Судебный исполнитель

 Издательство "Спутник+", Москва, 2018

Аннотация

Загадка, которая не даёт покоя людям уже более двух тысяч лет. Что же произошло на самом деле между Сыном Человеческим Иисусом Христом и его двенадцатым апостолом Иудой Искариотом? Автор в своей книге «Судебный исполнитель» пытается художественным методом раскрыть тайну этих взаимоотношений.  На основе информации полученной из сновидений,  соприкасаний с Тонким Миром астральных слоёв, духовной  интуиции, сложились твёрдые убеждения автора в невиновности несчастного апостола.  В этом нелегком решении,  он согласен с высказыванием  русского писателя   Д.С. Мережковского из книги «Иисус Неизвестный», что  «Камни в Иуду надо кидать осторожнее, - слишком к нему близок Иисус».
Это – вопрос вопросов! Автор берет на себя смелость войти в святая святых страшной тайны истины.  Разрушить извечный догмат вселенского предательства, очистить планету от жесточайшего рукотворного  слоя  тысячелетних человеческих  проклятий, научиться  принимать  судьбоносные планетарные решения всем  человеческим  сообществом – вот идеи, к которым призывает  Казахстанский автор. Историю и политику можно вершить грязными руками, но пред  творением Духовной  Святости  следует их омыть.
В книгу включены пять рассказов из ранней публикации автора «Прогулки по крышам».

УДК 821.161.1-3
ББК 84(2=411.2.)6-4
ISBN 978-5-9973-4590-7                Ким Е. 2018


ПРЕДИСЛОВИЕ






Если вы скажете, что я писатель, то очень удивите меня этим признанием, ибо таковым я никогда не был и о творчестве моём мало кому известно. Я не деятель общественный или популярный политик. Она, политика, мало волнует мою душу, потому что пуста и бессмысленна и приносит лишь боль и разочарование. И святостью я не наделён или духовной чистотой. Я простой грешный человек со своими земными проблемами и неустройствами, мечтами о счастье своих детей и потомства. Несу свой крест в противостоянии между плотью и душой, и не так уж часто противостояние это склоняется в пользу последней.
Но что-то случилось в жизни моей в последние два десятка лет. Не стало мне покоя. Какая-то непонятная истина стала стучаться ко мне: непроявленная, смутная, ускользающая. Я постепенно стал осознавать, что жизнь человеческая не ограничивается лишь рамками привычной материальной действительности и плотского существования. Что-то было выше этого, за порогом наших привычных чувств и земного восприятия.
Как же было бы скучно жить в этом мире, промелькнув однажды на небосклоне жизни неуловимой искрой и сгинуть в бездне. Нет, такого просто не может быть. Там, за чертой плотского существования, есть мир иной, более совершенный, тонкий и зовущий. Он постепенно стал являться мне.
Пришло мне понимание, что это долг мой, предназначение моё, которое стучится в дверь к любому из живущих на планете. Но трудно это уловить, понять, вообразить, но ещё сложнее сотворить.
Я решился. Что мне удалось сотворить – решать тебе, мой дорогой Читатель. Одно скажу: как можно проще и доступнее, понятнее, без мудрствования и лукавства попытался я донести то, что приоткрылось моей душе. Я искренен и честен, полон самых благих и доброжелательных намерений. Теперь мне нет пути назад. Как моя судьба свершится, что мне принесёт – не знаю! Приму любой вердикт! Я дверь открыл!
Открой страницу, мой дорогой Читатель, там Любовь, Прощение, Милосердие, Покаяние!

Судебный исполнитель

Книга первая

ПРОГУЛКИ ПО КРЫШАМ




ТРУБА

За полночь, крадучись, придерживая калитку от предательского скрипа, я осторожно проник во двор. И дом, и времянка в глубине, к моему удивлению, блистали праздничными огнями. Светились все окна, какие только были – никто не спал. Двери были распахнуты настежь, из глубины комнат слышалась приглушенная музыка работающего телевизора. Я облегчённо вздохнул: по крайней мере не придётся оправдываться перед родителями за очередную позднюю задержку. Так не хочется возвращаться домой, когда ты юн, когда на улице начало лета, когда закончен учебный год и беззаботная свобода на целых три месяца стучится у ворот. В забавах и шалостях с друзьями и подругами не замечаешь времени до утреннего озноба, до петухов.
К удивлению, при всей праздничной иллюминации ни дома, ни во времянке не оказалось никого. Я вспомнил, что вся моя семья в канун предстоящей субботы находится в соседнем дворе по случаю праздника рождения.
Совершенно успокоившись, я по-хозяйски прошёлся по дому, погасив везде напрасно горевший свет, и присел на ступеньки крыльца.
Тишина! Удивительное спокойствие! Только теперь, в пространстве, освобождённом от электрического сияния, я обнаружил, как ярко и завораживающе блистала полная луна, искрились звезды, и непроницаемая господствовала вокруг тишина. Особая Тишина: такую не прочувствуешь при ярких бликах дня – она неуловима; не воспримешь в кромешной тьме – она глуха. Лишь полуночный, блистающий позолотой свет в полной гармонии и единстве с ней способен сотворить это чудо, однажды названное ЛУННОЙ СОНАТОЙ!
Когда-то услышанная и воссозданная гениальным композитором, она безраздельно царствовала вокруг. Нарастающим потоком неслышимых звуков, сотканных лунными нитями, наполняла она мою душу и где-то там, в самой затаённой её глубине, на невидимых струнах исполняла свою божественную мелодию.
Все переполнилось, закружилось потоком неуловимых звуков, смешанных с мерцающим сиянием ночного светила. Божественная ночь! Таинственная ночь! Прекрасная музыка тишины! В такую ночь случаются чудеса, если открыто сердце и в ожидании любви трепещет душа. Что-то непонятное происходит со мной... Я словно в медленном танце плыву по двору, подвластный пульсирующему ритму лунных потоков Сонаты. Сон ли? Явь ли? Я не могу разобраться в нахлынувших чувствах. Как все прекрасно и фантастично! Где эта грань, за которой душа и тело не подвластны законам земли, где Божественный правит Разум и Любовь!
Переполненный чувствами, теснившими мою юную душу, томимый ожиданием великого Чуда, я закрыл глаза в восторженном трепете... и оно – Свершилось! Я взлетел! Легко и непринуждённо, как невесомый пух тополя, подхваченный воздушным потоком и брошенный в бездну неба.
В неописуемом восторге я оглядывал приближающийся ночной купол, усеянный мириадами галактик, звёздных скоплений и туманностей Млечного пути. Подхваченный восходящими лунными потоками, летел все выше и выше. Я оглянулся вниз – море огней стелилось и бесновалось подо мной: упорядоченные прямые линии светящихся фонарей улиц и автострад, блистающие стрелы взлётных полос, жёлтые и фиолетовые сигнальные огни железных дорог; где-то там, внизу, праздничными огнями, как новогодняя ёлка, мерцала телевизионная башня.
Ещё не понимая до конца происходящего и не веря в естественную суть события, я стал плавно спускаться вниз. Дух захватывало от ночного полёта и потрясающих картин. Дно бушующего огнями моря стало постепенно приближаться, и вот уже различимы контуры знакомых улиц и переулков, строений и сооружений. Наконец, я точно определил очертания родного пристанища и плавно приземлился на плоскую крышу времянки.
Не верилось, что такое возможно, а Лунная Соната беззвучно бушевала вокруг, переливаясь и искрясь призрачными бликами позолоченного света.
Я стоял на крыше, исполненный непередаваемого чувства блаженства от перенесённого полёта, и мало верил, что подобное может повториться. Я вспомнил детство и свои забавные полёты с этой же крыши с зонтиком, к неудовольствию и опасению родителей. Теперь мне представилась возможность повторить свои эксперименты. Подступив к краю, я прыгнул вниз, в тёмную глубину двора, но вместо ожидаемого падения, едва удерживаемого зонтиком-парашютом, я завис над двором, словно в невесомости, и по касательной, как по лестнице, плавно сошёл на землю.
Юность полна экспериментов. Как многого хотелось испробовать, проверить, прочувствовать, и, едва сошедши на землю таким невероятным способом, я вновь завис над двором в свободном полете, намереваясь исполнить свою давнишнюю мечту.
Труба! Моя заманчивая и недосягаемая идея детства – побывать на её макушке. Но разве в обыденной жизни это возможно? Я поднялся в тёмное небо и отыскал её слабо различимый силуэт. Решение созрело. Я осмотрелся перед полётом и увидел внизу ярко освещённый соседский двор, накрытый стол, поздних гостей, сидящих вокруг. Мне стало настолько весело и забавно от ощущения такой великолепной возможности наблюдать с головокружительной высоты не подозревающих ни о чем людей, что я расхохотался и, не удержавшись, захлопал в ладоши. Кто-то из гостей недоуменно задрал голову, не понимая источника происхождения смеха и хлопков, но безуспешно – наземное освещение застилало ночное небо. «В путь! К трубе!» – приказал я сам себе. И уже ничто не сдерживало моего стремления.
Труба приближалась. Перелетев освещённый периметр ограждения, я опустился внизу высотного сооружения. Только здесь, у бетонного основания, я ощутил её гигантские размеры. Темнота скрадывала её контуры, и казалось, что сплошная стена бетона и кирпича возвышалась передо мной и уходила в бездонное звёздное небо.
Плавно перебирая руками, я стал подниматься вдоль стены, ощущая ладонями её прохладу. Закончился слой бетона, и пошла ровная кладка красного кирпича. Справа от себя я обнаружил тусклый отблеск уходящих вверх металлических скоб (лестницы) и не отказал себе в удовольствии взобраться по ней до середины трубы, словно ночной сумасшедший монтажник. Там я вновь соскользнул в сторону, и мой плавный полет с ощупыванием восходящей стены продолжался. Со стороны могло показаться, что какое-то упрямое крупное насекомое ползёт к макушке трубы.
Словно белая поляна возникла передо мной, блистая в лунном свете. Сразу не сообразив, что же это  может быть, я отпрянул в сторону и только с расстояния усмотрел, что на кирпичном полотне трубы белыми буквами в два человеческих роста светилось: СЛАВА ТРУДУ!
Я примерился к восклицательному знаку, ощупал его руками – ведро краски, не меньше, должно быть ушло на его написание. Но вот и раструб. Надо мной в звёздном небе навис карниз. Пройдясь вдоль его изгиба и совершив ещё несколько перехватов, я завис над огромным кольцом с черным круглым провалом в центре.
Вот она, заветная мечта! Я стоял на самой верхотуре громадной производственной трубы. Прохладный ветер гулял наверху. Яркие увеличенные звезды мерцали вокруг. Прямо передо мной во всей красе повисла полыхающая полная луна. Редкие набегающие облака насквозь просвечивались, нимало не затеняя её сияния, но ещё резче при этом возгорались её контуры, и отчётливая лунная дорожка стелилась от истоков к трубе, прямо к моим ногам. И здесь, в головокружительной высоте, колыхалась Лунная Соната, но теперь в её тему вплелись новые отголоски завывающих потоков ветра и серебристого перезвона звёздного монисто.
Фантастика! Душа моя, напитанная романтикой книжных приключений и путешествий, ликовала, все можно было вообразить в этой жизни, но такое!.. Грани человеческих возможностей неисчерпаемы. Один шаг отделяет Реальное от Божественного, но чтобы его свершить, мало одного человеческого воплощения, и мы бредём в кромешной тьме, веками и тысячелетиями, не желая поднять глаз своих вверх и увидеть Божественное сияние Лунной Сонаты.
Насладившись звёздной панорамой, я стал исследовать вершину трубы. Широкое кольцо раструба, продуваемое всеми ветрами, источало холод. Даже сквозь подошву обуви я чувствовал, как стынут ноги. Пройдя несколько шагов к центру, я с опаской заглянул в жерло рукотворного вулкана и увидел тёмный непроницаемый провал, из которого пахнуло чем-то отвратительным, химическим. Благо труба не дымила, но даже тех её остатков, выдуваемых высотными сквозняками, хватило мне сполна, чтобы в горле моем запершило, глаза заслезились, и резкий сухой кашель сотряс грудную клетку.
Именно в этот момент страх и безотчётный ужас охватили всю мою сущность. Я словно почувствовал страшную земную тяжесть, влекущую вниз. Присев во внезапно налетевшем на меня испуге на корточки, я даже на ветру почувствовал, как все тело моё обмякло и покрылось жаркой испариной. Сердце забилось в тоскливом ритме, душа сжалась тисками невыносимых страданий. Я с ужасом представил себе, как можно грохнуться с такой высоты, и всего меня сковало безволием и бездействием.
Здесь, на этой страшной высоте, я проклинал себя за такую легкомысленную оплошность.Что может случиться, откажи мой механизм полёта, который я так до конца не изучил и не освоил, кинувшись в безумный опрометчивый полет? Что я буду делать на этой трубе далеко за полночь на холодном ветру? Как мне спуститься в темноте по шатким и скользким железным скобам? Я подполз к самому краю раструба и, осторожно вытянув шею, увидел внизу разливы огней, но они уже не радовали меня. Высота и страх, мертвящий страх и ужас падения обезволили меня совершенно. Что-то сжалось в области солнечного сплетения, голова закружилась, подступила тошнота, и я заплакал, заплакал, как маленький напуганный ребёнок, в тоске и полном отчаянии. Я теребил себя, пытаясь избавиться от кошмарного навязчивого сна, но все было напрасно, сон не уходил, а труба оставалась подо мной холодной и бездушной.
Но все проходит. На смену безотчётному страху спешит всесильный разум. Слезы ушли, и, ещё сумбурные, но уже более спокойные стали тесниться мысли: я не заброшен сюда чьей-то злой волею или роковым сном, а прилетел сам, значит, какие-то Великие силы позволили мне это сделать. Значит, надо снова к ним обратиться. Я привстал и на полусогнутых коленях медленно передвинулся к середине полотна раструба. Развернувшись лицом к великолепному светилу, зажмурил глаза, сквозь веки, ощущая его золотистое мерцание. Слегка пошатываемый порывами ветра, представил себе тёплый, уютный двор, фантастические потоки Лунной Сонаты, замер, слегка напрягся!.. Какая-то волшебная сила пронзила всю мою безвольно сжавшуюся плоть, и сгусток светлой радостной энергии захлестнул мой оживающий разум! Каменный холод под ногами ушёл.
Я вновь парил над трубой. Радость счастливого исхода невероятного приключения, лёгкость вновь возвращались ко мне с каждым свободным и уверенным движением полёта – страхи ушли.
Домой! Только домой! Довольно испытаний!
Я взметнулся над трубой и уже через минуту потерял её из виду. Отыскав свой заветный квартал в ночном светящемся сплетении огней, я медленно опустился на свою родную плоскую крышу, а затем так же, по касательной, плавно сошёл на твёрдый тёплый двор. Всё спало! Как будто и не было безумных фантастических прогулок по трубе, как будто канули навсегда испытанные страхи и потрясения.
Я осторожно прокрался в свою комнату, притворил дверь и присел на кровать. Не спалось. Душа ещё трепетала и пела от соприкосновения с ночной лунной фантазией. Я прилёг, не расправляя постели, и, вспомнив о чем-то, лёгким усилием воли поднял своё тело над кроватью, а затем, будто отпустив невидимые тормоза, рухнул всей вновь обретённой тяжестью на заскрипевшую пружинами кровать и весело, беззаботно и безудержно расхохотался, захлёбываясь удивительным счастьем и покоем. В стену ударили – не спали родители.
– Вставай! Вставай! Лежебока! – мама трясла меня за плечи, а затем, привстав на цыпочки, открыла настежь форточку.
 – Запах в комнате отвратительный! Какой-то химией от тебя несёт, и, вообще, гуляешь до петухов, хохочешь по ночам! Ты у меня случаем не куришь, сын?
Я рассмеялся сквозь сон:
– Нет, мама, я не курю, а пахнет от меня Трубой...

04.06.06

СЕРЕБРЯНЫЙ КОЛОКОЛЬЧИК

I

Какими судьбами я оказался в этом городке, раскинувшемся в предгорьях величественных снежных вершин, знают только моё внутреннее Я и Тот, кто послал мне в дар этот чудесный отрезок бытия, в котором я вновь познал очищающее страдание, любовь и согревающую дружбу.
Я жил в этом призрачном городке по законам сна, совершал некие обязанности, без которых невозможно существование даже в иллюзорной жизни. Что это были за обязанности или профессия, сказать трудно, да, впрочем, и не так важно.
Я совершал прогулки по этому удивительному городку и наслаждался великолепными картинами потрясающей природной панорамы. Внизу, под городком, насколько хватало зрения, стелилась зелёная равнина, краем своим упирающаяся в горизонт. Разбросанные по степи колки темных рощиц, русла родников и речушек оживляли скудное однообразие, и петляющая дорога поднималась через все зелёное пространство в горы, обрываясь у городских окраин. Сверху над городком нависали величественные снежные пики, окутанные нескончаемыми потоками бело-голубых облаков, и склоны ущелий, поросших хвойными лесами.
Удивительные, призрачные люди окружали меня. И они, как и я, жили в этом мире своей непонятной мне жизнью и своими заботами. И вся эта жизнь была наполнена каким-то особым содержанием, всё народонаселение городка несло на себе печать иллюзорности и некоей мистики. Я не мог изменить сюжета сна и осознать всей полноты задуманной свыше идеи проникновения в этот призрачный городок. Его подчёркнутая красота, великолепие и таинственность, как будто говорили о том, что здесь, на этом фоне, будет преподнесён сюрприз, сотканный глубинной памятью, желаниями, эмоциями и душевным озарением.
Прогуливаясь вдоль небольшого белого двухэтажного здания с уютными балкончиками и чудными колоннами при входе, я услышал характерные звуки, насторожившие и чрезвычайно обрадовавшие меня. Какофония настраиваемых струнных инструментов: в их неуправляемом потоке отголоски баяна, домр, балалаек, дробные стуки ударных и тяжёлая поступь басовой группы. Это знакомо любому музыканту или любителю. Вся эта крикливая, подвывающая, голосящая лавина звуков в один миг замрёт и, управляемая дирижёрской рукой, польётся завораживающей мелодией. Так и случилось. Все внезапно смолкло, подчинённое властной невидимой руке, и через мгновение я услышал что-то народное, печальное, до боли знакомое.
Я остановился, и сердце моё замерло, наполненное чарующей грустной мелодией. Надо же, я совершенно случайно наткнулся на музыкальную школу. Осторожно, стараясь не упустить ни единого такта оркестровой мелодии, прошёл в прохладный широкий холл и здесь попал в самую лавину звучания. Было чрезвычайно интересно взглянуть на музыкантов, потому что мне тоже когда-то приходилось участвовать в подобных репетициях и концертах, и это оставило в душе неизгладимый след на всю оставшуюся жизнь.
Приоткрыв дверь, я увидел небольшой зал и группу оркестрантов – детей, увлечённо исполнявших музыкальное произведение. Вполоборота ко мне стоял дирижёр и управлял детским оркестром.
Я живо вспомнил своё детство и увлечённые занятия музыкой, и те удивительные концерты, и то волнение и восторг от удачно исполненного номера, и удовлетворение учителя, а пуще всего гордость родителей.
Получив истинное наслаждение от совершенно нежданного концерта, я также осторожно и бесшумно покинул помещение музыкальной школы и продолжил исследование городка.
С этого времени меня влекло в этот район, и я с удовольствием прогуливался вдоль красивого уютного здания, слушая льющиеся из окон звуки различных инструментов. Я отчётливо представлял себе, как вершится этот кропотливый труд над совершенствованием произведения: оттачивается каждый такт, каждый пассаж, вкладываются душа и чувства, чтобы наполнить его жизнью и подлинным звучанием.
Как давно я не притрагивался к инструменту! Только год довелось мне проучиться в музыкальном училище, затем служба, потом снова учёба, новая профессия. Совершенно забросил свой инструмент и уж столько лет не прикасался к его клавиатуре. А тут такая изумительная встреча, и искреннее желание вновь воспылать чувствами соприкосновения с прекрасным вспыхнуло во мне. Сидя в увитой диким виноградом беседке, я невольно предался воспоминаниям прошедшей юности, и все заполнилось во мне чем-то светлым, волнующим и трепетным.

II

Уже месяц шли занятия. Наступила пора освоения свободной от родительской опеки жизни. Новые друзья, новые впечатления – все это переполняло мою душу восторгом и чувством необычного, радостного и счастливого. Самостоятельная жизнь, самостоятельные решения, планы и перспективы, было отчего сойти с ума, а тут ещё свершилось то, что в самом деле свело меня с ума.
Я встретил её совершенно случайно. Проходя по первому этажу общежития, услышал звуки фортепиано, это меня привлекло, и я тихонечко приоткрыл дверь. Она сидела вполоборота ко мне и что-то увлечённо исполняла – простенькое и незатейливое. Мне показалось, что потолок обрушился на меня, в сердце что-то сладостно сжалось, дыхание перехватило, и я резко захлопнул дверь. Кажется, она не заметила моего нечаянного визита. Я притаился у двери, продолжая прислушиваться к мелодии, а сердце моё трепетало от этой неожиданной встречи. Это Она! Горы сдвинулись, расплескались моря и океаны, слетели с орбит планеты – пришла она, Любовь, и поразила меня всего!
Я снова приоткрыл дверь: тоненькие пальчики её бегали по клавиатуре, она что-то напевала про себя. За окнами догорал вечерний закат, и его потоки нежно окутывали её фигурку и золотились тоненьким прозрачным нимбом вокруг темно-русой головки. Она обернулась ко мне – музыка прекратилась. Словно серебряный колокольчик прозвенел в комнате, так весело и заразительно засмеялась она, увидев мою робко сжавшуюся фигуру в дверях.
– Ты новенький?
– Нет... я... то есть... месяц... уже, – промямлил я что-то несуразное.
– А я уже второй год, – голос её прозвенел, как сереб­ряный колокольчик, и все в моей душе перевернулось и заискрилось робкой надеждой и смущением.
– Я уже закончила. Можешь заниматься.
Она встала с вертящегося стула и направилась в мою сторону. Я открыл дверь, пропуская ее в коридор, и почувствовал её прикосновение и неповторимый, особый и нежный аромат.
Горы встали на места, моря и океаны возвратились в свои ложа, планеты устремились по своим орбитам, а я стоял на пороге, оглушённый и охваченный сладостным волнением потрясающей Любви. Лишь лёгкий аромат её духов колыхался вокруг как свидетельство того, что она есть, она не видение, возникшее и растворившееся навсегда. Так вот она какая, словно Серебряный колокольчик. Так я её назвал, такой она и осталась в моей памяти.
Моя жизнь наполнилась новым содержанием. Кто она? Как её имя? Всепоглощающая без остатка Любовь охватила всю мою сущность. Я бродил вокруг общежития в поисках её окна, в надежде увидеть её случайный взгляд. Ложился спать далеко за полночь и вставал чуть свет. Занятия, развлечения, новый город с его красотами – все потеряло для меня значение.
В этом мире я представлял себя только с ней. Все окрасилось новыми необычными красками, и я уже по-другому воспринимал окружающее. Влюблённое сердце все видит иначе.
Знакомство состоялось совершенно неожиданно. Мой новый Друг, однажды выслушав мою печальную повесть, весело рассмеялся и сообщил мне, что хорошо знает её по совместным занятиям в одном отделении класса скрипки и готов познакомить меня с ней. Я бросился обнимать его и целовать. Как же все невероятно просто, но страх овладел мной: а вдруг неудача? А вдруг она не поймёт и отвернётся? Если случится такое, тогда конец моим пылким мечтам и надеждам, тогда конец всему, всей моей жизни. Нет, я не мог допустить такого. Только обрести Любовь и тут же потерять. Нужен повод, хоть какой-то повод, который сблизит и даст надежду на счастливый исход.
Я решился: снял с себя пиджак, бросил его на пол, наступил ногой на рукав и с силой рванул за борт. Послышался характерный звук разрываемого шва, и рукав безжизненно повис на последних нитках.
– Неси ей! Попроси её... пусть зашьёт. Скажи, нечаянно порвал.
– Может быть, вместе?
– Нет, пока один... потом вместе.
Мы втроём пили чай с вареньем в её комнате, весело смеялись, о чем-то говорили, что-то вспоминали. Я благодарил её за пришитый рукав, и сердце моё счастливо трепетало от общения с той, которую возлюбил и в которой почувствовал движение к взаимности. Мир распахнулся и наполнился удивительными чувствами, желаниями, запахами. Как же все прекрасно и восхитительно в мире, который наполнен Любовью и Нежностью!
Шли чередою учебные будни, они перемежались прогулками в кино, театр, походами в горы. Пролетела незаметно осень, встретили зиму, снежную и весёлую, с её забавами и развлечениями. Все было великолепно, когда рядом была Она. День был пуст и сер, если я не слышал серебряный колокольчик её смеха. Я так же бродил в одиночестве под её заветным окном, ожидая её случайного взгляда, и с замирающим дыханием слушал её скрипку, и казалось мне, что нет в мире прекраснее мелодии её инструмента и моего влюблённого сердца.
А долгими зимними вечерами мы собирались студенческой ватагой в комнате, пили сладкое терпкое вино, танцевали, слушали музыку, обсуждали литературные и театральные новости. Как приятно было и трепетно в неспешном танце прижимать к себе её тоненькую хрупкую талию, вдыхать неповторимый запах её волос и тела и тайком незаметно прикасаться к её губам. Если же тушили свет догадливые друзья и подруги, то мы сливались в едином поцелуе, и не было таких сил, которые были способны разъединить наши уста.

III

Я столкнулся с Маэстро совершенно случайно. Прогуливаясь, как обычно, вокруг школы, обнаружил в беседке, в которой предавался воспоминаниям, курящего человека. Это был тот самый дирижёр, которого мне уже приходилось видеть тайком. Как похож он на моего первого учителя музыки! Такие же толстые выпуклые стекла очков в крупной роговой оправе. Длинные тонкие пальцы, явно свидетельствующие об их предназначении, и какая-то глубоко затаённая грусть, словно человек этот пережил в своей жизни что-то страшное и непоправимое.
– Вы интересуетесь музыкой? Или кого-то ищете? Я давно вас приметил.
– Да, мне приходилось заниматься этим, но недолго.
– По какому классу, если вас не смущает мой вопрос?
– Баян.
– О! А я преподаю по этому классу, значит, мы с вами коллеги в некотором роде.
– Я бы хотел послушать... если можно.
– Приходите, как будет время.
С тех пор я стал постоянным гостем Маэстро. В школе мы не встречались, а собирались в его уютной небольшой квартирке. Маэстро жил холостяком. Что случилось в его жизни, почему он влачил своё существование в этом призрачном городке, сказать трудно. Как и многие люди этой творческой профессии, он не чужд был алкогольному влиянию, но держался твёрдо и уверенно, всегда в дозволенных рамках.
Лучшего собеседника, наставника и просто старшего товарища мне не доводилось встречать. И он в свою очередь нашёл во мне самого внимательного, разборчивого и чуткого ценителя искусства музыки и собеседника. Долгими вечерами я слушал в его великолепном мастерском исполнении музыкальные произведения, и не верилось, что из этой народной трёхрядки можно извлечь такое великолепие звуков, такую зажигательность, широту и раздолье человеческой души.
Однажды в разговоре он сообщил мне потрясающую новость. С его слов, школа расширилась и позволила себе открыть новый класс – скрипки. Молодой специалист-преподаватель уже полгода ведёт занятия. Спросив её имя, я замер, услышав ответ. Она! Это она! Мой Серебряный колокольчик! Судьба вновь сводит нас, теперь уже в этом призрачном городке. Всё вспыхнуло во мне знакомыми надеждами и желаниями. Смирившееся за много лет сердце взбудоражилось этим известием. Одно только упоминание имени изменило моё лицо – Маэстро все понял. Я слушал его исполнение, а душа моя строила новые иллюзии, мне виделись блистающие концертные площадки, симфонические оркестры, прекрасная музыка и Она, нежная и влекущая.
– Маэстро, вам доводилось слышать дуэт баяна и скрипки?
– Никогда! Они малосовместимы. Получится черт знает что, никакой гармонии. Поэтому никто не берётся.
–  К чему это ты?
– А мне кажется, это возможно. Если гармонией будет управлять Любовь.
Да, любовь в этот миг управляла и моей душой. Она здесь, Она рядом. Она так же волнует меня, моё сердце и душу, как и много лет назад. Я могу прикоснуться к ней и ощутить знакомые чувства и желания. Непонятный призрачный городок – вот почему я заброшен сюда капризом памяти и провидения, и я вновь погрузился в воспоминания прошедшего.

IV

Прошла весёлая и беззаботная зима, сошли снега, теплее стало пригревать солнышко, в воздухе появился особенный запах приближающейся весны. С первым весенним праздником всюду появились весёлые жёлтые мимозы, алые тюльпаны и гвоздики. Радостно и счастливо улыбались женщины. Конечно, этот весенний женский праздник не остался незамеченным в нашем общежитии. Был накрыт совместными усилиями скудный, но нарядный стол, и компания подобралась, как всегда, своя, тесная и сплочённая дружбой, любовью и доверием. На появившегося неизвестно откуда Чужака мало кто обратил внимания, впрочем, по искренности своей и доб­рожелательности он был принят в компанию ласково и гостеприимно.
Танцы, весёлая музыка, сольные номера – здесь каждый был музыкант и каждый мог подарить нетребовательной публике что-то искреннее и сокровенное. Наконец, кто-то предложил сыграть в «бутылочку», и все дружно согласились, рассевшись по комнате, и лишь один, беспарный, дежурил со скрученным полотенцем в руках и выполнял предписанные ему обязанности.
Правила игры были просты и незатейливы. Раскрученная бутылочка останавливалась, и тот, кто сидел напротив горлышка-стрелки, должен был – если это парень – выбрать девушку, посадить себе на колени и целовать её, пока погашен свет. Если это была девушка, то она по своему желанию садилась на колени к избраннику. Дежурный выключал и включал свет и сгонял скрученным полотенцем слишком увлёкшихся.
Веселью и азарту не было конца. Каждый знал свою избранницу или избранника и по брошенному жребию стремился уединиться в темноте подольше, чтобы слиться в поцелуе с любимой. А вот бутылочка указала и на мою избранницу. Она поднялась, сделала несколько шагов по направлению ко мне, внезапно развернулась и села на колени Чужака. Свет погас... вспыхнул, и дежурный согнал её полотенцем. Что-то ревностной болью сжало моё сердце, но я не подал вида и аплодировал, как и все вокруг.
Дальше творилось что-то несусветное. Какое-то наваждение свалилось на нашу затею. Бутылка раз за разом останавливалась напротив ног моей возлюбленной, и та всякий раз усаживалась на колени Чужака. Гас свет, а по включении дежурный сгонял её полотенцем, отрывая от долгого поцелуя. Все это было настолько неожиданно, что вся компания с неподдельным интересом, а потом и с осуждением наблюдала за вершившимся действием, а бутылка, словно взбесилась, не показывала никакого иного направления, кроме как на мою избранницу.
Боль, ревность, злость – все смешалось во мне в один нервный клубок. Что-то страшное, необъяснимое творилось и кипело внутри. Может быть, это сон, но нет, с каждым поворотом бутылки она вновь и вновь усаживалась на колени Чужака. Кто-то, решив вмешаться в процесс, до невозможного раскрутил бутылку. Та, постепенно затухая, остановилась, едва-едва недотянув до того же направления, а затем как будто кто-то невидимый подтолкнул её, и она, проклятая, просто прикатилась к её ногам.
Подруга моей возлюбленной решительно встала, взяла бутылку, повернула её в своём направлении, а затем села ко мне на колени – свет погас.
– Она сошла с ума! Я не могу понять, что на неё нашло, – шептала она мне на ухо. – Сумасшедшая, она всегда может что-нибудь выкинуть, но такое... Ты ей нравишься, я знаю... откуда он взялся?
Свет вспыхнул, подруга поцеловала меня. Краска залила моё лицо, какая-то внутренняя боль поразила меня всего, и, как раненный в сердце зверь, я резко встал и выскочил из комнаты, захлопнув с силой дверь. Что было дальше – помню смутно. Бежал по лестницам, коридорам, проносились мимо какие-то двери и праздно шатающиеся студенты... пустая комната. Я прижался к стене и заплакал от отчаяния, злости, безысходности и боли. Почувствовал, как Друг мой обнимает меня, успокаивает и утирает мои слезы.
– Давай побьём! – кричал он, размахивая кулаками.
– Зачем и за что? Это все она... при чём здесь он?
– Надо отстаивать свою любовь, добиваться, грызть, драться!
– Кулаками делу не поможешь, если нет любви.
До утра боль и страдания не покидали меня. Всё казалось, что вот-вот простучат её каблучки за стеною, стукнет дверь, и она бросится мне на шею и тихим жарким шёпотом расскажет мне, что все это вздор, глупая шутка, а Любовь вечна и бессмертна.
Уже перед рассветом я накинул на голое тело пиджак, так старательно зашитый ею недавно, и прошёл в дальнюю комнату. Я знал, что там ночевал Чужак. Тихо вошёл в комнату, присел рядом с его кроватью и резко отбросил в сторону одеяло. Спросонья, не понимая происходящего, он откинулся в угол кровати, сжался в комок, с опаской поглядывая на мои руки. Мы долго молча смотрели в глаза друг другу. Нет, не поднялась моя рука бить человека – осквернять свою Любовь. Я вернулся к себе.
– Побил? – услышал вопрос Друга.
– Нет!
– Трус!
– Нет, я не трус, и ты это знаешь. Я просто понял, что он невиновен. Он так... случайность... пустое. За что же бить невиновного человека?
Что же произошло? Прихоть ли это, случайность? А может... Нет, не хотелось верить в то, что Любовь умерла. Столько искренних, неподдельных чувств и пылкости подарено ей. Все должно было вознаградиться. Душа стенала и не находила покоя. Сердце не обманешь, что-то сломилось, погасло там, наверху, а здесь ещё жило надеждами и мольбами.

V

Как долго тянулся холодный ветреный сумрачный март! Казалось, не будет конца завываниям ветра, серости и тоскливому одиночеству. Только Друг мой скрашивал опостылевшую жизнь. В эти печальные дни он особенно близок и дорог стал моему сердцу. Душевная беда сблизила и породнила нас. Любовь посетила и его юное сердце. Он с восторгом делился со мной своими первыми впечатлениями и захлёбывался от любви и счастья: «Она такая... необъяснимая... желанная! Я взял бы её в комочек, прижал к своему сердцу, дышал на неё и никогда не отпускал!» Он метался по комнате, рассказывая мне о своей возлюбленной, ему были тесны всякие стены и запоры, ему нужен был Простор и вся Вселенная. Я искренне был счастлив за него, он, как и я, познавал эту Великую Истину.
– А знаешь! Ты прав! Нельзя осквернять Любовь жестокостью и насилием! – Он остановился, и его огромные выразительные глаза светились неподдельным Счастьем и Любовью.
Всему приходит конец. Закончился март, и явился блистающий апрель. Свежей зеленью своей, цветущими белыми садами и медовым воздухом заполонил он улицы и переулки города.
Медленно, натужно стал оживать и я. Весна всегда будила во мне самые высокие чувства, а эта – особенно. Я словно вмиг повзрослел на много лет. Страдания и душевные муки наложили неизгладимый отпечаток на мой характер. Терпимость, сопереживание, острое восприятие чужой боли поселились во мне, вытеснив постепенно безудержную романтику, восторженность и беззаботность. С познанием душевной боли я окончательно распрощался с Детством.
Грозами, буйством весенних цветов, проливными тёп­лыми дождями обозначил себя май. Шли усиленные занятия, подготовка к экзаменам, как вдруг!.. Повестка изменила весь мой жизненный уклад. Надо было собираться в дальнюю дорогу и отдавать долг Родине.
Как все изменилось в моей жизни, призрачное, непонятное будущее волновало и бередило моё воображение. Я чувствовал, что мне необходим приток новых впечатлений и новая обстановка, а сердце, как кровоточащая рана, болело и страдало. Темными вечерами я в одиночестве бродил по аллеям города, предаваясь грустным раздумьям. Перебирал в памяти каждую встречу с ней, каждое прикосновение и поцелуй. Сердце все помнило, все знало. Оно жило этими воспоминаниями и питалось этой удивительной энергией – энергией всепоглощающей Любви, которая животворит человеческий путь и озаряет его душу до самого конца. Великий миг – познания Любви, очищающий миг. Трепетная Душа и чиста, и прозрачна, наполнена Великой Верой. Блажен кто верит!
В этот удивительный момент душевного переживания, подъёма и просветления я услышал скрипку, и печальный, прекрасный звук её мелодии нервной дрожью наполнил все моё тело. Словно внутренние струны души моей запели гимн Великой Любви! Нет! Любовь не умирает. Даже если нет последней надежды, она остаётся в сердце вечной и непогрешимой!
Что-то невероятное происходит со мной. Какая-то смутная радость и блаженство наполняют меня всего, как будто душа моя озарилась великим познанием всей истины бытия. Озарение! Вспышка! Блеск! Я взлетел в небо, и широкие полы моего плаща затрепетали на ветру, как крылья огромной птицы. Что-то грохнуло сверху, как многоствольный залп артиллерии, и покатилось громыхающим снарядом из одного конца небес в другой. И земля, и небо содрогнулись от великого удара и сжались в страхе, ожидая последующего. Огненная дуга проскользнула в небесном хаосе и нагромождении, в клочья разрывая нависшие черные тучи. Громыхнуло ещё, покатилось и заметалось всполохами небесного огня. Не было страха. Какой-то безудержный задор и восторг фантастического полёта поглотили всю мою сущность. Я метался, как тёмная тень, в облаках и просил: «Еще! Ещё!» Я жил в этот миг природной стихией, её силой и мощью.
Хлынул дождь. Сплошной проливной стеной потоки воды низвергались на город, заливая его крыши, сады и искрящиеся фонари. Мысль озарила меня: «Цветы! Вот что может растопить лёд её сердца». Я ринулся вниз и влетел в чей-то сад. На лету, обламывая с самых верхушек ветви пахучей сирени и кусты ярко-белых, тяжёлых от влаги бульденежей, я просил прощение за свой опустошительный набег перед всем светом, перед всем человечеством. Огромный букет весенних цветов я нёс в полете, и душа моя ликовала чудом свободного парения, Надеждой и Любовью.
Вот её заветное окно на пятом этаже. Оно приоткрыто для потоков свежего влажного воздуха. Я разделил букет на два, зависнув над крышей, и осторожно, бесшумно, за грохотом потоков низвергающегося ливня уложил букет на подоконник.
Вошёл в просторный холл общежития совершенно мок­рый и взъерошенный, пряча под полой плаща большой букет цветов. Быстро поднялся на пятый этаж и остановился у двери. Сердце не унять, дыханье рвётся из груди переживанием, ожиданием и сладостной болью. Стук! Открываю дверь – вижу её удивлённый взгляд, в котором восторг и смятение. Я услышал её серебряный колокольчик, и сердце запело от радости и счастья. Она приняла букет, развернулась к окну и вскрикнула от удивления и неожиданности: «Что это? Откуда? Как?..»
– Это какой-то фокус? – Она обернулась ко мне.
– Нет! Это Чудо!
Я стоял посреди комнаты в луже стекающей с меня воды, безумно счастливый свершившимся чудом. Я заработал чудесный поцелуй своей возлюбленной.
Были короткие сборы, грустные проводы и её последние слова: «Я ничего тебе не обещаю» Тысячи и тысячи километров отделили меня от возлюбленной, родного дома и верных друзей. Грубая солдатская действительность захватила меня всего, и лишь письма её и родных согревали холодное течение. Как быстро всё свершилось. Письма стали приходить все реже и реже, и наконец я прочёл: «Прости меня, мой солдат, я встретила Его, и жизнь моя стала иной. Я ничего не обещала!»
Я стоял у жаркого пламени и забрасывал в огонь её письма. Счастье, радость, боль несостоявшейся любви, несбывшихся надежд – всё пожирал яростный огонь. Вот последнее, «Прости меня, мой солдат...», мелькнуло прощальным белым листком и превратилось в серый пепел забвения. И ты меня прости, мой Серебряный колокольчик! Я благодарен тебе за чудо! За великое чудо Любви!

VI

Как и тогда, в той прошедшей жизни, с огромным букетом цветов я стоял у двери её класса, и все трепетало во мне ожившими незатухающими чувствами и воспоминаниями. Она здесь, стоит мне лишь открыть эту дверь, и она возникнет из прошлого. Стук! Дверь отворилась – вскинутый удивлённый взгляд. Я услышал серебряный колокольчик её удивительного смеха.
– Это ты? Как ты здесь? Какими судьбами? – Она оторвалась от занятий, опустив смычок скрипки, и смеялась своим серебряным смехом, разглядывая, как и много лет назад, мою нелепо сжавшуюся фигуру в дверях.
– Это снова я. Наверное, мы что-то недосказали друг другу тогда, в прошлой жизни, в юности. Вот я и пришёл.
Удивительная, нежданная встреча. Это сюрприз сновидения. Мы не искали друг друга, но что-то свело нас снова на единой тропе жизни. И вновь мир распахнулся для меня былыми красками, запахами и надеждами, но это был другой, непонятный своим назначением мир. Чувства жили и бесновались, но Она в этом мире была как видение – лёгкая и неуловимая, притягательная и недоступная. Она была, и в то же время её не было. Я искал с ней встречи, а найдя, тут же терял её. Я сталкивался с ней при загадочных обстоятельствах, и она вновь ускользала от меня. Как будто какое-то наваждение и мистика преследовали меня и испытывали всякий раз на прочность. Что же происходит?
Похоронное действо шло по своему известному сценарию. Где-то на женской половине готовился поминальный обед, а здесь, на мужской, строгие молчаливые мужчины рассаживались на корточках вдоль стен и слушали заунывное чтение Корана. Я вышел из тесного душного помещения поминальной комнаты. Отыскав в многочисленном нагромождении обуви у порога свои туфли, наклонился, присел на корточки, завязывая шнурки, и почувствовал, как кто-то положил мне руки на голову. Как будто током пронзило меня всего, и я почувствовал знакомый аромат её духов.
– Как, ты здесь? Тебе нельзя! Здесь мужская половина, – я взял её руки.
– Мне все можно, меня никто не видит, – она высвободила свои ладони.
– Но я вижу! – я стал озираться по сторонам, опасаясь, чтобы её не заметили – это было бы нетактично.
– Ты видишь. Только ты! Меня позвала хозяйка, чтобы помочь. Она работает в нашей школе.
Прилив нежности охватил меня всего. Я притянул её к себе, забыв об осторожности, и намеревался поцеловать её, но она растворилась, как облачко, как видение. И только неуловимый запах её духов остался витать в воздухе, и не было никакого сомнения, что она только что была здесь.
Маскарадное шествие заполонило весь городок. Весёлая музыка, цветы, разноцветные воздушные шары и радостные улыбки сопровождали нас с Маэстро на всех улицах и площадях городка. Вот нас окружила шумная толпа в разнообразных масках и чудесных карнавальных костюмах. Какая-то игра затевалась этим весёлым сборищем. Маски соединялись руками, наклонялись и устремлялись в живой коридор, созданный танцующими парами. Нас вовлекли в эту забавную игру, и я подхватил за руку грациозную принцессу и пробежался вместе с ней до самого конца живого туннеля. Остановившись, я снял с лица принцессы полумаску и увидел Её. «Целуй! Целуй свою принцессу!» – весёлая раскрашенная толпа ряженых окружила нас и бурно хлопала в ладоши. Я подчинился этой настойчивой просьбе и наклонился, чтобы поцеловать Её, но она упорхнула, словно видение, словно сон.
Какое-то чудище колотило меня скрученным полотенцем, а напротив прыгала и кривлялась безобразная маска и, покручивая перед моим лицом бутылкой, кричала: «Может, сыграем! Может, крутнём на счастье... бутылочку!» Дикий хохот и визг доносились со всех сторон. Какое-то уродливое убожество бесновалось вокруг меня в фантасмагории и дикой пляске. Я подхватил Маэстро и протолкнулся вон из этой причудливой, уродливой толпы.
Праздник разгорался, все кружилось в стремительном, бесконечном, ритмичном танце – и вдруг! Она появилась в сопровождении высокого Ряженого в чёрной полумаске. В руках её был огромный букет сирени и бульденежей.
– Это мой друг, – представила она своего спутника. – Он альпинист, он мастер и владеет этим делом в совершенстве. А ещё он обещает взять меня в горы. Как интересно! – она весело смотрела на нас и смеялась своим заразительным серебряным смехом.
Они уходили. Земля пошатнулась под ногами, померкли блеск и шум весёлого карнавала. Все смешалось и завертелось в голове безумной каруселью. Ревность и отчаяние, тупая боль проявились где-то в глубине несчастного влюблённого сердца. Она опять ускользала от меня, и я бессилен был остановить или изменить этот необратимый ход призрачной судьбы. Между нами бесновался карнавал, тёмное небо засверкало разноцветьем шипящего и грохочущего фейерверка, а они уходили все дальше и дальше, я увидел, как она обернулась в последний раз и помахала мне на прощанье рукой.
– Что с тобой, приятель? – Маэстро расталкивал меня всякий раз от налетавшей задумчивости. – На тебе лица нет.
– Мне плохо. Мне совсем плохо. Мой мир снова гаснет, Маэстро.
– Я понимаю и знаю причину. Она не твоя и не его, пойми. Она ничья. Она как птица, свободная и неприручённая, она погибнет в клетке. Это призрак, вызванный и сотканный твоей прошлой памятью и фантазией. Я знаю таких. Я сам пережил это, и вот, – он выразительно обвёл руками, – одиночество, тоска, старость.
– Нет, Маэстро! На этот раз конец! Это смерть!
– Пустое! Выбрось это! – Маэстро хлестал меня по щекам, приводя в сознание, и кричал: – У тебя большое сердце, и она поселилась в нем. Радуйся и прими её как Вечную Любовь. Ты слышишь? Вечную! Храни её, и она когда-нибудь возродится новым содержанием и новыми красками и будет жить в тебе до конца твоих дней, она будет озарять твой путь. Она гораздо шире и богаче, чем ты думаешь. Она поглощает все. Это вечный Источник созидания и жизни.Ты слышишь? Жизни! Источник! Она будет в тебе, в твоей будущей судьбе, в твоих детях, внуках и правнуках. Она во всем! Она в Нём! Она от Него! – он показывал рукой в небо и старался перекричать гомон карнавала.
– Он дарует нам этот Вечный Источник! Ты слышишь? Блажен и счастлив тот, кто исполнен Любви, – он живёт! Кто отверг её – тот влачит жалкое существование.
– Посмотри на меня! Я стар и немощен, я отверг когда-то, и меня отвергли!

VII

Они ушли в горы и не вернулись. Их искали, направляли поисковые группы, но все напрасно. Горы, как и глухая тайга, хранят сокровенные тайны свои. Все кончено. Все ушло, а сердце моё не верит в этот печальный исход.
Как томительно ожидание. Нервы напряжены до предела, душа не находит себе покоя, а когда в беде твой любимый человек, ожидание становится просто невыносимым. Такое состояние души толкает на необдуманные поступки, и я совершил его. Взяв небольшой запас пищи и тёплую одежду, я отправился в горы, не имея ни малейшего представления о правилах восхождения. Я целиком и полностью положился на Судьбу. Не могли они далеко уйти. Она не имела навыков восхождения. Даже при искусстве Альпиниста и его возможностях он не рискнул бы взять её высоко.
Я стоял на пороге ущелья. Страстное желание толкало меня вперёд, и я в исступлении ринулся в горы. Как я шёл, не помню, словно в прострации, цеплялся за скалы, скользил, падал, обследовал ущелье за ущельем, уступ за уступом. Какая-то необъяснимая энергия захлестнула меня. Я должен, я обязан найти её. Нет такой силы, которая могла бы остановить Любовь. И я карабкался все выше и выше, не чувствуя усталости и страха. Только наступившие сумерки наконец охладили мой порыв. Тяжело дыша, я остановился на крутом уступе скалы и видел, как быстро сгущается темнота в горах.
Накинув тёплую одежду, устроился в неглубоком укрытии рядом с уступом и попытался уснуть, чтобы восстановить свои силы к утру, но сон не шёл. Тревожное ожидание, беспокойство овладели мной. Может быть, сейчас, именно в этот миг, им требуется моя помощь, а я не в состоянии совершить и шага в кромешной тьме.
Наконец, отбросив все безуспешные попытки уснуть, я взошёл на уступ и огляделся. Крупные звезды мерцали в разряженной атмосфере, и яркая полная Луна блистала во всей своей красе. Здесь, на этой горной высоте, в изумительно прозрачной атмосфере она была сказочно  великолепной. Какие-то смутные воспоминания будоражили моё сознание. Я силился ухватить ускользающую ниточку памяти. Я как будто уже однажды, в другой жизни, испытывал что-то подобное на страшной высоте под серебристым мерцанием ночного светила.
Я вспомнил тот удивительный весенний полет много лет назад, когда влюблённый, в беспамятстве опустошал сады от пахучих цветов во имя улыбки и поцелуя Любимой. Душа моя наполнилась самым искренним желанием, я взмолился в трепете и восторженном экстазе и почувствовал, как ноги мои оторвались от уступа. Меня услышали! Мне вновь подарили Чудо свободного воспарения. Я знал это. Я не ошибся. Я уверовал в великую силу Любви! Теперь я найду её и спасу.
Земля где-то там, далеко внизу, ещё погружена была в тёмное ночное забвение, а здесь, наверху, блистающие снежные вершины, освещённые восходящими лучами солнца, озаряли всё вокруг. Пришёл новый день. Теперь уже ничто не сдерживало моих поисков: ни страх, ни усталость, ни тяжесть. Я методично, в свободном полете обследовал ущелье за ущельем, горные тропы и глубокие расщелины. Зависнув высоко в небе, как огромная небесная птица, разглядывал склоны неприступных скал и всматривался в глубину провалов, следовал вдоль ниспадающих вниз ручьев. Все было тщетно. Ничего похожего на заблудившихся или уставших путников не встречалось на моем пути. Она снова ускользала от меня, как призрачное видение, как жаркий пустынный мираж.
Я взлетел на край глубочайшего каньона. Другая сторона его виделась мне в нагромождении безжизненных скал, а прямо за ней раскинулась величественная горная панорама. Глубокая низина стелилась вдали, обрываясь вниз крутыми уступами и стремнинами. Узкие тропы причудливым серпантином уходили до самого её основания и терялись внизу, а там... Я вскрикнул от неожиданности. Какая потрясающая красота и величие! В туманной дымке, на самом дне, с загибающимися краями, словно вогнутая чаша голубого блюдца, покоилась гладь прекрасного озера. Крутые пики снежных вершин сплошной стеной обрамляли его дальние берега и молочные облака, подсвеченные лучами заходящего солнца, клубились, словно крупные гроздья жемчужин, раскиданных кем-то в небесах. Здесь безмолвствовала строгая тишина, и лишь лёгкое движение воздуха сотрясало редкие кус­тарники растительности. В первозданной и непорочной, божественной чистоте открылась мне красота Земная. Какую же благодать дарует нам Господь!
Я соскользнул с крутого края каньона и лёгким бесшумным шагом, как по незримому мосту, направился навстречу этой Красоте. Где-то подо мной в безумной глубине едва угадывался грохот и рёв потоков стремнины, а я шёл, поддерживаемый воздушной зыбью, к самому краю отвесной скалы, нависшей над Величественной Божественной Красотой.
Меркли отблески солнечного заката, и уже явно вырисовывались контуры ночного светила, а сердце моё сжималось и замирало, охваченное порывом Великой Любви, и это была иная Любовь, всеобъемлющая и божественная. Я любил своим сердцем весь этот мир, от малой травинки до великолепной мерцающей звезды. Я вместил в своё сердце всё сообщество земное, всю Вселенную и Того, кто сотворил это великое чудо – Жизнь. Прав Маэстро – безвестный учитель. Любовь – это дух, который животворит все сущее на этой Земле.
Удивительный дуэт звучал в душе моей. Божественная тема, подхваченная двумя инструментами, вершила чудо гармонии волнующей и трепетной мелодии. Как прекрасен этот дуэт! Он совместим и гармоничен как всё сущее на этой прекрасной Земле!
 Но вопреки божественному переживанию моему кто-то невидимый рванул смычком по всем струнам скрипки, и она застонала, сотрясаемая жестоким движением невидимой руки. Звук замер, и я услышал её серебряный прощальный смех. Я понял это и сердцем, и душою. Это – прощание. Дуэт не состоялся, но Великая Гармония Любви осталась бессмертной. Приложив ладони к губам, я закричал: «Прощай! Прощай, мой Серебряный колокольчик! Прощай! Я благодарен тебе за Любовь, за Вечность! Прощай!» Гулкое эхо прокатилось по всем горам, по всей земле, сотрясая хребты и снежные вершины. Белые лавины и потоки камней заскользили вниз, грохотом и рёвом своим поглотив последние отзвуки прощального эха.
Я проснулся в слезах под мерный стук колёс в плавно покачивающемся вагоне. Какой удивительный сон дарован был мне в дороге! Я прожил целую жизнь, потрясающую жизнь и вновь прикоснулся к юному и прекрасному. Всё трепетало во мне от соприкосновения с чудным видением, и не хотелось возвращаться из этого удивительного мира Любви. В прозрачной матовой стене купе я видел своих детей, дочь и сына. Они о чём-то шептались с моей женой, боясь меня потревожить. Нежностью и любовью наполнилось моё сердце. Какая удивительная идиллия! Что-то таинственное и божественное осенило наше купе. Здесь царили Жизнь, Любовь и Понимание. Я обернулся от стены.
– Ты плакал во сне, папа! Тебе приснилось что-то страшное?
– Нет, доченька, мне приснились Юность и Горы.
Мы стояли с женой в проходе у окна. Бесконечные степи срединной Азии стелились за бортом. Вдали, в закатном пожаре, высились снежные пики горных хребтов, как знаки Величия, Бессмертия и Вечности. Тихо постукивали колеса, и лёгкая скрипичная мелодия разливалась по вагону. «Как будто кто-то невидимый рванул смычком по всем струнам скрипки, и она застонала, содрогаемая жестоким движением невидимой руки. Звук замер, и серебряный смех залил всё пространство вокруг». Всполошились все обитатели вагона, не понимая источника необычных звуков.
– Что это было? – Жена моя прижалась ко мне.
– Это Она! Скрипка... в горах. Серебряный колокольчик! Ты знаешь о ней.
Я видел, как золотятся нимбом в отблесках заката светлые локоны моей жены, и нежно прикоснулся губами к её виску. Богом данная мне женщина моя, жена моя, подарившая мне замечательных детей, верная спутница жизни моей. Любовь моя Вечная!

26.07.06
КНИГА ДОМА СТЕПАНОВЫХ

Это была совершенно бессмысленная командировка. Я ехал в этот город и не понимал, зачем надо было проделывать такой длительный путь, когда все можно было решить по телефону. Но, похоже, сама судьба силой спровоцированных обстоятельств насильно заталкивала меня туда, где следовало мне присутствовать, в сей день и в сей час. Это уже потом, много позже, раскладывая все по полочкам, я сделал вывод, что от судьбы не уйдёшь и то, что тебе суждено начертать на чистом листе грядущего, будет начертано волею свыше и сопротивление твоё бессмысленно, ибо, если потребуется, тебя на носилках доставят туда, где тебе должно присутствовать.
Все билетные кассы распахнулись передо мной в гостеприимном предложении на любые желаемые направления, а когда я прибыл в означенный город, то всё, волею провидения, свершилось с точностью до наоборот и захлопнулось перед моим носом сплошным отказом, не оставляя мне никакого шанса возврата на ближайшую неделю. Я застрял в этом шахтёрском городе моего детства, как глупый карась в мордушке.
С первого дня стало понятно, что деловое присутствие моё здесь абсолютно неуместно, и осталось мне, коротая бессмысленное времяпрепровождение, бродяжничать по родственникам. Таким образом я оказался в квартире своей тётушки в небольшом пригороде шахтёрского края. Жила она одиноко в сером типовом жилище в окружении внимательных соседей, заботливых коммунальщиков и участливых помощниц от социальной службы. Она долго щурилась, разглядывая меня сквозь толстые линзы очков, наконец всплеснула руками и, не сдерживая искренней радости, бросилась обнимать меня, своего племянника от старшей покойной сестры. Только теперь, в объятиях дорогого мне человека, во мне проснулось понимание того, что в жизни своей в извечном беге и суете надо хоть иногда останавливаться и оглядываться внимательнее вокруг, чтобы безвозвратно не упустить творящейся рядом дорогой судьбы или важных обстоятельств.
Я остановил свой жизненный галоп и увидел многое, чего не замечаешь в стремительном и вечном движении. Состарилась моя тётушка. Что сотворило несговорчивое время с некогда весёлой, безудержной хохотушкой, удивительной рассказчицей, заражавшей всё вокруг себя потоком беснующейся энергии! Полная противоположность моей маме: вдумчивой, уравновешенной и основательной.
Два дня и две ночи мы неустанно разговаривали, вспоминая былое, и передо мной всплывали картины прошедшей жизни дорогих мне людей. А вспомнить было что. Становление крестьянской семьи волею и разумением столыпинской реформы, обосновавшейся на севере бескрайних казахстанских лесостепных просторов в начале прошлого столетия. Упорный и благодатный труд во имя семьи и Отечества. Вгрызались в землю мои предки на века, основательно и прочно. Спокойствие и достаток приходили в обжитый край, и на этом достатке и уверенности множились крестьянские семьи ребячьими голосами. В этом удивительном краю суждено было явиться на свет моей маме.
Как заворожённый, я слушал нескончаемые рассказы моей тётушки и пытался все это осмыслить и запомнить. Я уже не чувствовал удручавшей меня в самом начале бессмысленности поездки. Какое-то подспудное ощущение особой ценности этой встречи овладело мной, словно предчувствовал я и переживал последний миг волнующего душу впечатления.
Сколько же тяжести и жизненных невзгод пришлось перенести моей семье! Воспетая и раскрашенная учебниками истории самыми яркими социальными красками, советская власть не принесла облегчения крестьянскому сообществу, а выжимала из него последние соки, вытягивала жилы человеческие непосильным, тупым, неоплаченным трудом за палочки и трудодни. А пришло время всеобщей беды – загребла из семьи всю мужскую часть. Четверо мужчин – дед мой и трое его сыновей – всеобщей мобилизацией покинули дом родной, оставив на произвол судьбы женщин и детей малых. Дорогую цену заплатила семья моя за спасённый мир. Четыре похоронки пришли в крестьянскую избу. Четыре места освободилось за скудным крестьянским столом.
Как жить? Сидя в сытом двадцать первом веке, я всякий раз вздрагивал от этого не раз задаваемого вопроса. Как жить? Чем поддерживать подрастающих пятерых детей, когда в доме нет ничего, что могло бы прокормить и поддержать убывающие силы семьи. А власть имущая сила словно взбесилась, насилуя и издеваясь над своим собственным народом, карая и репрессируя его за семь колосков, за три картофелины, за горстку зерна. И не было в этом злобном душном потоке просвета добродетели и снисхождения за отданную Отечеству жертвенную дань, за непосильный дармовой труд.
В эти тяжелейшие минуты семья занавешивала окна и тайком, сбившись за столом вокруг тусклого светильника, читала вслух Библию. Я вижу перед своими глазами эту удивительную картину. Ощущаю всем телом своим холод нетопленой избы, завывание за окнами бушующей нескончаемой метели и мерный, успокаивающий голос в ночи бабушки моей, рассказывающей Вечную Книгу всех времён и народов о судьбе Богочеловека, накормившего пятью хлебами все человечество. Этими хлебами Вечной Книги сыта была семья. Они согревали и кормили душу надеждами на лучшую жизнь, справедливость и счастье. И уходили в небытие под задушевный голос кормилицы и холод, и голод, и страшные потрясающие известия, утверждая в душе право на Чудо, право на достойную жизнь человеческую.
Ну как же терпелив наш народ! Какое Золото человеческое простоты и незлобивости, широты души и спокойствия даётся в руки власть имущих сил! Кто бы оценил по достоинству его великое терпение и нравственную твердь! Тётушка моя, растроганная воспоминаниями, часто останавливалась, протирала очки, промокала платочком влажные от слез глаза. Но в этом потоке безнадёжной и беспросветной нужды она находила и какие-то светлые моменты жизни, и тогда юмор её природный искрился такими заразительными нотками, что мы вместе хохотали, словно смотрели весёлую комедию, а не историю грустных воспоминаний прошедших лет. Вдруг, всплеснув руками, она вскрикнула: «Чуть не забыла! Я ведь нашла эту Библию!» Я вздрогнул. Это была семейная легенда.
Она, Библия, как оплот духовности семьи, прибыла сюда, в северные края Казахстана, вместе с моими предками-переселенцами, и, как водилось во всякой крестьянской православной семье, место этой святыни было в красном углу избы, под образами святых. Из неё черпали мудрость, примеры нравственности и совести человеческой. По этой великой книге соизмеряли свои поступки и воспитывали подрастающее поколение.
Ушло в историю оболганное царское время, и явились новые веяния и порядки, при которых образа святых и писания и сама душа христианская стали грехом светским. То, что ранее считалось доблестью и честью, совестью и нравственностью народной, стало запретным и караемым жестокими законами. Задёрнулись красные углы, погасли лампадки, схоронились до времени святые писания, ибо опасно стало жить по веками утверждённым правилам и нормам христианской морали.
Где только ни прятали семейную Библию от соглядатаев и комсомольских активистов. И в земле она была зарыта, и в печи замурована, от чего обуглились её страницы, и на чердаках и в погребах хранили до времени эту святыню от глаз и рук бесовских. И все же не уберегли. Упросила родственница под большим секретом почитать на досуге слово Божье, да так и не вернула. Как ни упрашивали, как ни уговаривали воротить святую книгу, не творить греха человеческого – не уговорили. А тут ещё пожар случился, да обворовали начисто, все запасы картофеля и всякой овощи подчистили, сирот не пожалели, и не до книги стало тут: как бы выжить, детей спасти от голодной смерти – одна была забота. Стронулась старшая дочь в город на заработки, а затем и всю семью постепенно перетащила в шахтёрский край.
Вспоминали об этой книге всякий раз с горечью и сожалением, сокрушались в потере. Пожар и воровство – беды тяжкие так не оплакивали, как утрату драгоценной книги. Есть в жизни непреходящие человеческие ценности, которые не измерить обычным земным мерилом. Как будто душу отняли у семьи, основу нравственную выбили из-под ног. Так и родилась в семье легенда о пропавшей книге.
Пришло известие о смерти той нерадивой родственницы. В тяжких муках, говорят, и раскаянии умирала она и передала книгу перед самой смертью в другие руки – передать её истинным владельцам, да так и затерялась снова по рукам. Не передали люди добрые – поскупились. Затерялись следы книги семейной, казалось бы, на веки вечные.
«Я нашла её!» – продолжала тётушка и рассказала мне удивительную историю, как по цепочке, от одного владельца до другого, через столько лет она наконец нашла её – семейную Библию. Но что стало с ней! Что сотворили безжалостные человеческие руки!
Вот она лежит передо мной, истерзанная и разрушенная, со следами влаги и тления на пожелтевших страницах. Нет переплёта, утрачена половина Ветхого Завета и полностью уничтожен Новый Завет. Но даже в таком жалком состоянии, она представляет великую ценность. Эту книгу перелистывали руки моих предков, на этой книге воспитывался мой дед, бабушка, погибшие на фронтах Великой войны наши воины Отечества. Эти бессмертные страницы перечитывала моя мама.
Я поглаживал эту книгу и ощущал от этого прикосновения приток особой энергии, согревающего тепла. Как будто живая, заключала она в себе накопленную и сохранённую ауру рода Степановых. Она радовалась и трепетала под руками, заполняя все вокруг светлыми искрящимися тонами, словно предчувствовала счастливое продолжение своей будущей судьбы, словно обрела наконец, через шестьдесят долгих лет, своего спасителя. Нет, ничто в этом мире не случается без ведома высших сил. Сама Судьба заставила меня устремиться навстречу «семейной легенде», словно назрело время необратимых изменений и свершений.
Эти свершения и изменения случились скоро. Не прошло и двух месяцев со времени моей неожиданной командировки, как тётушка моя слегла и быстро умерла, никому не причинив никаких хлопот, словно выполнила в своей жизни главный завет, державший её на плаву последних дней. Трудно сказать, что могло произойти с семейной реликвией, не случись в моей жизни этой командировки. Не случись предсмертного дорогого подарка моей тётушки. Кому нужен комок макулатуры! Кто смог бы понять и усмотреть в этом бумажном сумбуре великую ценность человеческую, живую память семьи Степановых.
Вот она передо мной. Отреставрированная, в новеньком переплёте с тиснёной золотистой надписью «БИБЛИЯ». Я рассматриваю её, разговариваю с ней, словно с живой, и знаю, что предстоит мне в скором времени дальняя командировка, на этот раз осмысленная и целенаправленная. Я повезу эту книгу дома Степановых в далёкую Россию, законным её владельцам, самому младшему продолжателю сохранившейся на земле славной ветви рода человеческого, и она и далее будет озарять и освещать путь этой семьи, сыновьями своими когда-то пожертвовавшей ради Победы над Мракобесием. Простой, человеческой, земной семьи, откуда я сам получил материнское начало.

25.08.06
БЕЛОЕ ОБЛАКО

Я бежал, бежал, бежал, не ощущая усталости, словно открылось во мне не второе, а третье дыхание. Утренние тротуары и аллеи города были пустынны. Редкие машины обдавали меня выхлопным угаром, и это особенно чувствовалось в чистоте и свежести прохладного воздуха. Ничто не отвлекало и не мешало моей утренней пробежке. Ранние птицы щебетали в темной зелёной массе деревьев, лёгкий утренний ветерок студил моё разгорячённое тело.
Я перемахивал на бегу через крышки колодцев и канавы, с удивительной лёгкостью преодолевал подъёмы и спуски и поражался своим открывшимся способностям. Наконец, неуловимой птицей взлетев по длиннющей городской лестнице, я оказался на вершине холма, и передо мной открылась великолепная панорама пробуждающегося города.
Радуясь жизни, молодости, летнему утру, я бежал дальше, не чувствуя под собою ног. Словно избыток энергии захлестнул мой организм. Лёгкий, стремительный, летящий бег не утомлял мышц, не сбивал дыхания и, прочертив до восхода солнца половину города, я оказался около здания центральной гостиницы.
 Незнакомые очертания городского отеля, вставшего на моем пути, нисколько меня не смутили, и я, как был в спортивной одежде, вбежал в просторный холл, словно вернулся туда, где меня ожидали, где был мой законный приют.
 Внутреннее убранство здания удивило своей необычностью. Холл – преддверие всякого отеля напоминал скорее полукруглую сцену театра. Впереди, по фронту, нависали над ней в шесть ярусов расходящиеся полукругом галёрки. От края сцены, в глубину, под самый потолок помещения уходила крутая лестница, соединяющая между собой все пролёты галёрок. Сама сцена была сплошь заставлена креслами с сидящими в них людьми, в центре же её бил небольшой изящный мраморный фонтанчик.
Оглядевшись, я увидел множество кроватей, расставленных на всех ярусах, и спящих в них людей. Странная гостиница! Странный фосфоресцирующий свет! Странные спящие люди! Ни привычных обустроенных номеров, ни вежливых, внимательных швейцаров – визитных карточек заведения, ни обслуживающего административного персонала. Зал ожидания вокзала или аэропорта – вот что скорее напоминало мне раскинувшееся передо мною зрелище, но откуда такое множество кроватей и спящих пассажиров?
Зачем я здесь? Я присел в одно из свободных кресел и увидел, что и внизу по всему холлу в креслах спали люди, словно уставшие от затянувшегося скучного спектакля и сморённые сном зрители.
Единственный во всем этом «театре сна»  новоявленный зритель, запоздавший к началу спектакля, не чувствующий ни малейшей усталости, я стал внимательно изучать окружающую обстановку. Наконец у фонтана я обнаружил двух бодрствующих тётушек – это меня обнадёжило. Решив окончательно разобраться в происходящем, я поднялся из кресла и направился к бьющему источнику. Женщины засуетились, словно увидели долгожданного покупателя и, налив полный, изящный хрустальный бокал прозрачной пузырящейся жидкости из приспособления, напоминающего передвижной аппарат газированной воды, подали мне и, перебивая друг друга, заговорили:
– Выпейте! Выпейте воды из Источника и поспешите!.. Вас ждут! Они уже в пути!..
Я медленно пил из протянутого бокала воду Источника и ощущал, как что-то удивительное – благодатное, чистое и освежающее – проникало в меня и наполняло организм светлой энергией и радостью.
Поблагодарив благодетельниц, я поспешил без лишних расспросов к выходу, и уже на парадной лестнице какая-то незримая сила подхватила меня и подняла в воздух. Я распластался в свободном парении, захваченный смешанным чувством удивления, страха, восторга, и, осторожно осваивая новизну ощущений, взлетел на уровень шестого этажа гостиницы, не переставая удивляться открывшимся великолепным возможностям и невероятной лёгкости тела.
Немного покружив, я так же осторожно, опасаясь падения и непрестанно корректируя свои движения, опустился вниз. Почувствовав под собою твёрдую опору, я прошёлся ногами, все ещё не веря в фантастику происходящего, а затем стремительно, без всякого страха рванул вверх, в рассветающее небо. Я не обманулся в своих ожиданиях. Я летел! Летел в стремительном движении, обтекаемый прохладными потоками воздуха. Словно большая птица, набрав высоту, раскинув, как крылья, руки, я завис над городом, потрясённый неожиданно открывшимся зрелищем. Зелёное колыхающееся море листвы с прямоугольными островками крыш, квадраты пересекающихся улиц и проспектов, переходящих в блистающие поля площадей, дремлющие чаши фонтанов, а в дальней перспективе, в туманной дымке, пролегла гряда снежных горных хребтов и восточная линия горизонта, охваченная полыхающим оранжевым поясом летящей зари.
Я кувыркался и резвился в воздухе, словно небесный жаворонок, смеялся и радовался – радовался чудесному божественному дару! Мир в потрясающей красоте и бесконечности открылся мне. Я намеревался рвануть ещё выше, в заоблачную даль, чтобы узреть взглядом край восходящего солнечного диска, как снизу мне закричали:
– Стойте! Стойте! Заберите!..
Какой-то человек метался внизу на асфальте и, запрокидывая голову, призывно махал мне руками. Я опустился. Мужчина, не выказывая никакого удивления по поводу моего необычного приземления с небес, открыл багажник стоявшей рядом автомашины и с трудом извлёк из него огромный чемодан.
– Вот... заберите. Это ваш!
Я с интересом разглядывал деревянное сооружение. Выполненный из крашеной фанеры, с раздутыми боками, острыми углами, ручкой из толстой металлической проволоки – это был чемодан наших дедушек и бабушек середины прошлого века.
– Зачем он мне? Откуда он мне? – Я в размышлении склонился над этим антикварным чудом, и смешанное чувство какой-то непонятной ответственности за его содержимое, за поручение неизвестно от кого и зачем, сомнения и внутренний протест стали заползать в мою душу. Но как часто мы не прислушиваемся к её позыву, а доверяемся долгу и целесообразности. Дарителя уже не было – уехал. Я подхватил чемодан и присел под его тяжестью. Вот это набили! Но делать нечего, я потащил по тем же аллеям и тротуарам, в обратном порядке, обретённую свинцовую тяжесть.
Проволочная ручка резала ладони. Поминутно перекладывая груз из одной руки в другую, я проклинал этот чемодан, так внезапно свалившийся мне на голову, но оставить его уже не мог. Какая-то непонятная сила наглухо приковала меня к земле. Только что обретённая, свободная и независимая сущность моя уже трепетала в клетке каких-то сумбурных законов, понятий и предрассудков. Тем не менее я все ещё пытался совершить нечто похожее на бег трусцой с огромным чемоданом. Иногда взлетал над тротуаром, распластавшись в полете параллельно земле, и уже двумя руками волок фанерное чудо.
Усталость стала одолевать меня. Я отдыхал, усаживаясь на чемодан, как на скамейку, а затем волок его снова: перекладывал, взваливал на плечи, волочил в полете и тащил, тащил, тащил, уже не ощущая красоты и свежести утра, не слыша пения птиц – все застлала проклятая тяжесть. В злости и отчаянии бросал это бремя и взлетал выше деревьев, но, завидев сверху одинокое брошенное имущество, вновь исполнялся какой-то жалости и бережливости, а пуще прочего пугало, что вот кто-то Чужой может так вот, запросто, завладеть неожиданным богатством. Страх потери обретённого имущества бросал меня вниз из свободного полёта к тяжкой ноше. И тешил я себя всякий раз мыслью: «Вот только достанет мне силы и удачи донести в целости, распаковать, схоронить, а там... освобожусь, и уже ничто более не помешает мне взлететь к самым звёздам, тогда познаю до конца сладость свободного божественного полёта». В таком порядке, изрядно пропотевший, измученный и усталый, я оказался около прохода городского рынка.
Центральная проходная арка восточного базара уже закипала своей неповторимой деловой жизнью. Нищие побирушки, в основном инвалиды, ругаясь и препираясь между собой за лучшие места, рассаживались вдоль стен прохода – занимали свои рабочие места. Торговки распаковывали коробки, узлы и раскладывали на лотках горки овощей и фруктов. Продавцы мороженого и напитков расставляли у входа свои переносные холодильники. Молочницы спешили настичь раннего покупателя. Семейство шумных суетливых таксистов обступило полукругом выход с рынка в ожидании первых клиентов-покупателей. Стайка пёстрых, чумазых ребятишек воюющей южной республики цеплялась к ранним прохожим и базарникам, выпрашивая свою жертвенную мзду, подметальщики ещё не завершили своё утреннее пыльное дело.
 Какая-то женщина возила в детской коляске напоказ инвалида-уродца неопределённого возраста, с короткими ручонками и ножонками и огромной неестественной головой. Все это, пока ещё не скученно, но шумно и крикливо, суетилось под мощной аркой, украшенной серыми бетонными барельефами счастливых колхозниц и колхозников, несущих на своих плечах корзины с бетонными же овощами и фруктами, раскрашенными  безобразным колером.
Полупробежками, с мощным чемоданищем, я ввалился в проход, под арку, сразу же попав под прицел всевидящих таксистов. Но не успели они заголосить своими призывными воплями: «Такси! Такси!» – как произошло нечто, что обескуражило всё народонаселение базарного пятачка.
Белое ослепительное облако вошло в проход под арку, ярким всполохом осветив внутреннюю часть рынка и прилегающую площадь. Всё видоизменилось: растворились бетонные идолы; вместо «серокаменного плодово-овощного изобилия» заструились по стенам, окрашенным изумительными тонами, вьющиеся гирлянды великолепных цветов; забили прохладными струями небольшие аккуратные фонтанчики; раскинулись аллейки и клумбы с деревцами и кустарниками изумрудной зелени. Под гулкими сводами божественной архитектуры арки, отделанной чудными барельефами, запели райские птицы, воздух наполнился тончайшим ароматом Божественной природы.
По инерции, влекомый тяжёлым деревянным снарядом, я налетел на небольшую группу людей, идущих по проходу, одетых в ослепительно белые одежды. Не удержав равновесия, я растянулся на мостовой, от удара едва не потеряв сознания, а мой чемодан со страшным грохотом и треском рухнул под ноги шарахнувшимся в разные стороны белым людям. Чьи-то сильные и уверенные руки подхватили меня, поставили на ноги, отряхивая и приводя в порядок. В полусознании, ослеплённый ярким сиянием, я машинально ухватился за чью-то захрустевшую одежду.
Резкая смена обстановки: падение, удар, совершенно необычные люди в белых хрустящих одеждах, яркий ослепительный свет – все это привело меня в полное замешательство и неописуемый страх. Но даже в шоковом состоянии успел я отметить удивительную чистоту одежды и свежесть, разлившуюся вокруг. Я стал вырываться из окружения белых участливых людей, с удвоенной силой подхватил валяющийся чемодан и рванул в сторону призрачной границы света и мрака. Я бежал, волоча его за собой, и кричал: «Новый Мир! Новый Мир! Люди, смотрите!.. Новый Мир! Новый Мир!» Мне казалось, что именно я – единственный свидетель прекрасного видения и именно я должен возвестить людям о свершившемся чуде, явления божественного Света. Я слышал вслед:
– Стой! Куда! Брось эту тяжесть! Мы пришли! Останься!.. Останься!!!
Я перевалил границу света и полумрака и, оказавшись в знакомой среде, завидев обычных серых людей, постепенно успокаиваясь, стал показывать в сторону арки, но на меня уже не обращали внимания. Всех захватило открывшееся потрясающее зрелище!
Словно на изумительной чистоты трёхмерном экране перед потрясёнными людьми развернулась картина райского божественного уголка. Люди – мужчины, женщины и дети, одетые в изумительно чистые одежды, вовсе не терялись в этом светлом однообразии. Всякая высокая стройная фигура, будь то мужчина или женщина, отличалась своим особым, неповторимым фасоном белой одежды и её оттенков. То же самое касалось и детей. Видно было совершенно очевидно, что и их заинтересовал наш мир. Они приветливо улыбались, обменивались репликами между собой, жестикулировали и махали нам руками. Открытые добрые лица, притягательные улыбки – все это потрясало воображение. Как? Каким образом? По каким законам Вселенной пересеклись в пространстве и во времени два разных Мира? Мир Серых и Мир Белых тонов.
Всё замерло и застыло в немом изумлении: таксисты прервали свои призывы на полуслове; нищие в страхе и потрясении расползались в разные стороны; две старушки, встав на колени, неистово крестились, возвещая пришествие Царства Божия. На площади тут и там слышались призывы к Иисусу Христу и Аллаху. Со всех сторон к проходу спешили ещё немногочисленные утренние зеваки.
 Словно незримая стена разделила два Мира, исключая всякое взаимопроникновение. Но тончайший аромат Божественного Сада и его всепроникающая светлая энергия, не зная границ, растекались по всему пространству и творили чудо! Люди с блаженством впитывали в себя благоухающий эфир, потрясающей силы наркотик проникал в их сознание и вершил непонятное. Торговки в слезах и благодарении разбрасывали свои товары, нищие, инвалиды тянули руки и просили исцеления. Какой-то человек, ближе всех стоявший к проходу, внезапно схватился за голову, а затем, словно в прозрении, рыдая и заливаясь слезами, полез в карманы и, выхватив тугие пачки денежных банкнот, стал раскидывать их, словно плакатный «сеятель». Инвалид-уродец нашёл в себе силы приподняться над коляской, и на его жалком безобразном лице появилась лучистая улыбка. И лишь пёстрые дети-попрошайки в естестве своём и непосредственности не знали никаких границ. Они проникли в Светящееся Белое Облако и уже там, среди светлого сообщества, выпрашивали свою дань. Теребили за одежды высоких, стройных, необычных прохожих и весело общались на знакомом и понятном всем детям Вселенной детском языке с маленькими божественными созданиями.
Всеобщее блаженство и пьянящая радость прекратились внезапно. Словно мощнейший колокол грохнул над головами, и потрясающая волна звука расколола тишину и умиротворение. Незатухающей амплитудой звук, набегающими волнами раскалывал мозг, наполняя его болью и ужасом. Полная женщина внезапно, как подкошенная, рухнула на мостовую, выронив из рук сумку, наполненную фруктами и овощами. Идущий рядом с ней ребёнок сел и заголосил испуганным детским пронзительным рёвом. Окружающие люди в страхе падали на колени. Вой, стоны, рычание, блеяние, яростные крики боли и раздражения сотрясали воздух. Даже нескольких минут живого созерцания Светлого Мира хватило аборигенам двадцать первого века, чтобы вся внутренняя нечистота, грязь и накопленное жестокосердие вырвались наружу. Люди, словно безумные, катались по земле в корчах и страданиях, напрасно искали спасения от сотрясающего их звука.
Упав на колени, я обхватил свою голову руками. Нестерпимый, уничтожающий гул накатывал волнами, прошивая мой мозг ужасной болью и раскачивая моё тело в такт безумному звону. Не понимая происходящего, я вскочил и бросился к проходу, под арку, ища спасения там, в Светлом Мире, но незримая стена встала на моем пути, и я напрасно пытался пробить её руками и коленями, как очередной накат звуковой волны повалил меня на землю.
«Возьмите меня! Верните меня!» – хрипел я, упираясь в непробиваемую стену, но все было безуспешно. Те, кто ещё мгновение назад настойчиво звали меня, были уже недоступны. Сквозь боль и потрясение я почувствовал, что безвозвратно потерял в сей миг что-то Огромное, Важное, Светлое и Значимое. Как же я не придал значения словам, сказанным мне там, в «театре сна», о приближении светлого братства. Я принял проклятый чемодан за тот чудесный дар, который только что потерял. Уже никогда в этой жизни мне не познать того истинного наслаждения, прозрения и блаженства, бывших так близко от меня, так досягаемо. Меня ждали! Ко мне спешили, а я отвернулся! Вероятно, и посланники Света понимали, что совершенство и изумительная чистота их мира стала причиной разыгравшейся на их глазах драмы. В их жестах и движениях появилась озабоченность и тревога.
Боль и страх ушли так же внезапно, как и явились. Поверженный мир постепенно приходил в себя. Люди вставали, отряхивались, ещё не понимая сути и значения происшедшего. Вновь вся потерпевшая территория стала заполняться привычным шумом и движением. Но что-то сдвинулось там, наверху, и в сознании людей. Они не кинулись в жадности и нетерпении расхватывать разбросанные ценности и деньги, как, возможно, случилось бы в иное время и в иных обстоятельствах. Участливо и заботливо поднимали слабых и старших, успокаивали детей, собирали раскиданные овощи и фрукты, дружно расставляли опрокинутые холодильники. Собранные деньги были вручены незадачливому «сеятелю». И лишь женщина с детской коляской в испуге металась под аркой. Уродец умер! «Забрали! Забрали!» – вопила она, безус­пешно пытаясь оживить в коляске несчастного инвалида. Кормилец ушёл, видимо, выполнив своё предназначение на этой Земле.
Белое облако растворилось. Великолепные картины райского уголка исчезли, и только высоко, над вершинами деревьев, все ещё мерцал яркий отблеск уходящего Светлого Потока и отчётливые контуры идущих в небо людей. Не теряя последней надежды, я все ещё пытался взлететь вдогонку уходящего Братства, как совершал это только что, недавно, легко и непринуждённо, но силы мои иссякли. Живая вода источника потеряла свою удивительную власть над моим телом. Всё, что только недавно бурлило, будоражило, наполняло меня божественной энергией и радостью, было бездарно растрачено на проклятый фанерный чемодан. Я со слезами глубочайшего сожаления смотрел вслед уходящему Светлому Потоку, прикованный к земле её страшной тяжестью.
Взошло солнце. Яркое летнее утро свалилось на прибазарный мир, но был он поблёкший, безрадостный, словно поглощён непонятными тягостными сумерками. Чистота и благоухание воздуха сменилась несносным тяжким угаром. Мир возвратился восвояси: в поблёклые, тусклые краски; серые бетонные формы; замусоренные и загаженные источники; заплёванные тротуары и скверы; истерзанную и отравленную Мать-Землю. Мы заработали этот Мир! Мы достойны этого Мира!

28 мая 2006 г.

ПОМИНАЛЬНЫЙ БЛИН

Жена моя – мастерица до выпечки блинов. И как они ей удаются? Хрустящие по краешку, чуть толще бумажного листа, с пылу-жару – они просто тают во рту, слегка похрустывая, а потом, сложенные в сковороду и пропитанные сливочным маслом, они становятся влажно масляными, сочными и ещё более аппетитными. Их можно поглощать десятками, не ощущая тяжести в желудке. Праздничное оживление в доме, когда хозяйка у плиты и раскалённая сковорода шипит и источает притягательный аромат. Но в этот раз моя половинка повела себя как-то странно и необычно. Первый блин, который созревает после того, который «комом», горячий и хрустящий и обычно достававшийся мне, пролетел мимо моего носа и улёгся на плоской тарелке в сторонке стола.
– А мне? – возмутился я от такой бесцеремонности.
– Тебе следующий, – жена с укоризной посмотрела на меня, – а это поминальный блин для тех, кто ушёл, кого нет рядом с нами.
Я подивился нововведению, но уже через минуту попранная гордость моя была удовлетворена не менее горячим и хрустящим... после употребления, которого тут же, у сковороды, меня вежливо отодвинули и отправили по своим делам.
Супруга моя готовилась к отъезду в столицу соседней республики навестить детей и, главное, внука трёх лет. А какая бабушка да без любимых и обожаемых блинчиков? Готовился запас и остававшимся домашним – мне и престарелому отцу, которого все мы ласково называли дедом. Впрочем, и мне недолго было оставаться дома, и уже через сутки я намеревался отправиться следом за женой – задерживали дела.
За сборами и хлопотами незаметно пролетело время, и, возвратившись с вокзала, я почти в сумерках захлопнул за собою калитку.
Наскоро и без всякого аппетита поужинав, разошлись по своим комнатам. Спать не хотелось: все бродили в голове какие-то сумбурные мысли, а более уже недоставало мне моей половинки. Вот только-только препирались, обиды вспыхивали и раздражения, а сейчас, когда её нет рядом, и лёгкая грусть налетела, и какая-то потерянность, и одиночество. Вот кофточка её, накинутая на спинку стула, колпачок поварской, пропитанный запахом блинов, туфельки, сиротливо стоящие в сторонке, – все это ещёживо её прикосновением, её присутствием и движением энергии, и в то же время её уже нет рядом – она далеко, и всякая вещь её вызывает особую жалость и нежность. Какие мы глупые и упрямые! Более четверти века сов­местной жизни спаяли нас единым полем любви и доверия, воспитанием детей, а теперь ещё и внуков, а все ещё пыжимся и доказываем друг другу что-то, тем самым вычёркивая из оставшейся краткой жизни драгоценнейшие минуты общения. Вот так и живём, не понимая, что нет другого истинного счастья, чем жить заботами и желаниями любимого.
Не расправляя постели, я лежал в комнате, освещённой яркой майской луной. Ровный свет её мягко стелился по всему пространству помещения, нагнетая какое-то особое романтическое состояние души. В соседней комнате что-то приглушённо стукнуло, задвигалось – не спал отец, и мысли мои невольно перетекли в иное русло. Даже краткая разлука с любимым человеком нагоняет острую тоску. Каково же ему, постаревшему, одинокому? Вот уже одиннадцать долгих, мучительно долгих лет он не ощущает рядом биения женского сердца. Затеплится душа радостью и нежностью, глядя на внуков и правнуков, осознанием гордости и спокойствия воспылает за состоявшихся детей, но счастья, полного и беспредельного, не познать одинокому сердцу. Господь посылает нам спутников жизни – Господь отнимает их! Великая награда тем, кто уходит вместе, в один час... в один миг.
 Я слышал в небе нескончаемые переливы жаворонка. Лучистое солнышко согревало меня весенним теплом. Хрустальный ручеёк, бьющий из-под холма, нёс рядом свои прохладные струи. Ослепительно алая маковая полянка, кое-где расцвеченная холодными синими капельками колокольчиков, полыхала цветочным пламенем у моих ног. Крохотные цветные бабочки и тоненькие, как былинки, стрекозки с прозрачными невидимыми крылышками хлопотали над этой благодатью, наполненной степным ароматом, вызывая в душе моей восторг и удивление. Огромный мир с его красотами и благодатью божьей проникал в мою детскую душу. Я видел, как по полянке ко мне направляется мой отец. Молодой и сильный, он нёс в своих руках свежевыструганный желобок, и мы, взявшись за руки, направились с ним к ручейку.
Приладив в истоке деревянный лоток, мы с интересом наблюдали, как струя ключевой воды, постепенно очищаясь от потревоженной мути, ровным и прозрачным потоком понесла свою живительную влагу по рукотворному руслу. Я пил эту удивительную благодатную воду Источника из пригоршней отца. Мы смеялись, кропили друг друга прохладной влагой, и не было в мире более счастья, сравнимого с этим мигом безвозвратно ушедшего детства.
Тысячелетним грузом забот и тревог свалилось на меня внезапное пробуждение. Ошалевший от видения, я не мог более уснуть, поднялся и вышел во двор. Ночное светило источало океаны мягкого призрачного света, в лоно удивительной весенней ночи погрузился уснувший мир. Ничто не нарушало его покоя: ни крики ночных птиц, ни шорох листвы, ни движение воздуха – все затаилось.
Сидя под виноградником, я обнаружил вдруг странное свечение: достаточно насыщенное лунным потоком, пространство ещё более озарилось ярким светом непонятного происхождения. Как будто с лёгким треском проскользнула некая невидимая искра всполохнувшего электрического заряда, и окружающий эфир задрожал, пронизанный странной энергией. Душа моя взволновалась в предчувствии чего-то необычного.
Вдруг... Стукнула калитка! «Неужели не запер?» – вспрыгнуло сердце, и я увидел фигуру приближающегося ко мне человека. Страха не было. Было удивление: как и каким образом в запертую калитку мог войти посторонний человек? Среднего роста, худощавый мужчина, лет пятидесяти, восточного типа, совершенно спокойно и уверенно, ровной походкой приблизился ко мне и остановился. Яркое освещение позволило мне внимательнее вглядеться в детали его портрета: овальное лицо, короткая стрижка, правый глаз, слегка затянутый пеленой, говорил о его нездоровости. Тросточка в руках при всей его ладности и прямоте была совершенно лишней и вызывающей. Знакомые... знакомые черты! Вопросительное ожидание длилось недолго. Я узнал его! Это был мой дед. Несомненно – он. Фамильные черты лица, глаз, повреждённый когда-то кузнечным ремеслом, и трость – поддержка хромоты – все это говорило о том, что это он, но более всего подсказывало мне сердце. Я помнил его совершенно иным, умирающим, дряхлым и немощным. Ещё живая мумия лежала на смертном одре передо мной, и я прощался с ним, поглаживая его по иссохшей костистой руке. Теперь же здесь стоял мужчина в расцвете сил, и не было в нем никаких признаков старости и немощи.
– Я взял... это, – он указал на глаз и трость, – чтобы ты узнал меня.
– Я узнал и без этого, – ответил мой мозг, и меня удивила лёгкость восприятия и понимания собеседника. При жизни мы едва общались с ним на родном языке, здесь же без каких-либо усилий мысль просто перетекала от одной сущности к другой.
– Но зачем ты здесь? Ты ведь уже... тебя нет! – Я все ещё пытался скрыть из вежливого участия колкости словооборота.
– Я здесь. Я есть. Я вечен, как и Ты! И пришёл напомнить тебе о прошлом и будущем.
Трёхмерное пространство двора раздвинулось, и я уже не ощущал его границ, как будто бесконечная Вселенная поглотила его в себе. Я услышал, как где-то там, далеко в глубине, вновь стукнула калитка, затем ещё... ещё... и двор стал постепенно заполняться странными людьми. По одному и группами они подходили к нам, и дед, как распорядитель этого необычного ночного клуба, представлял мне давно умерших родственников. Кого-то я узнавал сразу, кого-то с трудом, о ком-то мне сообщал мой всеведущий путеводитель.
Не удивительно, ограниченный рамками земного существования, я не мог познать всей полноты генеалогии рода. Здесь же все хранилось в кладезе высшей памяти, и ничто не исчезало бесследно. Более того, все это жило своей особой, высшей формой существования. Воистину сказано: «Бог наш – есть бог живых, а не мёртвых». Я вспомнил слова жены: «для тех, кто «ушёл», кого нет рядом»  и подивился глубокому смыслу случайной фразы. В доме Творца нет места мёртвому – все живо, все значимо. Смерть – лишь смена жилища бессмертной духовной сущности.
А между тем пёстрая кавалькада неторопливо шествовала мимо. Разнообразие лиц, возрастов, типов, рас, мужчин, женщин, одежда разных времён и народов. Мой мозг непрерывно считывал всю полноту подаваемой информации. Я подивился, как же велика моя семья! Как мощная корневая вязь, она уходила в глубину веков к прародителям, питая при этом все наземное. И я в этой земной жизни – малая частичка, частичка от единой её крови.
Ночные гости расходились по двору, оживлённо общались между собою, как старые приятели. Как будто и в самом деле были приглашены на вечеринку в столь необычное время и в столь необычное место. А вот и угощение. Не знаю, как и каким образом, но посреди двора стоял неизвестно откуда взявшийся стол. Обступая его, гости с удовольствием отведывали из сковороды приготовленные моей женой блины.
Трудно передать своё внутреннее состояние. В этой огромной ночной компании я чувствовал себя удивительно спокойно и защищенно. Все земное, тягостное и наносное отлетело, уступив место блаженству. Словно надёжное Светлое Воинство Ангелов-Хранителей приняло надо мною опеку, и никаким темным силам не проникнуть в это замечательное братство. Здесь царила только Божественная Любовь. Я взирал на родные похожие лица, и душа моя трепетала счастьем и Великим Покоем. Осознание того, что жизнь бесконечна, божественна и прекрасна, что нет в ней смерти, а есть лишь временная разлука, наполняло меня мудрой уверенностью. Словно великой тайной овладел я, словно переродился иным пониманием сути от  Великого Творца.
 В размышлениях своих и общении я не заметил, как перед нами встали четыре мужские фигуры. Странное одеяние отличало их – все четверо в солдатской форме прошедшей войны. Измятые гимнастёрки, накинутые на плечи скатки шинелей, кто в грубых пыльных солдатских сапогах, а кто в обмотках, они как будто только что вышли из боя. Я знал их лишь по рассказам. Мой дорогой дед по материнской линии и три его сына. Всех четверых пожрала война, там, в нечеловеческой свалке прошлой жизни. Кровавым пиром Темных сил прошлась она по планете, собрав громадную человеческую жертвенную дань. Но это там, а здесь – измятые, обтрёпанные, окуренные пороховой гарью и осыпанные земным прахом, они были здоровые, живые и невредимые. Я обнимал их, гладил их небритые лица, поправлял пилотки и плакал, плакал навзрыд. Вот когда и где довелось нам повидаться. Словно сама жизнь заметала за ними всякие следы. Ни единого изображения, ни единого документа не оставила она нам, потомкам, безжалостным пожаром уничтожив все до последней нитки, но сердце моё уже не ошибалось: я знал их, я помнил их, я чувствовал их сквозь время и расстояния. Как же мне не хватало вас, дорогие воины Отечества, в дни, когда весь Мир приспус­кает знамёна, славя и благодаря вас за великую Жертву.
Давно я заприметил в сторонке неясную женскую тень. Не подходила она, как другие, сторонилась, а вот обнялись мы в счастливом сплетении, и увидел я, как направилась она к нам, и затрепетало сердце моё ещё более. Молодая, красивая, стройная, дорогая моему сердцу и памяти женщина, которая явила меня в мир этот.
– Мама! Какая ты молодая и красивая! А я и забыл, что ты у меня такая. У нас все хорошо. Внуки рождаются, и правнук уже, и папа... здоров, скучает, постарел!.. Весна у нас!
– Я знаю, – она лишь кивала головой и вся светилась, словно лучезарный Источник.
– Здесь твои братья-воины, здесь все. И смерти нет, мама, есть только краткая разлука и Жизнь, Вечная Жизнь и Покой!
– Я знаю, сын.
Какая странная и удивительная встреча! Так случается, когда близкие люди после долгой разлуки встречаются вместе, и радости и счастью нет предела. Слезы, восторг, удивление и долгожданное облегчение, что наконец, после всех мытарств, сквозь годы ожидания, горе и потери, семья вновь вместе – и душа на месте! Но не так уж и все на месте. Даже сквозь сон я понимал, что живём мы по законам Вселенной и не всем нам дано сейчас сомкнуть свои объятия и поцелуи. Кто-то был там, кто только начал, а кто уже завершал свой земной путь.
Здесь же все, кто окружали меня, так или иначе, были причастны к моей теперешней судьбе. Как мы далеки в своей земной жизни от понимания того, что творится в тонком мире существования бессмертных душ! Словно под микроскопом мы проводим своё земное пребывание. За нами наблюдает и наблюдает целый сонм бессмертных сущностей, и им небезразлично, как мы вершим своё земное передвижение.
Какая-то тень взметнулась над двором, и словно весенним майским громом всколыхнуло: «Пора!» Все на мгновенье замерло и вновь пришло в движение. Ко мне подходили и прощались. «Целуй внука! Целуй внука», – слышал я со всех сторон. Как будто этим поцелуем я должен свершить некое таинство. Наверное, в этом есть особая суть земного пути, об этом мне напоминали. Все мы – есть сыны божьи, но внуки – особый Дар, возданный Человеку. В них свершается неразрывная связь Ушедшего и Грядущего. Зрелость и Мудрость – Искренность и Непорочность. Поцелуем своим и любовью я должен был скрепить их во внуке своём. Мы лишены этого единения! Случись оно – единство Зрелости и Непорочности, Мудрости и Искренности – изменится Мир, зацветут сады, уйдут безвозвратно боль и страдания человечества. «Целуй внука!» – напутствовали и напутствовали меня вокруг, и я понял, что это послание – долг моей оставшейся жизни – открыть крохотному созданию тот путь, который изменит Мир.
Калитка беспрерывно хлопала и поскрипывала, выпуская ночных гостей, и уже скоро мы остались вдвоём: дед и внук. Нас разделяли время и расстояния, недоступные нашему земному осознанию. В обычном проявленном пространстве мы были несовместимы и чужды – прошлое не совмещается с настоящим, но здесь мы обрели иное право – мы были единым и неразрывным целым.
– Вот и все. Помни об этом. Не растеряй на оставшемся пути того, что тебе дано. Найди этот Путь, ступи на этот Путь, донеси до Него свою Драгоценную ношу.
Мы подошли к калитке. Мысль о том, что сейчас я распрощаюсь навсегда с последним из дорогих мне гостей, тисками сжала моё сердце.
– Дед! – уже на пороге я вновь окликнул его, и все задрожало во мне и запротестовало.
– Прощай! Целуй внука!
Хлопнула калитка, и я остался один в кромешной предутренней тьме, ошеломлённый и раздавленный.
Долго я переживал увиденное. Мне был дан удивительный знак. Я прикоснулся к великой Тайне жизни. Своими мыслями и сознанием я натужно и мучительно принимал эту форму устройства Мира, но это было лишь холодное логическое постижение. Теперь же мне пришлось познать это чувственно: вдохнуть, приобщиться, притронуться руками, постичь душою своей и сердцем своим.
Как же велик и необозрим Мир! Он есть и жив в пространстве, за границами нашего чувственного восприятия, и в нем живут иные сущности высшего порядка. И все это едино и неделимо во вселенском устройстве от нашей земной реальности. Все это – Великий замысел Творца. Здесь, на земле, совершенствуется и шлифуется в цепи перевоплощений всякая духовная сущность.
Воистину, человек – обитель земная – Храм, где хранится драгоценная Чаша Души. Вот почему напомнили мне не расплескать её и сохранить в чистоте и совершенстве. Вот к чему были сказаны слова моего прародителя: «Я пришёл напомнить тебе о прошлом и будущем!» Вся наша жизнь, сотканная нитями мыслей, чувств и поступков, пронизана полем времени. «Из Прошлого истекает Будущее. Из Будущего – Прошедшее, а из союза обоих происходит Настоящее – теперь существующее, из которого они, в свою очередь, берут начало» (Пифагор).
Что же есть Я в этом Настоящем? Я мысленно отмерил свой более чем полувековой путь на этой Земле и ужаснулся! Ничего ценного и святого я не оставил для своего Прошлого. Я промчался по жизни, словно курьерским поездом. И в этом безумном движении поклонялся бездушным кумирам, проклинал и был проклинаем, топтал и был растоптан, терял друзей и обретал врагов, напрасно и бездумно растрачивал Богом данный талант. Я не хранил целостности души своей и вредил ей своими желаниями и поступками. В гордыне своей, самолюбии и тщеславии гонялся за властью, богатствами, славой и остался нищим, нищим Духом!
Не потому ли даже при ярком освещении я не мог разглядеть тень, сторонившуюся моих ночных гостей. Это была моя неприкаянная душа в «потёмках», и не было дано нам встречи, как только через суд и очищение. Я прошёл не по тому пути, а осталось так мало! Никому не дано познать своего предначертания. Сверкнёт во Вселенной и погаснет крохотная комета твоей жизни, и в этот ничтожный срок ты должен успеть: возрадоваться, возлюбить, простить и передать...
Густой мрак окутывал мою пробуждённую душу – и вдруг! Я увидел, как внезапно засверкали контуры запертой калитки. Складывалось такое впечатление, что я находился в абсолютно тёмном глухом пространстве, за непроницаемой каменной стеной, а там, за калиткой, жил и вторгался сквозь щели иной Мир, иной Свет. Другая сторона Вселенной сверкала за этим контуром, маня и притягивая к себе ожиданием чуда.
Дверь приоткрылась, пропуская ослепительный божественный свет. Он не вредил моему земному зрению, и в проёме я отчётливо и ясно увидел малыша. Он стоял, ухватившись рукою за дверь, и улыбался мне. Улыбался чистой и непорочной детской улыбкой. Он смотрел на меня через великие расстояния и пласты времени. Я понял – это было моё Будущее! Моё Будущее Воплощение! Когда-нибудь, в грядущей дали, свершив свой путь земной и оплатив по счетам за долги свои, я должен буду передать ему драгоценную Чашу своей Души. И случится так, что внук мой прикоснётся к нему и в чистоте своей и благодати замкнёт на нем своим поцелуем связь Прошлого и Будущего.
Даже в неверии своём в Создателя я был возлюблен им и не отвергнут – я нужен Ему. Из самой глубины прошлого моя бесчисленная семья протянула ко мне руки и пролила на меня благодатную Любовь – я нужен Им. Простите меня, заблудшего и неразумного! Пути Господни неисповедимы, но есть один – Светлый, по которому должно мне пройти до конца, по которому должно мне исполнить своё предназначение. Я смотрел на своё Воплощение, и слезы Прозрения и Великой Любви истекали из моих глаз.
Дверь отворилась настежь, и ворвавшийся Мир заиск­рился чудесным Божественным Сиянием! Мы взялись за руки – муж и младенец. Где-то там, внизу, в провалах Вселенной теснились скалистые снежные горы и голубели океаны. В бескрайних зелёных степях Срединной Азии затерялась алая маковая полянка с Хрустальным Источником. А мы неслись все выше и выше, к Алмазной блистающей вершине, скованные одним заветом – донести до Него драгоценную чашу души в чистоте и совершенстве!
Хлопотливое утро ворвалось в моё сознание яркими лучами взошедшего солнца, пением птиц и шумом пробуждающегося города. Я не понимал, как уснул в кресле под виноградником, как оказался участником удивительной ночной встречи, а реалии земной жизни постепенно заполняли все пространство вокруг.
 Я прошёлся по двору, как бы проверяя под собой твердь земную, зашёл на кухню и взглянул на стол. Сковорода с блинами была цела и прикрыта салфеткой, а поминального... не было! Вошёл отец, я вопросительно глянул на него, затем снова на сковороду и лишь вознамерился  рассказать ему об увиденном, но он опередил: «Я знаю. Я все видел. Я не спал».
Значит, и он был тайным свидетелем ночного видения, и он пережил божественное посвящение. И, словно прозрев, я увидел – как же он изменился! Передо мной стоял совершенно седой и немощный старик, и не было уже в нем той уверенной силы, твёрдости в движениях и блеска в глазах, как тогда, много лет назад, когда мы выправляли с ним Хрустальный Источник моего детства. Острая жалость сдавила моё сердце и вызвала запоздалые раскаяния. Что же мне сделать, отец, чтобы облегчить твою старость и одиночество?
Я наблюдал, как он хлопотливо спешит, направляясь со двора, по своим старческим делам и заботам, и уже у самого порога, заслышав знакомый ночной скрип, я обмер! Мне казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть, переступив незримую черту, он навсегда уйдёт из этого пространства, как и мои ночные гости, и я закричал! Закричал осипшим от страха голосом: «Отец! Не уходи!»
Он обернулся в дверях – я увидел его лучистый нежный взгляд, искрящийся удивительной любовью и прощением.
– Мне ещё рано, сын. Моё время не пришло. Целуй внука!

03.05.06



Книга вторая
СУДЕБНЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ


Глава первая
НЕПОЗНАННЫЙ МИР

Где-то далеко в стороне, как будто сквозь ватные тампоны в ушах, я слышал приглушённый голос Наады, безуспешно пытавшейся направить мои усилия на поиск выхода в фазу. Уже который час я мысленно блуждал по поляне, пытаясь зацепиться хоть за какую-нибудь деталь, с помощью которой меня должно было выбросить в астрал. Вот лес, окружающий полянку. Я включил всё своё воображение, представляя плотную стену окружающих деревьев, выделяя в этой массе сосны, ели, берёзки. Всё это мне удавалось мысленно удержать, и я живо срисовывал из запасников своей памяти пятнисто-белые стволы берёзок и развесистые лапы елей, но и только.
Ничего необычного, ничего сверхъестественного, что помогло бы мне вскарабкаться в астрал, я не фиксировал. Хоть бы валун какой или медвежья берлога привиделась мне, что натолкнуло бы на мысль спрыгнуть с камня и прямиком влететь в астрал или через берлогу протиснуть свой призрак туда же. А что говорить про поляну, где кроме травы и сухостоя, не за что зацепиться глазу и мысли. И всё же я пытался связать зримый образ из расплывающихся фрагментов со своей задачей проникновения и совершенно неожиданно попал на весеннюю степную поляну.
Это было очевидно, потому что вокруг стелился ковер, сплошь усыпанный алыми маковыми головками. Кое-где сквозь ковровое покрытие виднелись круглые головы белых вылизанных булыжников и холодные синие капельки колокольчиков. Для степняка нет отраднее картины бескрайних просторов и открытой линии горизонта. Даже в грёзах и размышлениях эти незабываемые, впитанные в кровь родные степные просторы преобладают в воображении и всплывают яркими неповторимыми образами. Я почувствовал движение лёгкого прохладного ветерка и теплого весеннего ласкового солнышка. Степные одуряющие ароматы наполнили мои лёгкие...
– Стоп! Стоп! Стоп! – разрушил мои иллюзии решительный голос Наады.
– Отдыхай! Воображение у тебя, слава богу, развито, но кроме раскрашивания картинок надо же и мозгами шевелить: создавать и проигрывать мысленно сценарии и действия, через динамику которых ты и улетишь. Полянка – это только привязка к местности: безлюдная и спокойная, дающая простор творческому сценарному воображению. При умении и развитых способностях ты вылетишь в астрал с многолюдного стадиона или во время рок-концерта, но сейчас нужна тишина, одиночество и спокойствие. Поляна тебе подходит, а если тебе суждено, то тебя призовут с поляны ли, с озера ли, а может, прямо из кровати. Важно найти тебе «нечто», что и определит твой выход. Не надо напрягать себя одержимостью, это лишь отпугнёт твою цель. Поставь задачу и спокойно отправляйся на поиск в свободное плавание, и оно обязательно придёт, совершенно естественно и даже неожиданно. Отдыхай, успокаивайся, и начнём, как говорят, от печки.
Полчаса мне потребовалось для восстановления работоспособности, я даже вздремнул немного, и наши занятия продолжились. Теперь я уже более осмысленно бродил по лесной поляне, когда вдруг увидел воображением одинокий ствол высохшей берёзки. Вокруг этого ствола стелился выкошенный пятак низины. При определённом ракурсе это напоминало зелёный циферблат часов и стрелку природного хронометра. Стоило немного перейти в сторону, как стрелка часов смещалась и показывала различное воображаемое время на циферблате.
– Вот оно... нечто! Нашёл! – я даже вскрикнул от внезапно родившейся мысли и тут же поделился с Наадой.
– Хорошая идея... ничего не скажешь. Давай отрабатывай, пробуй!
Я выбрал нужный мне ракурс и стал мысленно неторопливо смещаться по кругу воображаемого циферблата.
Семь часов утра. Я любитель понежиться в постели и раньше восьми часов не поднимаюсь. Ну что может произойти между семью и девятью часами? Я представил себе весь утренний моцион от подъёма до завтрака и ничего существенного и необычного в этом не обнаружил.
Девять часов. Время, когда тысячи людей приступают к своим служебным и коммерческим делам: раскладывают бумаги на столах, включают персональные и корпоративные компьютеры, раскладывают товары на прилавках, заводят и прогревают двигатели, раскручивают механизмы, переругиваются и бранятся, здороваются и смеются, делятся новостями и обсуждают сплетни. А что мне в этом потоке деловой суеты, офицеру в отставке, выживающему на государственной пенсии и случайных заработках. Я отмерил своё время от девяти до тринадцати часов и с раздражением отмёл всё в сторону: ничего интересного, никакой зацепки, что могло бы всколыхнуть загадочное «нечто».
Тринадцать часов. Святое дело. Даже на астральном уровне обеденный перерыв не возбраняется, и этот промежуток времени проскочил в моём воображении, не оставив никаких ассоциаций.
Я побрёл дальше по кругу циферблата от обеденного перерыва почти до двадцати двух часов ночи, топтался, возвращался, снова отмеривал круги, но так ничего существенного не обнаружил, ничего не прочувствовал, и ничто не воззрело во мне внезапной мыслью или озарением, тем более выходом в астрал. Напрасно я кружил вокруг воображаемого пятака-циферблата – ничего не помогало.
– Похоже, я в тупике! У меня ничего не получается! – взмолился в отчаянии.
– Ты до которого часа дошёл? – услышал я приглушённый голос Наады.
– До двадцати двух. А похоже, я дошёл до абсурда...
– Иди дальше... до полуночи!
Я решил несколько изменить тактику и приблизился мысленно к берёзовой стрелке воображаемых часов, ухватил её рукой, примерился и медленно закружил к полуночи. Что интересного в этом промежутке времени, когда основная масса народонаселения, в том числе и сам я, готовится ко сну, спланировав день грядущий. Немного не доходя до воображаемой полуночи, я внезапно почувствовал лёгкое головокружение, затем дыхание моё перехватило, как случается, когда ты неожиданно проваливаешься в пустоту. Непонятный страх парализовал все органы, сердце дрогнуло, я покачнулся, ствол надломился, и вместе с ним я рухнул в болотную жижу прямо напротив воображаемой полуночной цифры! Я словно раздвоился и явственно увидел себя со стороны барахтающимся в болотной грязи, ухватившимся за обломанный берёзовый ствол.
– Что случилось? Где ты?
– Я провалился в болото! – ощущение было настолько реальным и чувственным, что, в испуге вскочив с лежанки, я с омерзением уставился на свои грязные мокрые руки. Всё было в порядке. Одежда и руки абсолютно чисты и сухи, ноги не промочены, но что же произошло? За перегородкой смеялась Наада.
– Вот так всегда бывает. Не верят, не верят, а потом: «Да как же так! Разве такое возможно?!» Охают и ахают. Кстати, ты до какого времени дошёл?
– Насколько я припоминаю, оставалось примерно десять минут до полуночи.
– А что в это время у тебя происходит?
– Обычно я уже в постели. Почитаю немного перед сном, помолюсь и спать.
– Сколько раз повторяю, что с Господом надо общаться стоя или сидя, но не лёжа... не больной или беспомощный. Это всё от упрямства человеческого и лени. Теперь слушай. В астрал ты не вылетел, но краем тебя зацепило. Всё это не случайно, и, вообще, в этом мире ничего не бывает случайного. Время, которое ты зафиксировал и на котором провалился в болото, говорит о многом. Понимай его, как хочешь, но это некоторый знак. Может, это и есть то самое «нечто», а может, это лишь порог перехода в фазу. Я затрудняюсь... не всезнающая, но понаблюдай за собой, за своим жизненным укладом: мыслями, поступками, эмоциями, отношениями с людьми, близкими. Решение должно прийти непременно, если ты этого желаешь и над этим трудишься. Помни одно: мир, в который ты стремишься проникнуть осознанно, доступен далеко не каждому. Это богоугодное дело. Слышишь иногда от некоторых: «Да я там бывал! Да это не проблема!» – врут всё! Это очень большая проблема, не каждому дано такое посвящение. Это огромная сила и опасная. Чистота души, помыслов, намерений – вот пропуск туда. Всё, пока... люди ждут!
Мне ничего не оставалось, как подняться с лежанки, незаметно оставить деньги на столике Наады и попрощаться с ней. В прихожей сидело несколько женщин, одна из них с ребёнком.
Как странно порою складывается судьба. Если бы кто-нибудь пятнадцать или двадцать лет тому назад сказал мне о том, что я, партийный служащий, строитель социализма с человеческим лицом, ярый материалист, совершенно осознанно и серьёзно буду обращаться к услугам ясновидящих и целителей, я бы, как говорят, плюнул тому в глаза. Жизнь распорядилась иначе. Явились другие реалии, канули в Лету времена «союзные», грянули времена «рекламные». И всё перевернулось в этом мире. То, что ещё вчера было запретным и наказуемым, стало обыденным и привычным. При всей неразберихе, потере нравственности и духовности, засилье приземлённых ценностей вокруг люди постепенно начинают понимать, что устройство мира и Вселенной не ограничивается проявленными физическими рамками. Есть что-то иное, несоизмеримо важное в сравнении с обыденной материальной суетой жизни.

Несколько месяцев прошло без особых явлений, хоть чем-то заслуживающих внимания. Серая обыденность, пустые хлопоты и ожидания, извечные гонки за куском хлеба, нервотрёпка и, в общем, скучные непримечательные будни. Все мои наблюдения и внутренний контроль над своими чувствами и эмоциями особого результата не давали. С такими мыслями я жил, вершил свои нехитрые дела, перезванивался с Наадой и работал, усиленно работал над собой. Мне необходимо, крайне необходимо было проникнуть в мир астрала. Именно там я должен найти ответы на многие мучавшие меня вопросы.
Тема, пришедшая ко мне, давно сверлила мой мозг, требовала новой, необычной информации, её разработки. Но какой же это тяжкий труд – работа над собой! Это значит обуздать свои плотские прихоти и привычки. Это значит овладеть своими мыслями, эмоциями, языком. Это значит сберечь чистоту души своей и помыслов – и всё это не в одиночестве и взаперти, как монаху-отшельнику, а в густой среде тебе подобных, в обществе, больном тяжкими недугами. Принимая всё это, понимаешь, что по заслугам нашим дан нам в награду этот мир, и если желаешь изменить его – изменись сам. А как это сделать, когда тебя всякий раз сбрасывает в накатанную, привычную колею? Какие же надо иметь силы и желания, терпение и веру – то, чего нам так не хватает!
Занятия мои практиками выхода в астрал, тем не менее, давали кое-какие результаты. Я постепенно осваивал подготовительные шаги: технику дыхания, накопления и сохранения энергии, мышечное расслабление организма. Всё это надо было впихнуть в привычный распорядок дня и уклад своей жизни. Трудно, но цель, которую я поставил перед собой, оправдывала эти усилия и душевные затраты. Давал надежду тот неожиданный провал в болото. Он не выходил у меня из головы настолько был ярок и впечатляющ. Нет, он существовал, этот загадочный мир более высоких и тонких материй. Мир пугающий и зовущий. Мир широчайших возможностей проникновения в поток высшей информации и истины.
Случай свёл меня со старой знакомой, которая уже однажды воспользовалась услугами Наады и с восторгом поделилась со мною некоторой практикой выхода в астральный пласт. Для неё он не составлял вожделенной необходимости, а так – разнообразие впечатлений. Ну как же мне была необходима такая возможность! Из короткой, но содержательной беседы я понял главный момент, который отличал нас совершенно противоположными свойствами характера. Она была чрезвычайно впечатлительна и доверчива, что было несвойственно мне по моему прошлому роду профессиональных занятий. По этой причине Наада могла свободно манипулировать её сознанием и водить её по всем кругам астрала, но на мне эти попытки обрывались. Некий неусыпный страж поселился во мне, лозунгом которого было: не доверять, не расслабляться!
Как же обидно было расписываться в своём бессилии перед возможностью проникновения в иной мир. Я попытался было сотрудничать со своей впечатлительной знакомой в получении некоторой информации, но получил лишь невразумительные рассказы о невразумительных явлениях. Нет, только своими глазами, только своим рассудком я должен осознать и увидеть.
Глава вторая
ПРЫЖОК В АСТРАЛ

Тот день, как и все иные, был ничем не примечателен. Незаметно пролетел вечер. Немного поразмыслив о дне прошедшем и дне грядущем,  я улёгся в постель, упорядочил свои мысли, расслабился и постепенно вошёл в уже знакомое состояние,  когда едва-едва чувствуешь своё  словно одеревеневшее тело.  В такой момент накатывает ощущение, что ты упрятан где-то в глубине непроницаемого монолита. Нарастающий шум в ушах давит на перепонки, достигает апогея  и, словно пар в кипящем котле, ищет хоть какую-нибудь щель для выброса стремительной струи.  Сознание затуманивается, проваливается и растворяется в какой-то шипящей, клубящейся массе.
 Вот он, этот порог, которого я часто достигал в своих практиках. Какая-то доля мгновенья отделяет  в этот миг от прыжка.  Полушаг!  Полубросок!   Полумиг... и выброс в фазу! Но какая-то мельчайшая доля сознания, как неусыпный страж, продолжает бодрствовать, контролировать и оберегать всю твою сущность. Как же поразительно устроен тончайший механизм человеческой материи. Всё отключено, всё в состоянии абсолютного покоя и неподвижности. Все жизненные процессы в глубоком анабиозе, но именно эта клеточка твоего сознания как ангел-хранитель, не покидает тебя. Малейшая опасность – импульс... толчок, и всё тело  вновь наполняется жизнью и движением, сознание вливается в полный поток, и организм бодр и готов к действию.
 Сон – это совершенно иное. Это бессознательное погружение в объятья Морфея и отдых тела и мозга. Мне же необходимо было сознательное, осмысленное вхождение в царство астральной материи.  Как уговорить эту клеточку, как усыпить её бдительность? На этом пороге я часто завершал свои путешествия, очнувшись от постороннего шума или сотрясения, и в отчаянии от очередной неудавшейся попытки просто засыпал крепким, здоровым сном.
 Позже, после пробуждения, анализировал свои ощущения. Сомнений не было, была уверенность, полная и абсолютная. Я живо восстанавливал в памяти тот изумительный по яркости и восприятию фрагмент провала в болото и пытался зацепиться за ниточку всей последовательности прошедшего события и состояния души того момента, чтобы найти ключик к заветному ларцу, но всё было тщетно. Загадочное «нечто» ускользало от меня, не поддаваясь логическому постижению. Здесь было что-то иное, недоступное моему земному воображению и сознанию.
В какой-то  попытке я был близок ухватить это «нечто». Я совершенно осознанно видел, как   сгусток светлой полупрозрачной массы стал отделяться от моего тела, взлетая к потолку, я даже услышал к своему великому удивлению лёгкое похрапывание где-то внизу под собой, и понял, что это есть моя плоть, но руки завязли в упругой белой массе, напоминающей густое тягучее тесто. Я влип, как таракан в размазанную липучку, и стал с усилием высвобождаться:  освободил одну, по пальцам стал выдирать из липучего месива вторую руку и проснулся.  Впрочем, это нельзя было назвать пробуждением, скорее всего, очнулся или вышел из забытья. А может быть, это был сон, краткий, но сон.  Сделан был главный вывод из этого случая: я в полном сознании совершил все действия, привидевшиеся   мне. После пробуждения до мельчайших деталей вспоминал и анализировал каждый шаг, каждый миг своего видения.
Какое великое дело – Интернет. В моём случае это явилось отличным способом познания тонких материальных явлений из многочисленных источников различных авторов, специалистов и просто людей продвинутых. Так я столкнулся с известным писателем Карлосом Кастанедой. Тщательно изучив его опыт, я сделал вывод, что во многом он несовместим с моим мировоззрением, особенно в части, касающейся употребления допингов и наркотических средств. По этой причине я отверг сомнительный способ проникновения, хотя первоначальная система взглядов писателя, изложенная в его книге «Искусство сновидения», меня увлекла, но стоило явиться побочным  средствам, как это сразу же меня оттолкнуло. Но, как говорила Наада, ничего случайного в этом мире не происходит.
Карлос дал мне понять, что сон – это  тот дар человечеству, через который он получает связь с высшим миром. Видение ли, сон ли – это тот канал познания истин, на котором основаны все религиозные течения нашей планеты. Все пророчества и предсказания явились в нашу среду этим великолепным способом получения информации из прошлого и будущего.
Развеян был мой миф о некоем особом таинстве проникновения в иные измерения Вселенной. На таком уровне развития моей духовной составляющей такое было невозможно. Переселяться из одного слоя в другой, меняя при этом свою материальную суть, позволительно лишь существам из высшего плана божественного мироздания. Мы к этому лишь только стремимся и когда-нибудь к этому придём, непременно придём, я в это уверовал с некоторых пор.
За совершенство и искусство сновидения я принялся с утроенной силой. На это ушло немалое время. Я постепенно ставил себе задачи осмысления вхождения в мир снов, усложнял их, совершенствовал, практиковал, пробовал, ошибался, но шёл. Сон – осмысленный, со всеми составляющими, такими как осознание пребывания, в ином мироощущении,  восприятие мелких деталей, сопутствующих этому миру, цвета, формы, осязания, вкуса, запаха – вот какие теперь задачи я ставил перед собой, вот над чем работал.
Целый пласт призрачной жизни следовал параллельно моей реальной жизни во плоти. Я должен был ощущать во сне всё то, что сопутствовало мне в моей повседневной жизни. Я как будто бы раздвоился, и, уверяю  тебя, мой дорогой читатель, это шло только на пользу. Невозможно контролировать все процессы сна, но всякий раз я ставил себе задачи не только осознания и восприятия, но и отработку своих кармических узлов. Поверьте, что по ту сторону реальной жизни приходилось  вершить  отвратительные  деяния. Я понимал, что мне предоставлялись во всей красе мои прошлые прегрешения из ушедшей череды земных воплощений. Это была та самая цепь кармических проблем  моей души, за которые я просил покаяния и прощения у Всевышнего и всего человечества, но отрабатывал я всю скверну свою сразу в двух направлениях – и в реалии, и в тонком мироощущении. Только лишь с некоторых пор я стал понимать, что ускорил вдвое отработку своих кармических узлов – невероятно, но это так.
Но ближе к делу. Я ставлю себе задачу и в течение нескольких месяцев отрабатываю реальность осознания – самый сложный, невероятно сложный процесс. Это значит перенести своё сознание в сон – раздвоиться и реально понимать это, как то, что ты живёшь и существуешь в иной проекции и в любой момент можешь беспрепятственно возвратиться обратно.
Я помню первый опыт, внезапно мне открывшийся. Вдруг я оказался около входной двери своего дома. Дверь была приоткрыта, всё было необычайно светло вокруг, так случается, когда готовится всё к фотографической съёмке и со всех сторон сияют осветительные лампы. Я осознал реально, что нахожусь во сне, потрогал ручку незапертой двери, но вдруг меня охватил некоторый страх: а что за дверью, почему она открыта? Может, там опасность и люди непрошеные – воры! Я проснулся, но ощущение реальности уловил. Страх спугнул меня.
В другой раз я взлетал медленно вдоль высокой скалы и в этот миг полёта вдруг понял, что лечу во сне – всё так реально. Волнением наполнило меня всего от осознания того, что это не просто сон-кино, а пребывание в ином измерении.  Ощупываю камни, вижу трещинки, растительность, насекомых, но чувствую, как одежда мне мешает. На мне длиннополый плащ, сковывающий движения, я стал в полёте его расстёгивать, чтобы избавиться от бремени. Все пуговицы расстегнул, но у шеи застрял – никак не расстегнуть. Я резко дёрнул борт плаща, чтобы избавиться от застёжки, – и проснулся! В этом сне, кроме реальности полёта, я видел и запомнил мелкие детали.
Нет надобности все истории перечислять и свои отработки. Таким способом заданий я постепенно достигал реальности существования в мире снов. Осязание – довольно просто. Из проходящего состава пассажирского поезда кто-то плеснул чем-то в мою сторону. Я с омерзением ощутил на голове отвратительную слизь. Тот случай, когда я провалился в болото, – тогда я всем телом ощутил болотную жижу и грязь на теле. В другом сне в моих руках прорвало трубу, и я совершенно явственно ощутил отвратительный  запах газа. Я уже не говорю о тех великолепных ароматах тонкого мира, с которым мне пришлось повстречаться  не в одном сне.
Цвет, форма, запах, осязание – всё постепенно приходило и запоминалось, но вкус!  Это была проблема из проблем. Сколько я ни поручал своему эго заострить на этом моменте особенное внимание – бесполезно!  Надо полагать, что мир снов приближён к астральной полосе – её составная часть, а там о пище нет понятия, даже жажда не принимается. Наверняка, мой дорогой читатель,  тебе приходилось испытывать чувство голода и жажды во сне, но их не утолить – проснёшься голодным или жаждущим.
Годы ушли на перечисленные труды. Вся сложность моего бытия заключалась в том, что, помимо духовных трудов, я жил обычной суетной жизнью простого грешного человека: вершил свои нехитрые дела земные, трудился, общался, любил, проявлял заботу. Надо было и в этом привычном для нас  мире менять себя, жить по-иному, думать по-иному, по закону Любви и Милосердия.
 
И в этот раз всё вершилось по отработанному сценарию. Я достиг той самой точки бодрствования и остановился на пороге. Полудремлющее сознание балансировало где-то на грани провала, когда я всем своим сущес­твом воспринял из  непроницаемой глубины пространства мерный шум. Он нарастал и нарастал, раздуваясь в моём восприятии как колоссальный мыльный пузырь. Он, словно вихрем, ворвался наконец в пустую  оболочку моего тела, во сто крат резонируя внутри, грохотом, скрежетом и лязганьем металла. Эшелон... поезд – успел я отметить своим сознанием и провалился в этот громыхающий дробный поток. Я словно попал под этот поезд: всё грохотало, искрило, рвало в клочья и сотрясало мою плоть нервной вибрацией.
В какой-то момент какофония безумного потока стала удаляться, затихать, и я увидел  себя со стороны, сидящего на постели с закрытыми глазами в слабо освещённой таинственным светом комнате.  Необычное ощущение,  неповторимый, неземной запах  взволновал  воображение.  Предчувствие чего-то мистического, необычного охватило всю  задрожавшую в суеверном ожидании суть. Что-то должно произойти! Что-то неотвратимое настигало меня!
Прозрачная, искрящаяся, воздушная зыбь спальни, пронизанная лунным сиянием, пришла в движение, закружилась в вихревом водовороте, раскручиваясь, словно ураганный смерч, подрагивая крутящейся воронкой. Я осознанно почувствовал и увидел, как жерло раскрученного вихря настигло меня. Хлопок, словно звук вынутой пробки из  бутылки шампанского вина, и меня вовлекло в этот стремительный водоворот вслед за уходящим эшелоном.
Я настигал уходящие огни. Вот последний вагон, освещённый тусклым светом качающегося  фонаря. Странные конструкции вагонов меня не удивили и я, догнав последний из них, вихрем пронёсся в голову эшелона. Впереди полыхал огнями и скрежетал древней конструкции паровоз. Я явно увидел, как струя пара ворвалась в цилиндрическое приспособление, и мощный потрясающий гудок всколыхнул мои перепонки.
Вырвавшись вперёд, я был потрясён необычностью впечатления. Огнедышащее чудовище, разрезая лучом прожектора кромешную тьму, выбрасывая облака пара, неслось на меня, поблескивая в отсветах огней ярко-красной звездой на выпуклой лобовой стенке паровозного котла. Где-то когда-то я уже видел подобную потрясающую картину  ночи. Она являлась ко мне в раннем глубоком детстве, в утробе жестокого Карлага и прочно завязла в подсознании на всю оставшуюся жизнь и вот сейчас выплыла в форме необычного сказочного действия.
Я взметнулся в небо и с высоты птичьего полёта наблюдал ползущее, отсвечивающее огнями чудовище. Меня не удивляли необычность полёта, странность исторической конструкции эшелона, небо, искрящееся  желтовато-золотистыми тонами. Всё было естественно и в порядке вещей. Я был частью этого удивительного фантастического мира, в который наконец проник столь необычным способом.
Я вновь завис над паровозом, всем существом своим поглощая удушливую гарь клубящегося дыма, и в этот момент увидел впереди выхваченную лучом прожектора тёмную пасть туннеля. Импульс страха... ужас предстоящего столкновения взметнул меня вверх, в полуметре от провала я краем глаза увидел, как эшелон поглотила чёрная дыра. Я вознёсся ещё выше, и в глаза мне бросилось что-то, напоминающее горный заснеженный пик, но это была не снежная вершина, а скорее некое колоссальное архитектурное сооружение, уходящее в небо и искрящееся в золотистом ночном мареве. Именно в этот момент, когда мысль моя напряглась в поиске ответа на внезапно открывшуюся картину золоченых чертогов, я увидел себя сидящим на кровати в своей спальне.  Какой-то искрящийся шар, напоминающий шаровую молнию, с лёгким шипением проявился в комнатном полумраке и, оставляя за собой серебристый шлейф, ударил меня в область сердца. Сильный сердечный толчок!.. Я увидел открывшимся зрением  фиолетовый прямоугольник ночного окна.
Двадцать три часа пятьдесят пять минут показывали комнатные часы. Вдалеке ещё улавливался шум уходящего эшелона. Стоп! Ведь именно без десяти минут до полуночи ежесуточно за моими окнами грохотал такой привычный за много лет сто пятьдесят шестой пассажирский скорый, прозванный железнодорожниками «золотым эшелоном» за своё прямое, безостановочное назначение. Вот каким причудливым образом увязались два события: мой провал в болото и  сто пятьдесят шестой пассажирский, связанные единым временем, отмеченным на болотном циферблате. Значит, именно в этот момент мне предназначено посещать иной, фантастический мир иных материй.
Я погрузился в воспоминания недавних событий, поражаясь реальности и яркости восприятия. Нет, это была фантастическая реальность. Это было осознанное проникновение. Моё  высшее «Я» вырвалось из привычной физической закованной обители и, наделённое ясным сознанием, проникло в потусторонний загадочный мир. Что-то меня напугало, там ли в причудливом мире или здесь, в моём проявленном теле и окружении. В любом случае, это уже был опыт, первый значимый опыт проникновения.
Великолепная, осознанная стихия открылась моему восприятию. Стихия, в которой я должен был найти ответы на мучавшие меня вопросы,  в которой я должен  выполнить некое предназначение.

Глава третья
ТАМ, ГДЕ ЖИВУТ АНГЕЛЫ

Сто пятьдесят шестой стал моим проводником. Со спокойной уверенностью я погружался и достигал пограничного состояния, а, дождавшись нарастающего грохота эшелона, растворялся в нём и вылетал за зовущим гудком в золотистую даль. Для меня уже забавно стало сопровождать эшелон из прошлого: взлетать над его вагонами, мчаться впереди грохочущего паровика. Иногда менялись вагоны, и тогда вместо привычных появлялись совсем древние и забытые пассажирские, как из давнишних старинных фильмов. Я на лету заглядывал в светящиеся зашторенные окна, но так и не мог разглядеть, что же творилось там, в глубине состава. Эшелон словно вымер: на площадках вагонов мерно покачивались тусклые фонари, дымились трубы теплушек. Где-то в глубине внутреннего вагонного мира хлопали двери, скрежетали металлические пластины переходов в тамбурах, иногда слышалась музыка. Никакого присутствия живого образа – невидимый призрачный мир!
Я поднимался в головокружительную высоту, отчего эшелон казался мне движущимся светлячком. В астральной проекции поднималась линия дорожного полотна, словно навесной мост перекинут был на всём протяжении движения. Где-то глубоко внизу светились окна призрачных жилищ и непонятных сооружений, примыкающих к полотну дороги. Там жил иной мир, там творилась иная история.
Мы проносились до тёмного провала туннеля, и я, как обычно, возносился ввысь. Какой-то суеверный страх подспудно жил в моём сердце и не допускал меня в этот тёмный провал, в котором всякий раз исчезал призрачный загадочный эшелон. Случались твёрдые внутренние намерения проникнуть в зовущее подземелье, но всякий раз в непосредственной близости от него срабатывал внутренний импульс, и за мгновенье до погружения меня выбрасывало вверх как катапультируемого пилота.
Там, наверху, ожидало чудо! Удивительной красоты храм возлежал на склонах гор. Словно заснеженные пики вершин уходили в облака его величественные купола и башни. Высокие неприступные стены со сторожевыми бойницами окружали со всех сторон это колоссальное сооружение. При всём своём громадье создавалась иллюзия абсолютной его лёгкости и невесомости. Он, словно невиданной красоты мираж, висел и медленно плыл в зыбком искрящемся воздухе, пронизанном светом ночных светил, сверкая и переливаясь всеми гранями своих архитектурных деталей и линий. Эта величественная картина поражала воображение: в земных проявленных условиях подобное было невозможным, здесь же, в иных астральных реалиях и проекциях, он существовал и жил своей особой формой проявления.
Как будто незримый, но властный повелитель этого архитектурного сооружения представлял его мне в различных проекциях астрального плана. Вот он сгрудился у моих ног со своими плоскими крышами и башенками. Вокруг него с горных вершин срываются водяные потоки и, огибая его каменные стены, срываются куда-то в неизведанную пропасть земную. Тогда я боюсь сделать лишнее движение, чтобы не нарушить его сооружений, так малы они и ничтожны в сравнении с моим величественным колоссальным ростом. Рядом со стенами храма, едва не смываемыми потоками вод, разместились крохотные долинки, и на них чудятся светящиеся огни окон жилых домов, за которыми теплится какая-то сказочная жизнь невероятных существ.
Мгновение – и всё разительно меняется. Теперь я слышу, вижу и ощущаю ревущие потоки горных стремнин. Они срываются откуда-то с невероятно высоких снежных вершин и с грохотом и рёвом исчезают в преисподней планеты. Храм в этой проекции разительно менял свои контуры и своими башнями и куполами уходил в поднебесье, освещённое незнакомыми светилами и звёздами.
Я взлетал на крыши куполов и башен, бродил по крепостным стенам, внутренним дворикам, площадкам, перекидным мостам, узким улочкам, протискивался в щели переулков. Это был целый призрачный город со своими садами, висячими мостами, сетью оросительных каналов и запруд. Одно лишь странное обстоятельство не переставало удивлять меня. Никаких намёков на окна или двери, ворота или подъёмные мосты. Не было также щелей крепостных бойниц и смотровых амбразур сторожевых башен. Они отсутствовали, как лишняя архитектурная деталь, и это придавало всему жуткий мистический оттенок. Словно забыли строители прорубить двери и окна в жилищах и дворцах, а может, заложили их плотно навеки, опасаясь каких-то злобных сил, или наказан был город сей какой-то колдовской тёмной порчею.
 Удивительно... было явное ощущение того, что где-то там, в глубинах захлопнутых жилищ и дворцов, теплилась какая-то непознанная жизнь. Она была недоступна моему земному воображению и восприятию, и это порождало томящее чувство ожидания неизведанного. Я буду посвящён в его тайное назначение, я не сомневался в этом, ибо уже дано было мне перевернуть первую страницу загадочного бытия.

Жизнь моя текла в прежнем размеренном русле, но стала она насыщеннее, ярче и интереснее. Я стал с интересом постигать её глубинные процессы и значение, я стал гораздо внимательнее относиться к своим поступкам и мыслям. Сколь часто я мог ранее осудить ту или иную ситуацию, подкидываемую мне жизнью, либо человека даже не отдавая себе отчёта о происходящем, как всё это было естественно и в порядке вещей. Теперь же я не спешил судить и выносить скорый вердикт, так как не раз наблюдал на собственном опыте, как мой суд, словно рикошетом, тут же возвращался ко мне в виде досадных недоразумений, мелких травм и неприятностей.
Ещё одна сторона внутренней сущности всё чаще стала овладевать мной, – это чистота мыслей. Думай о хорошем, мысли позитивно, старался я убеждать себя всякий раз, когда налетало уныние или внезапно опускались руки, или расстройство обстоятельствами жизни приводило к упадку настроения, и это постепенно приносило свои плоды. Я вспомнил давно прочтённую фразу мыслителя эпохи Возрождения, на которую в тот момент не обратил должного внимания. Как же верна она, случайно прочитанная мною мысль Мишеля де Монтеня: «Человек страдает не столько от того, что происходит, сколько от того, как он оценивает то, что с ним происходит». Сопоставляя эту мысль с течением своей жизни, я всякий раз удивлялся её глубочайшему содержанию, универсальности и мудрости. Следуя этому наставлению, можно изменить жизнь, перевернуть все представления о её ценностях и назначении.
 Почему пришло ко мне это стремление осознать себя, заглянуть в себя и оглянуться внимательнее вокруг? Я всё чаще задавал себе этот вопрос и понимал, что так жить на этой земле, как живём мы, уже нельзя. Грядёт другая эпоха, новые люди и иной мир. Надо уже сейчас готовиться к этому величайшему вселенскому событию, отряхнуться от груза греховной сущности, очистить души свои от жестокосердия и разрубить наконец кармический узел человечества. Какие ёмкие, космического уровня задачи, но как же всё просто и ясно. Если всякий живущий на этой земле человек подумает о хорошем, возрадуется жизни, возлюбит окружающее, какой светлой и божественной энергией заискрится мир. Мир, в который мы когда-нибудь возвратимся снова. Мир, в котором жить нашим детям, внукам и правнукам – а мы их так любим! Так почему же не сделать им такого великого подарка.
 Уже достаточно опытным, с определённым багажом переосмысления жизни, меня посетили такие потрясающие сновидения и яркие неосознанные астральные проекции, что волей или неволей я взялся за перо и издал первую свою книгу – столько накопилось материала божественного плана. Странную реакцию она производила на читателей. Кто-то в искреннем восхищении благодарил и жал руку, кто-то в недоумении крутил пальцем у виска. У кого-то она вызывала слёзы восторга, а у кого-то – негодование и протест. Не было равнодушных, а это значит, что всё же я попал в нужную точку, нащупал нужную тему и выбрал нужное время.

Содружество моё со сто пятьдесят шестым стало безупречным. Когда я посвятил Нааду в свой механизм выхода в фазу, она была чрезвычайно удивлена такому творческому содружеству с обыкновенным пассажирским поездом. Факт, тем не менее, оставался фактом, и я практически всегда и практически бесперебойно входил в нужную дверь. Другое дело, что попадал я всякий раз с завидным постоянством на одно и то же место астрального плана. Как пояснила Наада, я был, вероятно, ещё не совсем готов к приёму более высокого уровня информации.
Из любопытства я проехался по маршруту сто пятьдесят шестого. В примерном расчётном месте предполагаемой точки проникновения ничего существенного не обнаружил. Я понимал, что не встречу в реальной земной проекции на этом пути золочёных поднебесных чертогов таинственного храма и города, а чёрный провал туннеля был досягаем только по нитке пути. Тем не менее меня давно уже влекло исследовать этот отрезок пути, поразмышлять при свете дня и мысленно заглянуть за край невозможного.
 Нитка пути змеилась вдоль неглубокого ущелья и русла водяного потока. Высокие холмы, поросшие свежей весенней травкой и жёлтым ковром ранних стелющихся цветов, лежали на противоположной стороне пути. Я сидел на высокой гранитной скале. Весеннее солнце слепило глаза, прохладным лёгким сквозняком ущелья холодило поверхность неприкрытого тела. Внизу у подножия стелилась блистающая нить пути, укрытая, извилистым коридором металлических опор электрического снабжения. Склоны ущелья и холмов перетянуты проводами и обезображены ажурными высотными опорами – индустриальный вид! Никакой романтики астрального проникновения, всё перепутано проводами и металлом.
 Постепенно удаляясь, вдоль изгибов ущелья, закованная в бронь металла и электричества, дорога убегала за поворот и скрывалась в гряде чёрного горного хребта, над которым нависали светлые пики снежных вершин, покрытых нетающими снегами. Может быть, там, наверху, в иной материальной проекции, недоступной обычному человеческому зрению, и сейчас сияют золоченые вершины поднебесных чертогов, и живут они своей особенной и неповторимой жизнью... как знать!
Что-то взревело за спиной, и я услышал приближающийся грохот эшелона. Всё было так неожиданно, что я почувствовал лёгкое головокружение и едва не улетел в астральную проекцию, но вовремя ухватился за лежащий рядом выступ скалы. Над снежными пиками что-то ярко, призывно блеснуло, как молния, и исчезло, растаяло, как некий знак свыше. Эшелон по извилистой нитке пути двинулся к чёрному хребту, чтобы исчезнуть в недосягаемом чёрном туннеле. Он есть – этот загадочный мир, и он дал о себе знать даже при свете дня.

В очередной раз я толкнул дверь фазы и тем же испытанным способом посредством моего известного спутника оказался на крепостной стене астрального града. Всё было, как и прежде, только выразительнее блистали в ночи башни и купола поднебесного дворца. Здесь, на астральном плане, была ночь, похожая на земную. Виделись незнакомые планеты и созвездия, облака клубились и высвечивались в глубине ночного купола. Выкатившаяся полная блистающая луна, я её узнал, повисла в небе, но смотрелась она не привычным небесным диском, а как полыхающий во всей своей четырёхмерной проекции золотистый шар.
Поистине сказочный мир властвовал вокруг. Оглядывая с крепостной стены уже знакомые очертания блистающей громады, я с удивлением обнаружил мигающий свет в одной из высотных башен храма. Да, зрение меня не обманывало. Что-то похожее на светящееся окно поблескивало там, ближе к ночным облакам. Но не это удивило меня, возможно, давала отблеск какая-либо архитектурная деталь сооружения, повёрнутая в нужном ракурсе к сияющему светилу, что иногда случалось во время обследований. Мигающий свет словно приглашал меня к контакту, к связи. Как будто какой-то таинственный «морзист», сидящий в глубине громады, семафорил мне светом окна и приглашал к собеседованию. Это был разумный призыв, и хотя я абсолютно не смыслил в головоломке известной азбуки Морзе, я понял, что меня призывают какие-то разумные силы. Я осторожно взлетел и в медленном, с перерывами и остановками движении стал приближаться к заоблачной башне. Ожидание неизведанного будоражило моё воображение, захватывало дух и отдавало гулким сердечным ритмом.
 Окном оказалась громадная стена башни. Я опустился на небольшой площадке и здесь, в непосредственной близости, увидел, как пульсировала огненными всполохами каменная кладка стены. Я стоял в раздумье, глядя на безумный танец огней, и не видел перед собой никаких окон и дверей, куда можно было войти по приглашению. А огни призывно мигали, замирали и снова высвечивали какой-то замысловатый ритмический рисунок, словно сердились на непонятливого гостя. Я подошёл к каменной кладке и протянул руку, намереваясь похлопать её по поверхности. Каково же было моё удивление и потрясение, когда вдруг... я не обнаружил своей ладони. Она провалилась в глубину каменной стены! Я резко выдернул руку, словно ожёгшись о раскалённую печь... всё было на месте. Огни вновь закружили свой сердитый танец, и я осторожно протолкнул руку по локоть в податливую субстанцию, а затем, глубоко вздохнув, вошёл в каменную стену башни.
Лёгким прохладным ветерком пронеслось по всей поверхности тела. На миг что-то заслонило взгляд, и тут же я оказался внутри башни, протиснув таким невероятным образом своё тело во внутренние её покои. Длинный ярко освещённый сводчатый коридор предстал моему зрению. А вот и таинственный «морзист»! Слева, если можно было так выразиться, от входа стояла фигура невысокого человека, облачённого в белые одеяния.
– Приветствую тебя! – произнесла фигура, и я, ответив на приветствие, удивился способу нашего общения.
 Мы обменивались мыслями, совершенно не напрягая речевого аппарата. Но, тем не менее, я отметил про себя приятный успокаивающий баритон собеседника, как будто мыслеформы, которыми мы обменивались, были настроены на определённую речевую тональность.
– Кто ты? – я вопросительно уставился на собеседника, всё ещё не придя в себя от пережитых волнений.
– Я твоя вечная тень... твой поводырь... твой соглядатай! Я твой ангел-хранитель!
Я вздрогнул от изумления и стал пристально разглядывать противостоящего. Каким-то внутренним сиянием светлой энергии наполнилось всё пространство вокруг нас. Оно заблистало всполохами призывного, бушующего огня. И этот источник божественного сияния стоял против меня и улыбался. В глазах его искрились нежность и заботливое участие, так может смотреть только матерь на своё возлюбленное дитя.
– Так это он?.. Неужели?.. Так вот он, какой... мой Ангел... Хранитель! Это он сопровождает меня от первого младенческого крика моего и вздоха на этой земле до теперешней минуты. Это он знает и ведает моим позором и славой. Это он делит со мной горе и радость, упадок и взлёт. Это он, бродящий со мной по всем закоулкам души моей и мыслей, посвящённый во всё моё тайное и воздающий мне за всё явное. Ангел, хранящий меня от несчастий, злого рока, неправедного суда и тёмных сил!..
– Да, это я! Можешь называть меня Иероним! Всё в твоей жизни через меня!
– Иероним!.. Иероним!.. – я повторял это имя и чувствовал себя ребёнком, нежданно нашедшим своих потерянных родителей. Взрыв восторга, счастья, непомерную радость и спокойствие.
«Иероним! Иероним! – внезапный испуг и смущение смешались во мне. – Он знает всё низменное и порочное, все грехи мои, подлости и предательства!..»
«Не дано чёрного без белого, как не бывает и белого без чёрного! – прочёл я его мысли. – Будь спокоен. Нет водного потока без ила и примесей, а очистится и успокоится – даст светлую и прозрачную струю!»
Я впитывал в себя всякую мысль Иеронима и наполнялся спокойной уверенностью.
– Зачем я здесь? Какое назначение привело меня сюда?
– Тебе дано перевернуть первую страницу – перевернёшь и вторую. К твоей свободной человеческой воле и выбору, к твоей человеческой совести обращаются – и будет так во множестве.
Я не понимал всей глубины речений своего Ангела, но это меня нимало не смущало. Не каждому дано при жизни своей видеть своего Хранящего, значит, я здесь нужен, и я не один... со мной Иероним! Мы не торопясь двинулись в глубину ярко освещённого прохода. Странное это было движение: мы плыли в этом ярко освещённом пространстве и покрывали такие расстояния за один миг, которые в земных условиях вызывали бы ужас и удивление. На пути нам встречалось множество существ, по одному и группами, одетых по подобию моего спутника. Все куда-то спешили, все были заняты, все вершили какие-то непостижимые для меня заботы и дела. Многие с неподдельным интересом окидывали меня взглядом и оборачивались, я понял, что моя чужеродность вызывала такое повышенное внимание. Я чужд был в этой светлой общине высших существ, но я был не один... со мной Иероним! Это всякий раз меня успокаивало. Я как младенец, не спускающий взгляда с кормилицы своей, следовал за ним и внимал каждому его слову.
Путешествие наше по залам Храма завершилось у помещения так же ярко освещенного, как и всё вокруг, но размерами своими намного меньше. По земным меркам я бы назвал его большим приёмным кабинетом. В комнате находилось десятка два обитателей в таких же одеяниях, как Иероним, но, судя по всему, это были представители более высокого плана. Это угадывалось и в отношениях между высшими сущностями, а ещё более это ощущалось внутренним настроем. Я как будто вспыхнул внутри, и потоки более тонкой энергии сконцентрировались в области сердца.
– Мы прибыли! – сообщил Иероним, не отходя от меня ни на шаг.
– Мы как единое целое... неотделимое, – успел я отметить про себя и услышал:
– Вы и есть единое целое, пока дух от Сущего приемлет плоть.
«Здесь надо молчать, – подумал я. – Здесь, как и там, у нас, «язык мой – враг мой!» Внимай и впитывай!»
Окружающие меня Иерархи о чём-то сообщались, но мне с моим уровнем уже не дано было знать содержания их беседы. Они посматривали на меня, и я ощущал себя, как под микроскопом и рентгеновским аппаратом одновременно. Они просвечивали меня и выворачивали наизнанку. Затем они закивали головами, словно соглашаясь на некий вердикт, и наконец выдали:
– Приступайте! Но дайте ему прийти в себя.

Я краем глаза увидел фиолетовый прямоугольник ночного окна и яркий диск полной луны. Призрачным волнующим светом кипело всё вокруг. Я всё ещё жил в том чудесном сказочном мире и переживал непередаваемое состояние души.
– Иероним! Иероним! – слёзы потекли по моим щ­екам.
Я знал, что он рядом со мной, я чувствовал его незримое присутствие, и словно в подтверждение моих мыслей лёгкая прозрачная ткань занавешенного окна поднялась в воздух, как от дуновения ветра, и заколыхалась в лунном сиянии.
– Это он... Иероним! Ты здесь... рядом? – я улыбнулся в темноту комнаты.
Взглянув на часы, я удивился: и пятнадцати минут не прошло, как сто пятьдесят шестой подкатил меня к пасти подземелья, а мне почудилась вечность. Как спрессовано время в нашем проявленном пространстве. Казалось, прожита целая жизнь там, на тонком уровне, а не прошло и четверти часа. Я поднялся и принялся набрасывать в тетрадь свежие впечатления от путешествия.
Глава четвертая
НЕОЖИДАННОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

Встреча с Иеронимом и высшими сущностями ещё более изменила мою жизнь. Я понимал, что я не есть лишь кусок упрямой материи в этом проявленном физическом мире, живущей по непонятным законам и правилам, а моя высшая истинная суть гораздо тоньше и организованнее, наполнена божественным смыслом и содержанием. Как научиться смотреть на жизнь иными глазами и видеть то, что спрятано за кадром бытия?
Ничего в этой жизни не бывает случайного. Я глубинным своим подсознанием, интуитивно предчувствовал, что готовится в моей судьбе нечто, что перевернёт и полностью изменит мою жизнь. Но что?.. Пока мне недоступно было понимание предстоящих событий будущего. Но уже сейчас я был не тем, кем был ещё вчера. При встречах с людьми я с интересом наблюдал и ловил себя на мысли, что вижу не только проявленную оболочку собеседника, но и суть высшего значения. Да, за каждым из нас скрывается более тонкая и высшая организация, неуловимая обычному взгляду, и если бы мы могли заглянуть глубже и внимательнее и увидеть в собеседнике его высшее Я, мы бы меньше лукавили и кривили душой и были искреннее и добропорядочнее.
Вот картинки из жизни, окружающей нас, которые мы столь часто наблюдаем, не придавая этому никакого значения. Беседуют двое, энергично жестикулируют, клянутся в порядочности и честности намерений, поглядывая в глаза друг другу честнейшими и преданнейшими глазами. А выше, над ними, две светлые тени их высших сущностей пожимают плечами, сокрушаются и разводят руками, как бы говоря при этом: «Ну что поделаешь с этими упрямыми и несговорчивыми человечками! Не ведают, что за всякое слово лжи понесут они наказание, не дойдя до ближайшего угла!»
Понаблюдайте вокруг, откройте свой третий глаз, и вы увидите многое. Вы увидите согбенную фигуру Ангела над телом, валяющимся в сточной канаве. Вам предстанет картина удручённого Хранящего, бредущего за своим прожигой-пропойцей. А вот картина более высокого порядка, здесь уж высшая сущность совсем отвернулась спиной и заткнула уши, чтобы не слышать лживые речи и обещания политика с высокой трибуны. Работа третьего глаза – дар смотрящему и видящему. Однако прав тот видящий, который не спешит вершить суд и злое слово в отместку себе подобному, ибо что с ним самим будет после суда – неведомо. А мы все подобны: и валяющиеся в канаве, и бредущие по жизни, и возвышающиеся во славе и богатстве. У нас одна участь и одно предназначение. За всяким из нас следует свой Иероним. Тот, с которым не сговоришься, с которым не слукавишь, пред которым ты прозрачен, как хрусталь.

После краткого отдыха я поспешил к своему Хранящему и, оказавшись на площадке перед светящейся стеной, уже без всякого страха и сомнения проник во внутренние покои Храма. Мой Хранящий с улыбкой уже ожидал моего прибытия. Когда-нибудь, мой драгоценный читатель, тебе доведётся повстречать на своём жизненном пути Хранящего Ангела своего и познаете тогда всё волнующее блаженство божественной энергии, искренности, любви и спокойствия души своей и уверенности. Всё это я испытывал сейчас, видя рядом своего Ангела.
– Нам сказано приступать! – Иероним указал жестом руки в сторону светящегося коридора.
– Я готов! Вперёд!
Наши приключения только начались. Мы промчались по ярко освещённым помещениям, нигде не задерживаясь. Ожидания мои повстречать Иерархов не оправдались. Похоже, здесь нет надобности повторяться, сказано: «Приступайте!» – и к делу. К слову сказать, я так и не понимал сути своего назначения, но это было не важно – со мной Иероним!..
Что-то наподобие кабины лифта открылось перед нами, не говоря ни слова, мы вошли во внутренние её покои. Двери затворились, и кабина бесшумно и удивительно плавно провалилась куда-то в глубину мироздания. Не ощущалось привычного провального эффекта, когда дух твой подпирает где-то в области солнечного сплетения и неприятной нервной дрожью растекается по всему телу. Привычная земная гравитация здесь отсутствовала или была столь незначительна, что не ощущалась совершенно. Довольно долго продолжалось наше путешествие в глубину, и по местным скоростным меркам мы, вероятно, должны были быть где-то у ядра планеты.
 Наконец движение прекратилось, двери бесшумно растворились, и нас вывело в сводчатый мрачный зал. Здесь уже не было того яркого всепроникающего освещения, а царили сумерки грязно-жёлтого отлива. Давила атмосфера непонятным волнением и настороженностью, словно какая-то незримая опасность подстерегала нас в этом жутковатом мире. Я взглянул на Иеронима – всё было спокойно и уверенно. Это ощущалось по его непроницаемому лицу. Вперёд!
Мы завернули в полутёмный узкий проход и внезапно вышли на просторный плац. Потолки его уходили куда-то в неизведанную высоту, всё пространство громадного помещения освещалось тем же тусклым фосфоресцирующим светом. Но не это удивило меня: впереди, примыкая к краю плаца, пыхтел мой старый знакомый, сто пятьдесят шестой... пассажирский!
 Так вот где его конечное пристанище, внутриутробный, мрачный вокзал таинственного назначения. А назначение его постепенно прояснялось и осмысливалось. На примыкающей к составу линии перрона шла активная работа. На этот раз в эшелоне были и товарные вагоны, которые уже были вскрыты. Многочисленная группа одетых в светло-серые одежды тружеников выгружала на перрон непонятный груз. Приблизившись, я со страхом и омерзением увидел, что это были человеческие останки, высохшие до состояния тысячелетних мумий. Видно было по напряжению выгружающих, что они были нетяжелы и негромоздки. Запаха тлена я не почувствовал, но мой земной опыт общения с подобными картинами наполнил моё воображение неприятием и отвращением. Всё это тщательно складывалось в шпалеры и увозилось куда-то в глубину подземного вокзала. Я вопросительно взглянул на Иеронима.
– Это полностью отработанный астральный материал. Трупы... астральные. Не беспокойся, их освятят, и их... уже не будет, никогда! Надо очищать землю от пройденного... Нам не это важно. Следуй за мной!..
Мы прошли к голове состава, к старому пыхтящему знакомому, и я увидел два пассажирских вагона, примк­нутых к паровику. Шторы их окон были тщательно задраены, но какой-то тусклый свет всё же пробивался из глубины. Мне дано будет наконец разгадать тайну сокрытия пассажирских купе. Как часто в пути следования загадочного эшелона я пытался разгадать эту загадку, на лету вглядываясь и прислушиваясь к внутреннему миру состава, но не дано было мне до времени познать этого сокровенного.
Дверь лязгнула. Какая-то неопознанная тень мелькнула в проёме вагона и пропустила вперёд человека, облачённого в светло-серые одежды. Вышедшего на перрон, вероятно, не меньше меня удивила картина кипевшей вокруг работы, и он беспомощно огляделся по сторонам. Иероним приподнял руку, привлекая к себе внимание недавнего пассажира, и жестом указал ожидать дальнейших распоряжений.
Из второго вагона, также робко озираясь, показалась ещё одна фигура. Это была женщина. «И всего!» – я рассчитывал увидеть по меньшей мере пару десятков пассажиров, но... не мне вершить творящееся таинство.
– Следуйте за нами! – кивнул головой Иероним, и мы группой двинулись через знакомый проход прочь от сто пятьдесят шестого к лифтовой кабине.
Обратный путь наш, к удивлению, был краток. Поднявшись, вероятно, на несколько уровней, мы остановились и переместились в покои с мягким голубоватым освещением. Иероним сделал мне знак и покинул нас. Мы остались втроём в этом уютном, мягко мерцающем помещении, обставленном удобными креслами. Я стал разглядывать лица недавних пассажиров сто пятьдесят шестого и на обоих заметил удручённое состояние. В глазах их таилась непознанная печаль, лица их искажала какая-то непонятная тоска, а окружающая их аура отсвечивала из глубины волнующими бликами грязно-голубого цвета.
Пришло время знакомства. Мы также обменивались мыслеформами и сообщались между собой. Всё, что я услышал от своих странных собеседников, вознесённых на этот уровень глубинного бытия, можно упаковать в одну главу, которую я называю «Детские шалости».
Глава пятая
ДЕТСКИЕ ШАЛОСТИ

– Я прожил хорошую жизнь, – начал своё повествование первый собеседник. – Мне чрезвычайно повезло с родителями, не всем даётся такое счастье в земном мире. Вниманием, заботой, лаской я окружён был с малых лет, не зная крика, брани и насилия. И моё сердце было открыто и трепетало сыновней любовью и благодарностью к двум дорогим мне людям. Но вот случилась глупость, детская шалость, которая не даёт покоя моей душе, гложет её и сотрясает запоздалыми раскаяниями.
А случилось вот что. Играя с соседскими ребятишками, мы решили проучить одного своего зарвавшегося приятеля и, зная, по какой тропке он возвращается домой в тёмное время, натянули там верёвку. Сами сели в засаду неподалёку, чтобы насладиться картиной сладкой мести. Каков же был ужас и потрясение моего детского сердца, когда из темноты я услышал крики своей собственной матери. Нас словно ветром сдуло из засады, и до самого позднего часа я бродил вокруг дома, не решаясь переступить его порог. Стыд и позор жгли мою детскую душу, отчаяние и страх вошли в моё сердце. С каким  наслаждением я отмотал бы обратно время и разорвал в клочья проклятую верёвку! Но дело сделано, и того не вернёшь, что уже свершилось.
Переступив порог, я увидел отца и всё ещё взволнованную мать с перевязанными ниже колен ногами. «Вот что сотворили, сорванцы! – показывала она на перевязанные ноги. – Кто же это мог сделать?! Какой негодник?»   Каким-то невероятным усилием воли я натянул на своё лицо маску удивления и фальшивого негодования. Ведала бы она, что этот негодник стоит напротив, сгорая от страха и стыда. Полумрак и поздний час укрыли мой позор, и я был рад, что сумел утаить сотворённое.
Постепенно всё забылось, заросло бурьяном времени, а эта тайна так и хранилась в дальнем тёмном углу забвения моей души. Наступали беспокойные минуты, когда всё это всплывало вверх и жгло моё сердце стыдом и отчаянием, и душа моя тревожилась в этот миг и требовала покаяния. Проходило время, и вся волнующая душевная зыбь моя успокаивалась, и казалось, что рана моя излечена на веки вечные. Недостало мне силы и смелости  признаться в содеянном перед родным человеком и  очистить душу свою от тяжкого бремени.
Стремительно пронеслась жизнь. Выросли мои дети, стали появляться внуки, старились незаметно из года в год родители. В этом бушующем сумбурном потоке жизненной суеты недоставало разумения остановиться на миг и задуматься: куда же мы спешим и где наше пристанище? Какие богатства мы собираем и какие ценности храним в своей душевной сокровищнице? Всё чаще стремилась душа моя ввысь в поисках божественной истины и познания своего предназначения. Слава богу, что родители позаботились о моём внутреннем мире, и с самого детства в моём сердце поселилась любовь к Сущему. А я всё откладывал и откладывал своё признание до лучших времён, а лучшее не то, чего мы ожидаем в предвкушении, а то, чем мы живём, в сей час, в сию минуту – поздно мы это понимаем.
Пришло известие о болезни моей кормилицы и, добравшись до отчего дома, я застал её уже в беспамятстве, едва-едва живой. Напрасно я пытался достучаться до её угасающего сознания, чтобы в последние  минуты её присутствия в этом мире поделиться и покаяться в наболевшем. Я гладил её руки, остывающие коченеющие ноги, загрубевшие багровые рубцы от той проклятой верёвки и со слезами умолял Сущего хоть на минутку дать ей прозрения и ясности сознания. Но ход бытия неумолим – дорогое время безвозвратно утрачено. Дыхание умирающей едва ощущалось, и сгрудившиеся вокруг родные и близкие приготовились к великому таинству смерти. Ритм сердца её стал затухать: удар, лёгкий толчок, ещё один... натужный, словно из самой глубины её умирающей плоти. Вдох. Ещё один! Последний вдох, мама, последний... на этой прекрасной земле, где познала ты божественную любовь и оставляешь своих благодарных потомков! Что-то вздрогнуло и сотрясло её плоть последним жизненным усилием. Пустота! Внезапно свалившаяся тишина! Забвение! Словно само время внезапно, с разбегу, остановило на мгновенье свой извечный бег, скорбя и прощаясь с уходящей в иной мир человеческой душой. Миг – и вновь пошло отсчитывать свой неумолимый ход нам, оставшимся живым. Светлая душа её отделилась и вознеслась в заоблачную высь. Прощай, мама! Я так и не успел излить тебе боль израненной души.
И вот я здесь, отмеривший свой век. И душа моя не запятнана грязью тяжких человеческих грехов и подлости,  и путь мой жизненный  был прям и светел, а покоя всё нет.
Так завершил своё повествование первый собеседник, и мы обратились к другому.

– И моя жизнь не запятнана тяжким и несмываемым позором греховности, – начала свою исповедь сидящая рядом собеседница.
Нас двое воспитывалось в семье, и жизни нашей счастливой, казалось, не будет конца. В летних забавах и приключениях пролетали наши дни в шумной и дружной компании ребятишек, живущих по соседству. А зимними холодными вечерами мы строили снежные городки и ледяные горки. Весело и забавно встречали рождественские праздники, без устали, до озноба и обморожения катались на коньках и салазках.
Беда всегда приходит нежданно. Катаясь на коньках, один из наших друзей так упал и ударился головой, что к утру умер, не приходя в сознание. Как тяжко детской неокрепшей душе воспринять и осознать такую утрату. Мы все, посерьёзневшие и испуганные, стояли возле гробика с телом нашего вчерашнего товарища, до конца не понимая сути происшедшего и смысла. Ещё висели по комнатам тут и там рождественские новогодние ангелочки и трепетали от движения воздуха длинные, не убранные с потолков ленты серпантинов, напоминая о душевном и светлом празднике Рождества и новогоднем веселье. Ещё угадывался в воздухе едва уловимый еловый запах, но перемежался он уже с удушливым эфиром горящих трескучих восковых свечей и неистребимым ароматом свежеструганных сосновых досок. Это запах смерти, ни с чем несравнимый, удручающий и впечатляющий.
Детское сердце не приемлет долго горя и злосчастья. Наша шумная и крикливая  ватага ребятишек уже в скором времени вновь веселилась и радовалась жизни. Весёлые шутки, остроты, страшные истории,  глупые выходки – всё это вызывало у нас истерический хохот и безудержное веселье. В таком безумном азарте и состязании я вдруг выдала свою шутку:
– Тебе привет! – обратилась я к брату нашего покойного друга.
– От кого? – весело рассмеялся он, ожидая очередной остроты.
– От братца твоего... с того света!
Я видела, как побледнело его лицо и слёзы заблестели в  глазах. Он встал,  беспомощно озираясь вокруг, как будто ища поддержки от окружающих, но кругом стоял гвалт и веселье.  Молча развернувшись, он  покинул нашу бесшабашную компанию.  «Глупо!» – подумала я про себя и уже в скором времени забыла об этой необдуманной дерзости.
Весна принесла беду. И вошла она в наши ворота. Глупо и необъяснимо погиб мой любимый и забавный младший братишка. Нельзя было без содрогания смотреть на моих родителей, потерявших любимое чадо, столь велико было их горе и страдание. Каким-то туманом заволокло моё сознание и окунуло в тупое безразличие и отрешённость. Прошли все полагающиеся в таких случаях процедуры, поминальные трапезы. Дом погрузился в тоскливую тишину. Глубокой ночью, внезапно проснувшись, я начала осознавать всю боль понесённой утраты. Она свалилась внезапно среди тёмной глухой ночи на мою хрупкую детскую душу невыносимой тоской и страданием. Я поняла наконец, что потеряла в этой жизни  бесследно и безвозвратно что-то безмерно ценное и дорогое. Бедная, бедная детская душа – неокрепшая и чуткая. Я искала объяснения случившейся беде и, не понимая ещё всей глубины и жестокости мироздания, разразилась безудержным рыданием.
Приходили родные, навещали друзья и подруги, душевно поддерживая и укрепляя страдающих. Я увидела в дверях своего приятеля.
– Тебе привет! – сказал он, глядя на меня пристальным немигающим взглядом.
– От кого? – я машинально ответила, открыв своё сердце очередному соболезнованию.
– От братца твоего... с того света!
Свет померк в моих глазах. Я пошатнулась, ухватившись за стоящую рядом мебель...

Жизнь не прощает даже детских глупых выходок, если они приносят страдания и боль окружающим. Я прожила жизнь, не оставив на этой земле потомков. Одиночество и холод сопровождали меня всю жизнь. Но я приняла её как возданное Сущим предназначение по заслугам моим и вере, не кляня  дарованное и не скорбя по утраченному. Этим я чиста и прозрачна перед  Высшим.  И я здесь в сей час, потому что неспокойна моя душа и тревожна.
Где тот давнишний мальчишка, имени которого я не помню? Я бы встала перед ним на колени и слезами своими и мольбами вымолила его прощение.
Такие печальные исповеди я выслушал, сопереживая всем сердцем и душой, когда в дверном проёме увидел Иеронима. Он подал знак: оставаться на месте, меня же вызвал наружу. Далее мы вновь проследовали к кабине лифта и остановились в ожидании. Откуда-то сверху послышался лёгкий шум, двери растворились, и перед нами предстали две светлые фигуры: мужчины и женщины.
Иероним указал им следовать за нами, и мы прошли в смежное помещение, рядом с которым располагались наши ожидающие спутники. Разместив каждого из вновь прибывших по отдельным комнатам, мы снова возвратились к нашим первым пассажирам сто пятьдесят шестого и вывели их в холл.
– Тебе туда! – указал Иероним в сторону первой комнаты, где сидела женщина, и слегка подтолкнул нашего знакомца в указанном направлении.
– Тебе сюда! – кивнул Иероним второй нашей  знакомой, указывая на вторую комнату.
Мои недавние рассказчики нерешительно направились в указанные им помещения.
Всё, что творилось  в означенных местах, трудно поддаётся пересказу, настолько волнующее, берущее за душу  удивительное и светлое вершилось там.
 Любящий сын обнимал и прижимал к себе свою мать, и покаяния его перемежались слезами, возгласами радости, удивления и благодарения Сущего за долгожданную удивительную встречу. Мать взирала на сына своего возлюбленного сияющим взором:
– Я знала, сын! Я давно всё знала, с самого раннего детства твоего, но ты должен был сам сделать это! Тебе наконец позволили свершить покаяние, с запозданием, но позволили! Возблагодари Сущего за его милосердие и любовь!
А неподалёку, в соседней комнате, женщина стояла на коленях перед тем, имени которого не помнила, и молила его о прощении за бездумную глупую выходку ушедшего детства. Её собеседник тоже опустился на колени и успокаивал свою подругу детства:
– Всё прошло! Всё уже заросло! Успокойся и утри свои слёзы, они уже не стоят того. Невежда! Я сам свершил такую глупую месть!.. Прости! Прости!
– Пора! – огласил Иероним.  Все вышли в холл и многочисленной свитой проследовали в соседний отсек, где я наконец увидел вновь знакомых мне по первой встрече Иерархов. Все четверо предстали перед Высшими. Всё замерло в волнующем ожидании.
– Вы прощены!  Вы будете вознесены! – таков был краткий вердикт Иерархов.
Иероним стремительно  предстал перед лицами покаявшихся и правой рукой прикоснулся ко лбу каждого из них.  Словно болезненной судорогой сотрясло тонкую материю их тел. Души их погрузились в краткое забвение а, очнувшись, они непонимающим взором стали осматриваться вокруг.
– Это было просто детское  наваждение, сын. Ничего не было! Всё ушло! – прижимала к себе мать возлюбленного сына своего.
– Я ничего не помню! – твердила очнувшаяся подруга, обращаясь к своему другу детства по имени.
– А помнить и не надо!  Зачем помнить то, чего никогда не было!
Словно невидимыми ножницами Иероним вырезал из памяти предстоящих душ всё волнующее и тревожащее их прошлое. Стёр как ненужную, мешающую информацию. Это было потрясающим явлением для меня, сотканного из земной материи, со стороны наблюдавшего волнующее таинство.
Радостной счастливой толпой мы возвращались к кабине лифта. Ауры прощённых искрились и полыхали нежно-золотистыми тонами, одежды их осветлились и источали неземную свежесть. Я прикоснулся к одному из наших спутников и почувствовал под своей рукой  хрустящее одеяние, напоминающее накрахмаленную  и отбеленную нежную ткань. Я уже видел  подобное,  мне уже было дано лицезреть похожие божественные создания в хрустящих одеждах, когда я нежданно проник в Белое облако там, на грешной земле. Значит, мы всё же увиделись вновь. Он существует, этот чистый и светлый мир божественных созданий.
 Волнение состоявшейся радостной встречи и удивительного прощения передалось и нам с Иеронимом. Я наконец подспудно стал понимать всю значимость и особое содержание своей миссии в этом удивительном мире. Взволнованные спутники вошли в кабину, двери затворились и унеслись в неизведанную высь, отворённую им волею Сущего.
  Тишина и лёгкая грусть проявились на опустевшей площадке. Как будто  нечаянно позабыли меня уехавшие попутчики и впопыхах вот-вот вернутся, чтобы увлечь меня с собой в неизведанную светлую даль. Но нет, не то мне дано. Мы остались вдвоём с Иеронимом.
– Так вот какое предназначение мне воздано? – я вопрошающе обратился к своему Хранящему.
– Я вроде судебного исполнителя здесь, в этом бытие.
– Пусть будет так, – согласился Иероним. – Судебный исполнитель. Это даже неплохо!
Мы развернулись, чтобы следовать далее, и на противоположной стене, немного в сторонке, я неожиданно увидел затворённую дверь, которой ранее не замечал. Это был единственный затворённый дверной проём, с которым мне пришлось встретиться в этом таинственном мире. Мощная дверь, вероятно, из тёмного дерева, похожего на дуб, была обита мерцающими металлическими полосами. Рукоятей, замков или других запоров на ней я не обнаружил. Странная дверь! Она скрывает за собой ещё что-то непознанное. Неужели в этом  таинственном мире имеются свои секреты! Я вопросительно взглянул на Иеронима:
– Что это?
– Туда войдёт тот, кто обладает сердцем.
– А они? – я взглядом показал на лифт, в котором только что вознеслись четверо.
– Они чистые прощеные души. Они вознеслись в иной  Мир, иную Материю. Им уже не дано судить и прощать.

Я увидел колышущуюся, прозрачную ткань и мерцающие звёзды в проёме окна своей спальни. Уже привычным делом стало для меня вести дневник наблюдений. Свежие, живые впечатления легко и непринуждённо ложились на бумагу. О таком изобилии материала и впечатлений можно было только мечтать. Я, как хроникёр или секретарь судебного заседания, подробно заносил материал на бумагу, чтобы потом, позже, придать ему литературную форму. Но, кроме всего прочего, всё это давало обильную пищу  для  размышления и душевного переживания. Мне преподносился такой урок постижения тайны мироздания,  открывалась такая завеса непознанного и сокрытого, что после его познания  я уже не мог быть тем, кем был до сего времени. В противном  случае с меня спросят и спросят  по всей строгости закона того мира, к которому мне позволили прикоснуться.
Глава шестая
ХРОМОЙ  АНГЕЛ

За какие грехи и просчёты возлегла на него эта тяжкая стезя? Свои ли? А может, родовой кармический след пролёг через всю его жизнь – трудно сказать. Да, и не дано нам простым смертным заглядывать столь глубоко и пристально в  чреду человеческой реинкарнации, где можно было бы отыскать след грехопадения и наказания души.  Как бы там ни было, но достался моему старинному приятелю от самого его рождения Хромой Ангел. Видно, и там случается проруха, а может быть, всё так и задумано.
С первым криком родившегося младенца мать обнаружила, что ножка только что появившегося на свет сына неестественно изогнута. Она поняла, что это знак – Божья кара. Она  поплакала, помолилась Сущему, приняла всей своей душой свершившийся акт и понесла по жизни свой материнский крест, ибо так оно всегда и случается: за чьи-то человеческие грехи и промахи первый карающий удар ложится на матерь человеческую. Хромой Ангел подхватил на свои, слава Богу, здоровые и крепкие крылья родившееся дитя и понёс его по всем закоулкам и извилинам человеческого бытия.
Неуёмная тяга к жизни и упорство сквозили в этом маленьком человечке. Когда его сверстники уже твёрдо передвигались на собственных ногах, он лишь ползал и едва приподнимался, удерживаясь за опору. С большим опозданием, натужно, но он всё же сделал свой первый шаг. Мать не могла удержать слёз умиления,  видя, как её возлюбленный сын, поминутно падая и ушибаясь, с завидной настойчивостью и озлобленностью вновь встаёт на свои искривлённые ножки, и самостоятельно, без посторонней помощи, шаг за шагом всё увереннее и увереннее идёт по этой земле. Вся семья – родители, старшие и младшие – дети наблюдала за этим поединком с земным притяжением и бурно аплодировала первым самостоятельным успехам упорного малыша. Он твёрдо захромал со своим Ангелом по этой земле, упрямством и настойчивостью поражая родных и близких своих.
В трудах и заботах промчалось время. Подрос малыш. Случилась болезнь, а в его положении это всегда было чревато последствиями и осложнениями. Тяжкие времена наступили для подростка. Сверстники его учились в школе, гоняли по крышам голубей,  катались на велосипедах и резвились на переменках. А он в это время лежал прикованный к больничной кровати и медленно, медленно умирал. Состояние его было настолько безнадёжным, что на него махнули рукой и однажды просто вынесли в палату для умирающих и оставили там одного на какое-то время, совершенно забыв о его существовании.
Но он был не один. С ним рядом денно и нощно присутствовал его Хромой Ангел-Хранитель. Он склонился над умирающим и нашёптывал ему свои ангельские ободряющие слова, побуждая не сдаваться, крепиться и гнать прочь от себя слабость и  бессилие. Глаза умирающего изредка приоткрывались, и он сквозь мутную пелену видел склонившееся над ним светлое  Существо. Видно, уговорил его Ангел, потому как в другой раз, открыв глаза шире, он совершенно отчётливо различил склонившегося над ним врача в белом халате, а затем услышал изумлённое:
– Да этот парень жив и не собирается сдаваться! В баню его... отмыть и в палату – лечить! Эти хромые упрямые, как черти!
Какое наслаждение, когда к твоему озябшему и истерзанному телу прикасается мягкая мыльная губка. Тёп­лая вода ласковыми ручьями растекается по всему телу, возвращая ему  жизнь, бодрость и радость. Да, он победил смерть. Он попрал её смрадное дыхание, потому что рядом с ним был его Ангел, шепнувший ему: «Держись, малыш! Я рядом с тобой! Ещё не время, ещё не час! Не поспешай туда, куда всегда успеешь!»  Они и в самом деле упрямые, эти хромые – и Ангелы, и люди!
Он вернулся в строй – в свой класс, в свою школу, и никакими силами его не смогли определить в  специальное заведение для инвалидов. Он чувствовал себя здоровым среди здоровых, уверенным среди уверенных, упорным среди упорных.
Прошли годы. Наш герой достиг зрелости и уже пребывал в кругу своей собственной семьи. Труд и упорство дали свои плоды. Всего хватало в его доме, чтобы растить детей и создавать уют. Благо рядом с ним была та верная женщина, которая  своей любовью и заботой согревала всю семью. Она  разделила с ним его нелёгкую судьбу.
Хороший человек, не чинящий зла и вреда окружающим. Упорный труженик и гражданин, добросовестно несущий обязанность  свою во благо общества и Отечества. Правильный семьянин, заботящийся о жене своей и детях, престарелых  родителях. Что ещё нужно в этом Мире? И мать  была довольна своим возлюбленным упрямцем. Она всегда была уверена в сыне и спокойна с того самого момента, когда свершила свою первую молитву над ним. Только ей, матери, ведомо было  познать общение с Ангелом-Хранителем родившегося младенца - они  тогда уже обо всём  договорились.
 Вот только расстраивало её то, что в своём упрямстве сын чинил хулу на Сущего, полагая  это бредом и сказками. Ну что же поделать, такова была жизнь и среда, в которой он воспитывался, где  поклонялись бездушным кумирам и познавали бредовые учения. «Не спеши, сын, суд вершить! –  наставляла она своего упрямца. – Когда подрастут твои дети и пойдут по земле твои внуки, придёт и  к тебе истинное понимание Сущего. Потому как  душа твоя будет болеть и беспокоиться  за каждое семя твоё, и просить будешь Всевышнего в молитвах своих за спасение и здравие каждого, и поможет тебе Он по вере твоей и терпенью!»
И снова прошли годы. И сменились нравы и порядки. И империи развалились, и правители разбежались, но вновь поклоняемся мы бездушным кумирам и свершаем те же ошибки. Постарел наш герой.  Но не сломили его  времена и веяния пришедшие. Так же крепок в чести своей и порядочности. Так же ответствен он в словах и обещаниях своих. Так же удачлив в делах и намерениях и судьбы своей не клянёт. Дети выросли и разлетелись из гнезда, и внуки пошли по этой земле, и, как правильно заметила когда-то мать, сердце своё готов разорвать на кусочки, чтобы укрыть ими всякое семя своё от беды и лиха. Да разве под силу это нам, простым смертным человекам?!
Напоминает о себе здоровье. Кости ломит, и так порой закрутит и заломает, что тошно становится и беспросветно. А как отпустит –  снова влекут дела и заботы.  «Пока я двигаюсь –  живу!» – смеётся наш герой  и ковыляет дальше. И всё чаще и чаще приходит понимание того, что недостаёт жить на этой земле лишь руками, ногами и головами, надо жить ещё и душой своей.  Потому как рука утеряет точность, и нога не сможет найти опоры и голова затуманится, а душа останется вечно молодой и цветущей, надо лишь глубже заглянуть в неё однажды и отыскать там уголок, где пребывает дух от Сущего! Права она, тысячу раз права, мать, знавшая Ангела-Хранителя, сына своего!
Когда я рассказал эту историю жизни своего давнишнего приятеля  Иерониму, он загадочно рассмеялся, а затем так же загадочно произнёс:
– Я обязательно устрою!
Что хотел он и что намеревался, мне было неведомо, но когда с лязгом открылась дверь очередного вагона на платформе подземелья, где мы поджидали очередную потерянную душу, я обмер от удивления и неожиданности, увидев, как из вагона выбираются две хромые фигуры. В одной из них я опознал своего приятеля, а другая, несомненно, была его Ангелом-Хранителем. Я вопросительно глянул на своего Хранящего и увидел, как он приложил палец к губам, призывая к молчанию и тишине, затем сделал жест прибывшей паре следовать за ним. Две фигуры покорно и неспешно захромали следом.
Остановились в той же комнате, что и обычно. Видно было по всему, что творящееся вокруг необычное и удивительное действо производило глубокое впечатление на моего приятеля. Долго не задержались и перешли в покои Иерархов.  Два хромых существа предстали перед Высшими.  После краткой паузы мы услышали:
– Он чище многих  ложных  праведников по делам своим и терпенью. А душа темна!.. Освети её!
Это был призыв к его Хранящему Ангелу.
Мы вышли в холл и перешли в соседнее помещение, напоминающее ярко освещённый туннель, уходящий в даль неизведанного пространства. Остановились. Я наб­людал, как две хромающие фигуры, придерживаясь друг друга, пошли в глубину светящегося потока. Это было зрелище, сжимавшее моё сердце состраданием и участием. Они удалялись с краткими остановками и неспешностью. И вдруг! Блистающим божественным светом вспыхнула перед ними колеблющаяся завеса. Они остановились и пересекли её! Словно галактический взрыв случился в момент пересечения, и завеса блистающего огня поглотила идущих. Какой-то миг, искрящийся хаос белого света бушевал перед нашими глазами, а затем внезапно рассеялся. Я увидел, как распрямились две светлые фигуры, расправили плечи и суставы и двинулись в глубину светящегося потока ровными, твёрдыми шагами.
– Они обязательно это сделают! Они найдут путь к Свету и Спасению! –  Иероним помахал рукой вслед уходящим. – Они ведь упрямые, эти хромые,  и люди и Ангелы!
Мы долго провожали взглядом удаляющуюся пару. На моих глазах свершилось чудо преображения. Я знал, что это наглядный урок, преподнесённый воплощённой душе моего приятеля высшим волеизъявлением. Но сколько ещё трудов и внутреннего перевоплощения предстоит там, на грешной земле, этой связанной паре сущностей, пока они не познают в этом тесном союзе истинного своего предназначения. Этот вещий знак не останется незамеченным, он непременно принесёт свои плоды.

Два часа ночи показывали мои комнатные часы, когда я очнулся после очередного путешествия. Я всё ещё переживал увиденное и взволнован был до глубины души потрясающей картиной преображения. Благодарил Ангела-Хранителя за столь великолепный подарок. Мысли мои невольно переключились на моего приятеля. Я знал, что в эту минуту он видит удивительный сон. Я ведал, о чём этот сон. Такие сны называются вещими. Они переворачивают всю твою внутреннюю суть и заставляют смотреть на мир по-иному. Они призывают заглянуть в себя глубже обычного, чтобы обнаружить там то, ради чего мы живём на этой земле. Они освещают твою душу познанием иной бесконечной истины. Спи, мой друг! Твоя душа переживает сейчас божественное озарение и блаженство, подаренное тебе свыше. Ты видишь того, кто когда-то, склонившись над тобой умирающим, оградил тебя от преждевременного и повёл тебя к Спасению и Свету и вы уже не расстанетесь. Благодарю вас, Хранителей душ наших, что в своей божественной миссии вы храните не только нас, грешных и заблудших, но и вступаетесь за тех, за кого мы просим.
Глава седьмая
ПУТЕШЕСТВИЯ

Всякий раз, когда мне приходилось присутствовать при таинстве покаяния, маршрут нашего передвижения обязательно пересекался с таинственной, мерцающей металлическими полосами дверью. И всякий раз мне доставало нескольких мгновений, чтобы остановиться возле неё и поразмышлять о её назначении. Я помнил фразу Иеронима: «Сюда войдёт тот, кто обладает сердцем», но она мало о чём мне сообщала, а расспрашивать своего Хранящего о тайнах бытия этого мира я не решался. Сказано ведь было: «Ты перевернул первую страницу – перевернёшь и вторую». Значит, ещё не время познать её содержание. На этом уровне мироздания ничто не вершиться без воли и ведома высшего соизволения. Всему своё время.
Я понимал это, но природное человеческое любопытство не оставляло меня в покое. Я предчувствовал где-то в глубине души, что для меня когда-то отворится эта дверь. Я прибыл в этот мир, чтобы познать тайну, сокрытую за ней. Это ощущение не покидало меня и в обыденной проявленной жизни. Я что-то должен был свершить! К этому меня готовили Высшие силы: подталкивали и направляли, создавали условия, просвещая моё Эго великолепными божественными снами и астральными проекциями.
И в этот раз я остановился около двери в размышлении, поглаживая прохладный металл обшивки. Молчание нарушил Иероним:
– Нам позволено совершить путешествие. Куда бы ты хотел проникнуть?
– Это возможно? – опешил я от такого заманчивого предложения.
– Здесь всё возможно! Выбор за тобой!
Внезапная возможность выбора всё спутала в моей голове. Сколько раз я мысленно пытался изменить маршрут своего астрального передвижения, но всякий раз меня увлекал за собой сто пятьдесят шестой и выбрасывал около мерцающей стены Храма. Сейчас же я стоял в полной растерянности, не зная, что сказать и что выбрать. Моё состояние развеселило Иеронима.
– Время и пространство не имеют значения. Прошлое, будущее, настоящее, далёкое и близкое – всё в твоих возможностях. Пожелай!
Он простёр свою руку куда-то высоко вверх, где, к моему изумлению, проявились парящие в пространстве циферблаты четырёх хронометров. Сам их вид, знакомый всякому человеку, меня мало удивил. Подобное всегда можно увидеть в крупных международных аэропортах при желании определить время в разных часовых поясах планеты. Удивило движение стрелок этих изобретений английского механика Гаррисона. Первые два циферблата, обозначенные знакомыми цифрами-разметками, выглядели совершенно одинаково, но при внимательном взгляде было видно, что секундная стрелка первых нервными толчками двигалась в привычном направлении, известном нам как движение по часовой стрелке, а стрелка второго двигалась в обратном направлении, в прошлое. На третьем циферблате ни цифр, ни привычных стрелок не было вообще. Ярко отсвечивал диск белым мерцающим светом, окаймлённый чёрным корпусом механизма. Четвёртый, к моему удивлению, вообще зиял чёрной непроницаемой дырой в пространстве.
– Что это? – Я вопросительно обернулся к Иерониму.
– Полагаю, что значение первых двух движений времени тебе знакомо, это несложно понять, а что касается оставшихся двух, то я бы назвал это примерно так: «безвременье Света» и «безвременье Тьмы». Они вам, обладающим сердцем, неподвластны. Но вернёмся к нашим пожеланиям, и эти вестники движения энергии во времени помогут нам. – Иероним взглянул на меня своим сияющим ликом.
Я пожелал после краткого раздумья. Ещё рука моя чувствовала прохладу металлической обшивки, а мы уже шли по кривым улочкам ставропольской станицы середины пятидесятых годов прошлого века. Мгновенная смена декораций меня ошеломила. Только-только я стоял у таинственной двери, и вот уже яркая буйная зелень садов далёкой станицы ворвалась в моё сознание.
День близился к закату, неподалёку дымила труба небольшого заводика, крутой противоположный берег неглубокой речушки виделся вдали и покосившийся старый мост через неё. Какая-то телега с унылой лошадью, гружённая огромных размеров самоваром, катила по мосту. Вдалеке по дороге пылила старинная «Победа», на пригорке высилась заброшенная, полуразрушенная часовня. Кривые улочки утопали в буйной зелени, и небольшие побеленные домики с резными ставенками и весёлыми, скрипучими «журавлями» колодцев во дворах тянулись вдоль дороги. В тишину и умиротворение был погружён этот городок прошлого.
Мы подошли к низенькому двухэтажному строению, крытому коричневой черепицей, с маленьким уютным двориком, завешанным сохнущим на верёвках бельём, и проникли во внутренние его покои. Это был родильный дом. Женщины-роженицы в цветных накидках, заляпанных чернильными прямоугольниками штампов заведения, и служащие в белых халатах кое-где встречались на пути, но никто из них не обращал на нас ни малейшего внимания. Мы были из далёкого будущего и не принадлежали этому миру. Мы были не проявлены и невидимы.
Ряд кроваток с родившимися малышами привлёк моё внимание. Вот то, что привело меня в этот призрачный городок прошлого. Я пробежался взглядом по привязанным к кроваткам клеёнчатым биркам и наконец увидел то, что искал. Знакомая фамилия и дата рождения – первый день беспокойного знака Близнецов. Над кроваткой склонился Хранящий Ангел малышки, что-то поправляя в белом матерчатом кулёчке. Иероним сделал знак Ангелу, и мне дозволено было взять на руки рождённое дитя.
Вам когда-нибудь приходилось держать на руках только-только рождённую суженую свою, дорогой читатель? Нет! Вам не приходилось вершить подобного, поэтому вы не представляете, какое это удивительное и сладостное ощущение. На моих руках покоилось и посапывало нежное божье создание. Пройдет некоторое время, и судьба приведёт её из этих краёв предкавказья в жаркие сухие степи Срединной Азии, где суждено нам будет встретиться волею провидения. И прилепится душа моя к её душе, и станем мы неразрывным и единым целым. Я покачивал на руках, прижимал к себе драгоценное тельце и не мог оторвать взгляда своего от младенца, отыскивая в его лике до боли знакомые черточки будущего родного образа. Моя далёкая возлюбленная женщина, верная спутница жизни моей! Сколько ещё предстоит мне свершить ошибок и заблуждений, глупых поступков на своём жизненном пути, прежде чем повстречаю я своё Счастье и Любовь.
Два Ангела наблюдали за мной и сопереживали моему душевному порыву, ибо вибрации его создавали такие великие потоки энергии любви и нежности, которыми питается и держится весь мир Сущего.
За окнами уходил день, отражаясь в стёклах оранжево-золотистыми бликами заходящего солнца. Кто-то громко разговаривал во дворе дома, отдавая распоряжения невидимому собеседнику. Где-то далёко загудел заводской гудок, вспугнув поющие птичьи голоса и воркованье голубей. И во всём этом чувствовалась удивительная идиллия и покой провинциального городка, погруженного в свои заботы вчерашнего дня.
Ребёнок зашевелился в моих руках, открыл глаза – я увидел улыбку своей суженой. Пятьдесят пять лет разделяли нас в этом жизненном пространстве. Я нашёл твои истоки, моя драгоценная женщина, рождённая под знаком беспокойных Близнецов. Я увидел твою первую улыбку, адресованную мне – твоему будущему возлюб­ленному. Я когда-нибудь расскажу тебе об этой удивительной и незабываемой встрече, и ты не поверишь мне, что такое возможно.
Я положил ребёнка в кроватку и обратился взглядом к своему Хранящему:
– Благодарю тебя, Иероним, за эту удивительную встречу!
Светлый лик моего Хранящего сиял удовлетворением преподнесённого сюрприза. Беленький кулёчек завозился, издал нетерпеливые крики, явилась сестричка, взяла новорождённую и перенесла её в соседнюю палату. Мы также последовали за ней. Там она передала младенца кормилице. Похоже, что это была первая их встреча на этой земле. Прислонив новорождённое дитя к своей груди, кормилица, медленно раскачиваясь, запела свою колыбельную песню.

Баю, баю, баю, байте!
Много денег Крошке дайте.
Будут деньги, будет власть,
Будет жизнь твоя во сласть.

Ах! Няня, няня, няня!
Ведь знаешь ты заранее,
Судьбе не важна плата,
И взятки ей не дать.
Ах! Где найти копытце,
Святой воды напиться?
Спасёт меня не злато,
А Божья благодать.

Баю, баю, баю, байте!
Долгих лета Крошке дайте.
Благодатный длинный век
Жаждет каждый человек.

Ах! Няня, няня, няня!
Вот если б знать заранее,
Какою тропкой правой
К спасению прийти.
Судьба моя, как птица,
У Господа в деснице.
Не в долгих летах правда,
А в благостной Любви.

Баю, баю, баю, байте!
Много воли Крошке дайте.
На свободе будет жить,
Вольной волей дорожить.

Ах! Няня, няня, няня!
Поклон за пожеланья,
В бессмысленной вольнице
Как душу сохранить?
Блеснуть уж лучше спицей
Мне в Отчей колеснице,
И в вечности уложить
Судьбы златую нить.

 Баю, баю, баю, байте!
 Всё, что хочет, Крошке дайте.
 Что желает, пусть возьмёт
 В свой божественный полёт

 Ах! Няня, няня, няня!
 Мне б крылья не поранить,
 Взлетев однажды в небо,
 Земную твердь презреть.
 Нет выше наслаждения,
 Предстать пред Вечным Гением,
 Отведав жизни хлеба,
 Свет истины узреть.

 Баю, баю, баю, байте,
 Баю, баю, баю, байте,
 Баю, баю, баю, байте.

Спи, моя суженая, набирайся сил, божественного тепла, у нас всё впереди.

– Теперь обратимся к тебе! – Иероним взмахнул рукой.
И не успел он произнести эту фразу, как мы оказались на небольшой площадке, окружённой серыми зданиями. Сердце моё взволновалось от видения картин прошлого. Мы стояли напротив старого низенького глинобитного кинотеатра «Октябрь». Ясно просматривались афиши, прибитые к его стенам. Вот одна, с кричащей строкой по самому верху: «Скоро!» А чуть ниже крупными буквами: «Королева бензоколонки».
 «Баллада о солдате» – прочёл я ещё одно название. Что-то защемило в глубине моей души. Этот фильм сделал меня взрослее и богаче. Он всколыхнул мою душу и поднял наверх моё незримое прошлое. Яркие картины ушедшего явились моему взору. Была зима. Снег тихо струился и ложился крупными хлопьями на крыши домов и тротуары. Сумрачный день царил вокруг.
Мы прошлись по площадке, и моему взору предстали картины почти полувековой давности. Угловой магазин, названный «двадцатым», с покосившейся вывеской и вит­ринными окнами, раскрашенными новогодними елочками и снежинками. Я вообразил себе светлый внутренний зал, обшитый крашеной фанерой потолок с хрустальными люс­трами. Витрины, заставленные горками консервов, коробками конфет и печенья. Маргариновые башни и колбасные бруски, уложенные под стеклом. Навесные ярусы по стенам со строгой армадой блистающих бутылок вин и коньяков. Как часто в далёком детстве я переступал с затаённым дыханием порог этого, казалось, сказочного магазина, вдыхая его ароматы, с вожделением и завистью разглядывая красочные вкусные витрины.
Старинное здание аптеки через дорогу от магазина. Кажется, само время застыло на его кирпичных резных фронтонах. И по сей день оно радует глаз прохожего своими вычурными стенами и оконными наличниками. Угловой книжный магазин, а немного дальше в глубину примкнувшее к нему побеленное здание музыкальной школы и старинные деревянные ворота с навесной крышей над ними. Толстый, в три обхвата ствол столетнего карагача, развесившего свою крону над тротуаром и зданием школы, а напротив – мечта и вожделение всех мальчишек города прошлого – магазин спортивных, охотничьих и рыболовных товаров!
 Бамбуковые удилища, фабричные рыболовные крючки, стоящие рядами охотничьи ружья, взрывные капсюли патронов, коробки пороха и ячейки свинцовой дроби, мотки лески и гусиные перья поплавков – всё это вызывало такое восхищение и желание! Сколько времени я простаивал у витрин этого сказочного магазина, рассмат­ривая товары, не оставляющие равнодушными ни одного мальчишку.
Мы развернулись, и наш экскурс продолжился. Ряд покосившихся ларьков и киосков выстроился вдоль дороги. Мясной и рыбный корпуса. Сквозь снежную пелену виднелись в его ярко светящихся окнах висящие по стенам красочные схемы разделки туш животных.
А вот и хорошо знакомое здание старинной почты, напротив кинотеатра. Вдалеке у мостика светились окна кондитерской и прилепившейся к ней небольшой парикмахерской. Взглянув на нее, я явно представил себе, как старые знакомые мастера шлифуют бритвы на кожаных лентах ремней, как стрекочут машинки в их ловких руках и опрыскивают они клиентов незабываемыми ароматами старинных дешёвых одеколонов.
Через неширокий проход между кондитерской и кинотеатром вела дорожка к брезентовому куполу передвижного цирка. Он всегда въезжал в наш южный тёплый город в конце поздней осени или зимой. Так всё близко и дорого. Дорого потому, что это картины навсегда ушедшего детства.
Мы перешли тротуар и вошли в здание почты, открыв тяжёлые старинные деревянные двери. Служащая отделения, одетая в меховую безрукавку и перевязанная накрест пуховым платком, не обратила на нас никакого внимания. Мы уселись за овальный стол, застеленный толстым листом стекла, под которым разместились образцы квитанций, бланков и открытка «С Новым 1961 годом!»
Дверь отворилась, в помещение вошёл подросток в потрёпанной шапке-ушанке, коротеньком пальтишке и кирзовых сапожках. Сняв рукавицы, он подул немного на пальцы, отогревая озябшие руки, и прошёлся к стойке.
Сердце моё дрогнуло и заныло тоскливой болью. Я узнал себя.
– Покажите мне новые марочки! – я услышал свой детский голос из далёкого-далёкого прошлого.
– Посмотри! Это новое поступление. – Служительница извлекла из-под прилавка коробочку с блоками марок.
Подросток внимательно рассматривал новые блоки.
– А можно мне вот эти три марочки?
– Конечно можно.
Подросток расстегнул пальтишко и полез в карман штанишек за деньгами.
– У тебя не хватает копеечки, малыш, – служительница пересчитывала мелочь.
– Может быть, я занесу? – услышал я задрожавший от расстройства голосок.
– Нет, малыш, возьми эти две марочки, а когда у тебя будут денежки – купишь третью.
Всё затуманилось и поплыло в моих глазах, в горле перехватило подкатившим спазмом от сострадания и жалости. Мог ли я протянуть этому малышу недостающую копеечку через такой великий пласт времени!
Мальчишка извлёк из кармана тетрадный листок, бережно уложил в него купленные марочки, завернул и уложил в карман.
– Спасибо! Зайду в следующий раз.
Я смотрел, как он у порога надел рукавицы, ещё раз огорчённо вздохнул, оглядел помещение почты и вышел.
Прощай, мой малыш! У тебя впереди целая жизнь и светлая дорога, на которой ты встретишь любящих и преданных людей!
Я благодарил взглядом Иеронима за те страницы прошедшей жизни, к которым он позволил мне прикоснуться сердцем. Волнующее, чистое и светлое чувство вошло в мою душу, омытое очистительными слезами. Я благодарен тебе, мой Ангел-Хранитель, что уберёг меня в этой жизни от тьмы грехопадения и вывел на светлый путь к Сущему.

 Тьма Космоса – не тьма подземелья. Она пронизана мириадами звёзд и галактических скоплений, планет, млечных путей, неведомых звёздных систем и невообразимой мерцающей глубиной Вселенной.
Не успел я прийти в себя от потрясений проникновения в прошлое, как мы уже стояли на горном плато в разряжённой атмосфере с весьма необычным для моих глаз видом. По всем признакам это напоминало что-то инопланетное, несопоставимое с привычными земными ландшафтами. Ни облачка, ни тучки, окутывающих планету, ни так нам знакомой ночной небесной сферы, когда её присутствие обнаруживается яркими хвостами сгоревших метеоритов, не заметил я. Мы неслись в Космосе, и нашему взгляду открывалась необозримая панорама совершенно незнакомых созвездий.
 Мне доводилось видеть подобное однажды в съёмках космического телескопа «Хаббл», и даже это двухмерное явление космоса произвело на меня незабываемое впечатление. Но то, что я ощущал сейчас в этом бесконечном пространстве вселенского многомерного мироустройства, просто потрясало.
Это невероятно! Это невозможно вместить и оценить малым разумом и ограниченным глазом человеческим, тем более передать это совершенство божественной красоты скупым человеческим языком. В какой-то миг я почувствовал себя до ничтожности малой песчинкой в этом величии Божественного проявления, и тоскливо заныло моё сердце от окружающего холодного безмолвия. В растерянности от внезапно налетевшего уныния я огляделся и увидел рядом стоящего Ангела-Хранителя своего. Облачко уныния развеялось, душа моя взметнулась. Мой ничтожный сгусток плоти и жизненной энергии, затерянный в недрах бесчисленных галактик, был опекаем и храним. Какое же это великолепное ощущение значимости твоей личности.
Я часть, малая, ничтожно малая, но всё же часть этого божественного мироустройства, возлюбленная и хранимая самим Творцом. Здесь, на космических вет­рах Вселенной, я не мог сдержать эмоций неописуемого восторга, мне передавалась не только внешняя видимая сторона божественного проявления, но и проникновение в мою душу тончайших божественных эманаций. Вот уж воистину это есть касание Тонкого Мира.
– Смотри внимательнее, – Ангел указал мне в глубину пространства.
Я увидел едва заметную движущуюся точку. Такое наблюдаешь в нашей атмосфере, когда видишь полёт искусственного спутника Земли. Но в движении этого спутника было иное. Он приближался к нам, и довольно быстро. Ещё несколько мгновений – и перед нами предстала какая-то планета. Её поступательное движение прекратилось, и она остановилась на расстоянии вытянутой руки. Диаметром в несколько обхватов она медленно и грациозно обращалась вокруг своей оси.
Планетарная атмосфера призрачной голубоватой дымкой охватывала весь вращающийся шар и предстояла прямо против наших лиц. Я видел, как отсвечивало голубизной лицо моего Хранителя. Он протянул обе руки, и планета оказалась в его ладонях. Она так же неспешно исполняла своё круговое вращение, как в медленном танце. Иероним движением головы пригласил меня ещё поближе, и мы оба погрузились в голубоватый шлейф планеты.
– Боже мой! Это же она! Наша Земля! – восторгу моему не было предела.
 Непонятно, как это произошло. Или планета уменьшилась до уровня обхвата, или мы с Иеронимом приняли гигантские формы, но вот она в ладонях Ангела вершила свои суточные круги. Я прильнул взглядом ещё ближе. Видно было, как проплывали передо мной окутанные облаками знакомые очертания континентов, блистали чаши океанов, морей. Два полюса – и нижний, и верхний – покрыты были шапками снегов и льдов. Какое величие божьей красоты! Космический оазис среди безжизненных планет!
Приблизивши ещё своё лицо, я рассмотрел нагроможденья гор и белые снега на них. Истоки всех великих рек Земли и устья их впадений прошли перед моими глазами. Какие потрясающие ощущения я испытывал, глядя на живую планету. Так видеть её мог только Творец, и он позволил мне присовокупить свой взгляд на жемчужину Космоса.
Вот новый круг. Я снова наблюдаю выплывающие из темноты ночной в полосу утреннего рассвета континенты. Здесь нет границ и разделений, с которыми мы так свык¬лись там, внизу, и размежевали свою планету на куски. Всё едино, всё создано Творцом для нас и отдано в руки нам. Впервые в жизни я почувствовал величие того, что я – есть Человек родом из этого прекрасного космического оазиса. Я – Землянин!
Жемчужина Байкала проплыла перед моими глазами. Ещё немного, и от нагромождения величественных хребтов и высочайших снежных пиков, сверкающих под восходящими лучами солнца, я ухватил взглядом степной простор Срединной Азии. Сердце сжалось – вот они, дороги, по которым я прошёл. Вот они – безмерные просторы, напоенные ароматом трав и ветра. Где-то там, в безумной глубине необозримого пространства, мой дом, моя Отчизна, мои друзья, мой малый мир, в котором я живу, мой город Равновесия.
– Иероним, благодарю тебя всем сердцем, благодарю. Такую божественную красоту я созерцал бы бесконечно. Какую благодать даёт нам в руки Творец!
– Возьми! Господь вам подарил её! – Иероним бережно протянул мне в руки шар Земной.
Я принял с восхищением это божественное чудо, и с первым прикосновением моим к планете что-то дрогнуло в её глубинах, сдвинулись пласты её земные, и затрясло. Взметнулись возмущения в воздушных голубых слоях. Вскружили смерчи, потемнели тучи, и океаны вздыбились под ураганными ветрами. Шар Земной, только миг назад вращавшийся пёрышком на моих ладонях, вдруг потяжелел. Непреодолимую тяжесть я почувствовал, что-то громыхнуло, и молнии пронзили небосводы. Такое ощущение, что невообразимой тяжести сосуд поместился на моих руках, а в нём плескалась жидкость, и ходуном ходил сосуд, грозя из рук моих выпасть. Я задыхался от тяжести земной, чтобы не уронить драгоценный дар.
– Отпусти её... отпусти! – кричал Иероним.
Я разомкнул обхват и увидел, как всполошившаяся планета стала удаляться в глубину Вселенной. Ещё мгновенье, и она исчезла в мириадах галактических скоплений.
– Она боится человеческих рук. Она живая, так же как живы вы, Земляне. И плоть, и кровь, вода и воздух, энергии различных плотностей и назначений, богатства недр, живность и растительность, лёд и облака – всё создаётся ею посредством Божьей силы и солнца. Но вы не поладили с ней, и страх родился между вами.
Я долго наблюдал ту часть Вселенной, где скрылся наш космический оазис. Не потерять бы нам его.
Драгоценный мой Читатель, как в твоё сознание вместить ту красоту и совершенство, что открывается с высот Творца. Как рассказать тебе о боли, которой наполняется душа за наш зелёный шарик – крупицу в нед­рах Вселенной. Горстка плоти человеческого сообщества, осенённая искрой Божьей, творит свою историю земную на этом шарике в жестокости и истреблении друг друга. Нам дали шанс вселенской эволюцией дойти до совершенства – стать Богами! Но как вас убедить принять сей дар и взглянуть на мир земной глазами Сущего!
Если в дальнем путешествии своём, в чужих краях встречаешь человека из своей Отчизны – раскрываются объятия, и непомерно радуются сердца. Дух той земли, откуда родом путники, творит единство душ, и светлое звучит – «Земляк»! Но почему же мы, несущиеся в космическом пространстве иных миров, мы, вечные странники Вселенной, теряем дух единства и разобщены. Как великолепно бы звучало при встречах слышать – «Землянин»! Нас наполняет и единит Дух Земли – единой Родины для всех живущих на этой замечательной планете. Мы страх должны преодолеть, возникший между Разумом и Духом планетарным.

– Я понял, Иероним, назначение этой встречи. Я постараюсь донести. Всё, что нам в руки дал Творец, мы должны сохранить и приумножить.
Глава восьмая
ОДИН ИЗ ДВЕНАДЦАТИ. ПРЕДТЕЧА

Откуда мне это явилось? С каких забытых полочек хранилища прошлых событий просачивается оно в мой мозг нынешний, оживляя в нём картины прошедшей войны во снах и интуитивных ощущениях.
Всю свою сознательную жизнь я обращался и буду обращаться мыслями своими к тем пламенным годам прошедшего лихолетья. Что-то непонятное и волнующее влечёт меня в прошлое, словно я родом оттуда, словно коснулось души моей когда-то обжигающее дыхание войны, и сложил я голову на необозримых полях её. Я был там, я знаю, я чувствую это. Вижу перед глазами своими стремительно мчащиеся в ночи огнедышащие звёздные паровозы, и тысячи километров пути ложатся пред моим внутренним взором. Я сопереживаю и трепещу от слов и мелодий фронтовых песен. Моё тело болит и ломит от когда-то полученных ран, и душа трепещет от степных полынных настоев, смешанных с пороховой гарью, запахами крови и смерти. А когда наступает короткая майская ночь Победы, не спится мне, и чудится фронтовое содружество, и смертная, непонятная гложет душу тоска, и задушевная и оглохшая от грохота канонады внезапная наступает Тишина:

Майскими короткими ночами,
Отгремев, закончились бои.
Где же вы теперь, друзья-однополчане,
Боевые спутники мои? 

Кто не был там, тот не сможет понять всей потрясающей глубины этих нескольких коротеньких строк.
С такими мыслями я работал над небольшим рассказом в преддверии очередной годовщины Великой Победы. Хотелось и мне внести некоторую лепту в это замечательное дело. И как давно уже повелось, зарождались мысли о небывалых подвигах солдатских, о великолепных замыслах талантливых командиров и полководцев, о муд­рости руководителей Отчизны, о мужестве и патриотизме народа, давшего отпор врагу.
Но с первой строки моё творение ушло куда-то в совершенно иную сторону... в иное направление. Это течение мысли было рождено моим внутренним состоянием души. Оно, вопреки проявленной реальности оценок того мира, в котором я живу, преподнесло мне иную сторону видения такого общечеловеческого деяния, как война. И если до некоторого времени этот жестокий факт бытия представлялся мне как некое проявление самых гуманных и миролюбивых свойств человеческой природы, то по завершении своего литературного творения я вдруг обнаружил в себе иное.
Моя душа знала истинную оценку этой позорной страницы человеческой истории. Она прошла сквозь череду многих войн и потрясений и невидимыми нитями интуитивно проявила своё познание истины на моих исписанных страницах.
Я поделился своими мыслями и созданным творением с Иеронимом при очередной встрече. Он одобрил моё творение, но при этом загадочно улыбнулся и сказал, что этот труд принесёт мне сюрприз. «Надо же! – подумал я. – Как тому Мастеру, сотворившему роман о Понтии Пилате».
– Тому, тому! – снова улыбнулся Иероним. – И знай, как только ты поставил завершающую точку в своём рассказе, он стал известен в тонком мире, его уже прочли. Запомни, что это касается не только творений, но и всякого высказанного тобою слова, схваченной мысли, я уже не говорю о поступках.
– Скажи мне, мой Ангел, почему тысячелетиями мы безжалостно истребляем друг друга на этой планете?
– Потому что вы гости на ней. Вы – дети, рождённые без высшего соизволения. Созданные из брения земного, оплодотворённого семенем иной, высшей цивилизации, вы наделены были образом божьим, как и они, но подобие приняли от них развращённое. От начала сотворения вы впитали в себя самые уродливые и жестокие законы бытия, несопоставимые с вселенской божественной этикой.
– Но что же делать нам, где выход?
– А выход через ту дверь, которую прорубил вам с Голгофы Сын Человеческий. Он указал не только путь возвышения и совершенствования вашей духовной монады, но дал и закон, через который эта дверь отворяется. Но с именем его, вознесённым на щит, вы ушли по другому пути. Этот мир насилия, жестокости и истребления в вашей крови.
– Но как его остановить? Кто дал первый толчок этому кровавому потоку?
– Дал – это верно. Но кто-то и остановит. И, может быть, он уже рождён и вошёл в ваш мир, но мне этого не дано знать. Он приведёт за собой иное поколение, новых людей, которые смогут принимать решения всем земным сообществом по закону миролюбия. По закону, который так и не прижился в вашем мире, и который вы извратили до неузнаваемости, подогнав его истинную суть под свои суетные мирские потребности.
– Не проще ли положить конец такому миру?
Иероним надолго задумался. Похоже, и на его уровне вселенского бытия непросто было ответить на этот вопрос. Наконец он взглянул на меня, и я услышал:
– Сущему пришёлся по нраву ваш мир. Он возлюбил его. А раз так, кто же рискнёт на его уничтожение. В его вселенской обители не так уж и много уголков, наполненных таким изобилием соблазнов, жестоких и извращённых нравов, безбожных путей. Но в вашем мире можно одним поступком вознестись до уровня святости и уже никогда не возвращаться в его лоно, либо пасть на самое дно вселенской геенны. То, о чём ты сообщил в своём повествовании – есть один из путей восхождения в светлую обитель Всевышнего. Кто же позволит закрыть такую великолепную школу?
– Значит нам, землянам, вечно прозябать в этой кошмарной школе?
Иероним улыбнулся.
– Вы включены в лоно вселенской эволюции. Это высший закон божественного совершенствования и восхождения. Вам предоставлено право свободного волеизъявления, сами избирайте свои пути.
Таков был ответ Иеронима. Но сообщение его о некоем сюрпризе, уготованном мне, заставило задуматься. Впрочем, сюрпризы пошли сразу, как только я попытался выйти в свет со своим творением. Даже времена без цензуры, охочие до всякой скандальной хроники, пошлости и иной «желтизны», отвратили от меня взор. Уж больно необычен был взгляд мой на прошедшую войну. И как выразился один из редакторов: «Он умалил подвиг целого поколения, пожертвовавшего свои жизни за нас, теперь живущих». А ещё запомнилась другая встреча, диалог которой я коротко передаю.
С порога я услышал:
– Что за пацифизм вы мне принесли? Что за эзотерический бред!
– Это мой взгляд на мироустройство, на будущее нашей планеты.
Мне не позволено было даже приблизиться к столу редактора, так и общались с порога.
– Но это же невозможно! Меня не поймут! Это кощунство – осудить подвиг тех, кто отдал свои жизни и пролил кровь. Наверняка и ваша семья сделала жертвоприношение этой войне.
– Сделала... и не одно. Хватит жертв в этом мире. Как сказано было: «Не жертвы хочу, а милости».
– Вы мне бросьте толкать библейские истины. Ваша Библия от корки до корки наполнена войной и кровью. Враг ещё не истреблён, и надо всегда быть готовым к отпору. Надо способным быть защитить свою Родину, что и сделало целое поколение, хвала им и слава вечная! – Редактор распалялся и распалялся, ухватив за горлышко стоящий на столе графин с водой, отыскивая взглядом стакан.
– Скажите, – спросил я, осторожно поглядывая на графин и опасаясь, чтобы он не полетел в мою сторону, – Не мы ли с вами родом из той Родины, которая была так сильна и готова к защите от любого врага. Но от какой войны и от какого врага она развалилась на куски, на тряпочки? – Редактора перекосило от злости, но и меня уже понесло.
– Вы говорите – Родина, героическое поколение?! А Родина уже шестьдесят пять лет не может рассчитаться со своим славным поколением. Где же такое можно позволить себе, если надо вооружаться, модернизироваться, оттачивать мечи, готовиться к новой битве. Трёх-четырёх военных бюджетов хватило бы за глаза, чтобы оставшееся славное поколение победителей купалось в роскоши. А мы развалились без войны и врагов.
Родине отданы были жертвы наших сынов и дочерей – «пушечное  мясо» в угоду рукотворных «отцов народов». Грядут иные времена, иная эпоха, и я об этом хочу сообщить читателям, что славное наше прошлое поколение и победителей и побеждённых – несчастные, запуганные люди, принявшие земных кумиров за богов. Зреет в недрах человеческого сознания и душ иное понимание жизни и его мироустройства, и надо сказать всё возможное, чтобы покончить навсегда... по всей планете с таким понятием, как война! Геенне огненной подлежит тот, кто поднимет меч! Геенне огненной подлежит то сообщество, которое благословит меч: праведный ли, неправедный ли, карающий ли! – Я хлопнул дверью и услышал грохот разлетевшегося стакана.

Ощущение было неприятное, тягостное. Может быть, я и в самом деле взлетел слишком высоко в своих воззрениях, но я получил добро там, на ином, более тонком и чувственном уровне от того, кто в сонме таких же Хранителей человечества следует за моими плечами от рождения и до исхода.

 Впрочем, давайте перейдём к нашим земным воззрениям, пусть читатель сам примет своё решение.

 «Победа над врагом – есть лишь передышка до следующей войны».

Поставили его около чудом сохранившейся постройки с испещрённой от осколков снарядов и пуль ещё до войны побеленной стены. Кругом царил недобрый для хозяйского глаза разор построек, порушенных пожарами и взрывами; земли, истоптанной и разворочённой железными гусеницами артиллеристских самоходок и танков. Нет печальней зрелища разорённого человеческого жилища. Лёгкие ночные морозцы срединной осени крепили всё это безобразие больной обожжённой земли тонкой коркой ледяной крепости, а ближе к полудню вся эта ненадёжная крепость оттаивала и липла к ногам чёрным липким месивом.
По такому месиву и подвели к месту расстрела отделение совсем ещё молодых, необстрелянных, накануне прибывших на передовую солдат. Тяжкими, скользящими шагами они пробились к линии исполнения приговора, шагах в десяти-одиннадцати от расстреливаемого врага, и остановились, очищая сапоги от пудовых маслянистых комьев грязи.
Взводный командир в начищенных до зеркального блеска хромачах осторожными кошачьими шажками в сплошном хаосе чёрного месива подобрал подходящий сухой пятачок подмороженной земли, встал немного в сторонке, удобной для обозрения и исполнения приказа.
Рутинная работа, которую так часто приходилось исполнять на передовой линии фронта, вызывала у него раздражение и недовольство, так бывает, когда внезапно отрывают тебя от дела более важного и желаемого и посылают на ту работу, отказаться от которой нельзя по долгу службы, а выполнять не хотелось бы. Но немного поодаль от него стояли понурые и испуганные пацаны, ещё вчера гонявшие голубей по крышам и заглядывавшиеся на соседских девчонок. Им, этим необожжённым войной душам, надо было преподать урок военного мужества и боевого достоинства. Это некое патриотическое осознание ситуации немного охладило жаркую вспышку негодования, и, предавшись, внезапно возникшей необходимости, взводный внутренне себя успокоил и сосредоточился на выполнении задания. Кто знает, может быть, уже завтра ввергнет он этих двенадцать растерянных мальчишек в огненную геенну боя, чтобы сотворить из них бесстрашных защитников Отечества.
Расстраивало лишь то, что этот осенний денёк передышки от дел и забот ратных так некстати прервали полковые особисты. Оставлена была шумная компания вместе с ротным начальством в трёхнакатной тёплой землянке, а ещё более было жаль оставить там прехорошеньких гостей из медсанбата. При этом воспоминании он выругался в сердцах: «Сволочи!» Для чего он так старательно надраивал сапоги и достал из запасника новенькое галифе? Для того чтобы топтать эту непролазную грязь? Но что поделаешь, с особистами шибко не поспоришь, на то они и особисты – особые ребята, чёртова бригада. Взводный всегда внутренне завидовал этой всесильной фронтовой особи.
Однако погода давала надежду, и денёк-другой в запасе оставался, чтобы дать возможность отдохнуть уставшему телу, и уставшим ребятам привести себя в порядок и выполнить нехитрые солдатские дела. В такую распутицу даже воинство самого Сатаны не рискнёт начать военные передвижения... завязнет. Редкие же дежурные перестрелки по расписанию, для острастки, особо отдыху не вредили.
С такими мыслями взводный отаптывал вокруг себя небольшой плацдарм, с которого он намеревался выдать всё гневное возмездие врагу и преподать первый урок мужества молодому пополнению.
А враг едва стоял на ногах, опираясь об испещрённую стену. Ноги его были босы, видимо, кто-то из хозяйственного взвода постарался «облегчить» его уход по ту сторону земли. Из всего его одеяния остались лишь изодранный китель вермахта без знаков различия и нижнее бельё. По всему было видно, что «особые ребята» хорошо выполнили свою работу, ибо на лице, а вернее, на том, что от него осталось, уже не было страха предстоящего исхода, а скорее, наоборот, чувствовалось облегчение от неизбежного конца, когда смерть становится избавительницей от земного ада.
И всё же какая-то нечеловеческая тоска и спасительная надежда светила сквозь узкие, заплывшие, багровые щели глаз. Надежда на некое чудо, которое вырвет его из этой ужасной, нелепой, дикой обстановки и вернёт его в привычную жизнь, привычное окружение родных и близких людей, в добрый уютный мир под названием «дом».
Взводный всё отаптывался в сыром грунте, как застоявшийся конь. Наконец взглянул и ещё раз оценил выбранную позицию, внутренне одобрил её, небрежно снял с левой руки чёрную кожаную перчатку и, приподнявши её немного выше головы, заговорил:
– Вот враг! – Он картинно взмахнул перчаткой и лёгким разворотом повернул свой сильный, упругий торс, затянутый кожаной портупеей, в сторону расстреливаемого. – Ещё вчера он топтал нашу землю! Безнаказанно топтал, думал, что тому не будет конца. Но конец ему един! Рано или поздно они все встанут вдоль этой стены, чтобы получить возмездие за своё поганое дело. И это возмездие свершите сегодня вы, двенадцать молодых апостолов!
 Сравнение с апостолами, внезапно возникшее в его сознании, пришлось ему по вкусу, и он, все распаляясь и распаляясь, вкладывал в свою обвинительную речь всю ненависть к врагу, жаркий неистовый призыв патриота и обиду за внезапно прерванный отдых.
– Вот он! Вся низость и подлость вражья! И вы, апостолы, исполните сегодня свой первый долг по уничтожению вражьего племени!
– Оружие наизготовку! Товсь! – Взводный приподнял перчатку высоко над головой, намереваясь последним её решительным взмахом покончить со всеми врагами на земле. И вдруг увидел, что крайний к нему в шеренге боец так и остался в положении винтовка к ноге.
– Я сказал оружие наизготовку! Товсь! – прокричал взводный.
– Боец! Красноармеец! Я кому говорю! – Слегка шелохнувшись, боец так и остался в том же положении.
– Отставить! – Недоумевающий взводный, уже невзирая на грязь и, не сожалея о своих начищенных сапогах, бросился вперёд и остановился против шеренги.
– Ты что? Иуда! Врага жалеешь?
– Не могу... товарищ старшой... не могу, – хриплым от волнения и страха голосом заикался боец. Длинная, не по росту шинель закрывала его тело до самой земли, великоватая шапка сбилась набекрень, а винтовка в руках его казалась громоздким, совершенно лишним и неуместным инструментом. «Совсем ещё ребёнок, – успел краем мысли ухватить командир. – Какой-то весь хлипкий и гадкий».
– Ты присягу принимал?! – злобно и ненавистно прошипел офицер. – На верность Родине... Отчизне, так сказать.
– Не знаю. – Боец обтёр обшлагом шинели вспотевшее от страха лицо. – То есть... принимал.
– А как же ты не выполняешь её клятвы? Под расстрел пойдёшь... в условиях боевых! Знаешь? – Боец закивал головой.
– Становись! Равняйсь! Сми-и-и-рна! – раскатился яростный крик командира.
– Боец! Приказываю выполнить акт высшей социальной справедливости! – Взводный вытянулся в струну, приложив руку к козырьку фуражки.
– Не могу... – мямлил боец, жалобно поглядывая на командира, – не приучен я... к убийству, товарищ старшой.
Ярость прорвалась неудержимой лавиной. Взводный кинулся к шеренге и, поскользнувшись на верхнем раскисшем слое грунта, свалился на все четыре конечности. Такой позорный акт на глазах у молодых бойцов совершенно взорвал его самолюбие. Он подскочил к испуганному бойцу, ухватил его за отвороты шинели и, сотрясая из стороны в сторону, обкладывал его дикой отборной матерщиной, жуткой даже для привычного мужского уха. Затем, развернувшись, с размахом, по-крестьянски саданул его со всей силы в лицо.
Боец, выронив винтовку, отлетел на несколько шагов и как-то плашмя, всем телом рухнул на землю.
– Ты! И ты! – прохрипел командир, ткнув в сторону ближайших бойцов пальцем.
– Разоружить! И к расстрелу... за невыполнение! – затем, как будто спохватившись и слегка успокаиваясь, добавил, отряхиваясь брезгливо от грязи: – В особый его... отдел. Там разберутся.
Взводный вновь выбрался на отоптанный пятачок и уже без лишних церемоний приподнял руку и резко крикнул оставшимся девяти бойцам:
– Товсь! – И после короткой паузы: – Пли!
Трескучий залп спугнул стайку ворон, сидевших на истерзанных деревьях. Пленный, внимательно наблюдавший за разыгравшейся на его глазах трагедией, неестественно дёрнулся, отвалился назад к стене и сполз на землю. Но вдруг, как будто одумавшись, слегка приподнялся, не понимая происходящего с ним, опёрся о землю руками и встал на колени. Струйка крови стекала с его головы на лоб из-под светлых волос. На кителе и сером, грязном нижнем белье расплылись свежие пятна крови.
– Да что это сегодня творится! Что же вы со мной делаете? – орал совсем уже одуревший, ничего не понимающий командир, лапая правой рукой кобуру пистолета, направляясь в сторону пленного. – Недострелили!
– Найн! Найн! Найн! – кричал расстреливаемый, из последних сил удерживаясь на коленях, вытянув вперёд растопыренную ладонь правой руки, словно пытаясь защитить себя от новых пуль, а левой размазывая кровь по лицу.
– Найн! Найн!
– В лазарет его!
День предвкушаемых скупых наслаждений земных сменился ужасом тяжких ожиданий бесконечной осенней ночи. Оставшихся одиннадцать бойцов взяли под охрану конвойных и непрерывно выдёргивали на допросы. Выясняли всю подноготную происшествия и предшествовавших событий. И как в таких случаях водится, с одной стороны, доблестные органы путали, сбивали с толку допрашиваемых перекрёстными дознаниями, выискивая возможную крамолу и измену Родине, а с другой стороны, испуганные и измордованные мальчишки нелепым и бессвязным бормотанием пытались доказать отсутствие какого-либо сговора или измены и клялись в верности и преданности. Крепко досталось и взводному командиру, и не будь за ним известных всей дивизии подвигов и геройств, не миновать бы ему сурового наказания или штрафного подразделения. Под утро замученному и удручённому командиру сделали крепкое внушение и вынесли окончательный вердикт: «Впредь подобного разгильдяйства не допускать, а виновного во всей этой заварухе расстрелять и тут же предать земле. Приговор исполнить в том же составе для воспитательных целей, дабы неповадно было никому впредь...»

Страшная тяжесть телесного и душевного страдания, боль, унижение, страх и отчаяние – всё это, собранное в единый клубок тёмных сил бесконечной ночи, легло на маленького тщедушного человека, сына неизвестной земной матери, посмевшего сказать безжалостному военному божеству: «Не могу убивать... не приучен я!» Где же это так приучили его верить в такое великое человеческое деяние «не убивать»? Кто воспитал в нём этот высший нравственный принцип, так и не прижившийся на Земле со времён прихода Великого Учителя, Сына Человеческого – не творить зла даже врагу своему, не вершить насилия над насилием? Кто из окружавших его смертных мог оценить это высшее человеческое деяние?

Едва живого солдата волокли двое из вчерашних бойцов, а дотащив до той же побеленной испещрённой стены, прислонили к ней и, брезгливо отряхнувшись, вернулись в строй. Последних сил его едва хватало, чтобы не упасть и удерживаться на полусогнутых ногах, опираясь на стену. Он смотрел куда-то глубоко в небо, слегка раскачиваясь, и что-то шептал разбитым беззубым ртом.
Хмурое утро, коих ещё тысячи и тысячи будет восходить над землёю после сумрака ночи, явилось. В проблес­ках зари восходящей, оледенелой тверди земной и всего того окружающего безобразия, разрухи и хаоса военной стихии чувствовалась некая предвосхищающая сила духовной благодати. Словно сама природа в самых её безобразных и изуродованных проявлениях ожидала вместе с первыми холодными лучами запоздалого осеннего солнца явление чего-то высшего и совершенного, неощутимого для грубого человеческого восприятия. А он всё шептал и шептал что-то, глядя в небо, словно прощаясь и с этим последним утром, и с последней зарёй, и с последним мгновением жизни.

Расстрельный кворум в этот раз был чрезвычайно велик. Рядом с линией расстрела разместилось всё полковое начальство, чуть-чуть поодаль, как некая высшая надзирающая каста, сгрудилась группа наблюдателей особого отдела. Одиннадцать вчерашних несостоявшихся «апостолов» выстроились на линии исполнения убийственного огня, а взводный, обнаружив вчерашний отоптанный пятачок, ступил на него и приготовился к исполнению. На этот раз без лишних церемоний, скинув правую перчатку, достал из глубины внутреннего кармана шинели белый бумажный листок и громким надрывным голосом зачитал его содержание, а затем, немного помедлив, добавил от себя: «Вчерашняя твоя несостоявшаяся пуля, не убившая врага твоего, да обратится против тебя, Иуда рода человеческого!».
Сложив листок, он обернулся к особистам и, получив от них немое одобрение, крикнул в ожидавшую шеренгу:
– Оружие наизготовку! Товсь! Пли! – Вздрогнула шеренга одиннадцати, отшатнувшаяся назад отдачей смертоносных стволов.
– Вольна-а-а!
Взводный осторожными, нервными шажками приблизился к рухнувшему телу. Немного постоял над ним, затем прикоснулся к нему сапогом начищенного хрома, наклонился. Видно было, как он, выпрямившись, неторопливо проник в боковой карман офицерской шинели, достал оттуда портсигар, закурил и только после этой затянувшейся паузы, обернувшись, крикнул:
– Готов!
 Готов! Готов! Неслышной и неощутимой волной светлой энергии понеслось куда-то в глубину осеннего неба известие о смерти человека земного, сына неизвестной земной матери. Но никто из стоявших поодаль и ближе не слышал этого известия, ибо не дано было это слышать грубому уху человеческому.

Как часто, ступая по этой земле, мы не внимаем позывам и явлениям высшего плана человеческой жизни. Для нас его нет, а для многих, поглощённых всецело и без остатка мирской суетой, и быть не может. А уж когда мирская суета принимает размеры небывалых по кровопролитию, жестокосердию, истребительности и масштабности войн человеческих, как же здесь, сквозь смерть и страх, дьявольское засилье чуждых человеческой природе законов и нравов, можно узреть глубинную суть происходящих событий?

Вся горстка сынов человеческих, собранных злой волей на этом пятачке земном, охмурённая дурными законами и нравами, под видом вершения неких правил высшей гуманности и справедливости, даже мигом единым не воспламенилась пониманием того величайшего нравственного поступка, свершившегося на их глазах, – Человек отказался убивать себе подобного.

Они и знать не могли и не ведали, что в сей миг были спасены жертвой жизни маленького тщедушного человека. Мы – искра божьего творения, венец природы, даже не подозреваем в ложном величии своём, что есть и иная жизнь, от которой нам не отмахнуться и не избавиться. Она рядом, на расстоянии вытянутой руки и внутри нас, и мы пронизаны её высшими космическими законами. Существуя в лоне вселенской эволюции, нас, человечество, терпят ещё, несуразных и уродливых, благодаря нескольким сотням Праведников. Мир ещё нуждается в Спасителях, и они приходят, чтобы спасать наши заблудшие души.

Постепенно, словно чего-то нашкодив, вся благородная, отмеченная звёздами всякой величины, высшая военная элита растворилась, оставив на линии свершившегося расстрела взводного и отделение бойцов. Кирки и лопаты были заготовлены заранее, но взводный не спешил. Какая-то незримая сила удерживала его около расстрелянного тела. Он всё беспрестанно курил и курил. Трясущимися руками зачем-то разворачивал белый бумажный листок, словно искал там оправдания свершившемуся делу, и снова вкладывал его обратно, прохаживался вдоль стены. Это уже был не тот взводный. Какая-то непонятная сила сломила его душевный запор. Он вдруг понял в сей миг, что сотворил нечто ужасное и непоправимое, что уничтожит всю его оставшуюся жизнь.

Остановился над телом. «Совсем ещё ребёнок, – вновь скользнула в его сознании та же неуправляемая мысль, –  мальчишка». Лёгкий пушок покрывал багровые вспухшие щёки, нетронутые прикосновением бритвы. В слегка приоткрытой щели рта с разбитыми и истерзанными губами зияла пугающая беззубая чернота. Глаз вытек от прямого попадания пули, другой полузакрыт, и было такое жуткое впечатление, что ещё живое тело, слегка прищурившись, внимательно и с издевкой наблюдает за командиром. Белая тонкая шея с кровоподтёками и резко выдающимся кадыком выглядывала из разорванного ворота гимнастёрки.
Взводный, убивший не один десяток врагов, смелый и решительный офицер, безрассудно ходивший в штыковую атаку, похоронивший десятки своих товарищей-бойцов, вдруг почувствовал всю бессмысленность и жестокость всего того дела, ради которого он все эти годы убивал, калечил и ненавидел. Вся эта мишура военных забот, иерархия рангов человеческих, верноподданнические клятвы и присяги, страх и заискивание пред высшими непостижимыми кумирами и начальством – всё это вместе взятое, чем так дорожил он всю свою жизнь, вдруг оказалось, не стоит единой жизни человеческой.

Он с величайшим сожалением взирал на это распростёртое тело и вдруг подумал: «Какая же великая сила подвигла этого солдата на такой отчаянный поступок?» Чувство некоей гордости за него, которого не смогли сломить эти костоломы из «особого» и заставить его отречься от своих мыслей и поступка, возникло в его сокрушённом сознании. И он впервые за все эти годы почувствовал лютую ненависть к тем, кому ещё недавно так завидовал и на кого засматривался с затаённым вожделением.

«Что же вы наделали! – схватился он за голову и потом, немного повременив, как будто бы опомнившись. – Что же я наделал?»

Взводный снял перчатки и уже без всякой брезгливости прикрыл рукой полуоткрытое веко расстрелянного. Поднявшись, он подозвал стоявших в стороне бойцов и как-то по-отечески, по-братски сказал: «Ребята! Надо бы похоронить по-христиански... не звери же мы».
Место выбрали неподалёку. На низеньком пригорке, нависшем над узкой речушкой, сняли слой подмороженного дёрна, и парами, сменяя друг друга, приступили к земляной работе. Грунт был мягкий и податливый, и не требовалось больших усилий для подготовки могилы. Взводный, молча наблюдая за слаженной работой молодых бойцов, отрешённо думал о всех тех событиях, которые так внезапно и неотвратимо свалились на него и этих ребят. А они всё глубже и глубже проникали в податливое тело земли и вряд ли сознавали, что вскоре им придётся руками и зубами вгрызаться в иную землю, под непрерывным огнём и артобстрелами. И Бога будут молить, чтобы земелька была помягче и уступчивее, и камешки покрепче и покрупнее, ибо в смертоносной лавине огненного металла каждая кочка и каждый бугорок могут даровать солдату жизнь. А ещё жаль по-отечески ему стало этих молодых ребят, так несуразно начавших свой боевой путь с рытья могилы и убийства своего же вчерашнего товарища.

Отдав распоряжения, взводный выбрал неподалёку тонкий ствол берёзки и трофейным тесаком в несколько ударов свалил его на землю. Обтёсывая упругие податливые ветви с ещё живой пожелтелой листвой, он вновь испытал тоскливое, непонятное волнение. Возникнув где-то в глубине души, оно откликнулось острой колючей болью в сердце и, ударив в голову, отразилось лёгким внезапным головокружением, бросило в сторону. Взводный зажмурил глаза. Такого с ним никогда не бывало. Жалость и война – вещи несовместимые, чуждые и несопоставимые.

Не мог он понять своим огрубевшим солдатским сердцем и ожесточённым сознанием, что мир тонкой невидимой материи, той самой иной высшей жизни, окружавшей всё это пространство, готовился принять в сей миг душу солдата. Аура, насыщенная светлой энергией высшего божественного качества, пронизывала всё и вся и во всём окружении – живом и неподвижном, сознательном и бессознательном – творила свою незpимую работу.
Открыв глаза, взводный оглянулся. На пригорке трудились солдаты, неподалёку лежало тело, укрытое грубой рогожей. Предутренняя мгла уже рассеялась, и лёгкий морозный воздух зыбкой призрачной тканью искрился над всем этим поруганным миром войны. Но что-то особенное, непривычное намётанному грубому взгляду почудилось в этой обыденной простоте. Словно открылось иное видение привычных для взгляда вещей, наполненное умиротворением и спокойствием.

Присев на старый подгнивший пенек, он извлёк из кармана портсигар, намереваясь предаться короткому перекуру, и вдруг уловил едва-едва ощутимый необычный запах. Тончайший аромат разливался вокруг. Взводный огляделся, не понимая, откуда он мог явиться. Что-то похожее было с ним однажды, когда они встречали на передовой известных артистов. Тогда певица, красивая и недоступная, он уже и не помнил её фамилии, выпрыгнула из кабины трофейного «виллиса». Волна одуряющего аромата окатила его всего, задрожали колени от чувственного, волнующего молодое тело желания. Но этот аромат был ещё тоньше и несоизмеримо нежнее, и возбуждал он не тело, а душу.
Что-то неведомое и чарующее, от чего внезапно повлажнели глаза, разлилось вокруг него. Он осязаемо почувствовал присутствие некоей непонятной силы вокруг себя, которая вместе с тончайшим эфиром принесла ощущение умиротворения и благости. Откуда-то прилетело облачко сизого дыма, и деревенский запах домашнего очага поглотил внезапно возникшее очарование. Всё насторожилось и замерло. Очнувшись, увидел в ногах безжизненно поникшую берёзку. «Ещё одну душу загубил!» – подумал он с сожалением и принялся готовить крест.
Сделали всё по правилам. Взявшись с двух концов за черенок лопаты, подровняли отсыпанный холмик. Сверху уложили припасённый травянистый дёрн. Взводный заострил удлиненный конец небольшого креста и, ухвативши его двумя руками, резко вогнал в сырую податливую землю могилки. Как будто бы неслышным взрывом потревоженной мины отбросило его в сторону! Яркий, ослепительно сверкающий столб белого огня вырвался из земли и ушёл в поднебесье! С криками и воплями разбежались в разные стороны солдаты. Закрываясь рукавом шинели от нестерпимо слепящего света, взводный увидел, как кто-то из бойцов схватил винтовку и, клацнув затвором, отворотивши лицо в сторону, пытался выстрелить в направлении сверкающего потока.
– Стоять! Не стрелять! Отставить! – орал взводный, с разбегу накрыв бойца всей массой своего тела. Гулкий выстрел бросил их обоих на землю.

Столб ослепительного огня так же внезапно растаял, как и явился. Испуганные, трясущиеся от пережитого суеверного ужаса, явления светоносного потока, бойцы медленно и с опаской собирались возле своего командира. Кто-то откровенно плакал, кто-то недоумевал, кого-то тошнило и рвало. Одно было ясно во всей этой сумасшедшей свалке: их коснулось что-то светлое и благословенное, священное и трепетное. Сердца этих несчастных людей, брошенных чужой волей на кровавый жертвенник бессмысленной бойни человеческой, соприкоснулись с той непонятной светлой силой, которая вершит на этой земле истинную правду жизни, невидимую для глаза и неслышимую для уха, но воспринимаемую даже самой зачерствелой и загубленной душой.
Взводный с особой отцовской заботой отряхивал и приводил в порядок каждого из бойцов и находил для всякого слова утешения. Загруженные тяжёлым пехотным инструментом, они удалялись от места светоносного явления всё далее и далее. Не понимали они и не ведали, что свершилось над ними светлое таинство спасения. И спасение это было искуплено жизнью солдатской, положенной за них, за то, чтобы отвести от них тяжкий грех смертоубийства. Отныне они взяты были под сень защиты и покровительства Высших Сил. И каждому из них к назначенному часу, где бы он ни находился, должно будет возвратиться к этому месту земному, чтобы душою своей свершить восхождение в небесную обитель вслед  за тем солдатом – одним из двенадцати.

Всю эту странную историю доподлинно слышал я, будучи подростком, от соседа-фронтовика. Помню сколоченный из горбыля столик, кособокий навес, приютившийся около низенького домика, и хозяина его, сидящего на грубой деревянной скамье. Был чудный месяц май, когда в наших южных краях буйно цветёт сирень, когда город заполоняют букеты степных алых тюльпанов, а ещё в это время – празднования Победы – особенно яростно цветут яблони, и пчёлы усиленно и натруженно вершат свой благодатный труд.

Сосед был под хмельком, изредка закусывал, наклоняясь над низким столиком, и покуривал свой извечный «Беломор». Медленно, со вкусом и явным удовольствием приканчивал початую бутылку водки. При этом в середине стола стояла граненая рюмка, прикрытая сверху горбушкой хлеба, рядом солонка.

Рассказ был окончен. Сосед тяжко вздохнул, сложив обе руки на рукоять самодельной трости, и задумался. Он взглянул на поминальную горбушку хлеба, глаза его повлажнели, и в них явилась смертельная тоска.
– А знаешь, я ведь тогда навестил того немца, которого недострелили, – он вновь продолжил своё повествование. – Это ведь в самом деле чудо! Три попадания вскользь, три ранения навылет, и три пули выковырнули из него. Но больше даже не в том чудо, а в том, что в той суматохе совершенно забыли про него, а ведь могли бы и дострелить. Но расстреливать два раза... даже врага, видимо, совесть не позволила.
Обнаружил я его в прифронтовом госпитале, где он выздоравливал. Что-то он лопотал на своём, я понял, что спрашивает про того паренька. «Капут ему», – сказал я тогда, и он загрустил, шибко загрустил. Понял, видимо, что та единственная пуля, которую недодал ему тот солдат, свершила чудо. И скажу тебе по совести, никакой злобы не шевельнулось во мне, а увидел я его мозолис­тые крестьянские руки, и понял тогда, что не сведи нас в ту кровопролитную бойню наши «отцы» и «фюреры» – обменивались бы мы с ним дружественными рукопожатиями и плодами труда своего мирного. А ещё жить бы нам по совести, а не по приказам и уставам! Всем вместе! Скопом единым, человеческим, спаянным! – он яростно сжал свой кулак, отчего захрустели костяшки его пальцев. – Чёрта с два бы воевали и месили друг друга! Пять-десять миллионов человеческих душ в едином порыве сказали бы: «Нет!» И развалилась бы вся эта затея с войнами и насилием. И зачинатели её провалились бы в тартары подземные. Да разве же в силах наших, человеческих, такое понимание? А он... понял! – Сосед плеснул в свой стакан немного водки, выдохнул и залпом опрокинул его в себя. Обтёрся рукавом и, не закусывая, продолжил:
– Пожал я его руку – руку врага и вложил в неё две пачки махорки «Моршанской», довоенной. А сам подумал, что одобрил бы тот паренёк мой поступок, и как-то полегчало на душе. Потому что впервые, наверное, позаботился не о собственной шкуре и своём интересе, а о другом человеке. И жизнь моя с того момента пошла словно под прицелом взгляда того паренька. Мыслить стал по-иному, жить стал по-иному, вроде, отчёт держу перед ним за каждый поступок свой.  Так и стоит перед моими глазами, так и вижу его. Росточком чуть поболее тебя, худенький, и всё твердит: «Не могу убивать... не приучен я». Откуда сила такая? Разве что от Бога самого? А я его кулаком... наотмашь! Веришь ли! До сих пор рука горит! Огнём горит, как вспомню.
– Береги душу свою, парень! – обратился он ко мне. – Береги пуще всего в жизни! Не навреди ей, как Господь наш сказал. Вот такой оказался он, один из двенадцати «апостолов», как тогда я их назвал.
– Но ведь двенадцатый и был предателем? Как я читал где-то или слышал, – осторожно высказал я своё познание. – Иуда! Так ведь? И этот тоже вроде как предатель. Вы же сами его так назвали.
– Что ты понимаешь! – взглянул на меня хмельной сосед. – Если Иуда был такой, как этот, то хвала ему и слава вечная! Я ведь после того времени засомневался в Писании. – Он кивнул в сторону прибитой к стене полочки, где я увидел толстый коричневый переплёт книги с золотым тиснением – «Библия».
– Писано, что Бога он предал. Но разве Бога можно предать? Если только он сам того не пожелает. Что-то мы недопонимаем или те, кто писали, недослышали. Только нет в этом какой-то правды, чего-то не хватает, чего-то недостаёт сокрытого и тайного. Так ли? – он снова обратился ко мне.
– Не знаю, – пожал я плечами.

Откуда мне, воспитанному в безверии и атеизме, могло быть ведомо содержание той толстой книги, которую я увидел впервые в своей жизни. Это теперь, по прошествии многих лет, обретя жизненный опыт и некоторое познание божественной мудрости, имея взрослых детей и внуков, я понимаю того паренька-солдата, одного из двенадцати, и склоняю перед ним свою седую голову в благодарности и гордости за силу человеческую и верность, явленную им. От его поступка укрепилась во мне уверенность: не позволю! Воспрепятствую детям своим и потомкам быть «пушечным мясом» в угоду рукотворным кумирам.

– Что я мог сделать ещё для того солдата? Запоздалые раскаяния, пустые, никому не нужные сетования. Душа повреждена, как раненая птица. Всё уже потеряно и пройдено, и не вернёшь ушедшего... трус! – всё сокрушался старый фронтовик. Видимо, крепко зацепила его старая заноза, кровоточащая в сердце. Никогда еще не приходилось мне видеть его таким сокрушающимся. Это было покаяние, крик стонущей души человеческой, кровавая исповедь страждущего сердца.
– А может, так и должно было быть? Ведь не случись того, так и остался бы я пнём бесчувственным, бессердечным, и гордился бы по сей день смертоубийствами совершёнными, и головы считал, пересчитывал убиенных. А пришёл он и изменил мой мир, и не только мой. Ведь были ещё те, оставшиеся одиннадцать. Он уберёг их от смертоубийства того пленного, а сам подставился. Ведь жив наверняка и здоров тот парень пленный, недостреленный, и молит Бога своего за душу его светлую. Были те, кто истязал и приговаривал, кто наблюдал за этим из праздного любопытства и по долгу. Не поверю, чтобы и их мир остался прежним. Мне ведь неведомо знать, как сложилась судьба каждого из тех солдат войны.
 Что-то изменилось в его взгляде, посветлело, словно открыл он для себя некую тайную истину, словно свет познания и озарения проник в его скорбящую душу.
– После госпиталя, посетив «крестника» своего немецкого, нашёл я старинного дружка, служащего писарем при штабе дивизии. Выпили, как водится, по косушке-другой спирта. Выдал и ему скромного гостинца и тогда попросил, чтобы не спешил он по своей возможности сообщать родственникам расстрелянного паренька, как всё было на самом деле. Попридержал бы, а как пойдут бои, полетят и похоронки. Вот тогда и послал бы.
А ещё, что самое главное, зачем и пришёл, если сможешь, под этот шумок и неразбериху написал бы, что в «списках живых и в списках убитых не значится». Пусть уж лучше, как между небом и землёй, чем такое. Знаю, что тяжко будет матери от этой неопределённости, но пусть будет на сердце её чисто и светло. Люди наши ещё не готовы принять такого подвига, который совершил этот солдат. Но когда-нибудь придёт это понимание, как пришло оно мне.
Вот и всё. Что мог я сделать ещё тогда? Знаю, что всё мелочно и ничтожно, запоздало, но другого... не мог. Сломил он что-то во мне, по-другому жить стал, по-другому мыслить стал. А главное, понял я, что не с тем врагом воюет человек вот уж тысячи лет, и не будет конца этой войне, не будет конца этому бесконечному злу и насилию, не будет Победы извечной и окончательной, пока не побьет человек врага внутри себя! Вот здесь!
Старый фронтовик гулко хлопнул себя ладонью по груди.

Странный был фронтовик. Наград не носил, льгот за свои ранения не выпрашивал, на праздники и торжества не ходил и умер аккурат в день Великой Победы. Уплыла душа его просветлённая к тому холмику на пригорке над безымянной речушкой, где открыт был ему путь к восхождению тем неизвестным солдатом прошедшей войны – одним из двенадцати.
Хранятся в моём семейном архиве три пожелтевшие от времени весточки с прошедшей войны, и во всех трёх одна формулировка: «В списках живых и в списках убитых не значится».

Тараз,
январь 2010 г.

Глава девятая
СЮРПРИЗ

Читателю покажется, что все действия этого повествования сжаты в небольшом промежутке времени, ограниченном сюжетной линией. Но это не так. Семь долгих лет упорной работы. Семь долгих лет сомнений и разочарований, поисков, падений и взлётов. Семь долгих лет работы над собой и своим внутренним миром – вот цена продвижения от главы к главе, от строки к строке. Труды эти были не напрасны. Я наконец увидел свет в конце туннеля, нашёл своё предназначение в этой жизни, принял и оценил позывы иной, более тонкой действительности мироустройства, заглянул за черту своего плотского существования в мир иллюзий, реально сосуществующий с нашей грубой действительностью.

А мир тонких астральных восприятий приносил ещё более и более неожиданные встречи и события. Передо мной проходила череда новых душ и пройденных жизненных путей. Какое разнообразие и изобилие человеческого материала пришлось сопровождать нам с Иеронимом из обители Иерархов на разные уровни астрального бытия. Одно я усвоил твёрдо, что живём мы и творим свою жизненную линию в самом справедливом мироустройстве. Всякому дано то, что заработано им в чреде воплощений. Всякий несёт свою ответственность перед судом высочайшей справедливости, и ни единой сущности человеческой не уйти и не сокрыться от этого всевидящего ока. Воистину планета наша и сообщество человеческое – есть школа духовного совершенствования, за что и возлюбил нас Творец во вселенском мироустройстве, хранит и терпит, и вновь даёт нам шанс к восхождению.
А ещё усвоил я из всего виденного, что важно пробудить свою душу на уровне плотского, грубого существования человеческой действительности. Важно там открыть свои глаза и увидеть тот свет, который дан нам Сыном Человеческим, и вознестись по тому пути, который открыт был нам две тысячи лет назад.
 Уж сколь пришлось мне повидать отчаивающихся в горестном раскаянии полуспящих и дремлющих душ человеческих. Отчаивающихся тем, что утеряно напрасно отпущенное тебе время земного пути, загублена душа неразумностью и подлостью поступков, мыслей и желаний. Снова вниз, снова повторять и повторять пройденный урок, но и это не всем дано, ибо, как заметил мой Ангел-Хранитель: «Можно одним земным поступком вознестись до святости, а другим – пасть на самое дно вселенской геенны», где растворится суть-монада человеческая на атомы, и уже никогда, ни в какие времена, измерения и формы не возродиться ей и не познать красоты и совершенства вселенского божественного мира.

Как тяжко стало мне возвращаться в мир обыденных вещей проявленного уровня. Сколько же в нём несовершенства, пустого, бессмысленного законоустройства, норм и правил сосуществования, построенных на безмерных желаниях плоти, властолюбия, страха и угнетения. Вся планета с её богатствами, божественная природа стали заложниками ненасытного развращённого человечества, продающего и покупающего то, что никогда ему не принадлежало и принадлежать не будет. Гости, ненасытные и жадные, поселились в чужом доме, не принимающие в своё сердце сочувствия к ближнему, и безмерно счастливые от богатств, полученных «неправедною мздою».
 Но что же поделать, если мы получили то, что заработали. Сизифовым камнем я скатываюсь, всякий раз с набранной высоты в свой мир, и всё более понимаю, что надо принять его таким, какой он есть, какой он дан мне и миллионам других подобных по заслугам и вере. Но оставлен нам шанс изменить этот мир, и он всегда доступен, если следовать закону вселенской этики, а это есть – Любовь. Прекрасная и тончайшая энергия Вседержителя – строительный материал вселенского мироздания.

Всякая встреча с моим Хранителем возвышает и окрыляет меня пониманием божественной красоты многомерного бытия. Вот и в этот раз наша встреча принесла радость общения после продолжительной разлуки. Впрочем, сказано это, несколько неверно. Иероним всегда и неотступно следует за моей человеческой сущностью, но проявляется реально и, очевидно, не столь часто, как хотелось бы. И это, вероятнее всего, зависит от расписания моего «cто пятьдесят шестого доставщика». Но кто составляет это расписание и утверждает пути передвижения – ни мне, ни Иерониму неведомо.

– На этот раз мы воздержимся от личных пожеланий, – встретил меня приветствием и сообщением Хранитель. – Тебе заказана встреча, и ты, возможно, будешь разочарован.
Как всегда, мы приблизились к плавающим в пространстве хронометрам и с этой площадки унеслись в иное измерение.

То, что я увидел, повергло меня в высочайшую степень удивления.
«Полуразрушенное строение с испещрённой от осколков снарядов и пуль побеленной стеной. Кругом царил недобрый для хозяйского глаза разор других построек, порушенных пожарами и взрывами; земли, истоптанной и разворочённой железными гусеницами артиллеристских самоходок и танков. Лёгкие ночные морозцы срединной осени крепили всё это безобразие больной обожжённой земли тонкой коркой ледяной крепости». Впереди сквозь лёгкую туманную зыбь я увидел приближающуюся группу людей и через несколько мгновений различил в ней строй неспешно пробивающихся по осклизлой почве солдат. Позади строя, немного в сторонке чётко различил офицера и ещё небольшую группу военных, сопровождавших какого-то человека. Догадка ворвалась в моё сознание ещё до того, как двое солдат подвели к испещрённой стене пленного.
– Как это понимать? – обратился я к Иерониму.
– Это постановка сценария, который воплотился в моём сознании или что-то невообразимое?
Что последует далее, какие события – я уже знал со всей очевидностью. Это было с абсолютной точностью, до мелочей, воспроизводимое действие моего недавнего повествования. Но как и каким образом оно воспроизвелось в этом прошлом измерении? По законам и способностям каких сценаристов, считавших из моего мозга все придуманные сцены и созданных персонажей?
– Это что-то, напоминающее плагиат? Либо я совсем уже ничего не смыслю в происходящем, – обратился я к Иерониму.
– Плагиат! – утвердительно ответил он. – Но совершенно иного свойства. Это ты списал прошедшие события с точностью до запятой. Это опыт твоей души – свидетеля прошедших событий, сброшенных тебе в грядущее. Но не спеши, ты увидишь ещё воочию то, о чём только догадывался, что невозможно вообразить и засвидетельствовать земным оком.

Действие между тем разворачивалось по известному мне и читателям сценарию. Но одно дело считывать его со страниц печатного издания и своим воображением воспроизводить его живую картину, а другое – присутствовать в самой гуще описываемых событий. Мы были живыми свидетелями происходящей драмы. Вся её экспрессия, накал страстей, потоки эмоций, запахи крови и пороховой гари, ужас невыносимой физической боли и страданий человеческой плоти – всё встало перед нашими глазами во всей своей неприглядности.
Мы свободно передвигались среди участников этой кровавой мистерии абсолютно невидимыми и неосязаемыми фантомами. Можно было заглянуть в глаза палачей, терзавших несчастного солдата, и увидеть в них ярость и недоумение. Недоумение и безвольный страх в глазах палачей от силы противодействия сгустка истерзанной плоти. Невероятная мощь духа человеческого была проявлена этим воином, отказавшимся убивать. Сам Ангел-Хранитель терзаемого, казалось, пытался защитить его своим телом и отвести руку истязателя, но это было не дано. Ангелы сотканы из другой материи.
 Изверги! Изверги рода человеческого! Какая мать рождает человеческих чудовищ? Но всё определено в этом мире, построенном на свободе выбора. Никакая мать человеческая не рождает чудовищ. Чудовищами становятся.
Да, прав Иероним. Многое из моего повествования осталось за кадром. Значит, не во всё была посвящена моя душа – свидетель описанных событий.

Утренняя картина расстрела произвела на меня ещё более потрясающее впечатление. Всё было то же: расстрельный кворум, взводный командир, одиннадцать измученных, испуганных «апостолов» на линии исполнения убийственного огня и сам истерзанный растоптанный двенадцатый «апостол», из последних сил опиравшийся об испещрённую стену. «Он смотрел куда-то глубоко в небо, слегка раскачиваясь, и что-то шептал разбитым беззубым ртом».
Но небо, обычное утреннее хмурое небо срединной осени, полыхало серебристым невообразимым светом. Какие-то сущности в сверкающих одеяниях в свободном парении спускались на землю, либо совершенно неожиданно проявлялись из пустоты и свершали некие непонятные для меня приготовления. Это было очевидно, что сущности: ангелы ли, хранители, помощники, наставники или другие небожители иного, более тонкого измерения готовились к некоему таинству. Окружающий эфир наполнился удивительным тончайшим ароматом, несоизмеримым ни с какими земными запахами.

Какой поразительный контраст мирозданий явился моему взору. Грубый, наполненный тяжкой застойной энергией страха и насилия, мир плотских материй пронизывался насквозь светлыми энергиями и эманациями иной тончайшей благодати мира светлых энергий. И всё это вершилось на одном ограниченном пространстве исполнения двух таинств. С одной стороны, готовилось убийство человека земного, а с другой – встреча его истерзанной души.

Две светлые фигуры встали рядом с расстреливаемым солдатом, и было такое впечатление, что они поддерживают его уставшее истерзанное тело. «А он всё шептал и шептал что-то, глядя в небо, словно прощаясь и с этим последним утром, и последней зарёй, и с последним мгновением жизни».
Теперь я знал, что он узрел в этом тёмном утреннем небе, из последних сил удерживая свою плоть, и к кому он обращал свою последнюю человеческую молитву.

Трескучий залп смертоносных стволов разорвал затянувшуюся в ожидании тишину. Видно было, как огненные стрелы пронзили отброшенную к стене плоть. Две светлые фигуры подхватили падающее тело, склонились над ним, распростёртым на земле, и в этот миг в этом сплетении трёх сущностей явился огненный, ослепительно сверкающий шар. Он завис над ними и через мгновенье бесшумно взорвался, расплескав ослепительные огненные струи по всему пространству, как шаровая молния истощается от запаса собранной энергии. Я в недоумении обернулся к Иерониму:
– Она пришла!
– Кто она?
– Та, которая так страшит человечество. Проход открыт!
Призрачное облачко всплыло над площадкой и, постепенно увеличиваясь в размерах, охватило своим сиянием всё пространство, занятое собранными людьми.
Прав был тот фронтовик, взводный командир. Именно эти эманации души двенадцатого «апостола» потрясли его у расстрельной стены, тронули его огрубевшие умолкнувшие душевные струны и навсегда изменили его жизнь. Но и всякий присутствовавший в этой мистерии оказался затронутым сгустками душевного спасительного тепла убитого солдата. Каждый из них получил свою дозу соприкосновения, которая не проходит бесследно и которая освещает спасительным светом самые затаённые уголки души человеческой. Нам ведь и в самом деле неведома судьба каждого из участников этой земной драмы.
Но действие продолжалось. Мы наблюдали, как оставшиеся одиннадцать «апостолов» готовились к погребению. Но не только мир плотных материй творил извечное таинство, мир тонких энергий созидал свою невидимую для глаза человеческого работу. На небольшом пространстве скопилось множество светлых сущностей. Окружающий мир серых тонов осветился божественным сиянием и наполнился непередаваемым, тончайшим ароматом райского эфира. Готовился некий своеобразный обряд посвящения и приёма душевной монады человеческой.
– Так бывает со всеми? – спросил я Иеронима, очарованный творившимся действием.
– Нет! Это особый случай. Для тех, кто «души своей не пожалел в жизни этой».
Мы увидели, как ангелоподобная светлая сущность подошла к взводному командиру, сидящему в сторонке, и возложила на его голову обе руки. Видно было, как вздрогнуло и напряглось его тело, он обернулся: на пригорке трудились солдаты, неподалёку лежало тело, укрытое грубой рогожей. Предутренняя мгла уже рассеялась, и лёгкий морозный воздух зыбкой призрачной тканью искрился над всем этим поруганным миром войны. Но что-то особенное, непривычное намётанному грубому взгляду, проникающее на всю глубину души, почудилось в этой обыденной простоте. Словно открылось иное видение привычных для взгляда вещей, наполненное умиротворением и спокойствием. Это ангел коснулся его души.
Таинство завершалось. Солдаты собрались около холмика, сняли головные уборы, чтобы почтить память своего товарища. Светлое братство приблизилось к погребению, и в тот момент, когда командир вогнал в рыхлую землю могилы крест, ослепительный столб света вырвался из земли и увлёк за собой и призрачную душу солдата, и светлое ангельское братство.

Всё внезапно растворилось, осталась лишь стена – безмолвная свидетельница ушедших в прошлое событий. Мы стояли на линии убийственного огня, и душа моя трепетала от того сокрытого от моего взгляда сценария, так волшебным образом сотворённого по позыву моего глубинного сознания.
– Как же всё в нашей жизни переплетается, – наконец опомнился я от пережитого посвящения.
– Взводный командир – мой сосед. Опыт души моей – участницы этой прошедшей мистерии, которая невидимыми, невероятными способами была передана мне во всех мельчайших подробностях в грядущее моё воплощение, в чьём обличии я стою перед тобой, мой драгоценный Ангел-Хранитель. Наконец, этот солдат, названный «двенадцатым апостолом», отказавшийся убивать. Кто он? Кем он может быть в ином воплощении?

Что-то произошло с Иеронимом. Какая-то печаль скользнула в его взгляде, и он движением своих глаз указал мне на землю. У ног своих я увидел коричневый клочок бумаги. Наклонившись, я поднял втоптанный в грязь, липкий, мокрый документ. Несомненно, это и был кем-то обронённый документ. «Красноармейская книжка» – прочёл я едва видное название. Осторожно раскрыв его слежавшиеся страницы и вглядевшись в расплывшийся чернильный текст, обомлел от изумления. На его страницах совершенно отчётливо значилась девичья фамилия моей матери, далее следовали знакомое имя и отчество.
– Ах, Устинья Никитична! Моя драгоценная бабушка. Вот какими неисповедимыми путями мне пришлось повстречать твоего младшего сына, отданного в жертву кровавому военному божеству. Всё, что ты получила взамен, это лишь клочок бумаги с жуткой неопределённой формулировкой: «В списках живых и в списках убитых не значится»! – Душа моя трепетала, я обернулся – образ Хранителя моего застлала набежавшая слеза.
– Это и есть тот самый сюрприз, который я тебе обещал, – Иероним смотрел на меня печальными глазами, и не было в них радости счастливого известия, которым иногда так хочется поделиться с близким: и обрадовать, и удивить.
 Всё смешалось в моём сознании. Лишь влажный листок документа и расплывшийся чернильный текст туманился перед глазами. Ударило в голову, и где-то, в глубине мироздания, вздрогнуло моё сердце.
– Но кто же Я в этом сплетении человеческих судеб, прошедших перед моими газами? Какую же роль исполнил Я в этой человеческой трагедии? Это же опыт моей души! – Я всё ещё не мог прийти в себя после душевного потрясения.
– Тебе этого не дано знать, и любой человеческой сущности. Это сокрыто непроницаемым затвором по законам нашего мироздания до очередного воплощения души, но и оно не всегда открывает тайны, если душа осталась дремлющей и непробуждённой. Плотное не проникает в тонкое. Как жить тебе и творить свою линию восхождения, если заведомо знаешь, что собственными руками распинал, приговаривал или казнил своего родного человека. Но уверяю тебя, что страница пыток и изуверств над его несчастной плотью была сокрыта от твоей души-очевидца, и ты познал её лишь в моём присутствии. А это о многом говорит. Более тебе ничего не скажу. – Иероним коснулся моего плеча в знак прощания.

Пробуждение было тяжким. Я познал такую глубинную сторону истины, от которой в самом деле не придёшь в восторг. Есть в нашей цепочке воплощений связующее звено – непреложный закон Кармы. Это то бремя человеческое, которое непременно надо сбросить с плеч своей души силой Покаяния и Любви. Велика сила покаяния, к которой призывал Иоанн Креститель. Теперь я твёрдо уверен и знаю, что его действенная сила даёт истинные плоды, если покаянием своим охватываешь всю глубину своего восхождения, все ошибки и грехопадения, свершённые во всей череде прошлых воплощений. Мы же едва находим в себе силы и разумения воспользоваться этим очистительным таинством только на видимом отрезке своего краткого жизненного пути, но и это не всегда стучится в наши сердца. Креститель знал об этом – не познали мы.
А ещё Иероним не случайно оставил без ответа мой вопрос о воплощении двенадцатого воина. Я сам должен был понять, домыслить и уверовать, что его чреда земных воплощений завершена. Одним поступком, одним движением бессмертной души!

07.01.2013 г.
Рождество Христово
Тараз

Глава десятая
ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Посвящается моим незабвенным родителям:
Ким Орлику Николаевичу
и Степановой Екатерине Степановне

Эта пара созданий произвела на меня до слёз переживае­мое впечатление. Как и всегда, наш путь привёл нас на платформу подземного вокзала, где уже натруженно пыхтел наш «старый знакомый». Но мы со своим Хранителем в этот раз оказались не одни. На платформе к моему изумлению нас уже поджидала одинокая фигура женщины. Столь часто нам приходилось встречать на этой площадке приходящих в сей мир в сопровождении Ангелов, но на этот раз всё было не так.
Громыхнули двери, заскрипели ржавые петли откидной ступени, мелькнула серая тень сопровождающего служителя, и на перрон спустилась одинокая, без сопровождающего Хранителя фигура. Это был старик с явными признаками долгих прожитых лет. Седина, худоба, согбенный торс, не хватало лишь трости до полной картины глубокой старости, но подобных предметов в этом мире не наблюдалось.
Как и всегда в подобных обстоятельствах, мне это не раз приходилось наблюдать, всякий вновь прибывающий впадал в состояние недоумения. Такое случается, когда выходя из глубокого обморочного состояния человек не может сразу осознать себя в совершенно незнакомом месте с незнакомой обстановкой и необычными предметами. В такие минуты с трудом осознаёшь и усиленно восстанавливаешь оборванную нить текущего сознания.
В таком состоянии и пребывала трепещущая плоть сиротливой фигуры мужчины. Но что творилось в сей миг со встречающей его женщиной! Она вся вспыхнула из глубины своей тонкой плоти сполохами светлой энергии. Казалось, что блуждающий солнечный луч внезапно наткнулся на хрустальный кристалл, и он заискрился всеми гранями своего прозрачного тела.
– Что это, Иероним? – Хранитель тоже был заворожён этим светоносным явлением.
– Такое случается... случается! – почувствовал я его взволнованное сообщение и неуловимым движением души понял, что даже ангелам этого мира не столь часто приходится встречаться с подобным.
– Всё потом... потом, позже поймёшь, – снова я уловил трепет ангельской плоти.

Не буду описывать обратный путь, ибо он не менялся с момента моего первого путешествия по лабиринтам астрального мира. Остановились, как и прежде, в тихих призрачных покоях, осенённых голубоватым успокаивающим свечением.
Постепенно пришло успокоение и возникло естественное желание познать суть открытого нам явления, а то, что оно таит в себе необыкновенную страницу человеческого бытия, было бесспорно. Уже одно то, что встречающая женская суть была допущена Иерархами к развоплощённому ранее нас с Иеронимом, говорило о многом. С подобным мы ещё не встречались. Похоже, что такое право можно было обрести только за особые заслуги, за высочайшую благочестивость и чистоту прошлых человеческих воплощений.
А женщина всё приводила в чувство своего гостя, нашёптывая ему неповторимые слова, исполненные тончайшей энергии любви и нежности. Касалась его лица, заглядывала в глаза, слегка теребила его плоть, успокаивая и прижимая к себе как малое дитя. Нет, невозможно земными словами и чувствами передать красоту и прелесть потоков божественной любви. Она растворяет, поглощает в себе эго человеческое, наполняя его блаженством и благодатью.
Не буду томить тебя дорогой читатель, эту историю вечной любви невозможно передать от первого лица. Её можно оценить только всесторонним взглядом писателя. Имя его нам мало о чём говорит, но повествование, созданное им, стало предысторией встречи двух человеческих сущностей, которые явленны были перед нами и ожидали вердикта Иерархов. Не удивляйся, читатель, что повторяюсь, но в этом мире, в котором допущено было мне познавать некоторые истины тонких измерений, проявляется всё: каждое слово, всякий поступок и замысел, и конечно, всякое творение, созданное человеческой сущностью. Вот оно.

Как прекрасно раннее утро просыпающегося города! Улицы и проспекты его свободны от потоков растворившегося за ночь удушливого смога, а истекающие влагой редкие поливные машины добавляют этой идиллии запахи дождя и прибитой пыли. Уличные светофоры напрасно заботятся о дорожном порядке – город спит, и лишь случайные прохожие и одинокие машины оживляют пустынные улицы.
Наш Герой, одинокий таксист, особенно любил это время пробуждения. Надо успеть ухватить этот краткий момент жизни и насладиться одиночеством в центре городского хаоса. Пройдёт какое-то время и вся эта ранняя идиллия наполнится суетливым потоком вечно куда-то спешащих людей, гомоном и жаром огнедышащих колесниц, визгом тормозов, руганью и препирательствами водителей, и всё это скопище металла и плоти людской заволочёт сизым тошнотворным туманом – город...
Неторопливо направляясь к своему излюбленному мес­ту стоянки, таксист увидел бегущую наперерез машине женщину. Вот и первый пассажир. Давно он уже заприметил, что если первый клиент женщина, то день грядущий принесёт удачу. Много ли надо для этого: чтобы спрос был больше, поломок меньше, да избежать встреч с нежелательными дорожными надзирателями.
– Такси? – едва переводя дыхание, спросила женщина.
– Садитесь, садитесь! Довезу.
– Мне в центр, ближе к парку, – женщина уже размещалась на заднем сидении. – А сколько? Это в центре... недалеко.
– Не беспокойтесь. Вы первая, значит, принесёте удачу, а за удачу всегда можно договориться.
Рабочий день вступил в свои права. Первый клиент – сама удача, которая чем-то ворошила на заднем сидении, перекладывая что-то в пакетах. Но нечто необычное почудилось таксисту. Где-то он видел это привлекательное лицо пассажирки, лет тридцати или может быть больше. Но возраст женщины – секрет, как тайны египетских пирамид.
– Мы не встречались раньше? У меня такое впечатление, что мы где-то виделись. – Наш Герой осторожным движением головы попытался внимательнее разглядеть лицо женщины через зеркало.
– Нет, что вы. Я здесь недавно, года два, не больше. Я с севера, решила немного погреться у вас на юге.
– Да-да. У нас тепло, здесь наш дом, здесь наша мама, здесь яблоки, – весело пошутил водитель фразой из известного комедийного фильма.
– Яблоки! Это моя страсть. Я полюбила их ещё в детстве... в детдоме. – Что-то кольнуло в сердце водителя. – А что, у вас ещё есть мама?
– Есть. Куда же ей деться. Лежит на «Зелёном ковре».
– Где-где?
– На кладбище.
– Ой, простите, не знала.
– Да, вы у нас всего два года, и ещё не знаете всех наших достопримечательностей.
– Вот здесь можно остановить! Я работаю неподалёку, в кондитерской за углом.
– Я обратил внимание. От вас так вкусно пахнет. – Женщина рассмеялась и передала водителю деньги, а затем вручила ему небольшой пакет.
– А это от меня. Немного пирога с яблоками. Попьёте чай. Спасибо вам.
Хлопнула дверь, и наш Герой проводил взглядом прият­ную собеседницу до самого поворота. Какое-то сиротливое одиночество воцарилось в салоне. Это одиночество уже давно его тяготило, но ему было дано средство противодействия. Обернувшись к заднему сидению, он сообщил невидимому собеседнику:
– И всё же я её где-то видел.

Такое всегда случается. Все хлопоты дня отодвигаются на задний план, и мозг одолевает одна мысль: «Где? Где? Где же?»
День продолжался. Подобрав очередного пассажира, таксист двинулся исполнять заказ, но одолевшая его задумчивость так отвлекла от забот насущных, что через два квартала он услышал пронзительный свисток.
С удивлением обнаружил, что совершенно непроизвольно проехал на красный свет светофора.
«Вот тебе и удача!» – с лёгким раздражением отметил он про себя.
– Вы немного посидите, сейчас я улажу, – обратился к пассажиру.
Хватило и пяти минут, чтобы уладить. Восток – дело тонкое. Кто знает, что же нам лучше – порядок ли с его неотвратимостью наказания или беспорядок, когда можно всегда договориться? Впрочем, не об этом.
Дела насущные всё же сегодня складывались неплохо. Усилием воли наш Герой отодвинул в сторону мучавший его вопрос и бросился в водоворот Фортуны. Уже к вечеру, когда усталость и раздражение посещают твоё тело и ра¬зум, возникло желание завершить свой рабочий день, но всё же до самого конца, до последнего поворота к своему приюту он ждал последнего клиента и надеялся что, быть может, он принесёт завершающую точку – особую удачу. Повернув направо к своему дому, он едва не наехал на неизвестно откуда вынырнувшего пешехода.
– Такси! Такси! – махал рукой пешеход, придерживая под мышкой левой руки барсетку. – Свободно? Срочно на вокзал! Товарный двор! Знаешь, папаша?
«Вот он!»  – последний завершающий аккорд, обрадовался таксист и рванул вперёд. Таких пассажиров он чувствовал. Эти бесцеремонные ребята не скупятся и не торгуются понапрасну. Клиент, между тем, беспрерывно названивал кому-то по сотовому телефону и отдавал указания. Наконец, успокоившись, откинулся на заднем сиденье, затем извлёк сигарету.
– Не возражаешь, отец, если я закурю?
– Курите... на здоровье, там пепельница...
Салон заволокло табачным дымом и азартом гонки, который невольно передался и водителю. Пауза длилась недолго. Снова нервно запел телефон.
– Ты выяснил? Где? Повтори... не слышу! Кандагач?
Завизжали тормоза! Трубка телефона улетела на переднюю панель, и водитель всем своим существом почувствовал, как что-то тяжёлое и громоздкое врезалось в сидение сзади и прижало его к рулевому колесу.
– Ты что.... батя? Ненормальный?
Машина стремительно прижалась к бордюру и остановилась.
«Кандагач! Кандагач!» – взорвался его мозг.
– Я прошу прощения... не знаю, как вас зовут... немного нездоровится! Сейчас, уже подъезжаем.
Так всегда случается – озарение... вспышка... внезапно, одним лишь словом возрождает угасшую память.
– Вот где я её видел. – Наш Герой вновь обратился к заднему сидению.
Да, он помнил эту встречу, которая состоялась почти пятнадцать лет назад...

...Продуваемая всеми ветрами узловая станция. Унылая, с чахлой растительностью, бродящим по окрестностям крупным и мелким скотом, жила своей особенной, провинциальной жизнью ещё той незабытой эпохи. Где-то наверху посвистывал степной ветер, мело пылью и мелким песком, около мусорного прогнившего бака стояла корова и тщательно пережёвывала лист газеты. В выразительных глазах её проглядывала такая печаль и безысходность, что скребло на душе и тоскливой болью отдавалось в сердце.
Вернувшись в здание вокзала, наш Герой присел на станционную скамью. Напротив стояла другая незанятая и по местоположению своему была намного удобнее, но он сел здесь.
 Ровно год назад, как и тысячи других пассажиров, он курсировал по железным, предписанным маршрутам. Но в отличие от других ему досталась тяжкая стезя. Больная жена, которую надо было сопровождать к своему дому, своему очагу, сидела напротив, в уголке скамьи, которую он в сей час внимательно созерцал, и не было в ней признаков жизни и всякого желания.
Вся суть железнодорожная вершится по предписанным правилам и расписаниям, но она не укладывается в рамки предписаний божественных. Едва-едва дождавшись нужного маршрута, наш Герой пробился к вагону, а жизнь его женщины почти угасла. На руках он внёс безжизненное тело на её место и вместе с ней понеслись по нескончаемым степям Срединной Азии.
Ночь! Неотвратимая ночь вступила в свои права. Смерть! Неотвратимая смерть вступила в свои права. Ещё улавливал наш Герой сквозь дробный стук колёс прерывистые удары пульса и вдруг! Жизнь оборвалась. Яркий огненный шар разнесло на бесчисленные искры, на краткий миг осветив тёмное купе вагона. Волна безысходной тоски свалилась откуда-то сверху на окружающую ночь. Время замерло на краткий миг, остановилось... и вновь пошло извечный путь вершить свой бесконечный.
Возлюбленная душа унеслась на крыльях вечности. «Я не оставлю тебя никогда, мы будем вечно вместе, мы соединимся с тобою в единое целое и изменим этот старый мир, которому так не хватает Любви. Ты жди меня... жди. Это не продлится долго. Я люблю тебя!» – прошептал наш Герой прощальную фразу.
Что-то призрачно сияющее проявилось в темноте вагона и склонилось над телом покойной. Словно некий прощальный акт с оставляемой плотью свершился в этом душном пространстве. Совершенно отчетливо проявились две светоносные ангельские сущности и унесли с собой сияющий сгусток. Наш герой увидел с поразительной ясностью призрачные очертания женской фигуры, удаляющейся в глубину вагона. Ещё мгновение – сияющий призрак обернулся – это был последний прощальный взгляд, но уже из другого мира.
– Сынок! – послышался из темноты хриплый старческий голос. – Ты счастливый человек, твоё сердце переполнено любовью и нежностью, а их энергии творят чудеса, они вечны и неиссякаемы. Я тоже когда-то увидел последний взгляд возлюбленной из вечности. Оставь тоску и печаль, вы скоро встретитесь, вам будет дарована особая, редчайшая форма божественного общения и слияния. Поверь мне, старому человеку. Не печалься.
– Я постараюсь.
А поезд несло по ночным наезженным трассам, разрывая темноту ярким снопом прожекторного луча и, казалось, никакая сила не способна остановить это стремительное движение металла.

Если долго и внимательно смотреть на одно место, то возможно увидеть то, что пожелаешь, к чему стремится твоё сердце. Так и наш Герой, пристально вглядываясь в то место, где ещё год назад сидела его драгоценная, неповторимая женщина, мысленно видел её до боли, до умопомрачения родной облик. И вдруг он увидел её, так чётко, так реально, что вздрогнул всей своей плотью. Он потянулся к ней рукой... и внезапно обнаружил, что на этом заветном месте сидела молодая, очень привлекательная девушка. Когда она успела занять этот уголочек скамьи? Она невольно отшатнулась от протянутой руки незнакомца и пристально, с укоризной посмотрела ему в глаза.
– Простите! Простите, пожалуйста! Мне почудилось. Это от усталости.

Похоже, что усталость творила свою работу не только с нашим Героем. Просидев таким образом ещё несколько часов кряду, он обратил внимание, что с незнакомкой напротив творится непонятное. Сначала она, что-то пыталась отыс¬¬кать в своём нехитром багаже, затем, откинув голову на сидение, замерла и поползла вниз... обморок!
– Что за место такое проклятое! – шептал наш Герой, приводя в чувство незнакомку.
– Что с Вами? Очнитесь! – слегка похлопывал он её по щекам.
– Где я? Ах... это вы! Спасибо, спасибо! Я устала очень и потом... уже два дня ничего не ела. Но вы не подумайте!.. Мне ничего не надо!
– Теперь это уже моя забота! – Он подхватил несчастное создание под руки и повёл через зал на перрон. По пути выяснив, где находится медпункт, направился туда.
Ох уж эти милосердные учреждения, где не пахнет никаким милосердием. В уголке сидела миловидная сестричка в белом халатике с книгой в руках и накинутом сверху пальто.
– У вас есть что-нибудь... такое – успокаивающее или бодрящее... я не разбираюсь в этом? Надо помочь девушке, ей плохо!
– Мы не работаем! – услышал в ответ от миловидности железобетонный ответ.
– Это медпункт или вытрезвитель? – съязвил наш Герой, поёживаясь от прохлады помещения.
– Не знаю!
Увидев у окна медицинскую кушетку, он пододвинул её к металлической «буржуйке». Уложив несчастное создание, снова обратился к сестре милосердия:
– Одеяло у вас хотя бы найдётся?
– У нас не больница.
Наш Герой скинул с себя плащ и бережно укрыл им девушку.
– Отдыхайте, приходите в себя, а я сейчас... за дровами и никого не бойтесь!

Как приятен запах потрескивающих дров в печи. Живительное тепло разливается по всей комнате и рождается ощущение умиротворения и благости во всей Вселенной. Чайник тихонечко шипит на горячей плите и пахнет хлебом.
– Как дома, – послышалось с кушетки.
– А где ваш дом?
– У меня нет дома. Я детдомовская.
Нож соскользнул с нарезаемого сыра. Наш Герой задумался и принялся открывать консервную банку.
– Нам бы ещё салфеток.
– А у меня есть! Там, в рюкзачке, в коробочке... возьмите.
Открыв рюкзачок, он рассмотрел там несколько тряпиц, пару книг и картонную коробочку с наклеенной открыткой. Вскрыв это богатство, обнаружил там несколько бумажных салфеток, флакончик с дешёвенькими духами, губную помадку и пудреницу с зеркальцем.
«Господи! Это всё её состояние на этой земле?» Какая-то боль и острая до невообразимости жалость обожгла сердце.
– Прошу к столу!
– Яблоки! – незнакомка зарделась от домашнего уюта и тепла. – Как я их люблю!..

...Они сидели в маленьком уютном кафе и вспоминали эту случайную встречу. Столько лет прошло, а всё в памяти живо до мельчайших подробностей.
– Вы уж извините, не признала сразу. Столько лет прошло. Даже камни и скалы меняются, и вы побелели совсем. Я твёрдо зареклась тогда, если когда-нибудь будет у меня сын или дочь – они наречены будут вашим именем.
– А что, вы ещё свободны?
– Так случилось, что не повстречала ещё такого тепла, как на той давней станции. А как вы? Я помню всю вашу историю любви, которую вы мне рассказали тогда. Кто-то заменил вам Её?
– Что вы! Разве такое возможно, когда она рядом, жива в моём сердце, в моей душе. Она всегда со мной. Но как вы попали в наши края? Я помню, что отправил вас на Север.
– Я долго прожила там, обрела профессию, хороших душевных друзей, но что-то повлекло меня сюда, на юг. Не знаю, не могу объяснить, это выше меня. Вот, однажды, собрала свои вещички и...
– Я понимаю. Непросто взять и сорваться с места. Какая-то птица судьбы повлекла вас в наши края, и вы не смогли противостоять этому влечению. Может быть, это в самом деле ваша судьба.
– Я слышала много интересного о вашем городе. Расскажите мне о нём.
– Я постараюсь, но прошу поверить мне, потому что многое из того, о чём я вам расскажу, мне довелось повидать самому, лично, своими собственными глазами, не удивляйтесь.

Южный город Срединной Азии, где мы живём с вами сейчас, две тысячи лет назад лежал на караванных путях Великого Шёлкового пути. Конечно, в том виде, в котором он возродился когда-то и явил свой расцвет, его давно уже нет, и вся его двухтысячелетняя история лежит под толстыми пластами земли. Все его древние тайны сокрыты от вездесущих, любознательных археологов. Сам Шёлковый путь давно уже канул в лету, и новый город возродился на месте древнего поселения. И сама история его стала загадочной и красивой легендой. Тараз – это название его исходит из глубины веков, а коли лежал он на древних караванных трассах Великого Шёлкового пути, то нет сомнения в значении его названия. Весы – таков его нехитрый перевод.
Он лежал в самом центре дуги караванного пути, исходившего от жарких восточных морей и достигавшего линии «моря многих народов» на Западе. Здесь, на оси этой дуги, в Срединной Азии сталкивались потоки торговых караванов Запада и Востока, разных стран и народов. Здесь хранились, оценивались, взвешивались, пересчитывались в различные денежные значения бесчисленные потоки товаров. Это, действительно, был город Весов – центр столкновения разных цивилизаций. Торговый люд, прибывающий вместе с караванами, к удивлению своему обнаруживал в его некоторых постройках знакомые очертания своих, привычных для взгляда, особенностей архитектуры. Здесь можно было помолиться своим богам, отведать свою привычную пищу и получить мудрые советы от знающих торговое дело людей. Это действительно был своеобразный город смешения культур и религий Запада и Востока, и даже великая империя Римского владычества оставила здесь свои следы в виде языческих поселений на северной окраине городища.
 Вместе с караванами следовали странники и паломники, ищущие приключений, правду и истину жизни, жаждущие впечатлений неизведанных стран и народов. Тогда в тёмные ночи, в необозримой степи, вокруг стен торгового городища, не вмещавшего порою потоки путников и караванов, вспыхивали жаркие костры, и искры взметались к звёздам. Путешественники делились рассказами о дальних странах, чудных событиях, великих походах и завоевателях.
А однажды кто-то из чужестранцев с Запада рассказал удивительную историю об Учителе Человеческом, творящем невероятные чудеса, исцеляющем больных и оживляющем мёртвых. А ещё он открыл людям тайну некоего небесного Отца – единого Бога, которому надо поклоняться и который находится в каждом из живущих на земле: бедных и богатых, царях и земледельцах, злых и добрых, воинах и рабах. Царство его есть великая Любовь. Это развеселило сидящих слушателей: «Как же один Бог может быть во всех сразу?»
– Вот мой бог! – сказал, смеясь, один из слушателей, показывая всем сбрую и седло коня. – Он носит меня как ветер по степи и спасает от врагов и хищников.
– А мой бог солнце! Он согревает меня и взращивает плоды в моём саду! – выкрикнул другой.
– А мой – луна, «ночной светильник».
Тут в спор вмешался важный купец из Западных земель. Он поднял над головой серебряный динарий и твёрдо произнёс.
– Вот – бог единый! Он может побывать в руках у каждого из вас, сидящих здесь. А это подтверждение того, что в каждом из живущих на земле людей его частица есть. И если очень возжелать, за этот ценный груз купить можно и солнце, и луну, и твоего коня с седлом и седока со всеми потрохами.
Хохот разразился вокруг костра.
– Глупцы! – послышалось из глубины. – Я видел этого Учителя. Он проходил с Востока, возвращаясь в свои края. Бог-Отец, которого он мне открыл – Творец всего: луны и солнца и живности земной, и крохи того металла, что держишь ты в своих руках. Он странным именем его назвал – Мамона. Он столько крови ещё принесёт и завладеет миром, и сгинут в этом поприще жестоком все самые святые пожелания. Но в том Любовь Отца, что каждая частица живой энергии его воплощена во всех созданьях мира, и даже в том кусочке серебра, что так гордо ты возносишь над собою. Ты здесь – ничто, твои богатства – пух, под дуновением ветров. Но даже если ты «нич­то» – ты нужен и возлюблен Тем, кого ты так безжалостно осмеиваешь.
Все смолкли, глядя в глубину за линию огня костра. Он тихо продолжал.
– Тот путник, о котором я вам говорю, так же сидел около ночного костра и наслаждался его живительным теплом. Но он лишь только внимал и впитывал в себя муд­рость божественную. Он ещё не готов был тогда к служению этому Миру, но по рассказам пришельца с Запада, похоже, он приступил к своему поприщу святому. А здесь, около стен этого поселения, он заложил великую идею Равновесия между Западом и Востоком, Небом и Землёю. Я распрощался с ним и стал его слугой, чтобы это равновесие удержать на этом пятачке земном и о Любви и Царстве известие нести.
Всё смокло в окружении от этих проникновенных слов Подвижника.

Всё поглотили годы и земля. Прошли тысячелетия, а город Равновесия, ушедший в необозримое прошлое, в толщу земную, так и плывёт в астральных, призрачных слоях.
 Но в самые жаркие, до невыносимости знойные дни летнего солнцестояния, когда земля звенит от солнечного жара и сухости, в верхних воздушных слоях нет-нет да проявляются призрачные миражи, в которых чинно и неспешно следуют караванные челноки. Тогда в астральной проекции проявляется и древнее городище с глинобитными крепостными стенами и резными башенками, прохладными, прозрачными хаузами и изумрудной зеленью, гостеприимно распахнутыми воротами сказочного восточного оазиса.
 А поодаль, к юго-западу, над горным хребтом, что есть отрог величественных южных снежных вершин, зависает невиданной красоты Храм и примыкающий к нему призрачный город. Его изредка можно узреть сквозь сияние полнолунного диска. Даже в астральной своей проекции он всегда скрывает свои контуры за яркими потоками ночного светила. Его нет для глаза человеческого, только воображением своим и фантазией, чувственностью астрального восприятия он становится видимым и существует в иных мирах.

 Потоки водных стремнин срываются с окружающих горных пиков и, огибая великолепные стены Храма, низвергаются с оглушительным грохотом в преисподнюю планеты. И этот грохот, и шквал низвергающихся водных потоков не побеспокоят человеческого слуха и зрения. Он не слышим и не видим. Только поодаль, в два дня конного хода, на небольшой низинной равнине, проявляются эти исчезнувшие в чреве земли водные потоки. Из-под небольшого холма с развалинами древнего строения вырываются спокойные струи прохладной влаги. Они уже лишены той беспощадной силы падения с астральной высоты, очищены водоворотами стремнины и земной плоти, пронизаны святостью иного, Тонкого мира. Небольшое озерцо, заросшее камышом, наполняется подземными ключами. «Змеиное озеро» – так назвали его когда-то в нашем народе. Древние знали священную силу этого светлого источника, дающего очищение плоти, просветление сознания, пробуждение души и змеиную мудрость.

Когда-то здесь, в этих краях, жил Праведник, который встречался на своём пути со странным Путником, следующим по Дуге Равновесия с Востока на Запад. Они недолго внимали друг другу, но то, что познал он от этого Учителя, видевшего грядущие события на много лет вперёд, заставили его посвятить оставшуюся свою жизнь проповеди Великой Любви. Он знал, что пройдёт немного времени и душа того Странника вознесётся к Великому Отцу, сотворившему этот Мир. Он откроет дверь в Царство, куда вой­¬дёт всякий творящий праведную жизнь, осенённую Любовью и только Ею. А Храм, к которому так стремился Путник, познавший муд­рость Востока, сотрется врагами с лика земного и уже никогда не возродится в первозданном обличии своём и красоте. Он примет астральные формы бытия, вознесётся в иные измерения и сместится по дуге Караванного Пути к городу Равновесия. Чаши Весов Великих возникнут в этом призрачном мире, но не быть им долго в равновесии, ибо Западный противовес Востока падёт однажды вниз под астральной тяжестью Храма, когда случится в мире земном рождение Великой Веры. Застынут они в положении этом на долгие жестокие века, пока мудрость человеческая, совершенная не возродит божественного равновесия.
Праведник поселился на малой равнине, на низеньком холме, так живо очертаниями своими напоминающем святую Голгофу, в ожидании предсказанных событий. В один из дней почти прожитой жизни он ощутил под собою гул и движение земли. Внезапно задрожавший холм подбросило, и из подножия недр его хлынули потоки подземных ключей. «Свершилось! Дух Сына вырвался из бренной плоти и ушёл к Отцу!» Дождался Праведник знамения судьбы, и дни свои последние провел в подножии Весов. Когда же они вновь восстановят нарушенное противостояние? Об этом Праведник не ведал.
 Он ушёл в Царство, открывшееся ему. Его забыли, и имени его уже никто не помнит, а подземный источник освящённой воды и по сей день радует всякого путника, пришедшего на берега небольшого озерца. И местность та по памяти народной нетленной названа Аулие Бас¬тау. В названии этом отразились напоминания и о святой воде источника и о Праведнике – старце. Имя же Учителя, прошедшего по Дуге Равновесия две тысячи лет назад, стало известно всей планете, всякому живущему на ней человеческому существу.
Город Равновесия был растоптан и сметён вражьим нашествием жестокосердных завоевателей с Востока и погребён в земную толщу.

– Город Равновесия! Тараз! Весы! Какая красивая легенда. Вы и в самом деле всё это видели воочию?
– А как же. Я передвигался вместе с караванными челноками, я сидел около ночных костров. Я бывал на берегу того озера, которое живо по сей день. В задумчивости и молитвах сидел на склонах того холма, напоминающего своими очертаниями святое место Вознесения. Вот только с Учителем Человеческим мне не довелось повстречаться.
– Но разве такое возможно?
– Почему бы и нет. Я ведь немного писатель.
– Ах, вот оно что! – весело рассмеялась собеседница. – Но почему Город Равновесия?
– А вы оглянитесь назад. Там небольшая весёлая компания празднует какое-то событие. Я только на первый взгляд насчитал за их столом восемь национальностей – это ли не Равновесие содружества и уважения! И город и вся степь Срединной Азии приняла в своё лоно, божественной судьбой разные народы и верования, поделалась с ними своим теплом и любовью. Как и две тысячи лет назад, она собрала и уравновесила в себе богатства и ценности Запада и Востока, но ныне – не товаров и драгоценностей – а человеческой души. Идея Равновесия между Западом и Востоком, заложенная Учителем Человеческим, удержана была на этом пятачке земном, тем Праведником и сохранена по день сегодняшний.
– Пожалуй, вы правы, – собеседница развернулась к столу.
То, что случилось в следующий момент, привело её в испуг. Откуда-то из-под стола внезапно появился небольшой букетик из трёх гвоздик, немного завис в воздухе и улёгся около рук собеседницы. В таком же порядке проследовала коробка конфет, улёгшись в центре.
– Боже мой! Что это?! Как это?! – испуганно взмахнула руками собеседница.
– Ваши руки лежат на столе! Я это вижу! Но как... откуда появились цветы... конфеты?
– Простите мою забывчивость – старость! Это Она напомнила мне о моём скромном подарке. Примите!
– Нет, нет! Это что-то невероятное! Город Равновесия, Учитель Человеческий, цветы..., – она пристально посмот¬рела в глаза собеседника.
– Я здоров, совершенно здоров. Я же говорил вам, что Она всегда рядом со мной, в моём сердце, в моей душе. В это невозможно поверить, пока не увидишь собственными глазами. Вот мы и решили посвятить вас. Простите, что напугали.
В самом деле, в такие чудеса невозможно поверить, пока не увидишь собственными глазами проявления Вечной Любви.

Наши герои сблизились, сдружились, обменивались визитами и звонками, и уже ничто не напрягало общения небольшой дружной компании. А однажды явилась радостная весть. Наша Героиня, к своему счастью, повстречала Любовь, в которой почувствовала то давнее тепло, испытанное ею однажды на далёкой железнодорожной станции.
 Жених был из семьи верующих, и венчание было назначено в небольшой Пресвитерианской церкви. Одно обстоятельство немного расстраивало. Невеста была из детдома, без родителей, но и это не стало препятствием для соединения двух любящих сердец. Решили, что наш Герой подведёт невесту к алтарю.
Всё блистало в этой небольшой уютной церкви. Хор молодых прихожан весело распевал гимны в дробных современных ритмах. Стены и потолки помещения расцвечены гирляндами и воздушными шарами. Нарядные прихожане церкви рассаживались в зале, приветствуя и поздравляя друг друга. Во всём чувствовалась торжественность момента и в то же время простота и искренность общения. Здесь собраны были люди, вдохновлённые и объединённые единой верой и любовью.
Наконец, явлен был сияющий пастор в светлом ритуальном одеянии и ослепительно белых перчатках. Зал притих в ожидании священнодействия. Пастор был краток. Зачтя несколько долженствующих глав из Библии, он пригласил жениха к алтарю и зал пришёл в движение – из глубины небольшого затенённого прохода вышла торжественная пара. Наш Герой вёл за руку к алтарю взволнованную невесту. Воздушная фата с разбрызганными блёстками покрывала её бледное лицо. Статная, высокая, грациозная, в ослепительно белом одеянии – она словно сказочная лебедь плыла сквозь восторженную публику, сопровождаемая широко улыбающимся посаженным отцом. Великое таинство брачевания – скрепления двух любящих сердец и душ в лоне божественной любви двинулось к своему исполнению.
Невеста была передана в надёжные руки не менее взволнованного жениха, и зал зааплодировал торжеству священного деяния.
Подошёл ответственный момент клятвы:
«Я, любящий Всевышнего, беру тебя в жены. Перед Богом и людьми, стоящими здесь, я клянусь быть тебе верным супругом, делить с тобой изобилие и нужду, отраду и слёзы, хранить и любить тебя в любых обстоятельствах – до тех пор, пока смерть не разлучит нас».
Зал замер от торжественности и значимости произнесённых слов, послышались всхлипывания, забелели носовые платочки. Всё насторожилось и приготовилось к ответной клятве:
«Я, любящая Всевышнего, беру тебя в мужья. Перед Богом и людьми, стоящими здесь, я клянусь быть тебе верной супругой, делить с тобой изобилие и нужду, отраду и слёзы, хранить и любить тебя в любых обстоятельствах – до тех пор, пока, пока...»
Возникла пауза. Недоумение поползло по залу, и лёгкий шум потревожил торжество момента. Пастор с Библией в руках удивлённо вскинул свой взгляд на невесту, очки его при этом сползли на кончик носа. Он зашептал слова клятвы, полагая, что невеста от волнения их забыла, и в этот миг увидел, как белый мотылёк, словно пёрышко от ангельского крыла, вспорхнул перед его глазами и поднялся над его головой. Мало кого удивит порхающий мотылёк над цветочной клумбой, но в зале церкви, в середине зимы, это было потрясающее зрелище! Теперь уже весь затихший зал внимал этому чудному явлению. Послышался хрустальный смех и короткие переливы его, прокатившись под самым потолком, стали смещаться к выходу.
Зал обернулся в след полёта мотылька и удаляющегося хрустального перезвона. В дверном полутёмном проёме стоял наш Герой. Хрустальный смех затих над ним, и все увидели, как что-то призрачное, напоминающее женщину в белом одеянии, проявилось рядом. Они помахали руками свадебной паре молодых. Герой нашего повествования картинно развернулся, словно выполняя грациозное танцевальное па, и подставил локоть своей призрачной партнёрше. Снова прозвучал нежный хрустальный перезвон и обе фигуры исчезли в тёмном проёме выхода.
Теперь уже всё недоумённое внимание публики обратилось к подвенечной паре. Невеста сияла лучезарной улыбкой, она нежно подхватила под руку своего жениха и затихший зал услышал:
«...И ДАЖЕ СМЕРТЬ НЕ РАЗЛУЧИТ НАС!»

Они сидели перед нами, те, которые сохранили Земную Любовь. Те, которым было дано право вечного соединения душ, ибо в этом слиянии они сотворили Вечную Любовь к Творцу. Иероним подал знак, и мы все перешли в покои Иерархов. Думаю, что Читатель не ошибётся в их вердикте – им дарован был Свет.
Мы оказались на знакомой отправной площадке. Бесшумным движением распахнулись двери астрального лифта, послышался счастливый хрустальный перезвон и две любящие сущности уплыли в иное измерение.
20.01.13

Глава одиннадцатая

ПО СЛЕДАМ
«БОЖЕСТВЕННОЙ КОМЕДИИ»

Это путешествие оставило в душе моей столь мощный пласт переживаний и потрясений, которых хватит на всю мою оставшуюся земную жизнь. Спрессованное время астральной потусторонности не ведает земных мерок и схем и укладывается в сознании человеческом в сжатые до предела промежутки ограниченного до предела времени измерения.
Теперь уверен, что и известному поэту Средневековья Данте Алигьери приходилось блуждать по этажам астрального мироустройства и почерпнуть оттуда свои незабываемые сюжеты. Ибо никакая, пусть даже самая изощрённая человеческая фантазия, не в состоянии передать того ужаса и отвращения, которое дано познать в преисподней атмосфере. Благо, благо, что рядом со мной всегда присутствовал мой неотступный Хранящий, дающий мне спасение и духовную опору.
В одной из очередных встреч с Иерархами Иерониму дали прямое указание посвятить меня в более низкие области мироустройства, что и было исполнено им в тот же час, если это справедливо будет сказано для этих неземных условий. Мы вышли к известной нам таинственной двери, и Иероним взглядом указал мне на чёрное отверстие четвёртого циферблата безвременья тьмы.
– Тебе дано соизволение посетить безвременье Тьмы, готовь свой разум к испытанию и помни, что ты под сенью Света.
Мы снова провалились с ним с верхних уровней на нашем вездесущем средстве передвижения в глубины нижних этажей астрала. По времени движения, отмеченному моим сознанием, уже давно миновали уровень пребывания сто пятьдесят шестого, а наша колесница всё улетала вниз и вниз. Вероятно, в этот раз мы оказались в самом ядре планеты.
Конечно, понимание времён и расстояний здесь, на уровне астрального бытия, условно в сравнении с привычными для нас мерками земными, но иных измерений, как и средств передачи впечатлений, нам не дано. Всякий раз мне приходится сталкиваться именно с этой стороной проблемы. Как передать Читателю всю красоту и духовность Тонкого Мира? Как передать всю экспрессию, страх и отчаяние, эмоциональную безысходность низменных астральных слоёв?
 Я знал, что это «ядро планеты» покоится на расстоянии вытянутой руки от моего проявленного тела и мозга, но даже это ничтожное расстояние абсолютно меняло свойство материи. Там, за чертой руки моей, властвовали свои законы, свои мерки, свои измерения, там жила иная планета, но всё же эти миры были связаны между собой живыми нитями сообщений и не могли существовать разобщённо друг от друга. Вместе, в едином целом, они были основой ещё более тонких миров. Как корень дерева живительный не может существовать без кроны и ствола, так ствол и крона мертвы без корневой основы.
Лифт медленно остановился, мягко покачиваясь на невидимых пружинах, двери растворились, и нас охватила кромешная удушливая тьма. Призрачный светлый облик моего сопровождающего, как факел в ночи, высвечивал некоторое пространство вокруг, но не более того. Дальше была непознанная тьма, и это заставило меня теснее прижаться к созданию Света.
Страх, сверхсуеверный ужас холодными змеиными клубками зашевелился в глубине души. Это было ужасное ощущение жуткой яви клаустрофобии и безнадёжности. Как будто заживо погребено твоё живое тело в сырых пластах земли, и не дано ему, живому, тёплому сгустку плоти пошевелить суставом или нервом оживить затёкшую мышцу. Благословен тот миг, когда Иероним в преддверии спуска сообщил мне мысль: «Не бойся, ты укрыт Светом и пожеланием Владык, о тебе позаботились!» Это укрепляло, и всё же...
За нашими спинами почувствовалось лёгкое движение – это уплыла наверх наша колесница. Связь оборвалась. Последняя ниточка, связующая нас с тем светлым, тёплым и понятным Миром светлых ангельских тонов, ушла, оставив нас в грядущей неизвестности. Мне казалось, что и Иероним, сотканный из более тонкой и нежной материи энергий, испытывает нечто подобное, но, взглянув сквозь тьму на его мерцающий облик, я увидел как всегда спокойный и уверенный лик Ангела.

В дверях Эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.

Процитировал я про себя незабвенного А. С. Пушкина.
Пусть будет так, как направляет меня Ангел мой и Свет! Мы шагнули в неизведанное.
Даже здесь, в этом неприглядном, зловещем мраке глаза мои стали постепенно различать окружающую среду. Что-то подобия туннеля вело нас в глубину неизведанного. Неуловимая, стремительная тень пронеслась над нашими головами и заставила меня инстинктивно присесть от страха столкновения. Зовущий и влекущий тихий шёпот, гипнотической силой, словно липкой паутиной, обволакивал всю сжавшуюся сущность и медленной, но неотвратимой силой затягивал в логово неведомого зверя. Вот, кажется, и он...
Движение наше прекратилось. Мы встали. Тусклый, мерцающий свет неизвестного происхождения. Но и его всё же достаточно для того, чтобы разглядеть впереди круглый, грубо сколоченный, на резных узловатых ногах стол и высокое кресло, стоящее рядом с ним. Всё пусто. Вязкая, глухая тишина покоилась здесь.
 Но прежде чем я попытался обратиться к Сопровождающему своему, в кресле проявилась развалившаяся фигура человеческого существа. Среднее между мужским и женским обликом впитал в себя этот потусторонний тип лица. Орлиный выдающийся крючковатый нос навис над тонкой линией властно сжатых губ и грубым квадратным подбородком. Эти черты выдавали в нём явные признаки мужского начала. В то же время раскосые, широко поставленные, сверкающие, крупные глаза и изящная линия тонкой брови явно подчёркивали в нём женскую принадлежность.
Лоб был перетянут узкой пёстрой тканью. И всё же не этот двойственный зловещий облик незнакомца насторожил меня, а внезапно вспыхнувшие за его спиной огромные глаза. Вся суть моя душевной ткани вздрогнула и взволновалась от этого пристального неземного взгляда неизвестности. Казалось, что и кресло, и незнакомец лишь часть какого-то таинственного лица, наблюдавшего меня свирепыми очами.
 Какое отвратительное чувство, когда тебя разглядывает в упор неведомая сила, просвечивает и выворачивает наизнанку всю твою поникшую суть. «Кто я в этом жутком загробном мире снов и злых иллюзий? Зачем я здесь? Какою силой провидения или долга заброшен я на эти уровни? Как занесло меня на самое дно вселенной и почему?» Такие мысли бродили в моём полуспящем сознании, и лишь присутствие Иеронима, Ангела блистающего Света, давало уверенность и надежду на то, что во всей этой жуткой фантасмагории есть замысел Высших сил и я земной кусочек плоти здесь не случайно, но для исполнения неведомой мне идеи.
– Мы посланы от Света! – озаглавил встречу Иероним.
– Мир твоему дому, Властитель тёмных врат!
Фигура зловеще расхохоталась и обратилась взглядом к внезапно проявившемуся незнакомцу за тем же столом, облачённому в непроницаемо чёрный капюшон. При этом лицо – анфас Властителя осталось в том же положении, что и было, упорно и бесцеремонно разглядывая нас, а профиль его уже общался с сидящим рядом существом. Очевидно было, как при этом шевелились губы, двигался подбородок и раздувались от хохота крылья тонкого хищного носа, но это было второе лицо, повёрнутое в профиль. Нет, без сомненья, у этого Существа было множество лиц, и в этом в скором времени я убедился. Властитель хохотал уже двумя лицами сразу
– Магистр! Они сомневаются, что мы их не узнали. Мы разорвали бы в клочья, стоящего рядом с тобой обладателя сердца, лишь только переступили вы порог своей подъёмной колесницы.
При этом обе фигуры уставились в мою сторону. Под чёрным капюшоном Магистра лица я не увидел и обомлел. Пустота – жуткая и непознанная взирала на меня, окаймлённая чернотою капюшона.
– С каким наслаждением я перегрыз бы ту серебряную нить, что стелется за твоей спиной, вот этими зубами. – Властитель раскрыл свой рот, который на глазах моих превратился в ужасающую громадную пасть, усеянную тремя рядами кинжальных зубов. Гнилым и отвратительным зловонием пахнуло из её глубины.
– Они и предназначены для этого развлечения, но послушание у нас в цене. Здесь всё не так, как там, у вас в Свете или немного ниже, откуда это привлекательное для нас создание. – Властитель развернулся так, что двумя лицами сразу с вожделением поглядывал в мою сторону.
– От вас, сердечный, сыплется рог изобилия продажных и профуканных душ. А мы помойщики, нам ниже некуда! Для нас нет выбора свободы. Здесь всё подчинено единому законы Кармы. Так что же задумали там, в Свете? – Властитель с нескрываемым интересом, разглядывая нас, постукивал по столу неестественно длинным корявым пальцем с нанизанным огромным перстнем в виде головы льва.
Только теперь я обратил внимание, что по поверхности стола были разбросаны игральные кости, стояли шахматы с расставленными и готовыми к бою резными фигурами, непонятного назначения сосуды возвышались перед хозяевами подземелья, томики книг в кожаных переплётах небрежно разбросаны вокруг, кинжал и карты.
– Следует приоткрыть хотя бы часть того, что сокрыто за вашими Вратами. – Иероним показал взглядом в мою сторону.
– А что, уже забыли?! – Вновь раздался хохот двух служителей Завратья.
– Бывали здесь и «мантуанский лебедь» , и «флорентинец» , а ранее ещё блуждал здесь Енох незабвенный, седьмой от Адама, но, видно, мало впечатлений осталось с тех пор. Да, не читают, не читают нынче того, что преисподней красками написано. Одной «Божественной комедии» достаточно, чтобы уяснить и отрезвить на все иные времена. Зачем писали стихотворцы? И мысли, и перо их водилось озарением свыше, откуда провалились вы на нашу голову. Так ничего и не уяснили? – вопрос был адресован Иерониму.
 – Грешим! Грешим! На благо Кармы и никакие уроки не идут впрок упрямому плотскому миру, – это было обращение уже в мой адрес.
– Мне недоступно понимание высших сил Владык. Я лишь слуга, как все мы вместе, – Иероним развёл руками, глядя на весёлую парочку. – Но знаю, что задумано исправить одну из глав комедии «флорентинца», которая на самом дне.
– Тогда приступим! – Властитель придвинулся к столу, изменив свою вальяжную позу. То же сделал и Магистр.
– Тяните карты, сердцем наделённый, – обратился ко мне Властитель.
Магистр, а вернее, лишь его невидимые руки перетасовывали колоду карт перед моим лицом и делали это с таким завидным мастерством и блеском, чему позавидовал бы любой из земных приверженцев грешного ремесла.
– Ну! Ну! Смелее! Проверим вашу суть и назначение. Когда колода карт в руках судьбы и мастера Магистра, ничто не утаится от взора высших сил.
Я не посмел прикоснуться к разложенному ровными рядами пасьянсу, не взглянув и не получив прежде согласия Иеронима.
– Всё решено! – кивнул мне Ангел.
Протянутая рука моя несмело потянулась к разложенным рядам. И всё же... опять сомнения и страх. Этот взгляд огромных устрашающих глаз за спинами служителей Завратья и пугающее безликое лицо пустого капюшона всеведущего Магистра. В какую рулетку судьбы я намереваюсь сыграть с беспощадными и злобными силами Тьмы. Я – несчастное творение земное, как мотылёк, могу сгореть в пламени подземного огня. К чему мне прикоснуться, на что указать? Какие карты потянуть? В практике моего земного бытия они никогда не приносили мне удачи. Всё это не от Света и Добра. И всё же надо делать выбор. Ужель мой Светлый Мир не сохранит меня. Вот они! Я решительно выбросил руку вперёд и вытянул три карты...
 – Иерофант! Повешенный... меж небом и землёй. Дьявол! Под знаком Козерога?! – перечислял выброшенные карты Властитель.
– Тебе они о чём-то говорят? – он заглянул в пустой капюшон Магистра.
– Догадываюсь! Давно пора конец упрямству положить и восстановить в правах!
Диалог служителей Завратья мало о чём мне сообщил, но поведение их разительно изменилось. Исчезли наглость и надменность, явился интерес к моей персоне и даже некоторая услужливость. Всё это не осталось незамеченным мною и принесло некоторое успокоение.
– Хозяин чёрно-белой магии, – Властитель обратился к Магистру, - тебе придётся поработать.
– Чёрно-белой?.. – выразил я удивление. – Она ведь либо чёрная, либо белая.
– Всё от того, как люди к ней подходят и жаждут видеть – в белом свете или черноте. Хозяин ей один. Вот он. Великий Магистр. Лишь ему, хозяину всех магий, ведомо расположение миллиардов душ, гнетущихся во всех слоях Завратья. Лишь он способен отыскать на этой подземельной свалке единую востребованную суть.
 Да! Да! Востребованную! В том и есть закон бессмертной Кармы, чтобы по велению Высших сил вновь обрести божественную искру потерянной душе и снова попытать удачи в том мире, откуда явлен ты, согретый сердцем, но не всем.
Когда-нибудь придёт и твой черёд, Посланец, когда тебя оставит твой Ангел, а я перекушу твою серебряную нить. Приятно повидаться будет с тем, кого ещё при жизни повидал у себя в гостях. Не всякому дано такое пребывание, за что почтение от нас. Ну а если лёд Завратья не провалится под тяжестью твоих грехов, немного отлежишься, и тебя найдёт Магистр, чтобы вновь отправить в плотский мир и снова испытать движением к совершенству. Тебе уже дан урок – под покровительством Хранителя сопровождать осужденные души, за что благодарю, Судебный исполнитель. Мы их встречали с Магистром здесь и провожали по льду Завратья. Уверяю, что многие из них вернутся, чтобы отработать Карму после чистки, но не все. – Властитель сделал паузу в своём монологе.
– Скажи, Властитель, каким роком я заброшен на такую глубину? И что мне предстоит, какое назначение?
Я понимал, что чем-то необычным завоевал расположение этих ангелов подземелья и намеревался узнать как можно больше о своей судьбе. Там, наверху, в обители Иерархов, я даже думать не посмел бы задать такой вопрос, но здесь мне показалось уместным и доступным обращение моё. Выброшенные карты мне мало о чём говорили, но толкование их известно было всем троим, окружающим меня. Я в этом был уверен совершенно и смелости набрался спросить у тёмных сил.
– Нет книги судеб, Судебный исполнитель. И Мойры не прядут нить предназначения судьбы. Уверяю, что если б так вершилось мироздание, то бессмыслен был бы мир, откуда ты явился, и бессмысленны были мы со Светом, Тьмою, Добром и Злом и прочими делами. – Властитель важно развёл двумя руками, словно охватывая ими всю Вселенную.
– Всё в руках человека. Лишь он, одарённый Сущим, свободой выбора и воли, вершит свою судьбу и нить прядёт свою. Иначе нарушен будет непреложный и Великий закон Кармы: «Что посеешь – то и пожнёшь!» Все получают по заслугам, но почему-то невдомёк упрямым жителям земным простое это отражение. Все думают, судьба и рок неотвратимым жребием куют течение жизни полотна и провидение. Как наломают дров, так сокрушаются, что виновата в том невинная судьба. А где же воля, выбор, вера? Пожать итог своих грехов и тёмных дел никак не соглашаются людишки, всё ищут «крайнего», а «крайний» кто? Собрат! Дери его!
 Судебный исполнитель, ты познал немало исповедей, сопровождая души на итоговый вердикт Иерархов. Всякий, кто прошёл во плоти путь земной, скопил багаж поступков, мыслей, желаний и эмоций – всё, что рождает тонкой энергии потоки. Там, на Голгофе Иерархов, всё тайное становится явным. Всё, что хранил во глубине души, надеясь, что сокрыто навсегда и нет тому свидетелей и очевидцев, всё шьётся белой нитью по тёмной ткани греховной энергии. За всё придётся заплатить: за смерть, за слёзы, за предательство, за тёмные порывы и желания души, что так вам сладки и желанны, когда неуправляемая плоть ликует. Взгляни сюда, – Властитель указал на поле шахматной доски.
Я вдруг увидел, как над шахматной доской сгустились облака и поле клетчатое стало напоминать земную плоскость. Она приблизилась настолько, что я стал невольным свидетелем баталий «шахматных» земных. Всё, что я увидел, потрясло обилием пролитой человеческой крови. Боже мой! Два длинных века со времён ухода Учителя Человеческого прошло – столь малый срок в космических масштабах, но что мы сотворили на планете! Чреда жестоких войн, насилий, смерти, предательств, уничтожения народов, стран. Непроглядным дымом и отблесками пожаров заволокло планету. Жар костров, испепеливших тысячи невинных душ, крестов-распятий, каменных исчадий лагерей, потоками душивших плоть людскую, – всё сознанием моим и взглядом мгновенно охвачено за два тысячелетия.
Страх, ужас, боль, страдания, унижения, безысходность! Колонны плоти человеческой, уходящих в никуда. Орудий пыток, изощрённых смертоносных средств – от самых незатейливых до совершенных, способных миллиардами уничтожать живую плоть. Я вздрогнул: над шахматной доскою явился смертоносный гриб. Отблеск тысяч молний сверкнул, испепелив живую плоть. Давлением адским, жаром, пепельным потоком снесло живую суть планеты – всё, конец, Армагеддон!
Я оторвал свой взгляд от шахматной доски. Смешалось всё в моём поверженном сознании. Я не только повидал за краткий миг тот миниатюрный мир, поместившийся на шахматной доске, но жизнь прожил во многих поколениях, познав всю мерзость, страх, насилие, боль.
 Кровавый мир! Мир истребления! Боже мой! Каким же чудом я уцелел на этом пятачке земном в свой краткий жизненный отрезок. Родился тогда, когда уже война, страшнейшая из всех земных баталий, закончилась. До других, локальных, не дорос, а где-то устарел. Прав был поэт: «Война – дело молодых». Но грудь щемит от мысли: как спасти потомков от вечного движения зла? Как сохранить планету – дом наш?
– Всё это воля и выбор человеческий творит. – Властитель с глубоким сочувствием смотрел на моё сокрушение.
– Нет радости великой даже нам, творящим суд свой в преисподней. Отсюда, с этой «шахматной доски вселенской», черпаем мы свою работу. Потоки, нескончаемые потоки тех, кто тешит разум свой погибельной идеей и несчастные народы, – безвольные заложники. Но не об этом разговор. Приступим к делу, которым обязал нас Свет. Судебный исполнитель, я не вправе твой путь предопределить – в твоих руках твоя судьба. А что до рока твоего – вопрос оставляю без ответа.
– Прошу за мной! – Властитель и Магистр поднялись из-за стола.
Всё растворилось: и стол, и кресла, и предметы. Властитель сделал движение рукой, как будто вознамерился одёрнуть занавес, и предстоящая стена растворилась перед нашим взором. Мы тронулись вперёд. Какие-то силы заставили меня обернуться, и я увидел полыхающий божественным сиянием тоннель. Энергия света искрилась, переливалась и вихревыми потоками уносилась куда-то вглубь иного мироздания. Зрелище было настолько потрясающе, что я невольно замедлил движение и услышал:
– На вратах ада, созданного человеческой фантазией, запечатлено: «Входящие, оставьте упования», но это далеко не так. Сущий даёт вам шанс вернуться по этому лучу и воплотиться вновь в живые формы духа, чтобы опытом земным обогатиться и к совершенству привести свою Душу, но не всем. И вы обратно взойдёте по этому лучу.
 Властитель стоял ко мне спиной, но вместо затылка я видел знакомые черты его третьего лица.
– Многоликий Янус, – отметил я про себя.
– Вперёд! – скомандовал Властитель, и мы вошли в иное измерение.

Здесь нам представилась зловещая картина. Две мрачные фигуры, обе облачённые в совершенно чёрные балахоны, встали на нашем пути. Но не это удивило. Ужасающее создание свирепого вида, напоминающее жуткого пса, возлежало на потолке. Всё существо моё охватило волнение, ибо это не разумные Ангелы тьмы, с которыми можно было о чём-то договориться, а бессознательная тварь. Почуяв страх мой и волнение, тварь плавно, словно тень, скользнула по стене и спрыгнула на пол. Зубы её угрожающе блеснули, послышалось хриплое, угрожающее рычание, и я увидел, как двое стоявших впереди служителей схватили цепь и в напряжении едва удерживали рванувшегося зверя.
Далее последовало неожиданное. Магистр закрыл меня своим телом, а затем мягким движением руки провёл по моему лицу сверху вниз, так совершают ритуал, когда покойнику закрывают веки. Магистр отошёл. К моему изумлению и успокоению, дикий пёс мгновенно успокоился и так же чёрной тенью, скользнувши по стене, улёгся на потолке.
– Здесь места нет для тех, кто с Божьей искрой не расстался. Магистр укрыл тебя оболочкой, которая сделает тебя своим.
Трудно понять непознанное и оценить неоценимое. Я ожидал увидеть нечто знакомое мне по книгам, фильмам, созданными человеческой фантазией и воображением. А может быть, вся обстановка Завратья: Магистр, Властитель, и грозный пёс, и взгляд из подземелья лишь плод моих иллюзий и опыта уже однажды прожитых жизней. Однако то, что последовало далее, совершенно не вписывалось в мои накопленные представления об этом жутком мире теней.
– Ты намеревался круги увидеть ада? – прочёл мои мысли Властитель. – И пекло, и чистилище, и холод, мрак и кровь. И грешников стада, их муки и страданья, – продолжал повествование Властитель в поэтическом стиле, видимо, так проще было ему передать экспрессию творившихся деяний и картин.
– Но всё не так. И скоро ты убедишься в том.
Магистр усадил меня во внезапно появившееся уютное мягкое кресло и осторожно придвинул ко мне чёрного дерева небольшой столик. Затем установил на столешнице предмет, покрытый чёрной тканью, и отошёл в сторону. Властитель приблизился к столу и сдёрнул ткань. На золоченой подставке покоился крупный кристалл. Грани его искрились и играли светом, излучаемым из глубины прозрачного минерала, и слепили глаза.
– Это Додекаэдр! Двенадцатигранник! Совершеннейшая геометрическая фигура, воплощённая в этом блистающем благородном кристалле. Он хранит в себе тончайшие энергии Вселенной: Гармонии Добра и Зла, Света – Тьмы, Духа – Плоти, Неба и Земли. Кто обладает им, тот правит Миром и Вселенной под знаком Абсолюта.
– Взгляни на эту грань. – Властитель придвинул ко мне вплотную подставку с кристаллом. – Тебе достаточно одной, чтобы познать одну из истин мироздания.
Приблизивши лицо к кристаллу, я впился взглядом в указанную грань. Вспыхнувший из глубины кристалла отблеск мгновенно поверг меня в гипнотическое состояние, и я провалился в небытие. Звук лопнувшей натянутой струны в моём поверженном сознании пропел надтреснутый мотив и угас. Как будто разорвался где-то там, в моей земной материи, натянутый до предела нерв. Мне краешком угасшего сознания удалось запечатлеть, как что-то неуловимо стремительное, напоминающее бесформенное облачко, выделилось из тела моего и вовлеклось в глубину кристалла. Всё умерло во мне в который раз за это путешествие.
Сознание проснулось, и нить потерянных событий стала постепенно восстанавливаться. Мысль заработала и память возродилась. Я вспомнил, что взглянул в одну из граней магического кристалла и втянут был всей своею тонкой сутью в глубину иного мироздания. Откуда-то сверху, словно глас неба, послышался знакомый хриплый голос Властителя:
– Ты растворён сейчас и поглощён во всех слоях Астрала. Сознанию твоему будет дан урок того, что вершится здесь под знаком Кармы.
Я оглядел себя, но в слабо мерцающем пространстве не увидел привычных форм материи. Лишь едва уловимый сгусток энергии проявлялся на месте так мне знакомых и привычных линий тела. Я – дух. Я – часть энергии Вселенной, и во мне трепещет Божья искра. Какое необычное ощущение осознавать себя в ином пространстве, иной материи, более тонкой и призрачной, и в то же время понимать, что истинная твоя живая плоть где-то там покоится в невероятной глубине мироздания. И дышит она, и сердце бьётся в её груди, и чутко отзывается она на страх, на боль, на раздражение.
Внезапно перед взором моим проявилась дверь. Я уже встречал подобное явление там, на уровне Иерархов. Всё те же формы, и отделка та же, и знакомое мерцание металлических полос, крепящих древесный остов. «Не­ужто наконец мне приоткроет она свой проём и впустит в глубину сокрытой тайны?» – так размышлял я перед дверью, когда услышал направляющий меня голос Ангела подземелья.
– Входи! Крепись! Не бойся! Душа твоя соединена серебряной струной с живою плотью Мира и охраняема ангелом твоим Хранителем. Он рядом и не допустит зла.
Дверь медленно отворилась внутрь. Без лишних размышлений и опасений, хранимый Ангелом, я проник за порог таинственных покоев. Всё тот же тусклый свет и абсолютно никаких ощущений замкнутого пространства помещения или природы окружения, что так привычно нам, в нашем плотном мире живой материи. Я как будто завис в непонятном бесконечном пространстве. Как дух, витающий в безмолвной пустоте. Ни полоски берега или неба, или ещё какой-либо спасительной опоры, куда привычно было бы ступить мне твёрдыми ногами. Я оглянулся и не увидел двери – дух мой задрожал.
– Спокойно! Жди! – вещал из глубины голос Ангела Завратья.
Я ничего не видел. Покой и бесконечность. Но вдруг! Всё дрогнуло во мне, и спазмы дикого желания всколыхнули эго. Сознание упорно сопротивлялось так внезапно и неотвратимо явившимся позывам сладострастия, а эго уже трепетало в силках необузданного желания. Вот тут и проявились линии и формы, но не пространства, а содрогающих картин.
Обнажённые прекрасные тела мужчин и женщин, сопряжённых в диких, необузданных оргиях разврата, и в центре – моя бестелесная душа. Вал жаркий, вал энергий секса затопил всю пустоту вокруг. Разнообразие поз, движений, сладострастных звуков, стонов, воплей. С ума сводящих запахов любовной жидкости и пота. Я оказался в самом центре сладострастья. Здесь всё кипело и стонало. Нет сил сопротивляться такому натиску страстей.
Сознание раскалывалось и разлеталось. Хотелось лишь одного: схватить, подмять, взобраться и обладать и обладать... поддавшись наслажденью. Но эго бестелесно и плоти нет, а страсть и вожделение рвут душу на куски, и нет тому конца. Похоже, что и участники этой дикой сладострастной оргии испытывали подобные же чувства, что и моя несчастная душа, ибо лица их, проявленные перед моим взором, и фантомные тела содрогались в бессилии и отчаянии попыток обладать. Бесплотный мир желаний! Вот это поистине наказание: в пустых попытках дикого желания не находить утехи.
А сцены оргий всё крепчали, кипели и принимали самые жуткие и безобразные формы. Кого-то бичевали и рвали на куски. И звон цепей, и лязганье наручников, и жуткие вопли боли, страха, и отблеск латекса и чёрной кожи – всё смешалось в сплошной густой кошмар. Насилие, насилие, насилие! И уже не линии и формы, а сгустки материи греховной и душ бесновались в тёмной пустоте, словно в демоническом экстазе, не находя покоя и удовлетворения.
Душа моя страдала и стенала. Казалось, что прошла целая вечность, и нет тому конца, но в тот момент, когда уже погибель пришла моя от раздирающего душу на кус­ки потока демонических страстей, желаний и безумных сотрясающих вибраций тонкой материи души моей, в хаосе беснующихся оргий проявился образ моей возлюбленной женщины в белоснежном одеянии невесты.
Он, как спасительная твердь земная, выплыл из хаоса страстей, неся в себе удивительную чистоту и спокойствие. Всё вмиг угомонилось: и безумная сексуальная мистерия, и жесточайшие порывы, и сотрясения душевной ткани. Благословенна чистота! Спасительна любовь той женщины, к душе которой ты прилип, которая дана тебе от Бога! Она спасает и бережёт от подлости и чёрствости души, даёт спокойствие и упоение. Как часто ты давала мне опору! И в смятении душевном, и в неуверенности, упадке настроений, и в одиночествах чреде я к духу твоему и образу припадал, как к живительной струе хрустального ключа, чтобы силы свои подпитать и дальше нести свой извечный Крест земной. Жена и Мать детей моих – Любовь и Чистота!
Всё стихло. Как будто отпустило. Сознание возвратилось и собралось в клубок, и мысли заработали. Я наконец пришёл в себя. Но содрогание души не прекращалось, так были сильны последствия её переживаний. Мне чудилось, что всё тело моё оцепенело от недавних бесплодных страстей и ныло, но тела нет, а есть страданий страшных ощущения и осознание иного бытия. Вот в этом суть чистилища души. Мне приходилось видеть, сопровождать, внимать повествованиям раскаявшихся душ, но вот мне дан урок и самому – сознанием живым познать процесс.
Неудержимый поток блистающих энергий света подхватил меня и вверг в водоворот стремнины куда-то выше, выше, прочь от исчадий Ада и дыханий Преисподней. Совершенно иные ощущения: ликование, беспредельная радость и ни капли тьмы, ни раздражения, ни страха уже не преследовали и не отягощали сознание жутким эхом. Стремительный блистающий поток и что-то впереди с отливом фиолетовых лучей и позолоченной каймы. Там ждал Мир иной: и поглощал, и наполнял спокойствием.
И вдруг! Блаженство! Беспредельность ощущений. Как будто растворился я на атомы, молекулы во всей Вселенской пустоте. Я в беспредельном Абсолюте и Абсолют во мне! Все тайны мира и познания цели бытия теснились просветлённым осознанием. И опыт жизней, пронесенных по Земле, укладывался бесценным багажом в копилку интеллекта. Как просто всё и ясно и понятно, что пройдено немало по пути к совершенству. И радостно всей сути моего высшего Я от этого познания тайн Мироздания. Нирвана! Беспредельность! Гармония всех начал Вселенной!
 Что-то ослепительно божественное, несоизмеримо великолепное всколыхнуло мир покоя и равновесия. Светлая созидательная сила божественной мысли приступила к Великому творчеству. Всё, что недавно было растворено в безбрежном океане вселенской пустоты, вновь обретало закованную форму плоти. Я видел в полусне, как трудились бесчисленные сонмы Ангелов Света, созидая то, что задумано владыками кармы и осенено Идеей Абсолюта. Последний взмах невидимой руки, последний штрих, последнее движение высшей мысли. Всё замерло... в ожидании чуда. Вспышкой сотен тысяч солнц озарилось вдруг! Искра... Божественная снизошла в творение земное!
И снова страх поверг всю тонкую суть мою, страх и безысходность расставания со светлым Миром Беспредельности и покоя. Всё двинулось потоком неукротимых, жутких сил куда-то в неизвестность. Сдавило так, как будто вся планета легла на плечи мне. Удушье! Ужас! Каменное оцепенение вновь обретённой чувственной плоти, и нет конца скольженью плода. Вот что-то замерцало впереди, давление спало...
Всё проявилось внезапно и неотвратимо, как возвращаешься из глубочайшей летаргии, не понимая... где? Зачем? И что вообще случилось?! Группа людей в белых одеяниях, склонившихся над ложем, теснилась в центре помещения, освещённом сиянием нависшей с потолка чаши электрического огня. Крик женский, страдающий, и плач от нестерпимой боли. Вот кто-то наклонился, ругнулся крепко, по-мужски. И... вздох прошёл по кругу, вздох облегчения. По локоть окровавленные руки, блистающие слизью и глянцем белой резины, поднялись над ложем, окружённым белыми людьми... и я всё понял! Явился новый гражданин планеты! Едва заметный взмах руки, звонкий шлепок. Мир замер на мгновенье. Земля насторожилась, дрогнула и запульсировала опять во вновь рождённой плоти, в такт с новым сердцем, дав ему толчок. Мир огласился криком новоявленного младенца. Я вновь родился, чтобы свершить свой новый путь к бессмертию и совершенству.

Пробуждение удивило меня не меньше: ни мрачного подземелья, ни злобных служителей Завратья. Я сидел напротив столика, укрытого тканью, в совершенно светлом, сияющем помещении. Рядом со мной разместились три светлых существа. В одном из них я узнал Иеронима. Кто же были другие?
– Похоже, Магистр, урок пришёлся ему не по нут­ру, – обменялись две незнакомые сущности короткими репликами.
– Кому же понравится такая невостребованная страсть.
– Магистр! Вот это да! А ты, Властитель?
– Совершенно точно, рад служить всем вашим невостребованным желаниям.
Все трое рассмеялись искренне над моим недоумением.
– Но как же весь кошмар, который я пережил? А стены и мрак подземного Завратья?
– Всё иллюзорно, но кошмар души и страхи сердца сверх возможного реальны. Они подвержены влиянию энергий, которыми нам поручено управлять по Высшему соизволению. Нет книги судеб человеческих, я снова это повторяю, Судебный исполнитель. Всю вашу жизненную линию определяет свободное волеизъявление души. Какими красками желаете вы раскрасить свой жизненный путь? Есть серые до черноты, темнее самой чёрной ночи, с тяжёлыми тонами густых энергий – тогда мы к вашим услугам. А если в вашей жизни больше света и тепла – тогда к нему, – Властитель обернулся к Иерониму.
– У каждого своя работа, как говорят у вас внизу. Каждый занят своим делом по высшей воле Творца.
– Как же скучно, наверное, жить по чьей-то воле, даже если это воля Творца, – неосторожно и необдуманно сорвалось с языка – я пожалел, но было поздно.
– Несчастный! Вам давали волю провидения, от сотворения первой полуживотной монады, но что вы сотворили? Вы возомнили себя богами и залили кровью полпланеты, которую вам в подарок дали. Вы взяли на себя несвойственные функции: судить, казнить и миловать, распоряжаться чужими судьбами, вы поглотили полпланеты в своих ненасытных желудках. Чтобы исправить положение, наш Сущий вынужден был дать вам на распятие Сына своего.
 Через Голгофу он открыл вам путь в иные измерения, лишив вас воли Господа. Взамен вы получили право самоопределения своей судьбы по закону Великой Кармы, а она всего лишь в двух словах: «Что посеешь – то пожнёшь». Он стронул Колесо Сансары. Теперь вы можете пожрать хоть всю планету, залить её кровавой массой и костями, что вы и творите, неразумные. Но всякое творение Бога приносит результат. Вы стали великолепной школой восхождения и совершенства душ, вы дали нам работу. Вот только планета ваша уже не терпит надругательств, в возмущение пришли все её слои. Спешите! Спешите! Надо договариваться с ней – не ровен час!.. Все ваши дети, внуки и всё, что любите и цените, – на её спине.
Похоже, я неудачно пошутил, и это несколько распалило Властителя тёмных энергий, и я не ошибся.
– Давайте-ка за эту дерзость поместим его во «Вместилище пожранной плоти».
Ткань, укрывавшая кристалл, была сорвана, и не успел я осознать момента, как был втянут всей своей трепещущей субстанцией в глубину иного измерения.
Здесь было всё иначе. Я чувствовал свою плоть и некоторую твердь под ногами. Я оказался в странном помещении. Две дощатые двери открылись моему взору, одна из них была открыта, другая заперта. Вдруг я увидел двух петухов. В моём сознании проснулся дремлющий охотничий инстинкт. Я кинулся отлавливать их, как в собственном курятнике. Кто владел такими хозяйственными заведениями, тот знает, сколько шума, крика, пыли стоит такая погоня.
 Оба скрылись за открытой дверью, я ворвался следом и увидел невообразимое существо. Демон предстал передо мной. Он молча глянул на меня и указал взглядом под потолок. Там, на жерди, зажались испуганные птицы. Он тростью стукнул по жерди, и обе птицы пали к моим ногам. К моему изумлению, обе уже были разделаны по всем правилам этого искусства. В радости и удовлетворении я подхватил обе тушки и вышел наружу.
Но в этот миг почувствовал всем осязанием, как петухи скребут своими остриженными когтями по моим рукам. Я явно ощутил движение их плоти, как бьются их сердца, и в этот миг охвачен был таким страхом и ужасом, который не передать никакими словами. За моей спиной раздался дикий хохот демона, и в запертую дверь ударил гром. Я видел, как выгибаются дощатые двери под напором неукротимой силы, и вспомнил о пожранной плоти, о которой упомянул Властитель. До меня дошло!
 За дверью рычало, визжало, стонало гигантское стадо пожранной животной плоти. Каким-то невообразимым шестым или седьмым чувством я представил себе эту разделанную, окровавленную, обожжённую армаду животной плоти, и весь тысячелетний страх и ужас убитой и съеденной твари ворвался в моё сознание. Я вообразил, что сотворится с моей несчастной плотью и душой, не выдержи напора дверь, и заорал всем существом: «Иероним! Иероним! Верни меня к себе!»
Вернули. Но что творилось со мной – неописуемо. Как выносила моя плоть там, на нижних этажах мироздания, такое потрясение души!
– Теперь нет надобности разъяснять о силе и влиянии наших энергий, – весело улыбался Властитель, – но помещать его во вместилище пожранной плоти человеческой не будем. Не выдержит серебряная нить. Там сущий Ад во всей своей красе. Там места нет живому сердцу. Туда вы провожали кое-кого из некоторых своих клиентов.
Властитель посмотрел на Иеронима:
– Всё, что поручено, исполнено. Он твой.

Полная луна плыла за моим окном, когда очнулся я от астрального посвящения. Давно заметил, что самые тяжкие моменты познаваемых истин приходятся именно на это время. Видимо, все тёмные стороны потусторонней жизни стучатся в дверь в моменты полнолуний. Я приподнялся и вздохнул, расправил мышцы и суставы. Так близко всё, спокойно и отрадно, за окнами запел дрозд длиннохвостый. Возвещая утро скорое, заголосил петух – я на земле, я дома!
В открытую форточку окна, встревожив предутренний покой, проник протяжный глас муэдзина, призывающего правоверный мир к утреннему намазу, и вместе с ним сознание наполнилось покоем и умиротворением. Я знал, что пройдёт ещё немного времени, и над просыпающимся городом поплывёт заутренний колокольный перезвон. Город Равновесия ещё спит, погруженный в предутреннюю дремоту. Он, словно сказочная каравелла, медленно плывёт в лоне призывов к Единому Творцу.

Сил нет от посвящений тёмной ночи. Спать! Спать! Спать! Всё завтра!

Глава двенадцатая

Дверь

«Трудно, тяжело и, может быть, неблагодарно приближаться к тайне Иуды, легче и спокойнее ее не замечать, прикрывая ее розами красоты церковной. Но уже нельзя, однажды увидав ее и заболев ею, от нее укрыться».            
Протоирей С. Н. Булгаков

Надо сказать, что жизнь моя за последние несколько лет изменила свой статус. Полубезработному, наконец, предложили встать под знамёна отечественного бизнеса, и жизнь моя наполнилась кошмаром. Как в насмешку над моей смирившейся было душой, меня снова бросили по всем кругам земного ада.
Сколь часто я мысленно возвращался к моему небольшому огороду и тенистому саду, где так было мне спокойно и уютно выращивать своими руками плоды собственного труда и глаз радующие цветы, работать над своим творением, думать, размышлять, любить этот замечательный мир, принимать своих друзей и в их благодарном окружении коротать свободное время. Даже скромная пенсия и случайные заработки мои показались мне «манной небесной» в сравнении с той безудержной, безумной скачкой по бесконечному кругу, в который я вновь был ввергнут – но слово дал.
Видимо потребовалось кому-то напомнить мне ещё раз о содержании подзабытой реалии земного пребывания. Вновь с тайной надеждой на счастливый исход проходил я эти уроки общения с государством и его непонятными, муд­рёными законами. Ничего не изменилось и не изменится, пока существует этот жесточайший сгусток особой энергии власти и денег, подавляющий свободу человеческой души и совести. Мы – рабы, заложники, намертво прикованные к этой вечной «Галлере». И все, кто управляет, судит, определяет нам законы – такие же несчастные участники игры.
Но надо отметить, что на эту вновь предложенную мне реалию жизни я смотрел уже иными глазами. Если раньше она доводила меня до отчаяния, до нервной истерии, то ныне я смотрел на все со спокойной уверенностью. За всем этим я чувствовал кармический узел и силу обратного удара. «За зло надо платить по справедливости, а за доб­ро – добром», – прав был старина Конфуций, тысячу раз прав. Мы получаем то, что заработали. Разрубить кармический узел наших извечных человеческих проблем можно только терпением, любовью и милосердием – они выведут нас на другой уровень космического существования.
Но как же трудно претворять в жизнь простые истины, данные нам ещё две тысячи лет назад: не судить и не осуждать ближнего, а искать ошибки взаимоотношений в самом себе; останавливать врага спокойным и уверенным смирением, а не местью или обратным ударом, и понимать, что в обоюдных сердцах наших живут не разные боги, а единый Творец, а за плечами каждого из нас свой Ангел Хранитель – они примут справедливое решение. Не нам судить, казнить, миловать, распоряжаться чужими судьбами – есть распорядители выше нас и совестливее нас! Не надо вторгаться туда, куда не просят – без нас разберутся! Нам – человечеству оставили только любовь и милосердие, но мы отвергли это и возжелали большего.
Как тяжко мне пробиваться к истине сквозь засилье человеческих желаний, тоски и одиночества, сомнений и боли. Боли от напрасно прожитых лет и слепоты души, предательств, чёрствости. Прими моё покаяние, Креститель, в этой жизни и во всей глубине пройденных воплощений. Знаю, что Там предстоит крещение Духом Святым от Учителя нашего Человеческого, но как достичь этой духовной награды и посвящения? Нет желания возвращаться сюда, в эту грешную обитель, есть лишь желание, страстное желание служить земному человечеству в другом измерении.
Служить – но надо заработать это право служить и крест духовный свой здесь, на этой планете. Здесь и сейчас! Другого случая может и не быть. Оставить свободную волю человеческую и принять волю Всевышнего. Как же ценно достичь этой высочайшей цели духовного служения земному человечеству, потому что здесь, на этом зелёном шарике, космическом оазисе – мои друзья, мои потомки, мой народ, моя земля, женщина светлая моя – всё то, что я люблю до самозабвения и должен сохранить.
Отдых мой был в этот раз очень продолжителен. Я даже засомневался в возможности новой встречи со своим Хранителем. Но, несмотря на то, что погряз я по самые уши в делах насущных, перенёс тяжёлую болезнь и операцию, и сны мои засорились проблемами земных реа­лий, мой привычный маршрут однажды снова выбросил меня в астральный план, где я увидел своего драгоценного Иеронима.
Но путь мой на сей раз оказался необычен. В парении свободном, отрадном мне, я снова возродился, когда взметнувшись над стрелой состава, в сияние астрального светила, ринулся вперёд, к дымящейся трубе. Я вдруг увидел, как распахнулась дверь одного из вагонов. Такого мне видеть ещё не приходилось. В полёте я часто пытался заглянуть во внутренние покои таинственных теплушек и никогда мне это не удавалось. Но на этот раз я подлетел к двери и осторожно проник в мерно поскрипывающий вагон. Служитель в сером открыл мне дверь во внутренний покой, а сам остался в тамбуре. Всего два места на весь вагон я увидел у окна, одно из них было занято. Фигура в светлом одеянии сидела ко мне спиной. Пройдя немного к центру, я замер за спиною незнакомца, и только лишь вознамерился спросить разрешения присесть, как незнакомец развернулся.
Сердце моё дрогнуло при виде моего Хранителя. Так встречаешь старинного доброго друга, тропа к которому затерялась в лабиринтах жизненных путей и сокрылась завесой ушедшего времени.
– Иероним, как ты здесь?! Я ждал кого угодно, только не тебя. Что за сюрприз? Мне ничего не грозит от этой смены расстановки? Я думал, что уже забыт Иерархами! А как моё назначение? Будем ли мы и дальше исполнять их поручения? – забросал я вопросами после обмена приветствиями своего долгожданного Ангела.
– Всё исполнено. Уже нет необходимости. Ты познал достаточно, чтобы открыть следующую страницу, и жизнь твоя земная даёт надежду, что свершишь предназначение своё. Угрозы нет – не беспокойся. Ты так храним, что Иерархи послали меня к тебе на встречу. – Хранитель распахнул свои объятия.
– Ты всегда говоришь загадками, Иероним. Я слышал о «странице», которую дозволено мне будет перевернуть ещё в начале наших встреч. Властитель и Магистр напомнили мне краем уха о «повешенном средь неба и земли». Что это значит? Какой удел грядущий мне уготован в этом измерении? Я понял так, что суть моя Судебного Исполнителя лишь часть задуманного свыше назначения.
– Тот, неизвестный автор, которого короткий рассказ ты поместил в своё повествование о Вечной Любви, упомянул о Весах, чаша Запада которых прогнулась под тяжестью астрального Храма. Пора вернуть им равновесие.
– Но как, Иероним? Разве такое возможно человеческими силами сотворить?
– Возможно... всё возможно, если сильно захотеть. Особенно, когда Желаемое сплетается из миллиардных нитей волеизлияний.
– И всё же я не понимаю, Иероним. Что от меня хотят?
– На чашу Востока Весов поставить надо двенадцатую попранную «грань», «повешенного средь неба и земли», – в долгом недоумении я взирал на Ангела. – И это должно свершиться там, в городе Равновесия, откуда сейчас стремимся мы с тобой из плотной среды в обитель тонких тканей.
Вокруг загрохотало, это наш вагон ворвался во тьму туннеля, запахло дымом. Нас понесло в ускоренном движении вниз, и вдруг мы провалились, сердце подкатилось к горлу, дух захватило. «Катастрофа!» – в моём сознании смешались страшные догадки, но взглянув на Ангела, я как всегда увидел его спокойный невозмутимый лик, вздохнул: «Фу-у-у... пронесло! Что может мне грозить, когда мой Ангел рядом».
Заскрежетали тормоза, замедлилось движение... остановка. Дверь отворил нам как всегда служитель в сером, которого обычно наблюдал с платформы. Я вышел первым и увидел Властителя Завратья, а рядом вечного спутника его, Магистра. За мною следом спустился Иероним. Сколько страха было в моём обречённом сознании при первой встрече в подземелье со служителями адских заведений, а здесь, на этом уровне мироустройства, я почувствовал искреннюю радость встречи с этими распорядителями тёмных сил. Всё было просто – я не нуждался в их услугах, душа моя и помыслы были чисты, как у младенца.
– Хорошая компания! Как чёрно-белый калейдоскоп! – как всегда весел был и шутлив Властитель при всём мрачном его предназначении.
– Нас ждут те, кто этим калейдоскопом управляет, – Иероним двинулся вперёд, следом мне пришлось направиться, а позади Властитель и Магистр. В таком почётном карауле, а может быть усиленном конвое, мы оказались в покоях Иерархов.
Уж сколько раз мне приходилось вершить обязанности Судебного Исполнителя и наблюдать вердикты Иерархов. Почему на этот раз я был представлен им, как ожидающий судебного решения? Но здесь, на этом уровне, не задают вопросов, здесь только отвечают – я об этом знал уже давно.
Я предстоял перед Иерархами. Меня рассматривали и просвечивали насквозь, я это чувствовал. Долго длилось молчание и наконец:
– Пора! Он ждёт!
Мы оказались у таинственной двери. Плоть моя вздрогнула, там, на самом дне мироздания. Вот, наконец! Я чувствовал давно всем своим человеческим сознанием и интуицией, что однажды мне доведётся приоткрыть её и познать суть сокрытой тайны.
– Сюда войдёт лишь тот, кто обладает сердцем, – напомнил мне Иероним, – кто жив и нитью связан с плотским миром. Нам нет пути за эту дверь. На этом пороге мы расстаёмся с тобой и ждём решения твоей свободной воли человека. Вперёд! – Я распахнул дверной проём – вошёл, ещё раз оглянувшись на дорогое мне создание. Дверь затворилась.
Семь долгих лет я наблюдал за этой дверью. Она всегда притягивала мой взор и воображение, когда с Иеронимом мы вершили своё предназначение и путешествовали по этажам астральных планов. И вот она открыта, но что я вижу? Передо мной возникла матовая стена, она слегка искрилась. Ощупав её поверхность осторожными движениями ладоней, я убедился в её непроницаемости. Но в глубине застеночной явно угадывалась какая-то жизнь и движение загадочной плоти. Вдруг из стены проклюнулась рука, по локоть! Я вздрогнул от неожиданности и страха, отпрянув в сторону. Рука была протянута для рукопожатия, я понял это по движению ладони. С опаской я в ладонь таинственной руки вложил свою, почувствовал лёгкое рукопожатие, и в тот же миг был втянут за матовую стену.
Передо мной стоял мужчина, роста выше среднего, волнистый чёрный волос был тщательно уложен, черты лица, напоминающие жителя Ближнего Востока, и белый хитон с широкими по локоть рукавами. Он держал мою руку также с нескрываемым интересом, разглядывая моё лицо. Наверное, отметил про себя особенность его и принадлежность к иному, Дальнему Востоку.
Наконец, он разжал рукопожатие и жестом пригласил меня во внутренние покои. Покои представляли собой совершенно пустое помещение, напоминающее внут¬реннюю полость куба. Пройдя вперёд, хозяин куба сел по-восточному в центре помещения. Я тоже сел напротив. Мы молча созерцали друг друга, не произнося ни слова. Наконец в моём сознании проявились первые его слова:
– Приветствую тебя, Землянин. Ты первый за две тысячи лет, кого я вижу воочию и осязанием своим ощущаю твою плоть. Я слышу биение твоего сердца и движение крови по твоим сосудам. Я вижу серебряную нить, что стелется за твоими плечами и уверен теперь, что ты родом из земного мира, где и мне когда-то приходилось пребывать.
– Кто ты? Меня впервые называют Землянином. Ты не с другой планеты? И почему ты здесь, в этом кубическом пространстве? – я снова оглядел всё помещение.
– Боюсь, что мой ответ вряд ли тебя обрадует, Землянин. Я тот, кто проклинаем всем шаром Земным и сотнями поколений человеческих. Я скрыт такою бронею мыслеформ проклятий человечества, что не дано мне свой приют найти уже две тысячи лет. И вот я здесь, средь неба и земли, не помещённый ни в одну обитель. Двенадцатый я – Апостол!
– Иуда! Боже мой! – я вскочил на ноги от негодования, и если бы стена не удержала меня, то выскочил бы обратно в дверь. – Семь лет! Семь долгих лет меня водили по всем слоям астрала, чтобы в конце свести с Предателем! Зачем? За что мне это наказание? – я кружил по кубу вокруг Заточника Иуды, хватался от отчаяния за голову.
Всё было так нежданно. Всё мог я предположить, всё предвидеть, но такого оборота! И всё же спокойствие и рассудительность стали постепенно возвращаться ко мне. Нет – это не ошибка. На этом уровне мироустройства не ошибаются. Я вспомнил последнее наставление Иеронима, сказанное мне перед дверью: «Мы ждём решения твоей свободной воли человека». Вот оно что! «Пора восстановить в правах» – это была фраза, высказанная Магистром, там, в подземелье адских пластов. И ещё: «Сюда войдёт лишь тот, кто обладает сердцем».
Эти фразы, наконец, стали обретать для меня некую значимость и наполняться смыслом. Лишь тот, кто существует в плотном слое, носящий на своих плечах земное притяжение, мог решить судьбу этого человека. Я глянул на Иуду. Человека ли? А может быть, фантом или астральный призрак сидел передо мной, не принятый не в одну обитель тонкого бытия?
Этот куб – его жилище, его двухтысячелетний приют меж небом и землёй. Две тысячи лет – представить невозможно! Не знать общения, не видеть мир, и, может быть, лишь сон – единственная отрада. Медленно стала возвращаться ко мне рассудительность, а взрыв эмоций постепенно улёгся. Давно я для себя взял правило не судить, а здесь не совладал.
– Сидишь за дело? – наконец остыл я, остановившись против Иуды.
– А с делом ты знаком? – он пригласил меня присесть.
– Читал немного в «четырёх источниках»  и кое-что ещё из ересей и апокрифов... и лично убеждён.
– И что, совершенно со всем согласен? Есть правило земное, все выслушать стороны, прежде чем вынести вердикт. Кто выслушал меня? Слава Учителя столь высока и непогрешима, что всякое противодействие ему в один момент становится предметом ереси и осуждения. Но я знаю иные стороны деяний наших, о которых нет следа ни в каких источниках земных. Они вот здесь, – Иуда указал на свою голову. – И здесь, – он прикоснулся к сердцу. – Хотя его давно уж нет, но я фантомный стук его и боль так ощущаю, что мало кто из представителей земного рода так чувствует его. Мне дозволено уже семь лет приглядываться к тебе, Судебный исполнитель, до входа в эту дверь. Я рад непомерно, что, наконец, за столь долгий срок отвержения от всякого живого воплощения я смог увидеть жизнь в её движении. Ты вспомни, Судебный исполнитель, ты сам себя назвал так, непроизвольно. Сколько в жизни твоей было несправедливых, ничем не обоснованных обвинений в деяниях, которых ты не совершал?
– Да, это так. Согласен.
Цепь подобных событий прошла перед моими глазами. С раннего детства и до зрелости мне, в самом деле, как проклятому, приходилось отвечать за поступки, коих я не совершал. Наверное, когда-то в прошлых жизнях я сам вершил такие злые наветы на окружающих людей. Я это уже осмыслил и понял силу ответного удара, и принял душой ответственность и покаяние дал, но всё равно... обидно – есть такая затаённая боль души, с которой тоже надо расстаться навсегда.
– Но ты легко отделался, Судебный исполнитель. Боль души, карьерное падение, запой – всё ерунда! Это лишь на пользу, в очистку полотна души идёт, в копилку кармы отработки. Всё это – мелочи в сравнении с этим кубом и непробиваемым валом мыслеформ проклятий миллиардных. Они материализуются и множатся из часа в час, ежеминутно. Лишь стоит на земле упомянуть имя Спасителя – Сына Человеческого или начать процесс церковной службы, богослужения праздничного, как в след тончайших, светлых эманаций, рождённых упоминанием святого имени, несётся энергий тёмных вал проклятий трёх имён – и первое моё. Я стал нарицателен во всех предательствах на земле, и мой народ два длинных века несёт это незаслуженное иго. Именем моим не называют детей. Я заточён! Я обречён! Пока живо человечества сообщество. Я возжелал ему конца скорейшего, но это не мне решать, к сожалению.
– Скажи, Иуда, мы в сутолоке земной и веровании слепом порой не видим истины зерна. Я с этим соглашусь с тобой. Ты свидетель тех лет, когда ходил Спаситель по земле. Прости за вспышку гнева. Ты, в самом деле, многое знаешь из того, что не ведали «канонники» – открой!
Всё моё Эго человеческое сосредоточилось и внимало предстоящему рассказу. Я, наконец, сообразил, что вся моя жизненная цепь последних двух десятков лет была каким-то непостижимым образом или высшим замыслом подчинена этому волнующему моменту. Меня готовили, спасали, укрывали от рук убийц, тяжёлых обстоятельств, болезней, катастроф. Какую миссию тяжёлую нёс на своих плечах мой Ангел, Иероним! И вот я здесь, в астральной полосе, где всякая пришедшая душа несёт последнюю исповедь свою и принимает по заслугам «крест» свой дальнейший.
– Я весь – внимание!
– Родом я из Кариота, Иудина колена, что за Хевроном ниже, как всем известно, – начал своё повествование Заточник.
Воспитан был в Законе, в послушании, в родительской любви, заботе, обучен грамоте и всё шло к тому, что торговое ремесло кормило бы меня всю жизнь. Но вот беда. С некоторой поры, о которой я сообщу тебе, Судебный исполнитель, позже, неудовлетворение души и поиск истин веры стали преследовать меня. Я стал задумчив, нелюдим, много размышлял и задавал такие вопросы толкователям Закона, от которых они приходили в ужас. Родители мои – добрые люди были недовольны моими поисками истин, но в конце концов смирились и просили лишь о том, чтобы не оставил я ремесла, в котором до поры до времени преуспевал.
Но вот однажды пришла молва, что близ переправы у Иерихона на Иордане появился пророк, к которому потянулся весь Израиль. Конечно, я не мог сидеть на месте и тотчас же, вопреки родительскому запрету, покинул дом и ремесло. Не знал тогда я, что знания мои понадобятся для служения другому Светлому Учителю.
Долгий путь я проделал до места назначения и вот я перед ним стоял. Пророк! Я потрясён был дерзостью его речей, такие вопросы или похожие я тоже задавал толкователям писаний и приводил их в страх и недоумение. Иоанн же спокойно рассуждал и говорил о том, что жутко было слышать любому иудею. Всё, что было на нём из одеяния – лишь пара шкур и пояс. Я слышал о нём, что изошёл он из пустыни Иудейской, питался мёдом диким и акридами. Он поразил меня и видом и идеей покаяния, но я не понял, о каких путях для Господа он всякий раз напоминал всем, кто приходил к нему креститься. Я только наблюдал со стороны и не смел, приблизиться к нему.
Но вот однажды из окружающей толпы крестящихся и любопытных, фарисеев и книжников, всё пытавшихся дознаться о происхождении Крестителя и значении его пророчеств, вышел человек – ничем не примечателен. Но как разительно изменился Иоанн при виде странствующего путника. Как будто старинного друга он увидел или учителя. Они о чём-то долго говорили меж собою и, наконец, тот путник преклонил колени перед Иоанном, наклонивши голову к потоку Иордана.
Я много раз наблюдал этот процесс крещения и наставлений после омовения водой из Иордана, но сам не подходил. Какое-то ощущение нечистоты души своей, как пос­ле осквернения мёртвым телом или прикосновения к язычес­ким предметам культа, не позволяли мне приблизиться к Крестителю, а может быть, не зрел я был в намерении принять душой обряд, с которым сталкивался впервые.
Но в этот раз я поражён был и напуган, и подавлен тем, что произошло перед моими глазами.
Лишь только зачерпнул Креститель первую горсть воды и пролил её на склонённую голову путника, как разверзлись небеса над ними, всё потемнело, закружил ужасный чёрный смерч, я усмотрел в нём тени плоти человеческой. Вопли ужаса, боли, страха всколыхнули всю округу, воздух задрожал. Вскипели спокойные воды Иордана, поток воды взбешенный смешался с чёрным ливнем, закрученным с небес. Грохот и вопли ужаса всё крепчали, сотрясая землю и всё вокруг. Кипящие ужасные потоки стремниной понесло по руслу вниз в объятья низменного моря.
Я видел, как с трудом Креститель наклонился и зачерпнул вторую горсть воды. Он едва стоял на ногах и был похож на свадебного гостя, крепко подвыпившего сладкого вина. Вторая горсть наполнила поток огнём и жаром, в нём закружились демонов фигуры, запахло жертвенной горящей плотью, рёвом бесподобным испуганных стад быков.
Леденящий ужас охватил меня, каждый мускул мой оцепенел. Ещё немного и моя трепещущая плоть была бы сметена невиданным по силе ураганом огня и пепла. Смрадом преисподней наполнилось всё вокруг.
Но вот всё стихло, из последних сил набрал воды Креститель и окропил склонённую главу. Столб светлого искристого огня разверз стрелою небеса, на этот раз я усмотрел в его движении потоки ангельских фигур, как будто невообразимая стая белоснежных голубей завихрилась под небеса.
Креститель совершенно обессилел и на колени встал в поток, возложив обе руки свои на плечи крещённого им путника. Так долго они сидели, преклонив колена, наконец, поднявшись, опирались друг на друга. Похоже, что как Крестителю, так и Крещенному тяжёлая досталась доля, через него прошли все три потока, возмутившие спокойный Иордан.
Стоящая на берегу толпа с любопытством разглядывала пару, поникшую над тихою водой. В их поведении и спокойствии любопытства я понял, что никто не видел и не ощутил смрадного дыхания адских водоворотов, что только что случились перед моими глазами, едва не захватив мою живую плоть с собой.
Как же такое могло случиться? Я задавал себе вопрос и не мог объяснить сотворившегося чуда. На этот вопрос ответить мог лишь сам Креститель.
Они сидели на берегу, оживлённо беседуя, наконец, тот странный путник поднялся, обнял на прощание Иоанна и двинулся в пустыню, на Восток за Иордан. Вокруг Крес­тителя собрались ученики и стали проявлять заботу предстоящего ночлега и отдыха. Обряд крещения был завершён до следующего дня. Заботу дня сегодняшнего отложил и я на завтра, приняв окончательное решение – креститься.
На следующее утро, выстояв очередь свою, я преклонил колена перед Иоанном. Спросив моё имя и из каких я мест, он напомнил мне о покаянии, которым душу очищают от греха.
– Рабби! – спросил я Иоанна, прежде чем он окропил меня водой из Иордана. – Вчера я видел жуткие потоки, которые низвергались с небес, и вопли ужаса людские, и рёв демонов в огненной стремнине. Всё унеслось пучиной вод. Не это ли великие грехи того странника, которого ты крестил вчера до изнеможения?
– Ты видел это?!  – рука Крестителя повисла в воздухе в испуге. – Взгляни-ка на меня. Ты всё это своими глазами призрел?
– Да, Рабби! И не только это, но и светло-огненные потоки, которые вознеслись в разверзнутое небо, как стая бесчисленных белоснежных голубей.
– И кто ещё призрел то, что виделось тебе?
– Никто! Я это точно знаю. Великий ужас охватил меня, но вся вокруг толпа не встрепенулась страхом. Не может и со мной такое произойти?
– Уже не может, всё поглотила соль Мёртвого моря. Всё собрано в великой Чаше греховной до краёв. Тот, кто питался этой чёрной пищей, голоден нынче беспредельно, но силён. Ещё немало бедствий он принесёт народам. Мне эту чашу опрокинуть суждено по провидению Господню, мне – человеку из народа. Тогда Стезю я выпрямлю для Господа, останется лишь только вознестись. Я окрещу тебя, но ты не торопись покинуть это место, я подскажу тебе, как найти того, кто грех мира этого пропустил через себя – ужасные потоки.
Ждать пришлось до самого заката. Множество народа стремилось к Крестителю из разных уголков, но вот, наконец, мы сели у костра и наша завязалась беседа.
– Кто этот человек, Рабби? Святой или великий грешник? Я видел, какую почесть ты оказал ему. Страх или любовь тобою управляли?
Иоанн задумавшись, ответил:
– От чрева матери я ждал Его и, наконец, дождался. Это тот, кому я не достоин, наклонившись, поправить обувь, но которому исправить должен путь. Вчера я был озарён духовно, и понимание ко мне пришло через те потоки, что сделал то, что Господу угодно было провидением. Я окрес­тил Его водой и вместе с ней отверз небесные проходы, заполнив Чашу человеческих отходов до краёв. Он пропустил через себя ужасные, погибельные потоки, такую ношу не осилить в этом мире никому. А это значит, Он от Бога. Но был поток и светоносный. Свет Царства отверженному миру воссиял! Открыт он будет покаянием глубинным и чистотой души для будущих поколений земных.
Теперь мне только умаляться и смерть искать. Осталось мне ещё одно предназначение – открыть Стезю ему прямую к восхождению, но это там, за стенами земными, куда я должен проникнуть в срок, но времени не ведаю пока. Час Агнца ещё не пробил. Тогда свободен я, свободен, наконец, от бремени Господня! Теперь я Им оставлен и до времени забыт. Я сослужил своё предназначение в этом мире, но в преддверие Царства Божия мне предстоит по этой вознестись стезе прямой. Там, в Обители преддверия, Он будет Духом нас крестить Святым, чтобы Царствия открыть врата. А здесь, оставленный, я буду продолжать до времени крестить водой и умаляться.
– Но как же ты проникнешь за земные стены? Не Пророку ли уготован длинный век для проповеди и учения святого? Тебя боятся недруги, ты в дрожь бросаешь всех врагов вокруг, ты в окружении святого почитания народа и учеников надёжных. Цари и законоучители хотят иметь тебя в друзья. Не уж-то руки на себя наложишь – грешно?! (Не знал тогда я, маловерный, что этим способом воспользуюсь сам)
– Нет проще способа – во внутренние дела семейные царей войти. Вмиг наберёшь врагов смертельных. К тому же из пророков мало кто на смертном одре почил, всех отдавали на заклание в жертву. Не дело это для Пророка – судить дела семейные царей и власти поприще, но куда деваться, когда предназначение по времени идёт. Не наложить же руки... в самом деле, а меч держать в руках мне не дано, как воину. Господь на краткий миг меня оставил, но скоро призовёт. Другого нет пути – я волею своей свободной вершу предназначение Господне.
Что я тебе ещё скажу. Ты прикоснулся к таинству, которое не всем дано познать, а это знак того, что следовать тебе к Нему. Ночь отдохни в моём кругу, а завтра в путь на Север, в Галилею – там найдёшь его, Назарянина.

Я снова возвратился к своим возлюбленным родителям, проявил заботу об их дальнейшей жизни, успокоил и собрался в дальний путь. Приняв решение, я уже никогда не возвратился в свой родительский приют.
День последний под крышей дома отчего – помню его две тысячи лет. Всё близко и знакомо до боли сердца, волнует душу каждый уголок его. Олива древняя, дающая плоды ещё от праотцов, склонила ветви, укрывая маленький наш двор. Не ведал я, что под похожею оливой Гефсиманской случится мой позор вселенский. Не спалось перед дальнею дорогой на плоской крыше дома детства – всё грезился мне путь грядущий, неисповедимый. Душа пылала в предчувствии событий роковых. Я взором утонул в небесном тёмном океане, искрящемся бесчисленной армадой звёзд. Вдруг увидел, как одна звезда сорвалась с высоты, но не пропала, как обычно, прочеркнув по небу яркий след, сгорает где-то в глубине небесной. Она неспешно двинулась ко мне, остановилась и осветила всё пространство священным светом. Я почувствовал на голове своей тепло руки, и жар слезы горячей лица коснулся. Очнулся – мать моя склонилась надо мной: «Тебя зовёт Звезда, сынок, Звезда из Вифлеема. Отдай себя всего служению. Сердце материнское моё не обмануть, ты примешь тяжесть на себя земную, непомерную, но помни – я с тобой! Пора! Он ждёт!»
Долгий путь я проделал к морю Галилейскому. Где бы мне ни приходилось вершить свой временный приют, я спрашивал об Учителе из Назарета и о путях, на которых мог найти его.
И вот я вижу невысокий холм с тенистым деревом, людей, стоящих под сенью кроны. Я молча подошёл – круг расступился. В центре круга увидел путника того, которого Креститель окроплял водою Иордана. Он сделал несколько шагов ко мне.
– Меня послал Креститель вслед за тобой, но я немного задержался, заботы были неотложные.
– Нелёгким был бы путь твой, если следом за мной направился. С громадой искушения и Князем мира сего пришлось бы повстречаться тебе в знойной пустоши Заиорданья. Я сам едва живым оттуда вышел. Ты ученик Крестителя? – Назарянин доброжелательно и с интересом взглянул на меня.
– Нет, я только покаяние дал и принял крещение вслед за тобой, Рабби.
– Ты не знаешь меня, а называешь Рабби.
– Я видел потоки тёмные, ужасные и светоносный столб огня, когда крещён ты был Крестителем Иоанном. Такое я не видел никогда. И сам Креститель преклонил перед тобой колена. Кому как не учителю такое можно почтение совершить, Рабби.
– Ты видел три потока, там на Иордане?
– Да.
Я услышал лишь несколько фраз от Назарянина, но сердце моё встрепенулось от радости, душа запела. Когда-то в детстве в день совершеннолетия родители привели меня в Иерусалимский Храм. Я был потрясён величием и красотой обряда, одеянием и строгой святостью первосвященников Синедриона. Но здесь под сенью дерева меня охватило такое волнение и вместе с тем спокойствие души и сердца, умиротворение и благодать, которые я испытал лишь однажды, что перевернуло жизнь мою.
Учитель возложил руки на мою склонённую голову, и я пронзён был до глубины подошв потоком светлой энергии тепла. Радость и восторг я ощутил. Та Истина явилась мне, которую так долго я искал, которая будоражила меня и бросила в дорогу!
– Вот он, двенадцатый, посланный мне Отцом! – сказал Учитель, взял меня за локоть и ввёл в круг одиннадцати, стоявших учеников.
– Как тебя зовут и родом ты откуда?
– Иуда я из Кариота.

В одном из четырёх источников земных «евангелистов», мне сразу позорную отметину придали. С порога, не разбираясь даже, в лоб – одним ударом, клеймо поставили Предателя земного, вора, сребролюбца, на все две тысячи лет! Обидно! Не знал радетель-святописец всей глубины поступка, был лишь свидетель добросовестный поверхности деяний, как и все апостолы. А загляни он глубже в суть событий – дрогнула б рука клеймить позором. Глубоко! Невообразимо глубоко сокрыта подлинная тайна страстных преданий! Лишь двое были посвящены – я и Он, – и оба за черту ушли земную и тайну унесли с собой. Остались лишь следы деяний верхушек видимых, лишенных истины намерений при беглом взгляде. Легко и просто судить «верхушки», не вникая в глубину, не понимая, что за судебную ошибку порой грядет для мира роковой удел. О, если б кто-то присмотрелся повнимательней и беспристрастным взглядом, не впадая в догму, принятую миром христианским колеи, увидел многое бы иначе, сокрытое в поступках наших, настроениях и словах. Случись такое, возможно, мир земной пошел иным путем.

Иуда поднялся на ноги, поднялся и я. Мы стали прохаживаться по кубу. Это была странная прогулка. Мы свободно восходили рядышком друг с другом на стены куба, потолок, как мухи. Он увлечённо продолжал своё повествование. Мы отрывались иногда друг от друга, и тогда он стоял на потолке, а я внизу, или наоборот. Это странная была картина: два собеседника, о чём-то живо разговаривая, встречались взглядом – один внизу, другой на потолке. Немного прогулявшись в такой манере, мы снова сели в центре куба.

– Не буду прописные истины тебе глаголить, Судебный исполнитель. Ты их читал и через сердце пропустил, как и миллиарды сообщества земного, человеческого. Одно скажу, что Свет душу мою посетил. Теперь я жил в кругу друзей-апостолов, так близких сердцу моему и дорогих. Мой опыт ремесла коммерческого мне пригодился. Я стал распорядителем того, что необходимо было нам для пропитания, нищих и ущербных подаяний и всех передвижений и путешествий, что творили мы совместно с Учителем, проповедуя Царство и Любовь. Ящик денежный был доверен мне.
Однажды мы оказались наедине. Воспользовавшись случаем, я задал вопрос Учителю, так долго мучавший меня.
– Скажи, Рабби, ты часто говоришь о небесной обители Отца, но вот однажды в детстве со мной случилось непонятное, о чём я вспоминаю и думаю и размышляю с тех самых пор. В нашем дворе росла высокая раскидистая олива, на которую я часто в детстве залезал. Но вот однажды не удержался на сучке и рухнул вниз. Помню страх и ужас внезапный, потом сплошная тьма, и вдруг я ясно ощутил – какая-то стремительная сила влекла меня в потоке светло-огненном, как тот, который я увидел на Иордане.
Я оказался в удивительном благоухающем саду. Такой великолепной райской красоты мне не приходилось видеть никогда. Стаи разноцветных певчих птиц, цветов великолепных гирлянды окружали меня, и аромат, неповторимый аромат вдыхал я грудью всей. Но важно то, что стало мне до удивительного спокойно, умиротворённо, блаженно – такого я не испытывал никогда в своей короткой жизни. Лишь в день, когда я повстречал тебя, Рабби, почувствовал такое же наслаждение.
Какой-то Ангел или Херувим встал передо мной и охватил меня божественной благодатью. Мы прогулялись с ним под сенью райских кущ, затем он вывел меня на берег лазурного озера. Здесь на берегу спокойной, невозмутимой чаши водного пространства, он усадил меня в ковчежец и оттолкнул от берега. «Плыви к Нему! – услышал я прощальный голос. – Он ждёт тебя!»
В этот миг спокойная вода была возмущена какой-то неведомой силой. Ветер засвистел свирепо, грозя опрокинуть мой маленький ковчежец. Всё потемнело, засверкало огненными сполохами и вида не осталось от всей недавней райской красоты и благодати. Страх охватил меня, и в этот миг откуда-то из глубины небес преображённых услышал вопль дикий: «Иуда! Иуда!». Я очнулся. Мать билась и рыдала в моих ногах, отец неутешимый прахом земным посыпал голову свою. Я поднялся в недоумении и сел. Что сотворилось с моими бедными родителями – не передать. С тех самых пор я не могу забыть тех впечатлений. С тех самых пор ищу ответа и не нахожу.
Рабби! Не это ли то Царство, о котором ты вещаешь в проповедях своих? Если так, то я понимаю тебя. Той красоты, блаженства и любви не променять ни на какие богатства и тленные дары земные. Если это так, то я готов нести Благую весть с Тобой в любой народ, на край земли!
Учитель долго думал, глядя на меня, затем сказал:
– Иуда, ты всё больше и больше удивляешь меня. Скажи, не видишь ли ты снов, а если видишь, то о чём они.
– Да, Рабби, я часто вижу сны. Вот и сегодня ночью я видел странный сон, которого не в силах объяснить. Мне ты поможешь суть сокрытую познать?
Я видел жертвенник всесожжения и вёл к нему козлёнка мужеского, годовалого, без порока, как принято у нас, в пасхальный праздник закалать. Я передал его священнику, он кровь пустил, затем все вынул внутренности: тук и черева, и всё сложил в похожий ящик, который я ношу для приношений. Он протянул его мне и молча указал на небо: «Там твоя жертва! В сумрачной средине!» – сказал, и всё исчезло в миг. Стена огня из жертвенника застлала взор.
Как мне понять, Рабби?
Учитель и на этот раз долго думал, глядя на меня, наконец, ответил:
– Иуда, Отцом направлен ты в чреде двенадцати, но сможешь ли преодолеть земную немощь в свободном выборе? Боюсь подумать. Однако же сон твой ответил на вопрос, что делать мне, когда мой час придёт и на кого мне опереться. Пока ещё не ведаю всей истины, но предвосхищением своим предчувствую, вся тяжесть жертвы ляжет на тебя. Но ты об этом никому не говори, а то, что ведаешь о преддверии Царства – сам Ангел-Херувим тебя осведомил.

О жизни той, в которую был посвящён тогда, я вспоминаю с высшим наслаждением. Свет истины явился мне. Такого увлечения делами Духа, такого познания самых неожиданных сторон обычной жизни человеческой: любви, прощения, покаяния, праведности и милосердия я не способен был понять и в тысячу лет, не доведись мне повстречать Учителя. Всякий человек из тысячной толпы, постоянно сопутствовавшей его передвижениям, загорался Духом просветления от слов его и наставлений, проповедей и притч. И даже если тайный смысл речей Его не постигался ограниченным земным умом, то тепло и свет души Его потоки озарял, и добрым гостем посещал, и семя истины оставил навсегда в сердечной обители любого человека.
Что говорить, даже книжники закоренелые и толкователи Закона и фарисеи, упрямые до фанатизма и добродетельные лишь на словах, и те от проповедей его и споров с ним уходили, поникнув головой. И в их сердцах упрямых являлось смятение и что-то проявлялось смутно и стучало в душу осознанием правоты. В отличие от них, Учитель каждым шагом своим по земле, каждым поступком, словом, и, знаю точно, даже мыслью вершил Любовь и Праведность. Он жил, творил, любил, прощал, судом не награждал своим, как будто говорил: всё делайте, как Я.
Но он понимал и несовершенство человеческой души, и знал, что некоторым носителям её важнее было получить в руки медную монету, а не слово, несущее правду жизни. Таким он искренне сочувствовал и скорбел душой, тогда к работе приходилось приступать и мне – нищим подавать из ящика, который был всегда со мной. Таких было много, для них важнее было зрелище чудес и хлеб. Такие требовали их проявления, ведь слухи о некоторых из тех чудес, которые пришлось повидать и нам, ученикам, упреждали всё вокруг и обрастали комом небылиц. Учитель был очень осторожен в подобном. Он разъяснял нам, что всякое течение жизни человеческой есть замысел Отца и жизней прожитых итог: что заработал – получай. Вторгаться в этот промысел непозволительно без Высшего соизволения никому. Лишь Он наделён от Неба этим правом до «времени» вторгаться в несовершенный мир земной и чудеса творить во славу Сущего.
– И не смотрите, что мир отверженный, полуживотный вокруг нас несовершенен и несуразен, живёт вне истинного закона Божьего, зачатками лишь пользуясь, от «первородного греха создателей иных». Его уже призрели, он опекаем и храним силами небесными. Я послан в этот мир, чтобы открыть вам путь в иное Царство света и любви.
Вас, впредь, направлю пройти по городам и селам, чтобы почувствовали власть божию и утвердились в вере. Имею власть давать и отнимать. И будете исцелять и чудеса творить, пока доступно сие соизволением и просьбами моими во славу Пославшего меня. Придет время Утешителя, не сможете исцелять и изгонять бесовскую напасть, потому как не дано будет уже вторгаться в промысел Его. Останутся лишь те болезни человеков, что глупостью, невежеством, невоздержанием и самонадеянностью будут рождены. На это будут врачеватели от плоти. Ваш удел – врачевание души! Впредь думайте об услышанном – да имейте уши.

Так передвигались мы от поселенья к поселенью. Прошли всю Галилею, бывали в пределах Тирских и Сидонских, в Самарии гористой, в круг моря Галилейского обошли весь край, спускались к Десятиградью и снова в Галилею возвратились. В пути настигло нас печальное известие о смерти Иоанна. Учитель долго пребывал в молитве, уединившись на вершине небольшой горы.
Немногим позже мы приблизились к Назарету, но в город не вошли, а встали у подножия горы высокой, которую Учитель с детства знал. Здесь мы остановку сделали большую, отдохнули и низиной Заиорданской направились в пределы Иудейские, в Иерусалим.
Учитель всё чаще и чаще уединялся, молился больше обычного. Что-то непонятное возмущало его душу и беспокоило, а однажды он сообщил, что будет бит людской немилостью, истерзан и распят, смерть примет, но на третий день воскреснет. Никто не понял сообщенья, но встревожились, а Пётр, отведя в сторонку, убедить пытался вгорячах, что не так. Учитель в сердцах, что так несвойственно ему, назвал его сатаною и оттолкнул.
Впрочем, в делах и заботах прошло незамеченным всё это, забылось за проповедями Благой Вести и пошло обычной чередой. Не ведали тогда мы, что тучи сгущались над нашими головами. Со всех краёв, где мы бывали, доносы шли к старейшинам в Иерусалим. Разгневанные книжники и фарисеи, синагог старейшины не могли простить того, что Слово Учителя живое овладевало простыми сердцами, сеяло сомнения и отвращало вчера ещё покорные души прихожан от закоренелости и черствости, закваски фарисейской.
Прошло ещё немало дней, и вот однажды представился мне случай. Многие были заняты в тот день, разошедшись по делам своим и поручениям. Так нам довелось беседовать вдвоём:
– Рабби, я тоже очень огорчён, что Иоанн Креститель ушёл из жизни. Мне видится, что между вами особая имеется связь, – нарушил я молчание.
– На нём исполнилось писание и пророки о «гласе вопиющего в пустыне». Всё исполняется – Пророк земли, последний. Велик – из всех великих, рождённых женами земными. Он ключ оставил вам от Врат Небесных, и путь наметил, все выпрямив стези, но прежде мне пройти тропою этой – час мой грядет. Пройду – очищу путь восхождения, соединятся две великие стихии, к вселенскому закону приобщитесь. В том любовь Отца, что дарует вам, затерянным в мирах вселенной, отверженным от первородства – перерождения завет.
– Рабби, но что за ключ?
– Когда в жилище входишь, прах земной отряхиваешь с ног и омовение принимаешь от душевной скверны для трапезы земной. Ключ есть Покаяние души, чтобы трапезу мою небесную принять. Но истина его глубокая сокрыта будет за печатью немощи людской. Сам Креститель не избежал её. Немощь человеческая и его души коснулась темной тенью, в сомнении своём едва не погубил божественного промысла, но всё исполнил точно и в срок, осталось только Вознестись. Прости его, Отец, за немощь человеческую! Она ещё потребует дань свою.
– Рабби, я слышал то же самое из уст Крестителя о Вознесении. Что это значит, как понять?
– Ты видел светоносный поток там, на Иордане? Это есть тот путь прямой в обитель Царствия, о приближении которого я постоянно говорю. Но прежде два потока, которые ты также наблюдал, излили столько грешной грязи людской и демонической из поднебесья, в которой и Крещённый и Креститель едва не захлебнулись. Хватило сил всё выдержать и устоять. Поверишь ли, но вся грязь человеческая как проказы панцирь, слой непробиваемый, тяжёлый, окутал этот плотский мир, и нет ему пути к совершенству и восхождению к Отцу. Меня послал Он принять весь этот груз греховный, очистить этот страшный слой и путь открыть прямой  – к Нему. В том – Вознесение.
Иоанн исполнил всё своё предназначение и умалился, смерть приняв. Он рождён от земного праха и в прах ушёл, но там, в Обители преддверья, он первый будет окрещён Духом Святым и по Стезе прямой свершит свой путь к Отцу. Он сделал всё предназначение свободной волей человека, он опрокинул Чашу чёрную грехов. Князь мира ныне без пропитания нечестивой пищей остался, но силён ещё!
Тебе не знать всех таинств Царства Света, но одно скажу – преобразование Великое от Отца творится ныне там, на небесах. Свершится – будет всякий сущий на земле творить судьбу свою руками собственными, и выбирать, какими красками расцвечивать свой путь. Вам право будет предоставлено на искупление грехов. Жесток, но справедлив кармический закон, но даже он податлив будет и сговорчив, если покаянием своим очиститесь от скверны.
Так будет путь открыт для совершенства, вы станете Богами. Я буду в том вам помогать. Вы приближаетесь уже к Вселенскому закону, а это есть Любовь – тончайший плод, который взрастает в душе у человека – заметь у человека! Ни животное, ни растение, ни Ангел или Архангел или кто другой в божественном мироздании не обладает этим плодом воплощения Любви, кроме как Бог и человек! Вы – источник энергии тончайшей, так необходимой в Царстве Света, за что возлюблены и принимаемы. Есть много инструментов в мастерской Отца, но Любовь одна: неповторима, неизменна, вечна!
– Рабби, теперь я понимаю, что Царствие твоё не от мира сего и там Ты будешь свой крест Духовный и Огонь творить. Но ты уже не раз напоминал, что будешь бит и примешь смерть от первосвященников и старейшин и в третий день воскреснешь. Кто будет нас учить, и что оставишь Ты в этом мире?
– То малое «горчичное зерно», иной от старой веры ветвь, наполненную любовью и милосердием, оставлю вам. Вы понесёте это семя и весть Благую в нижнем мире, насколько хватит силы и во дни, которые будут вам определены. Из семени малого взрастёт великое дерево, плоды которого я буду принимать в преддверии обители Отца – там всё определим.
– Рабби, я снова видел сон, и он оставил мне загадку, которую, я знаю, мне не разрешить. Стоял я на берегу небольшого водного потока и в мелкой и прозрачной толщине воды увидел стайку рыбок. В руках моих пребывало орудие, которым мне не приходилось пользоваться, но видел иногда. Я бросил в воду малый крюк из металла, соединённый с длинной ветвью через тонкую жилу и выхватил из воды рыбёшку. Но живая плоть упругая её поникла как-то быстро на моих глазах и стала мягкой и податливой, приняв свежести негодной вид. Вторая рыбка также повторила участь первой и третья.
И вдруг я вижу, как из глубины большая рыба выплывает, меня схватил азарт охотничий, хотя я не бывал таким. Я быстро подвёл крюк к той рыбине и выхватил её с большим трудом на берег. В радости великой я поспешил к ней и видел, как тело её упругое и сильное на камнях бьётся. Я подбежал, и вдруг узрел деву обнажённую неописуемой красоты. Рот её и губы истекали кровью, омывая потоком алым грудь. Металл проткнул ей насквозь плоть, стонала она от боли нестерпимой и просила помощи. Я вынул крюк, омыл лицо и грудь, и в этот миг почувствовал прилив любви необыкновенной и нежности, взял на руки её, вошёл по пояс в свежую струю туда, где было глубже, и отпустил её в свою среду. Проснулся – яркий красками, живыми впечатлениями сон пропал. Что значит он, Рабби?
Учитель закрыл глаза, руками прикоснулся к своим вис­кам и так долго в задумчивости пребывал и, наконец, сказал:
– Иуда, в твоих видениях всегда сокрыт глубокий смысл. Я знал о виденном тобою давно, но посвящён был в это божьим провидением, теперь же получил я подтверждение из источника земного. Слушай: из «семени горчичного» земного взрастёт Великая Вера, которая охватит и народы и пределы. Кровью окропится утверждение её в сердцах и душах, болью и страданием истерзанной плоти и попранным достоинством человеческим.
Но утратит и сама она, к сожаленью, свежесть и привлекательность, как те рыбки, и станет источником насилия, жестокости и потоков невинной крови беспредельной. Металл проткнёт её насквозь – Мамона! Раздробится она на многие течения и в каждом будут правоту свою искать. А ей немного надо – свежести здорового потока водного, любви и милосердия к страданиям людским и нежности.
Избавить надо суть её от проклятого металла, омыть от крови, пролитой веками, и возродить Благую Весть. Любить Её, Благую Весть, в великом Божьем Духе, а не Распятие мёртвое. Живого Бога в душе хранить, того, который по земле прошёл, как все вы, понятного и близкого, прощающего и любящего. Учителя, Наставника и Брата Старшего, к плечу которого возможно голову свою склонить и душу отворить свою.
Я говорю о том, что далеко, но сбудется. Тебе, возможно, не понять от ограниченности мысли, но понимание придёт. Всё это совершить когда-то нужно будет Человеку – самому, своими собственными руками, сердцем и душой бессмертной, как сделал ты, во сне, отправив Деву в источник свежий водяной. Придут иные поколения и свежестью воззрений и Любви изменят старый ветхий мир.
– Рабби, я весь – почтение и внимание к твоим словам и толкованию, но скажи: зачем отдать себя на битие и смерть первосвященникам и старейшинам? Коли ты предвидишь это истязание и смерть, зачем стремишься в логово ко зверю? Я видел, и не только я, как ты оттолкнул Петра и сатаной его отметил, когда он отговаривать стал тебя от шага опрометчивого. Мне – не понять. Как дальше... с кем понесём Благую Весть?
– Я говорил, что Иоанн всё выполнил точно и в срок. Он от плоти бренной и наделён был свободой выбора поступков. Он избрал смерть, чтобы нести своё предназначение далее. Я от Отца исшёл и волю лишь Его несу. Попрать я должен смертью – смерть. Там, в Обители Его идут приготовления к таинству, которое тебе, Иуда, ещё не понять умом земным. Я должен свою точность и свой срок соблюсти, как Иоанн, и в этом ты помочь мне должен.
– В чём моя помощь? Я на всё готов!
– Тебе предсуждено видением твоим пожертвовать меня тому, кто кровь прольёт мою. Твоя же жертва – там, на небесах, жестокой будет беспредельно. Уж лучше не родиться тому вовек, кто эту жертву обретёт!
– Кровь пролить твою? Отдать тебя на смерть старейшинам и первосвященникам! Попросту... предать! Нет, такой награды мне не надо, Рабби. Как я могу предать того, кого люблю безмерно, бесконечно, кто мне глаза и душу отворил! Нет! Нет! Ещё раз – Нет! Ищи другого исполнителя, а впрочем, я любого исполнителя на месте задушу – не допущу!
– Иуда, я твою верность ценю безмерно, но это поручение не осилить никому.
– А как же Пётр-Кифа – камень твёрдый или умница Иоанн или брат его Иаков – братья Грома? Ты брал их недавно на Гору детства своего с собой, как самых преданных друзей. Они не подлежат такому назначению? Им нет доверия?
– Не будь ревнив, Иуда. У каждого из них есть достоинства свои, они судьбу свою и предназначение примут беспрекословно, но ты передо мною высветился весь, когда видение о «жертвенном козлёнке», мужеском и без пороков привёл на жертвенник. Только ты, мужеством и верностью и стойкостью своей, способен будешь крест принять. Ты частью небольшой ухватил уже преддверие обители Света. Они же пока ещё темны до времени, слепы, и если дать им в руки прежде совершенства хоть часть от части малой силы небесной, они испепелят врагов и вместе с ними этот мир, и ты ещё таков.
Там на Горе, о чём так ревностно заметил ты, ко мне явились Моисей и Илия. И о Крестителе сообщенье я получил, что прибыл он в покой обетования святого после страданий, оставив прах земной на погребение своим ученикам. Он всё исполнил в срок, я повторяю. Господь Отец и мне определил свой путь и срок, явившись в облаке, чем напугал до смерти братьев твоих. Я запретил им говорить об этом до времени, но тебе скажу. Его путём предназначения иду и не свернуть мне с этого пути. Никто из учеников моих не посвящён тем таинствам, о которых ты осведомлён. Предназначением Божественным соединились мы, и сошлись на тропке узкой. Рука об руку идём, но в каждом свои возможности и силы. И в провидении будущего жития земного мы вместе и неотделимы: где Я – там Ты, где Ты – там Я.
Твой удел в другом, Иуда. Ты станешь «Камнем», на котором мир отточит совершенство. Но прежде тяжкий крест грядёт тебе – уж лучше не родиться.... Твоим же братьям до поры в забвении пребывать и ждать вселенского прощения твоего. Их суть не в том лишь, чтобы по земле пройти с Благою Вестью. Столь малая стезя – возможность человеческая земная. Когда соединитесь вы в один Кристалл – Двенадцатигранник, Додекаэдр совершенный, тогда вершителями подлинными станете путей для «чад божьих» к совершенству в Мир Тонкий, Царства Светлого иного. Как часто я упоминал, что «жатвы много, а делателей мало» .;
Там, в преддверии Обители Отца, немало предстоит трудов для вас в единстве долгожданном.
Мне надобно уйти предопределением Высшим туда, к Отцу, иначе не явлен будет в этом мире Утешитель – поток энергии святой, который силу даст народам к восхождению. Мне его прислать, лишь мне и никому другому не дано соприкоснуться с этой силой. Любое промедление или не в срок труды несут погибель в этот мир, тогда Потоп покажется безвинным развлечением.
Подумай, не спеши, но решение своё ты должен дать до входа в Иерусалим, до праздника опресноков и Пасхи. Времени немного, а час мой настаёт. К тому же, ты единственный иудеянин из «наших», и к слову твоему и намерению прислушаются первосвященники. К галилеянам относятся они с пренебрежением и опаской, сам ведаешь о том, «что может быть хорошего из Галилеи». Мы оба из Иудина колена – предопределением дано – «спасение от иудеев» .;
– Нет! Я не способен! Достаточно того, что на меня и так косятся братья по духу за этот проклятый с деньгами ящик. Ты видишь всё, и ведаешь насквозь, и знаешь, что я и лепты единой не прибрал к рукам, но каждый разумеет по-своему, а в разуме одно – нечист, кто приближён к казне, так было и так будет впереди.
– Ты весь во власти немощи, что тенью омрачила предопределение святое Иоанна, и Петр Симон не ведает другого – потому и сатана! Не уподобляйся, перешагни через себя и немощи земные. За друга душу положи свою! – Не мог я посмотреть Учителю в глаза – в душе был мрак.

Стали постепенно собираться апостолы. Собрались. Я всем сердцем своим ощущал возмущение души Учителя и переживаний его, но не мог представить единым мигом даже то, что мне он предложил. Все к трапезе приступили, Он снова заговорил:
– Войдём мы скоро в Иерусалим. Один из вас предаст меня на смерть, «...но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся: лучше было бы этому человеку не родиться...» .
 Он искоса глянул на меня, но братья-апостолы покосились на Петра – ещё живо было то упоминание о сатане в их памяти.
– Кто души своей не пожалеет и положит её за друга – тот её спасёт. Усвойте это навсегда. – Учитель оставил нас для молитвы.

Как же тяжко, по-человечески и по душе принять решение такое. Я всё силился вообразить последствия его, но всякий раз отчаивался и всей душою своей отвергал решение такое. Но слова Учителя проникли так глубоко и оставили след неизгладимый. Ему нельзя было сопротивляться, он поглощал всю душу проникновением энергии Любви и Света. Нет, он должен эту жизнь явить собою как, звезда – взгореть навечно и осветить весь мир Любовью. Я видел этот Свет Звезды, когда из дома уходил, и мать моя сообщила мне в дорогу о преданности ей.
Иоанн своё предназначение исполнил и угас, но Учитель не угаснет никогда – во век! Он говорил, что там, в Обители, идут приготовления, которых мне не охватить своим умом, но он успеть всё должен в срок, как Иоанн, и полагается Он прежде на свободную волю человека, идя по предписанию Отца. Он есть – воля Всевышнего Отца, от него исшел Он, а я от праха земного, но решение мне принять – Он сделал выбор. Пусть сгину я в пучине подземелья, но выполнить я должен то, к чему он призывает.   
За Него я душу отдаю, и участь дальнюю свою приму, себя отвергну – крест возьму. В муках и сомнениях я ночь не спал, молился и принял решение, но твёрдости в исполнении его так и не обрёл.

В Вифании, у Марфы и Марии, пред входом в Иерусалим, я сделал знак Учителю и, отойдя, сказал: «Рабби, я всё сделаю как надо – подскажи, но не уверен, что хватит сил мне сотворить такое. Сам говорил, что с немощью земною могу не совладать – тогда не взыщи!» Как возрадовался Учитель, слов не передать. Он посветлел, встряхнулся от последних возмущений духа, тяжкого пути и скорбных дум. Я от него услышал, что первосвященники и старейшины давно уже задумали убить его (и сам я ведал, наблюдал дела всей этой гордой братии), но праздник Пасхи и опресноков может отодвинуть этот замысел, а это недопустимо. Всё уже готово к восхождению, Его там ждут – Спасителя, и путь ему исправлен. Руками человеческими, свободной волею и божьим провидением спасение это должно сотвориться и в этом деле главное звено моё. Нет времени уже на размышления, всё двинулось, и хода нет назад. Как трудно уловить соединение двух стихий: дух Божий творческий и мир земных материй в единой точке, едином миге, когда земных тысячелетий бег – единый день у Сущего. Он обнял меня как на прощание и сказал: «Иди к первосвященникам и сделай так, чтобы Чаша сия не миновала того, кто должен её испить»!
В таком приподнятом, возвышенном духе и окружении учеников-апостолов Он вошёл в Иерусалим. Не буду говорить о том, как это было. Об этом знают миллиарды. Учитель был приподнят в духе и взволнован как никогда. Это живо отражалось в его речах и проповедях и собирало толпы любопытствующих и охочих услышать и узреть Пророка из Галилеи. Это были уже не те, Капернаумские волнительные проповеди, вызывающие лишь легкую распрю у слушателей. В нить его повествований и речей нынешних вторгались доселе неслыханные, режущие ухо и душу слова и призывы, от которых тревожно сжимались сердца у апостолов, плотной стеной всегда огораживающих Учителя от взволнованной толпы. Вскипали жестокие распри, вменялись обвинения в богохульстве, кипели страсти, и ярость огненной волной разливалась в храмовом притворе над головами удивлённых слушателей. Угрозы и проклятия сыпались на головы Учителя и учеников. Руки фарисеев, книжников, храмовых прислужников и наушников Синедриона тянулись к каменьям и палкам, но..! Каким чудом удавалось уходить нашему сообществу из этого озлобленного, жаждущего крови и побития каменьями фарисейского окружения – неведомо было ни мне, ни братьям моим апостолам! Как-будто невидимы и неприкосновенны, просачивались мы сквозь яростную толпу, хранимые, небесным ангельством, защитой.
Ещё свежи были в памяти окрыляющие душу события вхождения в Иерусалим и повергшее нас в ужас изгнание торговцев и меновщиков из Храма. Трудно было узнать Учителя в гневе беспричинном и внезапном. Как будто туча грозовая пронеслась в притворе Соломоновом. Ещё недавно он невозмутимо и спокойно относился к этому деянию торгового люда, бродил средь скопища торговцев и животных, голубей, предлагаемых к пожертвованию. Ходил свободно, безучастно меж столиков меновщиков, душой своей сопереживал несчастной женщине-вдове, отдающей свои жалкие лепты в сокровищницу храма не от избытка, а последнее, что было за её безропотной и искренней душой.
Что-то непонятное сотворялось в его душе, что-то предчувствовалось непостижимое, неуловимо грозное. Беда неотвратимо приближалась и должна была настичь сообщество апостольское наше. Теперь мне доподлинно известно и понято всё за многие века, что томлюсь я в этом сумрачном межмирье, а тогда...
Я знал Иерусалим с его окрестностями: храмовыми сооружениями строгими его; дворцами; нижним и возвышенным кварталами счастливых горожан; все узкие проходы и улочки; миквы и фонтаны; мосты причудливые и красочные врата; а также многих горожан по ранее коммерческим делам. Сюда стекались караваны с дальнего Востока и с Запада морского товары шли. Здесь шумные базары у стен высоких Храмовых располагались и разных языков купцов и странников не счесть. Всегда он вызывал во мне восторг и чувство гордости, что я частица от народа, познавшего единого Бога и жертвенностью славящая Его. Но в этот раз тяжёлой поступью прошёл я с братьями-апостолами сквозь Сузские ворота.
Кипел Иерусалим предпраздничный, готовился к Песаху. Весь город заполонён был тьмою пришлых толп, но не было в нём места мне: ни в доме, ни в притворе, ни в подворье, как хлеб квасной запретен был я в этом малом мире.

Пришла последняя неделя к Пасхе, её средина, а я всё не решался. Учитель настороженно поглядывал на меня. Наконец, в вечернем сумраке, к закрытию ворот, я вошёл в притвор Соломонов и как всегда случается по делу нежелательному – меня никто не остановил! Прошёл центральные ворота Храма. Вся площадь перед ним была освещена туск¬лым, мерцающим светом факелов. Я через Женский двор прошёл и у ворот двора Израиля меня остановили стражники. Я передал им, что встреча мне нужна с первосвященником, я – ученик Галилеянина из Назарета, сам из Иудина колена, Кариота, Симона отца. Один из стражей неохотно прошёл во двор и скрылся в глубине. Да, прав Учитель, никого из галилейских братьев наших не пропустили бы и к Женскому двору.
Прождав немного, я увидел, как страж спешит ко мне навстречу, насколько позволяет прыть. Он пропустил меня вперёд, и мы прошли двором, где я увидел множество народа. Жертвенник всесожжения возвышался справа от меня, с рогами по углам на фоне небосклона с едва мерцающими звёздами, а дальше умывальники для омовения священников. А впереди за жертвенником, на несколько ступеней выше темнел проход в Храмовый притвор. Я вообразил себе завесы храмовые, ворота золотые Хейхала, цепи длинные свисающие с потолка, Минору-семисвечник чисто золотую, трофеи, развешанные по стенам царей-завоевателей.
Как дороги и близки мне казались эти чудные святыни ещё недавно, но ныне я другие истины познал. Ничто не пронесу я в мир иной из этих и других святынь, как только дар души, Любовь и Милосердие. Светильник божественный мне душу осветил и ценности другие нетленные вошли мне в сердце, но и старый след неизгладим, он беспокоит память. Поднялись мы во двор Священников за тёсаные камни и остановились у строения, где заседал Синед¬рион. Вошли.
Здесь тоже было множество народа. Готовились предпраздничные дела, и суета кругом царила. Проникли в ещё один пустой притвор, где за тонкой дверью я услышал спорящих священников возбуждённые голоса. Меня впустили. В ярко освещённом светильниками помещении сидели полукругом старейшины и первосвященники. Я вошёл – замолкли все. Приветствовал, как полагается при встречах со святыми мужами, и услышал:
– Зачем пожаловал? Синедрион не терпит пустословия и всяких непотребных дел, тем более в преддверии Песаха!
– Хочу отдать вам в руки Учителя-Назарянина и знать хочу, во сколько вы оцените услугу?
Синедрион замолк от неожиданного предложения, затем почувствовалось движение, лёгкий шум недоумения стал нарастать. Похоже, оценили, что я не пустослов, а тема разговора, видимо, была о Нём. Я в цель попал, как и предполагал Учитель.
– Как нам верить, правдив ли ты к такому делу или это хитрость, которую задумал Назарянин? – раздалось сверху.
– Он много беспокойства нам причинил за это время. Царём Израильским вошёл сквозь Сузские ворота, над верой нашей надругался, смутил народ!
– Торговцев разогнал и денежных менял отправил в разорение! – кто-то подсказал.
– Разрушить Храм в три дня грозился – святыню нашу! – С такой претензией и перечислением всех бед ко мне обратился Cинедрион и в центре стоявший первосвященник Каиафа. Я удивлен был такому нетерпению святых отцов. Меня не зная даже, открыли все свои заботы разом – запруду долгую снесло. Да, прав Учитель, снова мысль мелькнула – накопилось, что приняли как спасителя иного.
– Я место укажу, где он ночью пребывает свой отдых, там можно от народа вдалеке и без огласки взять его со стражей... тихо. Оружия лишь два меча и те держать в руках никто не может толком – рыбаки, не воины они! Главное – внезапность и напор. Никто не ведает о промысле моём, ушел я по делам для праздника и вот... у вас. Но награда прежде, а в залог вам – лишь жизнь моя... другого нету! Спешите, после праздника вам не найти его, даже если весь Израиль перевернёте, и мне вам не помочь. Он видит насквозь всякое намерение и предвосхищает любой дурной поступок, и даже мысль.
– Что же он тебя не предвосхитил?
– Меня непросто этим ухватить, я не из тех, кто легковерен и верит в небылицы. Я больше верю в этот ящик, там кое-что лежит существеннее, и вы добавите ещё.
– Постой-ка за дверями, добродетель, мы примем свой вердикт.
Я удалился в притвор и там за тонкой дверью почти весь слышал разговор без напряжения особого.
– Хвала Всевышнему! Заклинаю вас Богом живым! Он видит наши беды и даёт решение нелёгкое в такой тяжёлый час. Вот только-только мы в унынии пребывали, что нам делать, как всё решается само собой. Я только утверждал, что надобно одного убить за весь народ и веру сохранить, как плод созрел и в руки к нам упал.
Кто мне недавно возражал? Иосиф Аримафейский, где ты? Под мечи ли римские хотел поставить нас? Прав Гамалиил – законоучитель Синедрионов: «что дано от Бога – не уйти тому, а что от человеков, то к смерти и наказанию их непременно приведёт». Напомнить его речения в поучение к нам! Да он и сам здесь – подтвердит!
Где Иуда Галилеянин? От Бога он, от Бога – всё твердили, когда мечи поднял от переписи римской – убиен! А где те два героя, что сорвали римских золочённых двух орлов со Храма Ирода? Тоже далеко, но те шестьсот невинных душ с собою прихватили воинов храбрейших.
Забыли, сколько бед нам и беспокойства сотворил Креститель?! Весь Израиль на берег вышел Иордана. Спокойствие народа возмутив, он бесславно почил. Хвала Всевышнему! А мудрости Иродиады и Соломеи дочери её честь воздадим, что так умело и хитро к усекновению главы Крестителя подвигли Ирода Тетрарха. Зачем судить дела семейные царей? Я слышал от старейшин синагог, что Назарянин суд людской не допускает в проповедях своих, а этот допустил. Теперь не знаю, кто из них от человеков, а кто от Бога – Назарянин? Сыном Божьим, Хрис­том, одесного от Бога самого себя вообразил! Какое низкое кощунство, богохульство беспредельное! Авраама, нашего отца он прежде был и Моисея – как понять? Бес в нём – одно лишь понимание!
– Да, он повыше будет, говорят, что сам Креститель на коленях перед ним стоял! – послышалось. – И чудеса творит, народ смущает.
– А что про чудеса? Молва пустая, одни слова, а дел никто не ведает из наших. Надо проследить за тем. Кто только лишь позволит уверовать в такое – немедля отлучить от синагог. Пророк из Галилеи, Сын Божий! Но и он не тот, как видим, коль скоро предан человеком, учеником своим, а это далеко не Божий промысел. Гамалиил, как ты сказал: «От Бога – не уйдёшь! А от человеков лишь одна стезя – смерть!», – и мы её определим.
Мне доносили как-то люди верные, что намеревается собрать он в царствие своё всех божьих чад рассеянных. Израиля, похоже, ему мало. Пусть соберет – коли ему дадим! Я этой ночью видение видел. Голубь белый, легковесный как перо, на гору сел, и та обрушилась от лёгкос¬ти пера, а внизу народа тьма и нашей веры и язычников со всех пределов и Храм святейший! Но вот беда! Все, кто был собран воедино, прикованы цепями – не уйти. К чему бы это? Лишь вознамерился я было рассказать о посвящении ночном, как тут явился «вестник» сам, меня опередив. Всё это в подтверждение того, что лучше одного убрать (что голубем явился мне), чем погубить народы! Не от себя – от первосвященства долга и заботы веры нашей говорю. Храм наш до черты условной наполняется со всех концов: язычники и прозелиты, елины, самаряне, египтяне, филистимляне и прочих паломников со всех пределов. Не знаете и не подумаете, как нам лучше – один... или народ?!
Решайте! Анна, Александр, Никодим, Иосиф Аримафейский, Гамалиил и прочие – все... решайте!
– Сомнений нет, другого нам не будет предложения, – раздалось сверху.
– Я видел этого «добродетеля» среди учеников Галилеянина – он точно тот, за кого себя выдает, – послышалось с другого места.
– И всё же не спешите! – кто-то возражал. – В народе он прославился, забыли, как Галилеянин, в Иерусалим вошел? Не в праздник бы... зачем народ смущать. Тогда уж точно римлянам расправа!..
– А сколько дать ему?
– За дело нужное надо вознаградить его достойно!
– Сто сребренников ему!
– А может мало? В торг пустится?
– Если за каждого лжепророка давать такую цену, сокровищница Храма оскудится, – оборвал возникший спор Каиафа. – Цена ему – «цена раба волом забоданного» – тридцать... тридцать... достаточно! Преданием нашим упреж­дено . К тому же, корень вырубив, мы не устраним последствий зла. Нам надо всех его последователей главных, а их двенадцать, устранить без сожаления, и в этом нам поможет он же, – «добродетель».
На этом голос его утих, и я едва-едва сообразил из обрывков фраз, ухваченных в притворе, что намереваются они убить меня после того как укажу, где пребывает наш Учитель. Смерть эта будет местью последователей его учеников, разгневанных предательством Учителя. Но надо постараться переменчивой толпе преподнести всю скверну и толкования заранее о том, что даже лучший ученик, возмутившись богохульством, предал Учителя из лжи последнего, что он за веру выступил и оградить хотел Израиль от мечей язычников. Последователи же его бесстыдные надругались над несчастным дикой местью и жизнь забрали у него. Все будут поводы оправданны и справедливы, чтобы зло искоренить и всех носителей его, злодеев, предать темнице по закону, а может быть, и более, как договоримся с наместником из Рима, Понтием Пилатом.
Но главное... Галилеянин! С ним надо разобраться особо: всё, что сотворил доселе – в упрек ему; и гневом подготовленной толпы народной; свидетельствами правдивыми очевидцев; и подвести его на кару Прокуратору, рукою римской, чтобы неповадно было впредь.
 Такие речи толковались там, за дверью, пред тем как стражники ввели меня в Синедрион.
– Мы – Синедрион, ценим проявления веры твоей, Иуда. Вот награда! – Каиафа бросил мне мешочек кожаный, в котором я почувствовал вес серебра. – А выполнишь... там поглядим! Теперь поступишь в распоряжение тайной службы Храмовой и завтра же укажешь нам пристанище Галилеянина. Жизнь твою за добродетель сохраним, что не нарушил нашей веры, а дальше – покажет время.
 Хитёр первосвященник и умен: все тонкости деяния учёл; не сорвалась чтобы с крюка добыча; жизнь сохранить, а может и почёт... за дело правое. Но как же тяжко лицедействовать, кривить душой, заигрывать с судьбою. Похоже, крюк тот проглотили, – но не я.

Так стал я предателем на длинные века, Судебный исполнитель. «Зло во языцех», «сребролюбник», продажная душа, последний, грязный негодяй, а я ведь избран Сущим. Отец меня послал, об этом сам Учитель там, под деревом, сказал. Душа моя рыдала, и сердца своего не слышал я ударов. Вообрази сейчас, что предал ты на казнь дитё своё от крови кровь – тогда поймёшь всю боль. Таков: отвергнутый и грязный; гнусный, омерзительный до невозможного; предающий Господа доверие, растоптав его – перед тобой сижу! Таким я видел со стороны себя. Не мог уснуть, всё оправдания себе искал. А вдруг Учитель лишь на крепость веры и любви меня испытывал?! Проснусь – всё это сон дурной. Какая радость, что лишь привиделось тебе! Но каменные стены вкруг меня мой пыл и радость гасили тут же холодом могильным. Такая «немощи людской» игра в моей душе творилась, она и дальше линию свою упрямую вела.
Мы знали между нами, если в ночь не появлюсь – значит, дело сделано и всё идёт как надо.

Весенний день тринадцатого Нисана – день моего позора вселенского! Как тяжко он наступал. Казалось, что не будет конца ночному мраку, томлению души. Но бег природы неотвратим. Блеснули ярким отблеском внезапно макушки золотые колон коринфских Храма. Где-то далеко с небес торжественно пропел шофар, то Ангел протрубил о приближении Мессии, и день явился долгожданный, проникнув яркими лучами сквозь прорезь узкую окна во временный приют мой. Я, наконец, уснул, вернее, провалился в сон без сновидений. Когда открыл глаза – за полдень день ушёл.
Ещё томительнее длился день, но ближе к вечеру я решение принял вернуться к братьям и Учителю. Не мог я вынести позора! Я непременно должен видеть их. Как было важно показать Ему тот жалкий выкуп, за что я предал дело и душу заложил свою. Мы посмеялись бы над этим весело, и он на радости сообщил, что испытание на крепость Духа, верность делу Вести Светлой и Благой я выполнил сполна, и мы покинули бы город.
Несложно было убедить начальника службы Храмовой, что должно мне узнать то место, где будет ночью пребывать Учитель. Мне надо лишь на время краткое вернуться в круг друзей вчерашних и тайно разузнать. Всё остальное за ними – взять Учителя и в руки передать надёжные, а там...
Как легковесны наши замыслы людские. В решении своём я видел выход остроумный и разрушение замыслов врагов, но в божьих планах не усмотрены мои благие цели. Я, несчастный, в дом тайной вечери вошёл, как блудный сын. Увидел недоумение в глазах апостолов, как будто был навечно из жизни их вычеркнут. Но что сказал мне взгляд Учителя! Я поражён был суровой жесткостью его. Все мои благие мысли и намерения разлетелись в прах. Стена, стена глухая отчуждения взросла меж нами за ночь отсутствия.
Учитель встал, перепоясался полотенцем, взял умывальницу и ноги стал омывать ученикам. Пётр Симон стал препираться в недоумении, затем уступку сделал и попросил омыть ему и голову и руки. Но Учитель отверг, сказав, что «чистым» достаточно и ног омыть: «Но есть средь вас «нечистый!!». Так сказав, он глянул на меня, и сердце моё оборвалось. Он наклонился, отирая мои вымытые ноги, и я услышал: «Не душу ли свою спасаешь ты, Иуда?»
Омыв всем ноги, он продолжил о любви и верности учеников друг к другу, о воле беспредельной пославшего Его Отца. Он снова уколол в сердцах, в лицо мне глядя прямо, что всех, кого Отец ему послал, он сохранил, кроме одного «погибельного сына».
И всё же сил моих хватило остаться даже после этих погибельных намёков. Всё теплилась во мне последняя надежда, что изменить мой жребий Учитель мне позволит. Но видел я в ответ, как духом возмутился он, как стало тяжко сердцу, глаза невидящие он опустил, задумался. Затем прорёк про господина и раба, посланника и пославшего, и добавил: «Но да сбудется Писание, Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою!» 
Так возлегли за трапезу вечернюю. В возмущении духа он глаза поднял: «Говорю вам – буду предан одним из вас, и ночь не добежит до петуха! Но повторяю – горе тому... уж лучше не родиться!..»
– Кто это может?
– Как?
– За что?
– Не я ли?
– Не я ли? – понеслись вокруг недоумения возгласы встревоженных апостолов.
«Тот, кому хлеб подам, – понизив голос, сказал Учитель, обмакнул кусок и подал мне. – Сын Человеческий идёт своим путём и волею пославшего его Небесного Отца – а ты спеши! Спеши! Всё что задумано – сотвори быстрей». Никто не понял – ящик был при мне и поручение дано. Он не ославил меня, не опозорил перед братьями моими, не выгнал бранным словом, тайну сохранил – но вытолкнул!
Я принял хлеб из рук его и вышел в ночь – сомнений не осталось. Четырнадцатое Нисана в свой черёд вступило.

Другая, далеко не близкая по духу толпа ждала меня нетерпеливо.
Здесь были стражники из Храма, рабы, служители от фарисеев и старейшин с мечами, кольями, верёвками и всяким прочим. «Возьмите факелов побольше, куда идём, там темнота, не разобрать и есть защитники. Я сам вам укажу, кого вам брать, там разберёмся, чтоб не ошибиться и бережно вести и осторожно, кого возьмёте», – сказал я.
Так двинулись мы, спустившись с Храмовой горы, прошли поток Кедрон и снова поднялись на гору Масличную. Туда, в сад Гефсиманский, к развесистой оливе и плоской, словно стола крышка, скале, где в одиночестве в молитвах Учитель часто оставался, повёл их. Знал я тропку, где Учитель отдыхал с апостолами, я там бывал не раз с духовным братством, теперь же мне пришлось вести туда иное братство.
Подошли гуськом по узкой тропке. Здесь, под густой оливой, в освещении тусклом и мерцающем, увидел я Учителя, вокруг него толпились апостолы испуганные, не понимающие, что произошло. Ещё недавно спали они мирно, как вдруг окружены со всех сторон огнями, кольями, мечами.
– Кого вы ищете? – ступил вперёд Учитель.
– Назарея, Галилеянина! – ответил кто-то из толпы.
– Это я!
Заминка произошла в рядах нестройных, кто-то сзади напирал, кто-то только подходил, а кто-то в окружении полянки уже стоял.
– Кого вы ищете? – повторил Учитель вновь.
– Назарея, Галилеянина! – опять раздался голос за спинами.
– Это я!
На этот раз стоящие отпрянули назад и пали, факелов огни погасли многие, тьма сгустилась, страх почтения проявился, так проникновенны были ещё слова и сила Духа Учителя. Апостолы стеснились вкруг Учителя, закрывая его своими телами. Мой черёд настал, боялся, что какая-либо неосторожность к кровопролитию большому приведёт во тьме. Я вышел из рядов и подошёл к Учителю, обнял его – поцеловал:
– Радуйся, Рабби! Я выполнил что мог, теперь и мне лишь только умаляться без Тебя! – и шёпотом добавил: – Может, ударить нам мечом, здесь в темноте и в сутолоке... апостолы поддержат.
Он оттолкнул меня:
– «Иуда! целованием ли предаёшь Сына Человеческого?»  – так громко и всеслышно воскликнул он, что все сомнения захватчиков ушли.
Теснее сдвинулись ряды, и стражники приблизились, как Пётр негодующий вдруг мечом ударил ближнего раба. Крик ужаса и боли темноту разверз, кровь брызнула в факельном сиянии. Поднялись колья и мечи, смешалось всё, готовое ударить смертью. Учитель поднял руку – всё остановилось, он прошёл к рабу, приложил руку к кровавому потоку и отнял – крик изумления прошёл, раб исцелён, не веря исцелению.
– Нежели мне не пить той чаши от Отца, что посылает мне Он! Вложи свой меч, он только горе принесёт и гибель! – сказал Петру, затем: – Оставьте этих, пусть идут!
Апостолы бежали. Бежали! Бежали! Судебный исполнитель! Всё оборвалось! Я подлость совершил невообразимую свою! Конец!

Как битая собака, плёлся я в хвосте, проклятый ящик  прижимая к телу, всё надеясь, что понадобится он тем, которые сейчас позорно бросили Учителя и в бег ударились. «Как же так? – всё задавал себе вопрос. – Ведь можно было теснотой рядов двенадцати и жизнями своими защитить то дорогое, которому так клялись в верности ещё вчера!». Но дело сделано. Осталось лишь отчаяние и боль утраченной возможности спасения. Не знал я, друг Судебный исполнитель, тогда ещё, что спасение наше не в сохранении жалкой тленной плоти, а пламенной души. Тогда мне невдомёк об этом было думать, я весь охвачен был инстинктами и местью и позором. Но знал уже и слышал от старейшин, что не уйти Учителю живым, все силы тёмные сгустились, собрались в тучи над головой его.
Сошлись у Анны – первосвященника, перед тем как повести Учителя в Синедрион к Каиафе. Мне не удалось проникнуть в полный двор, кострами освещённый. Кто-то уже опеку принял надо мной. Меня схватили с двух сторон и повели, как будто дружная компания идёт с попойки. Всё дальше оставался Храм с его спасительною стражей, меня вели, я видел, в нижний город, там, где простой народ живёт, где темнота, где узким улочкам и лабиринтам нет предела. Там можно что угодно сотворить – ник­то не помешает.
Наконец, к стене приставили, и молча отошли. В сиянии тусклых звёзд и выплывшей луны из облаков я вдруг увидел, как блеснул клинок кинжала, но вовремя успел подставить ящик. Стук глухой ответом был на убийственный удар. Я влево двинул ящиком, затем направо, услышал злобный вой от боли, скрежет, звон отлетевшего кинжала, и рванул что было мочи. Ящик, которому недавно посылал проклятья, спас меня от смерти, но надолго ли.
Стрелою выпущенной несло меня по лабиринтам, ступеням, лестницам – страх гнал меня. И вдруг – стена, тупик, нет хода дальше, меня нагнали, окружили и снова повели. Обмякло всё во мне, безволие и страх сковали мышцы. Куда вели меня на этот раз, мне было безразлично. Вдруг тупой удар по голове, блеснули искры – конец! Мгновенье... боль тупая! Тьма! Очнулся – стою я на коленях, почувствовал, как что-то жидкое прохладное на голову стекает. Вот тут сообразил – пахучим маслом, что питают факела, меня убийцы поливают. Всё! Я представил, как сейчас я вспыхну пламенем, как факел, и буду заживо гореть – теперь уже конец! Краем глаза усмотрел, как в стороне убийцы факел разжигают. Вот он взметнулся... ужас! В замедленном движении видел, как головня, горящая в полёте, кувыркаясь, летела в сторону мою. Но Бог и тут не дал свершиться злу. Огонь, не долетев, погас.
Прохладный ток на голове моей горючей жидкости лишь отрезвил меня и сил придал. Я ухватился за что-то, стоящее у стены, вскочил, оно упало с грохотом, проход закрыв. Теперь меня несло как ангела на крыльях, я лишь услышал ругань, стоны, вопли злобные негодования позади. Конвой убийственный отстал.
Быстрым шагом я осторожно пересёк весь нижний город, проходом Мусорным за стену города прошёл, и там, невдалеке в укромных скалах, приют нашёл. От страха пережитого, усталости и голода недолго бодрствовал – мёртвым сном уснул.
Проснулся в ужасе. Как мог забыть Учителя, он одинок среди врагов, ему грозит беда, а я бессилен что-нибудь принять. Голова пробитая болела, одежда белая в потёках, лицо опухло. Я встал, спустился вниз в ущелье, где поток Кедрона протекал. Нашёл спокойный уголок воды и глянул на себя со стороны. Ужасен был мой вид: волос всклочен, как грива льва; от глаз лишь щели; веки вспухшие и цвета чёрного маслина. Я кое-как привёл себя в порядок, но всё равно ужасен был.
Поднялся в нижний город через Мусорный проход и краем мимо основных кварталов, где безлюднее и видно далеко, стал приближаться к храмовой горе. Здесь, около ворот прихода Соломонова, можно в густой толпе народа затеряться. Приблизился. Немного удивился тому, что в это время всегда здесь шумно, многолюдно, но на этот раз движение небольшое.
Вдруг я услышал мощный рёв толпы, как тучу грозовую с громом несло его от северной стены, где возвышалась над двором Антониева Башня. Я всё понял, там чинился суд, а может быть, уже расправа. Я поспешил туда и вскоре увидел толпу людскую невиданных размеров. Как море возмущённое вскипала волнами она и рассыпалась о стены крепости Антония. Крики, вопли, стоны сдавленных людей, проклятья сыпались, как из рога изобилия. Там, впереди, у претория языческого, на возвышении, я увидел Учителя фигуру, а над ним на несколько ступеней выше стояло кресло, в котором разместился Пилат Понтийский Прокуратор Иудеи. Внизу свирепствовала толпа. Пилат пытался что-то говорить, но голос слабый утонул, захлёстнутый свирепым гулом.
Я бросился в толпу, швыряя и расталкивая ряды зевак. Каким-то невообразимым чудом мне удалось, как волнорезу, пробиться к самому преторию. Здесь в три ряда, тройным копейным ограждением когорта римских воинов едва удерживала озлобленную толпу. Я выбился с трудом в передний ряд и на расстоянии двадцати локтей увидел дорогую мне фигуру. Что сотворили с ним! Лицо его в кровоподтёках, хитон в кровавых пятнах, на голове его венец терновый врезался колючками в живую плоть. Он стоял босой, потупив взор, удерживая пояс, по локоть руки голые его исхлёстаны следами кожаных плетей. Пилат пытался перекричать толпу, но ему в ответ, как гром неслось:
– Распни его! Распни!
– Распни! Распни!
– У-а-а-а-а! У-а-а-а-а! – отдавалось эхом у храмовой стены, где на возвышении первосвященников и старейшин группа виднелась.
Закон толпы – единство воли анонимной, спрессованной идеей злой, здесь властвовал. Ещё вчера она в восторге благоверном прославляла и пела дифирамбы:
– Осанна! Осанна в вышних! Царю Израилеву грядущему осанна!
Дух святый растекался елеем по толпе, а ныне, словно подчиняясь воле злого дирижёра, ревела в злобности:
– Распни его! Распни!
Толпа качнулась, смешалась, воины теснее сдвинули ряды. Каким-то чудом невообразимым в этой сутолоке внезапной вдруг я оказался за воинской чертой. Мы были друг против друга с Учителем одни, никто нам не мешал и громовые злобные раскаты воплей пропали – тишина. Немного в стороне у входа в глубину претория увидел палачей язычников с плетями. Пахнуло на меня невыносимым винным перегаром и кровью пролитой Учителя. Невыносимый запах, нетерпимый – запах смерти.
– Рабби! Прости! Прости меня и покаяние прими моё! Я не хотел... ты знаешь, Рабби!
Учитель поднял голову. Как я боялся взгляда строгого его, взыскательного, уничижающего за все предательства мои, но истерзанное кровавое лицо вдруг излучило улыбку изумительную. В глазах его я не увидел мстительности огня, они добры, как были вечно, и останутся такими. Он что-то прошептал разбитыми губами, я понял – он меня благословлял – врага, предателя грязного, ничтожного, благословлял и благодарил.
Я кинулся в толпу, прорвался в её толщу. Меня стеснили так, что не вздохнуть, и в этот миг я вдруг услышал под собою плач детский, испуганный. Как ребёнок малый мог оказаться здесь в тисках жестоких? Усилием великим я сдвинул ящик себе на грудь, чтобы ребёнка посадить (опять мне пригодился). Я наклонился, выхватил дитё из жуткой толчеи и поднял вверх, но оказалась беззащитной грудь моя – меня сдавили... не вздохнуть. Всё помутилось в сознании, какой-то звук оборванной струны пропел в ушах, и тишина настигла.
Меня несло сверкающим потоком куда-то вверх, где видел я сияний тысяч солнц кольцо. Однажды я уже проделал этот путь и вот опять дарован мне полёт. Я снова оказался в том сказочном саду, благоухающем, как в детстве раннем, но в этот раз всё было по-иному. Он наполнен был светоносными фигурами Ангелов небесных. Какие-то здесь шли приготовления неземные под кущами высокими и средь деревьев и цветов великолепных.
Но поразил меня вид необыкновенный. Всё пространство вкруг было заполонено мириадами порхающих крошечных существ. Как искры от костра великого взлетают в небеса ночные, здесь светоносный слой порхающих существ заполонил весь мир. Я наблюдал поток подобный светоносный там, на берегу Иордана, Мне показалось, белоснежных голубей бесчисленный поток взметнулся в вихревом движении куда-то в небеса. Здесь же в этом непонятном мире, как облако сверкающее, они накрыли всё вокруг. Но этим не закончилось видение чудное. Внизу у ног своих увидел я сверкающий подстил, как слой воды прозрачно изумительный, он открывал мне вид низменных картин. Успел я глянуть быстрым взглядом огромные просторы земли бескрайней: морей, озер и океанов вод, хребтов высоких и скалистых гор, степей бескрайние просторы, лесные чащи и снега – всё это бесконечное пространство заполонено потоками людскими. Как великий муравейник встревоженный гудел людской кагал . А в центре Иудейские пустынные просторы и сердцевина царства – каменистый Иерусалим. Неужто «божьи чада» рассеянные собрались воедино? Как часто слышал я об этом от Учителя слова. А здесь гляжу вживую предсказанную весть. Воистину великие дела творятся в небесах! Отец вершит, и ожидают Сына!
Я лишь успел расправить сдавленные мышцы, чтобы войти в чудесный сад, как вдруг почувствовал боль тупую в груди и на лице. Очнулся. Меня безжалостно топтали и давили павшими телами.
С трудом, ползком, полуживой, растоптанный, но с ящиком проклятым (так прикипел ко мне) я выбрался из тесноты, и здесь, у храмовой стены спасительной, меня вдруг озарило! Вот к чему Учитель так часто мне напоминал о Вознесении и что готовность там, в Преддверии Обители Отца, уже вершится, надо поспешить. Там ждут его, Спасителя! Там Иоанн Стезю уже исправил и Чашу мерзости энергий грязных в глубинах моря Мёртвого опрокинул до последней капли. Здесь, на земле, в мире этом, уже в полшага от исхода Учитель душу спас мою и верность подтвердил поступка.
Как далёк я был от понимания истины глубокой неземной. Он в Царство уходил своё, Ему открыт был путь прямой, стезя, а я упрямством доброжелательным своим чинил ему препоны и любовью. Не ведал я тогда, что и любовь блаженная земная, не знающая меры, эгоистичной тенью может быть омрачена. Привязка – отнимающая разум. Вот почему и этим даром светоносным могут воспользоваться силы тьмы. Вот почему укорил Учитель Симона Петра сатаною, что немощью человеческой искушал, препятствовал предопределению свыше. Не понимал апостол – верность и любовь так беззащитны пред течением грубой силы. Внезапным и жестоким валом накроет сумраком своим всю человечью суть она, и в животном страхе естества, инстинк­ту подчиненный, теряет человек свой разум и опору. Прощал Учитель слабости и немощи людские, как детям малым несмышленым.
Вот почему о дьявольском засилье средь «двенадцати» (обо мне, я это понял) он упреждал грядущий ход событий, глядя на меня: «Не сотвори любовь – игрушкой дьявола! Доверься – всё идет по воле Пославшего!..» Как я глуп! Всё шло писанием и Пророками подтверждено и волею Всевышнего Отца. «Двенадцать легионов ангелов», о которых он вскользь упомянул, в ту ночь предательства хранили путь мой: не оскользнулся чтобы в темноте и цел остался и невредим для дела; незрим прошёл между разбойниками и татями, которых в преддверии праздничной чреды, как хищников, собрались стаи кровожадных; сокрыли крыльями своими от сатанинских наваждений и видений, помрачения сознания и ума непогрешимости – так оберегаем был мой путь. А я не понимал, что ценнейший во вселенной всей был «вестником судьбы» грядущих изменений в тот миг. Не мог же Он на самом деле на жертвенник явиться сам, «козлёнком годовалым без порока». Кто-то должен подвести из человеков по воле собственной свободной.
Явись Он сам, – шальная мысль пришла, – лишили б жизни? О нет! Живым предметом стал бы насмехательств легиона фарисеев, книжников, старейшин. Лжепророком показательным, униженным возили бы по городам и весям язычники. Живым он больше нужен был бы Израилю, чем мертвым – позором мстительным увешан пред народом. Весь творчества божественного ход, который в измерении ином мне повидать пришлось – пошел бы прахом! Как мы нужны порою Высшим силам свободной волею своею решать божественного творчества процесс. Ко мне пришло видение это. Какая тяжкая, невыносимо жуткая стезя – предать, любя! И Он избрал меня.
Теперь ему открытый путь, Хвала Всевышнему, я выполнил презренный труд! Он уйдёт по воле пославшего его Отца и свободной воле человеческой. А там, в претории язычников, уже по этой воле вершится роковой вердикт. В том я не сомневался. Учитель верно позаботился. Одно чего лишь стоило деяние – разгон меновщиков с торговцами. Порядок, установленный язычниками, и избиение торгового народа, а главное – нападок на казну и храмовый доход – неоспорим. А «богохульных проповедей» в притворе – откровений для уха фарисейства и старейшин?! За это можно трижды наказать смертельной казнью. Все силы власти римской, Ирода-царя и первосвященничества гнев боговдохновенный в содружестве сплелись.
Не ведал я тогда – узнал на «тайной вечере небесной», что и в этот промысел коварного, но «справедливого» от Закона содружества вплелись соблазна нити. Видение Прокулы – жены, едва не охладило горячность Понтия Пилата, Игемона Иудеи, сподобившегося было по её мольбам Пророка отпустить. Его испуг и страх явления святого, что так не свойственно натуре Игемона, залогом стали внезапной дружелюбности к Антипе, Ироду. Ответственность за злодеяние нежелательное он попытался сбросить на него. Яви Учитель чудо венценосцу, так верившему слухам – в почёте был бы до скончания веков, храним и почитаем, – но молчал. И внешний Высший мир по-своему готовил свою помощь, видениями и снами вещими увещевал тех, от кого зависела судьба мистерии небесной. Одни чего лишь стоили мои видения и Каиафы, а были и иные, неведомые мне, неведомых людей, усилиями которых сдвинулась та «глыба», от легкости «пера» которая обрушилась на «головы народов».
Приходит смерть внезапная, когда её не ждешь – одним движением руки злодейской. Когда же надобность божественная есть в её присутствии для торжества задуманного промысла, о, сколько всевозможных преткновений и преград – не счесть! Теперь доподлинно, до каждого звена, знаком я с тайнами святого созидания. Все, кто деянием даже самым малым соприкасаем стал с её течением божественным, охвачены всецело были тончайшими святыми эманациями планеты и небес. Космический процесс божественного плана творился над планетой. Вот почему так непонятны были и неуловимы характеры, поступки, деяния и слова участников мистерии масштабной. Загадкой стало и останется до времени потомкам познать всю подлинность творившихся событий череду, покровом необычности укрытую. Под Богом все вершилось. Так уходил Учитель человеческий, Мессия, в свой дом, в свой мир – Царствие Небесное своё.
Всё это промелькнуло вмиг у храмовой спасительной стены, где, полураздавленный, я приходил в сознание. Теперь и мне осталось умаляться, как Иоанну, и жизни нет иной, как пустота, бессмысленность и безнадежность. «Стой! – сам говорю себе. – Я встречу его там в Преддверии! Мне этот путь открыт с отрочества – не верю, что сокрытым будет! Мы будем вместе... вечно!». Я вскочил и бросился внезапное своё решение исполнять.

Сквозь Мусорный проход я снова вышел из Иерусалима и вниз на юг направил путь свой, минуя землю Акелдама, спустился в долину Еномову. Там, поднявшись на уступы скальные, увидел под собой Геенну Огненную .;
Жар горящего огня внизу здесь ощущался наверху, на скалах. Я выбрал дерево сухое, склонённое над пропастью, а там внизу людей толпа стояла на площадке у огня, бросающая в огненную пасть весь мусор городской и кости. Здесь будет жертва моя принесена у Молоха языческого. Повешением плоти своей решил я свести счёты с жизнью, но Учителя опередить и встретить любой ценой.
Грех совершаемый меня не испугал в решении моём. Я скинул пояс и увидел, как выпал кошель с деньгами проклятыми, открыл его – пересчитал. Серебренников тридцать – не ошиблись! Какая малая цена за жизнь великую и душу Вечного Учителя! Я воскорбел в тоске, и бросил их в свой ящик, крепко застегнул. Накинул пояс на склонённую ветвь и петлю приготовил. Внизу глядела любопытная толпа и пальцами указывала вверх. Я попытался голову просунуть в петлю, но не достал. Тогда подставил ящик (опять он пригодился), взобрался, расправил петлю, помолился и лишь попытку сделал удавиться, как ящик накренился, пополз по камням, обломилась ветвь, и в ужасе смертельном я рухнул вниз на острые каменья, как лезвия ножей. Бог снова не позволил свершиться чёрному греху.
Очнулся на площадке у огня пылавшего, попытался приподняться, но в ужасе увидел, как чрево расселось моё, рассыпались все внутренности мои. Жизнь уходила от меня, но в сознании видел, как подбежал ко мне служитель Огненной Геенны. Едва хватило сил сказать: «Иуда я, апостол Назарянина-Учителя из Галилеи. Там, в ящике, лежит мзда «проклятая кровавая», брось к ногам первосвященникам – волю выполни мою». Сообщи лишь: «Велено сказать: за кровь невинную возвращаю «мзду проклятую», – но Путь, не ведая того, открыли вы Ему!» Меня же скинь в огонь. Я жертвую себя Гееной-жертвенником сам, «козлёнком без порока», для жизни братьев дорогих – апостолов». Увидел, как служитель поднял ногу и с силою столкнул меня в Геенну. Стена огня застлала взор. Иду к тебе, Учитель Вечный!

Служитель глянул вниз, открыл для денег ящик, лежащий рядом, вынув кошель из него, сложил туда все внут¬ренности: тук и черева. Сбылся вещий сон!..

...Здесь Иуда остановил своё повествование. Он глубоко задумался, переживая смерть свою земную, скорбь его глубокой печалью отразилась на лице и слеза земная покатилась по щеке. Мы, снова молча прогулялись по кубу, думая каждый о своём.
– Но сказано ведь, «что блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать», – нарушил я затянувшееся молчание.
– Что проку в том, что блажен я здесь, меж небом и землей, в прослойке сумрачной срединной, и неприложимы силы мои и сдерживаемы миллиардными проклятиями сонма человеческих поколений. Прав был Учитель: «уж лучше бы было тому человеку не родиться...», ибо не взошло то Поколение духовное, способное разобраться и осмыслить праведные дела ушедших тысячелетий. Поколение, имеющее в себе праведную силу и волю подавить извечную скверну: неверия, гордыни, косности, озлобленного фанатизма, праведного гнева. Отбросит всё зло оно помыслами добра и снизойдет, наконец, до прощения того, кто уже давно прощен самим Учителем. Сила добра благодати не видит зла, она его поглощает.
Во мне родилась жалость и сострадание к человеку с его неслыханною славой, что на века его повергла в заточение проклятий человеческих. Неслыханная слава! Удел его бессмертный – предателем Господним стать вечным и богоизбранный народ, из семени которого он вышел, печатью позорною клеймить. Никто и никогда не дрогнул сердцем в оправдание его поступка, не разобрался, не вник в историю и истину священной тайны, что было это божьей необходимостью – свершение Великой Мистерии! Спасителя мира освободить от бренной плоти и крылья Духа дать ему для становления эволюции Вселенской человечества возлюбленного.

Мы снова сели в круг. Повествование продолжалось.
– Я был уверен, Судебный исполнитель, что окажусь в Преддверии Обители Отца. Другого исхода не могло бы быть, иначе всё, что я свершил, осталось бы затеей сатаны. Я вновь знакомым мне путём проник в среду возвышенного Ангельского Братства и оказался там ко времени. Лишь только пережил мгновенья смерти плоти и страха трепет тонкой ткани незнакомой, как Светлый Мир пронзил поток неописуемый Огня светлейшего! Всё дрогнуло, пришло в движение, множества несочтённых шофар раздался трубный глас, затем хор неземной, и инструментов невиданных подхвачена мелодия, и песнопение ангельских, священных голосов. Заворожён был я божественным проявлением и обрадован безмерно, когда из пламени явился Учитель Совершенный. Лик его сиял преображённый, святостью наполненный и благодатью неземной. Весь мир материи иной вдруг заискрился, я увидел Ангела с собою рядом, того, которого когда-то в детстве незабвенном уже встречал здесь, под сенью райских кущ. Учитель Светлый раскинул руки, как будто новый мир, так долгожданный, принял в объятия свои!
Он подошёл к фигуре светлой Иоанна, я его узнал. Не слышал я, о чём они вершили разговор, но видел, как Он руки возложил на голову его и тот преобразился.
Он подошёл ко мне, я голову склонил.
– Иуда, брат! Я возвращаю тебе твой поцелуй! – он обнял меня, как я его недавно обнял там, в Гефсимании, и поцелуй свой приложил. – Твоя судьба лишь только принимает то предначертание, что будет тяжкой жертвою твоей. Крепись! Уж лучше не родиться тому!.. Твоя свобода есть совершенство человечества, когда решением милосердным, в зрелости своей оно проявит волю миллиардную свободную свою к освобождению невинно заключённого Заточника. Тебя я окрещу прикосновением Святого Духа для крепости и мужества Души. – Он возложил на голову склонённую мою свои десницы и я пронзён был потоком энергий неземных.
А далее вершилось всё по воле пославшего Его Отца. К тому приготовления Архангелов и Братства Светлого вершились в ожидании Вознесения. Мириады душ очищенных, спасённых собраны были воедино на этом райской красоты пространстве Преддверия Обители Отца. Вдруг всё вспыхнуло опять, как тысячи солнц, пришло в движение и дрогнуло пространство, шофары возвестили трубный звук. Поток светлейший ураганом завихрился спирально, и всё что собрано и чисто было, взметнулось в вышину, а впереди Христос!
Два Ангела явились мне. Подхвачен был я сильными крылами, и вот я здесь, средь неба и земли. В срединстве сумрачном два длинных века томлюсь я в этом кубе, не принят ни в одну обитель, жестокой волей человеческих проклятий, как бронею, затворён навечно, Судебный исполнитель.

Мы снова молча размышляли. Я получил урок того, что в мире плотском, далеко не совершенном, нельзя вершить суда – не дело это наше. Не знаем, что за суетным потоком жизни человека скрывается предначертание Господне. Не по этой ли причине Учитель всякий раз учил: «Да не судите и не судимы будете!». А что же мы? Навалились всем миром на несчастное создание-человека, отдавшего всего себя и душу на заклание для дела избавления сообщества земного от тяжести греха. В мистерии свершившейся тому назад два длинных века божественные силы и воля человека сплелись в клубок единый для совершения замысла Творца. Они свершили это дело, и человечеству земному, отверженному открылся Путь от полуживотного тупого прозябания к вершинам совершенства Духа.
Мы все когда-нибудь станем Богами, для этого есть все возможности во вселенской мастерской: и путь открыт; и инструменты собраны; есть замысел идеи Сущего, есть материал; осталось руки приложить – но нужен мастер; так будьте Мастерами своих душ. Как часто он упоминал, что «жатвы много – делателей мало».
Всё это нам ещё две тысячи лет назад сообщено и создано в едином творчестве божественных и человеческих усилий. Вот имена: Иуда – тот, который принял на себя всю тяжесть обвинений в предательстве вселенском, чего не совершал; Каиафа – первосвященник, защитник веры, патриот народный; Пилат Понтийский – Прокуратор Иудеи, жестокий блюститель римского закона и порядка. Иоанн Креститель – Пророк земли, Предтеча приближения Мессии, открывший путь ему прямой в слои материи иной. Всё это – люди, немощью земною скованные, простые и великие по меркам жизни плотской. Представьте на минуту, что волю прояви они иную, и ход Мистерии божественной не состоялся! Трудно предсказать, к кому бы мы сегодня обращали взоры, каким путём пошли и были ли возлюблены Всевышним.
И мыслями другими полнился и глазами иными смотрел я на Иуду. Семь долгих лет меня готовили к этой встрече. Вот где мне понятно стало моё предназначение. Судебным Исполнителем судьбы Иуды Искариота должен стать. Там, за дверью, откуда я вошел, ожидают решения свободной воли человека, того, кто обладает сердцем.
– В ночь на четырнадцатое Нисана, раз в столетие земное, – продолжил Иуда после долгой паузы, – ко мне являются два Ангела. Они подхватывают меня, и через мгновенье я возвращаюсь в тот удел, где в тайной вечере последней мы были в братстве светлом собраны Учителем. Какая радость между нами проявляется – не передать словами. Мы вспоминаем каждый шаг земной, каждое слово и поступок. Нам подлинно известна жизнь всех апостолов и их тяжёлая стезя на пройденном земном пути. И скорбь, и радость всех свершившихся путей мы принимаем искренним сочувствием апостольского единства. И в этом единении святом уже никто не вспомнит о моём позорище вселенском. Всем ведомо давно, что каждый из двенадцати, отмеченных Отцом, свой путь судьбы прошел земной – во благо человечества.
Но более того, святое чувство благодати мы впитываем в душу, когда Учитель святый – Сын Человеческий преломляет хлеб и вкус вина по кругу мы ощущаем из Грааля. Не передать словами эти ощущения, когда тончайшая материя души вибрацией энергий светлых всё поглощает, растворяет во вселенском Абсолюте. Но время вечери уходит постепенно, усталость и покой приходят и в тончайшие тела. Всё засыпает – родные, близкие, безмерно дорогие лица апостолов, братьев светлых я наблюдаю, и слеза моя бежит.
Вот Иоанн к груди Учителя прилёг, за ним Андрей и Пётр Симон Кифа к столу склонился. Я знаю, что берег моря Галилейского им снится и тихая вода. Звёзды блещут в небе и дрожат на водной тихой глади, и луна свой путь проложила к ногам. Идёт учитель по дороге лунной, водной гладью в белом одеянии ничто не потревожит сна. Но вдруг вздымаются валы, и огненные стрелы прорезают небо чёрное. Рука Петра дрожит, он видит меч, и кровь течёт рекой. Андрея Первозванного тело ломит и суставы, на крест косой враги его несут.
Фома сидит не шелохнувшись, замер – раны на его руках и ноги пробиты остриём металла, он тщится их прикрыть, не верит, но крови ток неумолим, и сушит его жилы.
Матфей раскинул обе руки на столе. В брезгливости порыва кидает деньги на дорогу он, и пальцы рук его раскиданных сжимаются, как будто сеятель зерна. Но деньги снова в руки возвращаются, напрасно он кидает их опять. Мамона с ним в игру нечестную вступил.
Зелота Симона рука и голова к спине Матфея прислонилась. Он вздрагивает всем телом, плоть тонкая его трепещет, и зубья острые пилы ткань тела тонкую безжалостно терзают.
Все братья спят: Иаков – сын Воанергес, Фадей Клеопов, Варфаломей, Иаков Алфеев, Филип из Вифсаиды, их знает мир, их именами полнится земля, они пути свои проложили земные. Но здесь, на уровне ином, в сообществе тонком, они и дальше Весть несут свою Благую. В трудах божественного плана им долго предстоит служить земному человечеству.
Всё спит в спокойствии Царства неземного, а там внизу, в глубоком человечьем мироздании, в мерцании Благодатного Огня вершится память о делах минувших дней, рождения великой Веры. В ту призрачную ночь наполненной луны, святого Воскресения особо восприимчивы людские тонкие тела. Открыты все проходы меж пластами поколений человеческих, пронизаны потоками энергий памяти людской. Дея¬ния Исхода Сына Человеческого, смерть на Голгофе крестная и каждый его шаг земной, мельчайшими крупицами тончайших эманаций тревожат, будоражат эго земных носителей души. Фантомной болью или счастливым озареньем, видением призрачным возникнут вдруг они в проснувшейся душе, напоминанием о былом свидетельстве Богорождения святого.
И где-то в глубине земного мира внезапно тяжесть неземная придавит тело отрока к постели. Кровавым потом изольются мышцы тела, глаза навыкате, дыханье спёрто, сдавлена спина. То Симона Киринеянина потомок дальний вдруг ощутит всю тяжесть крестную далёкого отца, пронесшего Учителя отвергнутого Крест. И будет долог путь его, и тяжесть крестная раздавит плечи, пока Голгофа-лысый череп не примет тяжести Креста.
Другой же в нижнем мире вскрикнет в страхе, содрогнется с пронзённой мышцей сердца от жестокого «Копья Судьбы» и кровью окропится и водой святою – потомок неизвестный копьеносца римского центуриона Лонгина. «Ударом милосердия» и сострадания позволит плоти Сына Человеческого когда-то от агонии избавиться последних мук. Он Духу Светлому поможет вырваться из плоти бренной во спасение божьих чад земных. Вздохнёт свободно полной грудью и спасенное дитя в глубинах поколенья копьеносца, уверовавшего страстно в распятого Христа.
Кровоточат... кровоточат стигматы ран Господних! Отметины ложатся на тела потомков по крови тех, кто приковал металлом ко Кресту плоть Агнца жертвенного, просекши ткань его живую к древу. Но не проклятьем обличены они, а святостью страданий тела Сына Человеческого, и этим прощены они давно, не ведая, какое зло в неведении когда-то творили праотцы.
А вот в смятении кто-то непонятном кидает бесконечно жребий: мельтешат в глазах круги и кости; азартом диким плоть сотрясена; желанием страстным завладеть хитоном цельнотканым. Спасителя одежда поставлена на кон язычников, но выиграет ли кто? Недосягаем он, тот «выигрыш» безнадежный, оденет он всё человечество земное святыми покровами и согреет и спасёт.
А искры памяти двух тысячелетий и далее играют странную игру свою. И кто-то схватится за ухо, и кровь потоком хлынет по лицу. Боль, страх, смятение тысячелетнего потомка Малха почудится в подлунном мире, – но пройдет. Пригрезится ему святое прикосновение руки Мессии, и успокоится потревоженная душа.
Ночь длинная не ведает конца. Сердца трепещут христиан и души наполняются любовью, и дорогие вспоминают имена и близко-близко благость Воскресения, но мрачный след проклятий предательства апостольского черной нитью вплетается в блистающую ткань!
В глубинах Мироздания пропел петух – слеза течёт горячая и сотрясает тело Симона Петра рыданием и покаянием апостола, отвергшего Христа. Но он прощён и принят в братство по закону Любви и Милосердия. А как же Я... двенадцатый? Там, в Обители Отца, никто не занял моё место!
Учитель осторожным бережным движением укладывает апостола к столу – встаёт. Мы снова против друга друг, как два тысячелетия назад. Но он не гонит прочь меня вершить позор в ночи.
– Иуда! Брат! Придёт оно, то время, когда свободен будешь от бремени жестокого. Поверь, труды твои не пропадут. Ты славу вечную приобретёшь, иную. Зачем вершили мы Закон Вселенский Любви и Милосердия, Покаяния и Прощения – они когда-нибудь дадут плоды. Мир человеческий лишь только на пороге к совершенству в предначертаниях божественного плана. Ему в свободной воле пути свои принять. Ползти ли по земле в заложниках и рабстве высших технологий и сгинуть в Никуда от собственной руки, или взлететь, взмахнув крылами Духа, земную тяжесть сбросить с плеч. Верь, Иуда, верь и крепись! Они созреют!
Два Ангела являются ко мне.
Закончен мой рассказ, Судебный исполнитель. Теперь тебе судить меня и волею своей свободной человеческой, свершить вердикт. Прощай!

Я встал. Иная истина, сокрытая веками долгими, жес­токими, явилась мне на этом уровне небесном. Я избран, сам не понимаю, почему? Но эту избранность я принял и исполню до конца. Уже у матовой стены я обернулся, глянул на Иуду на прощание.
– Ты веришь мне, Судебный исполнитель?
– Сам сказал!
КОНЕЦ!
03.03.2013 г. 22-06
ЭПИЛОГ

Я верю в Высшую справедливость, в предназначение человечества вознестись от человека разумного до высот человека духовного и далее в тончайший Мир Вселенский. В движении бесконечной Божественной эволюции, полёте душ наших мы непременно когда-нибудь станем Богами, которым открыт будет Величественный Мир Творца. В этой Вселенской обители трудов и забот высшего плана хватит для всех.
Воистину, планета наша есть кузница кадров, возлюб­ленная Всевышним, идущая своим путём. Тяжек путь этот, тернист, залит кровью, беспредельной жестокостью, но всё же мы движемся Стезей, открытой нам Учителем Человеческим. Надо лишь поднять глаза свои и увидеть блеск Алмазной Вершины. Там нас ждёт Вершитель Вселенский.
Да пройдёмся по этому пути и свершим предсказанное и сделаем своё счастье своими руками, спасём и облагородим свою Земную Обитель. Но нельзя нам смиренно ждать новой жертвы от Творца – её уже не будет. Ник¬то уже не войдёт в наш мир спасать наши души и принимать на себя всю нашу греховную нечистоту. Чаша мерзости вновь наполнена до краёв и грозит потоком хлынуть гибельным. Мы сами должны учиться избавляться от своей собственной скверны. Сами должны готовить себя к этому нелёгкому труду по закону Любви и Милосердия.
Придёт то время, непременно придёт, когда миллиардным проявлением воли человеческой мы освободим от уз проклятий тех, кто две тысячи лет назад сотворил Великую Божественную Мистерию, явления в наш мир предсказанного Мессии. Мы до сих пор не можем понять и уяснить себе, что это космическое событие было сотворено Божественным проявлением и руками человеческими, и в награду за это нам открыт был путь к восхождению к высотам иного более совершенного бытия.
Мы познали и приняли Закон Любви и Милосердия, но как-то незаметно забыли про тех, кто внёс в это великое дело свою малую человеческую лепту. Было бы полбеды отличиться нам лишь забывчивостью и короткой памятью, но мы взяли на себя несвойственное право судить и покрыли свою планету жесточайшим слоем проклятий. Снова сгустились над нашим миром непроницаемые тучи рукотворного зла.
А как же закон Любви и Милосердия, на который мы столь часто уповаем в своих проповедях о Царстве Света? Пришло время, когда этот Закон Вселенской Этики надо проявить на деле и отпустить с миром в Милосердии и Прощении двенадцатого Апостола, не совершавшего греха предательства Господня. Он лишь участник Божественной Мистерии, без свободной воли человеческой которого она могла бы пойти иным путём.
Не творит Всевышний прямого вмешательства в дела человеческие и всё предоставил в наши руки. Совершенство Духа своего и всего человеческого сообщества делается свободной волей и выбором в предопределении Высшего замысла. Мне дано было познать малую часть истины того, что освобождение оклеветанного Апостола есть дело зрелого человечества. Так двинемся к этой заветной цели! Возможно, что оно, оправдание невинного Апостола, станет первым для нашего земного сообщества опытом космического масштаба – уметь творить свою судьбу миллиардными волеизлияниями человечества.
Невероятно представить себе последствия этого опыта. Человечество научится на едином дыхании, единой волей принимать судьбоносные планетарные решения. Канут в страхе перед таким светоносным потоком доброй созидательной воли человечества тирании, войны, бессмысленные накопления вооружений, жестокость и насилие, жуткий конгломерат власти и денег.
Решится человечество единым волевым усилием доброй воли разрушить жесточайший слой многовековых проклятий, укрывших планету нашу непроницаемой энергией зла и дать прощение тому, кто уже давно прощён Учителем Человеческим. Последующие поколения оценят наше благородство, не осудят и примут духовное движение мысли, очищенное от тёмной энергии проклятий.
Захлопнется двенадцатая грань Додекаэдра, совершенного Кристалла Вечности, и возгорится он своими сверкающими гранями, освещая путь вселенский возрождённому человечеству.
Займёт Двенадцатый Апостол по праву божественному своё законное место. Возрождённое Братство двенадцати Светлых Апостолов, в тысячекратно возросшей возможности своей, примется трудиться во благо человечества там, на тонком уровне бытия, которое неразрывно всеми нитями живительными своими связано с планетой нашей.
Знамение великое свершится. Над Вечным городом, в лазурном небе, скрестятся светоносные пути. Четыре светлые фигуры, когда-то Божьим провидением свершившие Великую Мистерию, медленно сойдутся в центре. Учитель Вечный Человеческий протянет длань свою, и вложатся в неё в Крестопожатии ещё три длани человеческие: Пилата Понтийского, Всадника Золотое копьё, отпущенного в свободный путь безвестным Мастером; Каиафы – Первосвященника города Вечного, патриота земли своей; Иуды – тысячелетнего Заточника за грех, который он не совершал.
Свершится примирение, которое увидит весь мир планетный, возгорятся облака, взыграют солнце и луна и звёзды вспыхнут среди бела дня. Так будет ярко и светло. Крест полыхающий в беге орбитальном над всей планетой проплывёт, посеет в нашем мире Любовь и Примирение сообщества земного человеческого. В Крестопожатии этом – залог движения к совершенству. Планета успокоится – наш Дом Единый.
Всякий сущий человек поймёт, что счастье наше и покой в единстве и Любви. Что проку от благости и умиротворения единоличного, когда соседний дом пылает в пожаре – и ты сгоришь в нём. Когда в другом – разорение и нищета, и тебя она настигнет. В третьем – боль и горе, и к тебе оно придёт. Неужто счастьем наполняется душа, когда твой брат-Землянин в страхе и сомнении. Всё преобразится. Человек любого толка веры в молитвах будет обращаться к Единому Творцу за всю планету, за всё народонаселение Земли.
Тогда, в степном краю, у города Равновесия послышится великий скрип движения механизма, застывшего на долгие века. В астральной высоте медленно и плавно уравновесятся чаши Вечных Весов. Запад и Восток, Небо и Земля сольются в единой Гармонии Божественной Любви. Величественный Храм Единого Отца уплывёт на Запад и встанет над Вечным городом, как Знамение Единения и Гармонии человеческого сообщества.
Ключ воды святой, несущий струи прохладные свои из-под старинного холма, так живо напоминающего своими очертаниями Голгофу, где жил когда-то святой Подвижник, видевший и внимавший Учителю Человеческому, будет напоминать нам живым присутствием земным историю падения и прощения человечества.

Знакомая картина – начало человеческого пути. Вокруг ложа, освещённого потоком электрического огня, сгрудилась группа людей в белых одеяниях. Здесь творится ожидание нового посланца в мир Земли. Стоны, плач и напряжение, крик женский от боли нетерпимой и вот... младенец на руках врача. Вздох облегчения слышится вокруг, как будто бремя это легло на всех и тут – свобода! Заботливые руки подносят рождённое дитя к счастливой матери. Осталось сделать лишь шлепок – неловкое движение... крик ужаса падения младенца проносится. Но что же это?! Младенец плывёт по воздуху, как будто бы в воде, болтает ручками и ножками, он с силами земными с рождения уже на ты. Ему уже подвластна и сила тяготения и кое-что другое, которое проявится непременно и скоро.
Дверь отворилась в помещение запретное – что-то чрезвычайное случилось. Сестричка милосердия на пороге впопыхах: «Сообщили от соседей, у них... Боже мой! Боже мой! И у нас!..».
– Тс... тс... Они пришли. Они изменят этот ветхий Мир!

Судебный исполнитель

Срединная Азия, город Тараз, Весы –
город Равновесия, 9 апреля 2013 года
от Рождества Христова


О СЕБЕ


Я родился в Шанхае, в декабре 1951-го, за два года до смерти великого и ужасного вождя и отца всех народов. Но в то жестокое время не было мне дела до величия и славы человеческой, как и до того, что явился я на свет не в китайском Шанхае, а в местечке, так называемом, в шахтёрском краю степного казахстанского города Караганды.
Удивительный человеческий конгломерат населял этот город моего детства, больше известный в стране как знаменитый «Карлаг». Сталинское детище переваривало в своей утробе тысячи и тысячи людских судеб. В этом крайке, где суждено было глотнуть мне впервые горький, удушливый шахтный воздух, тянули трудовую повинность пленные японцы, беглые китайцы, депортированные корейцы, оттого и назван был Шанхаем этот уголок «Карлага», где на каждом шагу можно было встретить низкорослых желтолицых обитателей его с раскосыми глазами и восточными манерами.
Здесь, в далёком сорок восьмом году прошлого века, волею судьбы и провидения встретились две гонимые голодом и разрухой судьбы – моя мама, урождённая Степанова Екатерина Степановна, и отец, Ким Орлик Николаевич. И были у них на двоих, когда сошлись они в семейном союзе, лишь фанерный чемодан да табуретка. Нет, не прав я, была у них ещё великая любовь, преданность и нежность, которую пронесли они через всю свою жизнь, и нет на свете такой меры, которой можно было бы измерить это богатство.
 Я прожил, в общем-то, обычную стандартную жизнь советского человека. В 1959 поступил, а в 1969 году закончил десятилетку в южном городе Джамбуле, ныне известном как Тараз, где проживаю по сей день. По окончании школы, в тот же год, поступил учиться в музыкальное училище им. П. И. Чайковского в городе Алма-Ате, ныне Алматы, по классу баяна, народного отделения. Но довелось мне проучиться лишь единственный учебный год, и в 1970 году, весной, я был призван на действительную военную службу. И как отец мой в 1945 году был мобилизован в трудармию, так и я в семидесятом оказался в рядах строительных войск (та же трудармия, что и 25 лет назад).
Какими странными поворотами и капризами судьбы изобилует наша жизнь. В 1937 году моего отца в порядке жестокой и бессмысленной депортации насильно влекли по бесконечному пути от Дальнего Востока страны до южных казахстанских степей, а через тридцать три года сына его, в том же порядке, но под эгидой долга Отечеству везли из южных степных просторов к Тихому дальнему океану. Так я оказался в Приморском крае Дальнего Востока – родине своих отцов.
В 1972 году, после демобилизации, я принял совершенно неожиданное решение и поступил на работу в органы внутренних дел. Наверное, это не случайное решение. Меня всегда влекла и волновала справедливость человечес­кая. Здесь, в этой государственной системе, я и познал её сполна во всех проявлениях. Вся изнаночная жизнь общества встала передо мной во всей своей красе, а если быть точнее, во всём своём безобразии и наготе. Теперь это мой жизненный опыт, моё богатство.
 Параллельно с работой я заочно закончил филологический факультет Джамбулского педагогического института. Уже в отставке, сопоставляя и взвешивая все грани своего жизненного наследия, я пришёл к иному её осмыслению и оценке и не стал кропать коммерческие детективы, а взялся за перо, чтобы донести до читателя то, что открылось моей душе и моему сознанию с совершенно неожиданной стороны.
Я не профессиональный писатель, но позывы души моей заставили меня прикоснуться к этому ремеслу, с помощью которого я искренне желаю донести до Читателя своё предназначение, которое, может быть, на мгновение заставит задуматься всякого, кто откроет эту книгу, и может быть, мысли мои и идея что-то изменят в нашей повседневности. Я искренне рад буду такому исходу – значит, не зря прожил свою жизнь.
В творческом порыве своём очень благодарен таким великим Мастерам своего дела как Л. Н. Толстой, Л. Н. Анд¬реев, М. А. Булгаков, Е. П. Блаватская, Н. К. и Е. И. Рерихи, А. В. Мень, Ситчин Захария, протоирей С. Н. Булгаков, Д. С. Мережковский и многие другие. Чрезвычайно благодарен Сергею Михайлову за его книгу «Оправдание Иуды, или Двенадцатое колесо мировой колесницы». В тяжкий момент размышлений, творческой неуверенности и поисков совершенно неожиданно столкнулся с его замечательной работой и получил мощнейший заряд уверенности в правоте идеи оправдания человека, незаслуженно обвиненного в предательстве Сына Человеческого.
И, конечно, невозможно представить себе идею оправдания без Величайшей Книги Книг – Библии и её четырёх канонических Евангелий от Марка, Матфея, Луки и Иоанна. Однако неправомерно будет забыть и упомянуть о серии неканонических Евангелий (апокрифов), которым зачастую присваиваются ярлыки ересей. Нельзя отодвигать в сторону поток иного осмысления тех же событий, и в их творческом поиске проявляются значительные и интересные толкования евангельских событий. Гораздо интересней познавать то, что преподносится в обширном многомыслии, нежели воинский Устав, за каждой строкой которого грядет суровое наказание.
Я не намереваюсь оскорбить чувства людей, безоглядно верующих в справедливость и божественную истину святых строк Евангелий и святых Писаний. Я искренне уважаю и ценю веру каждого человека, но всякий из нас, живущий на этой планете, имеет право на своё волеизлияние и мировоззрение, свой личный выбор. Сам Спаситель пришёл в этот Мир, чтобы освободить нас от косности мышления, от тяжести и засилья старозаветного миропонимания пути человеческого восхождения к Богу. Он повёл нас в грядущее путём Любви, Милосердия, Покаяния и Прощения.

В этой жизни нет ничего случайного, и в этом я убеждаюсь всякий раз, внимательно наблюдая за её течением. Сорок восемь лет назад в музыкальном училище я познакомился с юношей, о котором упомянул в рассказе «Серебряный колокольчик» как о Друге. И это на самом деле так. Мы вновь нашли друг друга через много лет разлуки, и я надеюсь, уже не расстанемся никогда. За эти годы друг мой стал руководителем собственного издательства, и так случилось, что наши творческие пути однажды сошлись и нашли своё выражение в публикации первой и второй моих книг в рамках его издательства «Дайк-Пресс». Разве это не судьба, что через столько лет наши фамилии друзей юности – издателя Казгулова Булата Ахметжановича и автора поместились на одной полосе книжного листа? Это была практика первого издания на моей родине в Казахстане. Огромную благодарность выражаю моим друзьям-спонсорам, способствовавшим этим первым изданиям – Гочияеву Назби Хаджимуратовичу и Шрайберу Михаилу Константиновичу. Как-то само собой, совершенно естественно, случилось единение людей четырех национальностей, и это уже говорит о многом. Мы всегда жили в многонациональном сообществе в дружбе и уважении друг друга. Это наша особенность человеческая – тех, кто родился в Советской стране. Надеюсь, что российский Читатель оценит мысли автора уже на страницах российского издательства «Спутник+». Полагаю, что эта тема все же ближе и понятнее дорогим Россиянам.

С уважением к Вам и Любовью,
 
Автор
Евгений Ким
СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 3

Книга первая. Прогулки по крышам
Труба 5
Серебряный колокольчик 12
Книга дома Степановых 35
Белое облако 42
Поминальный блин 53

Книга вторая. Судебный исполнитель
Глава первая. Непознанный мир 65
Глава вторая. Прыжок в астрал 72
Глава третья. Там, где живут Ангелы 80
Глава четвертая. Неожиданное назначение 91
Глава пятая. Детские шалости 96
Глава шестая. Хромой Ангел 105
Глава седьмая. Путешествия 111
Глава восьмая. Один из двенадцати. Предтеча 126
Глава девятая. Сюрприз 151
Глава десятая. Вечная любовь 161
Глава одиннадцатая. По следам «Божественной комедии» 182
Глава двенадцатая. Дверь 204

Эпилог 267
О себе 272

Евгений Ким

СУДЕБНЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ

Корректор З. Рахимбаева
Компьютерная верстка Е. Немировской, В. Корешковой
Дизайн М. Лысых

Подписано в печать 18.12.2017.
Формат 84 х 108 1/32. 17,5 печ. л.