— Простите, можно вас потревожить? Вы не спите? Почему?
Бодрый голос вошедшего в купе старичка нарушил её тщательно лелеемое, столь недолгое одиночество. «Старичка», — усмехнулась она про себя. — «Скорее всего, мой ровесник. Никогда мне не привыкнуть к собственному возрасту, наверное.»
— Здравствуйте. — Еле выдавила из себя единственное слово, пресекая попытки дальнейшей беседы, не дай бог… Ей хотелось помолчать и побыть одной. Душу вынули заботливые тетушки, причитая и уговаривая остаться пока у них, ещё раз хорошо подумать головой; объясняя, что женщине нельзя быть без мужа, что Алексей очень хороший и любит её (конечно, им лучше знать!), что это она такая нетерпимая к недостаткам людей; что удел женщин — терпеть, и идти на компромиссы. Что одиночество страшно. Будто одиночество вдвоём веселее. Будто присутствие человека, который словно сгущает темноту и это самое одиночество, давит и не дает дышать свободно, — лучше… Она уехала, не простившись. Просто сбежала вечерним поездом. Намолчится ещё. Теперь. Но пусть так. Сейчас она не в силах говорить ни с кем. Не может и не хочет она объяснить никому, что задыхалась в прошлом, как в болоте, что не в силах больше топтаться на месте. А бывший муж категорически против любых перемен, и теперь он сам вызывает в ней чувство того же болота. Хватит с неё! Она едет в Москву, к новой жизни, какой бы та ни оказалась.
— В других купе уже спит народ, гляжу. А я пока тоже не хочу. Но, если надо, вы скажите! Тогда и я лягу, не стану мешать. А вообще, я чай заказал проводнику. Два чая. Надеюсь, составите компанию?
Она перевела тяжелый взгляд с тёмного неба за окном на несносного попутчика. Неужели не ясно, что она не настроена общаться? Дядечка стелил постель привычными ловкими движениями. Да он, наверняка, не старше неё. Среднего роста, коренастый, седой (мужчины же не красят волосы). Интересно, сколько седых волос было бы у неё самой, если бы не краска? Наверное, половина… А ей всё кажется, что жизнь только начинается. Не в оптимистично-пафосном смысле. А в том, что жизни-то словно и не было ещё. Не отработала она положенную к полусотне лет программу. Пустоцвет какой-то. Детей нет, внуков тем паче. Семейная жизнь не удалась, наверное, это не для неё. Алексей и вправду хороший. Это она виновата, что ей с ним было плохо. А ему с ней. Пусть найдёт свое счастье, может, у него получится. Она искренне желала этого. Художественную школу, где она учила рисовать чужих детей (за неимением своих, вкладывая в это дело всю себя), — закрыли. Последние два года она работала кассиром в супермаркете (супермаркет важнее школы искусств, естественно), да иногда брала несколько часов рисования в обычной школе. Они не приносили радости — изобразительное искусство мало волновало школьников и их родителей; просто повинность отбывали.
Ей необходима сейчас тишина и покой, мерный стук колёс, подушка с одеялом, и эта ранняя, звёздная, осенняя ночь за окном! И одиночество. Чтобы отвлечься не только от людей, но и от себя самой. Может быть, набросать какой-то сказочный осенний этюд… Ей хотелось забыть сейчас все, даже собственное имя — Вера. Оно раздражало, совершенно не подходило к ней, и казалось отголоском прошлой жизни. Ей представлялась некая, то ли холодная, то ли истеричная барышня революционных времен. Прямо «Третий сон Веры Павловны».
А этот всё не угомонится никак! Чай притащил. По купе поплыл горячий пар, превратив его в идиллическую картину романтичного путешествия. Вот бы написать маслом! Если бы у неё ещё была возможность снова писать…
— Присоединяйтесь! — он выложил на столик упаковку печенья и тюбик ежевичного джема. — Угощение скудное, зато от души.
Вера молча достала из сумки шоколадку.
— О, теперь просто пиршество! — засмеялся. — Меня зовут Юрий, а вас?
— Вера.
— Прекрасно!
— Да что тут прекрасного? Что вы ко мне…
— Пристаю? Я не пристаю, поверьте. Я просто очень одинокий фотограф, соскучившийся по нормальному общению с людьми, когда тебе никто не позирует, не улыбается эффектно. Я насмотрелся на стольких женщин, красивых и шикарных, мне все кажутся на одно лицо; никакой самой интересной внешности меня не заинтересовать, вот парадокс. При моём появлении все надевают одинаковый глянец. Это… скучно. Поэтому безумно хочется реального душевного общения.
— Я не подхожу для душевного общения! Я мечтала побыть одной, пока не появились вы! — почти прорычала Вера.
— Зато искренне! Вы не представляете, как здорово, когда говорят искренне! Кстати, отличный шоколад, фабрики Крупской. Угощайтесь, чай скоро остынет.
— Благодарю. — От её улыбки, чай, кажется, мог бы и вовсе заледенеть. Но всё же выдавила немного джема на печенье. — Раз уж все равно мне не суждено отдохнуть одной.
— Это вам кажется, что нужно побыть одной. Просто вы не знаете тех, с кем-то можно быть самой собой.
— Это верно, — вздохнула она, вспомнив тетушек.
— Вы художница?
— Да… А откуда вы…
— Догадался. — Пожал плечами. — Я же фотограф, я наблюдаю за человеком. Ваш взгляд на меня, на этот натюрморт на столе… Да ещё ваш планшет для пленэра виден сквозь сетку на сумке. Ну вот, теперь вы уже хорошо улыбаетесь! Мне не откажешь в наблюдательности, не так ли?
— Правда. Ну что вам рассказать? Перед вами неудачница, по всем фронтам. Абсолютно неинтересная. Художница я весьма посредственная, и без работы. Без детей, друзей, денег. А теперь и без мужа.
— Жалеете?
— Сейчас? Нет. Жалею, что изначально всё вышло не так. Но, наверное, каждый получает то, чего достоин.
— Не думаю, что всегда так… — задумчиво. — С чего бы тогда таланты столь часто погибали молодыми? Наша жизнь даётся кем-то как некий приговор. Но сами мы — душа там, или что ещё, — не обязательно тождественны тому, как, сколько и с кем мы живём. Я так думаю…
— Любопытно. И давно вы пришли к такому выводу?
— Нет. Вот сейчас говорим, и подумалось.
— А вы отчего одиноки, простите за нескромность?
— Жена не выдержала моей работы — кочевой жизни, плюс натурщиц. Наверное, это и вправду неприятно — когда муж занимается фотосъемкой различных мисс и миссис. Не докажешь, что их внешность интересует меня чисто в профессиональном плане. А дети выросли, живут своей жизнью, разъехались кто куда.
— Много? — слегка кольнуло привычной болью, мелькнула воспоминанием единственная неудачная беременность, после которой не осталось надежды на другие. Но лишь на миг.
— Двое. Сын в Анапе, дочь в Финляндии. Не видимся, считай. Знаете, Вера? Я дам вам свой телефон. Я не хочу вас терять, такую, как вы, редко встретишь — открытую, спокойную, художницу к тому же. Нет, я не зову вас замуж, — расхохотался, увидев выражение её лица. — Разве что сами попроситесь. Но, думаю, друг вам необходим не меньше, чем мне. Мне можно звонить в любое время — у меня свободный график и режим дня, как вы, наверное, заметили. И с любым вопросом или предложением. Даже, просто помолчать в трубку.
— Спасибо. Да, друг мне необходим.
— Сейчас будет остановка. Я выйду покурить.
Как странно — она словно всю жизнь знала этого человека. А ещё час назад он раздражал её своим присутствием так, что хотелось молча перейти в другое купе и демонстративно закрыть дверь. Нет, у неё не возникло никаких чувств, намекающих на влюбленность, ей всего-навсего стало комфортно и интересно в присутствии человека, а за последнее время она не могла себе такого представить. Возможно, дело в ней? Это она озлобилась на весь мир так, что все люди начали казаться врагами по умолчанию? А Алексей? Что он чувствует? Она причинила ему боль, не задумавшись, — у неё просто не было возможности думать еще и о нём! Свою психику сохранить бы целой. А вдруг она поспешила? И внезапно начнёт тосковать, когда его не окажется рядом больше… никогда? Хотя нет, это бессмысленно — он всей душой вцепился в свою автомастерскую, и с места его не сдвинешь, даже в отпуск съездить куда-то, подальше деревни. Бесперспективно. Нет смысла жалеть о прошлом…
Внезапно ей тоже захотелось выйти на перрон, на свежий воздух. Успеет, или уже нет? Накинула куртку, сунула ноги в мокасины, и почти бегом направилась к выходу.
— Юрий? Вы здесь? — шепотом, в темноту.
Никто не ответил. Она осторожно спустилась на перрон, держась за поручень.
— Юрий! Где вы?
Возле поезда было тихо, признаков присутствия людей не наблюдалось. Куда он мог деться? Вокзал далеко, ночь на дворе, никаких киосков с пирожками, или там, газетами, — не может быть. Что за ерунда? А вдруг ему стало плохо, и он упал где-то в темноте? Да нет, здесь поблизости она бы увидела... Поезд издал протяжный гудок. Что же делать? Вера с трудом подтянула тело на ступеньку вагона, вцепившись обеими руками в поручень — вечно поезда остановятся так, что еле достанешь ногой до ступеньки!
Застучала в дверь проводницы.
— Что случилось? — сонная и недовольная женщина в форме вышла в тамбур.
— Человек исчез! Задержите поезд, пожалуйста!
— Какой человек, куда исчез?!
— Покурить вышел, и нет его там! Мой сосед, Юрий!
— Да никто не выходил на перрон, кроме вас.
— Вы не видели просто! Может, ему плохо стало!
— Что вы придумываете? Вы же вообще в купе одна едете?
— Да он только что чай заказывал у вас!
— Слушайте, я еще в трезвой памяти… Да пойдёмте в купе, может, он там?
«Если только он не на перрон выходил, а в другую сторону, иначе мы бы не разминулись. Но зачем?» — пронеслось в голове.
В купе была застелена одинокая постель, вторая нижняя полка пустовала. Как-то печально теперь выглядели ее вещи: большая дорожная сумка, маленькая — дамская, и средняя, папкой для пленэра, торчащей из боковой сетки. Окончательно добило зрелище стоящего на столе единственного стакана чая, и шоколадки фабрики Крупской.
Проводница смотрела на неё странным взглядом.
— Я ничего не понимаю! — вырвалось у Веры.
— Я тоже. Но напоминаю, что распитие спиртных напитков в поезде запрещено.
— Да что вы! Хотя… В самом деле. Простите. Наверное, надо мной кто-то подшутил.
— Ложились бы вы лучше спать ночью…
— Да, извините…
Лишь сейчас Вера спохватилась, что оставила в купе сумку с деньгами, документами и мобильником. Слава богу, никакие подозрительные личности не успели за это время заглянуть в открытое купе, но всё же стоило проверить содержимое сумки, просто для успокоения. Если хоть что-то ещё могло её успокоить, конечно. С вещами всё было в порядке. Лишь телефон светится свежим сообщением: «Не могу без тебя. Может, попробуем начать сначала? Я уже начал искать работу в Москве. Если ты не против.»