Манчикатут

ПРОЛОГ

Эту историю нашептали мне Алтайские ветры, что несутся в горах и вдоль рек. Каждый раз, когда я бывала на Алтае, мне казалось, что я возвращалась домой, что когда-то раньше (не в этой жизни), я шла этими горными тропами, пила воду из серебряных родников, слушала песнь ветра среди скал, и рукой ощущала тепло, нагретого солнцем камня.
Тубалары, ойраты, калмыки, телесы  – все это крылья одного, некогда могущественного народа. 
Действие романа происходит во времена присоединения Алтая к Томской губернии и превращения караванной торговой тропы в Чуйский тракт. В те времена, когда народ горных районов еще враждебно воспринимал русских.
Ойратская девушка, выйдя замуж за русского парня, пытается сохранить свою самобытность, привнести в семью сложившиеся веками обычаи, нравственные устои своего рода. Принимая другую веру, она хочет соответствовать уложившемуся образу жизни русской семьи.  Однако жизнь распоряжается ее судьбой иначе.


Глава первая

1890 год. Стоял полуденный зной. От земли и камней исходил неимоверный жар. По тянущейся вдоль дороги пыли, можно было понять, что с перевала Чике-Таман спускался небольшой обоз. Внизу, у подножья учтиво остановилась татарская кибитка, и четверо всадников – охрана. Они ждали, когда спустятся повозки, чтобы начать подъем. Охрана нервничала и все поглядывала назад.
Вдруг, наверху поднялись клубы пыли, с грохотом повалились вниз камни. Обвал. Когда пыль улеглась, обозначились фигуры трех человек и трех лошадей впряженных в телеги. Мужики изо всех сил пытались затащить сорвавшуюся  с осыпи телегу. Лошади ржали, били копытами. Все зигзаги дороги короткие и узкие, очень большие уклоны. Телега в закруглениях иногда не может повернуться: колеса висят над не огражденной пропастью. А тут еще и обвал. Еще один неловкий шаг лошади, и она вместе с возом сорвется в низ.  И  вот тут-то начался ад. Ругань самая отъявленная. Парни словно превратились в диких зверей. Они палками и камнями бьют несчастное животное, которое и так от надсады еле дышит, ноги дрожат, в глазах смертная мука. Но лишь таким зверским способом можно спасти ее от неминуемой гибели.
Охранники, и вышедшие из кибитки старик со старухой  настороженно смотрели на происходящее действие. Прищурив глаза, старик оценивающе всматривался в место обвала. Старуха, теребя покрывало, покорно ждала. Один из охранников приблизился к ней и протянул курдюк с кумысом, но она, не глядя на него, отодвинула рукой. Видимо читая молитву, она время от времени вскидывала взгляд к небесам. Драгоценное время опять против них. Придется ждать, пока разгребут завал.
А с перевала медленно спускалась разбитая повозка. Измученные мужчины пытались сдержать ее стремительный спуск по уклону перевала. Медленно, очень медленно двигалось это шествие. Но в две повозки на перевале не разъехаться. Старики ждали. Лишь на закате трое крепких парней, взмыленные кони и разбитая повозка спустились с перевала.
Один из охранников подъехал к путникам.
- Велик ли обвал?
- Повозка не пройдет, да и пешим опасно. Укреплять надо. Там дорожка сыпуна. А с ним хлопот не оберешься, не знаешь, в какую сторону поползет.
Служивый все передал старику. Старик долго молчал, глядя в землю. Посмотрел на жену, та ответила ему молящим взглядом. Крякнул в кулак, и сам пошел к парням. Двое из них приводили в порядок разбитую повозку. Третий,  повел коней на водопой к шелестящему среди камней, ручью.
- Далеко ли путь держите?
- В Кош-Агач, отец.
- С товаром едете, или за оным?
- И то и другое, батя. А вы, куда путь держите?
- В Онгудай надобно! Срочно надобно!
- Государева служба?
- Хуже… Дочку ищем мы. Пропала она у нас, и вестей нет никаких.
- Так уж поди жена какого-нибудь зайсана. За девкой-то, лучше следить надобно! А то в этих краях раз… и в дамках.
- Все так сынок, все так…
Слезы душили старика, седая борода чуть подрагивала. Немного помолчав, собравшись с силами, он опять обратился к парням:
- Как кличут тебя, сынок?
- Фадеем. А то братья мои - это Захар, а тот, что с лошадьми – Егор.
- Помоги сынок, перевал одолеть, оплачу…
- Да ты что батя, тут работы на неделю. Нельзя нам задерживаться. Вон у Захара свадьба скоро, нужно к августу с товаром вернуться.
- А откуда вы путь держите?
- Тарский уезд, Карасук деревня. Да знаешь ли ты.
- Купец Архиереев там живет.
- Ага, вот его дочь-то и сватаем.
- Мил человек, я очень богат, оплачу, не поскуплюсь, да совет дельный дам. Всю жизнь меня добром поминать будешь. А с Онгудая я нарочитого пошлю с депешей. Так мол и так… живы здоровы твои молодцы, по торговым делам задерживаются.
- Складно говоришь старик, да как верить тебе?
- В большом горе я, сынок. В большом горе! А помощь-то она хоть и малая, но цену имеет большую. А поймешь это, когда лиха сполна хлебнешь. Тогда и обещать, и верить, и исполнять обещанное, научишься…. Так на кого депешу писать?
- На Петра Алексеевича Горина. Но привал на ночь все же сделать придется. Лошадей загубим, да и от самих толку мало будет. А тебя-то как величать?
- Ончин-тайчи князь. При монгольском хане я.
«Что-то свиты маловато для монгольского князя» - подумал Фадей, но сомнений своих не высказал. Какая разница: князь ли, бай. Деньги платит золотом, да и слово дельное скажет. Купца Архиереева знает, может перед ним словечко замолвит. А ведь ловко Захарка дочку–то его охмурил. А и не сказать что красавица. Но фигура конечно – мед. Не промах парень. Вот отцу будет большое подспорье. Может в долю возьмет Архиереев-то. Задобрить его хорошенько надобно. Подарков больше привезти, да товару такого, чтобы народ ахнул. Молодец Захар, в Колывани цацек всяких крале своей набрал, предусмотрительный. И чего только в той Колывани нет: и серебряные ожерелья с отменной красоты и чистоты яшмой, порфирах, кварцитах, и браслеты и серьги и кольца. А посуды серебряной – брать, не выбрать».
- Ты чего молчишь, Захар? Остаемся?
- Стосковался я по Оксюше  своей, а ну как другой ей глянется?
- Глянется, значит не любовь у нее к тебе. А так лишь крепче встреча да любовь будет. Вот моя Варюша, ох как горячо встречает из походов-то. А потом немного погодя родит. Один Егор болтается у нас без дела. Уж двадцатый год, жениться давно пора. А ему все любви видишь ли не выпадает. Вон Захар – восемнадцать лет, а уж знает что хочет.
Подошел Егор.
- Хватит зубоскалить. Ставьте палатку. Там за ручьем, немного вниз речушка есть, трава по берегам. Лошади попасутся, да и мы в прохладе да на травке отдохнем.
Спустились к речке. Князь с охраной тоже встали рядом с ними лагерем.
Егор распряг и обтер лошадей, устроил костровище, достал припасы еды, приготовил ужин. Братья закончили с повозкой. Весь товар уцелел. Тюки увязали крепче.
Солнце садилось быстро. Быстро остывали камни. Плотно поужинав, все улеглись спать. Караул выставили по очереди. Фадей первый, затем Захар, а Егор последний. Самые сладкие сонные часы достались Егору.
Князь тоже выставил караул.

Ночь пролетела мгновенно. Уставший Егор не успел коснуться лежака, как пришла пора просыпаться в караул. Он вылез из палатки к догорающему костру, подкинул сухой травы и дровишек, подвесил котелок с чаем. Поджидая, когда будет готов горячий напиток, растянулся в траве. Пахло пряной зеленью, небо прятало в себе россыпи звезд, занимался рассвет. Вдруг он услышал плеск на воде. Егор повернулся к реке, приподнял голову. Охранник князя решил освежиться. Подошел к воде, умыл лицо. Долго стоял у воды, озираясь по сторонам. И вдруг начал быстро скидывать с себя одежды.
У Егора перехватило дыхание. Из-под шапки выпал черный клубок заплетенных волос. Снимая одну за другой рубахи, охранник становился все тоньше, все меньше. Все изящней изгиб спины, все тоньше талия, и вот показалась девичья грудь, маленькая, упругая с торчащими сосками. Егор, сдерживая стон, повалился на спину. Оставшись в исподней юбке, девчушка – охранник  быстро искупалась, накинула одежды, отжала и туго заплела в косу волосы, оставив одну прядь. Вымазала эту прядь в пыли, заплела косу на манер монгольских воинов, выпустила ее из-под шапки и воин готов!   
Егор лежал ни живой, ни мертвый. Не видал он краше этого, почти мальчишеского тела, сильных ног, тонкого стана, маленькой, но такой соблазнительной груди. Она стояла на фоне рассветного неба. Робкие лучи солнца ласкали ее смуглое тело. Так хотелось взять это сокровище и подмять под себя и любить, и тискать так, чтоб голова кругом…. В теле его бушевала буря. Он хотел… Он чувствовал, что если не возьмет ее сейчас – сойдет с ума. Здравый рассудок прорвал его взыгравшееся воображение. Он оценил обстановку, подождал, когда девица усядется на свой караульный пост. Тогда он свистнул своего Горца, вскочил на него и помчался галопом, дабы унять свою плоть, свое воображение.
Утренняя прохлада, обносящий от быстрой езды ветер, свет нового дня постепенно охлаждали его пыл. Он становился спокойнее. Голова освобождалась от похотливого дурмана. Сколько женщин в его деревне с радостью разделили бы с ним ложе. Он был знатный жених, хорошее дело и богатое наследство оставлял за ним отец. Многие  девицы рады были быть с ним лишь на правах любовницы. Но ему казалось, что ни одна из них не любила его по-настоящему. Любили деньги. Любили его щедрость. Любили его задор.
Он был среднего роста, крепок в плечах, обычное славянское лицо, рыжеватые вьющиеся волосы. Пожалуй, главным его достоинством были глаза. Немного раскосые. И даже не сами глаза, а взгляд. Егор смотрел и видел насквозь. Он мог раздеть донага одним взглядом. Пренебрежительная ухмылка лишь подчеркивала его внутреннюю силу воли. Егор мог сказать многое, не открывая рта.
Средний из Гориных не был святошей. Многих девок попортил в деревне. Парни не редко собирались и устраивали ему темную. Отец не мог дождаться, когда же у этого оболтуса пройдет бешеный гон, и он определится с женитьбой. Уж и младший Захар выбрал себе невесту. А этот кобель никак не мог нагуляться.
Спешив коня, Егор возвращался в реальность. И вдруг его озарила мысль: уж не свою ли дочь прячет князь  среди охраны. Он остановился. Присел на камень. Все вставало на свои места. Спешка князя переправиться через перевал, его суетливость, большие деньги за помощь, добрые советы, которых, кстати, еще не слышали. Но от кого прячет он красавицу. От кого бежит.
Тут Егор понял, что кроме похоти в нем зародилось еще какое-то чувство. Сладостно, томно разливалось оно по всему телу, то взрастало огромной волной, то водопадом ухало вниз.  Что он будет делать, он еще не решил.

Высоко в небе парили два орла.  Он, закинув голову, любовался полетом птиц.  Два орла… пожалуй пришла пора и ему жениться. Парень восхищался отвагой девчонки. Ему хотелось узнать ее большую тайну. Ему хотелось быть рядом с ней. Оберегать, защищать, холить и лелеять… Опять похотливые мыслишки полезли в голову.
Егор окинул взглядом простирающуюся перед ним долину, разрезанную рекой и перевязанную лентой дороги. Он хотел повернуть назад, но вдруг, далеко впереди по долине, он увидел отряд монгольских воинов. С высокого холма он хорошо различил их одежды. Рванув коня, он помчался назад к стойбищу у перевала.

Глава вторая

В лагере не спали. Все готовились к работам.
- Там подмога нам идет! Целый отряд воинов. С таким количеством людей управимся за день.
Проговаривая отчетливо каждое слово, Егор смотрел в глаза старику. Старуха охнула и осела. Знакомый нам охранник перетащил ее в тень, омыл лицо водой, приводил в чувство. Щеки старика побелели. На лбу выступила испарина. Он беспомощно хлопал глазами.
Егор повернулся в сторону старухи и, показывая на охранника, сказал:
- Ты пойдешь со мной наверх разгребать завал. Остальные (он окинул взглядом оставшихся охранников и своих братьев) будете катать в гору валуны для укрепления дороги от сыпуна. Ну а вы старче, готовьте нам крепкий обед.
Моментально все взялись за свои дела. И закипела работа. Девчонка-воин работала киркой не хуже Егора. Он старался тяжелую работу делать сам, но она была неугомонна. Лишь поведет черной бровью, оскалит свои белоснежные зубки и, напрягая все мышцы своего тела, примется за дело. Братья и охрана тащили валуны на лошадях, а где нельзя было пройти с лошадью, перекатывали вручную.
- Откуда такое рвение Егор? – ухмылялся Фадей.
- Молчи, потом объясню.
Приближался отряд монголов. Старик заметно нервничал. Девчонка же напротив, проявляла в работе такое рвение, что ей мог позавидовать здоровый мужик. Она знала, снизу невозможно разглядеть, что делается наверху. Здорово это придумал Егор. А мешаться под ногами у работающих на склоне людей воины не посмели бы.
Егор спустился якобы за валуном. Ему очень хотелось послушать, о чем будут говорить старик и монгол.
Воины поравнялись с лагерем. Старик вышел на встречу. Кажется, он всю свою волю собрал в кулак, и с холодным взглядом приветствовал монголов. Самый знатный, очевидно тоже княжеского рода монгол, отделился от отряда и направился к старику.
- Что, не нашел Ончин-тайчи?!
- Ищем!  Видишь, завал!
- Кто с вами?
- Торговые люди, помогают за плату.
- Куда им?
- В Кош-Агач.
- Долго ты ищешь Ончин-тайчи. Хан не доволен! – монгол бросил мешок с золотыми монетами прямо в лицо старику – заплати хорошо торговым, пусть быстрей работают.
- Югурчин, а если сгинула она? Если зверь задрал? Как мне быть? Что с сынами моими будет?
- Если б хотела сгинуть, зарезала бы себя, а не пятерых воинов. А зверь …. Так она сама зверь. Ищи! Найдешь, и сынам твоим зачтется, вернем им ваши княжьи земли. Хан сказал!
Егор приблизился как можно ближе, что бы услышать разговор. Он специально замешкался  с огромным валуном.
Югурчин  же, оскалив в усмешке зубы, хлестанул плетью старика и велел всем своим воинам возвращаться.
Егор направился к завалу, где без отдыха работала девчонка.
- Отдохни! Теперь я потружусь.
Она присела на камень, отдала Егору кирку и отвернула от него лицо.
- Ну и наделала дел ты барышня! Как разгребать  собираешься?
- Работай! Тебе хорошо заплатят, а за молчание вдвойне!
Какое самообладание! Даже бровью не повела, не вскрикнула, не удивилась! Откуда ж в ней сила такая? Такую, просто так не увлечешь! Пряниками не заманишь! Вот тебе и задача Егорушка.
До самого заката трудились на завале люди. Подъехала еще одна груженая телега. И все люди как один принялись укреплять дорогу.

Когда солнце скрылось за горизонтом, оставив пылать на небе закатные блики, все вернулись к лагерю у реки, где старик со старухой приготовили еду. Вновь прибывшие сторонились чужаков, они встали отдельным лагерем.
- Что, и этим хорошо заплатишь? – спросил Фадей старика.
- Нет, этим не заплачу. Эти для себя работают. Вон у них телега товаром ломится, им самим быстрей на ярмарку поспеть надо.
Во время еды Егор не сводил глаз со старика. Старик же взглядом дал понять: «не смотри понапрасну, все улягутся, тогда и поговорим». А улеглись все очень скоро. Тяжелая работа забрала много сил. Первым в караул пошел Егор.
Он спустился к реке. Небо совсем почернело. И ни одной звезды. Как бы еще и дождь не пошел. Мягкими шагами к нему приблизился старик.
- Спасибо тебе сынок! Ловко ты придумал наверх ее загнать! На вот золотых, ты их честно заработал! – он протянул ему тот самый мешок, что бросил ему монгол.
- Да я вроде не больше других работал!
- Ты знаешь, за что я тебе плачу!
- Ну, вот что, отец, давай по порядку. Дочку-то ты не ищешь, а прячешь. Не протянуть вам долго. Они ведь вернуться.
- Так оно сынок, так! Бедовая она у меня. Вся в прабабку свою. Сосватал мою Манчикатут, торгоутский хан, обещая за нее вернуть все наши прежние земли. Свадьбу сыграли. Ночью, спустя неделю, она зарезала его брата охранников и убежала. Хочу быть единственной и любимой. И любить тоже хочу единственного. И нет управы на нее. Как скажет, так и сделает. Нашли мы ее в урочище Пазырык, там как-то бабка ее пряталась, там сестра живет моя. Да вот куда теперь ее деть, не знаем. Сыновья-то мои при хане остались. Ох! Не сносить мне головы. Хану сильно глянулась дочка моя. Говорит, если лаской не возьму, плетью в ленты изрежу, а все равно моя будет. А ей вот хоть кол на голове теши, у нее свои планы. Семь сынов у меня, а дочка одна –  первая и последняя! Пуще жизни своей люблю я ее.
- Идите к староверам в Верхний Уймон. Там бабка, Гордеевной зовут, поможет вам схорониться. Уведет в горы, там меня дождетесь. Я как с делами управлюсь, за вами вернусь. Переправлю через Колывано-Кузнецкую крепость, а потом в Тару. Туда нехристь монгольская не сунется. 
    - Вижу, в сердце твоем огонь загорелся! Только, если Манчикатут не захочет, ничего ты с ней не сделаешь, лишь беду на свою голову накличешь. Она ведь что зверек – раз и прирежет! А не прирежет, так ссохнешься, тоской изведешься. А то и на семью беда падет. И будет тебе, Егор Горин, горя сполна.
- Моя забота …
Подошел Фадей.
  - Иди, ложись Егор, дай мне с дедушкой потолковать.
- Садись мил-человек, потолкуем. Я слово свое четко держу. Откуда едете? Какой товар везете?
- Отец наш, Петр Горин, вошел в пай к купцу Архиерееву (не без помощи Захарки, конечно). А у Архиереева дела в Колывани были на медных и серебряных рудниках. Товар нам там по схожей цене дают. Да на колоссальной фабрике сговорились мы на обратном пути товар из местных драгоценных камней взять.
- Свой товар продайте в Акташе. Оставьте только ружья и соль. С этим товаром езжайте через Улаган к Балыктуюлю. Скупайте там войлок. Ты сам удивишься его качеству. И толстый и тонкий. А ковры какие из войлока. Ваши крали дивиться да умиляться будут. Доедете до урочища Пазырык. Весь товар оставите у сестры моей, она приглядит. С ружьями и солью спускайтесь с Кату-ярыка. Там телёсам все продадите, купите у них соболей. Отдают задаром. Это уж в Улагане на них еще пять цен накидывают, а в Кош-Агаче и вовсе дороговизна. Можете попробовать к тубаларам сходить за золотом. С ними осторожно. Дурной народ.  Живут разбоем. Уходите от них ночью, тайком. Иначе ограбят, а то и прирежут. Ну а там как знаете. Хотите все в Кош-Агаче продайте, да шелку китайского да чая купите, хотите, везите домой. Уверяю, такого товара лучше не бывает.
- Дело ты старик говоришь! А мы ведь дальше Улагана и не ездили ни разу. Если все так, век благодарить тебя буду!
- Запомните, главное хорошо от тубаларов уйти.

Глава третья

Манчикатут не спалось. Разговор со звездами не клеился. Появилась тревога, волнение.
- Как он узнал правду? Подслушал, как отец с Югурчином разговаривал. Как понял, что не воин я. Кажется, той ночью, он как раз со мной в карауле был. Неужели видел, как я купалась? Еще один воздыхатель! Ни рожи, ни кожи. Все добреньким прикидывается. Хотя здорово он придумал меня наверх от монголов загнать. И молчит ведь! Даже братья, кажется, не догадываются. А киркой как ловко управляется. А лошади, словно дети его. Такая забота о них. А прискакал утром-то взъерошенный весь, интересно, где был? А руки-то, какие сильные, а мышцы-то под рубахой так и играют. Ох, обнял бы вот такой! А в глазах утонуть можно!  О, великая Манчи-хатун, кажется, пропала я, утонула, растворилась в его глазах. Видится мне - надежный он, любить будет. Видится мне и счастье с ним …. И горе.
- Спи, Манчикатут, утро скоро!
- Да как же уснуть-то, вот ведь запал мне, окаянный!
Ничего не ответила великая Манчи-хатун. Рассветным багряным облаком пригрезилась и распалась в сладостном сне.
Весь следующий день трудились на перевале люди. Солнце палило так, что трескался камень. Манчикатут не отставала от мужчин в работе. Егор не отходил от нее, стараясь хоть как-то облегчить ей труд, но в то же время и не выдать ее тайны. Все чаще встречались их глаза, все откровенней шептались их души.
- Не выдай меня, Егор!
- Что ты милая, сам пропаду, а тебя в обиду не дам!
- Как благодарить тебя, храбрый человек!
- Не гони от себя прочь, позволь побыть рядышком.
- Не твоя это судьба, Егор!
- Моя! Сердцем чую – моя!
Солнце не унималось. Пекло как в печи. Работа продвигалась медленно. Измученные жаром люди и кони еле передвигались. А этих двоих будто и жар не касался. Будто завороженные были они. Будто радовались любой возможности побыть вместе. Работали без отдыху.
К вечеру небо затянуло тучами. На перевале повеселели.
- Если пойдет дождь, то он всю оставшуюся работу за нас сделает. Все прорехи меж валунов замоет глиной да песком.
- Может, завтра и в путь тронемся.
Все поглядывали на небо и с мольбой просили дождя. Но дождь не торопился. Вот и ночь уж наступила, вот и рассвет забрезжился. И вдруг как ухнуло! Словно сто пушек разом выстрелили. Раз! Да еще раз! И начался долгожданный ливень! Дождь шел сплошной стеной. Небо нескончаемо черно, похоже такая погода на весь день. Уставшие путники с радостью приняли эту благодать. Все сидели в своих палатках, наслаждались неожиданным отдыхом.
Егор еще раз подробно рассказал старику, как добраться до Уймона, как найти старуху и велел обязательно дождаться его.
- Ей ведь Егорушка не прикажешь, может и раньше улизнуть. 
- Я все равно вернусь, а не застану на месте, так найду.
- Ох, бедовая твоя голова.
- А дождь-то все сильней, да сильней. Как бы не напортил нам, на перевале.
К вечеру все же ливень стих, а ночью и вовсе кончился. Утром выспавшиеся, хорошо отдохнувшие люди начали подъем. Егор, ступая след в след за Манчикатут, проводил через перевал стариков. На прощанье крепко обнялись со стариком. Он с надеждой смотрел на Егора, не знал, как благодарить его. Егор подошел к Манчикатут, заглянул ей в глаза, спрашивая:
- Дождешься ли, милая?
- Дождусь… А дальше что?
- Любовь! Да ты и сама знаешь!
Хлестанул своего Горца, и поскакал через перевал догонять своих братьев.

До Акташа ехали четыре дня. Караванная тропа петляла меж гор по долине Чуи. Скудная растительность среди голых камней сменялась обилием зелени в низинах, в долинах реки. Когда долина сужалась, шли по ущелью, разгребая частые завалы. Раза  два встречались с монгольской конницей. У Егора холодело в душе. Он так боялся за Манчикатут: «А что, если настигнут, что если распознают». Братья заметили перемену в настроении Егора.
- Ты, Егор хмурый стал. Не заболел ли?
Егор отмахивался, отнекивался и лишь перед самым Акташем решился поведать братьям свою историю. Немало были удивлены они. Начали отговаривать его от этой затеи.
- Батя нехристь в дом не пустит! Опомнись, Егор.
- Не пустит, построю свой.
- Да он тебя из доли выгонит, чем жить будешь?
- С голоду не сдохну. К Архиерееву в работники наймусь.
- Ты что! В своем уме ли? Я в зятьях буду ходить, а ты в работниках!
- Ты Захар обо мне не печалься! Свою судьбу устраивай, я мешать тебе не буду. Уедем куда-нибудь. Только бы не нашли ее монголы, да бабуся бы лучше спрятала. Давайте о делах думайте, а не о моей заботе!
Ранним утром показался Акташ в долине, среди тумана и низких облаков. Границы деревни можно было определить по висящим над облаками, вершинам гор. Где-то лениво орал, проспавший рассвет, петух. Недалеко от базара нашли постоялый двор. За неделю распродали весь товар, как велел старик. Налегке пошли на Улаган.
Пробирались по красному ущелью, справа грохотала узкая, но мощная река Чибитка. Несмотря на летнюю жару, здесь было прохладно и сыро. Каждый из братьев думал о своем. Фадей соскучился по жене и по ребяткам. Вспоминая их, у него на лице проглядывала улыбка. Еще он думал, как хорошо присоветовал им старик. Как удачно должны сложиться у них дела. Он уже начинал подсчитывать будущую прибыль. Планировал закупать еще лошадей и повозки.
Захар мечтал о грядущей свадьбе. В глазах его стояла Оксюша. Как увидит она ожерелья да перстни как заблестят ее глазки. Вспоминал, как на Масленицу на столб полез за сафьяновыми сапожками для любимой, как свалился, как Егор помог ему после. Как весной убегали в луга, и поцелуи длились вечно, сладостно. Как трепетала Оксюша в руках его.
Егору не терпелось покончить с делами и нестись навстречу своему счастью. Он еще не представлял, как он скажет о своей любви Манчикатут. Он знал, что без слов она все поймет. Надо только придумать, как лучше спрятать ее да перевезти за Колывано-Кузнецкую крепость. Егор не боялся гнева отца, он убедит его.
Дорога медленно, но верно шла в гору. Кругом непролазная тайга и скалы. Как далеко расположены друг от друга деревни. К вечеру попали в Улаган. Переночевали, и утром пошли на Балыктуюль.  Теперь они ехали по плато. Лиственных деревьев не попадалось. Трава низкорослая, во многих местах выжжена солнцем. Устроились у знакомых старика Ончин-тайчи. Братьев приветливо встретили. Предложили баню, хороший ужин. А утром закипела работа. Жена хозяина обежала все дворы.
- Собирайте лучший войлок, купцы приехали, много покупать будут.
Хозяйки выставили напоказ свои лучшие творения. Тут тебе и чепраки (подстилки под седло), выполненные в технике аппликации из разноцветных кусочков шерсти. Ни одно седло не продавит, не повредит спины лошади. И чепраки, украшенные ярким народным орнаментом, с кистями – для знатных людей. И тонкий, необычайно мягкий войлок для бурок, тужурок и прочей теплой одежды. И однотонный (серый, белый, черный) и украшенный орнаментом. А ковры – целую сказку по ним прочесть можно. Очень понравился братьям ковер  с деревом и птицами-фениксами. А толстые ковры – стели на снег и спи спокойно – не замерзнешь. Был и огромный ковер шатер из белого войлока с богатым орнаментом – фантастический человеко-зверь в облегающей одежде синего цвета с головой человека, звериным ухом и телом льва, ветвистыми рогами оленя, красочными крыльями за спиной борется с птицей-фениксом. У братьев дух захватило. В Таре о таком товаре и не слыхивали. Бойко начали они торговлю. Захар умело торговался, сбавлял цены. Целую неделю тщательно выбирали они товар. Набрали войлока всех сортов и расцветок. На деньги, что старик дал Егору купили водки, решили попробовать торговлю с тубаларами.

Глава четвертая

По совету князя,братья отправились в Пазырык. Но что это за урочище. Три покосившихся дома посреди безлесого плато, обдуваемое всеми ветрами. Лишь с запада стояли высокие вековые лиственницы и кедры. Вышла к ним на встречу старуха – маленькая сухая клюка. Стала на непонятном наречии кричать на путников, знаками показывая, чтобы убирались.
Егор крикнул:
- Ончин-тайчи.
Старуха умолкла, подошла к Егору, уставилась на него во все глаза.
- Ончин-тайчи нас отправил к вам, Айнаркатут. Помощь нам нужна.
- Заходите.
Все поплелись за старухой к полуразваленной избе. Странно, какую помощь может оказать такая старуха. Ее саму в пору на руках таскать.
- А помощь, нам вот какая нужна, бабушка. Весь наш товар схоронить у тебя надобно. Немногое с собой возьмем. К тёлесам, да тубаларам торговать пойдем.
- Водки зря набрали. Перережут они вас, как перепьются, и товар весь отнимут.
- Острый глаз у тебя бабуля! Весь товар разглядеть успела.
- А мне и глядеть не надобно, слепая я. Нутром все чую. Сейчас спать ложитесь, а утром Батурчин поможет вам в каньон спуститься.
Старуха кликнула:
- Батурчин! Утром уведешь людей в каньон. Да оберегай их, да помоги, если попросят.
  Из косой избы вывалился детина двухметрового роста, осмотрел приезжих. Ничего не ответив, вернулся в избу.
- Странный он какой-то! – заметил Фадей.
- Да, есть маленько.
Жил он раньше в Балыктуюле, Спиридоном звали его. Местные его уважали, даже немного побаивались. Да и было за что. Идет по деревне Спиридон, мужики здороваются с ним, а некоторые и кланяются. Ростом Спиридона  Бог не обидел – два метра намерил ему и силищу небывалую дал. Чулышман в самом устье туда – обратно без отдыха пару раз переплывал, и течением его почти не сносило. Вот беда, после смерти его матери с рассудком у него неладное сделалось. Бывало, идет он по деревне, а лошадь встанет поперек проулка, всю дорогу перегородит. Так Спиридон под брюхо ей нырнет, ноги обхватит руками, на плечах поднимет и поставит как надобно. Ребятишек и животных никогда не обидит и другим в обиду не даст.
Раз мужики аил строили, восемь венцов уже положили, а на следующие венцы нужно было, чтобы лошадь бревна затаскивала. Лошадь стояла за аилом, а бревно в аиле лежало, его тросами вязали и через стену цепляли к лошади. Лошадь тащит, бревно поднимается, мужики поправляют и на стену кладут. Увидел все это Спиридон, подбежал, ругается: Вы пашто – говорит - животное мучаете?! Взял на плечи взвалил ее и через венцы в аил поставил. А в аиле по традиции дверь низкую делают, чтобы, когда человек входил, сразу хозяевам кланялся. А лошадь кланяться не умеет, встала перед мужиками задача, как лошадь из аила выручать. Толи стены разбирать, толи Спиридона уговаривать назад животное вытаскивать. Долго он не соглашался, вы – говорит – опять животное мучить будите. Только когда дошло до него, что в аиле не будет жизни лошади, согласился, вытащил.
А однажды привязался он к мужику одному, Архипу. Тот смуглый был, от всех жителей резко отличался. Подходит как-то к нему Спиридон, спрашивает: «Ты пашто Архип грязный такой? Айда со мною». А Архипу отказаться страшно, если уж Спиридон зовет, идти надо, иначе волоком потащит. Подвел он Архипа к речушке горной, воды в ней по щиколотку, а дно каменистое. Одной рукой взял Спиридон Архипа за шиворот, другой за ремень на штанах, и давай его полоскать в речушке-то, туда-сюда, туда-сюда. А лицом старается по камням поелозить, чтобы отмылось лучше. Местные услыхали крик, прибежали, выручили Архипа.
Хоть с рассудком неладное у Спиридона было, но память хорошая была. Занял как-то Спиридон у соседа своего, булку хлеба. Месяц прошел, другой, не несет Спиридон хлеб. А сосед спросить побаивается. И вот через полгода видит, идет к нему Спиридон. Суровый такой. Сосед на всякий случай жене велел в подпол спрятаться. Сам на засов закрылся. Постучал Спиридон, не открывают. Он легонько так дверь толканул, засов вместе со скобами кованными вылетел, заходит Спиридон спрашивает: «спите что-ли, не слышите, как стучу?». У соседа душа замерла, в мыслях с жизнью попрощался, ага – говорит – задремали маленько. А Спиридон хлеб из кошелки достает, на – говорит – задолжал, да еще в придачу бутылку водки притащил, велел вместе ее и выпить. Ну, сосед видит вроде нормально все, жену из подпола вытащил, со Спиридоном  водки выпил, успокоился.
Мечта у Спиридона есть: поймать бы, говорит, бабу Ягу. Зачем она тебе – спрашиваю. Говорит – ночью полетать, а днем красавица!
Вроде и безобидный мужик был, но как выкинет какой-нибудь фокус, так беда в деревне. И тогда собрались мужики вместе, и попросили Спиридона из деревни уйти. Вот так он ко мне и прибился. «Батурчином – говорит- величать будешь» и прошел в соседнюю пустую халупу.  А я обомлела тогда. Ведь у меня сын погиб, а его Батурчином звали. Тут кто кого дурней, еще разобраться надо. Так вот и живет при мне как сын родной. Преданней человека во всем свете не сыщешь. Одно могу сказать, с Батурчином как за каменной стеной. В обиду не даст. А для племен местных он в хорошем авторитете. 

Никак Егор не мог уснуть. То духота в избе мешала, то мысли всякие в голову лезли. Не найдя себе сна, он вышел на улицу. Присел на траву, вольный воздух помог привести мысли в порядок. Хотелось скорей завершить торговлю, хотелось встретиться с Манчикатут, хотелось взглянуть в ее чуть раскосые зеленые глаза, хотелось обнять и любить ее. Мысли Егора как на экране отражались перед старухой, она давно стояла позади него, читая и разглядывая его судьбу.
- Ишь, как запала девчонка тебе в душу! Плохо это Егор. Беги от нее сынок. Добрый ты человек, и жизнь проживешь славно, и богатство у тебя будет, только если от нее отречешься.
- Вот ты многое видишь, а главного не увидела! Не нужна мне жизнь без нее! Ни слава, ни богатство. Она одна милее всех на свете!
- Все ведомо мне! Смерть тебе через нее придет! Хотя и не сразу, детей народить еще успеете.
- Так все же вместе будем?!
- Не радуйся, нахлебаетесь еще горюшка…. Давно это было, не знаю, стоит ли тебе рассказывать, да слушай уж. Двести с лишним лет назад жила монгольская княгиня  Манчикатут (Манчи–хатун) известная в истории династии Мин как Сань-нянь-цзь.  Она трижды была замужем и трижды овдовела. Манчикатут отличалась недюжинным умом и властностью, она заботилась о соблюдении порядка в пограничных местностях империи, пользовалась большим уважением китайцев. В Китай без ее грамоты не попадешь. Говорят, видела она насквозь, с чем человек идет. Народ при ней пользовался выгодами земледелия, скотоводства, торговли. И был при ней сын ее  князь Ончин-тайчин. Шло время, одна власть сменяла другую. Кровь наша смешивалась и с Чингизовой кровью и с Джунгарами. Но каких только примесей мы не набрали, девки – все наши, зеленоглазые родятся, да чернобровые. Видеть многое умеют. Заговоры разные знают. Из рода в род передаем мы предание о былых наших победах, заслугах. Неудачи тоже обсуждаем  Называем мы первых дочерей своих Манчикатут, первых сыновей – Ончин-тайчи. Все женщины нашего рода рано становились вдовами. Но как вот снять с себя вдовий крест не знаем. А жизнь вдовья не как у обычных вдов, а скручивает недугом каким-нибудь: кто глохнет, кто слепнет, кто умом тронется, кто костями ляжет. Это оттого, что любовь крепкая была и не расстались до конца муж с женой. Вот и тянут друг друга туда-сюда, во снах общаются. А те, что по ту сторону жизни, все вместе держаться, могут совет какой во сне прислать, на путь наставить. Но это уж не твоя забота. Не простая тебе женушка достанется. По крови властвовать любит. В любви - необузданна.  Думай Егор, по какой дорожке пойдешь.
- Решено уже. И ты, старая, это лучше меня знаешь. Чего отделилась-то от всех? В Балыктуюль бы перебралась.
- Нельзя мне! При Мертвых я здесь. И княгиня наша, и другие дочери ее обязательно бывают здесь. Силу и разум от предков просят. Ну а те не скупятся.
- Странная ты.
- Сейчас самое время поспать, сон мертвецкий будет, и думы все улягутся, а на рассвете встанешь сильнее сильного. Иди в избу, спи.
До Кату-ярыка добрались к полудню. Тропа поднималась все в гору. Кругом таежные дебри кедры, лиственницы, можжевельник, всюду  замшелый валежник. Кони всхрапывают, спотыкаются. Телегой не пробраться. Вся кладь наперевес на лошадях. Воздух разряжен, дышится тяжеловато с непривычки. Выбрали место для спуска. Чуть заметна тропа. Батурчин ведет уверенно, словно он здесь каждый день ходит. Спуск по склону горы высотой с версту идет зигзагом, то влево, то вправо. Внизу кружат орлы над Чулышманом. Река кажется тонкой полоской. Наконец стали различимы несколько тёлесских аилов.
  Батурчин уверенно направился к одному из аилов. Низко наклоняясь при входе в аил, он поздоровался с хозяином на алтайском наречье. Попросил разместить гостей.  В аиле было темно и все прокопчено дымом. Старый алтаец раздраженно смотрел на гостей. Когда Батурчин объяснил ему, что эти люди привезли ружья и соль и хотят менять их на соболей, алтаец заскакал по аилу петухом. Кликнул дочерей, велел собирать из тайги тёлёсов, да нести лучшие шкуры соболей. Шесть дней прошли в ожидании сбора племени. И вот когда последняя семья спустилась с гор из тайги, начался торг.
Торговлю вел Батурчин. Тёлёсы не говорили на русском. И когда в запасенные мешки начали складывать лучшие соболиные шкуры, братья обомлели. Действительно, в Улагане, они на вырученные деньги не взяли бы и десятой части того, что доставалось им сейчас. Скоро товара стало столько много, что братья решили частями поднимать его к Пазырыку и оставлять на храненье у Айнаркатут. Фадей с Егором четыре раза делали ходки к Пазырыку. Айнаркатут одобрительно кивала, все припрятывала, но время от времени ворчала: «не ходите к тубаларам».
Настала пора возвращаться. Весь товар был обменян. Оставалась еще водка. Батурчин как мог, отговаривал братьев от похода к беспокойному племени, но все тщетно. На десятый день пребывания в каньоне, взяв тёлёсов в проводники, Батурчин, Фадей, Егор и Захар по Чулышману в лодках поплыли к Золотому озеру.

Глава пятая

Темнело. Манчикатут с отцом и матерью пробирались таежными тропами к Верхнему Уймону. Усть-Кан и Усть-Коксу обходили стороной. Кругом сновали монголы.  Ночевали в горах. Костра не разводили, боясь привлечь к себе внимание. К Уймонской степи зашли с севера по горным тропам. Горы, окружающие это место, меняются до неузнаваемости, в зависимости от времени суток, погоды, игры света и теней на склонах. Не каждому дано попасть в эту загадочную страну – Беловодье. Если бы не четкие указания Егора, Ончин-тайчин заблудился бы в горах, и никогда не нашел бы этого мистического места.
Слово «уймон» означает огороженную горами низменность. Алтайские сказатели и мудрецы говорят «оймон» - десять моих мудростей. Тибетцы эту долину зовут «Аум» - место сокровенной мудрости.
По долине разбросано несколько деревень. Все староверы. Направились в Верхний Уймон. Деревня расположилась у подножья горы. Всюду добротные дома из лиственницы. Чистота и порядок. Девушки опрятно одеты в цветастые сарафаны, причесаны. Избы расписаны узорами из причудливых цветов и трав, в окнах занавески.
Жители заняты своими делами. Мужики на покосе, бабы в реке полощут белье. Ребятишки не шатаются без дела. Девчата подле матерей. Мальцы с мужиками. Старики подъехали к косарям:
- Где Гордеевна, скажите добрые люди?
Народ собрался посмотреть на диковинных гостей. Вышел старик Афанасий:
- В горах она, травы собирает, а дом ее вон за тем оврагом стоит. Если хотите дождаться идите туда.
- Спасибо мил-человек! А надолго в горы-то она ушла?
- Может на день, может на неделю.
Гордеевну ждали два дня. По обычаю у староверов: странного прими, голодного накорми, в печали разговори. Видя, что к ночи Гордеевна не вернулась, старший в деревне подошел к иноверцам предложил еды и ночлег. Старики же предпочли раскинуть свой шатер прямо во дворе Гордеевны.
Горько вздыхала мать Манчикатут. Слезы время от времени текли с ее раскосых зеленых глаз. «Как же я оставлю дитя свое здесь – думала она – смотрят на нас как на зверей, а ей одной каково здесь будет».  Старик крепился, стараясь подбодрить жену и дочь.
К исходу второго дня явилась Гордеевна. Она осмотрела поджидающих ее незваных гостей, пригласила в дом старика и старуху. Остальным велела дожидаться во дворе. Их поразила чистота и убранство дома. Русская печь, которая занимает почти четверть комнаты, над ней палати, на стене у печи полки под посуду, на пол постелены домотканые дорожки. На стенах расшитые полотенца, зеркала, детская зыбка с самодельными игрушками. В переднем красном углу над столом, накрытом белой расшитой скатертью – божницы  со старообрядческими книгами, иконами, кадило, подсвечник.  Многие предметы были совсем не знакомы гостям. Дав старикам оглядеться, Гордеевна завела разговор. Манчикатут стояла у окна и слушала.
- Зачем явились вы?
- Горе большое у нас.
- Вижу что не от счастья.
- Дочку припрятать нужно, Егор Горин нас к тебе отправил.
- Егор! Хм … хороший, добрый парень Егор Горин. В том году мне в доме и печь переложил, а то дымила сильно, и ограду поправил. А я в ту пору по травы пошла, вроде по своим же хоженым местам, да вот попала меж курумника. Завалило меня камнем. Ногу в трех местах сломала, да ребра еще.  А он из тайги с нашей заимки с пушниной возвращался. Меня подобрал, да на себе вынес. Пока выхаживал, все хозяйство поправил.
- Помоги нам, хорошо заплатим.
- Много крови на руках дочери твоей. Вроде и не дикарка, и не сумасшедшая, а столько беды наделала.
- Что есть, то есть.
- Вздумает убежать, держать не буду. Одежду нашу оденет, волосы острижем – нет среди нашего брата такой черноты. Уйдем с ней к Мультинским озерам, там сейчас для трав самая пора. Работу и белую и черную делать вместе будем. До сентября там пробудем. А забирать-то ее Егор будет?
- Егор! Я в душе уж благословил их. Только б не нашли их монголы.
- А что в твоей голове матушка?
Старуха вздрогнула, покосила взглядом, но ничего не сказала.
- Вот и правильно! Сделаешь, все как задумала! – проговорила Гордеевна. Долго смотрела на старуху. Недуг у тебя большой. И, чтобы отвести мрачные мысли, проговорила громче – лечить будем.
- А Егору Афанасий скажет, как нас найти.

Гордеевна принялась за Манчикатут. Пока топилась баня, старушка обрила наголо девчонку, волосы отдала матери и на рассвете незваные гости уехали. После хорошего пара и пряных чаев ее разморило крепким сном. Сутки спала она не шелохнувшись, словно мертвая. К обеду следующего дня встала румяная, бодрая, словно и не было дальней дороги, и тяжелого перевала. В горницу зашла Гордеевна, подала девушке сарафан и все, что носили местные барышни. А бритую голову повязали косынкой.
- Одевайся, собирайся. Сейчас же уходим в горы. Будешь делать всякую работу, что и наши бабы делают.
- Я на все согласна, бабушка.
- Еще бы, жениха-то себе из русских выбрала. Вот и подстраивайся. У нас ведь как говорят: «Бери пашню ближнюю, а жену дальнюю». Да, тут Егор перестарался, однако.
Гордеевна собрала узелок с едой, помолилась и вместе с Манчикатут отправились в дорогу. А путь был не ближний. Сначала все вдоль подножья гор по Уймонской степи, потом круто взяли вправо и по долине реки Мульты  дошли до зимовья. Ночевать остались там.
- Собаки здесь дикие, растерзают, а вот в дом-то не полезут. Ты располагайся, затапливай печь, ночи здесь ох, какие холодные, воды с речки принеси, а я обед приготовлю.
Манчикатут все сделала со старанием, желая понравиться старухе. Та же заметив такое усердие, одобрительно кивнула в ее сторону.
- Так-то лучше, когда в согласии да дружбе. Буду тебя внучкой называть, а то имя у тебя странное, не выговоришь.
- Монгольское имя, от древней царицы.
- Так ты, стало быть, княжна?
-  Ага, только без княжества.
И обе они залились смехом.
Поужинали, начисто вымыли чашки. Гордеевна строго следила за тем, чтобы Манчикатут не ела из общей посуды, а только из своей чашки. Считалось, что посуда, из которой ест или пьет чужой человек – будет нечистой, ее нужно держать отдельно и уж ни в коем случае не окунать в домашнее ведро. Она объяснила все это девушке, чтобы не было обид и недомолвок.
-Что же, после меня и посуду выбросите?
- Нет, милая, для тебя - мирская посуда. Мы ее потом почистим песочком, с молитвой омоем в реке и оставим для другого мирского человека. Я тебя еще многим нашим законам научу, а теперь ложись и спи.
И опять не спиться Манчикатут. И опять перед глазами Егор. Как нежно смотрел он на нее на прощанье, сколько любви, желанья! Сдержался ведь, не выдал. Легкая истома пробежала по телу девчонки. Манчикатут отвернулась к стенке, съежилась клубком, пытаясь отогнать порочные мысли. Но Егор крепко держался в ее воображении. То он будто бы нес ее на руках через реку, то склонялся над ней спящей, чтобы тайком поцеловать. И как четко чувствовались его чуть влажные нежные губы. Манчикатут собирала в кулак всю свою волю, призывала Манчи-хатун, но та молчала. А на рассвете опять растаяла багряным облаком. И только сон сморил девушку, как Гордеевна велела вставать.
Их снова ждал тяжелый путь. Легкий завтрак, ключевая вода придали бодрости и сил. Поднявшись по тропе вверх, они увидели вдали белоснежные пики гор. Теперь их дорога все больше шла в гору. Обомшелые ели, кедры и лиственницы стеной стояли на пути. Но старушка хорошо ориентировалась. Она ловко угадывала тропу. Сделали небольшой привал, легко перекусили, заварили Курильского чая, которого здесь было в избытке. Пока Гордеевна разливала чай по походным бутылям, Манчикатут нашла самую большую лиственницу, припала к ней и стала что-то шептать на своем наречии. Гордеевна смотрела на нее заворожено. Некоторое время девушка сидела молча под лиственницей, как будто в ожидании.
- Ты что милая, устала, али какая кручина тебя гложет?
- Лиственница – священное дерево. Оно соединяет наш мир с миром загробным, равно как ветви ее уходят высоко в небо, а корни глубоко в землю. Равно как зимой она стоит мертвая  - в загробном мире, а летом – живая, среди нас. Уж который раз спрашиваю я своих предков как мне быть? Призываю великую Манчи-хатун, но она молчит.
- И часто вы беседуете?
- Всегда, когда грустно, когда радостно, когда совет нужен.
- А тебе совет нужен?
- Хм…
- Ищи в своем сердце. От того и молчит твоя «Хатун», что это должны быть голос и желание твоего сердца.
Легкий ветерок чуть качнул ветви могучего дерева, словно подтверждая ее слова.
Так переговариваясь, сближаясь все больше и больше, шли они три дня. Утром четвертого дня вышли к Мультинскому озеру. С двух сторон озеро окружали горы. В верхней части озера виднелся белым бурлящим ручьем огромный перекат Шумы. За перекатом сразу расположено Среднее озеро, а над ним Спящая в снежной пекторали. Этот лик хорошо различим по верхним очертаниям горы. Староверы не придают ей большого значения, но, глядя в ее сторону, перекрещиваются. А вот местные племена и жертвы приносят ей и молятся на нее. Самое интересное, что на горной гряде расположенной параллельно Спящей, лежит как раз напротив нее заснеженный воин. Все эти лики придают особую таинственность и загадочность этому месту.
  На правом берегу озера была небольшая поляна с двумя избами. В них останавливались охотники, рыбаки. Старшим на озере был дед Панкрат. Он оставался здесь даже на зиму. Одна из изб была свободна, и Панкрат определил туда Гордеевну с «внучкой».

Глава шестая

Долина Чулышмана то сужалась, то выстилалась широкими пустынными полянами. И неизменно по правую и левую сторону стояли скалы высотой с версту, с которых водопадами сбрасывались реки и речушки. Встречаясь с каждой новой речкой, Чулышман хорохорился порогом, как бравый жених, поглощал ее воды, становясь все сильнее и сильнее. В некоторых местах лодки вытаскивали на берег и тащили волоком. Чуть ниже водопада Тудана, скалы в последний раз сжимают Чулышман. Этого места больше всего опасались тёлёсы. Воздав молитву великому бому Итукая, наши путешественники хорошо прошли меж скал. Миновали большой приток Чулышмана – Чульчу, после которой, расположилась деревня Коо. Здесь долина реки более живописна, растительность богаче. Березовые и тополиные рощи привлекли взгляд путников. Кроны деревьев начинались примерно на одном расстоянии от земли, были очень густыми, но сами деревья малорослые.
  Устроили привал. Наловили хариуса, обжарили на костре и с огромным аппетитом съели. Вообще, этот путь нравился Егору. Никогда он не видел такой красоты: ущелье, горы, бурная река. Ему казалось, что когда-то в прошлой жизни, он был здесь. От чего-то сердце умилялось, как бывает, когда спустя много лет возвращаешься в свой родной дом. Он даже подумал, что если отец не примет его с Манчикатут, то он вернется сюда, построит дом, будет ходить на охоту, выращивать хлеб, торговать соболями. А его жена будет рожать и растить детей. Место хорошее, плодородное. И тёлёсы не плохой народ. Но полно мечтать, надо плыть дальше.
После деревни Коо в Чулышман впадает самый большой его приток  - река Башеаус. Здесь долина, становиться шире. Камнепады здесь обычное дело, поэтому по всей долине разбросаны огромные валуны. Здесь, у подножья горы Кумуртук, расположен мужской монастырь. Все самые лучшие земли долины принадлежат ему. От Башкауса до Балыкчи еще 15 верст. Но здесь река полноводна, порогов становится меньше, а плыть легче.  Не доезжая до деревни версты 2-3, встали на ночлег. Решили ранним утром прибыть в Балыкчу, скоренько провести торговлю и к обеду отправиться в обратный путь.
Балыкча странная деревня – несколько аилов, стойбища лошадей, но все в упадке. Грязные женщины, грязные дети. Стриженые и почти без растительности на лице – мужчины, от которых исходит винный дух. Батурчин уверенно идет к главному аилу. Старый тубалар лежит на войлочных коврах. Вокруг него голые, грязные женщины. Всюду следы ночной оргии. Взмахом руки тубалар прогоняет женщин, и указывает Батурчину место, куда можно присесть.
- Золото есть? Немного возьмем.
- Пойди к Алтын-Туу и возьми у него сколько хочешь.
- Кабы  знал тропу через Чебдарское ущелье, кишащее змеями, так не заходил бы к тебе.
- Хе-хе…Ты знаешь, на что меняем золото. Сколько вам нужно?
- На один ящик сколько дашь?
- Байгуль, вынеси ему меру!
  Явилась женщина, вынесла мешочек золота. На ощупь Батурчин определил – есть  небольшие самородки, один-два по крупнее, остальное песок.
- Так не пойдет. Песка не надо. Песком с залетными торгуй. Мы с тобой давно дела ведем, и обмана меж нами не было.
- Смотри, если водка хороша, и золото хорошее дам. Сколько у вас?
- Много, три лодки привезли. Дашь четырех лошадей, остальное золотом. Продавать будешь завтра к вечеру.
- Договор. Остались бы на праздник. Сегодня свадьба в последнем аиле. А перед свадьбой молодуху пользует любой местный мужчина. Таков закон. Я разрешаю вам, как знатным гостям, принять участие в ритуале.
- Спасибо, нам незачем. Сдержи слово, торговлю начни вечером.
- Золото получишь в монастыре.
Старик подозвал Байгуль, что-то прошептал ей, она тут же привела лошадей. Сама вскочила на коня и понеслась к монастырю. 
А в это время, на берегу, тубаларки, одетые в тряпье, обнажающее грудь, осматривали прибывших. Они бесцеремонно заглядывали в лодки, приставали к  русским мужчинам. Две женщины сидели близ главного аила и разделывали кабаргу.
Батурчин скомандовал заносить ящики с водкой. Все было тщательно упаковано от любопытных глаз тубаларов. Но тщетно, по деревне уже пошел слушок. А когда старый тубалар велел колоть еще два барана, деревня зашевелилась как растревоженный муравейник. Прискакала ватага верховых подростков. Они предлагали своих несовершеннолетних сестер в обмен на водку.  Девчонки 12-15 лет бесстыже улыбались, задирали юбки.
Братья были поражены дикостью местных нравов. Они объясняли дикарям, что водки нет, что их интересуют только кони, которых они купили.
В спешке, оседлав коней, братья пустились  в обратный путь к монастырю. Так уж заведено было: тубалары свозили часть золота на хранение в монастырь. Монастырь брал за хранение свою долю. Так как дикое племя не сеяло и не пахало, монахи давали дикарям хлеб, в замен на спокойствие от  разорительных набегов и поджогов. Близкое существование монахов с тубаларами было взаимовыгодным.   
Встречать братьев вышел приветливый монах по имени Федор. Он передал обещанное золото, исполнив все в точности, как передала Байгуль.
- Оставайтесь на ночлег. Дикари сегодня ночью свадьбу праздновать будут, похмелье наступит только завтра. А на рассвете вы короткой тропой пройдете от нас на приличное расстояние. Так что вы в безопасности можете отдохнуть до рассвета.
- Ехать нам нужно! Торопятся люди.
Батурчин посмотрел на братьев, как бы отговаривая их от ночлега. Но толи слова монаха были слишком сладки, толи сказывалась усталость. А может и не знали они просто, насколько опасны тубалары. Одним словом, решили до рассвета остаться в монастыре.

Глава седьмая

Оставив дочь у Гордеевны, Ончин-тайчи с женой и охраной отправились по более проходимому пути на Усть-Коксу. Дальше через Усть-Кан они планировали вернуться прежним путем в Кош-Агач, а оттуда в Монголию. Они были уверены, Гордеевна хорошо спрячет девчонку, позаботится о ней. А в Егора они верили еще больше. Благословляя дочь на замужество, они верили, что все будет у Манчикатут хорошо, все должно пройти гладко, и наконец-то их любимая дочь будет счастлива.
Мерно покачиваясь в повозке, они любовались Уймонской  долиной. Синие горы стояли стеной со всех  сторон. Там, далеко за ними виднелись белоснежные пики гор. По долине бежала Катунь, она изгибалась словно змея, петляя и собирая в себя реки и ручьи с окрестных гор. Теченье было быстро, стремительно, однако порогов практически не было. Берега ее щедро поросли ельником и пихтачем, здесь же нашли себе место и березки и красный тальник. Кругом сочные зеленые луга. На полянках  краснеют ягоды земляники, выглядывают из травы подберезовики и рыжики. Воздух наполнен запахом чабреца, полынки и пустырника. Хорошее место выбрали староверы. Все цвело, везде чувствовалось дыхание здоровой жизни. Кажется, сама природа говорила: «Живи здесь, трудись, получай хорошие плоды своего труда и будь здоров и счастлив. Все что тебе необходимо, ты найдешь здесь». Старик даже подумал что «Уймон» - это «уйма всего», в том смысле, что в благодатной долине всего в достатке.
  Ончин-тайчи смотрел по сторонам и напевал какую-то песню. Жена улыбаясь, посматривала на него. «Все уладится, а монгол не найдет мою девочку. Я знаю, как убедить его» - думала она.
Усть-Коксу миновали далеко за полдень. Впереди был перевал. Решили пройти его сходу, а уж за перевалом остановиться на ночлег.
Крутой подъем давался тяжело, лошади ржали, били копытами. Старик со старухой вышли из повозки. Охрана вела своих лошадей под уздцы. Внизу в ущелье петляла речка Кокса, ее обрамляли каменистые пляжи. Огромные валуны, каменные утесы, мелкий кругляк. Старуха остановилась на краю дороги и с большой высоты стала рассматривать, как внизу меж камней пробивается Кокса. На дне ущелья мрак. Камень и вода – холодная суровая действительность. Но этим и привлекательно это место.
Дав передышку животным, стали спускаться. Спуск петлял по склону горы, был намного положе, чем подъем. Старуха шла, бесконечно оглядываясь. Легкая испарина выступила на ее лице. Она заметно разволновалась. Уже начало темнеть, когда путники разбивали шатер на ночлег у подножья перевала.
Ончин-тайчи успокаивал жену:
- Не беспокойся милая, все у нашей Манчикатут сложится. Да и увидимся еще.
- Все так говоришь, все так! Жизнь прекрасна, а Манчикатут так любит жизнь. Она наш цветочек. Она радуется всему живому и пташке, и зверю, и колючке в пустыне. Она должна быть счастлива.
- Она будет счастлива! Егор хороший человек. А главное полюбил он ее по-настоящему. А теперь спи родная. Надо набраться сил.
Долго царило молчание в шатре. Уж и Ончин-тайчин уснул. Но старухе не спиться. Взяла она узелок, что лежал под головой, и вышла на воздух. Небо все усыпано звездами. Луна яркая, розовая. И кажется, совсем рядом. Старуха пошла в сторону перевала. Караульный окликнул ее, но она отмахнулась, велела дожидаться на месте.
Тихо брела она в гору. Луна хорошо освещала дорогу. Синеватый свет отражался от камней и поднимался сквозь черноту ночи к звездам. Дойдя до того места, где с отвесной скалы хорошо просматривалась Кокса, старуха остановилась, подошла к краю дороги, постояла, посмотрела вниз. Звезды мерцали в воде, дно ущелья светилось лунным неоновым светом, от воды, до середины ущелья поднимался туман.
- Красиво!...
Старуха отошла к другому краю дороги. Там от каменной стены было совсем темно. Старуха развязала узелок, надела одежду дочери, крепким узлом привязала остриженные волосы Манчикатут к своей голове, повязала платком сверху. Больше ни секунды не мешкая стремительным шагом, пошла к краю дороги и бросилась вниз.

Не дождавшись хозяйки, охранник разбудил Ончин-тайчин. Вместе они пошли в ту сторону, куда отправлялась старуха. Занимался рассвет. Закончив подъем на перевал, старика, словно что-то кольнуло и защемило в груди. В глазах пронеслись картины одна за другой: как жена стояла на краю пропасти, как оглядывалась, когда стали спускаться, как не находила себе места в шатре, как таскала всюду с собой этот узелок с вещами дочери. Холодея, он подошел к краю пропасти. Так и есть! На дне, распластавшись на камнях, лежала жена, одетая в одежду дочери и копна черных волос разметалась по сторонам и накрыла разбитое тело.
Все понял Ончин-тайчи. Спасая дочь и сыновей (которых держали в заложниках), жена лишила себя жизни. Она все продумала. Она выбрала ущелье, куда нет спуска. Вспомнились слова Гордеевны: «Сделаешь все, как задумала». Теперь оставалось, только привести сюда монгола и убедить его в смерти дочери.
Отослав охранника найти и привести сюда монголов, что вышли целыми отрядами на поиски Манчикатут, старик с двумя слугами остался здесь, у перевала. Нужно было многое сделать.
Переодеваясь в одежды Манчикатут, жена свою одежду оставила в узелке на другой стороне дороги, привалив камнем. Она знала, что муж поймет ее план. Теперь нужно было в одежды старухи набить травы, завернуть в ковер и захоронить.
Все было в точности исполнено. Ончин-тайчи не трогался с места. Он оплакивал жену, находясь на обочине дороги. Он отгонял от останков жены диких собак, кидая в них камнями, чтобы не растерзали. Он вспоминал, как они прожили вместе в любви и согласии, как хорошо понимали друг друга, как ехали вместе в последний раз вместе по Уймонской долине, как улыбалась она мужу. Она все уже знала, все продумала, а улыбкой прощалась с мужем.
Сколько времени прошло, старик не заметил. Прибыл монгольский отряд во главе с Югурчином.
Он осмотрел место, посмотрел на останки женского тела с роскошным шлейфом темных волос. Он заглянул в глаза Ончин-тайчи и увидел в них большое горе.
- Я верю, это она! А где жена?
- Мы везли дочь из Усть-Коксы. Она сопротивлялась. Потом бросилась в пропасть. А у матери сердце не выдержало. Отправилась ночью за ней в мир духов. Вон там ее могила.
- Я передам хану! Ты хороший отец, сыновьям дадут обещанное! А дочь - собака! А собаке – собачья смерть! Не горюй, возвращайся, живи с сыновьями. Будет тебе еще радость.


Глава восьмая

На Мультинском озере кипела работа. Мужики ставили еще один сруб из лиственницы под баню, соблюдая все стариковские законы и лунные циклы. Они же ходили на охоту на соболя, кабаргу. Тут же в больших бочках вымачивались шкуры, солилось мясо. За всеми процессами следил Панкрат. Он во время подсыпал соли, ворошил меха, говорил, когда их можно натягивать и сушить.
Гордеевна занималась сбором лекарственных трав. Манчикатут собирала ягоды. У подножья горы были заросли жимолости, смородины, черемухи. Ягоды сушили или варили варенье. Про каждое растение, Гордеевна много рассказывала: от каких болезней, когда собирать, как готовить отвары, какая часть растения идет в употребление.
У истока реки Мульта было много красной глины. И в погоду, непригожую для сбора трав, Гордеевна и Манчикатут уходили туда лепить посуду. Это особое занятие выполняли в общине только женщины. Сначала добывалась глина. К глине добавляли чистый мелкий речной песок и мяли на грубой холстине, пока не оставалось комочков. Из получившегося глиняного теста лепили валики, которые в 3-5 рядов выкладывались на подготовленное плоское дно. Валики затирались и заглаживались водой для выравнивания боковых поверхностей. Потом все изделия сносили к избе и обжигали в печке на березовых дровах.
Для прочности и красоты Гордеевна научила Манчикатут обваривать посуду. Вынутые из печи изделия они погружали в теплые отвары пихты, чтобы они кипели. После обварки посуда приобретала красивый черный цвет. А не обваренные – оставались цвета красной терракоты. Манчикатут, в душе еще ребенок, отдавалась этому занятию всей душой. У нее все получалось. Она даже стала придумывать витиеватые ручки к чашкам.
- Эдак ты себе приданого наготовишь! – улыбаясь, говорила Гордеевна
Манчикатут смущалась.
- Как хорошо у вас жить! Все слажено, без спора. Все заняты своим делом. У нас народ горячий! Чуть что - драка или крик на всю деревню.
- Это от того, милая, что живем мы сообща. Сообща решаем большие проблемы. Но решающее слово стоит за Наставником. Он заслужил большое доверие к себе трудом, накопленным опытом, умением выслушать стороны и принять правильное решение. Главное у нас – это трудолюбие, молитва к Богу и воздержание от всяких излишеств.
- Хочется мне узнать больше, чем живете вы и как. Ваши обряды, традиции. А Егор тоже вашей веры?
- Вера-то одна, да поводыри другие! Ты ступай к старцу Панкрату, да побеседуй с ним. Светлые мысли приходят к тебе. Он поможет понять главное.
Однажды вечером, когда вся работа была переделана, Манчикатут отправилась к старцу. Он сидел на берегу, плел сети. Она робко подошла, села рядом.
- По делу пришла, али так, от безделья?
- Можно сказать, что по делу. Я бы вот тоже хотела жить так, как вы живете, да мало знаний у меня.
- Это можно! Надо принять крещение. Но знай: Веру переменить  - не рубашку переодеть. Я вот тебе расскажу о том, о сем, а ты уж потом сама решишь, по тебе ли эта шапка. А впредь с пустыми руками не ходи. Бери с собой занятие какое-нибудь. Негоже так, пока мы с тобой беседуем, руки-то в праздности.
В этот же вечер Панкрат поведал девушке о том, что неспроста их община сюда пришла. Пришедшие из Византии вместе с Православием церковные традиции и обряды в 1652 году стали неугодны Патриарху Никону при царе Алексее Михайловиче. Нас объявили старообрядцами и начались притеснения.
-Я не буду морочить тебе твою маленькую головку всеми подробностями. Скажу лишь, что наши отцы и деды ведали про страну истиной веры и древнего благочестия, страны свободы и справедливости, убежища от воцарившегося в мире Антихриста. Находится она на равном удалении от четырех океанов, между Бухтармой и Китаем. Сто лет назад Гаврила Бочкарев по древним картам пришел сюда. Жил сначала на устье Аргута. Потом заселяться другие стали. Чтобы укрыться от преследователей селились мелкими деревеньками. Раньше ведь как было: если есть баба, квашня и топор – уже деревня. Потом матушка Екатерина смилостивилась, обложила ясаком и разрешила нам здесь жить как инородцам. А ведь разобраться,  кто из нас инороднее! Мы существующие с самого крещения Руси, или Патриарх Никон, со своими греческими канонами. Но суть не в этом. Главное в том, чтобы не растерять, не утратить наших законов, традиций. Потому мы живем обособлено, чтобы не было помеси вероисповедания. Чтобы Вера оставалась чистой… Ну, ты беги домой, ужин готовь, да убери начисто, да себя в порядок приведи. После наступления темноты нельзя беспокоить воду, не попросив у нее прощения. А завтра с работой приходи.

Глава девятая

Темна ночь в каньоне. Кругом огромные скалы. Небо, затянутое тучами, с овчину кажется. Луна - мутное пятно, не светит, а только подчеркивает мрак. Хороша ночь для бродяг и воров.
Не спит Батурчин, во все глаза всматривается в тропу, идущую от Балыкчи. Фадей с Егором спят. Не спиться Захару. Шальные мысли одолели голову.
«Ват Архиереев-то удивиться, какого богатого зятя заманил. Может меня самого в долю возьмет. А может, сам я дело налажу с Колыванскими рудниками или на камнерезном заводе. Возьму свою Оксюшу, да переедем в Колывань. Здесь и торговлю с Китаем и Монголией хорошо поставить можно. Где товар взять, я уж знаю. У тубаларов выведаю про Алтын-Туу, а что, по пьянее расскажут! Архиереев-то еще завидовать будет, да в ножки кланяться. Хорошо Батурчин придумал золото сразу разделить по долям, да в разных местах попрятать. Своя доля греет, да полезных мыслишек поддает».
Захар вышел на воздух. Посмотрел на Батурчина. Вроде спит, навалившись на стену, а вроде глаза открыты. Увидел, монах во дворе трубку закуривает. Подошел ближе, заговорил:
- Тебе же по сану не положено табак курить.
- С детства привычка. Курить рано начал, тяжело отвыкал, да и сейчас вот раздымлю трубку, в руках подержу, а курить – не курю. Вроде испытания. Чего не спиться-то?
При этих словах монах поспешно, как будто стыдясь, что его застали за дурным занятием, вытряхнул трубку и погасил огонь.
- А можно ли среди тубалар найти дельного, чтоб слово держать умел.
- А ты поищи, может и попадется. Но знай, к золоту не поведут они! Много ходоков к ним было. Так того, кто на тропу выводил, свои же на костре живьем сжигали и съедали, ну конечно ходока угощали. Обычно потом такие ходоки умом трогаются. Они их себе для оргий оставляют. А если шаману какую жертву принести надо, то этих умалишенных и жертвуют.
- Ну, ну… посмотрим!
- Спи ложись, не много вам сна осталось, уж заря скоро.
С рассветом пробудились, как и не спали. Батурчин поторапливал. Завтракать решили у тёлёсов.
- Ох, сдается мне, старик раньше водкой торговать начал. Костры у них больно рано заполыхали. Не к добру это. Да старик уж совсем слово держать разучился.
У бома Итукая, где Чулышман зажат скалами, тропа шла по выступу скалы над рекой. Внизу порог, водоворот такой, что попадешь, не выберешься. Батурчин остановился для молитвы. Оглядел все кругом. Опасности не предвещалось. Тогда он сел прочесть молитву. Захар не дожидаясь, конца ритуала первым повел своего коня по тропе.  На середине тропы обернулся.
- Глупости все это! Ступайте следом.
Фаей с Егором направили коней. Батурчин тоже уже прочел молитву, пошел замыкающим. Вдруг небольшой валун, размером с кулак пролетел со свистом и прямо Захару в голову, вышиб его с тропы в реку. Батурчин ни секунды не раздумывая велел братьям занять удобные позиции и отстреливаться.  Коней держать при себе. Это тубалары, обойдя их во время отдыха в монастыре, устроили сверху на скале засаду. Сам Батурчин выбрав безопасное место, кинулся в реку за Захаром.
Тубалары воспользовавшись переполохом, свистом и улюлюканьем отгоняли коня Захара от места перепалки. А вскоре и само животное, нагруженное мешочками с золотом и другими тюками, спокойно подалось назад в свое селенье, к своим хозяевам. Тубалары не стали устраивать пальбу. А для Егора с Фадеем они были не доступны. На коня Захара братья и не обращали внимания. Они помогали Батурчину вытаскивать Захара из воды. Несколько раз река вырывала его из рук братьев и бросала в свои водовороты. Но вот, наконец, неимоверными усилиями выволокли на сушу тело Захара.
Братья стали осматривать его. Камень прошел вскользь по макушке, не причинив Захару вреда. А вот река, сделала свое коварное дело, измотав его по водоворотам. Именно на это рассчитывали тубалары. Получалось, что это не от их рук пришла смерть. Получалось просто совпаденье. Ну, полетел камушек, ну сбил седока в воду, ну а вода сделала грязное дело, переломала шею молодцу. А золотишко тоже случайно ушло с лошадью. Ну, перепугалось животное, ну кинулось в свой стан! И не зря, видать монах трубкой маячил: «здесь, мол, они спят спокойненько, проезжайте, делайте свое дело».
Батурчин сидел мрачнее тучи. Никогда не обманывал его старик. Всегда торговля честной была.
Фадей с Егором поверить не могли, что вот так, в какое-то мгновение, они лишились своего младшего брата, что все это продуманная ловушка, за которую, и поквитаться-то не с кем. Вспомнилось, что все и Айнаркатут, и Батурчин, и тёлёсы отговаривали их идти к тубаларам. Жажда наживы залепила им глаза. Они потеряли брата. Что скажут они отцу, что скажут невесте.
В урочище Кату-ярык тёлёсы помогли захоронить тело.
Через несколько дней Батурчин вывел братьев к Пазырыку. На дорогу вышла встречать Айнаркатут.
- Все так, все так. Не хотели меня послушать. Многое потеряли, не многое нашли. Захара вашего поминать буду, за могилкой догляжу, пока жива буду. Зайди в избу Егор, дело есть.
После ослепительного солнечного дня темнота в доме старухи была невыносима. Егор долго стоял в пороге, давая глазам привыкнуть к темноте. Старуха же уверенно направилась в дальний угол к кованому сундуку, открыла его и стала доставать какие-то вещи. Егор подошел ближе.
- Вот! Взгляни на этот ворсовый ковер! Конечно, он стар как мир. Мне достался он от бабки, той от ее бабки и так далее. Это приданое. Посмотри, он выткан вручную, узелковым способом. Орнамент конечно выцвел, но 
смотри – ближе к центру его опоясывает изображения одинаковых оленей, а ближе к краю расположены одинаковые фигуры всадника на коне. Таким царским ковром могли обладать не многие. Передашь это Манчикатут, она очень обрадуется. Я слышала, как она тайком припадет щекой к нему и нежится. Это очень дорогой подарок. Береги его Егор, никому не показывай. Это вам мое благословение. Ведь мать-то ее не благословит уж. Среди мертвых я ее видела.
- Спасибо тебе! Пуще жизни беречь его буду. А теперь собирать нам весь товар надо, да в Кош-Агач отправляться. Двоим-то несподручно будет. Целый обоз уже получился.
- В Балыктуюле наймешь пятерых-шестерых работников. Там такое дело не новость. Заплатишь хорошо, люди потрудятся на совесть!

Глава десятая

Серый дождливый день не выпускал никого из дома на улицу. Гроза была такая, что все светилось в ярко фиолетовом свете. Гордеевна каждый раз после вспышки падала на колени и молилась. Манчикатут сидела за вышиванием и, казалось, совсем не замечала грозы. Разговор не ладился, старушка часто прерывалась на молитву.
- Пойду к деду Панкрату, побеседуем.
- Куда ж ты собралась, гроза такая.
- Двум смертям не бывать, а умру я точно не сегодня! Мне Егора дождаться нужно.
Манчикатут собрала в корзину обваренные чашки взяла натуральных красок у Гордеевны и направилась к старцу.
- Здравствуй дедушка, как поживаешь?
- Не побоялась ведь в такую погоду прийти. И дело с собой взяла. Вот молодец! Стараешься.
- Ты мне дедушка расскажи про семьи ваши, про семейный уклад, про детишек. Ведь жить мне с русским человеком всю жизнь. А я ведь и не знаю всех премудростей семейной жизни.
- А вы вот как жили?
- У нас все просто. Муж и жена свободны. Главной заботой родителей определить к чему способно их чадо. От этого зависит, получит ли ребенок свой кут (судьбу, призвание). Сыновей воспитывают бабушки, чтобы росли воинами, а не цацами. С девушками занимаются матери. Учат, женским премудростям. Женское слово имеет вес, но в присутствии  других мужчин жена должна молчать, или говорить как муж. На крайний случай, если жена почувствует недоброе, она даст тайный знак мужу. Хотя у торгутов все по другому… Именно с у них я и попала в беду.
- А тебе непременно характер показать надо?
- Да нет … просто, кроме женского тела есть еще и душа, которая хочет петь в голос с мужем. А еще есть не высказанные желания, обиды, заботы. Хочется, чтобы вместе жили, вместе детей воспитывали, вместе домашний уклад строили.
- У нас все на равных получается. Во главе большой семьи стоит отец – большак. Его авторитет держится главным образом на уважении, которое заслуживается личным примером, трудолюбием, добротой. Он следит за хозяйством: сколько пахать, сколько сеять, сколько шкур заготовить, мед и все прочее. Во всем ему помогает жена – большуха. Мир в семье женой держится. Без жены мужчина, что вода без плотины. Грубость и невежество – большой грех. Говорят: «В семье лад – так и в закромах клад». Детишек воспитывает мать в строгости, но с доброго слова. Если кто перечит старикам, того считают глуповатым. «Старый ворон мимо не каркнет».
- У нас тоже старшим не перечат.
- А ты, однако, из-под венца убежала?  Поперек отцу, да мужу сделала, да крови сколько на тебе! 
- Это другое дедушка! Ведь у вас по любви женятся. А у нас, у женщин княжеского рода  замужеством решаются межклановые проблемы. Увидел красивые глазки да стройный стан и потащил к себе как куклу. Потом наряжает ее, балует. А ночью делает все, что вздумается! И не смей перечить. Это рабство. Вот вы же тоже сбежали от притеснений и насилия сюда. Конечно, не хотела я жизней лишать безвинных людей. Они ведь несли свою службу. Но тогда бы и мне не видать света белого.
- У Бога прощенье проси! Он милосерден.
Наступило молчание. Старец испытывал неловкость. Уж не слишком ли строг он с девчонкой. Видно, что всей душой к нему прикипела она. Вон и грозы такой не побоялась, пришла. И в хозяйстве старается, Гордеевна говорит: «Выйдет толк из девчонки». И чтобы как-то сгладить обстановку он перевел разговор на другую тему.
- Ты, я вижу, стараешься, без работы не сидишь. Думаешь, кого Господь не любит? Унылого и ленивого, а потому и бедного! Необычные узоры ты на посуде выводишь, получается красиво.
- Я люблю природу, потому и рисую всяких животных: барсов, орлов, оленей. А вот этот грифон – полулев, полуорел – он считается хранителем.
- А у нас все больше травы да цветы рисуют, деревья разные, березу например, черемуху.
- Береза хорошо – береза символ чистоты.
- А про замужество… так и у нас – за хорошей головой жена молодеет, а за плохой как земля чернеет. Но тебе это не грозит. Егор славный парень. Да и ты ласковей с ним будь. Родителей его уважай да привечай. Если в семье мир и покой, то и дети к отцу-матери прилегать будут, не отодвинутся.
Вот за такими беседами с дедом Панкратом коротала время Манчикатут, дожидаясь Егора.
Однажды, все кто находился на озере, собрались на большой совет. Много говорили о заготовленных на зиму припасах, подсчитывали, сколько чего еще нужно запасти. Можно было бы заготовить еще столько впрок, чтобы продать обогатиться. Но все знали «больше глаз у природы брать нельзя» иначе нарушится природное равновесие и уже не будет такой благодати.
Вдруг дед Панкрат поднял руку, прося слова:
- Все здесь знают Манчикатут! Много времени в наставлениях провел я с ней. Хочет принять она Веру нашу. Кто хочет сказать слово против, встаньте и скажите.
Все одобрительно закивали. Можно мол, девушка хорошая, трудолюбивая.

Всю ночь, не обращая внимания на холод и пронизывающий ветер с озера, просидела Манчикатут под лиственницей перешептываясь с великой Манчи-хатун.
- Совет бы матери услышать, да нет ее поблизости.
И показала ей в грезах Манчи-хатун тело матери на дне ущелья, покрытое ее, Манчикатут волосами. И явилась мать перед дочерью, улыбнулась ласково. Посадила ее на подвенечный ковер, что передавался из поколения в поколение – «не мерзни доченька», посмотрела в ясные, зеленые глаза и кивнула одобрительно – «на доброе дело идешь милая» и растворилась в тумане, словно ее и не было.
Первые рассветные лучи начали обжигать ночной мрак. Бирюзовой тонкой полоской занялся восток. И разливаясь по небу все шире и шире, начал играть перламутрами, светло-розовой дымкой, а за высокой горой уже полыхала охра.
Мокрая от слез и упавшей росы, Манчикатут шла с уверенностью, готовая принять другую Веру.   
Когда солнце начало пригревать, а туман оставался только над озером Панкрат и  Гордеевна совершали таинство крещения  Манчикатут. 
Манчикатут стояла в белой одежде на берегу озера, произнося «Скитское покаяние»: Ослаби, остави, отпусти, Боже, наши прегрешения вольные и невольные…
Старец Панкрат окунал ее трижды в воду с головой, читал молитву. Гордеевна надела на нее крестик и подвязала поясочком.
- Нарекаю тебя Мариной. Теперь с тебя сняты все грехи твои. Вода святая – Божьи слезы, все с тебя омоет и вернет к начальной чистоте, к новому рождению. Поясочек и крест носи и не снимай до конца жизни. Живи по законам Божьим.

Глава одиннадцатая

На базаре в Кош-Агаче стояла бойкая торговля. Товар из разных стран стекался сюда.
Все, что было задумано, Егор с Фадеем продали. Драгоценности, что Захар покупал для Оксюши, решили не продавать, а передать их девушке в память о возлюбленном.
Теперь ходили братья по кожевенным рядам. Смотрели в монгольских рядах  кожи и замшу, что необычайно тонка и прочна. У одной лавки остановились, товар был очень хорош. Начали торговаться. Из складского помещения вышел знатный монгол.
- Забирайте все! Лучше кож по всей Монголии не сыщешь! 
- А много ли  всего?
- Немного, десять тюков. Давно торгуем, мало осталось, домой возвращаться надо, дешево отдадим.
И тут Егор замер, услышав знакомый голос и признав в монголе Югурчина. Он захотел разговорить его, узнать не нашли ли они Манчикатут.
- Что ж, в Онгудае не пошла торговля?
Монгол пристально посмотрел на Егора
- На Чике-тамане тебя видел?
- Меня. Так что, не пошла торговля в Онгудае-то?
- Не торговать я туда ездил. Это здесь я брату помогаю.
- А… Государева служба, наверное.
- Цепную собаку искал, что от хозяина сбежала.
- Нашел?
Егор похолодел, изо всех сил пытаясь сдержать эмоции. Он отвернулся, делая вид, что ему важнее осмотреть товар.
- Куда она денется?
- И где же нашел?
- На дне ущелья  Коксы.
- Что ж, там и оставил?
- Попробуй, спустись туда сам! Да и на что мне дохлятина.
- Берем все кожи! Езжайте с миром домой. Вези хозяину добрую весть!
Егор резко развернулся и вышел.
«Все не про нее! Не может быть! Не должна она у Коксы оказаться. Гордеевна ее совсем в другую сторону увести должна была. А если сбежала? Она ведь что огонь, вдруг раз, и взбунтуется. Нет! Нет! Нет! Господи! Отведи беду! Все равно поеду, найду живую или мертвую! Гордеевну найду, уж она все знает».
Фадей только украдкой поглядывал на брата. Бледный в холодном поту он прошагал через торговую площадь, прошел через деревню, поднялся в гору к роднику, умылся ледяной водой и упал ничком. Фадей присел рядом. Горе брата было и его горем. Положив свою грубую руку на плечо Егора, он хотел сказать что-нибудь утешительное, но слова застряли в горле.
Пролежав так около получаса, Егор поднялся, сел рядом с Фадеем.
- Ничего не говори мне. Знаю кожи дорого взял, можно было сторговаться. Разницу из моего вычтешь. Шелка сам выбирай. Не до того мне. Провожу тебя с товаром до Колывани, и поверну в Уймон.
- Али не брат ты мне, дрянь такую говоришь. Не знаю чем тебя утешить. В Шебалино разъедемся. Я там найму себе провожатых, а ты дуй до Уймона. А еще лучше, седлай коня и сегодня же скачи.
- Давай людей провожатых наймем, тогда у меня хоть за тебя душа болеть не будет.
- Договор. Береги себя Егор! Возвращайтесь вдвоем. Отец может и позлится, но все равно примет.
 
Егор гнал коня что было сил, не останавливаясь ни на минуту. Пару раз менял в деревнях загнанных лошадей. Он не спал, не ел. Лицо осунулось, вокруг глаз появилась чернота. Наконец он добрался до Коксы. Медленно, ведя коня под уздцы, он поднимался на перевал, всякий раз разглядывая дно ущелья. Наконец добрел он до того злополучного места, где бросилась в пропасть мать Манчикатут. Он сел на самый край дороги. Холод и полумрак, царившие на дне ущелья, не дали разложиться трупу. С высоты невозможно было разглядеть не то что черты лица, но и фигура была одним пятном. Лишь густая копна знакомых черных волос напоминала ему Манчикатут.
Его первым желанием было броситься на дно пропасти и соединиться со своей любимой. Он медлил. Сомнения терзали его.
«Почему Айнаркатут увидела смерть Захара, а смерть своей племянницы не увидела? По всему выходило, что должна быть жива она. Гордеевна утащила и спрятала ее в горах. А сбежать? … Нет не о том говорили ее глаза, когда они расставались. Нет, сначала надо найти Гордеевну».
Вскочив на коня, Егор ловко вписываясь в крутой витиеватый спуск перевала, скакал теперь в Уймон.
Первым делом отыскал Афанасия.
- Здорово Егор, лица на тебе нет, что случилось?
- Скажи не томи, где Гордеевна?
- Да в горах она, на Мультинском озере.
- А девушка при ней?
- Вместе уходили.
- А монгол не приезжал к вам?
- Так с ней и были монголы. Видать отец с матерью, да охрана. Но это до того как Гордеевна с девчонкой в горы ушли.
- А кроме этих, никто не приезжал?
- Да был там переполох на Коксе, и монголы приезжали, но сюда никто не заезжал.
- Спасибо тебе Афанасий. Дай Бог здоровья крепкого!
От радости руки и ноги не слушались Егора. Тело окаменело, он чуть не валился с седла.
- Егор, ты бы передохнул, а потом в горы. Лица на тебе нет. Пойдем хоть накормлю тебя, уж поди дней пять не ел.
- Пожалуй, хлеба краюху возьму с собой. Останавливаться не буду, ты уж извини, тороплюсь.

Глава двенадцатая

Егор пробирался сквозь таежные дебри к озеру. Он часто сбивался с тропы. Как ни тяжел был путь, в глазах его светилась радость. Он бредил Манчикатут. И вот со склона холма показалась заимка. Скатившейся слезой растянулось Нижнее Мультинское озеро. Вода играла в солнечных лучах серебром и лазуритом. Две женские фигуры хлопотали по хозяйству. Сердце бешено заколотилось. Егор присел, чтобы успокоиться, унять дрожь. Не гоже с таким волнением перед ней являться. Он прикрыл глаза, но ему виделось ее милое личико, ее бездонные зеленые глаза. Чувствуя, что полного спокойствия ему не обрести, Егор начал спускаться.
Он осторожно остановился у лиственницы, возле которой провела свою последнюю ночь Манчикатут. Не веря своим глазам, он наблюдал за Манчикатут. Она сильно переменилась. В ней проснулась женственность, но и сохранился мальчишеский задор. Все говорило ему о том, что она с нетерпением ждала его, что вся перемена в ней только ради него.
Вдруг Гордеевна заметила Егора, остановилась, как вкопанная, уставилась на него, как на лешего. Не поворачивая головы, Манчикатут все поняла. Она почувствовала его. Радость, восторг, страх и вдруг появившиеся слезы. Секунду помешкав, она бросилась в заросли жимолости. Егор за ней. Поймав ее за руку, он нежно потянул ее к себе, а она не сопротивлялась. Глаза их встретились. Губы шептали ненужные слова. Они не верили в реальность происходящего. Он обхватил ее своими сильными руками, и притянул для поцелуя. Сладостней этого долгожданного поцелуя не было на свете ничего. Она вся подалась ему на встречу. А он, боясь, что кто-то может вновь разлучить их, все гладил ее нежное лицо и шею своими руками и покрывал поцелуями. От каждого прикосновения она чуть вздрагивала и все больше прижималась к нему. 
- А где же волосы?... И крестик на тебе, неужто крещение приняла?
- Сегодня, милый крестилась. Теперь имя мое – Марина. Так легче тебе называть меня будет. А волосы… в пропасти волосы лежат, укрывая мать мою. Так показала мне сегодня великая Манчи-хатун.
- Твоя мать лишила себя жизни во имя жизни твоей, во имя нашей любви. Я видел то место, и чуть не лишился рассудка, думая, что это ты. И уж было хотел туда следом … но слова Айнаркатут остановили меня. В Кош-Агаче я встретился с Югурчином. Он повез хану весть о твоей гибели. Он уверен, что на дне пропасти ты. Так что теперь тебе ничего не угрожает.
- Пойдем, Гордеевна заждалась уж.
На заимке устроили большой праздник в честь крещения Марины и возвращения Егора. Женщины напекли пирогов, на вертеле зажарили кабаргу. Дед Панкрат спрашивал Егора о новостях в мире, как идет торговля в Кош-Агаче. Егор рассказывал о самых ходовых товарах, о положении в приграничных деревнях. Рассказал о чудовищном племени тубаларов.
После праздника помянули и помолились за погибших Захара и мать Марины. 

После венчания прямо на заимке, молодые отправились к перекату Шумы. Егор смотрел на любимую, и ему не верилось, что теперь это его жена перед Богом и перед людьми. Там у переката Марина облюбовала такое чудное место: берег озера, большая поляна перед ним с редкими кедрами и лиственницами, сзади огромные валуны, разделяющие нижнее озеро от среднего, справа высоченная гора со скальной короной, слева сам перекат огромный, шириной в 30 метров. Грохот от переката такой, что в двух шагах не слышно друг друга. В ясный день вся поляна освещена солнечным  светом. Здесь совершенно нет ветра. Теплый оазис. Шелковый ковер пряных трав, среди валунов бадан, курильский чай, багульник.
Пока Мариша хлопотала с приготовлением обеда, Егор раскинул походную палатку, расстелил в ней тот самый ковер, что передала Айнаркатут и сел любоваться женой. Она проворно управлялась с приготовлением пищи, устраивала уютное гнездышко для посиделок с видом на озеро. Собирая травы для чая, она подошла к Егору:
- Я боюсь Егор, что вдруг все это когда-нибудь закончится.
- Нет, не закончится. Не будет нас, будут наши дети. Они будут так же счастливы как мы, а у них будут еще дети и так всегда. Посмотри сюда.
Егор отодвинул край палатки, показывая ковер. Мариша обомлела. Она припала к нему, поглаживала руками его шелковистый ворс и вопросительно смотрела на Егора.
- Айнаркатут передала его тебе!
- Егор! Если б ты знал, что за подарок ты привез мне! Этому ковру не одна сотня лет. Он хранит в себе тепло и любовь семей, в которых он побывал по наследству. Он даст супругам мудрость. Он согреет во время ссор. Иди ко мне Егор.
Последние слова она проговорила лишь губами. А он услышал и без слов. Осторожно вошел в палатку, присел на ковер рядом с ней, и уже не сдерживая своего желания, а лишь продляя наслаждение, наклонился  для поцелуя. Она прикрыла глаза, руками обвила его шею, дыхание становилось глубоким грудным. Его пальцы скользили по хрупкой спине вдоль позвоночника, заставляя откликнуться каждый ее нерв на его призыв. И оба уже не контролируя своих желаний и эмоций, слились в святом соитии.
 
Глава тринадцатая

Вот уже неделю по деревне шли толки и пересуды о семействе Гориных. Всех интересовала столь длительная отлучка среднего сына, Егора. После того, как Фадей вернулся  из торгового похода в Монголию один, в деревне считали, что и Егор погиб вместе с Захаром. Отец оплакивал младшего  сына, но о среднем не говорил ни слова. Он не знал, как воспримут его монгольскую жену, тайком бежавшую от мужа. Очень опасно было принимать у себя беглянку, когда всюду сновали монголы, искали ее. Смерть на Коксе не убедила подозрительного  Югурчина. Он оказал милость семье Манчикатут, вернул владения отцу и братьям ее, а сам надеялся, что если жива девчонка, то уж родные постараются связаться с ней. За братьями постоянно наблюдало острое око Югурчина.
Фадей, после недельного отдыха отправился в Усть-Коксу к Егору передать повеление отца. Петр Алексеевич собрал небольшой обоз с товаром для отвода любопытных глаз.
Молодые не возвращались в Усть-Коксу. С благословения старца Панкрата новокрещенная Марина с Егором заняли один из домов на заимке.
В сентябре явился Фадей. Он глядел на счастливого брата и не мог им нарадоваться. С интересом он разглядывал хрупкую Маришу. В первую их встречу Фадей и предположить не мог, что под одеждой воина скрывается такая неземная красота.
- Рад видеть тебя живым и здоровым, брат!
- И тебе, Фадей мое почтение! Вижу, новости привез ты мне от батюшки. Не томи, выкладывай.
-  А и выкладывать особо нечего. Конечно, сердился отец твоей выходке, суровый ходил, работника поколотил даже. Никого не пускал к себе. Тут конечно и смерть Захара его разбила окончательно. Какие надежды возлагал на вас.
- Да, тут получается, вроде как, двоих потерял.
- Злился, что без благословения отцова! Получается, не признаешь ты его волю, не признаешь как родителя. А теперь вот гляжу на жену твою, и глаз отвести не могу. Перед такой красавицей, и батька вряд ли устоял.
- Ну, так что родитель наш?
- В общем, рассказал я ему всю вашу историю. Лихо все у вас закружено. Отец обдумал все хорошенько. Велел вам сидеть здесь тихо! Если шум какой, уходите дальше в горы. Зимой мало вероятности, что монголы в горы пойдут. Про Ончин-тайчи отец говорит,  я знаю его, у Архиереевых видал. В Таре есть такой Пятков Михаил Федорович – купец первой гильдии, чайная торговля у него с Китаем. Я, говорит, ему лучших соболей Телецких, да войлока мягкого в подарок пошлю, авось и поможет чем. С Ончин-тайчи связь держать нужно, но не напрямки, а в обходную. Как уляжется все, вызовет домой вас.
- Так значит, благословил батюшка?!
- И не радуйся! Говорит, как приедешь, выпорет и на жену не посмотрит!
- Да, это в его характере: пряник и кнут, кнут и пряник!

Осень озолотила травы, окатила багрянцем заросли жимолости, лиственницы начали скидывать свою уже пожелтевшую хвою, лишь кедры да ели оставались по-прежнему черно-зелеными. Горы, словно бабы на деревенской ярмарке, выставляли свои крутые бедра украшенные пестрыми платками. Они любовались своими нарядами в бирюзовом зеркале Нижнего Мультинского озера. Над перекатом Шумы дремала Спящая в снежной пекторали. Марина вглядывалась в ее лицо. Ей казалось, что на этом неподвижном лице, вдруг промелькнула улыбка.
- Ты радуешься за нас?! – спрашивала она у Спящей.
- Конечно, радуется! – отвечал подошедший Егор. Он обнял свою жену, поцеловал ей уже обросшую макушку.
- Скажи, Мариш, как будет по-монгольски жена?
- «Эмеген».
- Эмеген …– сколько в одном  слове сказано: начинается с нежности, дальше ласковая, заботливая мать, а заканчивается ночным порывом страсти. Ты моя эмеген!
- А в об;г;н, что слышишь ты?
- Все так же, но в середине большая ответственность!
- Ты – об;г;н! Мой об;г;н!
- А опасность? Как по-монгольски опасность?
- Джеткер. Что, неужели все заканчивается, и нам грозит опасность?
- Нет, милая. Мы остаемся здесь на зимовку, одни. Панкрат будет присылать к нам людей для связи, но это будет очень редко. Зимой бураны, а весной талые воды могут на время отрезать нас от мира. Здесь тайга, дикий зверь. Я хочу знать, что происходит с тобой, если вдруг инстинктивно ты крикнешь на родном языке.
- Егор! Мне к апрелю нужна будет Гордеевна.
- ?...
- Рожать буду.
- Милая, родная моя, любовь моя, моя эмеген! Будет тебе все, что пожелаешь! Столько счастья в один день! У меня кругом идет голова! Я буду отцом!

Глава четырнадцатая

Все купечество Тобольской губернии  Тарского уезда готовилось к встрече великого гостя. Сам великий князь Николай Александрович обратный путь из путешествия по Азии планировал проложить по Иртышу мимо сел Усть-Ишимское, Утьминское, Тевризское и возможно сделать небольшую остановку в городе Тара.
Со многими проблемами, по внешней торговле с Китаем и Монголией хотели обратиться к великому князю Тарские  и Тобольские купцы. Срочно собирали деньги на строительство каменной часовни в память  убиенного императора Александра II деда цесаревича Николая.
Чайная торговля с Китаем была ведущей в России. Этот поистине волшебный напиток оценили не только в высоких домах. Теперь, о целебном напитке знали и в каждой крестьянской избе, и комнатке рабочего, и даже солдатам в армии теперь давали чай. Каждое застолье не обходилось без чаепития. Больным чай давал здоровье, тоскующим – радость, деятельным – покой, немощным – силу и веру в себя.
Помимо чая из Китая ввозились ткани, в том числе и знаменитый китайский шелк. Конечно, русские научились в суровом климате выращивать лен, а русские женщины ткать полотна и ткани. Но никакое самое тонкое льняное полотно не могло заменить для красавиц ласкового на ощупь, тончайшего и красочного шелка.
Не всякому сибирскому купцу по карману было организовать торговлю водным путем. И поэтому все купечество Тары  радело за продолжение торговых отношений  по старому сухопутному маршруту через Кяхту. Все ждали с вестями великого князя Николая Александровича. Белка, колонок, горностай, лисица, ондатра, обитающие в Тарских лесах, являются хорошим товаром для Китая. Поэтому так хотелось сибирским купцам  продолжать торговлю уже отлаженным способом.

Петр Алексеевич Горин собирался на ярмарку в Тару.  Был подходящий повод найти Михаила Федоровича Пяткова.  Он со своим младшим братом Андреем Федоровичем, городским головой, владели несколькими судами, крупнейшие чаеторговцы, владельцы стекольного завода, они курировали практически всю торговлю большого Тарского уезда. Все остальные купцы выступали в качестве их агентов. Через их обширные связи Петр Алексеевич хотел передать весточку Ончин-тайчи.
 Дом Пятковых выделялся своим массивом среди других домов центральной улицы Тары.  Привратнику велено никого не пускать к барину. У барина мол, неотложные дела.  Но Петр Алексеевич не отступается.
- Передай голубчик шкурку эту  Михаилу Федоровичу. Скажешь от Горина в подарок. Я на постоялом дворе пробуду еще два дня. Желание будет  потолковать, пущай приходит. После шести я свободен от дел торговых.
Петр Алексеевич легкой походкой пошел на базарную площадь вполне удовлетворенный исходом дела. Он размышлял: «Свои дела надо решать на своей территории. А соболек-то, просто шикарен. Не всякому дано увидеть высокое качество пушнины. Но если человек знает в этом деле толк, то непременно заинтересуется».
Михаил Федорович явился к исходу второго дня. Соболь действительно очень заинтересовал его. Как раз сейчас шла закупка пушнины для отправки  в Китай. И  как раз в это смутное время просто необходимо было удивить китайских партнеров ценным мехом.
- Простите, не знаю, как Вас звать величать господин Горин.
- Петр Алексеевич. Мы с Вами виделись у Архиереева, в Карасуке.
- Ах да, припоминаю, кажется. Так, мы вот люди деловые, поэтому не будим бродить вокруг, да около. Соболь качественный. В чем же Ваш интерес?  Сколько вы можете продать? По какой цене?
- Вот смотрите – Петр Алексеевич раскрыл мешок – этих хватит Вам на хорошую шубу. Этих я дарю в знак уважения к Вам и началу  наших взаимовыгодных отношений.
- Недурно! Однако почему Вы так уверены, что я непременно приму все Ваши предложения?!
- Потому что они полезны для Вас и для меня конечно.
- И в чем же моя польза?
- Путь. Я знаю хороший путь в Китай.
- Это через Казахстан?
- Ну что Вы! В Казахстане вы устанете платить пошлины, и Ваши товары ни ввезенные, ни вывезенные никогда не оправдаются.
- А Вы хорошо владеете ситуацией.
- Не плохо. Я Вам предлагаю другой путь. Он конечно более опасен, но и более выгоден. Мало кто из наших торговцев использует этот путь. А кто использует, тот помалкивает, дабы не было конкуренции.    
- Постойте… мне и соболя и карты в руки, а что же Вам, милейший.
- Мой интерес для Вас ничего не будет стоить. Никакой затраты, никакой опасности. Так, одна мелкая услуга.
- За мелкую услугу так дорого не платят.
- Согласен. То, что стоит очень дорого для одного, может оказаться совершенно бесполезным другому. Мне нужно передать вещицу одному нашему общему знакомому. Ваши представители в Китае на большом торге его увидят непременно. Не требуется делать дополнительных затрат на его поиски. Просто необходимо передать ему вещицу и все.
- Передать вещицу и все. Дорогая, однако, вещица. А самому передать ее никак нельзя?
- В том и цена вопроса. Самому никак нельзя. Любой ценой надо сделать эту передачу совершенно неприметной, без малейшей тени.
- Контрабанда?! Я на это не пойду!
- Хуже! Любовь!
Михаил Федорович с недоумением смотрел на Петра Алексеевича. Уж не насмехается ли над ним старый плут?! Да нет, вроде.
- Грешно в твои-то годы.
- Да не моя любовь-то, сыновья!
- Охо-хо! Ну и насмешил ты меня! И что же, крепка любовь-то?
- Родителя забросил, в бега  подался.
- Да… не шутейное дело… Вот чем мы старики живем?  Радостью детей наших, их печалью. Вот хорошо у дитя и тебе радостно, а плохо – и тебе не спиться. А тут любовь! Говори, кому передать вещицу-то, так и быть помогу тебе.
- Так вот, на большом торге надо найти Ончин-тайчи и передать вот эту диковинную серьгу.  Сказать, если пара нужна мол, у староверов ее можно выпросить. А что Ончин-тайчи скажет, назад мне передать.
- Ну, рассказывай теперь мой интерес.
- Как погода устоится, грязь сойдет, можно и в путь трогаться.  Пошлешь с моим Фадеем верного человека.
- А ты хитер однако! Про соболей умалчиваешь.
- А как ответ получим, так и про соболей поведаем… Хороши шкурки-то?!
- Так по новому пути с пустыми руками не сподручно ходить.
- Так и погода наладится не завтра.
- Значит, срочный ответ от Ончин-тайчи тебе нужен.
- Не ходить же тебе по новому пути с пустыми руками! А теперь давай к столу, милейший. После хорошей работы нужен хороший обед.
Петр Алексеевич велел подавать на стол в номере. И понесла прислуга блюдо за блюдом: уха осетровая, гусь, набитый яблоками, языки заливные, блины сметанные, наливку сливовую.

Всю весну Петр Алексеевич провел в Таре. Заботу о посевной он возложил на старшего сына – Фадея. По неотложным вопросам в Тару наведывался приказчик.
Время тянулось медленно. Пару раз заходил Михаил Федорович. Он поглядывал на улицу, напоминая о том, что погода уже месяц как стоит прекрасная. Грязь на дорогах не то, что высохла, она уже превратилась в пыль. Петр Алексеевич упорно помалкивал. Он понимал, что сам потерял все сроки выхода на алтайскую тропу. При такой погоде можно было сделать две, три ходки за лето. Горько осознавать, что один караван уже пропущен. Но он терпеливо ждал ответа от Ончин-тайчи.
В беспокойстве бредя по улицам Тары, Петр Алексеевич размышлял: «Когда-то, почти полтора века назад, поселился здесь мой пращур Артем. И не было здесь ни деревень, ни городов, ни даже дорог. Шумела привольно тайга, богатая своими дарами. Искрилась на солнце серебряная рябь озер и рек, переливаясь рыбьей чешуей. На привольных лугах уходили под снег не кошеные сочные травы. Не зря тот далекий пращур Артем выбрал именно это богатое место. А шел до него он почти пять лет. Сказывал, как по реке плыли, через Урал переходили, в разных селах останавливались. Деньжат заработают, подкопят и дальше трогаются. Ехали сюда из-за земли.
Тогда, с 1758 года, по указу Елизаветы Петровны, наметили  прокладку дороги через Аббацкую, Крутинскую, Тюкалинскую степи и далее на Суховскую слободу.  В 1759 году были поставлены по тракту первые почтовые избушки и издан Указ сибирского губернатора о вызове охотников для переселения на Аббатскую дорогу. Этот путь имел тогда лишь одно название. Никак нельзя было назвать его дорогой, лишь намеченная просека, да болота кругом. От одной почтовой станции до другой можно было добираться все лето. Лошади вязли по стремена.
Первопроходцам государство давало ссуду, а еще они пользовались льготой: на десять лет освобождались они от всякого казенного налога. А земли можно было брать, сколько можешь обработать. Ходоков находилось множество. Разрабатывалось большое количество земли, вырастали деревни, а с ними крепчал Аббатский тракт.
Как бережно передавались все эти воспоминания от отца к сыну, через многие поколения. Дабы каждый потомок знал, чьими силами здесь все взращено, выстроено, и что нужно сделать еще, чтобы укрепить имеющееся и воздвигнуть новое. А Егор вот по закоулкам прячется, вместо того, чтобы продолжать отцово дело. Нехорошо это! Ох, как не хорошо! Надо стервеца назад возвращать».
Однажды вечером, наведался Михаил Федорович к Петру Алексеевичу с весточкой с далекой Азии.
- Ну что, Петр Алексеевич, пляши, нашли мы старика Ончин-тайчи. Передал ему мой торговый человек серьгу, сказал все как велено. Мол, если товар к душе можно вторую серьгу у староверов выпросить.
- Не томи ты меня, сказывай, что старик ответил.
- Он, говорит, весь пятнами пошел, губы задрожали. Серьгу взял трясущимися руками, подержал и говорит: «подумать надо, прежде чем вторую заказывать, завтра приходи, ответ получишь».
- Ну не тяни же!
- На второй день принес он назад эту серьгу, и говорит: «вторую серьгу обязательно достать надо. Негоже одной паре в разброс быть. Хороший человек, тот, кому досталась эта серьга, так пусть у него и будет эта пара. А ему, старику, не для кого такие изысканные украшения приобретать, но может когда-нибудь, я приеду полюбоваться на эту красоту». 
- Так что ж, готовь человека верного в путь, да к концу недели пора выдвигаться. А то и так все сроки потеряли.
- А соболя?!
- А соболей, мил друг, по дороге купим.
- Опять хитришь! Ну что ж, отправлю я с твоим Фадеем своего сынишку. Он у меня смышленый малый.
- Главное что бы сноровистый был, да выносливый. Путь-то тяжкий предстоит. На перевалах, бывает, от натуги лошади дохнут, так что все учитывай. Дорога на две трети  хорошая. А вот последняя треть – вьючный путь. Перевалы, переправы. Места малообитаемые. К сынишке приставь четырех-пяти молодцев покрепче, да вооружить не забудь.

Глава пятнадцатая

Зимовали Егор с Мариной упоенные любовью, с наслаждением принимая окружающую тишину и покой.  Оставшись вдвоем на озере, они не могли нарадоваться. Егор охотился, рыбачил, пока озеро не сковало метровым льдом, лютыми вечерами плел сети. Марина выделывала шкуры, пряла, готовила гнездышко для младенца.
В марте ожидали Гордеевну.
Погода стояла все больше безветренная, солнечная, но морозная. В феврале снега нанесло столько, что ветви на черных елях ломались от тяжести, на камнях наросли шапки, в несколько раз превышающие сами камни. Дневное весеннее солнце ласково припекало. Снег подтаивал, съезжал под своей тяжестью, а к вечеру замерзал, нависая огромными карнизами. Образовался толстый, блескучий наст. Горы и озеро переливались на солнце алмазами и жемчугами, а выпирающие черные камни, да хвойный лес обрамляли это великолепие черненым серебром. 
Егор был обеспокоен. Путь на озера был крайне опасен. Утром морозный воздух звенел в ушах, и казалось, что любой хруст обломленной снегом ветки, может спровоцировать сход лавины.
- Маринка! Ты должна посвятить меня во все таинства рождения.
- Хорошо придумал! Если бы я рожала уже пятого, тогда и речи нет, посвятила бы. Волнуешься, да?
- Да, в общем-то, и у меня не пятый ребенок! Но все же я видел, как корова рожает! А это уже кое-что!
- Справимся Егор! Где наша не пропадала! Все что необходимо я приготовила, лежит вот здесь, в сундуке. Главное не паниковать.
- Вот ведь какое дело, ты ведь знаешь, я не робкого десятка, но вот перед этой маленькой, еще не родившейся жизнью я смущен.
- Это в тебе говорит большая отцовская ответственность. Я думаю, все будет хорошо.
Маришка успокаивала Егора, а сама себе не находила места. То и дело она обращалась с мольбой к великой Манчи Хатун, но та молчала. И даже Спящая в снежной пекторали, казалось, укуталась снежным одеялом, повернулась на бок и спокойно спала.  Маришка злилась. Она все ждала какого-нибудь знака, но знака не было. «Ну вот, раз все молчит, и я тогда замолчу! И пусть не воображают, что напугали меня!» - по-детски обращалась она к своим ведам. «Нужно сделать Умай для ребенка!» - вдруг ворвалось к ней из глубины детских воспоминаний.  Она нашла самых красивых лоскутков, белого войлока, шерсти и принялась мастерить куклу.
- Новое увлечение? – спросил Егор, застав свою жену за рукоделием.
- Это Мать Земля, Богиня Умай! Она должна встречать ребенка на Свет и пробыть с ним лет 5 неразлучно.
- А вдруг родится мальчик? Нехорошо парню в куклы играть.
- Она будет просто рядом с ним. Спать в его колыбели, согревать во время болезней, она будет лепетать с ним на одном лишь ей понятном языке, до тех пор, пока он не научиться говорить хорошо. Она расскажет ему о тайне Жизни и Смерти, она расскажет ему о Сотворении мира. Умай - покровительница младенцев, она решает жить ему или умереть. У нас, в некоторых семьях, ребенку до трех лет не дают имени, боятся прогневить Умай и навлечь на ребенка хворь. Лишь ей одной принадлежит его судьба. Потом будет большой обряд передачи малыша во власть Тэнгри. Он даст ему свой кут и наша с тобой задача распознать этот кут и определить в чем счастье нашего дитя. А дальше развивать его способности в этом направлении. Когда кут получен полностью, человек близок к Тэнгри и идет с ним рука об руку.
- А я думал, ты приняла крещение?
- Да?! – Марина была в растерянности. Ведь совсем недавно все, что говорил Панкрат и Гордеевна, было для нее таким близким и понятным. Теперь, в момент предстоящей опасности, она вновь обращается к Тэнгри – Вечному Синему Небу. И настоящее успокоение и равновесие приходило к ней от него. Корни дают знать, на чем выросло древо. Марина отложила работу в сторону, оделась и вышла из избы. 
Она сидела под лиственницей. Огромный живот мешал брести по снегу. Она то и дело опускалась в сугроб, отдыхала и опять брела. Маришка помнила наставления Гордеевны: «не сиди на месте! Двигайся, гуляй как можно больше. Будешь шевелиться, послед хорошо выйдет, а будешь лениться – беда». Каждый день ходила Мариша к устью Мульты, где с Гордеевной они лепили из глины посуду. Вдоль берега уже образовалась хорошая тропа. Егор, зная причуду жены, раненько вставал, ходил проминать снег, да сбивать с лохматых кедрачей нависшие над тропой снежные шапки. За последние дни тропа значительно расширилась, Мариша все чаще присаживалась отдохнуть.
До дома оставалось метров сто. Мариша сидела под лиственницей, обиженная на всех. Вдруг она почувствовала резкую боль. Лицо ее исказилось от страха. Когда боль ушла, она заставила себя успокоиться, упорядочить мысли и главное действия. Потихоньку она встала, но тут хлынули воды. Сомнения больше не было, роды начались. Спокойно она дошла до дома, достала из сундука все необходимое, позвала Егора.
- Принеси родниковой воды, затопи печь, поставь греть воду. Завари вот эти травы, каждую отдельно.
- Что, началось?! – Егор побледнел.
- Давай поторапливайся! Да придумай какую-нибудь историю, чтобы развеселить меня.

Роды были стремительные, но все прошло хорошо. К обеду появилась на свет маленькая, очаровательная девчушка с волосиками цвета воронова пера. Егор поднес ее к материной груди. Теперь их было трое! По его щекам катились слезы счастья.
А Гордеевна прибыла на четвертый день. Сход снега разрушил тропу, поэтому ей пришлось задержаться в зимовье.

Глава шестнадцатая

Тара шумела с раннего утра. Празднично звонили колокольни. Купола церквей блестели начищенным золотом. На улицах города и на пристани собралось множество народа со всех окрестных деревень. Сегодня ждали прибытия великого князя Николая. Город находился на горе, а местность около реки была залита поздним разливом. Пристань стоит около узенькой полоски земли, соединенной с городом искусственной дорогой. Эта дорога мостилась лиственными чурками (до полуметра в длину) купцами Пятковыми, поскольку они имели свои суда и по этой же дороге выезжали на свою заимку за Иртышем. Жители не остановились перед расходами и заботами о ремонте и украшению этой дороги. Вся пристань, и набережная были устланы красными коврами. На холме возвышались шатры для отдыха знатной семьи. С десяток поваров разжигали костры и готовили на них изысканные кушанья. Запах вкусной еды щекотал ноздри, будоражил аппетит. Даже самому сытому господину непременно хотелось перекусить.
В одном из шатров собралась городская знатьТары и Тюкалинска. Дары купцов грудами лежали на широкой и длинной лавке мореного дерева. Тут же были поставлены столы и кресла для деловой беседы. Было решено, что для решения насущных проблем останутся лишь четверо наимудрейших, среди них Михаил Федорович и Андрей Федорович Пятковы. Остальным велено находиться на почтительном расстоянии, при готовности оказаться рядом в нужную минуту.
Его Высочество, встав раньше обыкновенного, изволил любоваться при приближении красивым поэтическим видом города, а когда подошли ближе, выразил одобрение усердию горожан, столь красиво убравших пристань.
Его Императорское Высочество изволил выйти и, приложившись к святому кресту и приняв окропление святою водою, направился к почетному караулу. Проследовав вдоль него и поздоровавшись с нижними чинами, а так же с воспитанниками учебных заведений, собранными на этой же площадке, Его Высочество принял депутации с хлебом-солью.
Первыми представлялись знать города Тары с городским главою Андреем Федоровичем Пятковым, затем были допущены поднести дары старообрядцы Тарского округа, после них приветствовали Его Высочество бухарцы Тюкалинского округа и инородцы Кашегальской волости того же округа, затем бухарцы Тарского округа и инородцы Аялынской волости.
Тарский городской голова Пятков, поднес наследнику золоченое с эмалью серебряное блюдо работы московского фабриканта Шапошникова. Старообрядец Чинягин вручил гостю серебряное блюдо с резьбой и такую же солонку. Бухарцы Тюменского округа привезли блюдо ореховое с отделкой и надписью на мамонтовой кости. Ясачные инородцы магометане Кашегальской волости подарили фарфоровое блюдо, с отпечатанной золотой надписью. Бухарцы Тарского округа и инородцы Аялынской волости поднесли блюдо из кленового дерева с украшениями.
Его высочество несколькими словами и ласковой улыбкой поблагодарил их.
Затем все депутации были приглашены на палубу и старшие депутаты допускались в каюту.
Еще и еще раз обсуждались проблемы торгового пути.  Весь китайский чай шел через Кяхту. Восточно-Сибирская магистраль должна будет проходить много севернее. Таким образом, присоединяя Дальний Восток, теряется ближняя Кяхта. А у большинства купцов  там организованы склады, а на территории Китая и Монголии стоят заводы по производству плиточного чая.
Верхи городского общества не хотели мириться с потерей доходов, связанных с транспортировкой товаров и грузов, которые ранее через Тару и Тюкалинск по Московско-Сибирскому Тракту шли Кяхту, Калган  и составляли основу их благополучия. Поэтому знать предприняла серьезную попытку убедить Великого Князя о необходимости соединить хотя бы Тюкалинск с железнодорожной веткой с вновь строящейся железной дорогой Омск-Тюмень. Была разработана подробная проектная документация на строительство железнодорожной ветки от Тюкалинска до Тюмень-Омской железной дороги, составлены карты и расценочные ведомости. По этому проекту строительство железнодорожной ветки могло заметно улучшить экономику края.
Но великий князь рассеяно смотрит на просителей. Малые дети и думают о малом. Нужно шире глядеть Китай и Россия – две могучие державы, дербанят третью – Джунгарию, да все не могут прийти к единогласию. Ведь только та земля может считаться истинно русской, где прошел плуг русского пахаря. Надо осваивать новые территории. Надо заселять прихваченные земли людьми, пусть даже и ссыльными. Ссыльных не жаль, если вдруг еще повторятся джунгарские или китайские набеги. Всех инородцев надо переводить на оседлость, приобщать к православию, западному образу жизни. Однако от воинской повинности их лучше освободить, а то мало ли чего. А Тару с Тобольском нечего пестовать. Города старые, со старинными традициями, со старинной историей. Историю ту – искоренить, забыть! А новому городу Омску – новая слава, новые российские традиции и новая история!
Тяжелый путь утомил великого князя. Вот сейчас бы забавы какой, да утех разных.
Купцы, те, что по чайному делу, безнадежно посматривают друг на друга, перешептываются. А Михаил Федорович глазами рыщет по толпе, Петра Алексеевича выглядывает. Прошел слушок, будто Великий князь освоителей новых земель, новых дорог особо одаривать будет.
  - А ведь хитер, чертяка! И нос то у него всегда по ветру держится. Всякую перемену загодя чувствует. Не зря, не зря экспедиция эта снаряжена! Надо бы его поближе держать. Ведь, старый плут, всех тонкостей все равно  не выдаст. После экспедиции нужно подать Цесаревичу письменный отчет о всех выгодах нового пути.
Чтобы не обидеть просителей Николай Романов всех одарил подарками. Тем временем народ на пристани ликовал. Все славили молодого князя. Вверх летели шапки! У шатров звучали цыганские песни, мелькали яркие платки и молодые цыганки зазывно вертели широченными юбками. Молодого медведя на привязи травили собаками. Должны были состояться бои  русских богатырей с диким зверем. Столы ломились от яств. В воздухе  витал дурман от хмельных напитков и вкусной еды.
И вот на закате ухнула корабельная пушка, и великие гости с почетом отбыли.
Цесаревичу Николаю предстояло провести смотр войскового хозяйства Семиречинского и Сибирского казачьих войск в Омске.
Довольный радушием приема, Цесаревич долго милостиво беседовал с окружающими его представителями войска. После завтрака наследник проследовал на балкон, где его появление было восторженно встречено «ура» казаков и народа, находящегося на казачьей площади и в сквере.
На другой день Николай Александрович уезжал полный решимости; «Омску – новая жизнь, новая дорога, железная дорога!». Проплывая на пароходе вечером мимо Тары, Николай видел город все еще разукрашенным и иллюминированным. В это утро он получил телеграмму от жителей Тары с выражением чувства преданности Цесаревичу. Это событие подняло его настроение. Он поручил телеграфировать в Тару слова ответной искренней благодарности. Но мнения своего по устройству железной дороги не переменил.

Глава семнадцатая

Лошади стояли на водопое в студеной Мультинской воде. Егор неспешно сматывал просушенные сети. Вдруг Зорька стриганула ушами, повернула морду в сторону заимки, так простояла с минуту, да зашлась заливистым ржанием. И с дороги на верху, со склона чуть послышалось ответное ржание. Егор взял лошадей под уздцы и повел к жилью. В эту пору гостей им ждать было неоткуда. Уймонские приедут еще через месяц. В мае на озерах делать нечего. Стало быть, незваные гости пожаловали. Беспокойство овладело Егором.
Еще издали он увидел Марину с дочкой на руках. Они направлялись к дороге.
 - Маринка, давай садись на Ерему, да скачите к Шумам.
- То, свои, Егорушка!
Лицо ее было озабочено, в глазах тревога. Как подошел Егор, заговорила:
- Бредет потихонечку.  Если б срочное, важное, галопом шел, если б опасность с горы бы дал знать. Беда, Егор какая-то! Уж, не с теткою ли?!
- Поди в избу, с малюткою не гоже на ветру стоять.
- Погоди Егор…. Батурчин это! Ачу-корон (беда)… Айнаркатут!
Егор вскочил в седло и рысью помчал встречать Батурчина. И вот через некоторое время на повороте показались оба всадника. Они перекидывались фразами и явной тревоги в их поведении не разобрать.
Марина, прижимая к себе дочурку, кинулась им на встречу. Батурчин спешился. При виде малышки вся его могучая фигура обмякла, угрюмое лицо озарила улыбка. Он протянул к ребенку руки, но Марина слегка отстранилась, тогда он бережно взял на руки обоих.  Батурчин твердой и гордой походкой шагал к дому. Часто он наклонял свое лицо к малышке и все вдыхал и вдыхал неповторимый аромат грудного младенца. Он был горд и счастлив. Пусть он был немного не в себе, но он преданно любил Манчикатут и Егора, а уж их любовное творение просто боготворил!
- Как назвали крошку?
- Кристина. Это в честь Маришиного крещения.
- Что с теткой, Батурчин?! – спросила Марина
- Все правильно она сказала: «Зови  Манчикатут! Пусть едут меня провожать, мое место надо той, второй, зеленоглазой уступить». Я не всегда понимаю ее. Одно ясно, тебе надо к Айнаркатут ехать и малышку с собой брать.
- Так и сказала: «меня провожать»?
- Ну, да, так и сказала.
- Она больна?
- Нет, спит только много. Никогда столько не спала. Как зайду к ней, она спит. Я будить ее, а она глаза откроет да опять закроет,  говорит: «силы копить надо», а уж  какие силы, одной ей ведомо. А тут за тобой послала. Я с Балыктыюля бабку к ней приставил, а сам за вами отправился.
- Как же ты бабку-то нашел?
- Да, пошел к зайсану, дай, говорю, бабу мне на время. Не положено, говорит,  на время, женись. Я ж, говорю, не себе, для Айнаркатут, мол, покормить ее, когда проснется. Вряд ли кто к ведьмачке пойдет, говорит. Но все же пришла потом одна, под стать тетке нашей. Так вот и оставил их.
- Егор, надо сегодня же выезжать, плохо дело.
И уже через пару часов все сидели в седлах, готовые к дальнему переходу. Малышка спокойно спала на руках Марины. Егор соорудил ей кожаную люльку с ремнем через плечо. Она хорошо уместилась на коленях матери. Мерно посапывая, она сладко сосала жваничек. Казалось, что этому маленькому, беззащитному комочку дальняя дорога только в удовольствие.
Шли на Тюнгур. С Мультинских озер выбирались медленно. Талые воды после щедрой на снег зимы, переполняли горные речушки. Как подошли к дунькиному пупу, так и вовсе начались болотные топи. Лошади вязли. В таких местах их вели в поводу. Прыгая с кочки на кочку или проходя по поваленному дереву, продирались сквозь заросли жимолости и Курильского чая. Жимолость вся стояла в цвету. Пряный аромат щекотал ноздри. Прекрасный медонос, она собирала на себе множество насекомых. Марина заботливо прикрывала дочь платком, что совсем не нравилось малютке. Она требовательно кричала и все норовила высвободится из под покрывала. В некоторых местах сошли селевые потоки. Из-за них приходилось делать дополнительные крюки. Лишь поздней ночью  добрались до зимовья и там переночевали.
По Уймонской степи скакать одно удовольствие. Вот уж есть где разгуляться лошадям. Дальше переправа через Катунь и Тюнгур. От Тюнгура тропу знают не многие. Да и тропой ее не назовешь, охотники да пастухи там только хаживали. Весной, когда Катунь полноводная, стараются и вовсе там не ходить. По этой тропе прошлым летом добирались они с отцом с матерью. Ох, и многое вспоминается…
Батурчин ведет уверенно. Два дня назад шел он здесь. Все опасные места разведал. Тропа вьется по-над Катунью, по обрывистым склонам гор на высоте с треть версты над рекой. Где-то попадался сыпун, его обходили стороною. Участок между впадающих рек Аккем и Аргут наиболее опасный. Поэтому у подножья горы Кудаш-Тайга сделали большой привал с ночлегом. 
Майские ночи холодные. Раскинули палатку, Маришка с малышкой в ней. Егор с Батурчином по очереди на страже. Внизу ревет, бушует Катунь, вода в ней в эту пору мутная. А ветер с реки подует, как дождем осыплет. Сквозь шум реки доносится протяжный волчий вой. Не спится Марине. Как глаза закроет, так видит Айнаркатут свою любимую, как учила ее совсем еще девчушкой на лошади верхом скакать, как украшения девичьи делать, а потом и премудростям разным женским. И все у нее всегда получалось, за что бы ни взялась, «у кого – говорит, два дела получается, у того и десяток других дел спорятся». Любила Марина бывать у нее в Пазырыке. А теперь вот все выходит к костру, посидеть с мужем, да с Батурчином. Все выспрашивает о тетке своей. И чем больше слушает, тем больше убеждается, что скоро, совсем скоро не станет ее, а поэтому все торопится, да рассвет подгоняет, чтобы в путь дальше двинуться.   
С первыми лучами рассвета позавтракали и двинулись в путь. Спускаться к берегу Катуни не было смысла. Через 500 шагов она зажималась отвесными скалами. Бурная весенняя вода была очень высока. Батурчин уверенно стал забирать ввверх. Лошадей вели в поводу. Слишком крут был подъем. Кое-где еще лежал снег. Нога, то и дело соскальзывала, для удержания равновесия  приходилось хвататься за низкорослый кустарник.  Егор оглянулся на Марину и увидел, что она идет и улыбается.
- Тропа крутая такая, тяжелая, а тебе в удовольствие вроде?!
- В удовольствие Егор. Играет во мне видно, кровь кочевая. С первым теплом, с первым журчанием воды, с первым подснежником уж очень хочется сорваться с зимовки и идти, почувствовать вольный ветер степи, аромат молодых трав, услышать тоскливый протяжный клик сокола. Как весна идет с каждым днем все уверенней, все быстрей, так и мне хочется быть хоть былинкой на ее плече, но непременно двигаться и двигаться, распахивая свою душу, слежавшуюся за зиму на одном месте. Хочется расправить ее, да выветрить, да вобрать в себя новизны, да раскрыть себя по новому, как вон те маки в долине. Хочется заново родиться, ну хоть обновиться, вместе со всем заново рождающимся.
- Так ведь и на озерах жили мы временно.
- Не то, не то Егор! Именно двинуться в путь, именно весной. Пусть даже не зная куда, но надо идти, надо обновиться.
- А я думал: вот только устроились на озерах, а вдруг возвращаться к отцу придется, как же тебе, наверное, тяжело будет с насиженного места срываться.
- Что ты! Я только и ждала этого момента. Как заслышала ржание Зорьки, аж в ушах зазвенело! Руки дрожат, боюсь, как бы не сорвалось чего.
- Я думал, нравится тебе там…
- Нравилось конечно, глупенький! Но вот приходит весна, и сосет под ложечкой, и ноет все внутри, и такая тоска наваливается, не высказать. И дом не в радость, и воздух не тот, и глаз остановить не на чем, опостылело все! И пусть даже тяжелый конец у пути. Вот сам путь, само движение, делает меня счастливой. Сейчас мы двигаемся, а я упиваюсь ароматом весеннего цветения, шелковая молодая трава ласкает мне лодыжки и вот эта необъятная синь бездонного неба пронизывает в самое сердце, доставая со дна души самое сокровенное, самое дорогое. И я счастлива, открыться так, словно перед отцом, матерью. Приятно  осознавать, что только этой небесной глубине ведомы все желанья твои и помыслы. Но главное, при таком откровении,  уж точно худое не зарождается. Худое – как-то, само собой растворяется, исчезает, освобождая место для хорошего.
- Путано как-то… Но я все же постараюсь понять. Давай дочку понесу.
- Да ты посмотри на нее, она тоже счастлива. Спит и как будто улыбается. Не будем тревожить малышку.
Егор полюбовался на дочь и продолжил подъем. Он шел молча. Смотрел на только распустившиеся еще клейкие листочки, буйное цветение в долине, но больше всего он всматривался в небо. И чем больше смотрел, тем сильнее погружался в него, и уже совсем слился с ним в единое целое. И такая благодать растекалась по его телу, и так хотелось продлить это неведомое им раньше блаженство. Он улыбался.

Айнаркатут спала. Изредка она открывала ничего невидящие глаза, как бы давая знать сиделке, что она еще жива. Она практически ничего не ела. Прошло уже почти 2 недели после отъезда Батурчина. Подошло время ждать его возвращения.
И вот в один из жарких солнечных дней Айнаркатут встала, вышла из избы и уселась на траве, подставив свое лицо солнцу. Сиделка переполошилась.
- Может, не следует вам вставать с постели-то?
- Следует милая! Надо погреть на солнышке свои косточки. А то улеглась в избе, ну прям как в могиле. А на улице-то красотища какая, а воздух-то вольный какой. Ты ступай к себе. Сегодня уж сынок явится. И так задержалась ты у меня.
Сиделка обрадовалась. Хоть и старуха безвредная была, а все же побаивалась ее. Всякое про нее в деревне говорили. Да и дома дел скопилось. Надо скот на летнее пастбище перегонять. Похватав свои пожитки, сиделка бросилась со всех ног к своему хозяйству.  А в том, что Батурчин сегодня вернется, она и сомневаться не думала. Раз старуха так сказала, значит так и будет.

В полдень послышался стук копыт, три лошади шли галопом. Айнаркатут сидела на траве, наклонившись спиной на стену избы улыбнулась, повернула голову в сторону подъезжающих. Она хотела встать, но слабые ноги ее не слушались.
  Марина увидела тетку. Она слезла с лошади и очень медленным шагом пошла к ней, стараясь как можно лучше разглядеть произошедшие в ней перемены. Радость встречи чередовалась с горечью предстоящей потери. Сомнений не было. Тетке осталось недолго ходить по этой земле.
- Ну что ж ты крадешься, как мышь полевая?! Подойди скорей, дай коснуться руки твоей.
- Здравствуй, Айнаркатут!
- И тебе того же милая! Дай-ка мне наследие твое…
Марина опустилась на колени рядом с теткой, протянула ей малышку.
- Хороша, но…
- Что но…
- Да, потом об этом поговорим. Скажи лучше как поживаешь «раба Божья»!
В голосе Айнаркатут слышался явный упрек.
- Откуда ты знаешь, что я крещение приняла?
- Да крест то вон, так и бьется о грудь, словно колокол, звоном в ушах раздается.
- И что же?! Что плохого в том?!
- Ты должна знать кто ты! Ты просто обязана и своих детей воспитывать, как подобает тюрку. А вот это: «Раба Божья» никак не к нашей крови не подходит! Тюрк всегда свободен! Тюрк никогда рабом не был! А если он стал рабом, пусть даже Божьим, сгинет, сломается, одряхлеет, тоской изойдется. Для этого я тебя звала, напомнить твоей пустой голове о том кто ты есть на самом деле.
Марина присела рядом, навалилась спиной на стену, задумалась. Зеленые глаза потемнели. В словах Айнаркатут была правда. Вспомнилось детство, вспомнились бескрайние просторы. И воля, воля во всем. Она тяжело вздохнула.
- А если нельзя по-другому? Если судьба так распоряжается!
- Человек сам свою судьбу строит. Вот посиди рядом, погрейся на солнышке, да подумай хорошенько о себе, о семье своей. У нас с тобой еще есть время, для того чтобы потолковать. А теперь помолчим лучше. Я вот несколько дней из избы не выходила, силы берегла. Задохнулась там, заплесневела. Так вот сейчас сижу, старый хлам выветриваю, да сырость просушиваю… Мужикам скажи, пусть располагаются. Недельки две поживете здесь.
- Хорошо здесь, красиво! Вон лиственницы уже в зеленоватой дымке, там за леском вершины снежные в хорошую погоду показываются, напоминая нам о своем величии. Но вот почему-то тоской веет, как будто из- под земли. Ты чувствуешь это?
  - Чувствую. Потому я и здесь. Испокон века здесь проходили пути кочевых племен в Западную Монголию. Когда-то здесь кипела жизнь. Здесь было сердце могучей державы – великой Скифии. Но теперь от того сказочного времени остались лишь вон те насыпи.  И народ здесь не ходит. Теперь тут зона покоя. Зона памяти предков. Наших предков!
- Ну а как же ты здесь живешь?
- Потому и живу, что здесь. Об этом очень важном деле мне надо с тобой потолковать. А теперь помоги мне встать да до постели добраться. Солнышко-то вон отворачивается уже. А весной в горах без солнышка – зима лютая.
После яркого солнечного света в темной избе Айнаркатут ничего не было видно. Марина шла на ощупь, тетка же двигалась уверенно, хотя и опиралась на руку племянницы. Подойдя к лежаку, Айнаркатут остановилась как бы в замешательстве. Немного потопталась на месте. Марина откинула одеяло, что бы той удобней было лечь.
- Манчикатут! Скинь постель с сундука.
Привыкшая доверять во всем своей тетке, Марина аккуратно свернула постель и собралась, было стелить на полу. Тетка остановила ее.
- Вот тут, - она приподняла крышку сундука, на котором спала – найди кожаную торбу.
Марина приподняла тряпье, на дне сундука лежал большой, неимоверно тяжелый кожаный тюк. Кое-как вытянула она его из сундука, он с грохотом ухнул об пол.
- Осторожно детка! Там книги. Очень старые книги. Некоторым более 10 веков. Ну, застилай скорее, устала я, хочется прилечь.
Лишь только тело Айнаркатут коснулось постели, как она провалилась в глубокий сон.
Любопытство раздирало Марину. В то же время дочь заплакала. Чтобы не будить тетку она вышла на улицу. Егор с Батурчином разбили палатку. На костре уже закипал чай. Марина переодела девочку в свежий беличий мешок. Девчушка явно проголодалась, все искала губами материну грудь и с недовольством кряхтела. Марина налила себе чай, достала запасенную в дорогу дзамбу с кусочком масла, стала не спеша кушать, все тщательно пережевывая. Егор с укоризной посмотрел на жену: «мол, дитя голодное, а ты не торопишься»
- Все понимаю Егор! Но прежде чем ребенку что-то дать, я сама должна сначала взять.
Насытившись материнским молоком, Кристина крепко заснула. Теперь можно было заняться книгами. Осторожно, одну за другой она стала вынимать их из мешка. Некоторые были ей известны. Айнаркатут давала ей их читать, но, к сожалению, они были тогда ей не понятны. Были и другие, совсем старые, написанные на каком-то странном языке. На самом дне тюка находился еще небольшой ларь в форме книги. Там были и пергаментные свитки, и каменные дощечки с высеченными знаками, и даже несколько бараньих лопаток с теми же не понятными знаками. Марина разложила их перед собой. Знаки и на свитках, и на лопатках, и на дощечках действительно были похожи, они располагались горизонтально.
- Это древнетюркские, иранские и уйгурские письмена. Они похожи между собой. Там среди книг найдешь толкователь, он поможет тебе разобраться со всем этим. Запомни только, читать нужно справа налево.
- Что все это значит?! Айнаркатут, что это?
- Это маленькая толика того – чего хотят нас лишить. Это наша культура. Посмотри, в кого превратились наши ойраты, курыканы, кипчаки, тубалары, меркиты,  кыргызы и многие, многие другие! Исполнительные телки! Рабы, со свободой в пределах пяти верст, и с винной душой арачки!
- Поэтому ты здесь? Ты хранительница! Ты всю свою жизнь посвятила этой тайне?
- Когда-то, давным-давно,  когда монголы были другими, когда они небыли испорчены буддизмом, исламом, христианством, когда у нас у всех была одна своя вера – мы были сильны. Границы Великой Скифии простирались от Черного моря, до берегов Амура. Потом великий Аттила защищал свой народ, от нападок Западной католической империи. Великий Тюркский Каганат хоть и распался на части, но не потерял своих границ. Мы были самоотверженны, едины до тех пор, пока в наше тело не стал проникать яд духовных учений. Во все концы шли проповедники. Где добром, где силой обращали народ наш в иные веры. Самые жестокие и беспощадные войны были во имя религии – гуманной религии. Все наши духовные, культурные ценности, все наши книги сжигались на кострах.
Но сила ойратов в том, что они не ждали «светлого» или «великого» будущего - это бессмысленно. Они делали великим и счастливым настоящее. Проходило несколько лет и опять появлялись ревнители веры и вновь собирали то, что не было уничтожено и то, что начинало восстанавливаться, и опять жгли, памятники рушили, города уничтожали. И всегда находились люди желающие защитить и сохранить свою культуру. Ибо ели знаешь «кто ты», то легче разобраться  «зачем ты», и правильно выбрать свой жизненный путь. Я не призываю тебя поднимать бурю. Твоя задача сохранить все это, передавая из поколения в поколение. Живи, как подобает тюрку. Когда-нибудь, твой народ проснется от тяжелого похмелья и страждущие найдут в тебе, или в твоих потомках мудрость Великого Эля. А пока народ пьет, да прячется по углам, и тебе не следует рваться в бой. Ты поймешь сама, когда он созреет.

Глава восемнадцатая

Петр Алексеевич вернулся в Карасук довольный устроенными делами. Обоз в Монголию был собран и отправлен. Из последней экспедиции Фадей понял, что в горах Алтая, Монголии, есть спрос на  хлопчатобумажные и льняные ткани. Поэтому основной поклажей нынче был именно этот товар. Петр Алексеевич строго-настрого  наказал Фадею дальше Улагана Матвея, сына Михаила Федоровича, за соболями не водить. Нечего весь зад показывать.
В селе Онгудай, на границе Ойротии, теперь была учреждена таможня. Придется выплачивать налог за ввозимый и вывозимый товар. Ткани можно продать и в Алтайском, и в Онгудае. Так пошлина уменьшится. От Онгудая же начинался вьючный путь, на котором было всего три населенных пункта. Поэтому приходилось не только по возможности  уменьшать свои тюки, но и приходилось экономить даже на продовольствии, которым и запасались там же. Необходимость экономии в месте и в весе не дозволяют во вьюках перевозить никаких других запасов,  кроме чаю и сухарей, которые большею частью и служат у путешественников единственной пищей во время этих переездов. И даже с этими пошлинами и неудобствами вьючного пути, торговля с Джунгарами через Алтай, была намного выгодней, чем по Иртышу, через Казахстан.

Беспокойство создавали калмыки, которые поселились десять лет назад близ Карасука, в Урмане. Они были основной наемной силой при выпасе скота иногда и распашке земель и сборке урожая, и вот вдруг они засобирались. С ними всегда легко можно было договориться. Петр Алексеевич пускал их скот на свои обширные пастбища, они взамен пасли его скот. Когда им нужны были деньги, они нанимались на работы. По всему было видно что ни сегодня –завтра они снимутся с места и откочуют. Старшим среди них был Уляшев Яков Егорович. Петр Алексеевич направился к нему с визитом.
- Яков Егорович, сдается мне, снимаетесь вы.
- Снимаемся, душа ты наш, Петр Алексеевич.
- Чего же так? Такой урман разработали, лес выкорчевали, выпасы ваши на тот год, самое время распахивать да сеять.
- Потому и снимаемся. Мы скотоводы, а не земледельцы. Нам стада пасти надо, а не землю ковырять.
- Но лучших работников чем вы, я в жизни не видывал! У вас ловко так все получается, будто вы и есть самые что ни наесть хлебопашцы.
- Так то от скуки. Да и с будущего года мы уже будем облагаться налогом. А чем его платить, если мы не сеем.
- И куда же вы теперь подадитесь?
- Так к Омску ближе. Там железную дорогу прокладывать будут, уж и для нас урман наверняка найдется.
- Ну, зачем же урман, есть и хорошие земли.
- Есть, да не про нашу честь. Нам, калмыкам, что по хуже дают. Да мы не ропщем. Работу делаем исправно, нареканий не имеем. Опять же, на новых разработках земли оброк с нас не полагается в течение 10 лет.
- И не жаль вам все бросать? Только обживаться начали, хозяйством обрастать.
- Это вас нам искренне жаль! Вы предали свою свободу за богатые поместья, лучшие земли, дорогую одежду, золотые монеты. Мы же привольно кочуем по ковыльным степям и дремучим урманам, никому ничего не платим и никому не служим.
- Ну что ж! В добрый путь. Вы были хорошими соседями. Если чего-то нужно в дорогу, обращайтесь, всегда помогу.
«Вот странный народ! Никак я их понять не могу, – думал Петр Алексеевич, - нужно будет у губернского старосты просить еще в нашу слободу калмыков, а уж урмана мы им найдем».
Он огляделся кругом. Еще 10 лет назад здесь был непроходимый урман. Лес, затянутый по низу непроходимым кустарником (тальником, шиповником). В отношении охотничьего промысла нельзя было желать лучшего. Не было дорог до соседних деревень, лишь узкие тропы между огромными пнями, выбоины, наполненные водой, при встрече не было возможности разъехаться. Вспомнил он как эти самые калмыки «чертили лес»: в июне, когда береза стояла в соку, ее кругом затесывали до древесины, перерубая кору и заболонь. Этот лес уже на следующее лето превращался в мертвые столбы, пропускал лучи солнца и «осветлял» почву. В этом мертвом лесу уже можно было косить сено. Счерченные березы гнили на корню  5 лет, осины – 7 лет. Один хороший работник мог счертить за день четверть десятины в густом березовом лесу, где на десятине было более тысячи крупных деревьев. А через пять лет два человека эту же десятину могли очистить от леса и пней за 30 дней. И вот теперь прекрасные выпасы и луга для посевов безжалостно бросали калмыки.
   «Да, не по хозяйски они как-то. Надо с этих земель беднякам выделить, да себе выхлопотать кусок».

Глава девятнадцатая

Марина вышла из избы. Ночной небосвод глядел на нее тысячью светил. Луна огромным розовым шаром нависла прямо над Пазырыком. В костровище еще тлели угли. Марина сломила несколько веток старой полыни, подошла к костру, присела. Сначала на тлеющие угли она положила лишь одну ветку полыни. Она стала съеживаться, чернеть. Пошел дурманящий аромат. Потом занялся синенький огонек. Подкладывать еще рано. Огонек разрастался. И вот на самом кончике огня показались оранжевые блики. Они становились все больше и больше. И вот, когда синее пламя от оранжевого хвоста стала отделять прозрачная полоска, она подложила еще небольшой пучок полыни. Сухостой тут же схватился огнем. Марина  наломала толстых стеблей полыни, уложила их шалашиком, сверху поставила несколько тронутых ночной влагой дровин, заботливо оставленных у костровища Батурчином. Теперь она ждала. Вот схватились синевой стебли полыни, вот стал заниматься оранжевый жар и вот уже ярко горел ночной костер. Марина зачаровано смотрела на блики огня. Черная ночь обволакивала все кругом, лишь впереди под луной вдали зияло черной полосой ущелье, а за ним на фоне звездного неба высились белки Курайского хребта. Где-то вдали, за этим хребтом был ее родной край. Она всматривалась в пляшущие языки пламени и сквозь них уносилась в прошлое.
Ей вспомнилось детство. Как она счастливой девчонкой носилась по берегу огромного озера, как весной пахла цветущая сакура. Она очень любила, вот так же сидя у костра сидеть с Айнаркатут. Ей очень нравилось, когда тетка рассказывала ей о далеких странах, о славных богатырях ойратах, о их воинской доблести, о любви к родине. Вспоминала, как любящие родители, заметив ее страсть к истории добывали для нее книги, отец приглашал мудрецов из буддийских и исламских храмов, христианских проповедников. Как устраивал им совместные встречи с горячими спорами, жаркими проповедями. Манчикатут обязательно присутствовала на таких встречах. Она тихо сидела в стороне, но все сказанное впитывала в себя как губка. 
Вспоминались и разбойничьи набеги воинственных соседей. Тогда все женщины и дети уходили в горы, а мужчины отважно отражали атаки торгоутов и халхасцев. Жизнь в аймаке отца была уравновешенной. Во всех хошунах не было резкого деления на богатых и бедных. Каждый получал по заслугам. Трудолюбивые были чуть богаче. В случае неурожая или падежа скота, отец собирал с благополучных хошунов помощь для пострадавших. Жители соседних аймаков часто уходили от своих жадных господ под покровительство отца. За это его возненавидел торгоутский тайчи. Он стал изводить народ частыми разбойничьими набегами. Уничтожал все, что можно было уничтожить, сжигал целые селенья. Теперь Манчикатут вспомнила, как спешно отец собирал Айнаркатут, как  укладывали в мешки книги и темной ночью под охраной целого отряда лучших воинов отправили ее, в дальние земли, чтобы сохранить все это наследие. Тогда тайчи торгоутов отбил для себя несколько хошунов и водворил там свою власть.
Отца он взял к себе в наместники дабы предотвратить восстание ойратов. И вот, на беду, глаз его пал на  Манчикатут – расцветший к тому времени бутон.
Языки пламени плясали перед глазами девушки. Черные брови сдвинулись к переносице. Ночной холод давал о себе знать. Она подрагивала. Егор вышел из избы и молча наблюдал за женой с порога. Он смотрел на нее и задавался вопросом: «что я о ней знаю? – ничего! Она до последнего ноготка моя, но вместе с тем душа ее сплошная загадка. Почему она не впускает меня в свою жизнь? Почему всегда есть чувство стены, ну или перегородки между нами? Чего она боится?». Егор взял охапку дров и пошел к огню. Он сел напротив жены. Блики костра играли на ее лице. Она словно и не замечала присутствия мужа. Тогда он подбросил несколько поленцев в костер, и пересел рядом с женой.
- Смотри, какая огромная луна! 
- Да! Здесь она всегда такая, только цвет иногда меняет. Не всегда она такая розовая.
- Не замечал, что она может менять цвет.
- Она всегда разная. То матово-желтая, то золотая, то с серебристым отливом, а то бывает совсем белой – холодной как снег.
- Вы с ней похожи!
- Что ты хочешь от меня услышать?
- Если я помешал тебе, скажи и я уйду.
- Да нет, останься.
Егор обнял жену.
- Ты никогда ничего не рассказывала о себе.
- А что бы ты хотел услышать?
- Расскажи о своей первой свадьбе.
Марина немного помолчала, будто бы решаясь, что говорить.
- Тогда неси еще дров. Рассказ будет длинным.
Егор прихватил охапку хороших полешек. Марина дождалась, пока он усядется удобней, и лишь когда он придвинул ее к себе, она начала:
- Мы жили далеко от этих мест, ближе к Китайской границе, за холодным засушливым плоскогорьем, иссеченным разрушенными, выветренными горными хребтами. На севере от нас лежала тайга, на юге, вдоль границы, голая бесплодная степь и пустыня. Между тайгой и пустынями – пространство плодородных степей. Мой отец был тайчи в нашем аймаке, ну, значит князем по-вашему.
- Аймак – это что-то типа районного центра?
- Да, это объединение нескольких хошунов, по-вашему – деревень.
Жители нашего аймака жили в достатке. Отец хорошо управлял делами. Плодородная земля, отзывчивая на возделывание, одаривала нас хорошими урожаями. Богатые пастбища давали великолепный корм для скота. Шерсть наших овец лоснилась золотистым блеском. Табунам было раздолье, хватало и выпасов, и простора для игрищ. Лошади наши были широки в груди, сильны ногами. Самая бедная семья имела в своем стаде от 60 баранов, 20 лошадей, 10 быков. Весь наш народ был приверженцем древней религии наших предков – тенгрианства. Что это за культура, я тебе позже расскажу.
В соседнем аймаке торгоутов, плодородных земель было меньше. Их молодой тайчи вел распутный образ жизни.  Многие были недовольны. Жили торгоуты в основном разбойничьими набегами. Налетит такое полчище задолго до рассвета, когда все крепко спят, все разрушит, пограбит и опять к себе восвояси уходят. За одно им спасибо – они сохранили древний обычай начала войны: на подступах к аймаку затрубят в рог, мол беззащитные уходите, достойные биться – выходите на бой. Для них эти битвы – забава, тренировка в мастерстве. Нет пощады тем, кто остался. Женщин забирали в рабство, мужчин убивали. Их род в давние времена первыми приняли буддизм, а образ жизни старались перенять у китайцев. Теперь не всякому дано отличить торгоута от китайца.
И вот в очередной набег, тайчи торгоутов увидел меня. Они не стали грабить в тот раз. Но через месяц от него к нам прибыли сваты. Они принесли очень много подарков, и уже хотели уговориться о дне свадьбе. Отец не принял ходаки. Он сказал, что без моего желания ничего решать не будет. Это была неслыханная обида для тайчи. Один из сватов намекнул, что бывает, когда девица противится, ее просто воруют. Отец промолчал, потом сказал: «Жена хороша тогда, когда она любит», на что они ответили: «Тайчи нельзя не любить. Он избран богом и народом. Не любить тайчи – преступление. Мы вернемся сюда через месяц за положительным ответом. Таков обычай».
Я слышала, как советник отца убеждал его выдать меня замуж. Это решило бы многие проблемы. Между нашими аймаками установился бы мир. А подарков хватило бы на то, чтобы поправить дела в разоренных хошунах. Отец был очень суров. Он не отступил от своего решения.
Я тогда убежала в горы к пастухам. Неделю провела вдали от дома.  Чтобы заглушить страх перед будущим, носилась на лошадях. Я выбирала в табуне самого сильного коня, на ходу, цепляясь за гриву, я вскакивала на него и прямо без седла мы скакали по степи, перепрыгивали через бурлящие ручьи. Я сливалась с животным в единое целое. Мы дышали в унисон. Нажатием колен, перемещением веса я указывала, что ему нужно делать, и он понимал меня.
Вечерами, у костра, я наслушалась от пастухов, сколько горя приносят им разорительные набеги торгоутов. И вот обдумав все как следует, вернулась домой, полная решимости выйти замуж. Об этом я сообщила отцу.
Через месяц сваты явились, как и обещали. Они привезли с собой еще больше подарков. Отец со слезами на глазах принял дары, что означало уговор на свадьбу. Через определенное время приехали родители Цаган-Гегена – моего мужа. Ламы высчитали благоприятный день для нашей свадьбы.
Все шло не как у нас заведено. По нашим обычаям родственники невесты собираются в день свадьбы в ее доме, родственники жениха в его доме. Затем жених со своей многочисленной свитой едет за невестой. По его же обычаю наоборот, караван невесты отправляется к жениху с ответными дарами, которые должны в несколько раз превышать его дары. Если дары будут равные, то это является оскорблением для его родни, а значит и отношение к невестке будет соответственным.
- Я не улавливаю большого различия. Какая разница, кто к кому идет в дом?
  - Да пойми ты: у нас – жених  идет за сокровищем – за своей женой. Он ведет ее в свой дом, предлагая разделить с ним его быт. Женщина здесь – драгоценность. Она принимает активное участие в жизни семьи, воспитании детей. Она участвует в Большом совете. У них получается, женщина плетется к своему мужу, как раба, как бы уговаривая своими подарками взять ее, принимая все его прихоти и полностью лишаясь самостоятельности. Она игрушка в руках мужа. С ней не церемонятся, ее не слушают.
Так вот, отец собрал все, что было можно собрать, и мы отправились к жениху. Ко мне приставили бэргэн (девушку, которая будет на свадьбе указывать, что и как мне нужно делать).
Нас повели в отдельный шатер, а гости и хозяева начали пир, который продолжался три дня.
После первой ночи бэргэн сказала мне, что по законам его рода, я должна быть не только женой своего мужа, но и его неженатым братьям. Их оказалось четверо. Самому младшему было 14 лет. Со всеми я должна регулярно исполнять супружеский долг.
- А как же тогда узнать, кто будет отцом ребенка?!
- Все просто… На кого укажет мать.
Егор взъерошил волосы на голове, весь передернулся, поспешно встал, принес еще охапку дров. Марина дрожала. Он подсел к ней со спины, закрывая своей спиной пронизывающий ночной холод. Обнял. Наклонил к себе. Нежно поцеловал ее макушку.
- Какой кошмар тебе пришлось пережить.
Он заглянул ей в лицо. Плечи ее вздрагивали как от рыданий, но ни одной слезинки не скатилось из ее глаз. Видимо весь ужас жил еще глубоко внутри. Егор нежно гладил ее по волосам. Она немного помолчала, передернулась, словно скинула с себя колючее прошлое и продолжала:
- Самым ужасным был Югурчин. Я выдержала чуть больше недели, а что было потом, ты уже знаешь.
- Никогда я не допущу, чтобы они нашли тебя.
- Мы уже все сделали.
Огонь в костре выводил свой безумный танец. Языки пламени походили на молодых невольниц в ярких шелковых одеждах, которые кружили в бешенном ритме, то нагибаясь, то выпрямляясь, вскидывая вверх рыжие шелковые шарфы. Тишину нарушило уханье совы. Марина вздрогнула, взяла ветку полыни, вдохнула ее аромат.
- Ты знаешь, когда кто-то из близких тебе людей находится очень далеко, когда тоска ждущих его, выходит за все пределы, ему отправляют мешочек с цветами полыни. Это значит, что его очень ждут, и хотят видеть дома. Аромат полыни должен наполнить его воспоминаниями о родине, о родных. Я очень жду, когда кто-нибудь передаст мне из дома такой мешочек.
- Когда-нибудь мы обязательно съездим к тебе домой.
- После того как я убежала, Цаган-Геген разорил наши земли, людей согнал с плодородных земель и пастбищ, установил там свою власть, а отца с братьями держал в заложниках. Если бы отец вернул меня, нам бы вернули все.
- Но отец тебя не нашел.
- Да… Он потерял жену. Цаган-Геген разрешил людям вернуться на свои кочевья, но отца он все равно держит при себе.
- Как только тетка твоя поправится, мы поедем на мою родину. Там ты уж точно будешь в безопасности и никогда не познаешь такого зверства.
- Я знаю, Егор, но тетка не поправится… Мне нужно как можно больше быть с ней. Это очень важно. Я потом тебе все объясню. А сейчас пойдем спать. Скоро уж рассвет. Мне нужно утром собрать живицы, чтобы облегчить ее страдания.

Глава двадцатая

Фадей с Ефимом, сыном Михаила Федоровича, со своими обозами въезжали в Бийск.
- Ну и город!!! Дороги у нас меж глухих деревень и то лучше будут.
- Да, город богат, разжирел на монгольских хлебах, да на караванной торговле. Купец на купце сидит, да купцом погоняет. От денег закрома ломятся, а дорог исправить не могут.
Лошади проваливались в вонючую топь по самые бабки. Улицу, по которой пробирался обоз, перегородил завал из набросанных прямо на дорогу камней, досок, обгорелых кирпичей, штукатурки. Впереди идущие ямщики, ну давай ругаться с виновником завала:
- Дубина ты стоеросовая! Кто ж на дорогу строительный хлам выбрасывает?! Задумал новый дом построить, так старый хлам хоть за город вывози.
- Эта жижа на улице все проглотит, что ни брось. Постоит до вечера, и хлама как не было. Все в нее утопчется.
- Так нам теперь как проехать? Кони ноги ведь переломают.
- Как, как? Кружным путем!
- Да ты в своем уме! Тут же не развернуться!
- Ну, так прямо езжайте! Сейчас под копыта еще досок натаскаю.
- Что ж за дурь-то такая?!
- Так у нас тут все так.
Делать нечего, стали под колеса подкладывать доски. Первая телега прошла удачно. Вторая завязла, пришлось разгружать телегу. Бранясь, на чем свет стоит, мужики вытаскивали лошадь. И действительно, после того, как прошел весь обоз, от мусора на дороге ничего не осталось. Все поглотила ненасытная топь.
- Тьфу! Азиатчина! – возмущался Ефим – Вот бы их городового в повозке покатать по этим улицам. Рубаха на нем взмокла, лицо покраснело от затраченных сил и от палящего солнца.
- То беда не беда! – Отзывался Фадей – это так, тренировка. Дальше путь будет куда сложнее. Ты, Ефим, если что, можешь здесь все продать. Получишь неплохую выгоду. Но если решишь двигаться дальше, хорошенько подумай. Сегодня ночуем здесь, в городе, пополним запасы, а чуть свет отправимся дальше. Конечно, есть еще хороший базар в Алтайском. В общем решай сам.
- Ну уж нет! Назвался груздем, полезай в кузов. Отец мне не простит, если я до Монголии не доеду.
- Тогда крепись.
И Фадей подумал: «вот я еду сюда с любовью к этим горам, к этим открытым душой людям. Для меня это награда, а не испытание. Говорят: кто хоть раз побывал на Алтае, тот уж непременно сюда воротиться». Интересно, на Ефима это распространиться».

Утро выдалось солнечным. Громким пересвистом голосили птицы. Фадей ехал и любовался весенним цветением. В деревнях, что примкнули к Чуйскому тракту, буйно цвели вишни, сливы и яблони. Все было ухожено. Чувствовалось, что в каждое растение вложена большая любовь. Катунь широко разлилась. Вода в ней была мутная, ледяная, желто-зеленого цвета. Течение бурное. Кругом начались холмы. И вот уже показался Бабырган.
- Два дня погода хорошая будет – сказал Фадей Ефиму.
- Это тебе сорока на хвосте принесла?
- Да вот, видишь ту гору. Если ее от Сросток видать, значит два дня дождя не будет. Для нас это очень хорошо.
И вот уже первые скалы раскрыли свои объятья подъезжающему обозу, Фадей ликовал. Разве можно не любить Алтай?! В груди распирало что-то огромное, перехватывающее дыхание и вместе с тем сладостное. Сердце учащенно билось, воздух обжигал своей чистотой, зрение обострялось, прошивая насквозь речную долину, прибрежные скалы и звенящую синь неба.  Он закрыл глаза и подставил свое лицо солнцу, словно для поцелуя. Открыв глаза, он долго всматривался, словно не верил, что видит все это вновь. Горы бархатно-синие. Вершины тонут в небесном мареве и покрыты сочными травами долины рек. Благодать! В окрестных деревнях полно церквей. Все беленые, с блестящими куполами. Люди приветливые, шапками машут проезжающим.
Вечером миновали Старую Белокуриху. А как только месяц рога свои показал подъехали к Алтайскому. Здесь остановились на постоялом дворе заночевать.
Алтайское – большой торговый центр. Торговые помещения каменные. Все на городской лад. Народу множество. Как раз торговый день случился. Фадей с Ефимом на базар пошли. Михаил Федорович наказал сыну, все торговые места разведать хорошенько. Где какой товар в избытке, да по низким ценам, в каком товаре нужда. Ефим по базару ходит, приценивается, да в тетрадочку записывает. Сколько же здесь выделанных кож: маралина, буйнина и яман. Буйнину (шкуру косули) делают белую, черную и дымленую. Шаровары из такой замши стоят 3-4 рубля, рукавицы – от 50 до 70 копеек; белка стоит от 10 до 15 копеек штука; шкура ямуранки по – грошу; колонок от 50 до 70 копеек; маралья шкура – 5 рублей. А в рыбных рядах: нельма, таймень, хариус, язь, ускуч.
Фадей же нашел купцов из Черги. Стал расспрашивать про Комаринский перевал, как дорога? Можно ли обозом пройти.
- Как по сухому пойдете, так хорошо проскачите. А если дождь заладит, то лучше в Алтайском переждать
Фадей Ефима поторапливает. На рассвете выезжать надо. А сейчас все телеги четырехколесные нужно заменить на местные - двухколесные, лошадей еще нанять. Комаринский перевал тяжелый, крутой, трудный для лошадей. Ефим же на кулачный бой поглядеть хочет, что после базара вечером бывает всегда. Молодые парни, да и мужики некоторые, самогоном подкрепятся и ну стенка на стенку лупить друг друга. Забава у них такая. Так лупят, что страсти. Смотреть больно.
- Ты, Ефим, аккуратнее. А то и зрителям иногда достается. Как самые страсти накалятся, так ты ноги к дому поворачивай. Посмотри, здесь народ – богатыри прямо, все румяные, в плечах могучие. Они пока весь пар свой не выпустят, не остановятся.
- Так безобидных за что же?
- За компанию! Чтоб не скучали! А лучше не ходи туда вовсе. Завтра на перевале силы понадобятся.

Утром стали запрягать лошадей. Ямщик, парнишка калмыцкий, лет 20, что вчера днем наняли, с фингалом во все лицо явился.
- Как же ты бедовый, с лошадьми управляться-то будешь?
- Так мы привычные! У нас от боев этих сила только прибавляется.
- Ну, смотри! На перевале-то в оба глаза глядеть надо.
- Да я его и вслепую пройду, ни одна лошадь не пострадает.

Солнце светит яркое. Жара. От камней как от печки жаром несет. Подошли к перевалу. На верху видно, баба с огромным тюком на плечах, да с детишками поднимается. Перетащит тюк, старшего посадит на него, сама за младшеньким возвращается. Дотащит его до тюка, на теплый камень посадит, он орет, ножками сучит, а баба за тюк, да дальше подниматься., а потом опять за ребенком возвращается. С перевала отряд казаков спускается. Бабу плетью огрели, чтоб с дороги убиралась. Проскакали, оставив за собой облако каменной пудры. Ямщик наш калмыцкий, аж зубами заскрежетал.
- Нелюди, что ли они. Разве ж можно с матерью так?!
- Так это что же, мать твоя? – Ефим спрашивает
- Всякая женщина – мать. Освобождай место на телеге.
- Да ты в своем уме?
- Раскидывай говорю, тюки по другим телегам!
И по всему видать не шутит парнишка. Вид у него такой грозный. И подбитый глаз говорит о том, что долго разговаривать не намерен. Сам же первый осмотрел кладь, да давай растаскивать по телегам другим.
- Стой, матка! Подмогнем сейчас! – кричит женщине.
Ефим с недоумением на Фадея посматривает. Фадей рассмеялся только.
- Сметливый какой!  Вот ты, Ефим, и не догадался бы, да и я не сразу сообразил. А он молодой да жалостливый. Молодец парнишка! С таким точно не пропадем. – Фадей одобрительно похлопал по плечу ямщика. Начали подъем. Лошадей вели в поводу. Работники подталкивали телеги. Поравнялись с теткой. Усадили ребятишек на телегу, забросили тюк. А женщина на равне с мужиками встала телегу подталкивать. С Ефима пот градом. На Фадея волком посматривает, матюгнет другой раз, но не бросает дела: то телегу толкает, то лошадьми правит. Лошади исходятся жалобным ржанием. Во рту пена. Но близится самая высокая точка перевала, а там и площадка для отдыха. Намаялись. Много времени занял подъем. Ефим на тюки рухнул ни живой ни мертвый. Лошади нервно бьют хвостами, прядают ушами, в ногах дрожь. Парнишка калмыцкий с тревогой на небо смотрит. За горами тучи набрякли.
- Полчаса отдыхаем и спускаемся. Надо до дождя управиться.
- Спускаться – не подниматься, все полегче будет! – буркнул Ефим.
- Ты что, первый раз на перевале?
- А что? Садись да езжай, дитю понятно.
- Чудной! А ну, как понесет, как завалит телегою лошадь-то?
Ефим даже поднялся от возмущения
- Ты что сказать хочешь?
- А то, что сюда толкали телеги, а на спуске держать будем. Тяжелее придется.
- Мать твою! Занесло же меня! Никакой выгоды не захочешь.
Парнишка брезгливо посмотрел на Ефима, сплюнул в сторону. Ясно, барский сынок. Беды не наделал бы. Лошадей жалко.
Время летело незаметно, и вот начали спуск. Сил на разговоры не было. Тишину нарушал скрип колес, да окрики ямщиков. Баба сняла с воза малыша и отправила его пешком. Он уцепился за материну юбку, шел похныкивая, а старший – подбадривал его, да веселил. Впереди с перевала хорошо была видна Черга, бывшее дачное село, все в горах зеленых, лесистых, с шершавыми скалами. На самом же деле до нее еще было около 30 верст.
Как спустились с перевала и сами не поняли. Пот застилал глаза. Смотрели только под колеса, меся ногами дорожную пыль, которая покрывала коркой вспотевшие тела. И вдруг спуск закончился. Лошади, одуревшие от напруги, пустились рысью. Ямщики натягивали поводья «тпрукали». Еще некоторое время прошли пешком, потом уселись на телеги, и уже не сдерживая лошадей, поехали к Черге.
Фадей подсел к бабе с ребятками.
- Куда же ты бедовая, направляешься?
- В Чергу к родителям.
- Чего же без мужика-то?
- Хватит, нажилась! От него и бегу. Пьет да бьет, изувер проклятый. Последние побои еле выдержала. У соседей отлежалась, да быстрей бежать из деревни.
- Тяжело без мужика-то будет. Одна с двумя ребятами, как прокормитесь? Как учить ребяток будешь?
- Да у нас и школ  то здесь нет. Церквей вон понастроили, а школы для господских детишек – в Бийске. А без мужика, ничего, не пропаду! Замуж не напасть, замужем не пропасть бы! Если останусь при нем, забьет до смерти.
- Да… Вот тебе народная мудрость. – Из иноверцев муж-то?
- Кабы так! Из русских.
Дорога шла в узкой долине меж высоких гор. Иногда казалось, что ямщик заблудился: издали дороги совсем не видать, она то поднимается в гору, то ныряет вниз и стелется возле самой реки. Фадей украдкой посмотрел на Ефима. Тот все вглядывался в даль, но на лице его уже не было тревоги, а появилось умиленное восхищение. «Будет толк с парня!» - подумал Фадей, а в слух сказал:
- Горы надо любить, чтобы туда ходить, и горы нужно уважать, что бы от туда возвращаться.
Ефим с любопытством поглядел на Фадея и утвердительно кивнул головой.

Глава двадцать первая

Марина брела по бору. Удобный кошель для малышки придумал Егор. Девчушка перебирала крохотными пальчиками материны можжевеловые бусы, поглядывала по сторонам и, кажется, была всем довольна. На другом плече у Марины был подвешен туесок. В него она собирала живицу – янтарные слезы кедра. Оглядывая каждый кедр, Марина как бы испрашивала у него позволения: «можно ли взять твоего сока?» Потом бережно деревянной лопаточкой соскабливала с коры янтарную смолу и складывала в туесок. Когда там собралось смолы величиной с кулак, она стала возвращаться. Батурчин к тому времени привез из Балыктуюля кедрового масла. Тщательно выскоблив туесок, Марина переложила содержимое в глиняный горшочек, залила маслом. Горшочек поставила в подвешенный над горячими углями котелок с водой. Медленно помешивая, она ждала, когда смола раствориться в масле. Получившийся раствор разделила на две части. Одну большую часть оставила такой как есть – этим она будет натирать. Другую, меньшую отцедила и еще разбавила кедровым маслом – это можно давать внутрь. Когда все было готово, Марина пошла к тетке. Айнаркатут не спала. Она ждала племянницу. Прежде чем покормить тетку, Марина тщательно растерла живицей все суставы. Укутала ее в шерстяное одеяло. Взяла кусочек дзамбы, сдобрила его другим раствором живицы и дала его скушать Айнаркатут. Та тщательно все пережевала, запила настоем из бадана и откинувшись на подушку уснула крепким здоровым сном.
Марина устроилась рядом на войлоке, разложила книги, выбирая с чего начать. Хотелось взять то, что по сложнее, чтобы при изучении получить помощь Айнаркатут. Внимание привлек пергамент, исписанный древним уйгурским руническим письмом. Она оттискала среди книг толкователь и принялась расшифровывать надписи. Так прошло несколько часов, пока не проснулись одновременно Айнаркатут и Кристина.
Марина накормила дочь, сделала, как и прежде, дзамбу тетке. Егор принес запеченное мясо молодого барашка и она с аппетитом разделила трапезу со своими родными. Егор вглядывался в Айнаркатут. На лице нет никаких страданий, в слепых глазах – та же сила духа, голова слегка откинута назад, подбородок приподнят, будто смотрит на все с высока, сквозь призму прожитых лет. Ему захотелось узнать: почему она остановилась именно в этом глухом месте. 
- Что за странные круги из набросанных камней? – спросил он Айнаркатут.
- Это древние курганы – могилы наших царственных предков.
- Брр… Как же ты живешь здесь, среди мертвецов?
Она немного помолчала, обдумывая свои слова, потом с доброй улыбкой повернула голову  к Егору и сказала:
- По нашим обычаям, путнику оказавшемуся в безлюдном, или чужом, или в опасном месте, надлежит ночевать ближе к захоронению, или прямо на нем. Тогда Духи Предков смогут защитить его от любого зла.
- А как же вампиры, упыри?!
- Если ты соблюдаешь все приличия и совершаешь обряды поминания ушедших предков, если ты до седьмого колена знаешь своих предков как себя, то тебе ничего не грозит. Более того, ты смело можешь обращаться к ним за советом, за благословением, но лишь тогда, когда твои дела несут пользу и никому и ничему не вредят. Вон как Манчикатут, сядет под лиственницей, обратится душой своей к праматерям, глаза закроет, и покажут они ей ответ или знак подадут.
Егор перевел вопросительный взгляд на жену
- Да, это Великая Манчи-Хатун показала мне, что мать моя мертва, что у меня родиться дочь и еще многое другое.
- И что ж, вот так запросто сел под лиственницу и спрашивай?
- Нет. Нужно найти место «Силы», ты легко его почувствуешь, если будешь сконцентрирован, ну и нужно уметь обратить свою душу к душе предка, а дальше все просто.
Егор смотрел на жену сначала с каким-то недоверием, потом с удивлением. Он еще раз убеждался, что она полна загадок. Ну что ж, на этот раз не такая уж страшная изюминка. Духи так Духи. Любви от этого не убавиться. А она удовлетворенная проявленным к ней интересом и пониманием, с благодарностью и нежностью смотрела на мужа.
После сытного обеда Марина помогла Айнаркатут подняться, и они вышли на улицу.
Солнце стояло прямо над Пазырыком. От травы исходил пряный аромат. Как и прежде она устроилась и избы. Жадно вдыхая свежий воздух, Айнаркатут наслаждалась жизнью. Подсела Марина.
- У меня много вопросов.
- С чего ты начала?
- С пергамента на древнем  уйгурском.
Марина прочла то, что смогла перевести. Получилась несвязная чепуха. Тогда Айнаркатут попросила еще раз медленно читать и проговаривать каждый символ, стала вставлять получавшиеся вновь слова. Марина все записывала, а потом прочла заново. Теперь тетка ее останавливала, вставляла подходящее слова и заставляла еще раз сверяться с толкователем.
К вечеру получилось вот что:
1. Бог Тенгри создал все видимое и невидимое, а также человека и все сущее  на земле, в Среднем мире. Все живое и неживое, движущееся и неподвижное, деревья и камни имеют душу, их объединяет дыхание Бога Тенгри.
2. Люди – это двуногие существа с поводьями за спиной, с уздечкой за плечами – родственники божеств. Поводья и уздечки у людей обозначают их вечную связь и зависимость от божеств Верхнего мира, которые управляют ими, являются вершителями судеб двуногих на земле. От звезд и светил на Небе зависит судьба человека на земле. Небо знает все.
 3. Не разрушай, а созидай – требует Тенгри. Уважай и люби воду, леса и землю, всю природу, где живет двуногий. Не порти, не ломай, не губи воздух и землю, реки и леса, горы и долины, ибо все в мире является равноправными детьми Единого Небесного Бога, который присутствует и живет во всем, что ты видишь.
4. Произнесенное слово – это сила, которая создает или разрушает. В этом роль и сила молитвы к Богу. Мысль – материальна, сказанное однажды – сбудется. Двуногий, как и Бог, тоже может создавать или разрушать и мыслью, волей своей творить чудеса. Он может творить добро, установить в мире Порядок и Гармонию.
5. Сейчас пришло время новых вер (ислам, манихейство, христианство, буддизм), которые, враждуя, все больше и больше разъединят людей, сея конфликты и кровавые безбожные стычки. Боги новых религий стоят отдельно, и Они дальше и выше всего и вся. Они отчуждены и сверху решают – помиловать или наказать. Их пастыри  бормочут  молитвы, в которых слова спасения от страстей земных, от ошибок и пороков, от греховных соблазнов дьявола – главного виновника бед и страданий людских. Все замыкается в самом человеке. Погрузившись в устройство и быт в повседневной жизни, они забыли об окружающей среде и миропорядке.
6. Развитие жизни идет по спирали. Это значит, все наши ценности вернутся, но выше по уровню на виток. С наступлением Эры Шестого Солнца человек преобразится, начнет жить в полной гармонии с самим собой и Природой.
7. Помни – все живое и неподвижное – равны и в каждом из них живет дыхание Тенгри, божья суть.

Когда Марина дочитала последний абзац, повисла гробовая тишина. Через какое-то время она спросила:
- Где ты это взяла?
- Наша древняя мать, Манчи-хатун, начала собирать эти редкостные диковины. Со всего света ей доставляли старинные книги, свитки, наши древние книги на деревянных дощечках, и так далее. Это была ее слабость. Многое она прояснила о нашем народе, помнящем своих предков лишь до седьмого колена. Великая госпожа хотела восстановить наши древние традиции, объединить разрозненные племена тюрков. Она построила свой город Хух-хото (Синий город) – город Синего Вечного Неба. Там должна была восстать из пепла наша культура. Против нее тогда восстали приверженцы чуждых нам традиц и религий. Тогда ее второй муж занимался строительством Аблайкита – города-крепости на западной границе. Там был возведен буддийский монастырь. В этом монастыре он позволял жене прятать особо дорогие письменные сокровища. Что-то она прятала у верных людей в христианских монастырях, в разных хранилищах и даже пастухи помогали ей, находя в горах пещеры-тайники. К сожалению, многое разграблено, уничтожено. О ее делах ты тоже найдешь здесь записи. А это размышления нашего древнего сородича. Кто это писал неизвестно. Там нет подписи. Но вдумайся в слова. Эти размышления относятся к периоду, когда среди тюрков стали появляться новые религии: христианство, буддизм, ислам, несторианство и зороастризм.
- К какому богу они относятся?
- Бог един, но путей к нему много и каждый может прийти к нему через свою веру. Вечное Синее Небо - это единый Бог. Каждый человек должен верить в Бога. Причем не важно, какую веру он исповедует. Нет самой верной религии, нет самой правильной веры, самых умных жрецов тех или иных культов. Бог один. Бог это вершина горы, а разные веры и религии это подходы к этой вершине. Молитесь - кому хотите, но знайте, главная ваша цель не быть без грехов, а достичь и познать Бога. Именно этим объясняется веротерпимость ойратов и уважение к священнослужителям любой религии. Но давай разберемся. Что входит в основу Тенгрианства?
- Я хочу послушать тебя. По-моему, главное - мы  дети Отца Небесного.
- Вот именно дети, а не рабы. Значит, мы и живем с ним как в семье и отношения с ним родственные «отец – сын», а не «господин – слуга» и не «начальник – подчиненный». Все подчиняются законам рода, семьи, законам природы, что и является законами Божьими. Все делается сообща, начиная с совета со старшими. Мы в полном взаимодействии с Тенгри. У природы не берем ничего лишнего, лишь только то, что можем потребить. Например, жажда власти Амурсаны и некоторых других ойратских владетелей привела к полному истреблению джунгарских ойратов. «Когда бог создал человека, пищи было в изобилии. Человек брал и ел. Все делали так. Но один взял в прок, и все стали брать впрок, и пища закончилась. Тогда человек стал возделывать землю, охотиться, приручать и выращивать скот, заботиться о завтрашнем дне.» Мы  в молитвах не просим ничего, кроме ясного ума, здоровья, силы. Ясный ум необходим для умения найти способ, «как» и «чем жить». Здоровье необходимо для того, чтобы собственно жить. Сила нужна для того, чтобы взять то, «чем жить» и устроить «где жить». Наш Небесный Отец дает нам то, что мы просим, и мы живем счастливо и в радости вместе с ним. Ибо мы его дети. А когда счастливы мы, счастлив и он вместе с нами.
Почитая своих земных родителей и предков наших до седьмого колена, мы всегда помним, что и о нас будет известно все до седьмого колена. Все дела наши будут на виду у семи поколений. Тут уж важно не осрамиться, не наделать дурости. Ибо ты в ответе за свой род, за процветание своих потомков.
Из области седьмого неба Тенгри спускает в обитаемый мир сущности всех форм человеческой культуры, куда входят и профессии, и важнейшие действия людей, и атрибуты власти и даже некоторые эмоции и черты характера. Каждый человек должен максимально соответствовать своей сущности, и тогда он имеет возможность получить хорошую судьбу. Каждому человеку Тенгри дает свой кут (талант, душа), предназначение в жизни. Очень важно найти его. Благодать божья настает для того, кто использует свой кут в полной мере. Если ты знаешь, кто ты, если ты знаешь, откуда ты, чем жили твои предки, то тебе не составит труда найти его.
Каждый родитель, воспитывая своих детей, очень много уделяет внимания наклонностям своего ребенка, и старается вложить в него как можно больше знаний и навыков, внимательно смотрит за успехами и неудачами в различных областях развития. Когда цель достигнута, человек обрел свой кут, он счастлив, а вместе с ним отец наш небесный.
Если избегать жадности, вероломства, предательства, насилия, равнодушия, корысти и знать во всем меру, на Земле нашей воцариться мир, покой и благополучие.
- Рай на Земле?
- Да. Тенгрианство – религия жизни, а не загробного царства! А как ежели здесь хорошо, нам и раю не надо! От туда никто не приходил, с роду-родясь. Поди, ничего и нет там, как, по-твоему – а? 
И Айнаркатут рассмеялась тихим заливистым смехом.
- Рай нужен для того, чтобы держать в повиновении нищих и сирых, убогих и страждущих. Рай будет платой за все их страдания, которые создают сами же люди, ссылаясь на Бога, придумывая сказки об испытаниях. А коли, не будет рая, за что же им тогда терпеть все мытарства. Когда можно восстать и взять то, что необходимо, не боясь кары Божьей. Своими проповедями попы, ламы да имамы запутывают, закручивают человека, уводят от его кута, подавляя его волю, порабощая его душу. Как он может искать свой кут, когда он занят искуплением неисчислимых грехов своих?! И не ведомо им, что в человеке все должно сочетаться, и хорошее и плохое: «когда Тенгри создавал человека, он хотел сделать его безгрешным. Тогда Эрлик сказал: «если человек будет безгрешен, то он умрет с голоду» и Тэнгри дал человеку плохое и хорошее» -  главное не нарушать равновесия.
- Если у нас так все продуманно, почему же нашу религию уничтожают, почему не принимают нас?
- У нас недопустимо порабощение народа, жадность, жажда власти. Каждый должен получать по делам своим – это первое. А потом, - один из наших законов – веротерпимость. Не важно, каким путем ты придешь к Богу. Важно, что ты к нему придешь, как пришел к Нему тот древний предок, что оставил свои размышления на этом пергаменте. Этим воспользовались  все: мусульмане, буддисты, христиане. Никогда наш народ не гнал чужих проповедников. Они очаровывали доверчивых тюрков манной небесной и вот результат: страдаем в ожидании благодати, вместо того чтобы создавать благодать. А еще политика. Часто какой-нибудь из наших родов, соседствуя с могущественным, воинственным соседом во избежание кровопролитных войн, принимал веру этого государства и делал ее государственной религией. Подчини душу народа и он полностью твой.

Марина проснулась от требовательного плача дочери. Проголодалась, малышка. Она дала ей грудь, та обхватила ее крошечными ручками и с наслаждением принялась сосать. Когда молоко иссякло, Марина приложила ее к другой груди и та с аппетитом опустошила вторую грудь. Обе улыбались. Одна – насытившись и согревшись около матери, другая – от гордости за свое чадо. Не спалось.
Марина вышла из избы, постояла на холоде в темноте. Сон как рукой сняло. Она пошла к лошадям. Они, почуяв хозяйку, переминались с ноги на ногу и похрапывали. Она с любовью потрепала их за гривы, погладила, нежно проводя рукой по ноге, спускаясь от тела к колену, Марина ласково разговаривала с животными. Дойдя до коленной чашечки, она нажимала чуть ниже, как бы прося поднять лошадь ногу, и та безропотно повиновалась, сгибая ее в колене предоставляя копыта к осмотру. Марина тщательно осматривала копыта, хорошо ли держаться подковы, нет ли трещин. Потом с благодарностью за терпение, похлопывала животное по груди. И проделывала тоже с другой ногой. Защебетали первые птицы. Значит скоро рассвет. Ей вдруг нестерпимо захотелось показать его Егору. Она побежала к Батурчину, разбудила его, попросила помочь седлать двух лошадей, и наказала смотреть за дочкой. В запасе у нее было 4 часа, пока малышка вновь не проголодается. Она тихо вошла в избу, поцеловала Егора:
- Просыпайся!
- Что случилось?
- Тихонько одевайся, пойдем со мной.
Глаза ее блестели в темноте. Она глубоко дышала, сдерживая обуревавшее ее желание.
Небо все еще было темным. Они обошли Балыктуюль по горе справа от деревни, спустились в долину реки, которая открывала большой обзор на восток. На горизонте небо чуть заголубело. Егор, еще не отошедший ото сна, мерно покачивался в седле.
- Может, расскажешь, куда мы отправляемся?
Марина с досадой посмотрела на него. Ничего не понимает! У нее в груди разрывается необузданное желание быть с ним, обновиться на рассвете вместе с новым днем. Она низко наклонилась к лошади, обвила ее шею руками, еще раз обернулась на Егора. В ее глазах были и насмешка, и укор, и досада. Со всей силы сжала коленями бока лошади и вонзила пальцы ног ей под ребра. Та приподнялась на дыбы и рванула с места в галоп. Ветер звенел в ушах, она слилась с животным в единое целое. И вот уже две фигуры, неотделимые одна от другой, неслись, как сумасшедшие по долине реки уже не думая ни о чем.  Егор мгновенно очнулся от сна. Он не видел всех ее движений и не понял, что это она направила лошадь галопом. Он не на шутку испугался за жену. Но потом увидел, как она крепко сидит в седле и подгоняет Зорьку, и немного успокоился. Но тут же снова волнение охватило его. Ему казалось, что вот так она раз… и ускачет от него навсегда, упорхнет как ласточка, и он больше никогда не увидит ее. Это чувство обожгло его. Егор хлестал Ерему, что было мочи. Но ленивый от природы конь медленно набирал скорость. Лишь проскакав с полверсты, Егору удалось нагнать жену. Но она не давала подойти ему ни справа, ни слева. Вдруг голова Еремы коснулась крупа Зорьки. Она брыкнула, лягнула его, и это сбило ее с ровного ритма скачки. Егор воспользовался моментом, ухватил повод Зорьки и начал осаживать обоих животных. Он ругался на жену:
- Ты в своем уме! Расшибешь себе голову!
 Марина лишь рассмеялась в ответ, соскочила с лошади и побежала прямиком на уже начавшийся рассвет.
- Слабак!
Небо загоралось багрянцем. Ее силуэт на фоне занявшегося рассвета размывался черно-бронзовым бархатом. Егор, раззадоренный настроением жены, быстро нагнал ее, притянул для поцелуя, но она вырвалась и опять побежала. Он налетел на нее всем своим телом. Оба упали в мокрую от выпавшей росы траву. Она опять вырвалась и пыталась уползти на коленях. Юбка задралась, в лучах восходящего солнца ее сильные стройные ноги отливали бронзой. Егор больше не мог контролировать себя. Он перевернул ее на спину. Она же, все равно пятилась от него. Дыхание мужа было прерывистым, глаза пожирали ненасытным огнем. Он теперь больше походил на зверя. Ничто не могло остановить его. Когда она поняла, что его желание достигло апогея, отдалась ему с всепоглощающей страстью.
Рассвет разливался по всему небу. Теперь на нем видны были все цвета радуги. Природа праздновала рождение нового дня.
- Зорька-то жеребая!
- С чего ты взял?
- Смотри, как она лягнула Ерему. Не подпускает к себе.
- Ну что же, рождение всегда хорошо!
Они возвращались тем же путем, по горе, вдали от деревни, чтобы не будоражить дворовых псов.
- Ты знаешь, Маришь, хочу с Батурчином спуститься к теленгитам за соболем. В Кош-Агаче скоро ярмарка, можно неплохо заработать. Ты справишься без нас? Можно опять позвать кого-нибудь из деревни.
- Раз ты уже все решил, все предусмотрел, делай, как считаешь нужным. Приглашать никого не нужно. Справимся. Сколько ты там пробудешь?
- За неделю управимся.
- Когда решил уезжать?
- Думаю откладывать незачем. Сегодня и поеду.
Она ничего не сказала. Лишь взглянула на него своим загадочным взглядом одновременно ласковым, насмешливым, любящим и добрым. Он знал, она за эти несколько секунд уже перестроила свою жизнь на новый лад, без него. У нее уже появились многочисленные планы, и с этого момента она уже считала его уехавшим к теленгитам.
Он любил свою жену за то, что никакие обстоятельства не могли вышибить ее из седла. Она все воспринимала как данность. Быстро менялась под определенную ситуацию, вливалась в нее и чувствовала себя превосходно. После того как они расседлали и обтерли взмокших коней, он подозвал ее к себе. Она взглянула удивленно: «ты еще здесь?» подошла машинально, не выпуская уздечки из рук. Они смотрели друг на друга, а лошади своими мордами подталкивали их в спины на встречу друг другу. Егор аккуратно вытащил запутавшуюся у нее в волосах травинку, повертел в руках. Он смотрел на нее своим раздевающим взглядом
- Поцелуй меня.
- Я не буду с тобой прощаться. Ты уезжаешь всего на неделю. Скоро мы опять будем вместе. Прощаются тогда, когда знают, что больше не увидятся. Приедешь, и поведешь меня встречать рассвет или провожать закат. 
Она выхватила у него травинку.
- Нечего мусолить то, что было, будет еще лучше. Надо только ждать.
 
Они улыбнулись друг другу, а в следующую минуту Марина уже занималась дочерью, а Егор собирался в путь.

Глава двадцать вторая

С Онгудая начиналась орда. Горы резко меняли свой характер. На них отсутствовали лесные массивы. Лишь голый камень и низкорослая скудная травка курайка по долинам и у подножья гор. Отсюда до Кош-Агача начинался вьючный путь. До следующего населенного пункта около 180 верст.
Несколько аилов стояли прямо вдоль дороги, здесь же паслись лошади, волы и даже несколько верблюдов. В стороне, особняком виднелся шикарный дом Гилева, местного предпринимателя. К нему шли все торговые люди: кому сменить животных, кому прикупить тюков, чтобы завьючить товар, кому запастись припасами на долгий, тяжелый путь.
Заняв свободный аил, Фадей направился к Гилеву, а Ефима отправил к юртам ойратов, видневшихся вдали у подножья гор, за провизией. Их знаменитый сухой сыр «калтыр» очень хорошо выручал в дороге. Он совершенно не портился, а по сытости не уступал мясу. Маленький кусочек съел – весь день сыт. Как правило, для провизии в караване оставляли минимум места. Питались путники в основном чаем да сухарями – в них был вес небольшой и места занимали немного. Однако и прока от такой еды тоже было не много. А вот «калтыр» был наилучшим вариантом: и места не много занимает, и питателен, и полезен.
- Хотелось бы мне узнать, когда собирается караван до Кош-Агача? – спросил Егор у Гилевва.
- Неделю назад отбыли. Но караван небольшой пошел. Следующий, хорошо бы сейчас отправлять, чтобы к открытию ярмарки поспеть. У тебя-то много тюков будет?
- Лошадей 15-20, ну и пяток на подмену.
- Прилично. Еще двое трое подойдут и можно отправлять. Неспокойно нынче. Говорят у иноземцев в Улагане, собирается большой курултай. Под этой личиной столько ворья набрело.  Кстати, провожатые нужны вам?
- Да вот в Алтайском взяли паренька, надеемся с ним и дальше пойти.
- Ярмарка-то нынче большая будет, может, у меня прикупишь еще чего?
- В честь курултая большая ярмарка?
- И в его честь тоже. У них за год три больших ярмарки.
- Вот ведь не знал! Рассказывай, может и действительно, у тебя еще чего прикупим!
- Первая, самая большая ярмарка, проходит сейчас, перед большим курултаем, когда представители высшей знати ойратов собираются для решения межродовых проблем. «Черю нельды» - войско пришло – название этой ярмарки. Вторая -  «Калан» - будет в августе. Это кредитная ярмарка по договору между нашими государями. Для государевых караванов и таможенная пошлина отменена.Очень выгодная ярмарка, но здесь нужны хорошие именитые поручители. Третья – «Шаланга» - Рождественская проходит в декабре. С этих ярмарок купцы идут на Ирбитскую ярмарку и хорошую прибыль имеют.
- Надо же! Это столько раз я по незнанию попадал на простой, обычный торжок. Ну а тропа как?
- Там, говорят, у Ини обвалы большие, надо правее уходить по обходной тропе. Она конечно круче будет, но если проводник хороший, то и проведет славно. Новичков-то нет среди вас?
- Имеются. Напарник мой, да служилые при нем.
- Тогда, как крутой подъем возьмете, выйдете на террасу, там привал хорошо сделать, а после тропа влево пойдет. Сначала среди кустов, но потом начнется очень опасное место. Пойдете по карнизу, на высоте приличной, а тропа где в локоть шириной, где в два. Лошадей дам смирных, приученных. Тут важно чтоб новички не запаниковали. Животные очень чувствительны к настроению седока. Так вот вы как с привала поднимитесь, сажай новичков верхом, да глаза им завязывай, пусть в слепую их переводит проводник. Так лучше будет. Если панику поднимут, вы уже с ними ничего сделать не сможете, только возвращать их придется.
- Спасибо за совет! Обговорю с провожатым. Пожалуй, еще одного из твоих возьмем.
- Рад помочь!
Фадей в раздумьях шел к своему аилу. Вдруг за пригорком, со стороны дороги, поднялось облако пыли, и заслышались трубные истошные ревы верблюдов. Долго он всматривался в ту сторону, пока не разглядел целый караван. Не раздумывая он кинулся назад, к Гилевым. «Удача» - думал он – «нужно разузнать хорошо про тропу». Уже у дома Гилевых он понял, что в караване одни монголы. Тогда Фадей озадачился. Ярмарка еще не началась, а из Монголии уже целый караван идет.
Монголы спешивались один за другим, немедля шли к купцу, погонщики развьючивали животных и уводили на пастбище. Дело спорилось у них быстро. Каждый знал свои обязанности и четко исполнял их. От купца уже тащили вьюк за вьюком приобретенный товар и укладывали у расставленных палаток.
Когда весь товар был вынесен из склада, вышел Гилев, довольно потирая руками, увидел подошедшего вновь Фадея.
- Ваша удача. Можете с этим караваном отправляться. Они долго не пробудут.
- Опасно с монголами-то.
- Эти надежные! Они к нам за мукой постоянно ходят. Сегодня ночуют здесь, а на рассвете обратно отправляются. К курултаю им поспеть надобно. Я им доверяю как себе. Я сам с ними иногда хаживал. В дороге надежные путники. Помогают во всем. Если замешкаетесь с развьючкой, тут же подбегут, помогут. Если животное какое захромает, поранив ноги о камни, они же его и полечат. Прикладывают какую-то траву и прошивают кожаной прокладкой. К вам будут относиться как к себе. У них в караване все равны, все значимы.
Познакомившись с монголами, Фадей решительно к аилу. Ефима все еще не было.  Поручив готовить тюки своим служилым, он пошел на поиски компаньона и не долго искал его. Тот брел нагруженный провизией от ойратов, а вокруг него крутились онгудайские бабы, каждая, зазывая к своему очагу. Да-а… Онгудайская баба дурной славой значится. Грубо оборвав все любезности навязчивых баб, Фадей взял у Ефима часть поклажи и вдвоем они уверенно зашагали готовиться к трудному переходу.

Глава двадцать третья

- Далече засобирались мужики-то? – спросила Айнаркатут у Марины, входившей в избу с ароматной похлебкой.
- Вниз, к телеутам. Соболей хотят прикупить. Скоро же ярмарка в Кош-Агаче.
- Ты, Мариша, ступай-ка с мужем.
- Не хорошо ойратке за мужем по пятам бегать.
- Не хорошо! Но надо! Скоро начинается большой курултай. С Монголии большие гости пожалуют. Тебе совсем не надо им на глаза попадаться.  Хоть Улаган и в дневном переходе от нас, лучше уж тебе внизу схорониться. А Егору скажи, телеуты не будут сейчас перед курултаем меха продавать, надо к тубаларам идти. А там недельки две походите по ущелью, да и возвращайтесь. Князья обычно на ярмарки не остаются, они о насущном поворкуют да разлетятся.
- Как же ты здесь останешься одна? 
- Ты дзамбы мне накатай, воды принеси.
 Марина с упреком смотрела на тетку, даже боясь предложить ей помощь со стороны в виде сиделки из Балыктуюльюрта. Ей самой нестерпимо хотелось остаться возле нее. Именно сейчас, когда она раскрыла ей свои знания, когда стояла она на грани жизни и смерти. Марина боялась, что больше не увидит ее. В груди каким-то тяжелым жгучим черным комом застряло недоброе предчувствие. Но девушка также хорошо знала, что спорить с теткой бесполезно, да и неправильно, в общем-то.   

Три всадника стаяли на вершине Кату-Ярыка и всматривались в то, что можно было разглядеть в долине. Манчикатут казалась отрешенной, несколько рассеянной. Она смотрела вниз, но в тоже время смотрела в себя, соединяя увиденное со своими внезапно нахлынувшими на нее чувствами.
Легкое марево, всегда окутывающее долину, расстилалось над всем пространством узкого ущелья. В центре плотность марева несколько уменьшалась, и можно было разглядеть стоянку телеутов, которые перебрались от подножья перевала за Чулышман и еще дальше – за Куркуре. Чуть правее спуска с перевала река перекрывала изгибом своего русла долину поперек от стены, до стены, давая телеутам естественную защиту от нежеланных гостей. Самих людей не разглядеть, да и юрты заметит не всякий глаз. Определив место стоянки, путники начали спуск. С каждым шагом Манчикатут все больше погружалась в свои чувства. Со стороны казалось, что она просто рассеяна. Но сама она так не думала. Ей сначала смутно,  потом все отчетливей являлась перед глазами жизнь какого-то народа, возможно, ее далеких предков. Чем ниже она спускалась, тем отчетливей она чувствовала здесь ту древнюю жизнь.
И вот уже в ушах звенела музыка и слышались песни. на выступах скал она видела дозорных, зорко следящих за незваными гостями. А внизу бурлила жизнь. Большой базар у подножья этой самой стены, с которой они спускались зигзагами. Бойкие торговцы предлагали свои великолепные товары: китайские шелка, медную и серебряную посуду, персидские ковры, резные ларчики из лиственницы и можжевельника, кинжалы и мечи с причудливыми рукоятками, луки с расписными берестяными колчанами, украшения для женщин и лошадей. Мастера работали тут же: кто резал по дереву, кто ткал ковер, кто валял шерсть, кто чеканил, а с горы слышалась песнь шамана. Женщины готовили разные угощения , и громкоголосая детвора кружила повсюду.
Лошадь Манчикатут споткнулась и встряхнула всадницу, и видение тут же исчезло. «К чему бы это все привиделось?» - думала она – «Манчи хатун показывает мне жизнь наших предков, но для чего? Где разгадка?»
Когда всадники оказались в долине, марево окутавшее их со всех сторон, заиграло изумрудным цветом, вбирая в себя бунтующую зелень травы и изумруд Чулышмана. Иногда, казалось, что ты находишься на морском дне среди подводных скал. Солнечные лучи, прокладывая золотые нити через плотную стену изумрудного марева, лишь уверяли тебя в этом.
Пройдя по-над рекой до брода, всадники начали переправу. Ледяная вода бодрила и оживляла, смывая усталость после сложного спуска в долину. На берегу их уже встречали телеуты.
Гостеприимный народ, они провели путников в юрту, где тут же подали нехитрые угощения.  Марина приветствовала хозяев на родном языке, соблюдая все правила и обычаи. После приветственных речей перешли к делу.
- Что это вы за Куркуре перебрались? Дело к ярмарке, надо ближе к тропе перебираться, а вы наоборот от нее подальше.
- Тубалары. Вы же их знаете. Разбойное племя. Все знают, перед курултаем много товара собирается. Ограбят по-свойски и останемся мы в дураках. Мы их здесь пережидаем. Как они на верх поднимуться так и мы следом.
- Так может, часть товара уступите? Я дам хорошую цену, вы не останетесь в накладе. Опять же не каждый из вас хочет и может поднять наверх весь товар. Излишки все равно будут. Да и на курултай, мне кажется одни старейшины идут.
- Нам совет держать надо. До утра ждите.
После трапезы Егор с Батурчином занялись своей походной палаткой, а Манчикатут удалилась к женщинам. Она с наслаждением слушала их речь, было немного другое наречие, но она хорошо понимала его. Наговорившись о своем о женском Манчикатут стала расспрашивать, что собираются обсуждать телеуты на курултае. Как известно, женщины ойратки, немалую роль играют в решении больших советов. Издавна повелось: если хочешь добиться положительного решения от вождей, договорись сначала с их женами. Да, мужчина голова, а женщина шея. Но если шея не захочет, голова не повернет.
А беспокоил всех телеутов монастырь, что расположился в их родной долине. Он занимал все больше и больше плодородных земель и сдавал их потом в аренду тем же телеутам. Все больше и больше людей принимали христианство, отступались от своей веры. Их племя дробилось, от него отделялись семьи, превращаясь в свободных крестьян. Мальчики не получают должного воспитания, утрачивают былую ловкость, силу. Переходя к оседлой жизни они перестают слышать природу, чуять зверей. Возделывая землю, они отдают ей всю свою силу. Свои тела они стали насыщать чуждой им пищей. Повышая с каждым годом плату за аренду земли, монастырь закабалил их, лишил свободы. Народ теряет свое лицо и свой характер, а значит вымирает. И вот мы на большом курултае хотим просить наших соседей, урянхаев и хакасов, принять к себе часть наших семей.
Манчикитут молчала. Так вот зачем великая Манчи хатун показала ей жизнь ее народа. Ее саму ждала та же участь, что и телеутов. Она должна вернуться с мужем в его дом, возможно, принять туже веру. Она теряла все. Но у нее была любовь, и у нее не было пути назад, не было выбора. В тот момент старшая из женщинвзяла ее за руку и повела к Куркуре.
- Посмотри на эти стены, выложенные из камня. Они старше нас с тобой в сотни, а может и в тысячи лет. Бабка моей бабки рассказывала, что ее бабка видела их. Кто их воздвиг? Для кого?
- Сегодня, спускаясь в долину, мне было видение народа, жившего здесь когда-то.
Марина с удивлением смотрела на эти стены. На общем фоне гор их было почти не различить. Но когда присмотришься, отчетливо видишь остатки зданий, выложенных из того же камня, что и сами горы, отмостки дороги. Слова гулом стояли у нее в голове: «Кто их воздвиг? Для кого?» И она опять видела перед собой тот же древний народ и уже не просто стены, а город.

Женщины все ближе продвигались к водопаду. Слышался его рев. Сейчас в нем была такая мощь! Остановившись на почтительном расстоянии, каждая из женщин прочли свои молитвы, затем омыли лица водой, подошли ближе. Столпы брызг окутывали их влагой. Потоки бурлящей воды стремительно падали вниз образуя гигантский вал мельчайших частиц воды. Солнце стояло в зените, и над водопадом играла радуга
- Сердце мое здесь! – продолжала старшая.  Я не хочу уходить в другую страну. Но и рабой я быть не хочу. Моя жизнь путь. Путь от кочевья к кочевью. Но этот путь всегда возвращается сюда и начинается отсюда. Там дальше, за водопадом, лежат мои предки. Старые могилы. Теперь так не хоронят. Каждый год, возвращаясь сюда, я приношу к их могилам самые красивые камушки, отдавая с ними часть своей души. Поэтому и душа моя здесь! Почему я должна уйти отсюда? Потому что я должна сохранить свою свободу, свой род, что бы в одно прекрасное время он снова пришел сюда. Те, кто строил здесь город, то же ушли от сюда однажды, они породили нас и мы вернулись сюда, слушая зов Сердца и Души. Так наверное, будет всегда. Сильный выживает слабого, слабый восстанавливаясь, выживает сильного, который ослабел от праздности. Но те, кто построил здесь монастырь не нашего рода. Мы уйдем, и они не смогут здесь жить без нас. Это не их дом. Они не слышат природы, и она выкинет их отсюда.
Старая телеутка с любопытством рассматривала гостью.
- Не ты ли, дорогая, год назад жила у Айнаркатут»
- Я. Но об этом не надо говорить.
- Когда тубалары поднимутся на Кату-ярык, мы продадим вам часть товара. Вы пойдете до Алтын-кёль. Там на Кырсай прибудут лодки из Бийска. Они дважды за лето приплывают сюда на ярмарку в Кош-Агач. Многие до нее не доезжают, берут у нас меха, маральи рога и возвращаются в Бийск. Хорошая торговля у вас получится! А нам важно попасть на курултай. Удачи Вам!
- Спасибо.
Когда женщины повернули к стоянке, с юга подул горячий ветер. Он подхватывал песок со стен ущелья и кружил его в воздух. От этого марево над Чулышманом приобрело золотистый цвет.

Глава двадцать четвертая

На обширном Улаганском плато, на почтительном расстоянии друг от друга, везде можно было видеть богатые юрты прибывающих на большой курултай вождей родов, вставших обособленно, каждый своим лагерем.
21 июня, ранним утром от каждого лагеря выдвинулась процессия. Вожди на породистых жеребцах, убранных яркими чепраками, золотыми псалиями и с султанами на головах, важно подходили к центральной площадке на плато, приготовленной для большого курултая.
На небольшой возвышенности все выстлано коврами и установлены шелковые шатры  - это место для совета старейшин. Справа от шатров стоят небольшие торговые палатки, здесь же накрыты длинные столы. Слева приготовлено и огорожено поля для поединков богатырей, для игрищ удальцов, приготовлен загон для необузданных лошадей. Прямо, напротив шатров разровнена площадка для девичьих танцев и для музыкантов. 
Важные гости занимают свои места, и начинается большой праздник. Открывают его соревнования кайчи (сказителей). Они соревнуются в мастерстве передачи под музыку древнейших сказаний, как бы напоминая всем о том, как жил народ: о славных подвигах богатырей, о любви мудрых жен и заботе матерей, о справедливости и строгости отцов.
Начинается большой совет.  Старейшины родов по одному – два  человека располагаются в шатрах. После прочтения молитвы великому Тэнгри  слово дается самым дальним Астраханским гостям.
-  Хвала великому Тэнгри! Живем в достатке! Земли в достатке, правда засушливых мест много. Выпасов много, но вытравливаются они быстро. Хотим просить русского царя расширить наши угодья. Есть среди нас много охотников до оседлой жизни. Если грамотно проводить арыки можно хорошие урожаи снимать. Для горячих парней всегда есть занятие. Русский царь охотно нас берет на службу. В завоевательных походах мы не заменимы. Но и полегло наших немало.
- Без смысла в драку не лезьте. Пополняйте род свой.
- Хвала великому Тэнгри! – вторят ему кашгарцы – жизнь наша тоже хороша. Среди простого люда недовольных нет. В горах хорошие пастбища. Тонкорунная овца хорошо там кормится. У подножий гор, в долинах рек колосятся пашни. По два урожая в год собираем. Много у нас и пшеницы, и проса, и кукурузы. Риса в достатке выращиваем. Фруктовые деревья хорошо плодят. Дыни, арбузы – просто мед! одна беда у нас – шелковичный червь заболел. Очень мало шелков выделываем. Может, кто подскажет хорошее средство от червячной болезни.
- В богатстве живете – хорошо! Не забывайте помогать нуждающимся.
- Хвала великому Тэнгри! – кричат  торгоуты – жить при китайцах хорошо! Кто исправно несет службу – будет в достатке! Кто умеет хорошо подмаслить китайских чиновников – будет в достатке! Земли наши, что отошли Китаю, в нашем же пользовании: и шикарные пастбища, и запашные земли. Славимся мы табунами породистых лошадей, стадами вьючных волов, и прекрасных баранов. Самый бедный торгоут – ленивый торгоут. Он живет у торговых караванных путей, чистит колодцы, существует за подачки. Налоги китайцы берут невеликие. Ямная служба обязательна. Содержание почтовых путей на нашей спине забота. Но бывают грабительские наезды вельмож, забирают сверх нормы на умасливание высших чинуш.
- Прельстившись, не погибните, не превратитесь в другой народ. Сохраните свои обычаи и традиции. Живите, как подобает тюркам. Своих торговых людей с почетом встречайте и провожайте.
- Хвала великому Тэнгри! – вступили в разговор урянхаи. Живем привольно. Кочуем, где хотим и когда хотим. Наши все земли – наши. Хоть нет у нас плодородных пашен и  пастбища наши не так хороши. Но наши люди всем довольны. Уходить со своих земель не хотят. Мы не богаты и не бедны. Мы держим нейтралитет. Китаю мы не подданные. России мы не подданные.
- Не заболейте ленью! Стремитесь к высшему.
- Хвала великому Тэнгри! – и мы, в Барабинской степи, живем хорошо! Многие женились и взяли в мужья русских, осели на хозяйствах, живут безбедно. Кто веру христову принял – тем тоже почет. Платят русскому царю кто пшеницею, кто пушниной. Многие в торговле. Есть и те, что живут привольно: кочуют из волости в волость, будто бы к  родственникам. Плохо, что все мы приписаны к одному месту, с которого сняться запрещено. Вот и выдумываем: то к родне уезжаем, то на работы нанимаемся. Земли-то нам плохонькие дают, все урман да лес дремучий. Но наш мужик работящий, со всем справляется. Одно хорошо у русского царя – набегов нет, грабежей.
- Силы вам! Ума ловкого да пытливого. Не забывайте предков своих.
- Хвала великому Тэнгри! – вступили в разговор алтайцы – здесь земля наша, здесь предки наши, только мы себе не принадлежим. И в орду дань платим и русскому царю. Мы пришли в Россию со своей землей, а русский царь запрещает нам вольно кочевать по ней. Лучшие земли монастыри да русские барья заняли. И то бы ничего. Мы в горах много хороших земель знаем. Но стоит нам обосноваться, как тут же русские переселенцы пристраиваются, да нас же и выживают. Часть семей хотят к урянхайцам проситься. А те, кто пристроиться сумели: кто торговлей живет, кто караваны проводит, кто охотой – те здесь желают остаться.
- Так что же бездельники к урянхаям собрались?
- Среди них семьи с хорошими стадами, мастеровых много, охотников тоже полно.
- Нужно помочь людям. Стада через Абаканский  хребет гнать надо. Русские на заставах не выпустят скот. А остальные под видом отъезжающих гостей уйдут.

Так проходил совет семей. А в это время распалялся большой праздник. Кайчи пели своим грудным голосом, играла музыка, под ритмы бубнов танцевали – парили по-над коврами девушки в ярких шелковых платьях. Богатыри соревновались в силе и ловкости, юноши в верховой езде, меткости. Опытные конники обуздывали и укрощали нрав вольных молодых кобылиц. Почтенные матери готовили угощенья. Лучшие товары были выложены на подарки гостям. Все плато, насколько хватало глаз, бурлило жизнью, пестрело красками. Если бы сюда посмотреть с высоты птичьего полета, можно было бы увидеть шикарный ковер, обрамленный четким орнаментом белых юрт с большой розеткой – ареной посередине. А в углах – достойных восхищения животных. Все зрелище покрывала легкая пелена дымков от костров, пропитанная вкуснейшими ароматами приготовляемой на них пищи.

Глава двадцать пятая

Южный берег Телецкого озера завораживал своей красотой. Мыс Кырсай врезался песчаной косой в само озеро. Однако слева соединялся прямой подводной стеной с горой Алтын ту. «Интересно, кто воздвиг эту стену? – думала Манчикатут – если это природная стена, то она должна быть неровной с песчаными размывами. Здесь явно поработал человек. Сквозь прозрачную воду Чулышмана видна каменная кладка. Господи! Какое же это чудесное место, всюду напоминание от далеких предков!» Сама Алтын ту лишь местами покрыта растительностью, все больше голые скалы. Прямо напротив Кырсай открывалась панорама всего озера обрамленного отвесными скалами, среди которых одна походила на хребет выбирающегося из озера дракона. Дальше по кругу Медвежий залив и река Кыга. Справа, между Кыгой и Чулышманом красавица Туалок рассеченная водопадом Муз. Густое облако нависло над водопадом. Начинался жаркий летний день. все небо было безоблачно, а вот над Муз парило облако.
- Медведь парит баню – сказал Батурчин. Все переглянулись.
- Что это значит? – спросил Егор
- Всегда так говорят «Если над Муз облако, значит, медведь парит баню.
- А что, там и правда есть медведи?
- Есть.
- Вот бы поохотится на медведя…
- Тут особая охота, Егор.
- Рассказывай!
- Охотится надо не меньше чем вдвоем. Один идет в гору, но не просто так, а по знакам второго, который находится в лодке на воде. Он высматривает зверя с воды и знаками показывает первому куда следует взбираться.
- А что, первый сам не видит, куда ему идти?
- Не видит. Потому что вот эта бархатная травка, которая видна на склоне горы, на самом деле бурьян в человеческий рост и выше. Первому не то что не видно, что делается на верху, ему не видно, что происходит у него под носом, в двух шагах. Поэтому он ориентируется по знакам второго. Поднимет второй правую руку – лезь вправо, левую – влево, две руки – ты у цели и смотри в оба, в каком направлении наставлять ружье – это тоже покажет второй.
- Батурчин, давай поохотимся на зверя.
- Давай.
- Я с вами – втерлась в мужской разговор Марина – я тоже хорошо стреляю, могу пригодиться.
- Да ты наверное и в руках не держала охотничьего ружья.
-  Ничего, разберусь.
- Знаю, знаю, спорить с тобой бесполезно. Хорошо, будешь сидеть в лодке с Батурчином.
После подготовки снастей началась охота. Бесшумно двигались по воде в сторону медвежьего залива, трое в лодке, выслеживали зверя. Когда медведь был замечен, тихо, чтобы его не спугнуть, высадили Егора на берег. Он очень тихо стал подниматься в гору.
Батурчин четко давал указания ему. Но вот, кажется, медведь почуял опасность. Он встал на дыбы, оскалился. Потом осмотрелся, обнюхался и повернул голову в сторону Егора. Батурчин сложил руки и показал, что надо присесть, схорониться. Но Егор, услышав шорох на верху, решил идти на звук. Впереди был небольшой скальный выступ. Егор ловко подтянулся и в миг оказался на камне, как раз напротив медведя. Сбитый с толку неожиданным появлением человека зверь осел на задние лапы и тут же опять встал на дыбы. Громкий рев рокотом прокатился по воде. В ту же секунду Батурчин выпрыгнул из лодки, нырнул и прямиком направился к Егору. Его могучее тело двигалось очень быстро.
В следующий миг произошло нечто. Размахнувшись, медведь лапой сбил Егора с ног, грохнул выстрел и опять раздался медвежий рык. Он опять встал на дыбы, грудь начало покрывать стремительно растущее, черное, кровавое пятно, а из пасти проступила розовая пена. Зверь удивленно обернулся назад, удивился раздирающей, обжигающей боли в груди и рухнул со скального уступа вниз. Он катился по склону, собирая за собой поток камней, выворачивая молодые деревья, уминая собою бурьян. Тут же послышался еще один рык. Но то был неуверенный жалобный стон.
- Черт! – выругалась Марина, - это медведица, она отводила нас в сторону от своего потомства. Я убила мать.
Но страх потерять мужа встал огромным комом  у нее в груди и отодвинул то плохое, что она сотворила.
А Батурчин уже добрался до Егора. К счастью он сильно не пострадал, лишь разорвано плечо. Батурчин помог ему подняться на ноги. Они вдвоем ошеломленные смотрели на Манчикатут.
- Это невозможно! Редкий охотник попадет с такого расстояния.
- Да девка на хала-бала!
- Не девка, жена – спасительница!
А за другим камнем, немного левее, опираясь на деревце, всматривался вдаль медвежонок. Он испугался грома, прогремевшего с воды. Когда он увидел падающую мать, боль из его маленькой груди вырвалась жалобным ревом наружу.
 
Егор залечивал раны, а Марина с Батурчином удачно продали приплывшим по воде бийским купцам, меха.
Егор все удивлялся:
- Как это тебе удалось так быстро уговорить телеутов на такую не особо выгодную для них сделку?
- Они просто добры к нам. То, что они помогли нам, для них тоже благодать.
- Не смотря на то, что у них повсюду грязь, и от них дурно пахнет, они чисты и светлы душой. Мне кажется, я начинаю любить это племя.
- Не говори мне про дурные запахи, а то меня стошнит.
- Мариш?! … Ты что ж, опять на сносях?
- Ну да…
- Радость то, какая!
Некоторое время Егор молчал, обдумывал создавшуюся ситуацию.
- Все! Надо немедленно возвращаться домой. Хватит скитаться в горах. Хватит бродяжить. В твоем положении это немыслимо.
- Чудной ты! Залечи сначала плечо. А скитаться в горах - это совершенно нормально. Это моя настоящая жизнь.
- А рожать когда?
- Далеко еще до родов. В феврале срок.
- Ну, все равно. Едем домой!
В мыслях Егор уже строил планы, как он вернется домой, как примет их отец. Возможно придется строить новый дом. И тоска по Родине  легла морщинкой меж его бровей.
Марина думала о другом. Теперь ей надо перестраивать свою жизнь. Прощайте горы, прощайте ветры. Примут ли ее среди русских. Сможет ли она научиться жить как они. Опыт на Мультинских озерах показал ей, что зов души не обманешь, что опять наступит весна, опять захочется в путь. Но ничего, может Егор будет ее брать с собой по торговым делам. В любом случае, все должно быть хорошо!

Всадники возвращались в Пазырык. Им оставалось не более 15 верст, как вдруг небо почернело, начался ливень. Вдали засверкала молния. Ее звонкие отголоски доносились до путников. Конечно хотелось поскорей добраться до урочища, но дождь лил с такой силой, что дорога превратилась в жидкое месиво, с гор стекали потоки воды, лошади вязли. Мужчины приняли решение остановиться раскинуть палатку и переждать бурю. Гроза приближалась. Молнии сверкали со всех сторон. Их желто-фиолетовый свет слепил глаза. А гроза гремела так, что закладывало уши. Вот, если одеть на голову, металлическое ведро, да треснуть по нему железным же черпаком, звук получился бы тот же. Но здесь, в горах, он еще и метался от вершины к вершине. Все гудело. Молнии метались одна за другой. И вдруг, старый огромный кедр, простоявший несколько веков, разлетелся в щепки, словно от взрыва. Никто даже не уловил, как все это произошло. Над необъятным стволом, а верней над тем, что от него осталось, вилась небольшая струйка дыма. А потом дождь стал затихать, небо развеиваться. Уже через несколько минут выглянуло солнце. О прошедшей буре напоминали лишь потоки воды, да разорванный грозой кедр. Буря словно и затевалась лишь для того, что бы разрушить это многовековое дерево. И у Манчикатут защемило сердце: «а ведь это дурной знак! Айнаркатут …»
Подходя к урочищу, лошади заржали, почуяв гостей, и в ответ им принеслось одинокое заунывное ржание.
На пороги хижины Айнаркатут стоял Ончин-тайчи. Он всматривался в путников. Распознав среди них дочь, бросился к ней с распахнутыми объятьями.
Манчикатут тоже спешилась, передала дочку Егору и ринулась к отцу.
Родные, такие одинокие они стояли на пустыре среди древних курганов, на фоне белых шапок окружающих гор.
- Дочка!... – слезы душили старика – уезжайте с Егором отсюда. Его отец рад принять тебя.
Манчикатут молчала. Она вцепилась в отца, уткнулась лицом в его плечо. Вдыхая родной запах, она боялась шелохнуться и спугнуть этот момент счастья. Мгновения из детства и юности проносились перед ней одно за другим. Тогда отец казался ей таким сильным могучим и смелым. Все ее девичьи беды для него были сущий пустяк. А теперь… теперь она стоит как затравленный зверек не в силах перенести еще одну потерю. Тетка, ее любимая тетка умерла. Это было ясно без слов. И с отцом она опять должна расстаться. Надолго. Возможно на всю жизнь. Она не выпускала его из своих объятий, надеясь задержать это счастье, как прокручиваешь по утру сладкий красивый сон, противясь пробуждению. А в воздухе царил аромат омытой дождем полыни. Своими терпкими нотами, расщепляя душу на части, а горьковатый шлейф, уносил ее в сладкие грезы.
Подошел Егор с дочкой, возвращая жену в реальность. На мгновение она сурово посмотрела на мужа, за то, что он вторгся в ее пространство. Не отпуская руку отца, она подвела его к своей дочери.
- Вот… знакомьтесь, это Кристина.
- Хороша малышка. – Глаза старика опять увлажнились. Он взял ее на руки, поцеловал макушечку. – Ты само совершенство. Береги их Егор. А ты дочка, будь славной женой, настоящей ойратской женой. Ты знаешь, что это такое.

Ончин-тайчин отлучился с курултая для того, что бы навестить сестру. Он застал ее умирающей. Айнаркатут поведала о том, что его дочь на время курултая спустилась в долину Чулышмана. Отец остался дожидаться дочь. После долгожданной встречи Ончин-тайчин, Батурчин, Манчикатут и Егор по старым обычаям похоронили Айнаркатут здесь же, недалеко от царских курганов.
Простившись с Айнаркатут, Манчикатут собрала все ее дары и стала готовиться к отбытию в Тару. После окончания курултая, молодая семья вышла на караванную дорогу у Акташа. Батурчин остался в Пазырыке.
У перевала Чике-Таман  Егор встретил большой караван брата и вместе они возвратились в Тару.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Сентябрь дарил свои последние  солнечные деньки. По утрам вода в озере Калыколь у берегов уже покрывалась льдом. Как только выходили первые лучи, лед таял. Важные гусыни выводили свой, уже подросший выводок на водную гладь. У помоста столпились со своими постирушками бабы, бойко обсуждая последние новости.
- Слыхали? Егор Горин вернулся.
- А то, как же не слыхали! Долго его в этот раз носило по горам.
- Уж больше года прошло, - сказала русая  красавица, тяжело вздыхая и томно поглядывая в сторону дома Гориных.
- А ты, Варвара, считала что ли?
  Девчата захихикали в ее адрес. Все знали о ее с Егором похождениях. Никого не подпускала к Егору тогда Варя. Не брезговала и кулачки в ход пустить. На гуляньях одевалась краше всех, звонче всех смеялась. А в руках Егоровых покорной была.
- Считала да просчитала. Вон смотрите, бабы, пузо то, в аккурат на ребеночка обозначилось. Хошь прячь, хошь не прячь.
Варя выхватила мокрую простынь из корзины да замахнулась на баб.
- Чего расшипелись, змеи подколодные?! Умолкните!
- А видала ли ты Варюша, - не унималась старшая из баб, - какую невидаль с собой привез Егорушка?
- Сказывали, будто девка с ним монгольская. Волосы чернющие. Брови в разлет.
- Не все тебе сказывали. На сносях она, да с ними еще девчушка. Ну, копия Егорка, только чернявенькая.
- Так он что, при себе монголку в работницах держит?
- Нет, дорогуша, как жену в дом ввел!
- Ну, об этом она еще пожалеет! Уж поверьте мне бабаньки.
- Да сначала сама опорожнись, бесстыжая. Нагуляла, так хоть бы помалкивала. А то, гляньте на нее, уже опять в чужую постель метит!
Все бабы занялись звонким хохотом. А Варвара злобно принялась полоскать белье в ледяной воде.
Вдруг хохот разом утих, все обернулись и уставились на женщину, спускавшуюся к озеру. В одной руке она несла ребенка, в другой корзину с бельем. Ее наряд резко отличался от светлых одежд местных девушек. Красно-коричневое платье прямого силуэта, с удлиненными рукавами, не сковывало движений и подчеркивало красоту и стройность фигуры. Вольная походка от бедра. В ней чувствовалась сила и вместе с тем женская изящность. Она не согнулась под тяжестью ноши, шла легко, с гордо поднятой головой. Волосы, не покрытые платком, заплетены в две коротенькие косички, на концах которых чуть заметны россыпи можжевеловых бусин.
Спускаясь к воде, Марина поздоровалась с женщинами. Все не скрывая любопытства, рассматривали ее, оценивали.
- И от куда же принесло к нам такую кралю? – язвительно начала Варвара.
- Из далека.
- Девоньки посмотрите на нее, на эту нехристь черномазую!
- Напрасно вы так, я крещеная.
- Крещеная! Да с не покрытой головой, да без креста!
Марина поняла, что вступать в перебранку бессмысленно. Девушки не хотят принимать ее в свою компанию. Поэтому она отошла в сторонку. Расстелили небольшой кусок войлока на земле, посадила на него дочку. Сама пошла к воде. Марина подоткнула подол, скинула калоши и вошла в воду. Привычные к ледяной воде горных рек ноги стойко сносили холод, и Марина  принялась за стирку.
Девушки удивленно смотрели на нее. Варвара не унималась. Ее лицо исказила обуревавшая ярость. Она кинулась к ребенку с криком:
- И вы****ка своего черномазого искупай!
Варвара подскочила к малышке, хотела толкнуть ее в ледяную воду. В то же мгновение конец мокрой простыни хлестко обвился вокруг ее шеи словно аркан. Варвара рухнула на землю. Девки занялись звонким хохотом. Такого позора Варя стерпеть уже не могла!
- Чего раззявились!  Не хватало еще, чтобы нехристь руки на нас распускала. Бей ее! Вали ее!
И тут все перемешалось! Бабы связались в один визжащий клубок! Все норовили побольнее ударить пришлую девку. Вот уже свалили ее на землю. Варвара словно осатанелая, старалась пнуть ее по животу. Сквозь бабий визг прорывался надрывный плач ребенка.
От деревни к озеру бежала девушка. Она в окно увидела возню, увидела, как бабы всем гуртом навалились на чужестранку. «Озверели они что ли?! - пронеслось у нее в голове – забьют ведь до смерти». Подбежав к куче, она стала оттаскивать баб. Бабы с возмущением кинулись и на эту. И тут раздался громогласный голос здоровенного мужика, бежавшего вслед за своей жалостливой женой,
- Разойдись окаянные!
Как котят за шкирку стал он откидывать баб в разные стороны! Он вызволил свою жену, а за ней и Марину.
- Даша, ты чего дуреха, кинулась в кучу такую?
- Так забили бы девчонку-то! Ты посмотри, лица на ней не оставили.
Марина добралась до дочери, наклонилась, чтобы поднять ее, но ту же сама рухнула на землю. Из носа сочилась кровь, платье разодрано, глаза заплыли, волосы клочками торчали в разные стороны.
Даша подняла девчушку на руки, а ее муж Яков, аккуратно взвалил Марину себе на плечо.
- Ты хоть знаешь, чья она?
- Гориных. Среднего жена. Жалко мне ее стало. Мы ведь сами здесь чужаки. Прекрасно понимаю ее, как тяжело сойтись с местными. Пусть хоть на нас опирается
- Да они из богатых. Завтра она про нас и не вспомнит.
- Вспомнит, не вспомнит – какая разница. Захочет родную скитальческую душу приветить, найдет нас.
Так переговариваясь, шли они к большому дому Гориных. А на берегу озера все опустело и лишь разбросанные по берегу и воде тряпки напоминали о недавнем событии.

Петр Алексеевич тяжелыми шагами мерил дом. Егор не отходил от жены, он влажной тряпочкой обтирал ей лицо, шею, когда она постанывала в забытьи. На лице Егора играли желваки, зубы скрипели от не вымещенной ярости. «Вот это уберег! Вот это защитил!!» - металось в его голове. Его мать, тихая, скромная женщина, Настасья Ильинична, играла с внучкой.
- Сгною гадюку! - Сокрушался Петр Алексеевич.
- А эти кто такие, что Марину принесли.
- Это беженцы с Украины! Они недавно здесь поселились.
- Мама, присмотри за Мариной, пойду, отблагодарю людей.
Это был предлог, что бы выйти из дому. Егор тотчас опрометью бросился к дому Варвары. Без стука сходу ворвался он в дом. Схватил за косу девушку, что сидела, прихорашиваясь перед зеркалом.
- Ты что же делаешь такое, гадина!
- Егорушка! – томно сложив руки на груди, не взирая на боль, подскочила Варя. Она обернулась к нему, пытаясь прижаться телом – Миленький мой! Ненаглядный! Что хочешь, делай со мной, все стерплю! Приходи ночью, обласкаю как никто другой!
- Замолчи, бесстыжая! Все эти твои уловки я хорошо знаю! - И еще крепче наматывая косу на кулак, он притянул ее ближе и в самое лицо прохрипел – не смей прикасаться к ней! Убью! А из деревни я уж тебя выживу!
Варя сделала обиженное личико, - не уж-то не помнишь наши ночки жаркие, наши поцелуи сладкие – и тихо заливисто захохотала.
- Тьфу! Дура! Держись от нее подальше! Я тебя предупредил! – швырнул Варвару в сторону и повернул к дому.
- Это мы  еще посмотрим, кто кого вышвырнет! – тихо, с горечью проговорила Варя. И вдогонку громко крикнула – А то приходи! Побарахтаемся! 
Чтобы успокоить пыл Егор спустился к воде. Четким силуэтом распласталось на ней Маринино платье. По берегу разбросаны вещи. Егор присел, умыл лицо водой. Посидел, в задумчивости глядя на воду – «как бы она сейчас сказала: «вода все унесет, все омоет»». Да, плохо начиналась их семейная жизнь у него на родине. И не известно, чего еще ожидать от этой вздорной бабы. От досады он отшвырнул ногой скатавшуюся в грязи и в крови простынь и пошел к переселенцам.
- Как все было, вы мне уже рассказывали. Яков, Даша, какая помощь вам нужна будет, обращайтесь, непременно помогу. Сами вы откуда будите?
- Украинские мы. С Полтавской губернии. Батюшка Столыпин посулил нам земли роскошные, мы и ринулись.
- Далековато вас занесло. Что ж на старом месте не сиделось?
- В 1870 году родитель мой получил в надел земли по 71 десятине на мужскую душу нашей семьи. В течение 25 лет наша семья разрослась, земельного надела стало мало, ремесла и промыслы у нас не развиваются, поэтому и причитается нам заниматься хлебопашеством. Если остаться на старом месте жить еще 25 лет, то мы доживем до того, что на каждую наличную душу мужского пола дойдет земли до 1 десятины. Вот, пока еще с голоду не сдохли и решили мы переселиться в Сибирь-матушку. Да и что там, в Россеи хорошего? Кругом жандармы да палки, унижение да изгальство, подневольность да неволя. Человек там ничто:  хуже скотины какой – все его лупят да приговаривают. Свободы там нет, мил человек!... А тут, в матушке-Сибири вольность для человека есть. Посмотри кругом: и просторы и земли, реки и леса. Власть притеснительная слабая супротив Россейской. В зубы никто не тычет, в глаза не плюет. Хоть – хлебопашествуй, хоть – рыбачь, хоть – охотничай, хоть – иди на вольную, куда глаза глядят…
- Что ж, довольны, землями-то?
- Земли-то сколь хочешь, вот чем засеять ее – беда.
- Это не беда. Придешь ко двору, скажешь, Егор велел, возьмешь 2 мешка пшеницы, 4 мешка овса, 4 мешка ржи. Еще что потребуется, придешь ко мне скажешь.
- Господь милостив! Не могу я этого взять. Мы люди честные. Обирать людей противно нам.
- Я не просто так даю. Я в благодарность. Жизнь этой девушки во сто крат дороже будет.
- Знаем, как тяжело ужиться с местными. Если что, пусть приходит к нам, примем как родную. Здешние-то вон как ополчились на нее. Нехристью кличут. А про зерно и речи не может быть. Не возьмем!
- Хорошо, считай, что в займы даю. Будет урожай, отдашь. А не будет урожая, работой поможешь. Ты смотрю мужик крепкий, работящий.
- Это запросто! По рукам!
И мужики скрепили договор крепким рукопожатием.

Глава вторая

По деревне ползли слухи. Так мол, и так, поселилась у Гориных иноземка, веру праведную не признает, в храм Божий не ходит, голову не покрывает, креста не носит, речи вольнодумные, непристойные ведет. Да поговаривают, будто бы с Сатаной она заодно. Травами да приговорами людей честных во грех вводит.
И не то чтобы в деревне свято соблюдали христианские традиции, здесь каждый второй калмык да татарин новокрещеный, да и церкви-то в деревне не было. А вот сложилось же еще со времен Петра Великого за деревнями Тарского уезда Православной церкви особый надзор вести.
Жил еще в жилах народных страх перед церковью Православной со времен Тарского бунта. Вот уже более полутора веков прошло, после того бедствия, когда староверы и иноверцы восстали против Никонианских догматов, противясь воле Великого императора. Тогда все родное, привычное народу нужно было искоренить. Бороды брить, одежды носить голландские, обряды священные не исполнять, во всем ровняться на Европу.  Не желающих принимать такие законы обложить двойной данью и двойную же дань наложить на жен непокорных. Это было неслыханное унижение. Защитить свои права восстал весь город. Долго власти боролись с повстанцами. Практически весь город был казнен. Зачинщики четвертованы, посажены на кол. Долго еще по дорогам в Тару стояли столбы, с насаженными на них бунтарями. В знак протеста и не повиновения многие жители целыми деревнями устраивали самосожжение. Более полувека колыхалось волнами море протеста. По установлении православия, вездесущее око церкви выглядывало искорки вольнодумия. Власти, подчиненные церкви, тот час же устраняли неугодных.
После того как в семье Гориных появилась иноземка, в лавке Петра Алексеевича заметно поубавилось покупателей, в добрые дома перестали приглашать. Сторониться стали Гориных.
- Марина! В церковь надо тебе сходить. Хочешь, вместе поедем. Не хорошо от людей отходить. Посмотри, все сторониться нас стали.
- Ну, скажите матушка, почему между Богом и человеком обязательно посредник нужен?! Если Бог не слышит и не видит нас без посредника, не все ли ему равно, сколько человек молятся, сколько не молятся. Вот обратиться к нему посредник и скажет: «так мол, и так, обращаются к тебе 33 дурака, и просят у тебя ума разума им послать». Я не знаю,  зачем весь этот балаган устраивать. Молитва – это таинство, и общение с Богом должно быть напрямую и не для показа.
- Не следует тебе детка, забивать твою головку такими мыслями. Не нужно выделяться от других людей. Так всем спокойней будет! Вот скоро крещенье, отличный повод посетить церковь.
- Как скажете матушка!
- Не серчай на меня, для твоего же блага стараюсь.
Так сидели за вечерним чаем Настасья Ильинична и Марина. Егор с братом Фадеем и отцом Петром Алексеевичем вели учет в лавке.

- Да, такими темпами и до банкротства не далеко – Петр Алексеевич с досадой почесывал бороду – зерна не продано, кож не продано, мед  - не берут, самогон - не пьют. Что скажете на это дети мои.
- Егор, уходить вам с Маринкой надо. Ты не обижайся. Вся деревня взбунтовалась против жены твоей. Ты б хоть ее в церковь сводил. Отделяйтесь от отца. Я помогать буду. Мне не страшен деревенский брёх. Пойми, если вы будете при отце находиться, деревенские в лавку не пойдут. Я, конечно, догадываюсь чьих рук это дело. Но что ты с ней поделаешь. Отделяйся Егор. Иначе сам пропадешь и нас потопишь. Если уйдешь, у нас дела наладятся, будем вам помогать.
С каждым словом Фадея голова Петра Алексеевича наклонялась все ниже. Глаза и вовсе он не смел поднять на сына. Как он ждал его возвращения! И вот теперь гонит из дома.
Егор же встал из-за стола, отошел к окну и стал смотреть на улицу, чтобы не видеть, как брат с отцом страдают, выговаривая ему настоящее положение дел.
- Отец, я все понимаю, сам вижу, нужно отделяться. Небольшое накопление у меня есть. Помощь ваша нужна будет на заготовку бревен и на строительство дома.
- Поможем сынок! Сейчас зима. Самое время срубы складывать. А дом мы тебе добротный выстроим еще лучше нашего пятистенка. Сейчас вон, какую красоту делают.
- Да не стоит.

На Крещенье в церковь решили ехать в Тюкалинск. Решение принято было потому, что вся деревенская знать предпочитала Тюкалинский приход, Тарскому. В этом году был построен новый каменный Михаило-Архангельский храм, вместо сгоревшего деревянного.
Тюкалинск находился южнее Карасука. Теперь из-за запуска Транссиба, город начал утрачивать свое значение. Все свои торговые дела купцы старались перевести в Омск. Еще совсем недавно в Тюкалинске находился перекресток Московско-Сибирского тракта и путей, идущих из города Тары в Казахстан и Среднюю Азию. Это был важный торговый центр. Здесь имели свои склады бухарские купцы. Четыре раза в год здесь проходили оживленные ярмарки, на которых шла бойкая торговля хлебом, мясом, кожами, пушниной, крупным рогатым скотом, лошадьми. Еще и теперь можно было увидеть вывески торговых лавок, постоялых дворов, но население гораздо поубавилось.
Сани катились по широкой, центральной улице, ведущей к базарной площади. Марина смотрела на редкие каменные дома и удивлялась. У нее на родине из камня строили преимущественно буддийские храмы. А для жилья повсеместно использовались юрты . В морозы она хорошо обогревалась, в жару спасала от зноя. Она было душой кочующей семьи. Конечно, в городах строили каменные дома, но их архитектура резко отличалась от здешней.  Тут каждый дом был предметом восхищения. Поражала искусная резьба, арки и небольшие колонны, кое-где виднелись шпили. Так у ойратов строили только храмы, возвышая богов, люди жили намного скромнее.
Когда подъехали к новому храму, Марина оробела. Его массив, высокая колокольня давили на нее. Рядом с этим грандиозным сооружением она чувствовала себя ничтожеством. Во дворе всюду стояли сани приезжающих из ближайших деревень прихожан. Народу собиралась целая туча.
Марина сняла с себя свой любимый лисий треух, покрыла голову красивым шерстяным платком, оправила полушубок на уже хорошо обозначившимся животе, перекрестилась и переступила порог храма. Взгляд сразу взметнулся ввысь, под невероятной высоты потолок, расписанный божественными сценами. Взгляд ее остановился на парящих в воздухе ангелочках. «Милые, румяные, пышущие здоровьем дети. В чем ваше предназначение? Вам не в небесах парить, а с отцом с матерью наслаждаться жизнью. За что вас призвали на небо, зачем оторвали от родителей?» - печалилась об их участи Марина – «пусть вот эти седовласые старцы вершат свои небесные дела, это их удел». Она скользила взглядом по стенам храма, рассматривая строгие лица святых, красивые их одежды, украшенные драгоценными камнями, ниспадающие невесомые шелка со скорбящих женщин. «Да, богатство -  признак святости, у нас – все излишества – грех. Богатой должна быть душа. На лицах суровость, того и гляди получишь по шее. Сразу становишься в чем-то виноватым, хотя сам еще не знаешь в чем. В глазах мудрость, строгость и ни капли любви. Так господин смотрит на раба, а не отец на сына». Марина поежилась, зябко стало в душе. Но вот взгляд перешел к алтарю, освещенному множеством горящих свечей «хоть в чем-то мы едины, они тоже почитают огонь». И тогда она решила смотреть на свечи, от которых исходило тепло и свет. Слышалось пение. Марина не могла понять кто поет, и от куда разносятся и наполняют воздух такие чистые голоса. Все пространство храма было заполнено прекрасным звуком. От этих сладких звуков, от протяжного, чувственного пения, ком подступил у нее к горлу, на глазах навернулись слезы. Чистые слезы, вызванные чистым звучанием. 
Егор взял под руку жену и повел покупать свечи. У свечной лавки скопилось много людей. Кто-то больно саданул Марину в бок. Она резко обернулась. Рядом стояла Варвара и злорадно улыбалась. И в это же мгновение откуда-то из толпы возникла Даша, схватила за руку Марину и потянула к лавке.
- Как ее бог в храме терпит? Блудница, нагуляла себе животину, а в глазах ни капли совести. – Даша все говорила и говорила, увлекая за собой Марину
- Даша, постой, повернись ко мне! Неужели и ты в положении?
- Да! Марина, после той возни на озере меня так полоскало, я подумала, было, что все кишки отбили мне. А оно вот видишь, как оказалось.
-  Хорошо-то как! Дети наши рядом расти будут. Ты не стесняйся, приходи, если какая помощь или совет нужен будет. У тебя ведь, кажется, никого здесь нет.
Даша посмотрела на Марину и лишь одними глазами согласилась.
- Знаешь, страшно мне все это.
- Конечно, у тебя же это в первый раз. Но ты не бойся, ты здесь среди людей, повитуху позвать можно. Я вот Кристину высоко в горах рожала, а там, на несколько верст в округе никого нет. Егор один помогал мне.
- Какая же повитуха пойдет ко мне? Мы же беженцы. Иначе нас в деревне и не кличут. Марина, если я тебя попрошу побыть рядом, ну… в самый ответственный момент…
- Не уверена, что заслужила такое доверие. Но если зовешь, приду с радостью. Когда у тебя срок?
- Думаю к апрелю.
- Ну, к этому времени, я думаю, со своим животом уже управлюсь.

- Барышни, увлеклись вы разговорами, проповедь начинается! Пойдемте ближе к батюшке встанем, там лучше слышно будет.
  Мужья бережно повели своих жен, расчищая для них локтями дорогу к алтарю.

Пение стихло. Началась проповедь. Раздался зычный голос  Батюшки.
- Сущностью Крещения Господня является Богоявление. Хотя Богоявление мы уже отпраздновали в минувшую среду, сегодня также праздник Божьего Явления. Именно в описании Крещения Иисуса мы услышали: это Он. Трудно сказать больше. В Крещении Господнем мы как раз получаем откровение или явление.
Для кого было необходимо это Явление? Для самого Иисуса? Для Иоанна Крестителя? Для толпы людей, которые пришли в этот день к Иоанну? Каждому оно было необходимо по своему, но оно так же было необходимо и для нас, чтобы мы помнили об этом действии Бога, в котором Он поднимает нас из наших грехов, разрешает любое наше сомнение.
Крещение Иисуса должно напоминать нам о нашем крещении, поэтому сегодня литургия приглашает нас обновить обеты нашего крещения. Ещё раз исповедовать нашу веру в Его присутствие и отречься от сатаны – князя тьмы. Ещё раз начать новую жизнь.
Мы верим, что Бог любовь, но любовь не слепая, а мудрая, святая. Мы верим, что три Личности Бога, т. е. Отец, Сын и Святой Дух соединяются в любви в одну сущность. Это и есть христианская Троица.
Человек, как венец творения и любимое создание Божие стал объектом особого внимания сатаны. Лестью и обманом ему удалось поселить в сердце Адама и Евы зерно недоверия своему Творцу. Затем они отпали от Бога через нарушение заповеди, которая запрещала вкушать плоды от древа познания добра и зла. На языке Священного Писания это означает, что они захотели стать самобытными как Бог. То есть они захотели иметь всю полноту жизни, но без Бога.
В результате грехопадения само естество человека изменилось, потеряв свою цельность.
Сердце сделалось бесчувственным, а ум притупился. Он оказался неспособным к проникновению в суть вещей. Воля стала слабой настолько, что человек даже видя страшные последствия своих деяний, не мог остановиться и шел на грех как на убой. Так был искажен образ Божий в человеке.
Несмотря на то, что в крещении греховная природа умерщвляется, это вовсе не значит, что она полностью исчезает. Как оставленный в корне зуба умерщвленный нерв начинает гнить, так и греховная природа, предоставленная самой себе, начинает «разлагаться», отравляя своим «трупным ядом» все, с чем она соприкасается. Внешне это выражается в том, что прежние грехи (зависть, злоба, похоть и т. д.) могут просыпаться в нас и действовать с новой силой.  Все наши помыслы добрые и не добрые – есть грех. Вы спросите, почему же и добрые помыслы – грех? Потому, отвечу я вам, что замышляя доброе дело, каждый из нас думает: вот как хорошо я сейчас сделаю, и меня за это похвалят, будут любить, это доброе дело зачтется перед богом – а эта гордыня и есть самый большой грех. Исповедь, покаяние и внимание к себе успешно с этим справляются.
По определению Святого Иоанна Богослова мир это похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. То есть мир это злая система ценностей, которая, позволяет неверующим людям существовать без Бога. Тот же апостол Иоанн Богослов сказал, что кто любит мир, в том нет любви Отчей. Это значит, что принципы падшего мира противоречат заповедям Божьим, поэтому каждому из нас приходится выбирать что-то одно. Служить Богу и миру одновременно невозможно.
Преодолевая искушения, мы утверждаемся в добре и сознательно отвращаемся от зла.

Марина стояла и смотрела на мерцание свечей. Их свет успокаивал ее взбунтовавшиеся чувства: «Как можно так говорить?! Делать добро – это грех. Вот если я люблю своего мужа, люблю свою дочь, люблю своего еще не родившегося ребенка. Так неужели забота о них – корысть и грех?! Я вот отца люблю, мать, я народ свой люблю, я природу люблю, горы, реки, солнце, небо. Я люблю жизнь, и жить люблю! У меня тысяча дел, которые я делаю с удовольствием, потому что я нашла свой кут. И вдруг, оказывается, все, чем я живу и все ради чего я живу, и весь мир вообще – это грех. А любовь к Богу, кстати, в которой он не нуждается, - это благо… Скорей бы уж домой». Чтобы дальше не слышать проповеди, Марина стала читать про себя молитву Тенгри:

Для того чтобы родная Земля не оскудела
Для того чтобы тюркский народ не перевёлся
Для того чтобы не забывались традиции
Как старики наши кланялись
Так и я своей головой и обоими плечами – тут Марина прервалась, так как далее следовал ритуальный поклон. Но слова батюшки резали уши, и тогда она продолжила -
Направляю свои мысли к Небу.
Золотая сила, подобная голове коня,
Да проникнет теперь в мой спинной хребет!
Коричневая сила, подобная голове овцы,
Да проникнет в мой позвоночник!
Да соединятся Они в моей пуповине
Да сплетутся Они в клубок
Да наполнят Они меня упругою силою.
Да освободят Они меня от черных мыслей
Чтобы сердце мое всегда было здорово,
Чтобы дышалось всегда легко
Чтобы печень моя никогда не почернела.

И вот послышалось троекратное: «Во имя Отца и Сына  и Святаго Духа, Аминь». Рядом стоявшая купчиха Архиереева слезно проворковала: «Господи, помоги и денег дай!» и многие в ответ ей: «Верно, матушка глаголете». Послышалось церковное пение. Народ выстраивался в очередь за святой водой, а Марина, воспользовавшись небольшой суматохой, потащила Егора на выход. Он довольно поглядывал на жену.
- Ну как, понравилось тебе?
- Понравилось что?
- Праздник, церковь, проповедь такая хорошая была?
- Егор, ты не слушал проповедь, ты был занят своими думами, иначе ты бы так не сказал. Церковь красивая, много свечей, замечательное пение, много позолоты… Егор, прошу тебя, не води больше меня сюда…
- Ты что, серьезно это?! Да ты в своем уме?! Ты посмотри, как доброжелательно кивнули нам Архиереевы! Да и вообще, посещение церкви облагораживает! - Но чем больше говорил Егор. Тем больше съеживалась Марина как от пощечин – Конечно, что ты в этом можешь понять, у тебя же духи, предки, шаманы…
- И не говори – инородка – одно слово.
Марина сдернула с себя платок, нахлобучила треух и уселась в сани.
- Можешь постоять там, в церкви еще, я тебя здесь подожду, что-то воздуху мне там не хватает, в моем положении это возможно.
Егор осекся, на мгновение мелькнуло: «опять обидел!», но чувства взяли верх. И он принялся вновь убеждать ее.
- Марина, нам здесь жить, здесь нам растить своих детей. Задумайся об этом. По-другому нас не примут в общество. Знаешь такую поговорку: «со своим уставом в чужой монастырь не ходят»? Задумайся.
- Я, Егор, другую поговорку знаю: «насильно мил не будешь»! Я стараюсь изо всех сил, но все равно, больше чем «инородка черномазая» мне не быть. Поэтому чтобы не потерять свое достоинство, выпрашивая признания, лучше заняться делом, настоящим делом! Нужно нам хорошо продумать, как мы будем жить, отделившись от отца, как поставим свое хозяйство. А вместо храма, поехали лучше посмотрим торговые лавки. Они всегда лучше подскажут, как и с чего начать собственное хозяйство.
- Как же это они подскажут?
- А вот посмотрим чего в избытке, чего не хватает, что можно взять дешево, переработать и продать дорого.
- Черт! Ты как всегда права!
Марина, подражая батюшке, зычным голосом пропела: «Не поминайте Черта в суе!». И со звонким смехом покатились Егор с Мариной по улицам Тюкалинска.
На рассвете следующего дня у Гориных родился мальчик. Ребенок был чуть не доношенный, но роды прошли легко, без последствий. Назвали мальчика Павлом.

Глава третья

Марина рассчитывала во дворе калмыков, очертивших лес для нового пастбища. сильно увеличившееся поголовье скотины требовало новых просторов для прокорма. Вдруг по улице разнеслась брань. отборным матом крыла женщина, слышались оплеухи, которым вторили ребячьи скулящие голоса.
- Видать Варвара разбушевалась – подумала Марина, - кроме нее в деревне никто из женщин так не сквернословит.
Дикий ор медленно, но верно приближался к дому Гориных.
- Уж не мои ли парнишки чего натворили – встрепенулась Марина, вспоминая, что с самого утра трое ее сыновей: старший Павлушка, погодка Фома и еще пятилеток Гришка, не показывались на дворе. День стоял жаркий, мать отпустила их купаться на озеро. Что могли они там натворить?
В этот момент распахнулись ворота, и в них ввалилась Варвара, таща за уши Пашку и Фому, сзади семенил Гришка. Он обогнал тетку Варвару и с криком: «мамка, это Пашка виноват» кинулся к матери. Варвара вопила не выпуская пацанов:
- Маринка!!! У меня г…о прет!!!
- По тебе видно – спокойно сказала Марина.
- Ты не понимаешь! Твои стервецы бросили дрожжей в туалет, а оттуда… при такой жаре… как поперло!!! Весь двор в г…! А оно все прет и прет!!!
Среди калмыков прокатился шквал общего хохота и одобрительные возгласы.
Варвара, без того разъяренная, еще крепче скрутила уши мальчишкам. Фома вскрикнул, а Пашка лишь лоб наморщил, стиснул зубы, но молчал. В тоже время Гришка все бегал вокруг матери и вопил:
- Я говорил Пашке, не надо, а он говорит, тетя Варя обрадуется. Так, говорит, вся уборная яма сама очистится.
Мать впилась взглядом в глаза старшему сыну, в душе гордясь им, что не скулит, терпит, и не прячется.
- А ну… убери руки от детей! Виноваты, значит исправят.
- Что исправят?! – истошно заорала Варя – Там вонь на всю деревню, к дому не подойти.
- Вычистят, да известкой присыпят, отпусти детей.
Марина оттолкнула цеплявшегося за нее младшего сына, с досадой посмотрела на него. Не спеша она подошла к Варе, забрала у нее детей, а потом, болтавшейся на поясе плетью, вытянула каждого из троих.
- Мамка, мне-то за что? – вопил Гришка.
- За компанию сынок, за компанию.
Во дворе стояла гробовая тишина.
- Со двора ни ногой! А вечером побеседуем.
Парнишки поплелись в дом, а Пашка как преданный пес, сел около матери, потирая саднящий зад.
- А я теперь как? – не унималась Варвара.
- За ночь говно остынет, утихнет, а утром отправлю к тебе детей. Все что нужно будет, скажешь им, пусть делают, но пальцем не смей их тронуть! Как посчитаешь, что все сделано, отправишь их домой. Да не забывай, это ведь и Егора дети…
Варя злорадно ухмыльнулась и отправилась на свой двор.
Мать посмотрела на старшего.
- Ну чего ты сидишь? Иди раны зализывать.
- Мамка, я за тебя хотел заступиться. Она про тебя всегда плохо говорит, мне ребята рассказывают.
- Заступиться… хорошо. Пакостить – плохо. Запомни это сын.
Марина еще раз озадаченно посмотрела на своих мальчишек. Вечно у нее не хватает времени, чтобы заняться их воспитанием. Вот Кристину Егор определил в женскую трехклассную гимназию. Марина вспомнила, как дочь просила устроить с собой Наташу Рычкову (старшую дочь Якова и Дарьи), мол, вдвоем веселее и не так страшно в чужом городе. Вспомнилось ей, и как Егор тогда удивленно поднял бровь: «а почему Наташу, а не Лисатку?» Марину обожгла волна ревности, ведь Лисатка была Варварина дочь.
Теперь мать видела, дочка учится с усердием. Она любознательна, все ей интересно. Это она заметила, читая ей свои старинные книги. Теперь, живя на каникулах у родителей, она собирает вокруг себя подруг, рассказывает им разные истории из студенческой жизни.
Но как быть с мальчуганами?

Вечером, Марина отправилась на дальние пастбища, чтобы проверить пастухов и осмотреть скотину. Она взяла с собой сыновей. Когда все дела были улажены, животные осмотрены и пересчитаны, мать повела детей к дому.
Закат завешал свое яркое шествие. От земли парило жаром. Подпаленные солнцем травы источали дурманящий аромат. Легкий ветерок  освежал утомившихся за день от зноя ребятишек. Мать вела под уздцы лошадь, запряженную в телегу. Размеренный скрип колес помогал ей сосредоточиться на предстоящем с детьми разговоре. Они смирно шли рядом с матерью. Гриша пытался залезть на телегу, но мать строгим окриком осадила его.
- Мой отец – начала Марина – справедливейший человек. Он заботится о своем народе, как о себе. Бедные в его аймаке – только лодыри. Никогда он никого не обидел и в обиду не дал.
Моя тетка положила свою жизнь на сохранение народной мудрости, нашей национальной мудрости.
Отец моего отца отчаянно сражался с казахами за сохранение земли для нашего народа.
Его отец собрал воедино многие разрозненные хошуны, прекратил междоусобицы.
Его отец отстоял независимость нашего народа от могучей Китайской империи.
Моя далекая бабка создала город нашей культуры, трижды была замужем, выбирая себе мужей, которые могли бы улучшить состояние нашего народа. Она собрала древнейшие книги, чтобы сохранить национальную память.
Так заведено в нашем роду. Каждый должен знать о своих предках как минимум до седьмого колена.
Мальчики, - Марина посмотрела на старших сыновей, - какие ваши  дела будут вспоминать ваши потомки? Как вы заварили срамную кашу?... Подумайте об этом. Семь поколений будут говорить: «Это тот Пашка или Фома, который мстил отхожим местом». Семь поколений будут мыть вам кости, насмехаться над вами или гордится вашими делами.
Павел с обожанием смотрел на мать. Фома густо покраснел.
- Мы все исправим мама.
- Да ты знаешь мама, как тетка Варвара тебя называет?! – Павел негодовал.
- Ну и как же?
Сын был в нерешительности. Как повторить такие грязные слова, да еще и своей матери. Наконец собрался с духом и выпалил:
- Черномазая.
Марина звонко рассмеялась.
- Сын, посмотри на меня! У меня что, кожа и волосы белые, как рыбье брюхо?
- Не-ет.
- По-моему я и есть черномазая. И ты знаешь сын, я горжусь этим. Моя кожа обласкана солнцем. Мои волосы светятся здоровьем и молодостью. В чем же тут обида?
- Да в том обида, - не выдержал Фома, - что она с папкой любится.
- А во взрослые дела нос не совать! – Марина сглотнула ком в горле – Вы лучше запомните, человек сам себе делает имя. И еще вот что я вам расскажу:
Во время большой войны, в результате которой наш народ потерял все, один из отрядов воинов, во главе с сотником в страхе позорно бежал с поля боя. Он бросил нуждающихся в подкреплении, бившихся не на жизнь, а на смерть, центральный нападающий отряд. Это большое предательство! Знаете, что делают с предателями у меня на родине? – их убивают! А также вырезают всю семью предателя от мала до велика. Считается, что предательство передается по крови. Чтобы оно не всплыло еще в одном человеке из этого рода, всех кровных предателю родственников лишают жизни.
Предательство – самый большой грех!
Так вот, на поимку этого отряда отправили погоню. Долго они ходили по следам беглецов среди гор и долин, пока оба отряда не оказались зажаты неприятелем. Тогда сотник предателей обратился к настигнувшим их поимщикам.
-   Сохраните наши семьи в живых, а мы положим свои жизни на борьбу с врагом.
- Предавшие раз, предадут и другой! – был им ответ.
Но неприятель оказался значительно сильнее и многочисленнее обоих отрядов. Он пошел в наступление. И тогда два отряда встали спина к спине. они воевали не щадя своих жизней с окружившим их неприятелем. Это была ужасно жестокая битва, в которой предатели, дабы искупить свою вину перед народом, самоотверженно бились с врагом до последнего вздоха.
Победителей не было. Неприятель сильно потрепанный сражением бежал, а из наших воинов остались трое: воин предателей, сотник и обычный стрелок поимщиков. Воин предателей был тяжело ранен в живот. Его ждала долгая мучительная смерть. И вот, перед лицом смерти он страстно просил сохранить жизни своим семьям. Обычно люди в таком состоянии просят смерти для себя, что бы облегчить страдания. Но он готов был терпеть адские муки, ради спасения своих семей.
Эта незначительная битва оказалась очень важной. Неприятель, пытавшийся зайти с тыла в наш стан, встретил сопротивление и решил, что это центральные силы движутся на него. Он сменил тактику. В результате наш народ получил время и возможность увести свои семьи глубоко в горы и сохранить их там. Воины предателей своей отвагой посмертно получили прощение. Хунтайчжи сохранил жизни их семьям. Это единственный пример прощения предателей в нашей истории.
- Мам, а зачем неприятелю нужны были наши семьи, ведь в них оставались только женщины, дети и старики.
- Чтобы взять всех в рабство и получить за них невероятно большой выкуп. Наш народ единственный, кто не бросает свои семьи. Тюрки и рабство несовместимы. Тюрки всегда свободны и в младости и старости. Позор тому, кто бросил своих родных в рабстве. Таких изгоняют. Первое дело вызволить своих из беды! Тут каждый родственник, друг и даже просто однохошунец тебе помогут. Это свято! У других народов все по-другому. Попал в плен   - твои проблемы. Никто не вступится за тебя. Неприятель отлично это знает и просто охотится на наши семьи.

За разговором незаметно дошли до дома. Закат, не успев коснуться земли, уже оборачивался рассветом.
Марина с детьми входила во двор, когда петух слетел с насеста, что бы прокричать гимн солнцу. И тут другой петух, завидев певца и решив, общеголять его в глазах куриц, кинулся долбать первого певца.
- Мам, а мам! А как это вырезать всю семью? – спросил смущенный Гриша.
Марина посмотрела на него. Она видела, что он понял свою ошибку. И ей бы успокоить и без того возбужденного сына, но обида на Егора, острым шилом сидела в сердце. Предательство двух дорогих ей, родных людей: мужа и младшего  ребенка по отношению к братьям, как бы ставили большое жирное пятно на всю ее семью. Потом она посмотрела на битву двух петухов, схватила драчуна, взяла топорик
- А вот так, сынок – и она одним махом снесла голову задире.
Из горла пульсируя фонтаном, хлынула кровь. Гриша смотрел широко раскрытыми глазами. Дурнота напала на мальчика, его стошнило.
- Запомни это сынок, хорошенько запомни! Предательство самый тяжкий грех!

Марина разрешила детям поспать пару часов, а сама принялась хлопотать по хозяйству. Егора все еще не было дома. Вот уже третий день он проводил в Таре и, по-видимому, не торопился возвращаться. Она старалась изо всех сил быть хорошей ойратской женой: не вмешиваться в дела мужа, относиться к нему с пониманием, принимать его как данность. Но все дело было в том, что он не был ойратским мужем, для которого жена, мать его детей была священна и неприкосновенна. Да, у ойратов случаются любовные утехи. И даже бывают браки с двумя женами (если первая жена не может родить наследника). Но всегда муж относится к жене с большим уважением и не ставит ее вровень со своими подружками. Конечно, Марина не брала во внимание свой первый брак. Да и был заключен он с торгоутом.
Егор же в последнее время стал вести себя развязно. Мог оскорбить. После ночных похождений к Варваре, становился раздражительным. Он винил себя нещадно за допущенную слабость, но свою безутешную вину незаметно перекладывал на Марину. Она, мол, сама виновата. Общество ее не принимает, на светские вечера в Тару она не ездит, и вообще, обособилась, отгородилась от всех, только эту беженку Дашку к себе допускает. А все большие дела делать надо через общение с большими людьми. Вот и приходится ему бедненькому изворачиваться.
В это утро Марина хваталась за одно дело, бросала его, начинала второе, и опять бросала. В конце – концов, она поняла, что нужно сесть, привести свои мысли в порядок и успокоиться. Тело требовало движенья. Тогда она оседлала свою любимую Зорьку и стремглав понеслась в поля.
Оставив за собой далеко позади деревню, Марина ослабила поводья, предоставив тем самым Зорьке выбирать путь и темп. Зорька, чувствуя настроение хозяйки, понеслась во весь дух. Ветер, свежий в утренней прохладе, вплетался ей в волосы шелковистой лентой, вызывал и тут же осушал слезы, смывая и скидывая все обиды.
Как-то все шло не так как хотелось. Сначала общество отгородилось от иноземки. Потом Егор один начал пробивать себе дорогу к высшим кругам. Нужно было расширять хозяйство. Они оба с Егором выросли в зажиточных семьях. Их нутро требовало движения, действий, развития. Они оба не привыкли сидеть, сложа руки. Но, пожалуй, от этого у них и пошли первые разногласия.
Марина и ее семья жили преимущественно своим хозяйством. И теперь в свою новую семью она пыталась внести эту же линию развития. Она заказывала бухарским купцам доставить ей лучшие породы овец. И это имело хороший успех. Ее шерсть была лучшей на рынке Тары.
Братья Марины пригнали ей для разведения отличных лошадей «монголку» и «алтайку». Эти животные хоть и были низкорослы, но они отличались очень высокой выносливостью и неприхотливостью в уходе. Они с легкостью находили себе корма даже под снегом. И те же бухарские купцы, собирая караваны в дальние концы, предпочитали покупать лошадей у Марины. Опять же безлошадные семьи переселенцев брали в аренду ее лошадей, а у Марины так появлялись дополнительные рабочие руки. Она следовала своему главному национальному принципу – взаимовыручка, не брала плату за аренду животных. Люди, получая от нее помощь, с радостью помогали ей своим рабочим мастерством. Вот Яков Рычков был незаменимый косец. Он один скашивал около гектара. А вот Степан Терехин – хороший плотник, разумеется, когда трезв.
У Марины роились планы в голове. Будущее своей семьи она видела в крепком крестьянском хозяйстве. Она хотела организовать пимокатную мастерскую. Ей хотелось развести дойных коров, организовать свою маслобойню. Но для этого нужны были дополнительные средства и конечно обширные пастбища.
Семья Егора жила торговлей. Отец всегда очень хорошо ориентировался на рынке. Он знал, где купить дешево, продать дорого. Егор унаследовал от отца эту торговую жилку и будущее семьи представлял в купечестве. Он тянулся к светской жизни. Его мечтой было войти в гильдейское купечество Тары.
Как это часто бывает в торговле, для приобретения больших партий товара или для снаряжения каравана в дальние края нужны огромные суммы денег. Требовались займы в банках. А чтобы получить хороший заем под небольшой процент нужны хорошие поручители. А кто поручится за человека, жизнь которого сплошные потемки. Поэтому Егор из кожи вон лез, что бы войти в Тарское общество.
Основным местом проведения досуга у зажиточных горожан было «Общественное собрание», где устраивались разного рода вечера: танцевальные, семейные, творческие, отмечались праздники. Но чаще всего здесь проходили карточные игры. В одной комнате открывались столы для игры в «Винт», в другой ставили закуски и, главное, любимое сибирское кушанье – пельмени вареные и жареные.
Чтобы войти в Тарское общество, которое отличалось сословной замкнутостью, нужно было не только  играть в карты. Для того, чтобы стать членом этого клуба, всякий желающий должен был найти нескольких лиц из уже состоящих членами, которые согласились бы рекомендовать новичка, а во-вторых – нужно претерпеть в продолжении нескольких недель процесс вывешивания своего имени на стенах клуба. И только в том случае, если в течение этого времени не поступил протест со стороны кого-либо из членов данного клуба, можно было стать его полноправным членом.
Егор все чаще и чаще оставался в Таре. Ему приходилось окунуться в общественную жизнь города с головой. По воскресеньям он бывал на танцевальных вечерах, по вторникам и четвергам – на семейных, или лучше сказать – на карточных вечерах. А уж если случались именины именитых людей, где собиралось очень много публики, Егор считал, что он просто обязан там быть.

Так разложив все по полочкам, Марина поняла, что они с Егором тянут одеяло каждый в свою сторону, стараясь самому лучше укрыться, а толка нет. Меж отдаленных тел, под натянутое одеяло несет сквозняком. Все начато и не доделано. Везде нужны вложения и не только денежные. Если так тянуть в разные стороны, скоро их семейное одеяло разорвется на куски. Пожалуй, надо придвинуться друг к другу. Она с лаской обняла Зорьку, потрепала ее гриву. Животное навострило уши, чтобы разгадать изменившееся настроение хозяйки. Зорька сбросила темп, и когда Марина собралась потянуть повод вправо, в сторону деревни, лошадь сама дала кругаля и помчалась к дому.
Когда Марина возвратилась домой, Егор сидел на крыльце, рассеяно глядя по сторонам. Она приостановилась у калитки, разглядывая мужа. Глубокая складка залегла у него меж бровей. Мысли его бродили где-то глубоко внутри. Он даже не заметил появления жены. Тогда Марина подошла к мужу, ласково взъерошила его чуть вьющиеся волосы. Он, вернувшись из своих глубин, встал, обнял жену и поцеловал. Егор долго держал в своих ладонях ее лицо, вглядываясь в изумрудные бездонные глаза.
- Что-то у нас не так, Марина…
- Я тоже об этом думала.
- Что-то мы потеряли, что ли? Вспомни, как хорошо нам было на Мультинской заимке, как любили мы друг друга.
- Я и сейчас люблю тебя, Егор. И всегда любила. Хорошо, что мы вместе заметили холодок между нами. Хорошо, что вместе задумались об этом. Все у нас наладится.
- А чего ребятишки спят еще? На дворе уже день-деньской.
- Я их вчера на дальние пастбища возила. Возвращались ночью уже да пешком.
- Зачем же ноги били?
- Мы не ноги били. Мы головы проветривали, а то завихрения в них начались.
- Что еще натворили эти сорванцы?
- Варваре мстили…
Егор насупился, потом крепко обнял жену.
- Ты прости меня, Марина. Словно бес в меня вселился. Но дети то от куда знают?
- Народ по деревне сказывает.
- Господи… какой я балбес! Как я все это проделывал?! И самое главное – зачем?! Я ведь так люблю тебя… Так что они там натворили?
Марина в подробностях рассказала мужу о проделках детей. Егор хохотал от души. И сквозь этот смех из его души испарялась блажь, уходила злоба, обида, и он все смеялся и смеялся. Потом на него нахлынули нежные чувства к жене. В глазах блеснули слезы. Он подхватил ее на руки и закружил по двору. Вдруг громко стукнула калитка. Они резко обернулись. На пороге стояла Варвара. Ее лицо перекосила ярость. Она накинулась на Марину:
- Ну и где твои сорванцы?!
- Ты, Варвара, аккуратнее в выражениях – осадил ее Егор – не то…
- Что не то…
- Ступай лучше домой. Детей я к тебе не пущу, ты сегодня скверно выглядишь. Пришлю работника, он все исправит.
- Ура!!! – послышались из дома радостные вопли ребят. Они, разбуженные смехом отца, глазели в окна.
Вне себя от ярости, Варвара так шарахнула калиткой, что та слетела с петель. С тяжелым вздохом Егор опустился на крыльцо.
- Ты не серчай на нее Маринка. Она по-своему несчастна. Тяжело ей бабе-то одной. Да еще я, дурак, ей голову заморочил. Надо с этим прекращать как-то. Знаешь, там, в Тюкалинск новую партию ссыльных привезли, да расселить их никак не могут. А среди них политических много. Они мужики спокойные, работящие, интеллигентные. Надо к Варваре на постой кого-нибудь приставить. Мужские руки в хозяйстве всегда нужны. А может и полюбится со временем…
- Ты это верно придумал, спасибо тебе Егор!
Из дверей высунулись ребячьи головы.
- Папка, здорово ты тетку Варвару прогнал!
- А вам, сорванцы эдакие, наказания не миновать. Вычистите птичник, пойдете в хлеву у поросят убирать, а вечером – на огород, картошку поливать каждому по 8 раз с коромыслом до озера и обратно. Вон, жара какая стоит уже месяц. загубит так весь урожай.
Марина не могла налюбоваться мужем. Она любила, когда он вот так с ходу решал все дела разом. Все печали в одно мгновение ушли от нее прочь. Она подсела к Егору, прикрыла глаза и подставила лицо к солнцу. «Хох Мунке Тэнгри, отец наш небесный, вразумил ты нас обоих. Спасибо тебе!» - звенело у нее в душе. Она еще раз посмотрела на мужа.
- Что Егор в городе делается?
В одно мгновение на Егора опять налегла тень.
- Многое делается! Многое… Да все не по нашим плечам.
- А ты расскажи, родной. Одна голова хорошо, а две лучше. Может, что и придумаем.
- Позавчера в Общественном собрании, Архиереев мне шепнул, что Пятков собирает очень большой караван. Пойдут они через Кош-Агач, через Хух-хото, через Гоби до самого Калгана. И шепнул он мне это не спроста. Пятков, говорит, по старой дружбе оставил для меня несколько мест в караване. У гильдейских купцов Тары товар мануфактурный пришел из Москвы с Ирбитской и Нижегородской ярмарок. Пятков не будет свой товар продавать мелким оптовикам. Он хочет все везти в Калган.
Марина молчала. Сердце бешено колотилось. Путешествие по ее родным местам, возможность увидеть отца и братьев. Уйти от этой мещанской жизни хоть на миг. Даже просто коснуться родной земли и вдохнуть дурманящий запах полыни. Кожа покрылась мурашками, не лбу выступил холодный пот. Кажется, ее начало лихорадить. Егор внимательно посмотрел на жену.
- Нужны деньги. Много денег! Нам придется сговариваться с другими купцами и покупать у них мануфактуру как можно большими партиями, чтобы вышло дешевле.
- Мы все продадим. Всех овец, всех лошадей. Егор, у нас будут деньги. Когда готовится караван?
- К весне.
- У нас полно времени . Егор! Поезжай к Пяткову, скажи мы едем! Я найду деньги.
- Марина, Ты только все устроила. Посмотри, какое у тебя крепкое хозяйство. Все работает как часы. И караван - это очень опасное дело.
Она в недоумении поглядела на мужа.
- Ты ничего не понимаешь Егор!
- А дети?
- Кристина в гимназии, Павла с собой, Фому и Гришу оставим Рычковым.
- Ты сумасшедшая женщина, но именно за это я тебя люблю!

Глава четвертая

Марина не верила блеснувшему на ее небосклоне счастью. Неужели ей предстоит снова побывать на родной земле. Может быть, даже представится возможность повидаться с семьей. Где же они теперь кочуют?
Она понимала, что Михаил Федорович Пятков неспроста разрешил ей идти с караваном. Кто лучше нее знал все тропы и перевалы Джунгарии?, Кто знал язык? Кто смог бы найти и сговориться с лучшими погонщиками и проводниками? И при всем при этом, за эти  услуги не надо платить и содержать в караване. Марина даже гордилась отведенной ей ролью.
Натура деятельная, она тут же принялась распродавать скотину. Она носилась по всем ярмаркам, торговалась, не уступая ни копейки. Своих лошадей она продала Тарским бухарцам. Они знали толк в породе «монголка». Эти лошади хоть и неказисты с виду, малорослы, но они самые выносливые и неприхотливые. В Тюкалинске, на Сергеевской ярмарке, продала коз и овец. Дойных холмогорских коров она пристроила к маслобойным дельцам. Оставались мясные коровы их она планировала продавать зимой.
Растолкав все свое большое хозяйство, Марина вдруг почувствовала себя свободной. У нее появилась уйма свободного времени. Егор с сыновьями уехали на болота за клюквой. Кристина уехала в Тару на учебу. Чтобы не чувствовать одиночества, Марина часто стала бывать у Рычковых.
Даша была на сносях. С волнением семейство ожидали появление шестого ребенка. Яков молил Бога, чтобы это был мальчик. Все пятеро его детей – девочки. Даша сильно располнела. Эта беременность очень ее выматывала. Ноги и руки отекли, появилась одышка. Марина помогала ей управляться с детьми. Каждый раз она приносила ее детям молока, сметаны и шарики дзамбы, замешанной на меду.
- Ты, Марина, не переживай, к вашему отъезду я уже поправлюсь. Уж скоро мне срок рожать, а там, месяца через два, три, я снова буду в форме. Гриша ваш нам помехой не будет.
- Дашенька, не об этом сейчас надо думать. Няньку-то мы всегда найдем. На край Фадей к себе ребяток возьмет. Ты сейчас отдыхай больше да сил к родам набирайся.
- Вот ведь не дает нам Бог мальчишек. И эта, я чувствую, девчонкой будет.
- Девчонки тоже хорошо! Матери помощницы будут. Вот сейчас Наташа выучится, в учительскую гимназию ее отдадим, а Палашу в трехклассное училище.
- Что ты Марина, мы и так у вас в неоплатном долгу.
- Никто никому не должен. Мы помогаем друг другу, чем можем не из корысти. Так принято у меня на Родине.
- И нас Бог так учит.
- Я вам в помощь, для прокорма, двух молочных коров оставила. На молоке-то и жизнь веселей.

Как-то морозным зимним вечером на Марину напало беспокойство. Внутренняя дрожь не давала ей покоя. Она не могла понять, откуда идет беда. Но то, что она идет, Марина знала наверняка. Она оглядела детей. Гриша с Фомой сто-то мастерили из дерева. Егор с Павлом играли в карты. Отец учил сына премудростям игры в «Винт».
- Егор! Бросили бы вы эти карты. Пойдите лучше полезным делом займитесь.
- Это и есть самое полезное дело.  Нынче без умения играть в карты, ни в какое общество не пробьешься.
- Учить надо парня. Ты об этом подумай. Может в кадетское училище его отдать? Там бы его военному мастерству научили и дисциплину подправили бы. Или в счетоводное…
- Мам, я и так считать умею. Ты же знаешь, я сам амбарную книгу по осени просчитывал.
Вдруг в окно постучали. Марина вгляделась в темноту. На улице стояла Палаша что-то кричала и махала руками. Марина, в чем есть, выбежала на улицу.
- Тетя Марина, маме плохо. Она за вами меня послала.
Марина опрометью кинулась в дом, схватила мешок с травами, накинула полушубок и выскочила на улицу. В голове крутилось: «что может произойти? Роды прошли хорошо. Девочка родилась здоровенькая, хорошенькая. Что не так?»
- Палаша, точно с мамкой не хорошо? Может с сестричкой что-то не так?
- С мамкой! Там крови полный дом.
Марину прошил озноб. Кровотечение… Но с чего? После родов уже полтора месяца прошло. Когда она вбежала к Рычковым, увидела Дашу лежащую на кровати. Рядом стоял таз с окровавленными тряпками. Глаза женщины лихорадочно блестели, вокруг них залегли черные круги. Лицо осунулось, побледнело. Вернее сказать посерело.
- Я тат давеча… самовар к столу подавала… А он тяжелый такой… ведро воды… С меня вот и хлынуло…
Даша еле шелестела губами.
- К обеду?! Почему сейчас только послали?!
- Итак беспокойства много от нас.
- Палаша! Завари вот этих трав. Набери в кастрюльку снега. Собирай девочек, и уходите к нам. Маленькую оставьте.
Испуганная Палаша делала все быстро и четко. Марина дала крутой отвар кровоостанавливающих трав. Кастрюльку со снегом поставила на живот Даше.
- Холодно мне… что-то лихорадит всю… ног совсем не чувствую… руки костенеют…
- Ты Дашенька терпи. Сейчас я тебе кирпич теплый к ногам положу. Что ж ты сразу то…
Марину душили слезы. Она видела, что время упущено. Слишком большая кровопотеря. Слишком…
Она держалась из всех сил, чтобы не показать свою слабость. Кровь не останавливалась. Даша стала впадать в беспамятство. Тяжелый сон одолевал ее.
- Ты не спи душа моя, крепись, борись! Скоро вон… малышку кормить надо! Где же Яков-то?
- На заработки уехал… На лесозаготовку… Ты подкинь в печку дров… Холодно…
Даша опять закрыла глаза.
В избе стояла жара. С Марины пот валил градом. Она сменила кровавые тряпки. Опять дала отвара. Но все тщетно. Тогда она накинула свой полушубок поверх одеял на Дашу. Взяла ее холодные руки и начала тереть их с остервенением. Даша словно и не чувствовала ничего, лежала не шелохнувшись. Слезы так и просились наружу из глаз Марины. Она уже не могла себя контролировать. Жизнь потихоньку уходила из ее подруги, и Она ничем не могла ей помочь. Растерев Дашины руки, она кинулась растирать ноги. Горячий кирпич лежал в ногах, но они были холодны как лед. Марина взвыла. Обессиленная, она села рядом с подругой, перебирая в голове, чем еще можно ей помочь.  Когда она поняла, что все уже сделано и шансов нет, Марина крепко выругалась на родном языке. От этих громких слов, непривычных уху, Даша открыла глаза. Сначала она непонимающе смотрела на Марину, потом прошептала:
- Ты, Марина, пригляди за детьми… Пока Яков не приедет…
Словно истратив последние силы, она снова провалилась в тяжелый сон. И Марина больше уже не стала тормошить ее. Она только запела колыбельную, ту, что когда-то ей пела мать. Она держала подругу за холодную руку.
В люльке захныкала малышка. Марина очнувшись, кинулась к ней.
- Вот дуреха! Про тебя-то и забыли. Да ты вся мокрая, давай-ка я тебя переодену. И покормить тебя уже пора. Бестолковая моя голова! Как можно было такую красоту из головы выпустить.
Марина переодела малышку, согрела молока и с ложечки начала поить ребенка.
Вдруг послышался тяжелый хрип и все утихло. Тишина резала уши, пронзала голову. Марина осела на пол, долго так сидела. Она хотела плакать, но слез не было. Время перестало существовать.
В дверях показался Егор.
- Мы потеряли тебя. Ночь уже. Я думал … может помощь нужна…
Егор уставился на посиневшую Дарью, на жену, сидящую на полу с ребенком на руках.
- Нужна – тихо проговорила Марина.
Она встала, поднесла зеркальце к губам Даши в надежде, что оно запотеет. Убедившись что подруга мертва, она укутала ребенка и вручила его Егору .
- Ты иди домой. Там ребята, наверное, заждались меня уже. А я тут пока все уберу, да подругу обмою. В таком виде не хорошо ей перед мужем являться. А утром найди Якова… Сказать ему как-то надо…
 

Глава пятая

 Солнце касалось вершины горы, когда последняя телега большого каравана спускалась с перевала Чике-Таман. Измученные животные покорно выполняли тяжелую работу, поглядывая на уходящее за горы солнце. Они знали, сейчас будет привал. Их распрягут, напоят, накормят и дадут отдых до утра. А если повезет, то лагерь простоит здесь пару дней.
Егор не мог поверить в перемены произошедшие здесь, на Чуйском тракте. Хорошая колесная дорога была устроена до самой монгольской границы. Теперь все товары можно было перевозить на телегах. Появилось множество русских сел. Теперь не надо было заготавливать впрок сухари и прочий провиант. Его можно было купить в любой деревушке. Многие долины колосились теперь хлебами, а не пряным разнотравьем.
Егор распрягал лошадей. Он не испытывал как прежде радости и ликования от вида гор, от шума рек. Хоть и устройство тракта было намного лучше, но его не радовало. Егор смотрел на Чике-таман и ему вспомнилась первая встреча со своей будущей женой. «Уж лучше бы я жизнью рисковал на этих перевалах, но пускай бы жена была теперь со мной рядом!» - думал он. Егор понял, это ее отсутствие делает столь долгожданное путешествие невыносимым. Куда бы он ни посмотрел, где бы он ни оказался, везде он вспоминал о том, как были они здесь вместе.
Как жаль что она не смогла поехать. Смерть Даши прибавила ей хлопот. Она чувствовала себя ответственной за жизнь ее детей. Яков настаивал отозвать Наталью из Тары, но Марина категорически была против. Девочка так хотела учиться! А тут еще ветрянка. Началось все у Рычковых. Одна за другой заболевали девочки. Чтобы был надлежащий уход, Марина забрала их к себе. и теперь в самый отъезд заболели наши мальчики. Все разом. Дома у Гориных образовался целый лазарет. Старшие дети очень тяжело переносили ветрянку. Палаша, оправившись от болезни, во всем помогала Марине. Работу по хозяйству взял на себя Яков. Наталья должна была вот-вот закончить училище, и взять на свои хрупкие плечи заботу о сестрах. Но пока все было на руках Марины.
Егор помнил ее провожающую его в дальний путь. Она не смотрела в глаза, была тиха и молчалива. Он знал, что стоит для нее этот отказ от поездки, но она ни словом не обмолвилась об этом. Когда он пообещал найти ее семью, она лишь чуть вздрогнула и одними губами беззвучно сказала: «Привет им большой!»
И много еще перевалов будет пройдено, а перед Егором будут стоять ее зеленые как травы глаза, в бархатном обрамлении густых ресниц.

Караван жил своей жизнью. Где-то что-то продавалось, где-то что-то покупалось. Эта мелкая торговля оправдывала содержание каравана и хоть немного, но увеличивала прибыль купцов. Закупленные в Бийске капканы и другие металлические изделия менялись у урянхайцев на шкурки особого черного сурка, лисиц, куниц, соболей и маральи рога, которые были в высокой цене у китайце.
К концу второго месяца пути караван вошел в Кобдо. Город по своей чистоте резко отличается от китайских городов, обычно грязных и вонючих в летнее время. Дома здесь из необожженного кирпича с дворами, обнесенными такими же кирпичными оградами. В городе живут торговые китайцы из Шанси. Монголы же ютятся в юртах за городом.
Караван разместился частично у русских купцов, нанимающих у китайцев довольно просторные помещения, частично пришлось самим нанимать у китайцев жилье, но уже не столь просторное.
Все ждали начала караванного сезона, который проходил с августа по апрель. Верблюдов, купленных в Кош-Агаче, отправили на недельный выпас. Из шестидесяти верблюдов восемь оказались слабыми. Их поменяли тут же на четырех сильных и жирных. Люди занимались поправкой юрт, запасались бочонками для воды, наняли шестерых монголов в погонщики. Оказалось, что до Хух-хото собирался еще караван бийских купцов. Они везли в город маральи рога, пользующиеся необычайным спросом у китайцев. Какой еще товар пользовался там спросом, они не знали. Это была их первая экспедиция. Узнав о таком товаре местные китайские монополисты попытались перекупить рога, но бийские купцы рассчитывали продать их в Хух-хото гораздо дороже. Ефим Пятков о своем товаре старался не распространяться. «Так мелочевка всякая» - отговаривался он.
За всей этой суетой Егор не замечал, как быстро улетают дни караванной жизни. Вечерами на него нападала тоска по жене. За всю свою совместную жизнь не расставались они на такое долгое время. Здесь, на ее родине он как-то по-новому стал смотреть не нее. Он вглядывался в быт монгольских женщин и начинал понимать, откуда в ней столько силы, воли к жизни и самостоятельности, откуда в ней некая суровость.
Рано утром он выходил за город к монгольским юртам и просто бродил от одной к другой, наблюдая за их жизнью. Монголов не смущало его присутствие. Они охотно рассказывали ему о своей жизни, всегда приглашали к столу.
С восходом солнца женщины доят скот и потом отправляют его с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи следуют всегда верхом на лошадях. затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем, деланием сыра, масла, ухаживают за новорожденными и мелкими животными. По вечерам монголки опять доят скот, оставляя коров, баранов и коз на ночь около юрт под защитой собак, иначе волки, которых в Монголии множество, воспользуются оплошностью хозяев. И конечно все монголки отличные наездницы. Они смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется не красотою посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справиться с ретивым конем и способностью к продолжительным, неустанным переездам.
Они трудятся гораздо больше мужчин и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии. Они всегда точно знают, что они будут делать в следующую минуту, час, день. Они не тратят свою жизнь на неурядицы и споры между собой. Напротив, они всегда готовы прийти на помощь своей соседке. В тоже время, женщины не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки. Мужчины относятся к ним с уважением и почтением, спрашивают у них совета, с охотой помогают в тяжелой работе, не зависимо жена это или соседка.
По большей же части мужчины ведут ленивую жизнь, которая изменяется только периодически, будь-то охота, забой скота и так далее. А развлечений в жизни монголов практически не существует. Лишь только свадьбы родственников или друзей, да в сезон караванов они развлекаются новостями, привезенными из других миров. Никаких тебе ярмарочных гуляний, карточных игр и домов собраний.
Может быть, поэтому, в монголах нет лжи и лести. Их сущность – суровая правда жизни. Егор все больше и больше начал понимать жену. Он впервые оценил, как она мастерски организовала такое большое хозяйство. И тогда он решил, что по возвращении обязательно купит лучших пород лошадей и коз и обязательно возобновит ее хозяйство. Это ее родное, родовое дело и, черт побери, управляет она им изумительно.
Подошло время караванам отправляться в путь, но погонщики-монголы настаивали на том, чтобы жирных откормившихся верблюдов выстоять в течение 5 дней без воды. Ефим Пятков разразился негодованием. Еще почти целую неделю торчать в этом захолустье. Но Егор уговорил его послушаться монголов, и очень категорично советовал повиноваться им во всем. По своему опыту он знал, что лучше монголов никто с верблюдами не справится.
15 августа караван тронулся в путь. Опять началась походная жизнь. Пустынные каменистые равнины, соленые озера, горные перевалы, переправы через бурлящие реки, ночные и небольшие дневные стоянки, торговля в изредка попадавшихся на пути монгольских улусах. Так караван достиг пустыни Кысыин-тала. По ней предстояло пройти около 80 верст. Перед глазами открылось голое, безжизненное пространство с глинистым растрескавшимся грунтом, совершенно лишенное растительного покрова. Небо смешалось красками с этой пустынной землей, и не было в нем той привычной  голубизны, что так радовала глаз.
При сильном порывистом ветре, свирепствовавшем весь день и обдававшем путников песком и мелким гравием, шел караван молча. Иногда ветер завывал с такою силою, что покачивал верблюдов, начинавших каждый раз балансировать на своих длинных ногах, а всадники с трудом держались на лошадях, предпочитая слезть с них при сильных порывах бури и идти пешком. Пройдя половину пути, караван остановился у колодца и люди провозились с установкой юрт около двух часов при сильных порывах ветра. Напоив животных, совершенно обессиленные, не привычные к таким условиям, Егор с Ефимом уснули мертвым сном.
Когда на второй день караван продолжил путь по пустыне, Ефим подъехал к Егору и заговорил.
- Послушай, это всего лишь преддверие Гоби. Чувство такое, словно ты находишься в океане в жалкой лодчонке. Все зависит от прихоти природы: выплывешь ты или нет.
- Согласен. Без проводников здесь никак. Представь, если бы мы не вышли к колодцу. Я просто поражаюсь, как они ориентируются в пустыне?!
- Егор, мне становится не по себе от понимания того, что моя жизнь в руках этих дикарей. Они с нами могут сделать здесь все что угодно: ограбить, убить, и никто не найдет нас.
- Вот это ты напрасно так думаешь. Монголы самые надежные проводники. Уж они точно не бросят тебя в беде. И знаешь почему?
- Почему?
- Потому что предательство для них самый большой грех. Они могут напасть на чужой караван, но будут отчаянно биться с такими же как они, защищая нас. Могут ограбить соседний улус, но у нас не пропадет и песчинки. Предать доверившихся им людей они не могут. Это будет позором на весь их род. Кажется, у них за это убивают…
- Да ну?! И откуда же ты знаешь?
- Ты забываешь, моя жена одна из них. Вот, умерла ее подруга, а от нее осталось шесть детей, младшей из которых 2 месяца, и моя дуреха взвалила на себя этот груз, и даже ради них не пошла с караваном. Упустила возможность побывать на Родине. А как ей этого хотелось!...
- По истине, странный народ.
- Вот она одна бежала из этой страны. Без денег, без еды, так… налегке. И благодаря их святому обычаю: накормить, напоить любого путника, дошла до Чике-тамана. Там я ее и встретил.
- Как же она через пустыни-то?
- А вот так: пристроится к каравану и идет. Есть свободное седло – проедет, нет – пешком топает. Но в какую бы юрту она ни зашла, ее везде напоят и накормят, еще и дзамбы с собой дадут. Где дорогу подскажут, где покажут, а где и проводят. Вот так-то здесь заведено. Сама природа установила тут такие правила. Иначе, им всем здесь крышка.
Ефим по-другому посмотрел на своих погонщиков-проводников. Действительно, всё они делают молча, но сообща. И никто из них не пойдет отдыхать, пока последний человек не управится с работой. И завьючивают и развьючивают, и кормят и поят животных, хотя бы и сами валятся с ног. А если увидят, что у тебя что-то не получается, то мигом прибегут, помогут, хоть бы и это не входило в их обязанности. Весь караван для них единый организм, и каждый орган в нем должен быть здоровым, безразлично, животное это или человек. Только при таких условиях караван достигнет цели.
С этого дня Ефим стал активно участвовать во всех делах каравана. Он перестал чураться грязной работы и делить обязанности. Теперь, где нужна была помощь, он был рядом.
В Дзабхане караван сделал остановку на пару дней. Монголы осматривали всех верблюдов. После длительного перехода по твердой каменистой почве многие животные протерли себе подошвы и начали хромать. Этих верблюдов искусные погонщики стали тут же «оперировать». Для этого животное кладут на бок и крепко спутывают ему ноги веревкой. Егор с Ефимом держат его связанным. Рану предварительно очищают от грязи, потом посыпают ее каким-то растительным порошком и накладывают сверху лепесток мягкого трута. Поверх него налагается повязка из кусочка размоченной кожи с тремя узкими язычками, которые продеваются через отверстия, проколотые толстой изогнутой иглой в подошве вокруг раны. Некоторым верблюдам эту повязку просто пришивали той же иглой бечевкой или ремешком к подошве швом внутрь.
Так, подготовив животных к длительному переходу по Гоби, караван вступил в пустыню. Сначала Егор был удивлен, когда у них на пути кое-где встречались впадины с небольшими солеными озерками, близ которых растет карагана и злак дэрису. Тут же у этих впадин попадались кое-где монгольские улусы. Караван шел переходами в день от колодца до колодца, специально устроенных на расстоянии дневного перехода, и содержащихся в чистоте местным населением. Случалось и такое, что на некоторых переходах колодцев не было. Но всезнающие монголы запасались на этот случай водой для людей на прошедшей станции, а для животных собирали выпадавший по ночам снег под волнами песчаных барханов. Иногда вода в колодцах была такой отвратительной, что и люди предпочитали утолять жажду снегом. Начались сильные встречные ветра. Караван при таких условиях двигался не более 20 верст в сутки.
На востоке показались снежные пики гор, а на север и юг лежала равнина, на сколько хватало глаз. Ветер начинал усиливаться, а около полудня перерос в бурю.
От ветра мелкая галька производила шум, похожий на треск льда во время вскрытия рек. Гравий поднимался так высоко, что хватал даже всадников, оставляя ссадины на лицах и на незащищенных участках кожи. Верблюды и лошади постоянно отшатывались в наветренную сторону. Всадники стали спешиваться и крепко зацепившись за повода, едва держались на ногах. От пыли и песка, носившихся в воздухе, свет померк и стало темно, как поздним вечером. Ветер дул порывами. Идти было очень тяжело, но и оставаться на безводной равнине для пережидания бури караванщики не решались и продолжали тихо продвигаться вперед. Около четырех часов дня опять стали различны горы. Ветер еще усилился. Караван приложил огромные усилия и через час достиг гор, за которыми и укрылся от бури.
- Вот истинное лицо пустыни. Ее надо уважать – говорили монголы.
Только путники поставили юрты, как буря перешла в настоящий ураган и на равнине настала тьма. Буря бушевала всю ночь и лишь к утру утихла, оставив юрты и животных под слоем песка. Эти горы и эта пустынная равнина представляет ворота из высокой Монгольской холодной Гоби в не столь высокую и по преимуществу песчаную Гоби Алашанскую, которая составляет восточную часть Великой, или Южной Гоби.
Проведя в пустыне более двух месяцев, перейдя перевал Ончин-даба, караван оказался на густо заселенной равнине. На дорогах были толпы людей и вереницы подвод. Долго блуждая по извилистой дороге этой равнины, караван лишь в сумерках очутился у ворот Хух-хото
От ворот караван продвигался многолюдными узкими улочками города к постоялым дворам. Весть о прибытии каравана в мгновение облетела весь город. Когда через час путники достигли постоялого двора, были нимало удивлены, увидев на пороге Ончин-тайчи. Устроив товар, животных и погонщиков здесь же, он любезно пригласил Егора с Ефимом к себе в дом. Ночи в Хух-хото в конце октября были очень холодные. Ончин-тайчи взволнованный неожиданной встречей, бегал по дому, стараясь как можно лучше устроить гостей. Он вставил в топку канна жесткие стебли дэресуна, вскипятил чай, заварил рис, разогрел лепешки.
Очень многое хотелось расспросить о дочери, о детях. Но он все не решался заговорить об этом при посторонних. Поэтому он ушел весь в хлопоты по благоустройству гостей. На канн он постелил толстый войлок, положил одеяла из верблюжьей шерсти. К этому времени приготовился ужин, и Егор, Ефим и Ончин-тайчи устроились с удобством на теплом канне у маленького переносного столика.
 Егор смотрел на старика. Он стал как будто ниже ростом, вокруг глаз залегли глубокие морщины, без того смуглая кожа, стала еще темнее, а волосы совсем побелели. Но, несмотря на все это в глазах искрилась жизненная сила. Движения были ловки и быстры.
- Ну, рассказывайте же поскорее, как вы добрались, как встретила вас Великая Гоби?
- Все бы ничего, да дважды под бурю попали. Ох, и характерная эта земля, – сказал Егор.
- Да и земля ли это? песок да гравий. Никакой жизни, - задумчиво произнес Ефим, - не привычно все это русскому человеку.
- Вот если бы жена была рядом, она бы показала нам, что и пустыня – это тоже жизнь. Она непременно нашла бы какую-нибудь травинку или крошку суслика, и рассказала бы о них забавную историю. И ты бы уже смотрел на Гоби не как на мертвечину, а как на удивительную и загадочную страну.
- Так ты скажи, Егор, почему же дочки с вами нет. Уж не случилось ли чего с ней?
- С ней, отец, все в порядке. Но так сложились обстоятельства, что никак ей вырваться нельзя было. Ребятки маленько прихворали, да помощь там ее нужна для знакомцев наших. Подруга ее представилась Богу, а от нее шесть девчонок осталось. Вот она теперь и управляется теперь с детворой. Наших четверо, да чужих шестеро.
- Это она правильно сделала. Одобряю. Узнаю свою кровиночку. Как там мальчики поживают? К чему тяготеют?
- Трудно еще сказать. Шалости в них много, особенно в старшем.
- Шалость – это хорошо. Я сам в детстве неспокойным был… Вот и теперь, наверное поэтому покоя нет. А и был бы покой, тогда где радость взять? Беспокойные дети в жизни многого добиваются. Только направлять нужно вовремя. Эх! Как бы мне хотелось обнять внучков… Сами-то надолго здесь?
- Животным надо отдых дать, значит, недели две.
- А потом куда?
- До Калгана планируем.
Плохие времена в Калгане. Не стоит вам туда без особой надобности волочиться. Вы, я вижу, по торговым делам?
Ефим глянул на Егора предостерегающе, мол, незачем старика в свои дела посвящать. Но Егор успокаивающе положил товарищу руку на плечо и продолжил разговор.
- Расскажи отец, что в Калгане творится.
- Восстания там. Да и здесь волна прокатилась, но сейчас успокоилось все. А там большие волнения ожидаются. Город полон иностранцев: англичане, американцы, русских вот пруд пруди. Не по душе китайцам это.
- Ну, против русских-то вряд ли они выступать будут. Мы ведь им железную дорогу строим, церкви опять же, - самоуверенно возразил Ефим.
Ончин-тайчи вопросительно посмотрел на Егора, можно ли доверять этому молодому человеку. Егор утвердительно кивнул головой. Тогда старик продолжил.
- Строить то строят, да вот не спросили хозяев: «А нужно ли вам это?». Строят только для своей корысти.
- Да в уме ли ты отец? Какой же умный человек от цивилизации откажется?! Железная дорога – это же большое удобство, как для людей, так и для грузоперевозок.
- Ошибаешься, Ефим. Китайцев очень много. Может, даже больше чем русских, а земли у них мало. И работы мало. Вот будет железная дорога, лодочники и пешие носильщики останутся без работы. Телеграф лишит заработка многочисленных гонцов-бегунов. Вы вот тут рудники в горах обустраиваете техникой, а куда рудокопам идти? Многие семьи обречены на голодную смерть. А церкви – так для многих это просто оскорбительно. Вот и восстали местные патриоты «И-хэ-цюань» по-вашему «Кулак справедливости и гармонии» на защиту Родины. Иностранцы их еще «Боксерами» называют. И орудуют они с пристрастием. Мой вам совет: не ходите в Калган. Я тут человек не последний, помогу вам здесь выгодно товар сбыть. Хух-хото хороший город. Сюда многие пути сходятся. И отсюда многие караваны ходят. Не место сегодня иностранцам в Калгане.
Ефим ничего и слушать не хотел. Его целью был Калган.Он сердите посмотрел на Ончин-тайчи, и старик умолк, но не для того чтобы прекратить эту тему, а для того, чтобы собрать более веские аргументы. Он подумал, что за две недели он сможет уговорить хотя бы зятя.
Утром, за завтраком, Ончин-тайчи рассказывал, что в Хух-хото идет множество караванов.  Здесь сосредоточена торговля со всем Внутренним Китаем. Сюда привозят из провинций Хубей и Хунань из Пекина и Тяньцзина лучшие шелка Китая и даже английские и американские материи. Из Внешней Монголии идут гурты скота и караваны с шерстью, кожами и волосом.
Караваны из Хух-хото идут и в Китайский Туркестан, и в Куку-нор, и в Тибет, и в многие города Джунгарии: в Баркуль, Керию, Хами, Гучен, Манас, Урумчи, Турфан, Кашгар, Хотан и Лхасу.
Этот замечательный город служит главным рынком, на котором совершается обмен произведений внутренних провинций Китая на различные товары внешнего мира.
- Собирайтесь сынки мои, я покажу вам настоящий Хух-хото.
Через некоторое время Ончин –тайчи отыскал трех рикш, которые за небольшую плату согласились прокатить иностранцев по всему городу. Он повез их в промышленные районы.
- Вот здесь красят бумажные ткани для монголов.
- Откуда тебе известно, что мы везем ткани? – удивленно спросил Ефим.
- Все везут сюда из России бумажные ткани. Но не все знают, что их тут продать не просто. Для монголов особое значение имеет цвет одежды. Вот эти красильни специально для этого и заведены. Иностранцы привозят ткани не окрашенные, а тут за мизерную плату  их окрасят в нужные цвета, и спрос на них возрастет вдвое.
Петляя по улочкам Хух-хото, старик вывел их к кожевенным мастерским.
-  Сюда можно отдать юфть для пошива обуви для монголов. Конечно, можно сбыть ее на рынке, тем же кожевникам. Но ведь в изделии вы возьмете гораздо большую плату. А можно юфть поменять у китайцев на чай. Тоже выгодное дело. Из плиса, здесь же, пошьют сапоги для китайцев. Меха, что вы закупаете у монголов по пути, тут же можно обернуть в изделия, и продать их купцам из северных провинций Внутреннего Китая.
Настоящая выгода с каравана не в том, что в одном месте купил, в другом продал, а в умении в пути приумножить цены товара, заключить выгодный обмен. Оставайтесь мальчики мои. Пока будет перерабатываться ваш товар, наступит ноябрь. Весь ноябрь здесь идет большой торг маральими рогами, за которыми сюда в этот месяц съезжаются из разных мест Внутреннего Китая гуртовые покупатели.
- А бийские караванщики уже начали торг на ярмарке.
- Так то перекупщики у них сейчас за бесценок возьмут. Настоящий торг с хорошими ценами в ноябре.

Так, за две недели пребывания в Хух-хото Ончин-тайчи познакомил своих гостей с лучшими производителями города. Егор был в смятении. Ему осточертело мотаться по караванным путям. Он рад был бы остаться здесь до конца зимы и получить со своего товара не меньшую прибыль, чем от продажи его в Калгане. Здесь же можно было закупить и шелк и чай. Но Ефим категорически был против этой затеи. Он планировал отправиться в Калган теперь же. Караван уже готовился в выходу. Егора что-то подтолкнуло все же послушаться тестя. В самый последний момент он отдал кожевникам свой небольшой запас юфти и плиса.
На следующий день караван вышел из Хух-хото. Сразу за городской стеной  начались деревни с рощами, кладбища, кумирни, серые вспаханные поля, толпы людей, вереницы телег и прочие свидетельства необыкновенно плотно заселенного населения долины. Всюду по дороге встречались сборщики аргала (помет от животных), которым в Китае и Внутренней Монголии отапливают помещения. Некоторые из этих сборщиков длительное время шли с караваном, ожидая и тут же собирая аргал.
Через неделю пути, караванщики увидели по высшим точкам гор несколько сторожевых башен, и в тот же день достигли Великой стены.. Через каждые 500 саженей, высоко над этой стеной возвышается сторожевая башня. За первыми сторожевыми воротами, через площадку шириной в 100 саженей караван попадал к другим сторожевым воротам, от которых в обе стороны опять отходили стены толщиной не меньше 4 саженей. По ней могли ехать в ряд шесть всадников. Пораженные такой мощью, Ефим с Егором долго рассматривали это грандиозное сооружение.
Пройдя вторые сторожевые ворота, путники увидели на расстоянии мушкетного выстрела город Калган, окруженный высокой четырехугольной стеной и малолюдный. Это очень насторожило Егора. Где базары? Где торговый люд. Ефим же в душе был этому рад.
- Егор! Смотри, как нам повезло. Китайцы хорошо попугали иностранцев. У нас здесь нет конкурентов. Торговля должна быть успешной. Само провидение толкало меня в эти стены.
- А не думаешь ли ты, что и нам зададут здесь стрекоча.
- У нас в караване надежная вооруженная охрана, ну и монголы, если конечно они не разбегутся. Сам посуди, без конкурентов нам не придется здесь надолго задерживаться. Наш товар «на ура» разойдется в один день.
Егор промолчал. Доводы Ефима казались убедительными, но внутреннее чутье подсказывало: «будь осторожней».
В русском посольстве приема не было. Устроив товар на складах, почему-то полупустых, при постоялом дворе, Егор с Ефимом пошли в город прояснить обстановку. Улицы города были пустынны, но ничего настораживающего они не обнаружили. Местные жители проводили время за своими привычными делами. В лавках шла торговля, в мастерских кипела работа, дети беззаботно играли у порогов своих домов. Всюду носился специфический запах китайской еды.
Уставшие и голодные вернулись они на свой постоялый двор. Им отвели отдельную комнату, истопили канн и приготовили ужин. Погонщики монголы и прочий рабочий люд каравана расположился в общей очень большой комнате. К ночи в этой комнате прибавилась еще группа китайцев. Поужинав, они начали играть в карты на чохи (монеты). Некоторые из них, устроившись на теплом кане, достали длинные трубки и закурили опиум.
Желая хоть как-то разузнать обстановку в городе, Егор вышел в общую комнату и через монголов, знавших китайский язык, начал разговор с китайцами. Они показались ему дружелюбными и общительными. Как заядлый карточный игрок, Егор с великим удовольствием принял приглашение к игре. К играющим присоединился и Ефим. Служитель заведения, время от времени подавал чай. Мягкий оранжевый свет от единственной лампы обволакивал комнату, оставляя курильщиков опиума в сумрачной нише канна. Терпкий, сладковатый дым, шедший от них, постепенно наполнял пространство. Несмотря на многочисленность посетителей ни ссор, ни драк не затевалось. Егор пытался разузнать про восстание «боксеров». Как оказалось, никто о них ничего не знал и не слышал. Китайцы заверяли, что уж в Калгане их точно нет.
Как вышло, что Ефим и Егор оказались на теплом канне с трубочками опиума, никто из них впоследствии, вспомнить не смог. Они вдыхали терпкий дымок, и по телу разливалась приятная легкость. Все тревоги улетучивались с выдыхаемым дымом. Усталость казалась приятной. Грезы перемешивались с реальностью. Наступил сон. Глубокий цветной сон. Жизнь как будто проходила на сцене, а они были зрителями. Они видели каждый себя со стороны, и это забавляло их. Потом мысли их разошлись в стороны, и каждый погрузился в свои грезы. Послышался аромат полыни. Марина, такая молодая, без этой залегшей меж бровей морщинки, радостно встречала мужа из похода. Ее ласковые нежные руки обвивали его шею, в глазах светилась любовь. Черные длинные волосы пахли свежей травой. Она была близка и в тоже время недосягаема. Чем ближе хотел он к ней прижаться, тем жарче становилось ее дыхание, в глазах полыхал огонь. И вот уже не прекрасные шелковые волосы, а змеи обвивают его шею и душат его. Она кричит и бьет его по щекам. Вдруг, ее глаза наполняются слезами, и она умоляет его проснуться. 
Егор открыл глаза. Тяжелый густой дым застилал все пространство, горло раздирало от кашля. Он попытался встать, но не смог. Тогда он скатился на пол в надежде глотнуть свежего воздуха и тут же потерял сознание. Очнулся он от резкой боли в голове. Кто-то тащил за ноги его по земле и голова, безвольно болтавшаяся, ударилась о камень. Он дернулся, чтобы высвободить ноги, но его опять ударили по голове и он опять потерял сознание.
Когда Егор очнулся, кругом стоял полумрак. Это была пещера. Холод пронизывал его до костей. Все тело ныло. Рядом послышались стоны. Превозмогая боль, Егор повернул голову и увидел лежащего рядом Ефима. Около него суетился монгол, тот самый, что из каравана, по  имени Бато. Он был одет в китайскую одежду, но то, что это был Бато, Егор не усомнился. Он обрабатывал ожоги на теле товарища. Когда Бато увидел, что Егор очнулся, он тотчас побежал к костру, зачерпнул отвар из котелка и поднес его Егору. Снадобье было горьким. Отхлебнув из деревянной плошки пару глотков, Егор снова провалился в сон.

Глава шестая

Озеро Калы-коль разлилось в эту весну очень сильно. Подземные воды подтопили корни деревьев в пролеске за ним. Вот уже и трава позеленела и набрала цвет смородина, а лес за озером так и стоял голый. На соснах хвоя порыжела и сквозь черные голые ветви осин и берез выделялась ржавыми пятнами, словно кровь на израненном теле. 
Марина сидела на крыльце своего дома и разглядывала это жалкое зрелище. Еще в прошлое лето она с детьми собирала там землянику, ароматную чернику, а позже и крепкие грузди. Теперь все это омертвело. Голые деревья стояли перед ней словно души умерших людей. «О чем вы хотите сказать мне?! О том, что у меня опять беда? Ну, уж нет! Небо не позволит моим детям остаться без отца. Все будет хорошо!» - вызывающе крикнула она последние слова. Не спеша, Марина продолжила работу на большом огороде.  Мальчики перекопали землю, Кристина садила картошку, а Марина начала формировать грядки для зелени и других овощей.
На дороге показалась фигура всадника в окружении пяти неоседланных лошадей. Одной рукой он правил лошадью, другая безвольно болталась вдоль тела. Поодаль, на почтительном расстоянии шел еще один верховой. Он плетью направлял свободных животных вслед за первым всадником.
- Папка! – закричал Гриша и кинулся со двора на дорогу.
- Папка! – подхватили остальные дети и побежали вслед за Гришей встречать отца.
Марина вглядывалась в приближающуюся фигуру. Ее глаза ослабели за чтением книг темными вечерами. Она щурилась и все никак не могла понять: неужели и вправду Егор. Посадка в седле не та, что у мужа. Он едет всегда с прямой спиной, чуть откинувшись назад. И тихий ход совсем не в его правилах. Уж он скакал бы так, что пыль клубами до его появления завиднелась. Этот же весь ссутулился, кое-как плетется. И заныло сердечко, и оборвалось что-то в животе, скрутило.
Егор подъехал к дому и у распахнутой калитки остановился. Дети окружили его, дергали за одежду. Марина побежала было навстречу, но тоже вдруг остановилась, замерла. Теперь она хорошо видела мужа. Что-то крепкое, основательное, надломилось в нем. Глаза опущены, и ребятишек не замечает. Сидит в седле, и сходить не торопится. Так простояла она с минуту,  да как всполохнется.
- Пашка, мальчишки, а ну за водой бегите. Кристина, иди на стол собирай. Чего попусту галдеть, отца встречать нужно.
- Ну, здравствуй Егор Петрович! Заждались тебя…
Егор спрыгнул с лошади, тихо подошел к жене. Она нежно взяла его за поврежденную руку. Тяжелый стон вырвался из его груди. Он крепко стиснул жену в своих объятьях, покрывая поцелуями ее лицо.
- Все прахом, Маринка, все пеплом! - бормотал он как безумный.
- Ничего, ничего. Выкарабкаемся. Все наладится. Главное ты жив и здоров. Дети, вон у нас, какие помощники. Все исправится.
Что бы дети не видели отцовской слабости, Марина повела его за огород к широко раскинувшемуся тополю. Там усадила его прямо на землю и сама устроилась рядом. Возмущенные вороны с громким карканьем взлетели с обжитого ими дерева. Марина дала Егору вволю выговориться. Он рассказал ей как пробирались они через страшную Гоби, как приумножали свой товар, как в Хух-хото встретил их ее отец, как уговаривал он их не ездить в Калган.
- Я не знаю, что нас тащило в этот злосчастный город, но шли мы туда как завороженные. Может небывалая красота природы, и необычная для наших городов архитектура, и эта громада Великая стена заманивали нас в глубину этой неведомой нам земли. Еще я рассчитывал к началу весны вернуться домой. Я скучал по тебе. Я видел тебя в каждой монгольской женщине, и это изводило меня. Ты всегда была рядом и в то же время в дали. А потом, в Калгане, мы как мальчишки доверились этим китайцам…
Егор замолчал. Ярость душила его. Белки глаз налились кровью. Руки вздергивались в хаотичных порывах ни то задушить кого-то, ни то ударить. В уголках губ белой пенкой залегла слюна. Марина никогда не видела его в таком бешенстве. Тогда она тихо начала петь песнь караванщика. Сначала шли протяжные, заунывные как ветер, простые звуки, потом несколько монгольских слов под мерный стук ее пальцев, ритмом напоминающий движение каравана и звон двух колокольчиков – первого и последнего верблюда в караване. От этих монотонных, ненавязчивых звуков, Егор немного расслабился и продолжил рассказ.
- Бато вытащил нас полумертвых из горящего постоялого двора. Всех, кто пытался сам выбраться из пекла, во дворе добивали китайцы. Горел не только дом, но и склады, в которых хранился привезенный нами товар. Нанятые нами погонщики, встали на нашу защиту. Но китайцев было гораздо больше. Они как лава стекались со всех сторон. Бато, переодевшись в одежду убитого им китайца, потащил нас в сторону городских ворот. Он волочил нас по улицам словно трупы. Когда стража на воротах останавливала его, он говорил, что по приказанию тайчи: «избавиться от русских мертвецов» решил вытащить их за город и там упрятать. Когда я пришел в сознание, а это было у очередных ворот, он саданул по голове меня ногой так, что я опять потерял сознание. Потом он врачевал нас в пещере. А когда мы смогли ходить, доставил нас к Ончин-тайчи. На оставленную мною небольшую часть товара, мы с Ефимом смогли добраться до дома. Вот так мы с тобой разбогатели. Вот так я вступил гильдию сибирских купцов.
Марина молча сидела, навалившись спиной на могучий ствол старого тополя. Она живо себе представляла, что за кошмар пришлось пережить ее мужу. С востока потянуло прохладным ветерком и тут же начал моросить дождик. Еще не в полную силу распустившаяся листва дерева не укрывала их от небесной воды.
- Пойдем, Егор. Там уж баня поспела наверное.
- Маринка! Ведь все, что ты с таким трудом создала, все прахом.
- Руки ноги целы, голова на месте. Все переживем, Егор, и хозяйство возродим.
- Я монгольских кобылиц привел. Отец твой сам их выбирал. Будет небольшим началом. Еще, Бато просится у нас остаться.
- С чего бы это?
- Говорит, прикипел ко мне. Говорит, хорошим помощником будет. Говорит, устал он с караванами мотаться, хочется оседлой жизни вкусить.
- Коли хочет, пусть остается.
Когда Егор с Мариной вернулись во двор, Бато уже расседлал лошадей, отвел в пустующие конюшни, напоил их, разделил на всех небольшой запас овса. Управившись с лошадьми, он стал помогать мальчишкам, топить баню. Марина с улыбкой посмотрела на постояльца. Так узнавался монгольский склад характера: «пока все дела не завершены, никакого отдыха». Она подошла к нему и поблагодарила его за спасение мужа на родном языке. Бато, растроганный этой небольшой фразой, поклонился ниже пояса.
Егор и Бато пошли в баню, смыть дорожную пыль, выпарить усталость и злобу. Марина принялась осматривать лошадей. Ох, как хороша «монголка». Она скромна, умна, вынослива и предана своему хозяину. Она словно сгусток энергии, может бежать без отдыха и корма более 100 верст. Средний скакун под легким всадником одолевает 25 верст за 40 минут. Долгое время она может обходиться без воды, даже в жару. А ее способность откладывать жировые запасы, создает в организме энергетические запасы, необходимые для поддержания жизни в критические моменты. Ноги хоть и коротки, но в них видна сила. Копыта очень устойчивы, их можно и не подковывать. На широкой груди видна каждая мышца. Грива и хвост необыкновенно длинные. У нее на родине из этих волос плетут канаты для стягивания конструкций юрты. «Монголка» привычна жить на воздухе круглый год. Ей не страшны сибирские морозы. Она долговечна. Если лошадей других пород списывают в 18-летнем возрасте, то «монголка и после 22-х лет может еще долго работать.
Марина ласково перебирала длинные пряди гривы и животное, отзывчивое на ласку, тыкалось мордой ей в плечо. Отец знал, чем порадовать дочку. На такой вот «монголке», осмеянный народами, Чингисхан покорил половину мира. Конь для кочевника – жизнь. На нем можно ехать, перевозить груз, в лютую стужу, он согреет. Но главное с ним можно поговорить. И о чем бы ты ему ни поведал, он всегда согласится с тобой, кивая головой.

Баня хорошо протоплена дровами. Жар обволакивает тело. Сначала очень трудно дышать, но потом немного привыкаешь и начинаешь запускать в себя тепло. Тело немного сопротивляется, мышцы настороже, а кости поднывают мольбой о тепле.
Егор лежал на верхнем полке и наслаждался жаром. Бато фыркал и кашлял, расположившись внизу.
- Алмыс, а не баня! Все дыханье забирает.
- Терпи, Бато! Сейчас разогреемся, начнем париться, вот тогда всех алмысов из тебя выпарим. Терпи! Благодарить потом будешь.
В печке потрескивали дрова. Становилось все жарче и жарче. Но кожа еще противилась жару не желая отдавать накопленную соль. Бато беспомощно растянулся на полке.
- Все! Прощай Мать Земля!
Егор взял ковш холодной воды и окатил ей друга.
- Пошли чай пить, а потом опять греться.
В предбаннике стоял самовар с заваренными листьями малины и смородины. Бато обессиленный жаром, рухнул на скамью.
- Егор, пощади! Не нужно больше баня.
- Чудной ты! Пей чай! Пропотеть хорошенько надо, а потом и париться начнем. Вот тогда поймешь, что такое русская баня.
Опростав по паре чашек чая, мужчины опять зашли в парную. Теперь уже жар не казался невыносимым. Теперь тело как будто обрадовалось теплу. Бато полез на верхний полок к Егору. Когда дыхание выровнялось, Егор поддал жару, плеснув березовой водой на раскаленные камни. Дурманящий аромат расплылся по бане. Пар обласкивая кожу, выпросил у нее первые капля пота. Мышцы одна за другой расслаблялись, прогревались пропуская жар к костям, и они наполнялись сладостной немотой. Человек чувствовал благодать разливающегося по телу тепла. Мысли затихли, и уже ничто не беспокоило сознание, которое сконцентрировалось на великом очищении организма.
Бато разомлел. Он начал получать удовольствие. Просидев так около получаса, Егор опять потащил Бато в предбанник пить чай. От разгоряченных тел валил пар, а умный банный чай погнал влагу из тела, очищая и восстанавливая организм.
В третий заход Егор еще поддал жару и еще. Густой пар облаком насел на людей. Тогда Егор взял распаренный веник и аккуратно, практически не касаясь тела, стал парить Бато. Пот струями стекал с обоих мужчин. Бато кряхтел и постанывал. Егор прибавил силы, с каждым шлепком вытягивая из тела друга всех алмысов.
Потом они поменялись. Все схватывающий на лету Бато, искусно выпарил Егора.

К Гориным все прибывали и прибывали гости. Молва о неудачном походе быстро разнеслась по деревне. Петр Алексеевич плюнул на все условности и чуть ни бегом понесся встречать сына. История Егора обрастала на глазах все новыми и новыми небылицами. Марина сохраняла почтенное молчание об истинных событиях, чем давала повод для новых вымыслов. И вот уже Егор был Скилом обведшим вокруг пальца Дария. Эмоции сочувствия перерастали в возгласы восхищения. Когда Егор вышел из бани, публика встречала его как победителя. Марина любовалась мужем. Теперь она его видела обновленным, но с прежней жизненной силой. Он отыскал ее среди людей глазами, кивнул головой мол, правильно, что в баню отправила, спасибо тебе, любовь моя.
Кристина с Наташей накрывали столы прямо во дворе. Настасья Ильинична напекла пирогов с рыбой, тех самых, что Егор любил в детстве. Каждый из гостей старался принести что-нибудь вкусненькое, удивительное. И вот уже все сидели за столом, по стаканам полилась бражка из березового сока, звенел задорный смех, где-то отчаянно спорили. Вдруг Яков Рычков затянул песню

Черный ворон
Что ты вьешься
Над моею головой.
Ты добычи
Не дождешься,
Черный ворон
Я не твой…
Егор опустил глаза, вспомнилась пещера, холод и боль. Он взял себя в руки. Марина почувствовала перемену в настроении мужа. Она подошла к нему.
- Егор поехали, дальние пастбища осмотрим. Может, там что в загонах поправить надо.
- Найди Бато, пусть седлает лошадей. Хочу как в молодости с тобой в догонялки…
- Милый, Бато спит как богатырь, непробудным сном. Храп стоит на всю избу. Думаю, проспит он не меньше суток.
Егор рассмеялся.
- Пусть знает, что такое русская баня.
Вместе с Мариной они пошли в конюшню.
- Лошади просто чудо. Спасибо тебе Егор.
- Вот их и будем седлать. А то Зорька явно с тобой в сговоре. Вот теперь оба поскачем на новых. Попробуй тогда взять меня голыми руками.
- Хорошее дело!
Веселье во дворе было в самом разгаре. Никто и не заметил, как удалились хозяева. Как только за деревней начались поля, Егор пришпорил животное и вытянул плетью. Лошадь встала на дыбы, пытаясь сбросить седока. Егор натянул повод и начал хлестать животное. Удар направо, удар налево. Лошадь начала танцевать козла.
- Не мучай животное. Монголка лаской берется – крикнула Марина.
Она легонько шлепнула свою лошадь по крупу рукой, чуть сдавила пятками бока, и в тот же миг животное понеслось стрелой. Благодарная всадница, чувствуя, что лошадь входит во вкус, что ей нужна еще большая скорость, припала к ее телу и пятками взбодрила по бокам. Егор обозлился. Усмирив прыть своей лошади, он теперь старался набрать скорость, чтобы догнать свою бойкую жену. А Марина смаковала. Она любила вытащить из мужа его истинный характер, любила разбудить в нем зверя, а потом укротить его. Лошадь уже хорошо повиновалась Марине, улавливала ее движения. Марина позволила Егору догнать себя и уже с равных позиций снова ушла далеко вперед.
Егор с удивлением смотрел на жену. Как она совершенно владела верховой ездой! Как прекрасно смотрелась она в седле. Ему вспомнилось, как в Балыктуюле они встречали рассвет. Тогда она тоже дразнила его. Егор решил принять ее игру. Он чуть остановился, развернул животное к пролеску на холме, за которым текла небольшая речка – Карасу. Марина не заметила, как он спустился к воде. Когда она поняла, что никто за ней не скачет, она остановилась.
- Егор! – обрывисто, по-монгольски крикнула она.
Никто не отозвался. Она огляделась. Ничего, кроме торчавшего петухом, пролеска. Голая степь кругом.
- Значит, в прятки играешь! Ну, хорошо.
Она тихо направилась к реке.
Егор сидел у реки и смотрел на воду. Он услышал, как приблизилась лошадь Марины. Не оборачиваясь, он сказал.
- Вот видишь, я первый! Сижу тут, понимаешь, жду, кода твоя персона изволит дотащиться. Плохо! Где твоя былая прыть?! Монголка и на монголке ездить не умеет. Просто парадокс…
- Ах ты…
Марина не могла найти слов. Такой наглости она не ожидала. Ее глаза широко распахнулись, губы что-то перебирали, а кулачки сжались так, что ногти впились в ладони.
Егор неторопливо встал, подошел к Марине, обхватил ее за талию намериваясь снять с лошади. На него посыпался град ударов от кулачков жены. Словно ничего не чувствуя, он перевалил ее через плечо и понес к реке, где предусмотрительно до этого раскинул свою меховую безрукавку. Возмущение Марины достигло апогея и она начала ругаться на родном языке. Егор завел руки жены за спину, обмахнул их плетью, что бы было удобно сдерживать их одной рукой. Другой рукой он приподнял ее лицо за подбородок и, глядя ей прямо в глаза, прошептал:
- Я люблю тебя! Я так скучал по тебе! Если я прямо сейчас тебя не возьму, боюсь, что облажаюсь как мальчишка.

Глава седьмая

В конце августа гуляли свадьбу Якова Рычкова. Не век же ему бобылем ходить. В жены он взял девку молодую, задорную. И певунья она, и плясать любительница. Яшину тоску вмиг прогнала. Очаровала, обласкала, девочек его приголубила и вошла в дом хозяйкой. Вся деревня диву давалась, когда успела эта Анфиса так хвостом вильнуть. Вот ведь глянулся ей этот медведь двухметрового роста, работящий и не притязательный.
И потекла жизнь в семье Рычковых по-новому. На все праздники, именины, свадьбы, а их по осени в деревне множество, приглашали певчую пташку. Забота о девочках легла на худенькие плечики Наташи. Приготовить еду, постирать, поштопать, подшить и приласкать, все нужно успеть. А ночами слезы в подушку о так рано ушедшей матери и несбывшейся мечте выучиться на учителя.
Однажды Наташа пришла к Марине.
- Тетя Марина, возьмите меня к себе в работницы. Я все умею. Все что скажите, все сделаю.
- И откуда в такой головке такие мысли. Если чего-то нужно просто попроси?
- Я денег зарабатывать хочу.
- И зачем же тебе деньги?
- Девчонкам одежда к зиме нужна. До младшенькой пока через все плечи дойдет, одни дыры остаются. Да и тетка Анфиса ругается, дармоедкой называет. Может и права она. Я ведь уже взрослая.
- Ты вроде учиться хотела.
- Да где же денег набраться на учебу-то?!
- Ладно, Наташа, постараюсь что-нибудь придумать для тебя.

Марина задумалась. Дела ее семьи сейчас находились не в лучшем положении. Хозяйство приходилось поднимать практически с нуля. Однако не принять участие в судьбе Дашиной дочери она не могла. Если взять ее как домашнюю прислугу, то у Марины бы освободилась уйма времени для занятия хозяйством. Бато взял на себя заботу об уходе за животными и довольствовался столом и одеждой. Егор занимался посевом и уборкой хлеба, заготовкой корма для скота. Если бы Наташа занималась домашними хлопотами, у Марины появилась бы возможность помогать мужу и заняться продажей хорошего урожая хлеба и кормов. Для этого нужно было на некоторое время уехать в Тару. Еще одно дело в Таре было неотложным – нужно было срочно устроить Павла на учебу. Ее беспокоила судьба старшего сына. Его необузданность, настырность нужно было направить в доброе русло.
- Знаешь, что, Наташа! Возьму я тебя в домашние работницы. Будешь готовить еду, убирать в доме, заниматься починкой одежды. Кушать будешь у нас. Платить пока буду немного. Если в чем-то нужна будет помощь, говори. Фома и Гриша в твоем распоряжении (воды принести, дров наколоть). Когда Кристина будет приезжать из гимназии на каникулы, ты будешь свободна.
 
На закате дня Горины подъезжали к Таре. Город живописно стоял в лучах заходящего солнца. Дома здесь преимущественно деревянные. На главных улицах эти строения были искусно украшены резьбой и радовали глаз. Несмотря на то, что Транссибирская магистраль оставила ее в стороне, она продолжает развиваться и жить бурной жизнью. За то время, что Марина не бывала здесь, Тара сильно разрослась и занимала довольно большое пространство.  Мощный поток переселенцев из Европейской России изменил культурный облик старейшего города Сибири. Теперь здесь насчитывалось 7 больших улиц и около 20 переулков, 5 площадей. Четыре моста были перекинуты через речки и овраги в черте города. Центральные улицы города были сравнительно благоустроены и имели для ночного освещения керосиновые фонари. Подгорная улица была даже замощена, так как находилась в заболоченном месте и была бы совершенно не проходима весной и осенью.
Горины направлялись  к главной городской площади, где был построен гостиный двор, где производилась продажа всего необходимого горожанам в праздничные и простые дни. Тут же были устроены склады для торговых людей. 
В город въезжали уже в полусвете осенней ночи. Маленькие домишки с наглухо запертыми ставнями и воротами на окраине города красноречиво говорили, что ночных гостей теперь здесь не ждут. На улочках не слышалось ни чьих  голосов и ничьих шагов. Одна только повозка Егора, медленно двигающаяся по темной улице, выглядела неестественно и фантастично.
Расположившись в гостином дворе, Егор с Мариной вышли полюбоваться ночным городом и подышать вольным воздухом. Им предстояло пробыть в Таре около двух недель и решить множество вопросов. Егор волновался, как примет Высокое Тарское общество его жену. Марина волновалась, как примет Егора Михаил Федорович Пятков, он по-прежнему имел большое влияние в городе, даже после смерти своего младшего брата, Тарского головы - Андрея Федоровича Пяткова.
Ближе к полудню Марина надела свое платье, которое сшила вместе с дочерью специально для поездки в Тару. Она встала перед зеркалом, чтобы критически себя осмотреть. Китайский шелк дымчатого цвета с жемчужным отливом прекрасно гармонировал с ее темной кожей. Егор знал, какой подарок привезти жене из дальних стран. Она вспомнила, как они спорили с Кристиной по поводу фасона платья.
- Мама, лиф теперь украшают накладными кружевами, оборками, чтобы грудь казалась пышнее.
- Что-то я не замечала, чтобы от пышной груди ума прибавлялось.
И она сделала совершенно прямой лиф, прятавший даже выточки в  косой, по реглану запах исходящий из воротника стоечки в своем монгольском стиле. Воротник и верхний край запаха они обшили точно таким же по цвету китайским шелком,  но с набивкой из серебряной нити в виде витиеватых стеблей и листьев. Такой же узор шел по краю чуть расклешенной юбки и на отогнутых широких  манжетах. Марина не выносила тесных корсетов, поэтому, чтобы сильно не выделяться, она повязала поверх платья широкий пояс из того же набивного шелка. Она достала нитку с зелеными агатами мелкой пятиугольной огранки и точно такие же серьги-пирамидки. В каждом камне, заключенном в бронзовые чашелистики, причудливыми волнами соединялись три цвета, дымчатый – под стать платью; зеленый – под стать глазам;  бархатный коричневый, в некоторых местах переходящий в черный – под стать ее смуглой коже и черным волосам. Туалет был идеально завершен.
 Горины с двумя старшими детьми отправились на прогулку в городской зеленый сад с бильярдной. Там, проходя по тенистым аллейкам, Егор заметил сидящую на скамейке с книгой в руках Архиереву Ксению, ту самую, что должна была выйти замуж за его брата, Захара.
- Оксюша! Вот радость-то! Давно тебя не встречал! Давно ли ты тут в Таре?
Женщина прищурилась, присмотрелась, а когда узнала Егора, встала и кинулась в объятья.  Марина озадаченно смотрела на мужа.
- Знакомьтесь скорее! Это моя жена – Марина! А это почти что наша родня  – Оксюша.
- Ой, простите пожалуйста за вольность! Просто, я так рада вас видеть, что не смогла сдержаться. Марина, очень рада с Вами познакомиться. Столько разговоров о вашей персоне.
- И, наверное, не самых лестных! Спасибо, я тоже рада Вас видеть.
- Надолго вы в Таре?
- Планируем за две недели управиться. Ты расскажи Оксюша, как живешь, что здесь делаешь.
- Да как живу, Егор?! Так и живу, по-прежнему одна… Но, зато теперь у меня множество детей!
- Ты интригуешь нас! Давай рассказывай подробности!
- Все просто, Егор, я теперь работаю в   мужской гимназии, преподаю арифметику.
- Неожиданно! А нам вот как раз нужно своего парня пристроить.
- Так я улажу этот вопрос. У меня есть некоторое влияние.
- Видишь ли… Мы сейчас в затруднении. Рассчитываю получить субсидию на оплату обучения за первый год. Но… как повезет.
- Ну что ж, если мальчик талантлив, способен к обучению… Я могу его протестировать, и представить как подающего надежды…
- Хорошо! Спасибо тебе! Обещаю, в случае неудачи обратимся к тебе.
- Чем вы заняты вечером?  Сегодня в особняке Юдиных дают благотворительный спектакль, посвященный памяти Чехова. Кружок любителей сценического искусства поставил «Чайку». Приходите обязательно. Познакомлю вас с хорошими людьми.
- А кто актеры?
- В основном преподаватели женской и мужской гимназий. У меня вот тоже небольшая роль…
- Обязательно придем.

Егор с Мариной отправились к особняку Пятковых просить аудиенции. Встречу назначили на среду, сегодня была суббота.  До вечернего представления оставалось еще около двух часов, Горины решили прогуляться по городу. Стоя на мосту через Аркарку, Марина увидела большой курган, на котором возвышался крест.
- Что это, Егор?
- Говорят, это братская могила бунтовщиков, осмелившихся выступить против Великого Петра, царя-реформатора.
- И чего же они добивались?
- Они не хотели принимать реформу церкви, подражание всему иностранному, большие налоги и поборы и т.д.
- Странно, это было так давно, а крест как будто новый стоит.
- Когда он начинает ветшать, его заменяют на новый, в назидание наверное. Чтобы все знали, чем заканчивается бунт.
- Или в память о большом подвиге… Я восхищаюсь этими людьми, попытавшимися отстоять свою веру, свою индивидуальность, свою свободу.
- А ты знаешь, как этот мост называется?
- Нет.
- Колашников мост. Вся дорога с этого моста была уставлена колами с насаженными на них бунтовщиками, более 500 человек.
- Ужасная смерть. Да, поистине говорят, самые кровавые и жестокие войны во имя самой гуманной религии. Мне жутко, Егор. Пойдем скорей от этого места.
Ее живой ум быстро послал  картину происходившего здесь насилия, более полутора веков назад. Замученных пытками, избитых мужиков сажают на кол. Его острие рвет внутренности, но смерть не приходит сразу. Смерть ждет, когда загноятся разорванные кишки, когда зараза с кровью обойдет все тело, потом наступит агония. Если, повезет и кол, разрывая и разрывая внутренности под весом тела, дойдет до сердца и тогда смерть быстрее избавит человека от мучений. А что вокруг? Плачущие жены и дети, которых плетьми разгоняют солдаты. Неужели такая цена нужна для убеждения в истинности христианской веры?!
В своих книгах она нашла, что всю Сибирь, до самого океана, раньше населяли тюркскте племена. Теперь она в каждом названии речушки, озера отчетливо слышала родной язык: Карасук - кара су – темная вода; Тара – тесный; Омь – тихая; Ишим – ишишхан – разрушающий; Иртыш – землерой; Оша – ош – злой; Ачикуль – ачи коль – горькое озеро; Кумыра – песчаное; Каскиль – каз коль – гусиное озеро; Сарыбалы – сары балык – желтый рыба; Кошкуль – ночуй озеро; Колыкуль – коль куль – озеро река; Аркарка – ар кар – вода сопка – вода окружающая возвышенность.
Марина оглядела местность. Может быть, на этой возвышенности была когда-то крепость, с запущенной в арык речушкой. И, как и на Чулышмане, ей опять виделось: укрепленная крепость окруженная рвом заполненным водой, многочисленные юрты, игрища молодых богатырей, звонкий смех детей, дым от костров и стада выхоленных лошадей.
Кому-то же понадобилась эта земля.  И этот кто-то стер с ее лица народ, традиции и в назидание поставил этот крест – символ самого гуманного учения.
- Уйдемте поскорей с этого места. Нехорошо мне здесь.


В особняке Юдина Геннадия Васильевича, купца 2-ой гильдии и промышленника собирались приглашенные на спектакль. Среди жителей Тары он слыл как библиофил, владелец уникальной библиотеки. В его огромном доме часто устраивались творческие вечера, на которых ставились спектакли, давались концерты.
По традиции, гости собирались за час до спектакля, пили чай, вели светские беседы, философские споры, а то и просто, делились последними новостями. Егор встретил здесь своих товарищей по карточным играм и присоединился к ним. Оксюша разговаривала с Мариной о великом русском драматурге, Антоне Павловиче Чехове. Сегодня, в сороковой день его кончины, ставили «Чайку».
- Ты так интересно рассказываешь, Оксюша, а я ведь ничего у него не читала.
- А что же ты предпочитаешь читать?
- Я все больше читаю историю нашего народа… моего народа. Это очень старинные книги. Некоторые содержат просто перепись исторических событий. В некоторых собраны легенды и сказания.
- Знаешь, что мы с тобой сделаем? После спектакля я ближе тебя познакомлю с Геннадием Васильевичем. У него потрясающая библиотека. Наверняка найдется что-нибудь для тебя.
- Я с удовольствием почитала бы что-нибудь из истории Тары. Ну, а ты, что бы ты посоветовала?
- Обязательно почитай Толстого, но с ним осторожней. Его отлучили от церкви. Его произведения – это азбука жизни. После прочтения, на многие вещи смотришь уже по-другому. Он учит понимать людские поступки и не в каждом человеческом проступке видит грех. Потрясающий писатель.
- Ты меня интригуешь.
- Да, знаю, ты тоже не ходишь в церковь.
- У меня свое отношение к Богу.
- Достоевского, тоже почитай. Он здесь находился в ссылке. Из новых исторических авторов возьми Ядринцева. Он уроженец Тары. Многое в его трудах посвящено калмыцкому народу. Прочитаешь – сопоставишь.
 - Калмыки – это ведь Ойраты по-русски.
- Точно. Кстати, он еще очень интересные идеи по поводу областничества подает.
- Да разве же даст Геннадий Васильевич мне столько книг?
- Будет повод приезжать чаще в Тару. Будем видеться с тобой, делится впечатлениями о прочитанном. Ну а сейчас, идите занимать места. Скоро начнем. 

Началось представление. Красочные декорации словно перенесли ее на место действия спектакля. Это были совершенно новые для Марины ощущения. Она проносила свою жизнь параллельно героям пьесы, находя в них реальных, окружающих ее людей.
 «Чайка» - одинокая, несчастная птица, обреченная непрестанно с криком кружить над водой. Из-за этой ограниченности, возникают все беды героини – чайки.
Марина невольно оглянулась на свою жизнь. Она ведь тоже ушла в себя, в свою самобытность. Обособилась и никого не подпускала к себе. Нужно было что-то менять. И как Нину Заречную тянет к  воде, которая возрождает и очищает, Марина приняла Тару как место, где можно раскрыться, довериться людям, взять новых сил, возродиться духовно.
Финал. Актеры вышли на поклон. Раздался шквал аплодисментов.

Все были приглашены в гостиную, где подавали шампанское. Повсюду слышны бурные обсуждения спектакля, мастерства исполнения ролей. К Марине подошла Оксюша и подвела ее к Геннадию Васильевичу.
- Знакомьтесь – Марина Горина. Очень интересуется современной литературой и историей. А это второй гильдии купец, Юдин Геннадий Васильевич, знаменитый на всю округу собиратель книг.
- Здравствуйте Марина, простите как вас по отчеству?
- … у нас так не принято.
- Что вы скажете о пьесе.
- В «Чайке» исследуется человек и его душа, его совесть, его идеалы, его понимание жизни, его чувства.
- Да. Он помогает найти опору для нравственной жизни. Сегодня, в меняющемся мире, современному человеку, сложно найти стабильные ориентиры, что-то простое и ясное.
- Это высшее мастерство! Я в детстве, не однажды видела представления передвижного китайского театра. Там, конечно, все по-другому.
- В самом деле? Очень интересно, расскажите, пожалуйста.
- Там игра актера очень далека от какого-либо жизненного правдоподобия. Она построена на отточенных условных приемах выразительности, стилизованных движениях и жестах.
- Это как же?
- Характеры и суть персонажей, представлены в гримах и костюмах актера: костюмы желтого цвета носят императоры, в красных появляются верные подданные и храбрые министры и военачальники, злые и жестокие люди ходят в черных, чиновники с дурным характером – в голубых, белый цвет в гриме обозначает низость, жестокость и все отрицательные качества. Демонические персонажи появляются с зеленым, а божественные – с золотым лицом. В русском театре, ты читаешь характер персонажа по его поступкам, по его переживаниям, эмоциям. Смысл заключен в игре актера, а не написан символами на внешнем виде. Человеку предоставляется возможность самому определить: где добро, где зло.
- Продолжайте, это очень интересно.
- Все пьесы в китайском театре делятся на светские сюжеты и пьесы на военные, исторические темы. Действуя на открытой площадке, актер достигает контакта со зрителем. Обширность пространства рождает резкие акценты исполнения, а отсутствие декораций тоже требует от актера большого мастерства игры. Например, стол в зависимости от ситуации мог изображать алтарь, стол, гору, наблюдательную площадку; черные флажки – ветер; красные флажки огонь. И еще в Китае отсутствуют смешанные труппы.  Актрисы, считаются женщинами легкого поведения и не имеют права выступать вместе с мужчинами. Однако китайцы считают, что только мужчина способен понять и выразить женскую сущность, красоту ее души и тела. Женщины посещают театр с тем, чтобы учиться у актеров-мужчин манерам и женственности.
- Браво! У Вас есть мнение. Приходите к нам на творческие вечера. Не исключено, что под Вашим наблюдением, мы поставим что-нибудь китайское! 

Марину стали приглашать. Она как свежий ветерок вошла в общество Тары, которому так не хватало новизны.
Время летело стремительной стрелой. Настал день приема у Пятковых.  Егор был воодушевлен успехом жены в Тарском обществе. У него не было сомнений, Марина найдет общий язык с женой Михаила Федоровича.
Однако Пятков при встрече не раскрыл объятий, не пригласил в гостиную. Он провел Гориных сразу в свой кабинет.
- С чем пожаловали, гости дорогие?
Егор, не ожидавший такого сухого приема, переминался с ноги на ногу. Пауза затянулась. Тогда Егор невнятно проговорил.
- Прошение имеем…
- Прошение говоришь… Да как ты смел вообще являться в мой дом?! Ты знаешь, сколько я на тебя ставил и сколько потерял?! Паршивец! Как ты допустил такое? Ефим по сей день в себя прийти не может! Мальчишки!
- Михаил Федорович, но ведь я пытался уговорить его не ходить в Калган.
- Плохо пытался! Надо было так сказать…
- Недоглядел… виноват…
- Виноват! И это все?! Кто вернет мои вложения?! Мне почитай заново все поднимать приходится.
- Виноват…
Михаил Федорович прищурил глаза и очень близко подошел к Егору.
- Позволь поинтересоваться, какая же у тебя на этот раз просьба?
Изначально Егор планировал взять у Пяткова кредит и попробовать снова сходить караваном хоть бы да Кобдо. Но об этом он даже не упомянул жене. Теперь он старался исправить положение, и о своем прошении сказать в наиболее подходящий момент. Но тут вступила в разговор Марина, считавшая, что их единственная просьба заключается в том, чтобы устроить сына на учебу за счет казны города.
-   О детях беспокоимся, Михаил Федорович. Дочь в гимназии учится. Оплата ее обучения нам под силу. Вот старшего сына хотели бы учить. Возраст в самый раз. Хотим просить Вас ходатайствовать за него в Общественном Собрании на субсидию за годовое обучение.
- А как же дальше учить будете?
- Надеемся за это время поправить свои дела.
Видя проскользнувшую на лице Михаила Федоровича  добрую улыбку, Егор начал вклиниваться в разговор.
- Тут ведь вот какое дело… Согласитесь, ведь я неплохой проводник. Вот если бы небольшую ссуду под товар, то мы бы и за половину года поднялись  бы.
- Я чего-то не понимаю, или как?! Ты еще и денег пришел просить? Марина оторопело смотрела на мужа. Михаил Федорович покраснел и покрылся испариной.
- Вон… - прохрипел он - Чтобы духу твоего здесь не было.
Это было самой обидной пощечиной. Егор побледнел. Он грубо схватил жену за плечо, крутанул вокруг и подтолкнул к выходу. Михаила Федоровича резанула такая бестактность, и он, желая наказать грубияна, проговорил:
- Постойте барышня… как Вас… кажется Марина. За сынишку Вашего я походатайствую - и уж совсем тихо добавил - может, будет умнее папаши.
Это превысило все границы терпения Егора. Кулаки его сжались, зубы скрежетали. Он еле сдерживал себя.
Войдя в гостиницу, он тут же начал собирать вещи. Марина молчала. Она тихо села на стул у окна. Впервые в жизни она не знала как себя вести. У Кристины начиналась учеба. Ее она могла сразу оставить в Таре. С Павлом все было в тумане, поэтому она решила забрать его домой.  Она ждала, когда гнев Егора утихнет и можно будет нормально обсудить создавшуюся ситуацию. Но даже когда Горины выезжали из Тары, Егор все еще клокотал как кипящий котел. Марина подсела к нему, тихо положила свою руку ему на колено. Это прикосновение заставило Егора передернуться. Он брезгливо отшвырнул ее руку и процедил сквозь зубы
- Вырядилась как иноверка. Одни неудачи от тебя.
Дома Егор крепко запил.

Через неделю из Тары с ярмарки приехал работник Архиереевых. Он привез Гориным весть о том, что Павла приняли в школу.
Егор, по-прежнему, заливал свою обиду и унижение самогоном. За эту неделю жизнь семьи превратилась в ад. Он постоянно ругался, придирался к мальчикам, задавал им трепку. Злость на Марину, за то что она не вовремя влезла в разговор с Пятковым, душила Егора. Его раздирала ярость за то, что к ней, инородке, возник интерес у многих влиятельных людей Тары. Явная ревность не давала ему покоя. Все переключились на его жену, а ему досталась лишь роль неудачника потерявшего целый караван. Прежние успешные, опасные походы в «орду» остались позабытыми. Егор полностью утратил доверие купцов Тары.
В эти черные дни, в эту неделю, казавшуюся вечностью, Марина старалась не попадаться на глаза мужу. Она не могла понять, в чем ее вина. Что могло встать клином в их отношения. Днем она занималась хозяйством, а ночами уходила в баню и читала там взятые у Юдина книги.
Теперь перед ней встала задача, как отправить сына в Тару. Она не могла оставить младших сыновей на обезумевшего от выпивки отца. Оставался единственный выход.
- Бато, мне нужно чтобы ты отвез Павла в Тару. Помоги ему там устроиться на квартире с Кристиной.
- Нет проблем. Но… - Бато переминался с ноги на ногу, отвел от Марины взгляд, тяжело вздохнул, решаясь договорить начатое - опасно вам здесь. Егор не в себе.
- Это ведь мой муж!
- Знаю не мое это дело. Алмыс его опутал. Никак не могу вразумить. И все же, берегите себя.
- За нас не переживай. Седлайте лошадей, верхом быстрей будет.

За разгулом наступило тяжелое похмелье. Физическая слабость отравленного организма сломила Егора. В душе скребли кошки. Как он мог так опуститься?! Жгучее чувство вины перед детьми и женой не давало покоя угоревшей, искореженной душе.
 За последние три дня он впервые выбрался из дому на улицу. Слякоть на улице припорошило снегом. Хмурое тяжелое небо нависло над землей. Первые ноябрьские морозы начинали сковывать лужи, которые к середине дня все же оттаивали. На огороде торчали пожухлые, не вызревшие и поэтому не собранные маленькие кочаны капусты. Лес за озером, так и не позеленевший летом, мрачно вонзил свои обломанные ветрами макушки в свинцовое небо. Природа умирала, чтобы снова возродиться весной.
Егор прошелся по двору. Хотелось скорее разогнать подурневшую кровь. Он взялся за колун, осмотрел дровяник в поисках не расколотой чурки, но ничего не нашел. Все дрова были перерублены и аккуратно сложены в поленницу. Тогда он пошел на скотный двор, посмотреть, не нужно ли чего там поправить, почистить или дать корма. Зайдя в полутемное помещение, Егор дал глазам привыкнуть к полумраку. В самом дальнем углу он заметил Бато, который дочищал скотник.
- А где Маринка?
- С лошадьми на выпасах. Что вернулся из преисподней?
- Ох, Бато! Не лез бы ты не в свое дело.
- Какая бы беда с тобой ни случилась, заливать водкой, только преумножать ее. Плохо это Егор. Когда человек в безумии, все злые духи собираются вокруг него и терзают как вороны падаль.
- И этот про духов! Одно слово инордцы.
- Не обижай ее Егор. Она тебя очень любит. И страдает сильно.
Егор нахмурился, еще не хватало, чтобы работники поучали его.
- Так пожалей, пойди!
Бато оскорблено посмотрел на Егора, сплюнул в сторону и вышел из скотника. Егор опять остался один. Душа маялась, опять он сделал все не так как хотелось. Он взял вилы и стал подкидывать солому коровам на подстилку в вычищенные Бато стойла. Резкий запах навоза, стоявший в скотнике, дурманил и кружил голову. Он привалился к стене. Холодный пот градом прокатился по спине, ноги обмякли, в теле что-то надломилось, и он потерял сознание.
Очнулся он дома на своей свежее посланной постели. Марина хлопотала у печи. Гриша дергал мать за юбку и спрашивал
- Мам, ну скоро будут готовы лепешки?
- Скоро сынок, потерпи чуть-чуть.
Фома сидел за столом и смиренно ждал любимого кушанья.
- Гришка, ты что как девчонка ноешь! Иди, садись рядом и жди.
И тут же с нетерпением к матери:
- Мам, а сметаны густой достанешь.
- А вот ты полезай в подпол, да и достань хоть жидкой, хоть густой.
По дому пошел запах жареных на масле творожных лепешек. Мать делала их большими и тонкими, почти как блин. Запеченная корочка аппетитно хрустела. Ребята любили такую лепешку смазать медом, завернуть в нее густую сметану, и уплетать за обе щеки.
Егор подал голос:
- А мне перепадет такого лакомства?
- А тебе жидкая дзамба.
- За что такое наказание?
- Восстанавливаться тебе нужно. Это для тебя сейчас самое полезное кушанье.
Марина дала по лепешке мальчишкам, заложила на сковороду следующие. Пока они жарились, она растолкла в ступке обжаренные ржаные зерна и залила их крепко заваренным травяным чаем. Немного подлила молока, поставила опять кипятить. В это время подоспели лепешки. Марина опять отдала их мальчишкам и заложила следующие. Дзамба закипала, она бросила в нее добрый кусок топленого коровьего масла – блюдо готово. Марина налила из казанка в большую кружку дзамбы и отнесла мужу.
 - Поправляйся, - и опять принялась за лепешки.
  Егор умиленно любовался домашней суетой.
- А Пашка, что, особого приглашения ждет?
В доме воцарилась тишина. Все замерли и ошарашено смотрели на Егора.
- Папка, так Пашка в Таре. Он теперь у нас ученым будет,  - проговорил Гриша.
В это время со двора зашел Бато. Он посмотрел на детей, на растерянную Марину, на искаженное гневом лицо Егора.
- О чем молчим? – как ни в чем не бывало, спросил он.
- Кто посмел?! – желваки ходили ходуном на скулах Егора. Он пытался сесть на постели.
- Я. Уж третий день как отвез его.
В следующий миг Егор, было, замахнулся на Бато кружкой с дзамбой. В этот миг раздался громкий треск половника по ведру. Все посмотрели на Марину.
- Хватит! Все решено! Павлу необходимо учиться!
- Это кто же так решил? – возмущенно спросил Егор.
Марина пристально посмотрела мужу в глаза и четко и коротко ответила:
 - Ты!
Егор ошалело смотрел на жену. Вот и не поспоришь ведь. А она уже закладывала на сковороду новую порцию лепешек, усаживала Бато рядом с детьми и наливала ему той же дзамбы.
Еще через неделю, Марина, выезжая верхом и выгоняя лошадей со двора, увидела, как к деревне по дороге бежит мальчишка. Зрение ее сдавало все больше, но что-то уж больно знакомое, родное виделось, а точнее чувствовалось в нем. Она поскакала на встречу. Так и есть, это был ее сын!
- Мамка! – радостно кричал он.
- Паша, как же это сынок?!
- Мамка, я тут вот о чем подумал: морозы установились, самое время за клюквой ехать! А то потом она под снег уйдет, до весны ждать придется.
Марина спустилась с лошади, обняла сына. Она смеялась от души. Пашка, видя материн добрый настрой тоже засмеялся.
- Значит, говоришь за клюквой пора?
- Ну, да! Самое время. А то уйдет ведь под снег!
 - Молодец сын! Это ты по-хозяйски рассудил. А школа что?
- Там другие пусть учатся! Скукотища смертная! Только штаны дырявить о скамью!
- А как же знания?
Пашка скрючил ноги колесом, выставил живот, сложил руки на груди, словно теребя крест, и проговорил низким басом, особо выделяя «о»:
- Одному Господу Богу все ведомо, все в его власти и нечего роптать супротив его воли!
Марина опять зашлась смехом.
- Не богохульствуй, сын. Ступай домой, да собирай братьев, да Бато по клюкву, а то и впрямь под снег уйдет.
Марина смотрела вслед удаляющемуся сыну и думала: «и ведь дошел же один, чертенок, не побоялся». Тут же ей вспомнилось как она сама одна пробиралась к Айнаркатут. Довольная сыном она улыбалась: «Кажется, я нашла его кут. Политиком и ученым ему не бывать, а вот хороший хозяин на земле из него выйдет. Что ж, необходимой грамоте я сама его научу». И уже направив лошадей к пастбищам, она подумала: «Ишь ты, «клюква под снег уйдет». А ведь прав, клюквы-то нынче совсем не запасли, как зимовать без нее».

Глава восьмая

27 января 1904 года началась война с Японией. Когда объявили всеобщую мобилизацию, молодые  парни, прежде чем пойти на призывные пункты устраивали грандиозные попойки, которые длились по 4-5 дней. Исполнительные же мужики старшего возраста прибывали на призывной пункт сразу после получения повестки. Так получалось, что запасные силы Сибирской Казачьей дивизии были сформированы из мужиков, старше 40, а то и 45 лет. Молодые парни, за исключением, несших обязательную службу, оставались не у дел, потому что штатные нормы оказывались уже заполненными.
Егор с радостью воспринял весть о мобилизации. Все в его жизни летело комом. Он видел в этом путь к новой жизни.  Он, как бы перечеркивал все старое. Всю прошедшую жизнь, оставляя в прошлом, Егор желал обновиться, восстать из пепла и с чистого листа начать новую страницу своей жизни. 
С юности он участвовал в торговых походах на Алтай. Он любил смену мест, любил преодолевать опасности. Теперь ему приходилось сидеть на хозяйстве. Где-то в глубине души, он понимал, что для его семьи это, в данный момент, лучший способ выживания. Егор с удивлением смотрел на жену. Ведь она не то что по образу жизни, по крови была кочевницей, но как-то мирилась с деревенской рутиной. Казалось, что заниматься этим делом, ей даже нравится.
После похода в Калган, он никак не мог восстановиться. Тоска вдруг резко сменялась яростью. Все его раздражало: дети, вечно пристающие с всякими вопросами; постылая, рутинная работа на дворе и даже во всем соглашающаяся жена.  Он окончательно запутался в жизни. Теперь все черное казалось белым и наоборот.
Первоначально ополченцы размещались и обучались в местах формирований: в Таре находилась 7-ая рота, Омске 8-ая. После окончания формирования дружины располагались по линии Трансибирской магистрали,
К концу февраля 1904 г была сформирована Сибирское Казачье войско. В его состав вошли Северный и Восточный Казахстан. Столица войска – Омск. 4, 5, 7, 8 – полки объединены в Сибирскую казачью дивизию. Возглавил ее генерал Самсонов. Александр Васильевич Самсонов – благородный человек, каких мало. Чисто русский, отечестволюбивый офицер.
До апреля проходили занятия с офицерами. В начале апреля дивизия была отправлена на фронт. Первоочередный полк направился на охрану северо-западных границ Китая и линии Транссибирской магистрали.
 Перед уходом дивизии епископом Омским и Семипалатинским Михаилом был совершен торжественный молебен и благословление генерала Н.А. Самсонова Св. Иконой Смоленской Божьей Матери.

Егор смотрел отрешенно в окно. Пейзажи мелькали перед его глазами, оставаясь позади, как  и вся его жизнь, как проходящий беспокойный сон.
На третий день пути равнина сменилась сопками с сосновым и березовым лесом. Волна прежних воспоминаний связанных с Алтаем, чуть колыхнула сердце и опять отхлынула. «Поразительно! Как на меня действуют горы! Лишь только увидишь их, как что-то большое, теплое и доброе поднимается внутри и растет, и крепчает и становится несокрушимым как сами горы» - думал Егор.   
Еле достроенный Сибирский путь блестяще справлялся со своей трудной и ответственной задачей. Войска и грузы шли походным порядком по льду замерзшего Байкала, а с весны переправлялись через это сибирское море на огромном ледоколе Байкал, куда вкатывались составы поездов. Сейчас лед уже был ненадежен. Состав, в котором ехал Егор, ждал очереди на погрузку.
Из прибывшего на пристань ледокола проходила выгрузка  раненых и эвакуированных из Владивостока женщин и детей. Новобранцы-казаки их расспрашивали:
- Как кавалерия японцев, сильна?
- Боже упаси! Лошадки их маленькие, худые и слабенькие.
Егор насторожился. Речь шла о лошадях монгольской породы. Да, с виду она вызывает смех. Но, это самая выносливая, самая быстроходная, самая неприхотливая порода.
- А что сами японцы? – выкрикнул Егор
- Желтолицые?!  Тоже низкорослы как подростки. Нашили себе большие лохматые воротники, в которых выглядят уж совсем смешно. К тому же они мало помогают и не спасают при обморожениях.
- А как дерутся?
- Весело, с любовью… 
Это и вовсе смутило Егора.
И вот уже целый состав с вагонами погружается в большое брюхо ледокола «Байкал».  Раздается гудок, и судно не спеша покидает пристань.
Егор вышел на верхнюю палубу. Солнце припекало по-весеннему. Резкие порывы холодного ветра заставили Егора натянуть глубже шапку и укутаться в овчинный ворот. После духоты вагона свежий, чистый воздух опьянял. Высокие горы стояли по берегам озера, спускаясь к воде голыми скалами. Черный хвойный лес обрамлял их вершины. Всюду на склонах цвел багульник. Его яркие фиолетовые цветы шапками лежали на маленьких кустиках, которые росли прямо среди голого камня. Необычный вид завораживал: искрящийся синевой лед, черный лес, серые камни и словно брызги жаркого лета - фиолетовый цвет багульника.
Егор подошел к самому краю палубы, облокотился о поручни и стал рассматривать, как эта огромная посудина режет пласт искрящихся «самоцветов». Другим словом, этот сказочный лед и назвать нельзя. Совершенно прозрачный, он как бриллиант, пропуская через себя и цвет багульника, и черноту леса, и совершенную голубизну неба, и яркий солнечный свет, переливается всеми цветовыми спектрами. «Как обрести такую кристальную чистоту?» - думал Егор.

На Восточном фронте к прибытию Сибирской казачьей дивизии нарисовалась следующая картина. Высадка японских войск в Корею началась еще осенью 1903 года. Японцы, под видом рабочих, торговцев, земледельцев, ремесленников стали посылать в Корею партии запасных. Эти люди знакомились с местностью, исправляли пути сообщения, производили разведку ресурсов. Японское правительство благодаря этому до последней минуты не производило общей мобилизации. Это могло встревожить Россию раньше времени. Оно знало, что высадившиеся войска найдут запасных уже на месте.
В конце декабря 1903 года в докладной записке Николаю II штаб обобщил всю поступившую разведывательную информацию: из неё следовало, что Япония полностью завершила подготовку к войне и ждёт лишь удобного случая для атаки. Кроме реальных доказательств неизбежности войны, разведка смогла установить и практически точную дату её начала. Однако никаких экстренных мер со стороны Николая II и его окружения так и не последовало. Нерешительность высших должностных лиц привела к тому, что ни один из планов подготовки кампании против дальневосточного соседа, составленных генералами, не был осуществлён до конца.
К концу марта армия Куроки заканчивала свое сосредоточение, и маршал Ойяма поставил ей задачей овладеть линией Ялу, сбить Восточный отряд и открыть этим путь в Маньчжурию. 22 марта к Ялу подошел слабый японский авангард (всего 2000 человек), но генерал Засулич упустил возможность его уничтожить. Когда приказывается не вступать в бой с превосходными силами, то дело всегда кончается тем, что бояться тронуть и неприятельский дозор…

Все Сибирские казачьи полки Сибирской казачьей дивизии прибыли в Харбин.  Этот город разделен на три части: Новый, Старый и Пристань.
Новый Харбин, куда и прибывали военные эшелоны, разросся около железнодорожного пути. Он служит большой стоянкой для войсковых частей. Это район состоит из низеньких домов, выстроенных из кирпича, похожих друг на друга и казарм барачного типа. В среднем барак рассчитан на 200 человек. На деле, из-за большого пополнения военных в каждый барак поместили до 400 человек. Из тесноты вагонов новобранцы перешли в еще большую тесноту бараков.
За трёхнедельный путь в спартанских условиях мужики обовшивели. Расчёсанные укусы насекомых саднили, у некоторых загноились, причиняя страшные неудобства. Поэтому, когда было объявлено, что тут же на станции в вагонах теплушках устроены бани, всеобщий восторг охватил новобранцев. Целый день был посвящен гигиеническим процедурам.
Вновь прибывшее войско готовили к большому смотру перед главнокомандующим Маньчжурской армии Куропаткиным. На следующий день было разрешено небольшими группами, в сопровождении офицеров сходить на Пристань, чтобы пополнить свои вещмешки предметами первой необходимости. Пристань расположена прямо за железнодорожным полотном. Это торговая часть города с улицами, полными китайских лавок. Каково же было изумление Егора, когда  среди этих лавок обнаруживались большие русские магазины. Похоже, русские здесь сидят крепче китайцев.
Вся городская обстановка напомнила Егору о его неудачном походе  в Калган. Смутные чувства бродили в его душе. Вспыхивала обида и ненависть по отношению к самим китайцам. К концу дня его настроение окончательно испортилось,  и он был рад вернуться в казармы. Его внимание привлекла кучка собравшихся солдат. Они весело смеялись, слышались восхищенные возгласы. В середине маячила папаха необычайного роста солдата. Егор направился к ним.
- Яшка! Ну а вожжи порвать сможешь?
- Ставлю алтын, не сможет!
- Кисет табака! Сможет!
- Да ну вас, надоело уже! – возмущался верзила.
- Яшка! Еще и тебе кисет табака! Покажи им «Кузькину мать»!
Великан нехотя взял вожжи, глубоко с досадой вздохнул, да как дернет! Вожжи, которые сдерживают непокорных лошадей, которыми при случае укрепляют тяжелые грузы, с треском разлетелись на две половинки!
Егор ошалело смотрел на великана.
-Яков! Ты ли это?! Вот так встреча!
- А, Егор Петрович! Я давно тебя заприметил. Хотел еще на пароходе к тебе подойти, да ты больно в думы свои погрузился.
- Вот ведь какое дело, значит, мы с тобой бок о бок воевать будем.
- Стало быть, так.
Что-то теплое, родное всколыхнулось в груди Егора. И радость, и напоминание о его родном доме, и сладкая печаль отбросили все дурные мысли прочь.

К 9 часам утра готовилось большое построение. Начистив до блеска пуговицы и сапоги, солдаты предстали перед военным начальством.
Капитан генерального штаба А.А. Игнатьев осмотрел полки и скептически заметил генералу Куропаткину.
- Это просто ездящая пехота. Сибирские казаки сидят на беспородных, разношерстных, плохо откормленных конях, как будто вчера выпряженных из сохи. Да и сами они отличаются от мирных крестьян, только, надетыми набекрень фуражками с красными околышками.
- Это мы еще посмотрим,  – тихо в сторону ответил генерал.

Начались военные будни. 17 мая Сибирцы дали первый бой японской кавалерии под Юдзятунем (южнее Вафангоу). Головная сотня генерала Самсонова двинулась вдоль железнодорожного полотна от Ляояна к Вафангоу. Дозорные увидали по ту сторону высокой насыпи два эскадронв японцев, изготовившихся для атаки передовых отрядов русской армии.
- С Богом!
- Шашки-пики к бою!
Сотня в колонне по три проскочила сквозь виадук, часть казаков, беспорядочной толпою, пролезла через насыпь. Сибирцы атаковали построенных и готовых к бою японцев в два раза более многочисленных.
Неожиданный удар казаков был направлен во фланг переднего эскадрона. Японские драгуны, впервые увидевшие казачьи пики, растерялись, смешались и отмахивались словно дети. В первый же момент стена острых пик буквально пронзила ряды японских кавалеристов, десятки из них были вышиблены из седел. В это время казаки, вооруженные шашками, обходили их с флангов и не давали уйти обезумевшим от страха драгунам.
Дело было сделано за несколько минут. Атаковали, порубили, прогнали и в плен забрали. На поле боя остались около сотни трупов.
Вся Россия славила доблестных сибирцев. Это было лучшим опровержением мнения о Сибирской дивизии как о «ездящей пехоте». В первом за войну кавалерийском бое сибирцы стали героями.
Уже позже, осматривая пленных, Егор отметил, что у всех японских солдат на спинах были ранцы. Его заинтересовало, что же такое сокровенное носят они с собой, и он начал осматривать личные вещи пленного. Японский ранец из телячьей кожи был очень вместительным. Он поражал чистотой и порядком, все в нем было уложено как на показ, красиво и плотно: белые чистые мешочки с рисом, горохом, концентрированная соль завернута в тонкую бумагу. Жестянка с ружейным маслом, коробочка с аптечкой, жестянка с письмами, ложка, гребень, зубная щетка и вакса располагались в специальных карманчиках. В аптечку входили пилюли, главным образом против кишечных заболеваний, и брошюра «Гигиена на войне». Над этой брошюркой солдаты сильно насмехались, а офицеры почесывали затылки: «Вот это экипировка!»
И вот пришло тяжелое маньчжурское лето. Жара, раскаленный песок и главное влажность. Тут и вспомнились солдатам японские ранцы. Люди страдали от тепловых ударов. В таком климате солдатская форма за короткое время чернела от пота и быстро расползалась, кожа сапог покрывалась плесенью. Мылись солдаты редко; спасали обстановку устройство вагонов-бань и вагонов-прачечных на железной дороге, но такие бани из-за небольшой вместительности обслуживали мало людей. Из-за сырого и жаркого лета начались желудочные заболевания. Из-за большой влажности через сутки на хлебе выступала плесень. Страшно донимали многочисленные китайские мухи. Укусы от москитов чесались, воспалялись и нагнаивались. Один маленький прыщ превращался в огромный чирей.  Постоянно не хватало питьевой воды. Если при полках не имелось бочек с водой, солдаты, страдая от жажды, бросались ко всякой луже, и остановить их было не возможно. Возникали массовые заболевания. И теперь уже каждый из казаков старался взять в плен японца, чтобы завладеть его спасительным имуществом.


Глава девятая

Омск был назначен одним из пунктов эвакуации больных и раненых воинов. Здесь была создана эвакуационная комиссия, омское отделение Российского общества Красного Креста.
В начале июня. Первые партии раненых прибыли в город. Во многих зданиях размещались военные госпитали и лазареты (один был размещен в здании Омской учительской семинарии). Лечебные учреждения находились во многих домах, принадлежавших частным лицам.
 В Таре, в особняке Геннадия Васильевича Юдина, в его западных комнатах, тоже расположились палаты для реабилитации оперированных  офицеров. Марина старалась чаще бывать в этом доме. Она помогала ухаживать за тяжелыми больными.  Егор ей не писал. Она и не ждала. Писем не ждала. Но каждый раз, закрывая глаза, она переносилась к нему на поле брани, оберегая его от шальной пули. Она чувствовала-видела все его лишения, все его удачи и победы. Внутреннее чутье очень сильно обострилось. Великая Манчи-хатун каждый раз показывала ей картины боя и походной жизни мужа.
Марина и без писем чувствовала  крепкую, как стальной канат, связь с мужем. Она была уверена, что и он испытывает то же чувство. Потому и не пишет. А может, не пишет еще и потому что не встала его рвущаяся в разные стороны душа, в одно крепкое, мощное русло. Сейчас душа его, подобно воде с высокогорного ледника прорывается многими ручьями среди холодных, острых каменных глыб, что бы потом, испробовав разные пути, выбрать наиболее правильный, удобный. «Хох Мункэ Тенгри! Вечное Синее Небо! Сохрани ему жизнь» - сидело в ее голове.
В особняк Юдина, Марину приводили многие интересы. В Таре все еще училась ее старшая дочь. Марина не переставала брать у Геннадия Васильевича  книги, иногда она читала их там же раненым. Но главное она надеялась хоть что-нибудь услышать о войне. О той далекой войне, где сейчас находился ее Егор.
Однажды, она застала Геннадия Васильевича за чаем с уже поправившим свое здоровье полковником. Марина уже собиралась выйти из комнаты, чтобы не мешать мужчинам, но Геннадий Васильевич рукой указал ей на стул и тут же полковнику:
- Не смущайся, это умная девочка, революционер в душе.
И полковник стал рассказывать Юдину о том, что твориться на Восточном фронте. У него много накипело в душе. Он рассказывал о глубоком равнодушии начальства к делу, о царящем повсюду хаосе, о бумаге, которая душит все живое, все, желающее работать. В его словах бурлило негодование и ненавидящая злоба.
- Есть у меня приятель, корнет приморского драгунского полка. Дельный храбрый офицер, имеет Георгия за действительно лихое дело. Больше месяца пробыл он на разведках, приезжает в Ляоян, обращается в интенданство за ячменем для лошадей. «Без требовательной ведомости мы не можем выдать!» А требовательная ведомость должна быть за подписью командира полка! Он говорит: «Помилуйте, да я уж почти два месяца и полка своего не видел, у меня ни гроша нет, чтоб заплатить вам!» Так и не дали. А через неделю очищают Ляоян, и этот же корнет со своими драгунами жжет громадные запасы ячменя!...
А то под Дашичао было: солдаты 3 дня голодали, от интенданства на все запросы был один ответ: «Нет ничего!» А при отступлении раскрывают магазины и каждому солдату дают нести по ящику с консервами, сахаром, чаем! Озлобление у солдат страшное, ропот непрерывный. Ходят голодные, оборванные… Один мой приятель, ротный командир, глядя на свою роту, заплакал!... Японцы прямо кричат: «Эй, вы, босяки! Удирайте!» Что из всего этого выйдет, прямо подумать страшно. У Куропаткина одна только надежда, - чтоб восстал Китай.
- Китай? Что же это поможет?
- Как что? Идея будет! Геннадий Васильевич, ведь идеи у нас никакой нет в этой войне, вот в чем главный ужас! За что мы деремся, за что льем кровь? Ни я не понимаю, ни вы, ни тем более солдат. Как же при этом можно переносить все то, что солдат переносит?.. А восстанет Китай, - тогда все сразу станет понятно. Объявите, что армия обращается в казачество маньчжурской области, что каждый получит здесь надел, - и солдаты обратятся в львов. Идея появится!.. А теперь что? Полная душевная вялость, целые полки бегут… А мы – мы заранее торжественно объявили, что Маньчжурии мы не домогаемся, что делать нам в ней нечего!.. Влезли в чужую страну, неизвестно для чего, да еще миндальничаем. Раз уж начали подлость, то нужно делать ее во всю, тогда в подлости будет хоть поэзия.
- И ведь действительно, война началась с личных интересов. Кучка беспринципных русских дельцов во главе со статс-секретарем Безобразовым решила организовать консорциум для разработки лесных богатств на реке Ялу, вдоль корейско-маньчжурской границы. Заручившись содействием придворных сфер, они стали устраивать на Ялу ряд факторий, формировать с помощью военных и гражданских властей вооруженные отряды и распускать слухи о том, что они намерены присоединить эту область к России. Слухи эти чрезвычайно беспокоили японское правительство и до крайности раздражали японское общественное мнение.
Токио сделало представление в Петербург о выводе русских войск из Маньчжурии. А 31 декабря 1903г. Япония резкой нотой потребовала увода русских войск из Маньчжурии. Дальше – война.
- Когда русские чиновники увидели эту великолепную страну, где даже вершины холмов обработаны для посева, где ничто не заброшено или пустует, где черепичные крыши домов возвышаются над окружающими их фруктовыми садами и каждая усадьба – мирная картина опрятности и зажиточности, когда они все это увидели, становится непонятным, как они могли даже вообразить себе переселить сюда своих ленивых мужиков среди такой конкуренции. Покровительствовать такому соседству было бы явным безумием.
- Не было смысла захватывать чужие земли, когда собственные оставались втуне. Мы набросились на каменистый Ляодун, пренебрегая богатейшей Камчаткой. Мы затратили огромные средства на оборудование китайской территории и оставили в запустении край непочатых сил от Урала до Берингова моря. Имея богатейший в мире Кузнецкий угольный бассейн, мы не тронули его и стали разработывать за тридевять земель в чужой стране Янтайские копи. Имея лучшую стоянку на Тихом океане – Петропавловск, мы зачем-то пошли в порт-артурскую мышеловку… И даже в нашей непоследовательной политике мы не сумели быть последовательными: взяв китайские земли, мы не подумали прежде всего их укрепить, принесли Порт-Артур в жертву Дальнему. Сделав второй шаг без первого, мы поспешили сделать четвертый без третьего. Мне кажется поэтому, Куропаткин и бережет свои войска, не пуская их в наступление. Добычу делят господа, а шапки летят с мужика.
Марина сидела, опустив глаза.  В горле запершило, она кашлянула и очень тихо проговорила:
- Русский солдат-мужик исполняет воинский долг не в чаянии наград и чаще всего не задумывается, ради чего приносит себя в жертву.
- Зато японцы знают, ради чего приносят себя в жертву. Японцы – противник высокодоблестный. Традиция, воспитание, весь уклад их жизни направлен на развитие пламенной любви к родине, готовности, не задумываясь, отдать свою жизнь для ее величия. Высокий уровень народного образования делает патриотизм осмысленный, а военное обучение легким. Система воинского воспитания направлена на закаливание воли, развитие энергии, культивирование широкой инициативы – отчеканивая каждое слово, ответил полковник.
 Геннадий Васильевич согласно кивнул и продолжил мысль полковника.
- За два столетия до этого, Япония подобно России, заимствовала западную цивилизацию. Но, Мутсихито не повторил роковой ошибки Петра 1. Он бережно отнесся к духовному лику своего народа, его самобытности, его древним обычаям и не стал насиловать его души слепым и варварским поклонением всему иностранному. Взяв от Европы цивилизацию, японцы сохранили свою культуру. Они ревниво отстаивают свое японское естество, свою духовную цельность и не уродуют их на иностранный образец. В этом японцы мудрее нас!
- Поэтому войска японцев превосходны, и от них можно требовать сверхчеловеческих усилий. Смотрите, при Ляояне бригада Окасаки ринулась на два наших корпуса, зная, что подкреплений ждать неоткуда. В огневом аду Порт-Артура полки генерала Ноги сводились в роты, роты – в отделения, и уцелевшие кучки все с тем же энтузиазмом шли на верную смерть. Японские командиры считают вопросом чести справиться с врагом без помощи подкреплений, являя разительный контраст с иначе воспитанными русскими военачальниками, которые взывают о подкреплениях, не успев еще завязать бой.
Тут Марина встрепенулась, и заглядывая каждому в глаза, спросила:
- А какая она, Ваша культура? Я имею в виду настоящая, сибирская! Я вот чужеродка, муж у меня русский. Я все присматриваюсь к Вашим обычаям, Вашему быту, но никак не уловлю сути. Стержня не могу найти. Вот отец мне сказал: «Будь хорошей ойратской женой!». Но я не смогла, не справилась. Я не читаю своего мужа как книгу. Много в нем остается для меня темным.
Геннадий Васильевич улыбнулся, пожал руку Марине.
- Не для тебя одной темное. Сам русский мечется, раздвоенный на темное и светлое. То, что для него по крови хорошо, плохо в высоком обществе. И он, русский, прячет в себе это родное, кровное в тот самый темный угол своей души. Где же тут другому разглядеть, когда самому не видно.
- Что же делать мне, Геннадий Васильевич?
- Сходи к матери Егора, побеседуй с ней, может что-нибудь подскажет она тебе. Кстати, я тут перебирал переписи коловичей, тех, что восстание против Петра организовали, мелькнула там одна фамилия, кажется, с фамилией отца Настасьи Ильиничны схожая. А себя не кори зря! Ты очень правильная жена.

Глава десятая

От Егора по-прежнему не было никаких вестей. Во многие семьи вернулись мужья, сыновья и братья. Кто-то получил «похоронку». Уже и Яков Рычков прибыл и успел рассказать о войне во всех красках. Мальчишки, Фома с Гришей бегали от одного двора к другому, разузнать, не видал ли кто  отца.  Многие говорили: видели, живой, вместе до Байкала добирались, но куда пропал, не знаем.
Марина ждала. Она не расспрашивала людей, не вглядывалась в дорогу, она просто знала, настанет час и он придет. Настасья Ильинична стала очень часто бывать у снохи. По совету Юдина, Марина, дождавшись, когда Петр Алексеевич уедет по делам в Тару, наведалась к свекрови.
- Настасья Илинична, помоги мне понять Егора. Мечется он. То в караван ему надо, то на месте хозяйством обрастать. В купеческую гильдию вступать хотел. Да только я вижу, купечество - не его дело.
Свекровь тяжело вздохнула, посмотрела на Марину с долей зависти.
- Не его. Ты вот молодец, рассмотрела в нем это. Мне, как матери, раньше направить его нужно было. Но Петр Алексеевич видел в нем своего преемника. А Егору свобода нужна, не деньги. Сломлен отцом он. Свои разочарования в сыне Петя не прятал. Наоборот, в глаза ему ставил. Вот и сломался мальчик. Хоть и не мальчик он уже. Но если в человеке подмечать только плохое, он точно таким и станет.
- Как же помочь ему?
- Главная обида у отца на Егора, это то, что он последовал отцовским путем и женился на ойратке.
- Я догадывалась…
- Ты прости меня, Марина, за то, что мы к тебе так отнеслись. Происхождение моего рода очень тщательно маскировалось. Это сейчас страсти утихли, а тогда…Иначе Петр Алексеевич никогда бы не добился теперешнего положения. В семье всегда это была запретная тема.
- Как же имя твое?
- Нахар.
- Значит Полдень?
- Так.
- Теперь я знаю, что надо делать. Свобода, говоришь, ему нужна?
- Благослови вас бог. Уезжайте.

Утро забрезжило за окном. Марина вышла во двор, дала корм скотине и присела на крыльце. Так тоскливо было на душе, от чего, она еще не понимала. Она взглянула в Вечное Синее Небо, окунулась в его глубину. Кочевья предков мелькнули у нее перед глазами. Аист спустился с небес и сел в мохнатую шапку своего гнезда, что в высохшем пролеске близ озера.
Вернулся, – подумала Марина. Что-то невероятное перевернулось в ее душе. Значит и мой вернется. Наполненная небесными силами, она принялась будить детей, а уже через полчаса неслись по двору ее указания. Брать только самое необходимое, малую скотину перегнать к Петру Алексеевичу, пяток баранов взять с собой, корову то же с собой,  запрягать лошадей, собирать обоз.
 Когда день полыхал солнечным светом, ее обоз двигался по бескрайней степи. Она решила идти в Пазырык. Одинокий всадник, шедший на полном ходу навстречу обозу, вдруг резко осадил коня. Дождавшись встречи с Мариной, мужчина, давно не бритый, весь в дорожной пыли спешился.
- Я тут избушку Айнаркатут исправил. Можно хорошо в ней перезимовать. С тем и иду к вам.
- Я чувствовала.
Марина долго вглядывалась в лицо родного и в то же время сильно изменившегося мужа.
- Ты извини. Война многое во мне сломала. Не хотел, что бы ты во мне слабость увидела. Думал, так лучше будет.
- Придется научить тебя правильно кочевать.