Я – психотерапевт. Один из ведущих специалистов в нашей лечебнице. Испытывая душевный голод, я пошел по этой узкой тропке еще после школы, почти сразу. Жил я уже на тот момент один, в съемной квартире, утром – учеба, вечером – работа. И каждый день я изнашивал себя, бегая от одного края города к другому. Мне нравилась такая жизнь, в которой я, по крайней мере, как мне казалось, не сидел на месте и как-никак двигался вперед. Лишь это меня и волновало.
С годами я научился общаться с пациентами, держать нужную дистанцию, набивать барьер и внедряться в сознания людей. Поначалу это звучит жутко, но, ввиду своей доброжелательности и внедренного сострадания, я использовал это умение лишь для помощи потенциально больным. Еще тем, кому можно было помочь. Мы разрабатывали любые возможные способы исцеления душевнобольных – и традиционные, и нетрадиционные. Все шло своим чередом, в своем усиленном темпе. Одна за другой болезни излечивались успешно и из лечебницы выходили уже здоровые люди. Правда, особо тяжкие случаи, конечно же, отправлялись в хоспис также не без моего участия.
Я поднялся с кровати. Медленными шагами я добрел до кухни и налил себе стакан позавчерашнего молока. Несмотря на долгий сон, все мышцы изнывали от усталости, словно меня выбросило из воды во время шторма, который бушевал несколько суток. Плитка под ногами прилипала к коже и была жутчайше холодной. Чуть было я подумал про тапки, как вдруг резкий едкий запах выхлопов почувствовался с улицы, откуда тут же заверещал отбойный молоток, бросая в дрожь оконные стекла.
-Доброе утро, доктор Картер. – со вздохом обозначил я.
Солнце уже давно охватило своими первыми лучами всю мою кухню, освещая все мелкие водяные лужицы и выделяя чайные пятна на настольной скатерти. Блески пылинок засверкали в воздухе. Я невольно улыбнулся, решив радоваться хотя бы этому беззаботному танцу самых маленьких и самых загадочных задумок природы.
Чуть погодя, я собрал офисную сумку и еще какое-то время просидел в коридоре, смотря в зеркало. Что-то я нашел в своих глазах, что заставило меня потерять счет времени и задуматься о великом. Хотя кроме покупки риса на вечер ничего на ум более не пришло и я, как уважающий себя джентльмен, подобрав свою сумку и свой любимый плащ, вышел на улицу.
-Итак, вы Конор Лунглет? Я ваш лечащий врач, доктор Картер. Присаживайтесь.
Он еще с того момента показался мне странным. Ну, в смысле, не таким, как остальные. Хотя, в этом месте все «странные». И кто вообще придумал называть их странными? Они же обычные люди, только несколько ограниченные. Дарование от природы мы называем ограничением и выделяем их.
И правда.
Тем временем Конор, подозрительно оглядевшись, как это бывает всегда в первый раз, уселся напротив меня, уставившись своими круглыми глазами в мои бумаги и на мои руки.
Мы с женой познакомились при случайных обстоятельствах, ещё когда я гонялся за манией путешествовать. Как раз на берегу одной реки, когда была экскурсия. Всегда ненавидел нудные исторические рассказы о местах, и зачем я записался тогда на эту треклятую экскурсию? Как раз в один из затянувшихся моментов рассказа гида я решил сделать пару фото, ибо место было возвышающееся над городом, откуда открывался великолепный вид. Приготовив свой аппарат к съемке, я вдруг заметил краем глаза девушку, медленно петляющую ко мне. Местную. Она ненароком вытянула меня из толпы и в дальнейшем мы отрывались несколько суток. Поистине волшебное было время. Вскоре мы съехались, и через считанные месяцы расписались. Планы, дети, амбиции, любовь – вся приправа брака была на высочайшем уровне. День за днем я становился все счастливее и уже думал, что это самое мое волшебное время в жизни и его никак нельзя упустить. Я решил осуществить свою давнюю бравшую свое начало из самого детства мечту: прочувствовать под собой весь ночной Нью-Йорк с высоты птичьего полета. Обычная светская мечта, но я проникся ею. Да, мы собрались, и на подступах к Нью-Йорку внезапно что-то пошло не так. Я был за рулем. Нас занесло. Уже и не помню подробностей, только единственное: наутро мне сказали, что моя жена скончалась на месте, а нас нашли державшихся за руку вместе. И ее подаренное кольцо я до сих пор носил на пальце.
Громкий, как крик гарпии, стук разнесся по кабинету и я вздрогнул.
-Ах, да! Простите. В карточке написано, что вы больны расстройством личности?
Конор не отвечал и смотрел на меня безумными глазами, попеременно качая головой.
-Хорошо. Еще шизофрения, потеря памяти, безумие…
Он прервал меня очередным ударом о стол. Только на этот раз он сделал это головой. На его лбу красным пятном отозвалась его выходка.
-Конор, сколько вам лет?
Он молчал.
-У вас есть семья, дети?
Тишина.
-Где ваши родители, мистер Лунглет?
Его внезапно затрясло.
-Вы в порядке, мистер Лунг…
-Нет! Нет родителей. Нет их. – отвечал он лихорадочно.
-Я не хотел вас оскорбить.
Его глаза источали безумие и ясность ума. Он явно понимал, что происходит, но не мог это контролировать.
-Доктор, - заговорил он низким, ужасно низким голосом, - он идет... Тук-тук, дверь открой, твой отец у меня за спиной. Тук-тук, он зайдет, и нас всех он здесь убьет.
-Мистер Лунглет…
-Не найдется на свете ничего, что могло бы описать мою любовь к тебе.
-Что сделал ваш отец?
-Мой отец? – отвечал уже другим, нежным голосом Конор. – Он нас любил. Всех. Но не хотел признавать этого. Он все время злился, но я его успокаивал. Я был единственным, кто мог его хоть как-то успокоить.
-Как ты его успокаивал?
Снова содрогающаяся ярость заструилась из его глаз. Конор опустил голову и посмотрел на меня почти из-под стола. И он молчал.
Мне уже изрядно надоели его выходки. И я крайне не хотел портить себе настроение с самого утра, а потому я молча принялся заполнять документ, предварительно вызвав санитаров, чтобы увезти Конора Лунглета.
-Доктор! – говорил он, лишь увидев открывающуюся дверь. – Не стоит забывать о своих корнях. Помните! Помните! И бегите…
Внезапно перед глазами всплыл размытый силуэт человека, бегущего мне навстречу. Он был далеко, но спустя пару мгновений мы с ним столкнулись, после чего бегун громко выругался и, вернув на прежнее место слетевший наушник, продолжил свой утренний забег. После тех же считанных мгновений он растворился вдали.
Еще один удар тоски пришелся после увиденной мной группы бездомных, лезущих из ряда вон ради выживания. Хотя я преувеличил. Может, я хотел видеть в них пытающихся выжить? Но я откинул все эти мысли, когда заметил мерцающую бутылку спирта, которая передавалась из рук в руки. Это была даже не бутылка, а, скорее, «пузырек», который продавали подпольно в одном из местных ларьков. Я презренно отвел от них взгляд.
Еще поодаль шла женщина с коляской, милой и ухоженной, чистой и недешевой. Она торопилась куда-то, и я не видел ее лица, скрывающегося за лицами простых мимо проходящих зевак. Вдруг ряды народа поредели, и я заметил эту грязную, эту фальшивую и избитую непонятно кем рожу этой матки. Видно торопилась к ларьку.
И мне сделалось грустно и жутко тоскливо. В этом мраке томления блестели проблески жаркой ненависти, дотронувшись до которой могло свершиться невообразимое. И потому я боялся его трогать. И потому я лишь еще больше углублялся в свою тоску, которая засасывала, точно зыбучие пески.
Я представил, каково будет этому ребенку в ее семье и в компании такой матки, когда не каждый, но почти каждый день будут сходки собутыльников и любителей полакомиться кусочком плоти этой горематери, как эта мать начнет отдавать в пленение своим «друзьям» своего ребенка для всяких любых грязных помыслов и человеческих страстей. И теперь я уже не мог сдерживать эту волну багровой ненависти. Каким же вырастет этот ребенок? Демон во плоти, танец бесов в неокрепшем разуме будет пленять, а требования к детине будут увеличиваться, и не будет покоя у него, он будет один. Один против всего мира, стоя на маленьких дрожащих ножках, сжимая маленькие кулачки и смотря вдаль, растекаясь в кривой злобной ухмылке, потому что он – победитель. А родители будут его главнейшим врагом. Ублюдки.
Тук-тук, дверь открой…
-Расскажите мне о себе, мистер Лунглет. – попросил я Конора.
-Скажите мне, какую правду вы хотите знать, тогда я вам скажу, кем сам являюсь. – ответил монотонно пациент, озираясь на кабинет.
-Это несуразно. – усмехнулся я.
-Несуразность, доктор милейший, преследуется по закону.
-По какому это закону она преследуется?
-По закону медицины и законам общества.
Конор внезапно замолк, исступленно глядя на меня, словно не мог различить меня из-за бури внутренней борьбы.
-Мистер Лунглет? – он шелохнулся. Я сразу понял, что теперь он готов продолжить беседу. – Вы говорили про отца на прошлом сеансе. Можете рассказать о нем?
-Он не выносил криков. Да, именно криков. Не выносил пыли в воздухе, чужого запаха, кроме своей любимой и родной вони, чужих людей и вообще людей. Ненавидел, можно сказать, все, что двигалось и большую часть того, что не двигалось. Терпеть не мог жену и своих детей. А последние годы вообще сходил с ума, вопя по ночам на своей деревянной койке. Не любил он жизнь, таким и был.
-А вы любите жизнь, мистер Лунглет? – спросил я, настороженно заглядывая в глаза к своему пациенту. Он неловко огляделся, погружаясь в себя. Внезапно он вздрогнул, ударился о стол и быстро и нелепо приземлил голову на ладонь, растекшись в улыбке.
-О чем говорит стена перед глазами, милейший доктор? – на своей волне спросил Конор.
-О том, что прохода нет, я полагаю.
Пациент издевательски улыбнулся.
-Стена, доктор милейший, говорит о том, что где-нибудь внизу обязательно есть пол. Одно ограничение не может жить без другого, понимаете?
-Понимаю. – согласился я, проникаясь его забвением.
-А если нет ограничений, что остается?
-Свободное падение? – неуверенно спросил я, и тут же почувствовал неловкое покалывание на кончиках пальцев.
-Поистине, образованнейший человек! – торжествующе воскликнул Конор. – А падение, оно и в Африке падение. И не за что будет ухватиться, поскольку все ограничители люди стараются стереть, забыть, закрыть на них глаза.
-Что же плохого в этом?
-Нужно видеть грань между человеком и расхитителем всех людских страстей и слабостей. Такой человек – низшее существо. – низким и непривычным голосом отвечал Конор.
Пациент смотрел на меня, не упуская ни секунды, чтобы поймать мой взгляд. Смотрел и одновременно говорил, меняя тональность голоса до неузнаваемости так, будто казалось, что мне отвечали несколько человек одновременно. Он то вскрикивал, словно его одолевал гневный выброс адреналина, на который сбегались все ближайшие санитары, то говорил настолько тихо, что сам едва слышал себя. И удивлялся. Удивлялся самому себе. И все это выглядело, как нелепое представление очень умелого и талантливого артиста.
-Мистер Лунглет, вы помните, почему оказались здесь? – спросил я, прервав его безумный и безудержный монолог, в котором я не мог разобрать ни слова.
-Был праздник, - искренне улыбаясь, отвечал Конор. - Хороший, добрый праздник. Мы отдыхали, веселились и пили.
-А что случилось потом?
-Выбрось эти часы! – заверещал вдруг Конор, переводя гневный взгляд на настенные часы. – Их ужасающий стук бьет по ушам! Бам-бам! Словно время хочет убить меня! Чертов дьявол!
Мне пришлось снять их и убрать в шкафчик своего стола. Только после этого Конор все-таки продолжил беседовать со мной. Но он уже не впервой за сегодня поменялся в лице, словно его пробила стрела подозрения, неузнаваемости и слабого оттенка паранойи и мешала спокойно, как прежде без опасения разговаривать со мной.
-Потом само небо обрушилось на всех нас, сам Зевс, разгневанный и раздосадованный, спустился к нам и принялся поражать молниями всех, кого я любил, всех, кто мне был дорог. Они умирали прямо на моих глазах! Кровь рекой лилась из их жил, крики до ребер пробирали своим ужасом, багровые голуби парили в небе. Да-а… Они таяли в темном небосводе, где бесноватые облака мрака глупо и наивно гонялись за воздухом. И что же они хотели от него? Власти? Свободы? Выбора? Шанса? Пусто. Ничего они не хотели, а лишь бродили за воздухом, потому что так было задумано. Так было задумано…
Конор Лунглет умолк, глядя в маленькую трещину на столе. Немного погодя он принялся ее расковыривать, усердно и тщательно, словно хотел сломать столешницу. Я наблюдал за его движениями, каждое из которых все больше призывало к отголоскам ужаса в моей голове. Спустя пару мгновений я заметил, как трясутся мои ноги, а спустя еще минуту почувствовал влагу на лбу. Я сидел перед пациентом, как монах сидит перед алтарем и смотрит на него снизу вверх, а тот возвышается над ним, как над низшим существом, как победоносный и непоколебимый рыцарь вздымается над побежденным. И этот рыцарь, этот дракон в доспехах, был способен испепелить своим взглядом – его несносным и непобедимым оружием – но придерживал его для более удобной атаки. И он сидели и лишь рвал на куски древесину.
-Ай! – вскрикнул вдруг Конор и поднес палец к губам; на той трещине вдруг показалось багровое пятно крови.
Из шкафчика под столом прозвучал гонг, предвещающий о конце сеанса. Тут же в комнате появились санитары и увели Конора. На этот раз он даже не смотрел на меня, словно и вовсе забыл о моем существовании и о том, где он находился последний час.
Я с легкостью выдохнул, когда вышел из своего района, где буквально все кишело рваниной и крайним паскудством человека. Теперь я шел по бульвару с лиловыми запахами острых ощущений свободы. Здесь было все, что мне было нужно: от сладострастных пений шелеста листьев на деревьях, до шарканья обуви о багровую шестиугольную плитку под ногами. Весь народ еще спал, либо уже был на рабочих местах, и потому здесь было пустынно, как-то необычно, после моего многолюдного района. И от этой пустоты здесь находиться становилось лишь интереснее и захватывающее.
Вдали, у горизонта, ударил огромный полк голубей по сменяющимся на фоне машинам. Они пролетели насквозь, проделав в том потоке городского движения огромную дыру. И остались в этом пространстве главными. Эта стая голубей была здесь всегда: они прилетали, как по расписанию, ровно в один и тот же час каждое утро, не отставая от графика ни на минуту. Прилетали и усаживались у задней двери местного кафе, который дополнял красоту городского пейзажа, как дополняет улицу одинокий фонарь, вдыхая в нее жизнь. А эти голуби – это необходимый свет вокруг этого фонаря, раздвигающий потусторонний мрак, ползущий из всех околесиц окружения и реальности. Но от этого мрака не избавиться, а потому крики моторов с задних рядов все равно пробивались сквозь этот искрящийся активностью отряд голубей.
Я сел на лавочку и задумался. Свирепый лязг мыслей раздробил мое сознание. Лихорадка. Вчера стоило лечь пораньше.
Они менялись один за другим. Лица прохожих. В основном цикле их эмоций любой бес споткнулся бы о принцип дня сурка. Слышали о таком? Когда ты повторяешь каждый день одно и то же, одно и то же, каждый дьявольский день. В надежде, что это что-то изменит в их жизни. А где они? В их воображениях или в этой реальности? И так сознание дробится на два восприятия, и оно теряется в них. Так же, как эти люди теряются во времени. «Когда у моего сына день рождения?». Или «когда у нас годовщина?». Теперь этих голубей ничто не остановит, чтобы разогнать кружащий, манящий своей молодостью мрак, который так и хочет завлечь тебя во тьму. Никто их не остановит, кроме людей, которые выключают свет у одинокого фонаря посреди улицы. И мрак заполняет эту кошмарную, уже дьявольскую улицу.
-Доктор милейший, сможете ли вы мне объяснить простую науку воображения? На что способна мысль? – спросил вдруг Конор, переминая с руки в руку песочные часы.
-Мы можем повлиять на себя и это изменит наш мир и людей вокруг нас.
-Зависть, вот что это породит. Никто не любит радоваться чужому успеху.
-Почему ты так думаешь, Конор?
-Если взять нас с вами, милейший доктор. – заговорил Лунглет, пристально вглядевшись в медленно текущий песок. – Что с нами случится, скажем, через пару лет? Я вылечусь, а вы соберете монатки и поедете, наконец, в долгожданный круиз? Или мы соберемся семьями – моя и ваша – и сходим на пикник в парк фрилансеров? Бросьте, доктор Картер, - он впервые назвал меня по фамилии. - Это чушь. И вам стоит это признать. Это все в голове, все в недосягаемости, создаваемой нашими иллюзиями.
-Нет истины в том, где нет хотя бы капли веры, мистер Лунглет. Это вы понимаете? – пытался держаться я, хотя уже чувствовал, как наливаются дрожью мои ноги.
-Капля веры, капля веры, – Конор вдруг задумался о чем-то, повторяя мои слова.
Желтые, блестящие песчинки стремительно текли по крутой стеклянной скатерти, безвозмездно попадая на дно, попадая в нижнюю часть весов. Они падали и зарывались все глубже, скрывая себя от всего мира под грудами других песчинок.
Вот она на вершине.
Вот она падает, словно водяная струя.
И теперь она затерялась среди остальных.
-Великолепно, не правда ли? – спросил Конор, заметив мое влечение песком в часах.
-Как-то странно… - придя в себя, подметил я.
-Ничего странного, доктор милейший, – усмехнулся Конор. – Просто вы заметили очередную мелочь в своей жизни – и она прекрасна!
Впервые я увидел искреннюю улыбку на лице Лунглета и вся моя тревога неожиданно растворилась. Я заметил, как плещется его радость от одного вида этого песка, как тот перетекает из одной части пробирки в другую в этом узеньком проеме. Настоящая песочная буря, заключенная внутри гибко изогнутого стекла. Казалось, вся враждебность Конора перетекала вместе с песчаной струей, перевоплощаясь во что-то дружелюбное и несколько даже инфантильное.
Эти узкие врата не могли сдержать эту мощнейшую волну бесконечно утопающий друг под другом человеческих возможностей…
Я снова взглянул на Конора, по-детски радующегося приглушенному звуку скользящего песка, крикам какого-то пациента с улицы, неожиданно появившейся пыли в воздухе, которая вспыхнула в лучах уходящего в закат солнца. Крайней стадией его неожиданного приступа счастья стала моя улыбка, которую я уже не мог сдерживать, смотря на своего пациента.
Я достал из выдвижной полки своего стола шахматную доску и улыбаясь спросил:
-Сыграем?
Шум городского бульвара прерывался монотонным уютным шелестом листьев на верхушках деревьев. Он нарастал, перерастая в блистательную природную акапеллу, и затем тут же утихал, напоминая голос приходящего лета.
Подул ветер, по-видимому, и приведший ко мне незнакомца, который подсел с краю. До этого момента мне удавалось полностью насладиться акварелью природы, но теперь это будет сложнее.
Какого дьявола он сел рядом, хотя повсюду полно свободных лавок?
Он вел себя спокойно, но в то же время он вызывал тревогу. Его лицо скрывалось во мраке под его шляпой, которая показалась мне ужасно нелепой и не сочетающейся с его внешним видом: клетчатая красная рубашка, поверх которой был нелепо натянут какой-то халат. Да кто ты такой? Неожиданно для себя я заметил, что неприлично пялюсь на своего соседа. Тут же я виновато отвел взгляд, стараясь более вообще не замечать его.
-Ничего, это нормально, - неожиданно заговорил незнакомец, не поворачиваясь ко мне лицом.
-Что? Вы со мной?
-С вами. – качнул он головой.
-Вы доктор?
-Из-за халата? Нет.
-Можно поинтересоваться? – спросил я.
-Конечно.
-Почему эта лавка? Вокруг еще полно свободных.
Незнакомец поднял указательный палец вверх. Снова подул ветер вдоль всего бульвара, подстрекая листву деревьев на скромный шелест. Палец незнакомца вдруг сверкнул в солнечных лучах, давая влажные отблески.
-Вот поэтому. – он указал на остальные лавки: все оказались в тени зеленой ботвы. И теперь, когда вся тропинка была разрисована светом и тенями, я понял, насколько уютно может быть здесь.
Солнце озаряло только нашу лавку.
-Природа – лучшее лекарство человечества. – нравоучительно сказал незнакомец.
Я отвернулся, решив игнорировать нежелательного гостя. Но он продолжал говорить:
-Только с помощью окружения мы сможем постичь себя. Только с помощью любви к себе, к природе и к остальным людям у нас получится…
-Извините!
-Да-да? – отвлекся он, словно только что заметил меня.
-Я хочу лишь отдохнуть, понимаете?
-Конечно.
-В тишине, понимаете?
-Разумеется!
Незнакомец снова отвернулся, горько выдохнув.
-Я лишь хочу помочь… - прошептал он.
-Что ж, доктор, я задам вопрос, который, возможно, интересует многих. Кто появился раньше: Бог или человек? – спросил Конор.
-Бог существовал всегда.
-А вы уверены в этом, доктор? Существовало ли лото до того, как его придумал человек? Существовал ли так называемый футбол до того, как один из смертных решил пнуть какой-нибудь фрукт и тот покатился? Большая часть вещей в мире – иллюзии, созданные человеческим сознанием.
-Хотите сказать, что не мир создал человека?
-Боги всесильны, а люди еще сильнее. Хотите видеть жизнь простой? Дело ваше. Шах. Только правду все равно не избежать, и вам придется понять, насколько сурова реальность.
-И на сколько же она сурова?
Конор странно покосился на меня и сделал свой ход, продолжив хрипло говорить.
-Скольких родных вы похоронили, доктор?
-Еще не предстояло с этим столкнуться.
-А я схоронил всех своих родных. – холодно глядя на меня ответил Конор. – За один год. Всю семью. Сегодня мать, через пару месяцев отец, а потом сестра с братом в автокатастрофе. И в один миг сознаешь, что тебе уже не больно. Понимаете, доктор? Сознаешь, что тебе все равно. Все чаще глядя на их лица, ненароком понимаешь, что привкус смерти теперь всегда в твоем горле – он стоит там комом. А когда я приходил к ним на могилу, смотрел на все эти страждущие фото мертвых, на кресты и памятники, меня поразила мысль, что мы ходим по земле мертвых. Там, под нашими ногами миллионы усопших, давно канувших в забвение. Мы зарываем трупы в землю, а ради чего? Вряд ли это нужно мертвым – они уже тебе не ответят. И эти традиции привились с самого зарождения человеческого сознания. А когда начинаешь осмысливать, пережевывать с десертом благоразумия, ты доводишь себя до исступления – земля носит в себе не плодовитый характер. В ней – миллиарды человеческих костей. А когда ты мертв – уже неважно, королем ты был или простолюдином.
Конор замолк в одночасье с минутной стрелкой, знаменующей о конце приема. Я еще долго глядел на него, пока он собирался уходить, не сводя глаз с моих рук. Его темные глаза, они сверкали в лучах искусственного желтого света старого фонаря в кабинете. Казалось, Конор даже не моргал. Что он нашел в пальцах моих рук? Я не мог отпустить зацепленного на нем взгляда до момента, когда он вышел. И когда, наконец, мне удалось это сделать, я обнаружил, что мои кисти лихорадочно дрожали в неистовом страхе.
Незнакомец умолк. Он растворялся в ослепительных солнечных лучах, а я, как полоумный беглец, пытался выглядеть его. Я повторил свою просьбу оставить меня в покое, но незнакомец все еще сидел рядом.
Да что тебе нужно?
-Хорошо! О какой помощи вы говорите? – не удержался я, когда в очередной раз услышал его нелепое и крайне раздражающее мычание. Незнакомец привлекал к себе внимание таким образом. Как делают дети, когда родители отворачиваются от них.
Только тут этот ребенок играл с тишиной.
-Все люди на свете больны. Я болен. Вы больны. Для больных это дар, а для здоровых – проклятье. И эти здоровые считают себя правителями, несмотря на то, что все они ограничены. Для больных это дар, а для здоровых – проклятье.
-Вы психолог? Что вам нужно от меня?
-Я понимаю, как это выглядит.
-Не думаю. – зажмурился я и уже встал, чтобы пересесть.
-Постойте! – жалобно произнес незнакомец. – Ну что вы? Какой некрасивой получится эта беседа, если вы уйдете? Что же останется в памяти?
-Мне плевать.
-Расскажите мне о ваших родителях! – вдруг спросил незнакомец.
Я возмутительно посмотрел сквозь него. Он молчал и собачьими глазками глядел на меня. Я продолжал сверлить его холодным взглядом, пытаясь вынудить его отпустить мою руку, которую он сдавливал с такой силой, что, казалось, с минуты на минуту треснет кость. Но навязчивый гость был крайне упорным.
И весь свет вдруг померк, и вокруг замельтешил танец пасмурных теней.
Что это?
Подул сильный ветер. Все небо зарылось под шубу серых туч.
-Расскажите мне о ваших родителях. – повторил тихо незнакомец.
Я глянул наверх. Скоро пойдет дождь. Терять нечего, я никуда не тороплюсь.
Я уселся рядом, на свое прежнее место и закурил.
Я сидел под монотонные удары секундной стрелки настенных часов, подаренных мне усопшей бабушкой еще жутко давно. Сидел и ожидал Конора. Тон его шагов преследовал меня по ночам, я запомнил его лучше, чем гимн своей страны. И теперь среди общего неразборчивого шума я слышал его негромкие шаги, отчетливо, словно шел с ним рядом. Еще пара мгновений и он уже сидел передо мной, вновь озираясь, как в первый раз. Только сегодня я чувствовал себя максимально незащищенным.
-Здравствуйте, Конор. Как вы себя чувствуете?
-Словно во сне.
-Расскажите об этом. Прошу.
Как бы чувство страха не пыталось завладеть мной, я все еще старался выполнять свою работу. И по неведомой мне причине не мог отказаться от этого, несмотря на весь потаённый ужас внутри меня.
-Где-то сбоку гремит граммофон, в коридоре за углом слышится смех подруг матери, в центре гостиной звенят стаканы аристократов. Мы всегда были на высоте, принимали гостей, как подобает их статусу и никогда не опускались в глазах окружающих. У барной стойки несколько деловитых мужчин в смокингах активно обсуждают политику, рыбалку и молодёжь. Они не были чужими здесь. В другом конце барной стойки сидит одичалый покойник со стаканом в руке. Он был лучшим среди всех нас, и, как известно, именно за такими ходит по пятам смерть. На балконе сверху озирает взглядом каждого красавица-матушка и богатырь-отец. И все идеально здесь, и все уместно здесь. Лишь тоска среди людей гложет меня изнутри, разрывает мою душу. Ведь все, кто здесь, в моем сне, все они мертвы, как тот одичалый покойник, на которого не обращают внимания. Ведь это я сам – зачинщик этой вечеринки.
Буря мурашек пробежалась по моей спине. Я смотрел на то, с каким хладнокровием и спокойствием на устах рассказывал Конор свой сон, и я с содроганием прокручивал эту картинку в голове. И неожиданно за страхом последовала тоска и невыносимая грусть, заставившая меня совершенно забыть о своем рабочем долге.
-Флаг душевной гнили общества развивается по ветру над головой. Блески на щеках страстных матерей откидывают последние блики. Пурпурная длань смерти ласкает новоиспеченных. И все катится в безумное уныние.
-Мистер Лунглет, - в тот момент я не мог контролировать свое любопытство, свое тело и свои мысли, все витало в бреду, – что вы знаете о смерти?
-Лишь то, что она неизбежна.
-Неужели это все?
-Это грань. Грань между полным непониманием мира, и полным его осмыслением. И лишь уже мертвый не сойдет с ума, когда получит ответы на все вопросы. В этом мире мы верно ограничены – нам нельзя осмысливать мир полностью, все тяготы жизни. Ибо ты станешь безумцем и сядешь на мое место напротив очередного доктора, который знает о тебе все, что необходимо тебе самому. И уж точно он знает, как тебе лучше сделать, чтобы ты выздоровел от ума.
-Но безумие… это же недуг…
Конор наклонился ко мне и прошептал:
-А откуда вы знаете?
И вновь залился внушающей леденящий ужас улыбкой.
Я рассказал ему не все. Он еще не удостоился такого уровня моего доверия. Но, тем не менее, что-то все же екнуло у меня в груди и стало немного легче внутри. Теперь я со спокойной душой вдохнул влажный воздух и выдохнул.
Я же не курю.
Нет, я бросил курить несколько месяцев назад. Какого дьявола я вновь потянулся за сигаретой?
-Хорошая у вас была семья. – подытожил незнакомец.
Смазливый ублюдок.
Несмотря на свою открытость перед ним, гость стал мне еще более противен. Я посмотрел на его лицо, утопающее в темноте под его шляпой, и мне жутко захотелось раскроить ему череп, порвать его щеки, выбить пару зубов и сломать нос.
Нарушитель моей тишины и моего сна.
-Вам повезло с матерью. – улыбнулся он. – Мне вот не особо.
Мне плевать.
-Но, впрочем… а вы любили их?
Что за глупый вопрос?
-Конечно. – ответил я.
-Странно.
-Разве?
Я почувствовал ледяное прикосновение тяжелой капли с неба.
-Странно, что они были такими хорошими и вы их любили.
-Мы были отличной счастливой семьей. – сквозь зубы прошептал я.
-Каждый день вечеринки? – с язвительной улыбкой спросил неприятный гость.
-Да. – отозвалось из моих губ.
Я отвернулся.
Вдали уже бледнел жуткий, огромный столп дождя. Люди бегали, прикрываясь всем, что попадется под руку.
Береги прическу, береги прическу!
Туфли замараешь! Что ты делаешь, олух?
Открывай машину! Черт, откуда у тебя руки растут?!
-Ну и зрелище. – сказал незнакомец.
-Пожалуй, мне тоже пора. Где поблизости можно укрыться от ливня?
-Пройдемте.
Мы шли нога в ногу, одинаковой походкой. Только был он в белом докторском халате и нелепой шляпе, до сих пор скрывающей его лицо. А я – в своем любимом темном плаще.
Мы успели изрядно вымокнуть. Воздух уже насытился влагой, а под ногами появились маленькие грязные озера.
Я стоял под металлической крышей, по которой неумолимо грохотал яростный ливень, и отчаянно вдыхал. И вдыхал. И вдыхал. Позже я заметил, что незнакомец повторяет за мной.
-Одинокие люди придумали азбуку Морзе. – сказал он. – Чтобы слышать то, о чем поет дождь. Оп! Он назвал ваше имя!
Я покосился на него с нечеловеческим оскалом. Это, видимо, и заставило на время его умолкнуть.
И он ждал. Ждал, как охотник. А я был его добычей. Белый, безнадежно убегающий маленький кролик с подбитой лапкой. Почему подбитой? Потому что куда бы я ни пошел, я не мог избавиться от его преследования.
Уж очень терпеливый охотник.
Наконец, спустя какое-то время, пока дождь все еще шел, а мы молча бегали от одного края остановки, на которую нам посчастливилось забежать, до другого, Незнакомец спросил:
-А вы считаете себя…
-…одиноким, мистер Лунглет?
-Одиноким? Очень заманчиво это слышать от такого же человека.
-Почему?
-Потому что, - он наклоняется ко мне, - все люди – одиноки. Да. А вы не слышали об этом?
-Почему вы так считаете?
-Ты рождаешься – один. Ты растешь – один.
Глухие взрывы секундной стрелки становятся оглушающе громкими.
-Под присмотром родителей, но ты один. Возможно, именно на этом моменте ты можешь почувствовать себя не одиноким. Но это не так. Это детское наивное заблуждение.
Озноб застает врасплох.
-Затем ты осознаешь это и уже не радуешься при виде детской улыбки. А почему? Ты прогнил человеческим пристрастием к светской жизни.
Свет теперь ослепляет своим кислотным светом.
-И ты один. Вот и вся философия.
Каждый раз его голос отзывается в моей голове моим голосом. Словно там стоит звуковое зеркало, ловящее все частоты.
Жутко было то, что в этом зеркале отражался крик нескольких десятков людей. И все в голос повторяли за Конором.
-Милейший доктор, представляете эту сцену? Всем весело, все ярко настроено на праздник. На великий праздник! Люди стремительно наполняют маленькую кухню, где настенные плитки у раковины покрыты трещинами, а вокруг трещин – тараканье дерьмо и разводы нечеловеческой грязи, вековой давности. Но это никого не интересует. Все собираются в небольшой гостиной, где в центре стоит старый, деревянный, облезлый, белый стол, на котором уже сверкает серебряная наклейка на стекляшке бутылки с надписью «Водка». Рядом стоит такая же, а за ней – третья. Все строго по пол-литра. «Было бы больше, взяли бы больше,» - шутит один из гостей. Они собираются вокруг стола. Все стены обвешаны черными, воняющими старыми обоями, которые вот-вот вроются в бетон стены. Воняет здесь, должно признаться, ужасно. Но некоторым это даже нравится. Этот едкий запах спирта, просроченных продуктов и старой кильки. Старой, уже несвежей селедки. И нафталин, как без него?
Все гости уже за столом.
-И они вещают о начале празднования, поднимают стопки за друг друга, чокаются, громко выдыхают и без закуски залпом выпивают им отведенное.
-И что происходит дальше? – спрашивает Незнакомец. Дождь стихает.
-Нет, так не пойдет. - продолжает Конор. - Не перебивайте меня, милейший доктор. Забившись в угол, как крохотный, беззащитный кролик, сидит маленький мальчик лет девяти. Он один. Он смотрит за праздником со стороны, сидя под своим любимым старым облезлым шкафом, глядя на родителей через маленькую щелку. Мальчик прижимает колени к груди, дышит через раз, чтобы о нем и не вспомнили. Понимаете, доктор? Но ему все равно не удается скрыть всхлипывания. По его щекам катятся слезы. Но мальчик не кричит. Мальчик должен быть сильным. Сильным, чтобы победить своих родителей.
-Вот, в чем суть. Детей не ценят. Они – обуза для большинства семей. Именно такие дети попадают к нам в лечебницу. Только с таким прошлым…
-Где вы работаете? – спрашивает Незнакомец.
-И-и чем мы можем… чем мы можем помочь таким детям? – с трудом выговариваю я.
-Это великие люди. Им открывается то, что не открывается обычному смертному. Им открывается весь человеческий потенциал. – Конор наклонился ко мне. – Только через боль возможно принятие истинной человечности, милейший доктор.
-Значит, у вас было сложное детство, мистер Лунглет? – осторожно спрашиваю я.
-Мальчик должен быть сильным! – завопил вдруг Конор. – Мальчик должен быть сильным, чтобы победить своих родителей!
Я аккуратно, тихонько наклоняюсь к нему и шепчу, глядя в его глаза:
-Этот мальчик, это вы, мистер Лунглет?
Конор, взмахнув руками, запрокидывает голову, и неумолимо начинает топать ногами. Затем из его уст доносится животный крик. Крик, молящий о помощи. Крик, молящий о скорой смерти.
Холодок прошелся по моей спине, когда Конор, наконец, наклонился ко мне.
-Мы любили папу. Мы его любили, милейший доктор. Мы любили маму. Мы были счастливой семьей.
Его глаза бегали по столу, словно он считывал оттуда свою речь.
-Каждый вечер праздник. К нам приходили гости, друзья родителей. Они нас гладили, шептали на ушко милые слова. Они нас любили. А мы любили их. Понимаете, милейший доктор? Мы счастливы находиться здесь. Счастливы! Счастливы!
-У вас была счастливая семья, - спрашиваю я, стараясь держаться, - если так, зачем тогда мальчику побеждать своих родителей?
Вдруг его холодный и безжалостный взгляд встретился с моим взглядом. И в один момент все вокруг замерло и обрело мертвый вид. Помутнение в глазах. Конор расплылся на фоне кислотного света.
И в этом зрячем тумане я лишь увидел злобную ухмылку Лунглета.
-Кажется, дождь прошел. – торжественно объявил я, выставляя руку вперед.
Незнакомец посмотрел на меня, а затем на свои часы. Внезапно они пропищали так, что я вздрогнул от неожиданности.
Вдали еще гремел гром и сверкала молния. А до этого вроде не было грозы.
-Что ж, мне пора. – заявил нежеланный гость. – Надеюсь, наш разговор пошел вам на пользу.
Незнакомец протянул мне свою руку.
-Возможно… - с сомнением я пожал ему его ладонь, после чего он убежал за остановку.
Немного погодя я развернулся и ушел в другую сторону.
Что это было?
По пути я решил заглянуть к Зои, что жила в паре кварталов от моего дома по пути в лечебницу.
Я уже опаздывал на несколько часов.
-Здравствуй! Можно? – сказал я в домофон, когда услышал ее милый голос.
-Да, заходи. – раздражительно ответила она.
Зои часто была раздражительной. Она не любила две вещи в своей жизни: вставать рано утром и незваных гостей. И сейчас как раз было утро.
Стальная, тяжелая дверь ее квартиры с тихим скрипом открывается, и оттуда слышится детский визг. Это маленькая Сара бегает по комнате и швыряется игрушками. Один единственный вопрос всегда волновал меня: откуда в ней берется столько энергии?
Зои встречает меня в домашнем халате. И сразу же предлагает мне чай с овсяными печеньями.
-Там. Печенья. Вкусные. Будешь, дядя Конор? – поддерживает свою маму любимая дочка.
Я, довольный и уже заряженный позитивом маленький девочки, киваю ей в ответ. Зои, изображая максимальную гостеприимность, несется на кухню. Должен признаться, ей всегда удавалось нас удивить своей теплотой, несмотря на то, что она ненавидит незваных гостей.
И как ей это удается?
Я непринужденно плетусь на кухню за своей сестрой, а племяшка скачет за спиной. Тепло и уют. Здесь есть жизнь. Здесь есть все…
-Что ж, чем могу столь раннему и неожиданному визиту? – устало спрашивает Зои, разливая заварку.
-Я на пару минут, Зои. Как она?
-Без ремиссий. Все также ей мерещиться какая-то Марта. Каждый вечер перед сном Сара желает ей спокойной ночи. А во время сна так и вовсе говорит, чтобы она держалась поближе.
-У нее кошмары?
-Да... Ужасные кошмары, от которых она просыпается посреди ночи с визгом и вся в холодном поту. «Это все Марта, - говорит она. – Она оставила меня без защиты…»
Зои горько выдохнула.
-Картер, - шепчет сестра, - мне страшно.
-Что ж, теперь мы хотя бы знаем имя ее подруги.
Маленькая Сара подбросила своего мишку в воздух, громко взвизгнув. Но тут же замолчала и, нахмурив брови, грозно произнесла:
-Марта, не трогай! Это мой мишка! Не смей! Мама, мама! Марта вредничает!
-Сара, солнышко, иди ко мне, – Зои протянула ей руки.
Девочка плюхнулась на колени к маме и прижалась к ней головой. Ее обидчивый взгляд впился в мое лицо. Я нелепо попытался улыбнуться.
Разбивающий вдребезги взгляд только у детей. Только они могут смотреть с надеждой, тоской, состраданием и любовью. Мощнейшее оружие. Мощнейшее чувство.
-Картер, - вдруг произнесла Зои, - спасибо тебе…
Я фыркнул.
-Было бы за что.
-Ты нам так помог.
-Я смог бы больше, если бы ты пустила ее к нам в лечебницу. Там есть все необходимое оборудование для любых исследований. Мы можем помочь твоей дочери.
-Картер, я же уже говорила…
-Я понимаю, - я взял сестру за руку. – Но ей это нужно, Зои. Болезнь так и будет прогрессировать, если мы не доставим ее в больницу. Там много квалифицированных специалистов, которые еще могут ей помочь. Согласись на этот шаг, пока не поздно.
В ее глазах блеснул огонёк отчаяния.
-Я не уверена…
-Не играй по правилам болезни. Если так и будет продолжаться, она окончательно станет психически больной.
Возмущение.
-Она никогда не станет больной!
-Поверь мне, если так будет продолжаться...
Зои подняла руку, чтобы я заткнулся. Она не хотела более ничего слышать. Тяжело вздохнув, вместив всю усталость, отчаяние и противоречивости мира в свой вздох, сестрица спросила меня, поднимая Сару с колен:
-Ты за этим пришел сюда? Чтобы снова попытаться забрать у меня дочь?
-Мне очень жаль, что ты так это видишь. Я хочу ей помочь не меньше твоего.
Маленькая девочка пробежала вдоль стены, раскинув руки в стороны и завизжав, как пикирующий самолет. Затем, сделав еще пару шагов, плюхнулась на пол и устало выдохнула.
-Приземление прошло успешно! – протараторила она.
-Определенно хочу помочь… - прошептал я.
Зои улыбнулась.
Целая вселенная за тысячи и миллионы миль отсюда, казалось, взорвалась и настигла землю своей неисчерпаемо мощной и ужасной волной. Осколки планет разлетались вокруг на сотни световых лет, сметая за собой все и вся. И среди этой яростной безумной бури, среди летящих осколков чужих и незнакомых доселе планет стоит маленькая девочка, которой нужна помощь, которая боится. Боится, но продолжает верить своей матери.
А кто такая Марта?
-И все же?.. – я посмотрел на Зои. Она угрюмо покачала головой.
-Что ж, - сказал я, вставая, - тогда я пойду.
Спустя пару мгновений, тяжелая скрипучая дверь закрылась за моей спиной.
-Вам всегда нужен повод для движения, милейший доктор? – спрашивает Конор, ерзая на стуле.
-Любому нужен повод для свершения чего-либо. Мотив или стимул. – отвечаю я неуверенно.
-Человеческое сознание схоже с огнем в костре. – продолжает Конор, крутя в руках пустую зажигалку. – А повод – это дрова. Забавное сравнение, не так ли, милейший доктор? – он смотрит на меня.
Я киваю ему в ответ.
-А самое главное – очень верное. Все чувства и эмоции сравнивают с огнем, со звездами, с чем-то ярким и радужным. – Конор привстает. – А чем заклеймить тоску и печаль?
-А зачем сравнивать плохие эмоции с чем-то радужным и ярким? – спрашиваю я.
-Нет, нет, нет. Не радужным, нет. Я говорю про то, что именно на фоне этих чувств загораются неистовым пламенем все хорошие эмоции.
-Интересная мысль…
-Но самозабвенное нравоучение о неконтролируемых эмоциях, о их случайных всплесках и взрывах отупляет все инородные взгляды на человеческие страсти. А ведь в них, и только в них весь секрет.
-Секрет чего? – спрашиваю я, следя за блестящей зажигалкой.
-Секрет повода, милейший доктор. Он рождается тогда, когда эмоция имеет пристрастие к делу. И только тогда повод сможет выйти на свет.
-То есть, главное – желание?
Конор молча кивает и замолкает на долгое время.
Тик-так. Тик-так.
Часы громко тарабанят на весь кабинет. Шум из-за дверей мешает сосредоточиться, опрокидывает чан с концентрацией на пол, разливая ее. Всю. До дна. И отныне там лишь пустота.
Тик-так. Тик-так.
Неужели часы могут так громко долбить по ушам? Это ужасно. Это невыносимо.
-Мистер Лунглет, - я пытаюсь загнать тишину в ее одинокий уголок, - можете еще раз рассказать о вашем детстве? О чем вы мечтали? В какие игры играли? Какие улицы вам запомнились больше всего?
Внезапно Конор колыхнулся на стуле. Он приподнял голову и посмотрел мне в глаза.
-Улицы? – спрашивает Конор, забывая о всех других вопросах. – Моя улица. На Брестской. В моем детстве там всегда было тепло зимой и прохладно летом, сухо осенью и весной пахло малиной. В моем детстве там всегда шелестели стволы деревьев и замерзала на месте зеленая-зеленая ботва. Ночью было светло, а днем пасмурно и тускло. И это было замечательно, потому что все сливалось в одно целое. Все лица друзей были одинаковыми гибридами. Как две стекляшки разного цвета, наложенные друг на друга. По вечерам у домов собирались группы подростков и во что-нибудь играли. Они били друг друга по-дружески. Били друг друга по-вражески. Просто били друг друга. Я боялся выходить. Я помню свое детство из окна дома. Меня не выпускали гулять. Я всегда был один. Под опекой…
-Родителей? – добавляю я.
Конор поднимает на меня свой вопросительный взгляд, будто он забыл, где находится. Вдруг его зрачки преобразовываются, плечи взмывают в разные стороны, а шея выпрямляется.
-Нет! Нет родителей. Нет их! – говорит он, как по бумажке.
Повторяет.
-Хотя у меня есть сестра… - промычал Конор.
Я не вижу рук!
Я не чувствую ног!
Где я? Кто я?
Стоп. Панику на засов. Забудь о ней.
Я только что вышел от сестры. Только что. За спиной должен быть ее дом.
Но почему я боюсь оборачиваться?
Зои – моя сестра. Я – психотерапевт. Доктор Картер. Картер. Картер.
Сбоку гудит граммофон. В центре стоит стол. Над ним звенят стаканы. На столе стоит бутылка. Две, три, четыре бутылки. Под столом валяются еще несколько таких же, и еще пара пластиковых коричневых. Люди заливаются смехом вперемешку со слюнями. Рядом с бутылками красуется старая давно немытая посуда с давно просроченными солеными огурцами.
Демоны пляшут вдоль стен. Они играются со своими жертвами, они смеются так же, как смеются их жертвы. Людям нравится играть со своими демонами.
Среди них скромный родственник – смерть. Она сидит в углу. Ждет своего выхода на сцену. Но ей не впервой наблюдать подобную сцену. Она зевает.
Под ногой одного черта стоит мальчик. Это я. Я наблюдаю из-за угла. Они пьют и веселятся. Они рады своей жизни. Они гробят мою жизнь, но рады своей. Зачем я? Зачем я?! Зачем, мама?!
Один из них падает, как мешок дерьма, пока остальные начинают хохотать. И этот хохот бьет по ушам, разносится по всей квартире. По всей грязной, неубранной квартире.
Я. Ненавижу. Свою. Жизнь.
-Конор Лунглет?
Он прошел внутрь комнаты, дверь за его спиной закрылась. И вновь он оглядывался, словно опять впервые оказался здесь, в незнакомом месте.
-Присаживайтесь. – я чертовски старался избавиться от дрожи в голосе, но получалось крайне редко.
-Как вы себя чувствуете? Вам нравится здесь?
Тишина.
Спустя уже несколько сеансов с ним, я отвечал на его молчание своим молчанием, давая ему прийти в себя и осознать, что он находится в безопасности. Хотя, я был уверен, что его волновала далеко не его безопасность…
Итак, мы сидели в полнейшей тишине еще около десяти-двенадцати минут, пока он вдруг не заметил сидящего напротив меня, отчего он даже едва заметно вздрогнул.
-Сэр? – спросил Конор, глядя на меня круглыми глазами.
-Мистер Лунглет. – я качнул головой и одобрительно улыбнулся.
Он снова умолк. Но на этот раз в его глазах не блестело неугасаемое пламя безумия и ненависти. В них горел страх. Страх, окончательно сбивающий столку меня и все мои убеждения.
-Что мы здесь делаем? – спросил Конор, озираясь.
-Мы беседуем, мистер Лунглет.
-Беседуем…
Треклятая тишина вновь захватила пресный сухой воздух. Я смотрел на своего пациента, и какие-то отголоски воспоминаний проскальзывали в моих мыслях. То ли счастливые моменты, то ли ужасно серые, о которых всегда будешь жалеть. Они проскальзывали и утопали в топях беспамятства, исчезали безвозвратно, показываясь в последний раз, будто прощаясь. Я снова потерял счет времени, и лишь безмолвно, словно безумец, смотрел на Конора. Моего пациента, тем временем, застал невыносимый озноб так, что его начало пугающе трясти, как при приступе.
-Я ненавижу этот мир, доктор. – прошептал Конор.
-Почему вы его ненавидите, мистер Лунглет?
Внезапно его холодный суровый взгляд встретился с моим.
-В этом мире тебя определяет бумажка. Никчемный кусок дерева. Как написано там, таким ты и являешься. И количество зеленых бумажек определяет твой статус. Ты богат настолько, насколько вместителен твой карман.
-Не все решают деньги, мистер Лунг…
-Разве нет? Валюта для человека – это смысл его жизни, понимаете? Когда человек обзавелся разумом, он сразу придумал способ обмена каких-то вещей, пищи и позже информации. Это и была валюта. Это и стало его никчемным чертовым смыслом жизни. Я ненавижу этот мир.
-А как же ценности? Религия, мораль?
Конор приблизился ко мне и начал шептать.
-Доктор, спросите себя, вы безумец?
-Конечно нет.
-В этом вы уверены, а в своих друзьях? Какова вероятность, что среди толпы не окажется смертник с бомбой? Кто мне дает гарантии, что один из моих друзей не псих, который жаждет с минуты на минуту накинуться на меня? Кто меня сможет убедить, что шахта метро не обвалиться при очередном теракте? То-то, доктор. Люди безумны, а мир еще безумнее. И когда человечество поймет это, когда психотерапевты, философы, математики, филологи, биологи, экономисты, физики-ядерщики, айтишники поймут, что их разногласия не имеют никакого смысла – тогда начнется настоящая жизнь. И тогда мир станет еще безумнее сегодняшнего, ведь он начнет утопать в своем дерьме, похоти и разврате!
Его зрачки источали настоящий азарт, Конор чувствовал, как просочился в мое сознание и говорил уже оттуда; он чувствовал всё: весь мой страх, все мои слабости, будто был самым опасным хищником. И это безумие в его красных глазах… Оно испепеляло.
Кролик скачет в колесе, он безнадежно пытается преодолеть препятствие. Он бесконечно крутится в этом цикле. Он борется сам с собой за право быть на этом колесе. За право жить. За право наслаждаться жизнью.
Прошлое портит настоящее. Все в их руках.
Борьба происходит в его голове. Он бежит, чтобы преодолеть прежний рубеж. Безостановочно. Залезает в это колесо и бежит целыми днями.
Но потом колесо вмиг обрывается. Он свободен. Наконец-то.
Он ликует об этом. Холит это, восхваляет свою свободу.
А потом понимает, что смысл его жизни был в этом колесе.
Я медленно прохожу по коридору лечебницы. Как я оказался здесь? Еще недавно я был у сестры.
Это было сегодня?
Или нет.
Я прохожу знакомый стенд со всеми объявлениями. Фиолетовая стена почему-то плывет. Все как в тумане. Я в ловушке!
Позже я замечаю, что меня ведут несколько человек под руки. Их хватка крепка, мне точно не выбраться. Я не в силах сопротивляться. Меня останавливают перед дверью в мой кабинет.
Я без сил.
Я прохожу внутрь, но все здесь поменялось. Вся обстановка совершенно иная, другая. Я озираюсь.
-Ничего, это нормально. – доносится откуда-то из воздуха.
Дождь может назвать тебя по имени.
Часы висели не здесь. И вообще, часы чужие! Стол был в другом углу, другого цвета. Обстановка на столе была совершенно иная. Что за безвкусица?
Азбуку Морзе придумали одинокие люди.
-Конор Лунглет? – еще слова из ниоткуда.
Я аккуратно сажусь на стул.
Вдруг я замечаю перед собой своего двойника и едва вздрагиваю.
-Сэр?