Детства яркие картинки…
Часть 1. Вкус жизни.
Дед мой, Николай Александрович, родился в 1900 г., и прошёл в ногу с Двадцатым веком длинный, полный тяжёлых испытаний путь, почти до излёта. Сухой и крепкий как морёная лиственница, рубленный белогвардейской шашкой и глухой от полученной в огне Гражданской войны, контузии. В 1993-м ушёл он к «верхним людям», к предкам своим. Навсегда ушёл. Сразу опустела большая, вековая изба с просторным хозяйством. Выброшенной на берег огромной рыбиной рассыхалась под стенами старого склада на рейде рыбацкая лодка, струганная и смолёная его узловатыми, плотницкими, закованными в каменные мозоли, руками. Заросла разнотравьем без звонкой дедовской литовки поляна перед домом, где, на краю угора, давным – давно поставил он крепкую скамейку над бескрайней рекой. Хорошо было на ней тихими вечерами на закат жмуриться и мечтать мечты. Бабка осталась одна, теряющая уже память и осознание происходящего вокруг. Отец, как самый старший, мучительно долго думал о судьбе родового гнезда, где родился и вырос, где прошло голодное отрочество трудных военных лет, откуда уехал во взрослую жизнь. Не близко родина. Далеко отчий дом. Не покатаешься за восемьсот вёрст на присмотр за ветшающим хозяйством, с окраины свердловской на окраину пермской области. И, как мне думается, внутренне отторгал принятие по сути уже готового решения – продать старый дом под сенью пяти могучих, развесистых лип. Не лёгкое такое решение.
****
С начала 70 - х очень хорошо помню почти каждый день из ежегодно проводимых у деда с бабкой летних каникул. В доме на угоре над большой трудолюбивой рекой всегда было интересно и чуть таинственно. Приключение начиналось уже с посадки в посёлке Добрянка на р. Кама в «Ракету» - судно на гидрокрыле. В то время этот класс речных судов являл собой вершину гражданского судостроения. Спускаешься в пахнущее топливом и смазкой алюминиевое нутро, усаживаешься в кресло (главное, чтоб у иллюминатора!). Салон больше напоминает авиационный, чем корабельный. Слышно как отдают швартовы. Поверху, рядом с капитанской рубкой топочут быстрые ноги. Корпус вздрагивает волной вибрации, оживает басовитым рокотом сердце судна. И, поначалу, выходя на рейд, «Ракета» грузно переваливается на небольшой скорости, толкаясь боками в пенные валы рассекаемой форштевнем воды. И враз, нарастая, набирая мощь, звук переходит на верхний регистр. Зверь сбрасывает дрожь ожидания свободы. И ааааа! Урааа! Мы уже летим высоко над гладью реки, поднятые гидродинамической силой подводного крыла. Выбегаешь из салона к фальшборту прикормовой зоны, и, тут же тебя накрывает, захватывает восторг неудержимой мощи летящей над рекой машины. Рёв силовой установки, брызги от рассекаемых на огромной скорости невысоких волн полностью овладевают моим пацанским сознанием, и я ору в лицо сбивающего дыхание свирепого ветра, уже не в силах сдержать эмоции. А, когда оглянешься назад, возникает чувство, что ты Всадник - Повелитель Урагана. Там, за кормой, летит пенный смерч кипящей кильватерной струи. А, бывало, вдруг мощный удар тяжёлым гулом сотрясает корпус судна, люди падают с кресел, форштевень резко зарывается носом в воду, и кажется, что всё. Это конец! Но «Ракета» медленно выравнивает крен, замолкает могучий мотор. Становится тихо до звона в ушах. Мягко плещет волна. Совсем рядом крик чайки. Через салон пробегает матрос с багром, привычно ворча: «Ааа, тля! Опять топляк поймали». Это плывущая под водой лесина, топляк, попадает между крылом и днищем летящего корабля. Страшновато в первый раз, а потом уж и замечать перестаешь. Привыкаешь. Сплавная река, что ж, легионы таких невидимых «шпионов» несёт она меж поверхностью своей и дном.
В конце полуторачасового полёта над рекой, гудящий монстр успокаивается, опускается в сонно текущие воды и, наконец, мягко швартуется у дебаркадера пристани, скрипнув об истёртые и траченые временем покрышки грузовиков. Среди лиц встречающих сельчан, замечаем сурового нашего деда в своей, похоже, прилипшей навечно к белоснежной голове кепке, и добродушно улыбающуюся бабушку. Потом долго идём тропинкой вдоль угора домой. Тянет большой водой и покоем. Городское обоняние непривычно тревожит сложный коктейль из запахов мочёной древесины, солярки, керосина, молока и навоза. Я в деревне. А впереди свобода. И купание без удержу. И рыбалка сколько влезет. И сон на сеновале, где сквозь щели под нависающими стропилами ночью качается Полярная звезда, и много, много разного всякого интересного. Вокруг полный открытий огромный мир. Черпай не перечерпай. Через край.
Часть 2. Деликатесы памяти.
Утро. В приоткрытое окно, занавешенное марлей, деловито толкается, гудит, трудяга шмель. Прохладный ветерок, несущий свежесть реки, успокаивающим шёпотом ерошит пушистые власа липовых крон перед домом. Липы эти помнят деда ещё резвым да лёгким на подскок юношей. В 1919 году по объявленной мобилизации, оседлал он своего коня, тоже Кольку, хлестнул арапником пританцовывающего в нетерпении скакуна, и упылил за горизонт «революцию воевать!». На сборный пункт в г. Вятку.
А просыпаться в воздушном облаке пуховой перины как же не хочется! А из кухни тянет так ошеломляюще, головокружительно вкусно бабушкиной стряпнёй. Потрескивают уютно в поющей печке дрова. Звякает ухват о чугун котелка. Вот мягко журчит молоко в большой глиняный кувшин. И уж нет никакой мочи больше лежать. Выпрастываешься из пышных объятий пухового одеяла и крадёшься на кухню. Выглядываешь осторожно из – за печки разведчиком. Над столом точными, экономными движениями трудятся смуглые крестьянские бабкины руки, перевитые верёвками иссиня – чёрных, натруженных вен. Руки осторожно ставят на стол кувшин, накрывают полотенцем. А рядом в большой широкой миске уж нежатся, источая какой- то волшебный аромат картофельные шаньги под тонкой корочкой запёкшейся сметаны. Кусаешь жадно эту шаньгу, делаешь большой глоток парного молока и погружаешься в нирвану. А когда мальчишеский желудок не в силах больше принимать заколдованные бабушкины Чуды, бежишь на край угора. Восходящее солнце нагрело натоптанную дедовыми сапогами тропинку, трава парит высыхающей росой. Видно как внизу дед вытаскивает из реки на бревенчатый накат лодку. Тяжело поднимает на плечи, выцветший на солнце рюкзак, и неторопливо направляется к тропинке на подъём. Бежим с сеструхой ему навстречу. Тяжела видно ноша, но не подает виду старый будёновец, только тихо роняет беззубым ртом, смягчая шипящие: «Ссучка попалась в мерёзу! Етти её! Ххороссаа!» Тут замечаем, что зубастая злодейка наполовину торчит из вместительного рюкзака, мотая плавниками и хвостом в такт его шагам.
Потом скорей в огород, смотреть, как дед вываливает внушительный улов в большие тазы. Щедрые речные дары шлепаются на доски дощатого стола, рассыпая вспыхивающее на солнце серебро чешуек. И умелые бабушкины руки начинают совершать колдовство над блестящими боками пахнущей рекой рыбы.
День длился долго, наполненный волнующими событиями, эмоциями, солнцем и водой. Играли в опасные ляпки, бегая по туго спрессованным, плавающим в затоне брёвнам, бывало, падая на бегу и раздирая мальчишеские чресла до крови. Опасная надо сказать потеха. Разно - размерные бревна щетинятся торчащими сучками и задирами коры. А чтобы не упасть на этом шатком и коварно вертящемся под босыми ступнями поле, нужно иметь сноровку. Наука, которая даётся только смелым и азартным, не боящимся боли сорванцам. Чтобы бревно под тобой не просело, необходимо быстро – быстро, чуть касаясь брёвен кончиками пальцев, бежать, скакать белкой, успевая при этом моментально оценивать свой путь по тяжело шевелящейся массе намокшей древесины. Задержался чуть! И могучий ствол начинает вращаться, набирая инерцию. Падение. Расходятся кряжи в стороны, крутятся, вспенивая воду частоколом сучков, а потом с глухим стуком смыкаются над головой. Запаникуешь. Дёрнешься резко на всплытии. И всё. Отбегался. Раздавит головёнку аки скорлупу или сучком острым проткнёт. Бывало и такое. Но разве ж можно остановиться, когда деревенские пацаны, ехидно щурясь и сплевывая через зубы, говорят тебе: «Ну чо, городской? Слабо?». Ха! Тоже мне! Сами вы, слабо! И побежал по шаткому и коварному настилу.. А вечером возвращаешься домой, старательно закрывая штанами и рубашкой, залепленные подорожником гематомы и содранные лоскуты кожы, жутко гордый полученными в «крещении» ранами. Не сдрейфил я! Победил свой страх. Голодный, загорелый и усталый от подвигов.
На ужин стол воплощал грёзы о Роге Изобилия. Здесь царила госпожа Доминанта из всевозможных видов рыб. Тут и пирог из щуки, отливающий смазанными маслом поджаристыми боками, и огромные куски тушёного в соусе из белых грибов, судака, и мочёно – солёная белорыбица, и вяленая рыба «сабля» - чехонь, и переливчатые лещи да язи, шаньги и пироги разные. Из небольшого чугунка струится сладковатый аромат парёнок из овощей – лакомство детское, продукт алхимии русской печи. Большая миска с горой манящих, влажно отливающих солёных груздей под шапкой густой сметаны, квашеная капуста, маскированная укропчиком рассыпчатая картошка. И так каждый день на протяжении всех летних каникул. Тогда мы, конечно, и не представляли, сколько ежедневного бабушкиного труда требовалось, чтобы угощать своих дорогих гостей. Кушанья были напитаны безграничной её солнечной добротой и тихой любовью. Она наливала деду в гранёный стакан водки «по рисочку», и присаживалась рядом со столом на диванчик мужниного производства. На выцветший передник ложились смуглые, усталые руки. Она задумчиво улыбалась лучиками карих глаз над румяными щеками. Дед начинал трапезу степенно. Не торопясь выцеживал провалом своего однозубого рта двухсотграммовую дозу «лекарства», и, жмурясь под зарослями раскидистых бровей, аппетитно швыркал деревянной ложкой густую, наваристую уху.
После обильной трапезы на веки наваливается земное притяжение, в ноги опускаются свинцовые гири. А на сеновале раскинутая футбольным полем парусина зазывно манит в объятия Морфея. Несмотря на гудящие, набитые ступни и ноющие ссадины, долго не можешь уснуть. Сладко жмуришься вдыхая плывущий по сеновалу флёр из чуть слышной горчинки высохших луговых трав. В старое, потрескавшееся стекло мягким трепетом стучится ночной мотылёк, трудится на своей скрипке – свирели неутомимый, невидимый сверчок. Безумствуют цикады. Через щели под перекрытием крыши видно переливающийся перламутровой крошкой осколок Млечного пути. Над темной вырезкой горизонта загадочно вспыхивают зарницы. Проваливаешься вверх, и вот уже паришь на крыльях своих сновидений, свитых в сложные кружева и узоры калейдоскопа прожитых за сегодня мгновений.
Часть 3.
Созерцание волшебства.
В эпоху потребления не читают книг. Печально, но не читают их дети. Не отлипают от экранов всевозможных электронных штуковин, даже сидя рядом с дамой сердца в кафе или с товарищем рядом. Нет в железках этих ни души, ни запаха, ни тактильных ощущений. И ни чтением и новым знанием они себя развлекают, а совершенно тупиковыми вещами: игры, чаты, блоги, социальные сети. Часами, порой сутками проводят во всемирной Сети. Эпистолярный жанр, как и чтение хорошей литературы, отмирает видимо навсегда. Книги стоят в красиво оформленных магазинах, по ценам, зачастую недоступным простым смертным. Потому стоят как элемент декора. В шикарных обложках и дорогих переплётах. Стоят молча. Говорят «умники» – книга сегодня уже не в тренде. - А почему? - А потому что! Так сегодня, «умники», которые «в тренде» отвечают на вопросы.
Вспоминается старый анекдот про полковника и его жену, которая, однажды, посетовала супругу, мол, что ты, как приходишь домой и каждый вечер одно и то же: «Борща, водки! И у койку!» Нет, чтобы поговорить с женой о высоком, об искусстве, литературе, кино! И вот следующим вечером. Входит. На пороге, как всегда, встречает благоверная. Товарищ полковник снимает фуражку и спрашивает,
- Зина! Ты Мопассана читала? - супруга вытаращила глаза от удивления,
- Нет, Феденька! А что?
Тот снимает китель, - Тогда Зина! Борща! Водки! И у койку!
Чтение Мопассана, Бальзака, Флобера, Золя, Гюго, Стендаля, нашей русской прозы и поэзии, настоящей литературы требует времени. И да! Вдумчивости, сопереживания, анализа. И да! Пробуждения чувств. Под шелест страниц, запах бумаги и типографской краски.
Пора летних каникул в деревне у бабушки с дедушкой – время бесконечных приключений, переживаний, свободы, восторженных открытий. И, конечно, чтения книг, на всегда загадочном, особенно по ночам, сеновале. Это такой, знаете ли, захватывающий процесс! Теперь, вспоминая, смакуешь кадры и сцены детально.
В сенках на небольшом столике всегда стоял накрытый чистой материей кувшин с холодным «белым квасом». Что уж там за рецепт хранила бабушка, так и не узнал, но вкус напитка был просто неописуемый. Остановиться на очередном глотке, это нужно было себя заставить. Но, что самое интересное, выдув поллитра чудесной амброзии, в голове начинали летать бабочки и развесёлые светлячки. О!
Вот нальёшь квас в подходящую ёмкость. Потом поднимаешься по крутой лестнице на чердак, где на проволоке, стройными рядами, доходит до кондиции «цимуса», вяленная рыба всевозможных речных пород и размеров. Более остальных я почитал щуку и икряную сарожку. Трогаешь на плотность, мнёшь пальцами спинку рыбин. О! Этта! Снимаешь рыбу с крючков, и спускаешься в сказочный, таинственный Мир деда. Всегда пахнущая стружкой, клеем, олифой и скипидаром столярка щетинится развешанным по стенам диковинным инструментом, сплошь дедовской ручной работы. Берёшь вяленую хищницу за хвост, топорик, коих у деда было штук десять, кладёшь её на берёзовую колоду за верстаком, и нарубаешь рыбину одинаковыми кусками. Деликатес заворачиваешь в тряпицу, и вернувшись, в сенках, цепляешь за дужку крепко, большую кружку с чудо – квасом. И на сеновал! А слюни уж рекой! А руки заняты! А лестница крутая, играет пружинисто, плутовка.
Сторожко, аккуратно ступаешь на раскинутую поляной парусину! Не разлить! Не уронить драгоценный груз! Мягко пружинят волны -перины высохшего сена под загорелыми ступнями, покалывают сухими стебельками. Под ветхой уже крышей, в лучах закатного солнца, кинжалами разрезающих полумрак сеновала, кружатся напуганные моим вторжением мошки - пылинки. Начинается самое восхитительное и удивительное. Груз устанавливается на давно приготовленном обрезке широкой сосновой доски. С хрустом отдираю плотную щучью шкуру с первого кусочка. Обнажается янтарное мясо в мраморных разводах и прожилках. И вонзаешься зубами, зажмурившись. Глоток кваса. Медленно жуешь плотные волокна. Смакуешь. Ооооо! Первый акт этой пьесы самый чудесный. А на парусине ждёт очередной томик Джона Гриффита Чейни, известного миру как Джек Лондон, открывающий цикл «Северных рассказов». Всё полное собрание к тому моменту читалось уже на второй круг, если не на третий. Дух приключений, сильных, мужественных людей, суровые испытания, сумасшедшие влюблённости, драмы и трагедии книг американца странным образом не наскучивали. Наоборот, каждый раз, чтение открывало всё новые нюансы, догадки и озарения.
За интересным чтивом, время останавливается, подвисает как будто в другом измерении. Перед глазами плывёт лента образов. То леденящее дыхание «Белого безмолвия», то липкий ужас «Соломоновых островов», яростный лай собачьих упряжек «Вечного зова», выстрел винчестера, горящие на раскалённом оружии обезображенные проказой руки, лица, судьбы, горечь потерь, любовь, жизнь и смерть… Засыпаешь. Перенасыщенный энергией книги мозг погружается в спасительный сон. И ты паришь в бархатных ладонях сновидений, ароматном, чуть с горчинкой облаке сеновала. Потом вдруг просыпаешься от яркого, призрачного света. Старушка Луна, пришедшая на смену солнечной вахты, полным серебристым блюдцем уже воцарилась в верхнем углу оконной рамы, в окружении звёздной мелюзги. Тут замечаю, что старая джутовая верёвка, над рамой окна, невесть зачем привязанная на обломок стропильной доски, чуть качнулась, и ещё раз. Шорох. Движение. Привстал на локте. Любопытно ж. Ааа, ещё один читатель в библиотеке объявился. Мышка – полёвка, как заправский акробат, ловко орудуя хвостом балансиром, карабкается вверх к оконному проёму. Деловито выбралась на край рамы. Прислушалась, принюхалась, замерла. И увлечённо приступила к вечернему туалету, почесываясь, смешно заламывая передние лапки на спину. И, видимо, сочтя, что она готова, уселась столбиком, и замерла, глядя на мерцающее блюдце Королевы Ночи.
Я лежал на спине. Смотрел на словно вырезанный трафарет медитирующей мышки в прожекторе лунного диска. Мечтал о чём-то. О чём? Сейчас и не помню. Да и не важно, это. Но точно помню то состояние. Какого – то светлого и доброго, парящего над землёй Покоя. Тишины и Сказки, которые безвозвратно утеряны.
И опять погружаюсь в сладкий сон, пока бряцание вёдер, мычание коров внизу под угором не разбудит меня в новый день. Вперёд! За новыми приключениями.
Август 2020г.
г. Екатеринбург