Война прокатилась по миру жесткими катками ядерных колесниц. С тех пор прошло уже более двадцати лет.
Маленький приморский городок на Дальнем Востоке был когда-то трижды смыт волной цунами, сгорел дотла бесчисленное множество раз, был завоёван каким-то узкоглазыми южанами и отвоёван такими же узкоглазыми северянами. Вскоре стал не нужен ни тем, ни другим. Толку в нём было чуть, народу – и того меньше. Холодно, сыро, голодно. И так изо дня в день. Кому ж понравится владеть таким унылым и жалким краем?
Городок оставили в покое буйные завоеватели, из остатков разрушенных домов жители настроили лачужек с печным отоплением, хотя топить сушёными водорослями – то ещё удовольствие, да и собирать их вдоль берега очень опасно: из воды то и дело вылезает на берег всякая нечисть, и названия-то не придумаешь тому, во что превратились безобидные рыбы, не говоря уже о хищных.
Люську отправляли собирать эти чёртовы водоросли регулярно и без всякой жалости. В семье было семеро детей, и родители, говоря откровенно, иногда даже надеялись, что их станет меньше. Что поделать, такова была суровая жизнь. Люська не роптал. Кстати, Люська – мальчик. На самом-то деле его звали Ильёй, но младшие смешно выговаривали вместо «Илюшка» это забавное имя. Так он и остался в семье под кличкой. Люська и Люська, было бы за что переживать...
Холодным хмурым утром он брёл по берегу, загребая за собой самодельными деревянными граблями. Когда на них наматывался достаточный комок слизлых жёстких листьев, Люська снимал водоросли и прятал в мешок, который тянул за собой по песку и гальке. Завидев впереди большую кучу буроватых листьев, мальчик ускорил шаг: это же его дневной улов, вот так просто, за пять минут!
Вдруг эта бесформенная куча издала странный скулящий звук, чуть сдвинулась. Люська обмер: мало ли какой гадости пришло в голову спрятаться в водорослях. Но уж больно жалким был звук, уж больно слабым движение листьев. Не похоже, что там кто-то страшный. Может быть, съедобный? От внезапного чувства постоянного голода вдруг резко засосало под ложечкой и громко заурчало в желудке. Люська ни разу за всю свою короткую жизнь не ел досыта и уж тем более ни разу не ел чего-либо, что можно было бы назвать вкусным. Еда – это еда, что-то неприятное и даже иногда мерзкое, но хотя бы не умрёшь от голода. Чайки, пойманные в силок – жёсткие и пахнут падалью; змеи, похожие на резину, совсем безвкусные; мыши и крысы – слишком жилистые, не разжуёшь...
Подкравшись к водорослям, Люська пошевелил их граблями. Скулящий звук повторился, а потом сменился на какое-то невнятное бормотание. Из-под бурых листьев выбрался неведомый зверёк на четырёх лапках. У него была смешная удлинённая мордочка с круглым чёрным носом и висящие уши, похожие на стельки. Зверёк лизнул мальчика и тихонько тявкнул. Откуда было Люське знать, что перед ним самое удивительное создание, чудом сохранившееся с давних довоенных времён – собачка. Люська, повинуясь какому-то безотчётному порыву, осторожно протянул руку и почесал зверька за вислым ушком. Собачка яростно замотала хвостом, так что даже всё её длинное худое тельце начало извиваться. Люська испуганно отдёрнул руку.
– Ты кто? – спросил мальчик. Ему было так хорошо рядом с этим чудным созданием, что не хотелось уходить.
Пёсик, неведомо откуда появившийся на грязном холодном пляже, так хотел тепла и ласки, что позволил себе перевернуться на спину и подставил мальчику тощий животик – почесать. Люська так и сделал, хотя совершенно не понимал, почему ж это именно так надо и что это означает. Подхватив собачонку под мышку, мальчик запихал комок водорослей в мешок и резво помчался к дому.
– Ма, ма! – с порога закричал он. – Смотри, чего у меня! Зверь какой!
– Что? – устало спросила замученная, будто выцветшая женщина. Она сидела у печки и вязала из каких-то потрёпанных ниток носки. Никого больше не было в доме: отец ушёл искать какую-нибудь работу, младшие бегали по городку в надежде раздобыть что-то съестное. Может быть, украсть – это уже не считалось зазорным.
– Смотри – какое! – радостно повторил Люська и вытащил из под куртки пёсика. Тот испуганно прижался к нему и даже попытался засунуть нос за ворот старого свитера.
– Ну, это собака, – равнодушно сказала мать. – Дворняга, щенок. Где взял зверюгу-то?
– Да на берегу, ма. Не знаю, откуда оно там было. Оно... зачем нужно?
– Теперь уже не знаю. Раньше дом охраняли. А теперь чего тут охранять-то? Отец придёт вечером, облупит – хоть супа вам сварю, – буднично сказала мать.
Люську будто с размаху ударили по голове, так сразу стало страшно... Мокрый холодный нос ещё щекотал его шею, а в голове крутились два слова: «Облупит... суп...».
– Как? – пискляво спросил мальчик.
– Ну, а что ещё делать? – мать сбилась со счёта в петлях, чертыхнулась и начала их отбирать с одной спицы на другую по две зараз.
– Ну... оно маленькое такое... оно хорошее... лижется, плачет же… – задыхаясь от непонятного ему самому чувства, забормотал Люська.
– А кормить его ты чем будешь? Травой своей?! А я вас всех чем буду кормить?! Зверюг он всяких жалеет! Людей бы пожалел! – переходя на крик вскинулась мать, отбрасывая в сторону вязанье. Её лицо стало таким несчастным, что мальчику до смерти захотелось обнять её и пожалеть, как собачку. Он потянулся к матери левой рукой, но она шлёпнула его по пальцам и заплакала, уткнувшись лицом в фартук.
– Ма, ну, ма... Я не хочу его есть… – зашептал, всхлипывая, Люська. – Я его любить буду, оно будет со мной дружить. А когда вырастет, я его научу мешок таскать, ма. Ну, не плачь. Я тебя люблю...
Смешная маленькая собачка, забавно не сочетающаяся со словом «зверь», осторожно потянула мать за край фартука, и, когда та удивлённо подняла зарёванное лицо, вдруг доверчиво лизнула женщину в щеку.
Мать поперхнулась рыданием, замолчала и некоторое время пристально смотрела на щенка. В её глазах Люська видел какое-то незнакомое ему, совсем непонятное выражение, будто маме хотелось одновременно выругаться и засмеяться.
– Пусть живёт, – вдруг сказала женщина. – Я с отцом поговорю. В конце концов, не люди мы, что ли? Это мальчик или девочка?
– А... какая разница? – фыркнул Люська.
И они с мамой вдруг совершили то, чего никогда не делали: дружно и громко засмеялись сквозь слёзы.