Мог ли я только помыслить, что стану убийцей? Хоть на миг в самом горячечном, бредовом сне вообразить, что буду забирать жизни божьих созданий. Где это видано? Как? В каком из святых писаний сказано, что человек имеет право отнимать жизнь, скажем, у коровы, собаки или кролика, а то и вовсе у другого человека? Жизнь моя, за что ты приготовила мне такую тяжелую участь?
Детство моё было безоблачным, полным родительской любви. Моё безмятежное детство. Доброта родительская взрастила и во мне доброту. И была она не показной, но шла прямо от сердца. Приключилось такое, что я, совсем еще, будучи щенком, получил от матери задание – закопать на заднем дворе издохшего цыпленка, лежавшего у теплой печи совершенно без признаков жизни. Так представьте, нес я его тельце в ладонях и хукал, дышал на него теплом, верил, что спит и вот-вот проснется. Возле самой ямы произошло чудо: цыпленок воскрес и самым натуральным образом открыл глаза и зашевелился. Радости моей не было предела и тогда еще, в детстве, я поверил в чудеса. Ведь мог же маленький мальчик просто положить тушку в яму и завалить сырой землей.
В суетной юности пришлось мне познать и подлость и низость человеческую, однако в людях я не разуверился, всё также с добротой в глазах смотрел на мир, мне эта доброта, конечно, возвращалась не часто, впрочем, что это я, будто доброту можно взаймы, словно деньги, давать. Мистика, мысли о тайных знаниях, фаустианство, тяга к тайным манускриптам захватили всё мое сознание в период студенчества. С чувством, что я вот-вот разгадаю секреты мироустройства, проходили мои последние беззаботные годы.
После двух лет учительства, совершенно разочарованный, я поступил на другую работу. От нужды или от исканий. Нет, от нужды всё же. Нужда – вот слово, которое стало началом моей новой жизни.
Скотобойня – это место где я, самым натуральным образом существовал. Не жил, а существовал. Судьба, видно судьба такая – быть убийцей, забирать жизни. Судьба. Она берет тебя за шиворот тяжелыми ржавыми клещами и бросает не пойми куда. В темный чулан. В этом - то чулане ты уже один на один со своими мыслями, детскими ожиданиями и мечтами. Вот тебе апартаменты – оскотинивайся и черствей. Времени предостаточно. В этом чулане я и сейчас и выходить из него совершенно не испытываю желания…Опять, опять это…Неужели не похоронил еще я свою доброту и устремления? Похоронил. Будьте уверены. Вот прямо сейчас и хороню.
Работа на бойне скоро стала для меня совсем обычной. Здесь всегда много мяса. Игнатьич, у которого я учился, предостерегал: «Ты только в глаза скотине не смотри, когда забиваешь. Душа её в этот миг к Богу уходит. Душа – она в глазах». Тут и припомнил я свои мистические искания времен университета. Что же, душа есть, все таки? Стало быть, есть высший замысел и все материалисты дураки? Выходит прав я был в своих поисках или Игнатьич суеверный чурбан? И для чего он мне это сказал?
Стал я неистово смотреть в глаза скотине в момент кончины её. Раз, второй, снова и снова и чувствую, что сильнее становлюсь. Сила внутренняя появилась, хоть внешне походил лишь на подобие человека. От природы худой теперь и вовсе стал живым мертвяком. Аппетит совершенно пропал, а с ним и нужда к пропитанию. Мясо я брал на бойне для виду, но кушали его ошалевшие от счастья дворовые псы. Сам я нашел себе новую пищу. Прости Господи раба твоего, который вознамерился душами твоих творений питаться.
Скоро наскучила мне бойня, да и от душ оттуда пресытился я совершенно. Давно в парк хотел выйти и сидеть беззаботно на скамейке. Здесь я успокоюсь и забудусь.
Три прекрасных летних дня провел я в мечтательном спокойствии, а потом из глубин моего естества возникло оно – чувство голода. Этот тот голод, который не утолишь жарким или пирожками с капустой.
В парке вокруг меня суетятся мамаши с детьми. Я заглядываю в глаза каждому прохожему. Я совершенно голоден. Я хочу жрать!