Пребывая в полной прострации, Василий Васильевич сидел на диване и разглядывал на стене эстамп, изрядно засиженный мухами. Вдруг над его ухом раздался пиликающий голос:
– Добрый вечер, Василий Васильевич! Это я – ваша муза!
– Простите, женщина, я с вами не знаком.
– Ну конечно, вы меня не узнали, ведь столько лет прошло. Я, к сожалению, уже не так молода и красива как раньше, да и глаза не столь выразительны...
– Женщина, кто вас впустил в мою квартиру? Вы из Cобеса – по поводу социальных выплат?
– Я – ваша муза, Василий Васильевич! В юности вы писали стихи под моим руководством.
– Стихи?.. Стихи, помню, писал, а ещё помню как на шинном заводе работал – на вредном производстве. У меня рабочий стаж – пятьдесят лет.
– Василий Васильевич, а это вредное производство не оказало дурного влияния на вашу голову? Давайте я покружусь перед вами, чтобы вы меня хорошенько разглядели.
– По-видимому, оказало, если ты снова пришла глумиться надо мной, стрекоза!
– Вот вы и узнали меня.
– Узнал, Муза Ивановна, когда ты задом ко мне повернулась: бант у тебя там приметный – розовый.
– А почему, Василий Васильевич, вы меня стрекозой назвали? Мне кажется, я этого не заслужила.
– Ещё как заслужила, Муза Ивановна, – пока ты на своём Парнасе бантом виляла, я на шинном заводе надрывался.
– Вот я и пришла к вам сегодня, Василий Васильевич, чтобы всё исправить.
– Это не у меня что-то с головой, Муза Ивановна, а у тебя. Посмотри на меня, а потом на себя в зеркало, – какие мы с тобой поэт и муза?! Во мне – центнер, в тебе – центнер с гаком. Под нами Пегас падёт на землю, и Парнас провалится в преисподнюю.
– Вижу, Василий Васильевич, голова у вас пока ещё в порядке и юмор ваш узнаю́, хотя на шинном заводе он у вас как-то почернел. Но это не критично для продолжения наших с вами занятий. Только должна предупредить вас, Василий Васильевич, что на этот раз я пришла к вам как частное лицо. Видите ли, Парнас сейчас временно перенаселён из-за бурного роста сетевой поэзии, но мы с вами обязательно туда вернёмся. С недавних пор я снова вынашиваю идею сделать вас известным поэтом и даже – в какой-то степени – великим. Надеюсь, вы не забыли, какую власть я имела над вами в юности?
Василий Васильевич поморщился и невольно вытянул вперёд руку, как будто защищаясь от невидимой угрозы.
– Не противьтесь мне, Василий Васильевич, а садитесь скорее за стол, берите ручку, бумагу и начинайте писать стихи!
– Муза Ивановна, отступись ты от меня! – взмолился Василий Васильевич. – Как и о чём я – старый осёл – буду писать? Ведь я, как плагиатор конченый, буду всё передирать у других, а те у третьих, а третьи у четвёртых, – так круг и замкнётся, а внутри – пустота. Эта современная сетевая поэзия не для меня. Уж лучше обратно – на шинный завод.
– Я тебе говорила в юности, Вася, что ты – гений? – перешла на свой привычный, гипнотизирующий тон Муза Ивановна. – Ты мне верь! Мы с тобой этот круг разомкнём. Не ты, а они будут передирать у тебя. Ты́ станешь для них первоисточником. Напишешь ты, например, что цвет кожи твоей возлюбленной напоминает тебе цвет оперения розовых фламинго, и через сутки – десятки, сотни сетевых поэтов будут писать то же самое.
Покосившись на розовый бант, карикатурно выпиравший из-за спины Музы Ивановны, Василий Васильевич с неимоверным усилием оторвался от дивана и, с видом преступника, приговорённого к смертной казни, поплёлся к письменному столу. Когда он уселся за стол, Муза Ивановна властно положила свою полную, холёную ладонь на его дряблую лысину, слегка надавила на неё, и Василий Васильевич, словно прилежный ученик, бойко заскрипел золотым пером «Parker», подаренным ему начальником цеха вулканизации покрышек на 80-летний юбилей.