сулеймана Стальского. Проблемы текстологии (дополн. переизд-е). – Махачкала: Полиграф-Сервис, 2001. – 314 с.
40. Нагиев Ф. Р.  Етим Эмин: Путь к истине. – Махачкала: ООО «Деловой мир», 2003. – 391 с.
41. Нагиев Ф. Р.  «Эминан гьакъикъатдикай» гьакъикъат (Правда о «Действительности Эмина»). – Махачкала: ООО «Деловой мир», 2003. – 180 с. – На лезг. яз.
42. Нагиев Ф. Р., Нагиев Р. Ф. Народы и земли Албании Кавказской. – Махачкала: «Деловой мир», 2011. – 110 с.
43. Нагиев Ф. Р.  Поэт, давший имя эпохе. – Махачкала: ООО «Мавел», 2014. – 144 с.
44. Нагиев Ф. Р.  Меридианы жизни и концепция мысли (сборных научных статей). – Махачкала: «Деловой мир», 2010. – 146 с.
45. Поспелов Г. Н. (Ред.). Введение в литературоведение (3-изд.). – М.: Высшая школа, 1988. – 528 с.
46. Потебня А. А. Эстетика и поэтика. – М.: Искусство, 1976. – 614 с.
47. Потебня А. А. Теоретическая поэтика. – М.: Высшая школа, 1990. – 344 с.
48. Прохоров Е. И. Текстология художественных произведений М. Горького. – М.: Наука, 1983. – 279 с.
49. Прохоров Е. В. В поисках концепта. – М.: Наука, 2008. – 176 с.
50. Прохоров Е. В. В поисках концепта (2–изд.). М.: Наука, 2009. – 176 с.
51. Сильман Т. И. Заметки о лирике. – Л., 1977. – 224 с.
52. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика. – М., 1996
53. Филиппов Г. В. Русская советская философская поэзия: Человек и природа. – Л., 1984.
54. Чернец Л.В. Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. – М.: Высшая школа, Академия, 1997. – 337 с.
55. Шкловский В. О теории прозы / Строение рассказа и романа. – М.: Изд-во «Круг», 1925.
56. Шульженко В. И. Кавказский феномен русской прозы. – Пятигорск, 2001. – 365 с.
57. Якобсон Р. Работы по поэтике. – М.: Прогресс, 1987.

Диссертации:

58. Акимов К. Х. Лезгинская национальная проза: история развития жанровой системы. Автореферат дис. … д-ра фил. наук: 10.01.02. – Махачкала, 1999. –  49 с.
59. Ахмедов С. Х. Формирование и развитие дагестанской советской прозы: Дис. … д-ра фил. наук: 10.01.02. – Махачкала, 1990. – 419 с.
60. Воробьева А. Н. Русская антиутопия ХХ – начала ХХI веков в контексте мировой антиутопии: Дис.  ...  д-ра. фил.  наук: 10.01.01. – Самара, 2009. – 528 с.
61. Кадимов Р. Г. Етим Эмин. Мировоззрение. Система образов. Поэтика: Автореф. дис. д-ра фил. наук: 10.01.02. – Махачкала, 2002. – 49 с.
62. Лакшин В.Я. А.Н. Островский. Проблемы научной биографии. Автореф. дис. … д-ра фил. наук: 10.01.01. – М., 1981. – 49 с. (Научная библиотека диссертаций и авторефератов disserCat URL: http://www.dissercat.com)

Статьи и интервью:

63. Азизов Эрзиман. Ночь в Терсепуле. Размышления об одной книге // Лезги газет. 1996. – 19 июль. – На лезг. яз.
64. Агаев А. Г. Поэтическое мастерство Сулеймана Стальского // Сб. «Дагестан». – Махачкала, 1958.
65. Агаев А. Г. Заметки о современной лезгинской литературе. — Лезгинская литература: Сб. статей. – Махачкала: Дагкнигоиздат, 1959. 201 с. – На лезг.яз.
66. Агаев А. Г. Размышления по поводу современной дагестанской прозы. Дружба, 1960, № 3, с. 65-73. – На лезг.яз.
67. Агаев А. Г. Поэтическое мастерство Сулеймана Стальского // Сб. «Дагестан». – Махачкала, 1958.
68. Акимов К. Х. Бажарагъдин шагьид (Таланта свидетель) // «Коммунист», 1990. – 14 марта.
69. Алиев Адалло. Если бы сердце Кораном стало... // Новое Дело. №13, 1997. – 28 марта.
70. Анализ литературного произведения: Сб. статей. Л.: Наука, 1976.
71. Атабаев Магомед. Но кто из вас услышал меня? – статья о творчестве Ф. Нагиева. (1995. Архив Ф. Нагиева).
72. Ахмедов А. Х. Фейзудин Нагиев: «Стихи не пишутся. Их на ухо нашептывают ангелы…» // «Настоящее время», № 11 (128), 2010. – 26 марта.
73. Бабаева И. Н. Гражданская лирика Ф. Нагиева // Известия Дагестанского государственного педагогического университета.  Общественные и гуманитарные науки.  T. 11. № 1, 2017.  С. 47-49.
74. Бабаева И. Н. Социокультурный аспект в публицистике Фейзудина Нагиева // Известия Дагестанского государственного педагогического университета.  Общественные и гуманитарные науки.  №3, 2015, с.25-27.
75. Бедирханов С. А. Любовная лирика Ф. Нагиева постсоветского периода: опыт эстетического конструирования поэтического бытия // Вестник Пятигорского государственного лингвистического универститета, №1, 2010, с.211-214.
76. Большакова А. Ю. История и гротеск в прозе Юрия Полякова // Проблемы филологии, культурологии, искусствознания (Институт мировой литературы РАН). № 3, 2009, с. 141-146.
77. Борев Ю. Б. Раскаяние по Сулейману // Настоящее время. – 29 апреля 2011; №16 (184).
78. Вербицкая Л.А. Роль фонологии и морфонологии в формировании особенностей произносительной нормы (на матер. совр.русск.языка) С.19-25 // Фонетика сегодня. Материалы докладов и сообщений VIII междунар. научн. конф. 28-30 окт. 2016. – М.; СПб.: Нестор-История, 2016. 136 с.
79. Гасанова Дж. О чем вещает колокольный звон? // Настоящее время, № 44(161), с.21. – 12 ноябрь, 2010.
80. Гасанова Дж. Неопубликованные стихи поэта: (о сборнике стихов С. Стальского, сост-е и изд-е Ф. Нагиева) // Лезги газет. 2010, с. 5. – 20 май (лезг. яз.).
81. Гасанова Дж. Колокол и камень (О творчестве Ф. Нагиева) // Лезги газет. – 2011. – 2 июнь, с. 17. – На лезг. яз.
82. Гасанова Дж. О творчестве Фейзудина Нагиева. URL: http://lezgi-yar.ru/index/nagiev_fejzudin/0-375 (дата обращения 11.06.2016).
83. Демченко А. А. Научная биография писателя как тип литературоведческого исследования. // Известия Саратовск. гос.универ. Нов.серия Филология. Журналистика, 2014. Т.14, вып. 3, с. 1-61.
84. Интеллектуалы XXI века… на сайте plam.ru (дата обращения 12.06.2016).
85. Исмаилов Абдулафис. «Унеси меня, мысль, в неведомую даль…» // Дагестанская правда. 1997. – 6 марта.
86. Кадимов Р. Г, Ахмедов А.Х. Метроритмическая характеристика поэзии Етима Эмина //Актуальные проблемы языка и литературы. Выпуск VII. – Махачкала, 2001, с. 151-158.
87. Кадимов Р. Г. Вучиз икьван пашман я вун, Фаиз Куьреви? (Отчего так печален ты, Фаиз Курави?) // «Лезги газет» №24, 2003. – 12 июня.
88. Камалов Э. А. Влияние универсальности человека на его творчество // исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Тамбов: Грамота, 2014. № 1 (39): в 2-х ч. Ч. I, с. 91-93; URL: www.gramota.net).
89. Камилов Абидин. Хайи халкьдихъ кузвай рик1 (Сердце, страдающее за народ) // газета «Халкьдин гаф» («Народное слово») Сулейман-Стальского р-на. 2001. – 26 май. – На лезг. яз.
90. Кардаш А. М. На линии нового века (Ц1ийи асирдин ц1арц1ел) // «Лезги газет», №6, 2001. – 8 февраль.
91. Кристева Ю. С. Бахтин, слово, диалог, роман (1967) // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1995. № 1.
92. Ланин Б.А. Анатомия литературной антиутопии // Общественные науки и современность. 1993. № 5, с. 154-163.
93. Лебедев В. Д. Время собирать камни… Сочи. – 23 декабря 2015 г. – (Электронное письмо. Архив Ф. Нагиева).
94. Липкин С. И. Письмо от 12.09.2001 (д. Мичуринец) // Нагиев Ф. Три песни. – Махачкала, 2014, с. 342.
95. Милославский И. Великий, могучий русский язык // «Наука и жизнь», 2009, с. 32-33.
96. Нагиев Ф. Р.  История, культура и актуальные проблемы лезгин // Материалы круглого стола. Москва, 2006, с. 41-46.
97. Лезгинский пантеон богов (в соавторстве с Р. Ф. Нагиевым) // Народы Дагестана. №2. 2008, с. 57-60.
98. Нагиев Ф. Р.  Об искажениях и фальсификациях творчества С. Стальского: На примере одного стихотворения // Вестник ДНЦ РАН, 2000. № 6, с.130-134.
99. Нагиев Ф. Р.  Восстановление лексики стихотворений Сулеймана Стальского // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. № 4. 2008, с. 102-104.
100. Нагиев Ф. Р.  Атрибуция и аттеза на примере одного стихотворения // Известия РУДН. № 2, 2009, с. 11–14.
101. Нагиев Ф. Р.  Новые албанские письмена и их дешифровка // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. № 1. 2009, с.100-101.
102. Нагиев Ф. Р.  О словоразделах в кавказско-албанском письме // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. № 1. 2010, с. 73-75.
103. Нагиев Ф. Р.  Камень из села Куруш с албанским и арабским письмом // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. № 3. 2010, с. 93-95.
104. Нагиев Ф. Р.  Албанизмы в армянском переводе «Истории албан» Моисея Каганкатваци // Известия РУДН. Лингвистика. № 4. 2010, с. 13-17.
105. Нагиев Ф. Р.  Отражение духовной лексики в лезгинском языке (на примере слова «киш») // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. № 4. 2010, с. 99-101.
106. Нагиев Ф. Р.  Словоразделы в кавказско-албанском письме //Вестник Башкирского университета. Уфа, 2010. Т.15, № 4.
107. Нагиев Ф. Р.  Современные проблемы эминоведения // Етим Эмин – классик дагестанской литературы. Махачкала: ИЯЛИ ДНЦ РАН, 2010, с. 46-65.
108. Нагиев Ф. Р.  Лезгинский хлеб и историческая кухня // Возрождение: Лезгины, №6. – Махачкала, 2000, с.72-74.
109. Нагиев Ф. Р.  Этимология сложных антропонимов и ойконимов, содержащих в своем составе эргоним «шарр» // Проблемы региональной ономастики. Матер. 3-й межвуз-й научн.конф. Майкоп, 2002, с.152–153.
110. Нагиев Ф. Р.  О рукописном альманахе поэзии XVIII–XIX вв. из села Кири // Известия РУДН. Литературоведение. Журналистика. № 2, 2011.
111. Нагиев Ф. Р.  Проблемы научного осмысления творчества Етима Эмина // Известия ДГПУ: общественные и гуманитарные науки. №3. 2011.
112. Нагиев Ф. Р., Р. Ф. Нагиев. Ислам в полиязыковой среде Восточного Кавказа // Национальная ассоциация ученых (НАУ): Ежемесячный научный журнал. № 5 (10). 2015. Екатеринбург. Ч. 6, с. 20-24.
113. Нагиев Ф. Р.  Термины родства для родовых и общественных коммуникаций у лезгин // Развитие личности в образовательных системах: материалы докладов XXIX международных психолого-педагогические чтений. Ростов н/Д: ИПО ПИ ЮФУ, 2010, с. 418-424. – Ч. III. 516 с.
114. Нагиев Ф. Р.  Условия гармоничного этнокультурного развития личности // Материалы юбилейной сессии к 70-летию Даг.НИИ педаг.им. А.Тахо-Годи. – Махачкала, 2014, с. 306–308.
115. Нагиев Ф. Р.  Ложная типология и ложная интерпретация творчества Стальского. URL: http://www.nagiev -clan.ru/publ/lozhnaja_ tipologija_i_lozhnaja_ interpretacija_tvorchestva_stalskogo/1-1-0-69 (дата обращения 13.06.2016).
116. Нагиев Ф. Р. Къенивилерикайни ч1урувилерикай негъил (Притча о добродетелях и пороках). Сайт Проза.ру. Нагиев Ф. URL: http://www.proza.ru/2017/11/28/922 (дата обращения 15.05.2017).
117. Научная библиотека disserCat URL: http://www.dissercat.com/ (дата обращения 12.06.2016).
118. Носов Д. М. История института исповеди и его влияние на этическое самосознание в православии и католичестве // Философские науки. № 2, 2016, с. 61 – 73.
119. Нурмагомедов Г. Звон колокола и память камня // Дагестанская правда.  2011. – 31 февраль.
120. Омаров А. Я на этой, ты на той стороне… (Статьи и эссе о лезгинской литературе). «Новый Кавказ» – «Кюринские зори», 2016. – 326 с. – На лезг. яз.
121. Официальный сайт Кремля: URL: http://www.kremlin.ru/events/president/letters/19286 (дата обращения 09.06.2016).
122. Потемкина В. Н. К истокам философствования / Изд-е Баш. ун-та. Уфа, 1997.
123. Путин В. В. Россия на рубеже веков // Независимая газета. 1999. – 30 декабрь; 2012. – 23 январь.
124. Рамазанов Н. С. Шаирдикай кьве гаф (Два слова о поэте) // Коммунист. 1991. – 02 апрель. – На лезг. яз.
125. Расим Хаджи. Рецензия на драматическую поэму-сказку «Дочь Солнца», 1994. (Архив Нагиева Ф.Р.)
126. Сагратян Ашот. Отзыв на дипломную работу дипломника литературного института поэта Фейзудина Нагиева // Фейзудин Нагиев. Три песни. – Махачкала, 2014, с.340-341.
127. Тер-Минасова С.Г. «Национальные литературы в диалоге культур в эпоху глобализации. Аспекты национальной идентичности».  URL: (дата обращения 15.06.2016).
128. Третьякова Е. Ю. Ирония в структуре художественного текста // URL: RELGA – Научно-культурологический журнал, №19 (73). 15.10. 2001. С. 15 – 23.
129. URL: https://www.livelib.ru/author/203378/latest-yusufov-rf (дата обращения 10.06.2016).
130. URL: http://forum.guns.ru/forummessage/316/1017874-6.html (дата обращения 8.06.2016).
131. URL: http://www.nagiev-clan.ru/publ (дата обращения 15.06.2016).
132. URL: http://dagpravda.ru/rubriki/obshchestvo (дата обращения 16.06.2016).
133. URL: http://uchebnikionline.com
134. Фатуллаева-Гусейнова Пакизат. Комментарий в ФБ к статье Адалло о творчестве Ф. Нагиева. (Архив Ф. Нагиева).
135. Фатуллаева Р. Щедрость таланта // Дагестанская правда. 2001. – 30 мая.
136. Фирсов В. И. Живописующий поэт // Фейзудин Нагиев. Три песни. – Махачкала, 2014, с. 3–6.
137. Шабалдина Е. В. Безумие как сквозной мотив в творчестве М.А. Булгакова (генезис, варианты реализации) // Вестник КГПУ им. В.П. Астафьева. № 1 (23), 2013, с. 177.
Словари:

138. Аверинцев С.С. // Краткая литературная энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1978.
139. Большая советская энциклопедия (в 30 т) / гл. ред. А. М. Прохоров. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1969-1978.
140. Гаджиев М. М. Русско-лезгинский словарь. – Махачкала, 1950.
141. Гаджиев М. М. и др. Орфографический словарь лезг. языка. – Махачкала, 1989.
142. Гюльмагомедов А. Г. Словарь лезгинского языка. – Махачкала, 2003.
143. Гюльмагомедов А. Г. Словарь синонимов лезгинского языка. Махачкала: Дагестанское учебно-педагогическое издательство Госкомиздата ДАССР, 1982. – 148 с.
144. Ефремова Т. Ф. Новый толковый словарь русского языка. – Москва: «Дрофа, Русский язык», 2000. – 1233 с.
145. Жуков А. В. Лексико-фразеологический словарь русского языка. – Москва, 2003
146. Краткая литературная энциклопедия, Изд-во «Сов. Энц.», М., 1964, т. 2, – 1056 стб.
147. Кудряшов Н.И. Лирический герой. // Краткий словарь литературоведческих терминов. – М., 1978, с.73–74.
148. Литературный энциклопедический словарь (ЛЭС) / Под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. – М.: Советская энциклопедия, 1987. – 752 с.
149. Литературная энциклопедия терминов и понятий // Под ред. А.Н. Николюкина. – М.: НПК Интелвак, 2001. – 1600 стб.
150. Личный архив Фейзудина Нагиева.
151. Нагиев Ф.Р. Орфографический свод лезгинского языка. – Махачкала: «Деловой мир», 2007. – 30 с. – На лезг. яз.
152. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: «Азъ» Ltd., 1992. – 960 с.
153. Писатели Дагестана, ХХ век. (Справочник писателей РД). – Махачкала, 2004. – 336 с.
154. Прозоров В.В. Автор, с. 8. // Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины. (Под ред Чернец Л.В.) – М.: Высшая школа, Академия, 1997. – 337 с.
155. Селимов А. А. Словарь ориентализмов лезгинского языка. Махачкала: Полиграф – Экспресс, 2001. – 546 с.
156. Словарь арабских и персидских лексических заимствований в лезгинском языке (Забитов С. С., Эфендиев И. И.). – Махачкала, 2001.
157. Словарь литературоведческих терминов (сост. Белокурова С.П.) – СПб: Паритет, 2006. – 320 с.
158. Словарь литературоведческих терминов / сост. Тимофеев Л. И., Тураев С. В. – М.: Просвещение, 1974. – 509 с.
159. Степанов Ю. С. Большая советская энциклопедия. – М.: Советская энциклопедия, 1969–1978.
160. Талибов Б. Б. Лезгинско-русский словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1966. – 604 с.
161. Тамарченко Н. Д. Поэтика слов, актуальных терминов и понятий. – М.: Изд-во Кулагиной – Intrada, 2008. 358 с.
162. Философский энциклопедический словарь. – М., 1989.

Справочная литература:

163. Акимов К. Х. Лезги зарияр (Лезгинские писатели). – Махачкала, 2001.
164. Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. Минск: Литература, 1998, с. 1064-1112.
165. Библиографический указатель. Фейзудин Нагиев. 60 лет со дня рождения. Щедрость таланта / Составитель Х. П. Гарунова. – Махачкала, 2011. –  27 с. Серия «Писатели Дагестана».
166. Бутаев А. Хронология истории Лезгистана. – Махачкала, 2004.
167. Зиссерман А. Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский 1815-1879. Москва, 1890. С. 386.
168. История современной дагестанской литературы. 2 т. – Махачкала, 1967. – 499 с.
169. Иоанн Златоуст. Беседы о покаянии. О милостыне и о десяти девах // Творения Святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе. Т. 2. Кн. 1. – СПб., 1896. С. 328.
170. Календарь знаменательных и памятных дат Республики Дагестан на 2011 год / Сост. М. О. Дандамаева. – Махачкала, 2010. – 143 с. – (Министерство культуры РД. Национальная библиотека РД им. Р. Гамзатова).

Художественная литература:

171. Агаев Агьед. «Пад хьайи рагъ» («Расколотое солнце»). Роман. – Махачкала: Даггиз, 1993. – 264 с. – На лезг. яз.
172. Айтматов Ч. Т. «Буранный полустанок» («И дольше века длится день»). – М., 1981. – С. 106 -107.
173. Гаджиев Меджид. Повести и рассказы. – Махачкала: Даггиз, 1980. – 336 с. – На лезг.яз.
174. Меджидов К.М. Дагъларин деринрин булахар (Глубинные родники гор). – Махачкала: Даггиз, 1982. – 368 (на лезгинском языке).
175. Нагиев Ф. Р.  Аманат (Добрая память) // Терсепулда йиф (Ночь в Терсепуле). – Махачкала, 1996, с. 109–13. – На лезг. яз.
176. Нагиев Ф. Р.  Терсепулда йиф (Ночь в Терсепуле) Махачкала: Даггиз, 1996. – 240 с. – На лезг. яз.
177. Нагиев Ф. Р.  Добрая память (пер. Олег Шушеначев) // Журнал «Дружба – Россияне», № 2, 1991, с.103–105.
178. Нагиев Ф. Р.  Капал кхьинар (Письмена на ладони. Стихи). Махачкала: Даггиз, 1989. 64 с. – На лезг. яз.
179. Нагиев Ф. Р.  Къванцел биришар (Морщины на камне. Стихи). Махачкала: Даггиз, 1989. – 112 с. – На лезг. яз.
180. Нагиев Ф. Р.  Хважамжамни Яргъируш (Радуг и Радуга. Драматическая сказка в стихах). Махачкала: Дагучпедгиз, 1989. – 52 с. – На лезг. яз.
181. Нагиев Ф. Р.  Цавай къвазва муьгьуьббатдин авазар (Льются с небес мелодии любви. Стихи). Махачкала: Даггиз, 1994. – 176 с. – На лезг. яз.
182. Нагиев Ф. Р.  Алпандин суракьда (В поисках Алпана. Стихи). – Махачкала, 1995. – 6,41 п.л. – 256 с. – На лезг. яз.
183. Нагиев Ф. Р.  Терсепулда йиф (Ночь в Терсепуле. Повести, рассказы). – Махачкала, 1996. – 240 с. – На лезг. яз.
184. Нагиев Ф. Р.  Радуга. Стихи дагестанских поэтов (переводы на русск. яз.) // – Махачкала, 1991.
185. Нагиев Ф. Р.  Огонь нетленный. Стихи дагестанских поэтов о любви (переводы на русск. яз.). – Махачкала, 2001, с.128.
186. Нагиев Ф. Р.  Гарал теменар (Поцелуи на ветру. Стихи). Махачкала: «Новый день», 2001. – 320 с. – На лезг. яз.
187. Нагиев Ф. Р.  Къуруш (эпическая поэма). Махачкала: ООО Деловой мир, 2002. 46 с. – На лезг. яз.
188. Кра Мелик (историческая драма). Махачкала: ООО Деловой мир, 2002. – 44 с. – На лезг. яз.
189. Нагиев Ф. Р.  Зенг ва къван (Колокол и камень. Стихи). Махачкала: Даггиз, 2009. – 464 с. – На лезг. яз.
190. Нагиев Ф. Р.  Садвал рикIеваз (С идеей единства в душе). Махачкала: ООО «Деловой мир», 2003. – 120 с. – На лезг.яз.
191. Нагиев Ф. Р.  Садвал – путь к единству. Махачкала: ООО «Деловой мир», 2003. – 165 с.
192. Нагиев Ф. Р.  Три песни. Махачкала: ДНЦ РАН, 2014. – 364 с.
193. Нагиев Ф. Р.  Абилейсан марф (Весенний дождь. Стихи, пьесы, поэмы). Махачкала: Даггиз, 2014. – 318 с. – На лезг. яз.
194. Нагиев Ф. Р.  Переводы М. Ю. Лермонтова на лезгинский язык //в кн. М. Лермонтов: «Люблю я цепи синих гор…» – Махачкала: Даггиз, 2014, с. 249-255.
195. Нагиев Ф. Р.  Хуьруьг Тагьиран илгьамар (Вдохновения Тагира из Хрюга). – Махачкала, 2014. – На лезг. яз. (Архив Ф. Нагиева).
196. Расим Хаджи. Вой Белого Ветра / Расим Гьажи. Лацу цавун к1аник (Под белым небом). – Махачкала: Даггиз, 1987 – 232 с. – На лезг. яз.
197. Фатахов А. Избранные произведения. Учпедгиз. – Махачкала, 1979.
198. Фатахов А. Разорванные цепи. – Махачкала: Даггиз, 1990.
199. Халилов Мамед. Дом окнами на восток. Повести и рассказы. – Ярославль: Издательский дом «Печать», 2013. – 208 с.