Стоп-кадры прошлого 7 Больница

Елена Вознесенская
               
    Мы играем с Люсей Протчевой у них на крыльце. Подошла наш участковый педиатр Галина Михайловна Иконникова, вызванная к  заболевшей  Эле. Остановилась, внимательно глядя на меня:
-  Лена, дома есть взрослые?
-  Да. Бабушка.
-  Никуда не уходи, жди меня.
Мы продолжили играть. Выйдя от Протчевых, она взяла меня за руку и повела к нам домой. А там строго приказала бабушке, чтобы мама завтра привела меня на приём. Обязательно! Иначе я могу умереть.
               
                ***
    Вечером мама, услышав это, схватилась за голову:
- Так это Лена так отекла, а я-то, глупая, решила, что ребенок поправился! Еще радовалась!
 Зная мамин беспокойный характер, думаю, что она всю ночь не спала.
Наутро мы пошли в амбулаторию, которая размещалась напротив нашей школы № 24. Потом в этом здании было стоматологическое отделение поликлиники. Что сейчас, не знаю, много лет там не была.               
                ***
   Галина Михайловна нас ждала и приняла вне очереди. Расспросив маму  о возможных причинах моей болезни, она сделала вывод, что купание после недолеченной кори вызвало осложнение на почки. У меня острый гнойный пиелонефрит. Попыталась сделать анализ, но ничего не получилось – почки  уже не работали. Мама залилась слезами. Галина Михайловна дала направление и велела ехать в больницу немедленно. О такси тогда и не слыхали. И мы пошли на вокзал к остановке автобуса. Мне эта дорога почему-то очень запомнилась. Вижу, как сейчас, как мама, не в силах сдержать слёзы, украдкой их вытирает, отворачиваясь от меня и еле сдерживаясь, зажимает рот рукой, чтобы не разрыдаться. Я утешаю маму:
   – Мамочка, не плачь, мне не больно.
      Я и в самом деле не помню  боли.
     Возле вокзала тогда были прилавки, на которых бабульки торговали молочными продуктами и тем, что вырастили. Я попросила груш. Мама купила.  Они были некрупные, но очень сладкие и сочные. Едва проглотила первый откушенный кусочек, как мама спохватилась:
   – Леночка, я не знаю, можно ли тебе их есть. Подожди, спросим у врача.
Когда врач разрешил, я уже их не хотела.
               
                ***
     Детская больница тогда размещалась на Покровской  горе. Сейчас в этом здании лабораторный корпус  санэпидстанции.
     Когда мы вошли в приёмный покой, там врач осматривала девочку примерно моего возраста. Я застыла от восторга при виде врача.  Тонкие черты лица, роскошная коса пшеничного цвета, уложенная короной на голове, ярко-голубые глаза с густыми черными ресницами… Я не могла оторвать от неё глаз и сразу её полюбила. Она осмотрела девочку и, попросив нас немного подождать, взяла её на руки и сама понесла в палату.
      Вернулась она быстро. Видя, что мама плачет, участливо сказала:
  – Не плачьте, видите, та женщина не плакала, а у её девочки белокровие.  Вашу девочку вылечим, а вот у неё надежды нет, но она держится, чтобы ребенок не расстраивался.
Что такое белокровие (так раньше называлась лейкемия), моя мама не знала, а вот то, что у её дочери почки совсем не работают, поняла очень хорошо и потому была безутешна.
               
                ***
    Моего любимого доктора звали Светлана Макаровна Лесная. После осмотра она взяла меня за руку и привела в большую светлую палату с двумя большими окнами под углом 90 градусов.  Стояло много кроватей, но только две из них были отгорожены ширмами: моя и той девочки из приёмного покоя. Её кровать стояла на стыке окон, в самом светлом углу, а моя – в противоположном, самом тёмном.  Через несколько дней мы проснулись и увидели, что кровать той девочки пуста.  Старшие девочки сказали, что она умерла.  Теперь ширмы были только вокруг моей кровати. Как я теперь понимаю, опасались, что и я умру.
               
                ***
   Вставать мне не разрешали. А так хотелось походить, подвигаться! Кормили абсолютно несолёной едой, есть которую не хотелось. Но это было моё лечение. Светлана Макаровна приходила каждый день, иногда и по несколько раз.  Осматривая, рассказывала что-нибудь весёлое. Мягкими тёплыми руками мяла мне живот,  постукивала по спине. А я любовалась ею и всё готова была для неё сделать и всё терпеть. Когда готовили к рентгенографии, нужно было скормить мне барий. Он довольно противного вкуса. Светлана Макаровна принесла баночку с малиновым вареньем и сама меня кормила. Хотя мне не нравился его привкус, возражать любимому доктору я не могла. К этому времени я для себя уже твёрдо решила, что стану таким же доктором, как моя любимая Светлана Макаровна. Надо только подрасти и выучиться. Я объявила это маме и никогда не изменяла свой выбор профессии.
               
                ***
    Самое неприятное в больнице – уколы. Особенно внутривенные: шприц большой, иголка толстая, да еще и не всегда медсестра попадает в вену. И тогда заставляет выпить  глюкозу из шприца.  А это неприятно – в уголке, у самой иголки, кровь.  Но пили безропотно.  Не знаю, как так сложилось, что у нас в палате считалось стыдным плакать от уколов. И мы стоически терпели, как маленькие партизаны.
               
                ***
   Только одна медсестра умела  всегда сразу попадать в наши тонюсенькие вены. Звали её Нина Кирилловна. Она умела подбодрить  и отвлечь от ожидания боли при уколе. Всегда после укола поощряла нас витаминкой. Мы все её любили и с нетерпением ожидали её дежурства.  А ко мне она приходила каждый раз в свои дежурства и часто с конфеткой или яблоком. На всю жизнь мне запомнились её доброта и умелые, ласковые руки.
               
                ***
     Вообще  не помню, чтобы кто-то из персонала крикнул в ответ  на капризы болеющего ребенка. Всегда мягкий, добрый тон, ласковые уговоры или бодрые, весёлые шутки.  Все мы скучали по дому. И если кто-то начинал плакать от этого, девочки бежали за взрослыми. А уж они умели отвлечь, придумав какое-нибудь интересное дело  или вручив конфетку в утешение.
     Каждое утро в палату с весёлыми шутками приходила пожилая нянечка. В центре свободного пятачка она ставила  на табурет  большой алюминиевый таз и поливала воду умывающимся девочкам. Потом мокрым полотенцем с шутливыми прибаутками умывала  лежачих. Эта процедура повторялась и каждый вечер после ужина.
      А потом наступало время вечерних развлечений. Это мог быть кукольный или теневой театр, диафильм или чтение сказок на ночь, поочерёдное  чтение стихов на приз, обучение показыванию теневых силуэтов   на стене из переплетенных пальцев и  т.д.  Не знаю, был ли для этого специальный человек или всё это организовывал персонал больницы. Но доброе внимательное отношение запомнилось навсегда.
                ***
      Посетителей в палату не пускали. Но однажды в неё вошёл мой отец. Как сейчас вижу его, стоящего посреди палаты и оглядывающегося в поисках меня. Высокий, в синем кителе и брюках-галифе, заправленных в начищенные до блеска сапоги, почему-то в каракулевой шапке-кубанке. Он принёс мне коробку конфет «васильки» и василькового и белого цвета широкие атласные ленты для кос. Таким я видела отца в последний раз. Он уезжал в длительную командировку и потому для него сделали исключение и впустили в палату.
                ***
      Вся палата завидовала этим моим подаркам. Мои ленты были предметом зависти всей палаты. Вечером, слегка смочив выплетенную из косы ленту, я туго накручивала её на трубу спинки кровати, а утром, сняв выглаженную, вплетала её в косу. Ленты были у всех, но ни у кого не было таких широких, а значит, банты не были такими пышными.
      Ни у кого не было такой красивой коробки, в которой лежали рядами шоколадные конфеты, обрамлённые тисненым бумажным кружевом. Когда конфеты закончились, я попросила маму принести мне ещё одну такую же и она, неизвестно как исхитрившись, достала. У меня оказались две замечательных коробки, в которые я стала собирать фантики от конфет. Фантиками мы обменивались друг с другом, и к выписке моя коллекция фантиков еле вмещалась в обе коробки.
                ***
Седьмого ноября 1955 года я напрасно прождала маму. Она не пришла. Через несколько дней меня отвели в приёмный покой, где я бросилась в объятия давно не виденной мамы с плачем:
    – Мамочка, почему ты не приходила?
    – Дедушка  Миша умер.
Я  закричала так, что сбежались все, кто был поблизости. Все стали меня утешать и говорить, что мама пошутила. Где мне, пятилетней, было знать, что такими вещами не шутят! Я успокоилась, но стала просить маму забрать меня домой. Она пообещала, что попросит об этом Светлану Макаровну.
                ***
   С этого дня не было покоя  Светлане Макаровне от моих слёзных просьб о выписке.  Наконец,  она пообещала, что проведет  полное обследование, и если анализы будут хорошие, то выпишет.
И вот настал этот счастливый день! Я прыгала от радости! Но когда пришла за мной мама, расплакалась, прощаясь со Светланой Макаровной, Ниной Кирилловной, нашей нянечкой и моими подружками по палате. За почти четыре месяца они стали мне родными и близкими.

                ***
И вот я дома, где меня ждёт новенький трёхколёсный велосипед! Я кружу на нём по комнате  и грызу шкурку СОЛЁНОГО! сала! Это так вкусно, что никакая конфета не сравнится с этим блаженством!  А вечером  собрались соседки, и мама с гордостью вручила мне книгу сказок Чуковского, чтобы я читала вслух. Соседки ахали: «Ну надо же! Такая маленькая, а читает, как взрослая!» Спасибо моим подружкам по палате – научили!
                ***

   Вот я иногда думаю: «А что было бы, если б Галину Михайловну не вызвали к заболевшей Эле или она не обратила на меня внимания? Или если бы ей не хватило квалификации  отличить отёки от упитанности?  Или Светлана Макаровна оказалась бы равнодушной и не воевала бы за меня с моей болезнью почти 4 месяца? Если бы медсёстры и нянечки не вкладывали душу в нас, больных деток?»
На все эти вопросы ответ один – не было бы меня.
   И когда  об этом задумываюсь, я с благодарностью вспоминаю ту советскую больницу, ту милосердную медицину. И мысленно целую добрые и ласковые руки Галины Михайловны, Светланы Макаровны, Нины Кирилловны и наших хлопотливых и заботливых нянечек и медсестёр.
Спасибо, дорогие! Вы подарили мне жизнь.