Медленно, очень медленно тянулись осенние дни. Клаус не бездельничал: он подремонтировал мамину мебель, сделал на кухне ремонт — побелил и покрасил, нанёс замысловатые, но со вкусом, узоры. Вся его работа говорила о том, что её выполнил мастер. Иногда он ходил с мамой в магазин, а иногда один слонялся по городу, стараясь избавиться от гнетущих мыслей. Девушку из соседнего подъезда Клаус не встречал. Она же, в свою очередь, несколько раз заметив его из окна, осторожно наблюдала за этим «молодым» человеком. Если бы ни эта его усталось и страх, подпортившие его внешность, то его можно было бы назвать красивым. Да, теперь он не был похож на бомжа, но был побрит и наглажен; лицо и улыбка излучали обаяние; длинные серые ресницы придавали лицу таинственную привлекательность, и весь портрет заканчивали длинные кудрявые волосы, которые чёткими светло-коричневыми кольцами ложились на его плечи. Изрядно похудевший, он выглядел однако элегантно: дорогие красивые ботинки, модные брюки, чёрное пальто и серый шарф вокруг воротника — вещи, которые он приобрёл в «старые добрые времена»: ну, может, лет пять назад. Это была почти обворожительная картина: задумчивый, слегка прихрамывающий элегантный джентльмен на фоне яркой разноцветной осени!
Однажды, возвращаясь с прогулки, он увидел женщину, развешивающую бельё. Сначала за бельём не было видно её лица, но когда она наклонилась за очередной вещью, Клаус с радостью узнал в ней «свою индианку»!
- Добрый день, мадмуазель! - грустно улыбнулся он, хотя ему казалось, что он сияет.
- Здравствуйте! - улыбнулась в ответ девушка.
Клаус решил подойти к ней. Теперь она могла рассмотреть его близко. С ужасом она заметила, что за эти несколько недель, с тех пор, как она увидела его в первый раз, он сильно постарел; лицо носило на себе следы напряжения и бессонницы, глаза слегка остекленели и смотрели как бы в никуда.
- Вас долго не было видно. - сказал Клаус, стараясь придавать словам кокетливый тон, но его голос звучал устало и разочарованно. Девушка поняла, что мужчину что-то тяготит и что ему нужно какое-то ободрение. Но какое?
- А Вы в гости приехали или насовсем? - спросила она.
- Не знаю... Может, и насовсем.
- Да? Наш город красивый!
- Я знаю. И девушки в нём красивые...
Постепенно у них завязался разговор, в котором Клаус неожиданно для себя сказал:
- Я что-нибудь придумаю, чтоб покончить с собой...
- Вы что? Забудьте об этом! Не думайте даже! - воскликнула испуганно девушка. - Посмотрите на себя: Вы такой красивый молодой человек! У Вас всё ещё будет хорошо!
Клаус и сам знал, что он красивый.
- Что толку мне от этой красоты? Если в жизни нет смысла, если из проблем нет выхода, то что остаётся? - уже не скрывая своего отчаяния сказал Клаус.
- Надо подождать, потерпеть, пока всё уладится...
- А ради чего ждать, ради чего терпеть? Вот скажите: в чём смыл жизни? Что самое главное?
Если бы девушка это знала!
- Что главное? - растерянно повторила она, пытаясь найти ответ. - Что?... Здоровье, наверное, главное... - наконец сказала она, надеясь этим дать понять Клаусу, что у него всё ещё впереди, потому что он создавал впечатление здорового человека. Но эти слова оказались не поддержкой, не бальзамом, а стрелой прямо в больное сердце: девушка не знала, что он инвалид.
- Здоровье? - с сожалением и усмешкой переспросил Клаус.
- Ну, или в церковь сходите. Говорят, это помогает...
Полностью подавленный этим разговором он вошёл в подъезд, осторожно открыл своим ключом дверь квартиры. Мама разговаривала с кем-то по телефону и не слышала, как он вошёл.
- Да как ты можешь такое говорить! Ничего он меня не объедает... хватает нам моей пенсии... Конечно! … Как это бездельник? Он мне в кухне ремонт сделал, мебель подремонтировал, а он ведь инвалид, никто не знает, как он мучается со своей ногой... Лучше бы вы помогли ему с долгами рассчитаться, как Лика: она перевела для него на мой счёт свою долю... Ах, всё, я не могу тебя больше слушать! Ты меня только расстраиваешь!...
Из зала послышались её семенящие шаги. Клаус заскочил на кухню и сделал вид, что занят приготовлением ужина.
- А, сынок! Ты уже дома!
- Да, мамуль... Ужинать пора... А кто звонил?
- Да Биргит опять.
- Что говорит?
- Как всегда... Мигрень у неё...
- Мигрень — это плохо... Просто ужасно...
Ужин стоял на столе, но у Клауса не было аппетита. Даже, кажется, наоборот, какая-то тошнота подступила.
- Мама, если я умру, похороните меня на кладбищенской поляне.
(На кладбищенской поляне закапывают урны с прахом усопших. Вся поляна густо засеяна зелёной травой, на нет ни надгробных камней, ни памятных табличек. Это для тех, кто желал остаться неизвестным.)
- Ты что говоришь? Прекрати!... Клауси, ты куда? А кушать?! - забеспокоилась мама, когда он собрался выйти из кухни.
- Что-то не хочется. - ответил он и ушёл в спальню. Лёжа на кровати, он всё думал и думал. Думал, что он никому не нужен, что толку от него нет, что он — обуза для своей матери и для Лики, которые единственные любили его. Но не знал, что ещё один человек любил его: его Мария, с которой они были похожи, как две капли воды. Он виделся с ней несколько раз, но о её любви не смел даже мечтать! А она в каком-то далёком городе, как-будто предчувствуя беду, вдруг пробудилась в своей кровати, но вовремя взяв себя в руки, успела лишь громко вскрикнуть от страха. А потом, сев, закрыла лицо руками и стала сильно рыдать, не зная, почему. Услышав непонятные звуки из спальни дочери, Иванка тихо отворила дверь и, увидев дочь в таком состоянии, сильно испугалась.
- Что с тобой, Мария? - подскочила она к ней и стала осторожно трясти её за плечи. Дочь бросилась ей на шею:
- Я не знаю, мама... Мне так плохо!... Мне так страшно!.. Мама, позвони папе, пусть он ко мне приедет!... Мама, позвони!
- Успокойся! Надо вызвать врача! У тебя температура.