Козлятник
...
Через две недели Пётр Ильич, жмурясь от яркого дня, уже слегка прохладного, но несравнимо приятного после карцерного климата, покинул изолятор и направился к «бугру». Долг на шее повис немалый, уйти от расплаты не представлялось возможным, но Пётр Ильич и не побежал бы. Уж лучше прийти с повинной и отхватить своё, чем прослыть фуфлыжником. Известно, фуфлыжник хуже пидораса. Последних Пётр Ильич недолюбливал.
Двухэтажные бараки в «жилке» были отделены друг от друга решётчатыми «локалками». Пьяные мужики, возвращаясь ночью от соседей - собутыльников, перелезали через забор, цеплялись за прутья робой и, словно жуки на булавке, смешно перебирали руками и ногами, взывая к помощи.
Одно жилое строение в лагере было окружено высоким забором из проржавевших металлических листов. Поверху глухой забор опутывала колючка, причём нависала она наружу, будто предотвращала не побег, а набег… Попасть в барак можно было только через маленькую, на ночь запираемую калитку. Над входом висела табличка из мятой жести: «Отряд № 7», но все в лагере называли этот барак проще — «козлятник». Там жили сотрудничающие с администрацией.
В «козлятнике» был спортзал с ржавыми гантелями, библиотека со скромным разнообразием советских книг, школа, столовая, спальные секции, каптёрка и даже душевая комната для избранных.
Скрывая в карманах неприятную дрожь, Пётр Ильич толкнул ногой калитку, походя кивнул перекаченным спортсменам и, чуть потоптавшись на входе, шагнул в сырое нутро барака.
Дверь в самую комфортную и по-домашнему уютную секцию была обита чёрным дерматином с латунными заклёпками. Для полноты иллюзии вольной квартиры недоставало лишь глазка. Кнопка дверного звонка удивляла несуразностью своего присутствия. Из вредности конюх не стал звонить, ткнул посильнее кулаком и вошёл, едва сдержав холуйское: «Разрешите?»
Бугор козлятника, Семён Аркадьевич Ольшанский, заплывший и толстокожий, в прошлом тяжелоатлет, ныне был уважаемым человеком с весом далеко за центнер. По лагерю он передвигался медленно и величаво, словно правительственный лимузин. Спешил он только в штаб к Хозяину — начальнику колонии — да и то с видом лёгкой досады, дескать дел много, а тут беспокоят. Дорогой спортивный костюм движений не стеснял. Перед кабинетом сотрудника администрации к Семёну Аркадьевичу подбегал услужливый «шнырь» с щёткой и шлифовал до зеркального блеска лёгкие туфли бригадира.
До посадки Семён Аркадьевич держал в Костроме десяток пунктов по сбору металла, из-за него он и сел. Километр разобранной ж/д ветки с двумя опорными башнями ЛЭП вызвали резонанс в местечковой журналистской среде. От крупной взятки отшатнулся даже городской прокурор, и сборщику металлолома пришлось перебраться в СИЗО.
За решёткой талантливый коммерс не растерялся. Не без помощи заинтересованной в теневых доходах администрации, он быстро выбился в бугры «козлятника». «Порядочным арестантам» зарабатывать на зеках неприемлемо — такой уклад Семёну Аркадьевичу был только на руку. Монополия везде сверхприбыльна.
Со временем бугор внедрил в жизнь грандиозные финансовые проекты. Как только в лагерный магазин приезжал грузовик с товаром, первым всегда закупался седьмой отряд, оставляя после себя пустые полки. В жилке у Семёна Аркадьевича был свой человек — «барыга». Когда караван шнырей с пузатыми клетчатыми баулами шёл через всю «жилку», наблюдатели зычно пробивали: «Завоз!». Уже через полчаса в секции у барыги было не протолкнуться — мужики отоваривались чаем, сигаретами, шоколадом и тушёнкой. Естественно, втридорога.
Если кто-то нуждался в «запрете»: футболка, кроссовки, керамическая посуда, телефоны, зарядные устройства, спирт — Семён Аркадьевич доставал всё, были бы у клиента деньги.
Своих подопечных «козлят» Семён Аркадьевич распределял на те или иные должности тоже не без интереса. Голодранцы без поддержки с воли тянули плуг на контрольно-следовой полосе, чистили территорию, красили заборы и бараки, асфальтировали, тянули колючку — содержали в порядке весь лагерь. Те, кто мог платить, покупали должности дневальных, библиотекарей, каптёров и ежемесячно перечисляли бугру немалые суммы.
Даже за койко-место в чистой и отремонтированной секции вносилась абонентская плата — тюль на окнах, цветы на подоконнике и телевизор на тумбе для «бедолажной чесотки» считались пределом фантазий.
Когда Пётр Ильич пришёл к бугру, тот сидел на широкой деревянной кровати, расслабленно откинувшись на пухлую подушку. Закрытые на окнах жалюзи маленькой секции создавали мягкий полумрак. Рядом с кроватью на журнальном столике лежал в вазе крупный чёрный виноград. Звук плазменной панели на стене был выключен, но лесбийские игры на нём выглядели настолько завораживающе, что как ни старался Пётр Ильич изображать чувство вины, взгляд его всё равно тянуло к экрану.
Семён Аркадьевич на удивление бойко подскочил с кровати, искренне улыбаясь подошёл к гостю и коротко пробил в печень. Пётр Ильич всхлипнул и сполз в ноги к бугру прямо на коврик с надписью: «Добро пожаловать!»
Дотянувшись до пульта, Семён Аркадьевич сделал звук погромче и под стоны силиконовых порнозвёзд принялся молотить конюха. Должников бугор не любил, но и сильно их не калечил — здоровые долги возвращают быстрее.
- Бухло не доведёт тебя до добра, Ильич, - пинал Семён Аркадьевич тощий живот. - Раз-другой я закрою глаза на твои косяки, а там глядь — и ****ь! Проснёшься в гареме среди петухов и будешь уже настоящим Чайковским. По образу жизни.
Семён Аркадьевич аккуратно наступил на голову жертвы и продолжил нравоучение:
- То, что пришёл сам — молодец, крыс не терплю, но фуфло мне двинешь — лично трахну! Долг свой отработаешь в несколько ходок — это не проблема. Только не пей больше, Ильич. А то посажу на бутылку так, что и ходить не сможешь!
Из секции Пётр Ильич выполз на четвереньках. Вытирая разбитое лицо, он встал и прислонился к холодной стене. Его трясло будто в лихорадке. Побои — это ничего, за четыре года было всякое, но унижаться Пётр Ильич не любил. В конце экзекуции бугор сунул ему в лицо ногу и приказал: «Целуй!» Конюх брезгливо отшатнулся, но на белом носке Аркадьича таки остался след расквашенных губ. «Оставлю на память», - заявил бугор. Сдержать слёзы Пётр Ильич не смог.
Конюх поплёлся к выходу из барака, но возле каптёрки его остановил маленький тощий дедок.
- Сюда канай, женишок кобылий!
Пётр Ильич зашёл в каптёрку. Там, среди сумок и баулов устроился на табуретке престарелый зек. Все в лагере знали: дед из «козлятника» - ещё та прожжённая акула. Треть своей жизни он провёл за решёткой, и всё его тело покрывали синие выцветшие наколки. Невесть как оказавшись среди мальков -первоходов, он отправил в «гарем» десятки провинившихся «козликов». Когда каптёр своим резким, несмазанным голосом кому-то что-то приказывал, это были слова бугра: об этом тоже все знали и слушались его беспрекословно.
Дед достал из-под стола небольшой зелёный пакет и пододвинул его к конюху.
- Подарок из секс-шопа, Ильич, - хрустнул смехом каптёр. - Получи и распишись.
И тут Пётр Ильич впервые пожалел, что в детстве попробовал водку.
...продолжение следует...