Пробежаться бы по лужайке, намочить босые ноги утренней росой и забыть об этих серых буднях, что кружат вокруг и залезают под корень сознания.
Я встаю каждое утро со своей кровати, иду на работу, тыкаю своими худыми пальцами по клавишам и кликаю мышкой.
Вокруг шатаются другие офисные планктоны. И все будто мои близнецы.
Когда ты ненавидишь свою работу, то вокруг все начинает казаться таким ненавистным. И ненастоящим.
Но, впрочем, это терпимо. Но когда ты приходишь домой.
-Я не знаю, почему ее носки сырые.
-Все ты знаешь, болван! Как ты мог не углядеть за ней?! Она может простудиться. И, скорее всего, простудиться! Смотри в оба, щенок! А то моргала повыкалываю и всю зарплату отберу!
-Ваше право, мисс Троцкин.
Это Сара. Она так сильно печется о своей дочери, что вечно забывает о приличии и вежливости общения с другими людьми. Да и муж-то ее несильно радушен.
-Ты ее слышал, сорванец. Если с Анной что-то случится, я тебя из-под земли достану.
Я не отвечал. На дерзость отвечают дерзостью, а я – лишь человек.
Офисный планктон.
Не воспринимай их характеры, они тебе за это платят. За терпимость и негорючесть. Они огнеопасны, но я не стану для них трутом.
Это обычный вечер. Семья Троцкин мне никто, но я забираю их дочь из садика и веду к ним, нянчусь, если это необходимо. В те дни, когда они – родители Анны – отдыхают и не хотят брать дочь с собой. И откуда у них столько зеленых?
Ты родился, чтобы умереть. Так я говорю каждое утро себе в зеркало. Оттуда на меня всегда смотрит загнанный в угол.
Надежда. Что это?
Говорят, в моих глазах она присутствует. Лично я ее там не находил. А если и находил, то пытался потушить. Зачем она мне, если она пытается вернуть меня к жизни? Я обречен.
Я еду в офис.
Метро. Столько народу и все куда-то спешат. Все эти мои одноликие близнецы.
Эй, старик, а ты тоже ненавидишь свою жену? Что насчет тебя, студент? Ты любишь свою маму, или уже сразу забыл о ней, когда съехал? Или ты – курица с сумочкой из крокодильей кожи. Ты сама освежевала земноводного, или заработала на нее своей красотой?
Хотел бы я, чтобы поезд съехал с рельс. Чтобы вокруг все взлетело на воздух, полетели сундуки из рук бизнесменов и директоров. Чтобы стекла задребезжали по ветру, распиливая нежные ткани кожи. Чтобы огонь от взрыва смешал с воздухом их жалкие тельца и поджарил органы. М-м-м, с корочкой!
Я хочу есть.
Я забегаю в кафе напротив своего офиса, заказываю уже привычный на вкус стейк у братьев Сильвио. Здесь он отдает старым холодильником и коровой. Стейк свиной! Как заверяли братья.
Остолопы.
Я захожу в офис и усаживаюсь на свое место. И весь остаток дня делаю вид, что работаю.
Забыл зонтик в метро. Уже не вернуть. Пролил кофе в проходной. Пятна уже не вывести. Порвал рубашку на лестнице. Ну, все равно нужно будет покупать новую. Пятна уже не вывести.
Я шагаю домой. Лужи. Был дождь. Нет, ливень. Я же видел это из окна офиса.
Правда, не волнует.
Радостно меня встречает Анна в садике. Я одеваю ее, веду за руку в сторону дома. Она прыгает по лужам. Радуется, как ребенок. Вроде и есть ребенок.
Я завожу ее домой.
Сара вновь кричит, увидев грязь и мокрые разводы на штанинах Анны.
Цикличность не остановить.
Многое теряется, когда строится новое. А я – беглец. Беглец от нового. Я его боюсь.
Как хомяк в колесе. Бежит, пытается поймать кусочек, но не может. Как мышь.
Какова вероятность того, что меня собьет машина? Вот она едет, рассекая пространство, колеса безумно крутятся. Наверное, шансы возрастают, когда я ступаю на дорогу, навстречу легковушке. Фары разгораются; глаза больно. Гудок. Что это?
Их это вряд ли волнует. Они неумолимо торопятся, не замечая никого, в мыслях полностью где-то вдали от реальности.
Будет больно?
-Что ты там бормочешь?
Сара.
-Наденешь ей лиловую ветровку с капюшоном, бархатную шапку…
Да. Ветровку, шапку, бархат.
-И смотри, чтобы она снова не встала в лужу!
Кажется, ее голос стал добрее.
Хотя одна фраза звучит так же, как и другая. Та же интонация, тот же тембр. Они все, как один, впиваются в мой мозг, давят на него со всех сторон, и они жужжат в моей черепной коробке, словно растревоженный пчелиный улей.
Родители Анны снова уходят куда-то и оставляют меня с ней. Сара говорит, что это ненадолго.
Я потерял счет времени. Ориентируюсь по заходящему солнцу и будильнику. И по крикам бездомных с улицы.
-А почему они лугаются, Иголь? – спрашивает меня маленькая Анна.
Я с величайшим трудом выдавливаю из себя максимально теплую улыбку и отвечаю, тщательно подбирая слова:
-Потому что они несчастны.
-Все несчастные лугаются?
Если бы.
Все несчастные – сильнейшие и достойнейшие люди. Они не бранятся, поливая друг друга дерьмом. Они не унижаются, кидая друг друга на землю. Они все что-то ищут. Все.
Никого никогда не устроит то, чем он владеет, если он смотрит на то, чего у него нет.
-Иголь? – повторяет Анна, заглядывая мне в лицо. В руках она держит деревянный кубик, с разодранными картинками на гранях.
-Не все, – отвечаю я и замечаю задумчивость на лице девочки.
-А мои лодители тоже несчастны?
-Почему ты так решила?
-Они иногда лугаются. Кличат гломко.
-На тебя?
-Нет. Длуг на длуга.
-Ах, Анна, это их проблемы.
-Мне неважны их плоблемы… Лишь бы они были счастливы…
Анна ворочает в руках этот треклятый кубик. Он стар настолько, что даже, кажется, дом, который вот-вот рухнет, будет не так стар, как этот чертов кубик. А в глазах ее собирается тоска и задумчивость.
О чем может думать ребенок? Такой маленький, такой беззащитный.
Как хомяк. В колесе.
И что ты пытаешься доказать?
Если мы говорим начистоту, обещай солгать мне, потому что я не хочу тебя терять.
Я сижу в офисе за своим столом. Устремив взгляд в монитор, я старательно делаю вид, что работаю. Под конец рабочего дня мне говорят, что с завтрашнего дня у меня отпуск.
Ура.
Семья Анны уехала вместе с ней на сплав. Лишь бы пороги были не столь свирепы.
Я полностью в своей власти. Я один. И всегда был один.
Захожу в пивную. Первая ликера зашла на отлично. Сегодня великолепный день, чтобы убиться в хлам!
Утром я просыпаюсь в другой квартире с выбитыми окнами, облезлыми и кривыми стенами с кирпичами наизнанку и старыми матрасами, из которых наружу торчат пружины. Смердит сыростью, тухлятиной, рвотой. Запах приедается, глаза слезятся.
Дьявол! Голова раскалывается. Еще и эта вонь, просачивающаяся сквозь все одежды и духи, одеколоны и дезодоранты. Нужно уходить отсюда.
В углу лежит какая-то грязная шлюха с ободранными темными чулками, темной юбке с бледными пятнами и красным грязным топом. Помада размыта по всему лицу, а туш темной рекой залила щеки от слез.
Я подбираюсь к ней ближе. Ее грудь не шевелится. Подношу руку к ее заплывшей отеками шее. Сердцебиения нет. Она мертва.
Я тороплюсь в сторону дома. Холод пробирает до костей, я чувствую, как леденеют мои ступни, и скрипит от холода позвоночник.
Сотни пар глаз следят за каждым моим движением. Они пронзают меня своим любознательным и дробящим взором. Я бегу.
Это не моих рук дело! Что вам нужно от меня? Отвернитесь, отвернитесь, отвернитесь! Я даже не знаю ее имени! Я проснулся… лишь проснулся…
Что было вчера?
Нет, нет, нет, нет.
Я забегаю в квартиру и закрываю дверь на замок. Я в безопасности. Пока что.
Вспомнить. Нужно вспомнить. Я обязан вспомнить.
Так. Вчера, вечер, бар. Стакан ликера. Затем еще, еще, еще. Это не ликер. Теперь это водка.
Я поднимаю тяжелую голову впервые за вечер. Черт! Лицо этой шлюхи. Она подходит ко мне, крутится вокруг меня, словно змея. И что ей нужно?
Такси. Мы едем. В моем рту ее язык. Привкус такой, словно за сегодня на этом языке побывал уже весь мой офис.
И… Я в старой ободранной квартире. Ничего не могу вспомнить. Дьявол!
И что мне делать?
Я опускаю руку в карман за телефоном. И кому я хочу позвонить?
Но не нахожу мобильник. Там ткань, нежная ткань.
Бархат!
Хотел бы я верить, что это сон. У меня начинаются проблемы с памятью, проблемы с агрессией. Я понимаю. Понимаю, что ненавижу весь мир вокруг себя. Но как совладать с этой яростью?
Это должен быть сон!
Реальность слишком жестока. Слишком мала. Слишком узка.
Нет необходимости винить себя. Я не помню тот вечер. Я даже ее имени не знаю. Может, это вовсе сделал не я. Какой-нибудь случайный прохожий забрался в квартиру и придушил ее, пока я спал.
Не живи иллюзиями, глупец!
Я иногда вижу их лица. Они повторяют: «Ты – ничтожество. Ты ничего не сможешь добиться, даже не начинай, даже не пытайся. Тебе никогда не стать тем, кем ты хочешь быть. А знаешь почему, сынок? Потому что ты – ноль».
За мои мечты я получал ударом шланга от пылесоса. За мои надежды я терпел несколько часов в кладовке, будучи подвешенным за руки к потолку. А за мои грезы – удар палкой по пяткам.
-Ты слишком убог, чтобы видеть сны.
Да. Мне больше не снятся сны.
Я лежу и тупо смотрю в потолок стеклянными глазами. Я не знаю, что мне делать. Впервые за столько времени я, наконец, что-то почувствовал. Это страх. Отчаяние уже было, но это что-то… что-то такое…
Это жалость?
Нужно что-то с этим сделать. Нужно быть лучше. Нужно позвонить копам.
«Хватит стремиться к идеалу! Люди ненавидят идеальных!»
Не сейчас! Оставь меня!
«Глупец! Тебе не сбежать от меня. Ты же знаешь».
Сгинь!
Я должен тебя убить.
Я беру разбег на стену и со всей силы, что хранилась в ногах, бьюсь об бетон. На лбу выступили багровые пятна. Рана большая.
«Нужно заботиться об Анне! А ты, что ты делаешь?»
Сгинь!
Новый разбег.
Это ты убил ее!
«Ту шлюху? Брось! Ты ненавидел ее, как и все вокруг. Ты ненавидел свою страну, свой город, свою работу, свой район, квартиру, стариков, соседей. Черт подери! Зачем тебе ее жизнь? Ты прекрасен своей натурой, ты самодостаточен, пойми это. Тебе не нужен никто. Ты одинок. От начала своей жизни, до конца».
Мне приходится уживаться с тобой в одной голове, я уже не одинок.
«Перестань. Мы отлично подходим друг другу».
Я чувствовал, как он улыбается моей улыбкой.
«Нужно заботиться об Анне».
Сгинь. Мы ей не нужны.
«Ее мать с отцом – те еще ублюдки. Кто ее защитит, кто ее вырастит, подготовит к этому злобному миру, если не мы с тобой?»
У нас есть проблемы важнее твоей девчонки!
«Заткнись! Анне нужна шапка. Достань шапку».
Какую еще шапку?
«Бархатную. У тебя есть ткань, я знаю. У тебя должна быть шапка из бархата».
Что ты, черт подери, такое несешь?
«Сара сказала, что Анне нужна шапка. Бархатная шапка. Достань шапку».
Заткнись, заткнись!
«Достань шапку».
Хорошо! Я достану шапку Анне. Только замолчи.
Когда-нибудь я тебя приглушу.
Я несусь в квартиру Троцкин, едва поспевая к нужному времени. Они уже ждут. Черт!
В моих руках сотканная из бархата шапка. Я протягиваю ее маленькой Анне, она смотрит на меня непонятными глазами.
Сара подбегает и вырывает бархатную шапку из моих рук и, тряся ей перед моим лицом, что-то кричит. Я не слышу ее. Все мое внимание на маленькой Анне, которая молча разворачивается и идет собираться в садик.
Сара запретила мне приближаться к Анне. И теперь я на мели. Денег будет хватать едва на счета.
Хорошо, что я одинок.
Отпуск закончен.
Я еду на метро в офис.
Так тихо. Так пусто. Так холодно.
Откуда в моем кармане был бархат?
«У той шлюхи его не было».
У той ДЕВУШКИ!
«Уже так? Ты же ее ненавидел».
Единственный, кого я сейчас ненавижу – это тебя. Ты забрал у меня Анну, мою подработку. Разрушил мои отношения с семьей Трокцин, и теперь, благодаря тебе, мы никогда не увидим Анну!
«Ты слишком к ней привязался».
Не я просил для нее эту чертову бархатную шапку. И зачем она ей вообще сдалась?
«Сара сказала».
Сара ни черта не говорила!
«Разве?»
Ты так и не ответил. Откуда у нас бархат?
Я слишком поздно заметил, что разговаривал вслух.
Я стоял в туалете, напротив зеркала, когда в дверь зашел мой коллега. Я даже имени его не помню.
-Ты тут с кем? – спрашивает он.
Сгинь.
-Ни с кем.
-Ты здоров? – он подходит ко мне, но останавливается, когда я резко отпрыгиваю.
-Оставь меня.
Он испуганно смотрит на меня. Молча кивает и уходит. Дверь со скрипом закрывается. Оттуда слышатся торопливые шаги.
«Нажалуется».
Какая нам разница?
«А если он шишка? Ты ведь не помнишь, кто он».
Не помню.
Черт. Черт, черт, черт! Мои кулаки разбиваются в кровь об бетонную белоснежную раковину, загрязняя эту белизну алыми каплями.
ЧЕЕЕЕРТ!
Я выбегаю из туалета, пристально вглядываясь в лица в поисках того коллеги.
«Он не должен никому ничего рассказать!»
Ему никто не поверит.
«Все знают, что ты невменяем. То кричишь постоянно, то молчишь неделями, и никого не подпускаешь к себе».
У него нет доказательств.
«Им нужен лишь повод, чтобы уволить тебя».
Я не могу лишиться и этой работы.
Я его нашел. Теперь я иду к нему, обходя весь офис. Он подходит к кабинету начальства.
Сволочь!
Вся сверлят меня взглядами, полными брезгливости и отвращения. Они явно не хотят меня видеть в офисе.
Мне плевать.
«Нам плевать».
Я хватаю его за спину и с силой увожу за угол, на лестничную площадку.
-Только попробуй! – я уже прицелился ему в челюсть. Я был готов. – Мне нечего терять.
-Что? О чем ты? – он смотрит на меня бешеными глазами. В них искрится страх.
-Я нормальный.
Я чувствую, как участилось его дыхание, как бьется его маленькое поганое сердце.
-Нормальный? – спрашивает он, дрожа в моих руках.
Он корчит лицо, наполненное непонятности.
-Ты меня прекрасно понимаешь, – сквозь зубы говорю я.
Ублюдок перепугался настолько, что заплакал. И я не выдержал.
Я ударил рукой об плитку над его головой, нарочно промахнувшись.
-Ты будешь молчать! – рычу ему в ухо я. Он сползает на бетонный пол и закрывает лицо руками.
Я плюю на него сверху и разворачиваюсь к выходу с лестничной площадки. В дверях стоит еще одна коллега, милая блондинка, которая потакала мной на протяжении нескольких месяцев. Милая блондинка, которую теперь я хотел убить.
«Ты должен сделать это».
Это единственное, что пронеслось в моей голове после минутной тишины.
Видимо, она услышала какой-то шум на площадке и вышла посмотреть. Теперь мне не отделаться.
Блондинка кидается помочь тому, что лежал на полу и рыдал. Зато теперь он упадет в его глазах.
Девушка замечает мои разбитые в кровь костяшки и пугается. Она спрашивает его:
-Ты в порядке?
-Кажется, да.
Глупая стерва.
-Я его не тронул, - говорю я и ухожу.
Время прощаться и с этой работой.
Я все бросил и ушел из офиса раньше конца смены на пять часов.
Откуда. У меня. В кармане. Взялся. Бархат?
«Ты что, забыл? Забыл, как тебе говорили, что ты ничтожество? Это ведь факт. Ты признал это. Ты принял это. Ты стал тем, кем тебе внушили быть. Кем тебя видели родители. И какой смысл в такой жизни?»
Ты прав.
«Ты родился, чтобы пойти в школу. За ней – колледж. Затем бессмысленная работа, чтобы накопить на пенсию, которую в итоге ты будешь откладывать на похороны».
Вопрос, зачем?
«Ты умрешь, как и все. А там, за гранью, тебя не будет волновать то, чего ты достиг здесь».
Черный металл отблескивает кислотным желтым светом уличного фонаря. Черный, грязный металл пистолета, который я кручу в руках. Один патрон. Полночь. Вокруг никого. Их не будет волновать, почему он покончил с собой, так ведь?
«Они снова убредут на свои ненавистные рабочие места».
Я всегда их ненавидел. Их всех.
Офис. Коллег. Этого упыря, что застал меня сегодня в туалете. Сару, Михаила.
«Анна?»
Его голос звучал тоскливо.
Анна… Она хорошая.
«Она ребенок».
Ребенок. Сильный ребенок. Сильный и жизнерадостный.
«Поучиться бы у нее».
Я беглец. Беглец, который заперт в свои оковы, из которых не выбраться. Я подписался на это. Я принял это.
Я снимаю с предохранителя.
Я стал этим.
«И что с того?»
У меня нет надежды. Я отрицаю ее существование. Ее нет, не было и не будет. Никогда.
Я подношу дуло пистолета к виску.
«Ты это чувствуешь?»
Что?
«Вкус воздуха. Что в нем?»
Запах.
«Запах чего? Отвечай!»
Травы. Свежевыкошенная трава.
«Нежно-вязкий запах. Да, это он».
Мне все равно. Я ничего не ощущаю.
«Лжец!»
Пусть.
«Ты настолько низок, что признаешь себя лжецом. Ты настолько труслив, что готов покончить с собой прямо здесь. Ничтожество».
Эхом разнесся по всей округе мой истошный вопль, где отчетливо было слышно: «Ничтожество».
Я кричал. Нет. Я зверски вопил, нечеловечески визжал, стоя на безлюдном берегу. Прилив обнимал песчаный берег, пенясь и искрясь. Поднялся речной бриз. Сзади зашелестела трава.
«Свежевыкошенная».
Пробежаться бы босыми ногами по этой лужайке…
Привет. Я Игорь Андреев. И я пациент №40536 в этой чертовой лечебнице.
Зачем я это говорю каждое утро?
Сегодня день, как говорит Сара, когда я смогу стать на шаг ближе к выздоровлению. Если буду проявлять интерес в своем излечении. И что мне необходимо? Проявлять этот интерес.
Жаль, что они не поймут, что мне это не нужно. Просто убейте меня.
Этот голос в голове появился, когда мне было девять. Я сидел в темноте уже третьи сутки, глотая одну лишь воду. Я долго плакал, я думал, что обречен. Но вдруг появился он.
«Эй, мертвый, проснись!»
Я вздрогнул и сначала не понял, откуда идет голос. Дверь была закрыта, а в комнате со мной никого не было – в этом я был абсолютно уверен.
«Не ищи меня. Не найдешь. Я внутри».
Внутри чего?
«Внутри тебя».
Что ты такое?
«Твое прошлое. Твое настоящее. Твое будущее».
Что за вздор?
Он умолк. Видимо, обиделся. И как бы я хотел, чтобы больше он не появлялся в моей голове!
Следующее появление его было спустя пару месяцев, когда отчим забыл меня на даче. Нарочно, как я догадался позже. Я снова остался один.
«Скучаешь?»
Меня снова оставили. Я…
«Слабак».
Мне нечего было ответить ему. Он был в моей голове. Он все прекрасно знал.
И я всем сердцем хотел в тот момент, чтобы он был со мной. Хотя бы он…
Уже позже я начал осознавать, что он не просто голос в моей голове.
Он появлялся только тогда, когда я оставался один. И мы с ним могли разговаривать часами.
Иногда он ненавидел меня, иногда хвалил, что не могло не радовать десятилетнего уже на тот момент мальчика. И каждый раз он находил все новые слова, все новые упреки. Мы спорили с ним, он советовал мне, как поступить. И часто я замечал, как он ненавидит мир.
Позже я, наконец, осознал, что он какая-то часть меня, но не совсем обычная. Он словно говорил из прошлого.
-Подожди, Игорь, - останавливает меня Сара, что-то записывая в свой блокнот. – Как это возможно? То есть, как голос в твоей голове мог говорить из прошлого?
-Он всегда отвечал теми словами, которые я уже слышал когда-то. Или приводил к выводам, к которым я пришел еще давно. Я хотел убить своего отчима, и Голос подталкивал меня сделать это. Но, когда я уже решился, он отговорил меня.
«А что будет потом?»
Мы должны его убить.
«Должны. Но кем ты станешь, если убьешь его? Ты опустишься даже ниже него».
Ты же недавно говорил, что это необходимо.
«Ты должен думать наперед. Если ты это сделаешь, ты сломаешь свою жизнь. Тебя посадят!»
Плевать.
Я уже занес нож, целясь в его спину, когда он делал барбекю на заднем дворе. У меня была минута, чтобы сделать это и смыться, пока остальные ходили до квартиры за закуской.
«Он не стоит такой быстрой смерти».
Он не должен жить!
Но после этого я ничего не помню.
Меня затрясло, глаза налились слезами.
-Все хорошо, Игорь, - Сара кладет свою ладонь на мою руку. Она такая теплая, такая нежная, словно я вновь дотронулся до бархата.
-Я не хотел причинять вред Анне! – кричу я. – Не хотел! Нужно было заботиться об Анне! Нужно было заботиться об Анне!
Сара вскидывает голову и просит санитаров увезти меня. Меня трясет.
Моя мать часто повторяла: «Если мы говорим начистоту, обещай солгать мне, потому что я не хочу тебя терять». Она говорила это отчиму. А потом так начал говорить Голос.
Часто я задумывался о том, чтобы прыгнуть под поезд.
Рядом с нашей дачей проходила железная дорога. Мы всегда пересекали ее, когда ехали отдыхать.
В один из вечеров, когда все уже легли пьяные спать, я вышел из дома и дошел до этой дороги. Вдали горел зеленый свет, и никакого намека на поезд не было.
«Ты должен дождаться его».
Молчи. Я тебе не доверяю.
«Почему?»
Будто ты удивлен? Ты переменчив. Слишком переменчив. Ты пустышка.
«Аккуратнее со словами, верзила. Не забывай, я – часть тебя».
Да. Я это знаю. Также я знаю, что не могу больше уживаться с тобой.
«Тебе всего двенадцать, а ты уже разочарован в жизни?»
Я не отвечал.
«Что ж, самоубийство – это самое низкое, что может совершить человек. Это выход. Самый простой выход. Простота издавна считалась чем-то низшим для гордого человека. Но ты не горд собой. Ты слишком умен, чтобы понимать, что убить себя легче всего. Это самый мелкий грех из всех возможных».
Убить другого человека – для тебя самый ужасный грех?
«Это грех для каждого из нас. И он самый великий. Ты не вправе забирать чужую жизнь, но ты можешь потакать своей жизнью, как захочешь. Вперед, прыгай. Тебя забудут так же, как и бездомную дворнягу, что подкармливали в ларьке на углу».
Даже если и так, что плохого в этом?
Вдали задребезжали провода. Поезд приближается.
«Нет ничего в этом плохого. Конечно, нет».
Голос потускнел, словно отдаляясь. Неужели, он меня покидает?
Ты испугался?
«Я не смогу уйти от тебя, даже если захочу. Я – твое прошлое. Совокупность всего опыта в тебе. Ты же знаешь, что каждое утро у тебя случается амнезия?»
Это возможно?
«Да, если я сотру тебе память. Это я мучаю тебя каждый раз. Это не отчим, это не мать. Это твое прошлое, твое глупое, наивное и нелепое прошлое, которое ты ненавидишь».
Что ты несешь?!
«Да, Игорь. Ты на цепи. Ты в кандалах. В моих кандалах. В оковах прошлого».
Одиночество свело меня с ума. Я придумал тебя сам, я тебя и уничтожу.
Свет фонаря приближается. Звук усиливается. Я предчувствую удар.
«Ты забудешь этот день так же, как и остальные. Ты не сможешь прыгнуть».
С чего ты взял?
Я ступаю на платформу. Свет озаряет меня. Слышится оглушительный рев гудка.
Внезапно я вспоминаю, как стою перед отчимом в комнате. В руках я держу сломанный вертолетик, который мне купили родители. Я плачу. У него сломался винт. Несильно. Видимо, кто-то просто сел на него.
Отчим молча забирает у меня игрушку и уносит. Затем, спустя какое-то время приносит уже починенный и работающий винт. Я радуюсь и бегу показывать маме. Она лежит в кровати, бледная, как сама смерть. Она в белом халате. Она спит. Я показываю ей починенный вертолетик, но она не слышит. Отчим уводит меня из комнаты, оставив маму одну.
Стой, подожди, почему ты уводишь меня от нее? Оставь, я хочу ей показать то, что ты починил вертолетик. Неужели ты не хочешь показать ей починенный вертолетик?
-Игорь, не сейчас, - на глазах его слезы. Он рыдает. Это не отчим, это отец. Мой папа.
Я обнимаю его, чтобы он не плакал. Я не знаю, почему он плачет.
Поезд приблизился. Время прыгать.
Папа просит меня помочь ему. Вместе залезть на две табуретки и протянуть петли на шеи. Вместе. Вместе с папой.
Я был рад тому, что могу помочь ему. И всегда старался быть отличным помощником.
-На счет три, - говорит он грустным, охрипшим голосом. От него разит алкоголем. По щекам его катятся слезы.
-Раз… два…
-…три! – выкрикнул я, даже не подозревая. Он улыбнулся и выпнул из-под ног табуретку. Он скорчился, раздался ужасный треск. Я испугался.
Вдруг в комнату забежала соседка по комнате и закричала. Она выдернула меня из петли и взяла на руки. Затем вынесла из комнаты и куда-то позвонила. Она дрожала, а я хотел вернуться к папе. Соседка не пускала.
Позже я жил с ней, в ее семье. Как пасынок.
Поезд проехал мимо.
Почему ты раньше не показывал мне этого?
«Потому что я хранитель твоей памяти. Зачем тебе это знать и помнить об этом? Ты должен жить».
Я тебя ненавижу!
-Игорь, я понимаю, как тебе тяжело, - говорит Сара, вновь пытаясь меня утешить.
Не понимаете, доктор.
Я больше не хочу слушать ее.
Я возвращаюсь в палату и снова повторяю все это сказанное в свое отражение в зеркале.
И единственное, что я хочу – пробежаться босыми ногами по лужайке и намочить ноги утренней росой, и забыть обо всем.