День Матери Березы. Рассказ
Рассказ.
Анатолий Статейнов.
День Матери Березы.
В конце июня, как раз напрело невыносимое пекло, сеструха позвонила из Барматовского района на юге края и звонко отчеканила.
- Батюшка благословил меня на поездку в родные места. Ты уж встреть, пожалуйста. С сумками тяжело. Не девочка, оторву руки. А что там другие Статейновы, собираются приехать? Я ведь в прошлом и позапрошлом году не была. Первый год батюшку епископ вызывал на три месяца. Храм на мне, не бросишь. Люди же каждый день идут. Кто-то их должен встретить? Батюшка мне так и говорит: Галина Петровна, лучше Вас не кому приветить прихожан. Тут у вас божий дар. У каждого стада господнего есть пастух. Я наших христиан со спокойной душой на вас оставляю.
- Понимаю.
- А в прошлом году мы паломничали в Енисейский монастырь. В Монастырском озере омывались. Сподобились святого места. Такая благодать. Тысяча километров в один конец и обратно столько же. Хоть и не шла, сидела в автобусе, мозолила глаза в окошко, да возраст кусается. Так устала, месяц ноги не держали. Молитвами спасалась. Господь отвел беду, по грехам нашим болезни.
- Я день и ночь в храме хлопочу, а вы там собраться без меня не можете, - неожиданно строгим голосом принялась она рисовать мне правду, кто есть кто в нашем роду. Выкашивалось так, что вести за собой Статейновых должна именно она. И к Христу, и к Солнцу. В серых буднях, и по праздникам. Другого пастуха она в роду не знает. А мы за ней, должны брести с поклонами. Она тут нам говорит именем Христа или напрямую от его имени. Значит, обязаны слушать.
- Дак, я это, - принялся перечислять, кого спрашивал, будет или нет Татьяновке. Кто что ответил про праздник.
- Какой вы народ! - оборвала сеструха меня больней, чем ножом бьют. Не дождалась и сути объяснений. Загорелась такой свечечкой, жарче, чем возле печки. Рубила свою правду –матку, не оглядываясь. - Бестолковый, пустой. Вроде и мужики, а двум свиньям болтушку не разделите. Петров день хоть и не двунадесятый праздник, но от апостола Петра. А Петр – первый апостол Христа. По чему ты ничего не знаешь? Спросят люди, что ответишь? Апостол – значит ученик. Все мы овцы стада господнего и ученики его. По-существу, это день Петра и Павла. Оба великие святые. Им молиться нужно как и Христу. Надо соображать, что отец у нас в честь самого первого апостола назван. Это и ему честь, и нам уважение. От того, кто понимает, конечно. А ты, как глупая баба, уткнулся в подол и считаешь, что ни кто не видит твоего невежества. Читать нужно святое писание. Там все есть. Приедь к нам в храм, поговори с батюшкой, он Евангелие наизусть знает.
- Я это..
- Про это и говорю. В праздник сначала нужно заутреню в храме отстоять, причастие принять, исповедоваться, - не давала мне вставить слова сеструха, - а уж потом на природу. Ты сначала объясни родным: куда зовешь, зачем? В красном углу икону повесь. Приучись, зашел в дом, сразу на икону и перекрестись. А уж потом здоровайся, кланяйся? Радуйся или печалься. Сначала богу отдай дань уважения, а потом другим и себе. У христианина радость всегда кратковременная. Каждый день смеются только дураки. Понял?
Я весь подтянулся и утвердительно кивнул головой, хотя сестра и стояла от меня за пятьсот метров и моих поклонов ни как не могла видеть. Видно от страха перед ней голова у меня и руки дернулись.
- Христианин должен в молитве себе счастье искать, в труде, там спасение. В воздержаниях. Бог тебя сразу увидит, если сумеешь собой руководить. Батюшка об этом самым близким в первую очередь говорит, доверенным. Если смирению приучем, ты у порога рая. Обидели, улыбайся будто хлеба с маслом подарили. Молись за тех, кто тебя обидел. Украли у машину, молись за воров, за их образумление. . Начальник не платит зарплату, не осуждай, молись за него.
Она кашлянула, видно с ноты сбилась. Но в мгновенье вернулась на тропу неисправимого учителя.
- Ладно, не ерзайся там, я тебе икону везу. Батюшка уже её освятил. И молоток везу, и гвоздь Толя подобрал. Сама повешу, попробуй только сними. Ноги моей больше у тебя не будет! Вычеркну из памяти Татьяновку и вас, нехристей. Ни бога не видите, ни совесть свою не слышите. Не думаете о грехах и ответе перед богом. Забыли, что надо спасаться. Всем вам гореть. Вспомнишь когда-то меня, да только локтя не укусить. Всем гореть.
- Дак я это..
Но ни кто меня не слышал. Голос сеструхи сорвался до визга бензопилы. Сердчишко мое мгновенно вздрогнуло, сбилось с ритма. Почувствовал головокружение. Еще одно такое общение и я в лучшем случае инвалид. Кто за мной ухаживать будет, за одиноким. Как жить одному без помощи? Нашарил в кармане валидолину, кинул в рот. Оказалось пуговица это. Провались все пропадом, и тут ни так. Выплюнул пуговицу, за второй валидолиной не полез. Не дай бог иголка в кармане/, ещё и проглочу её.
- Не будет умникам спасения. Умный молитвой живет, душу спасает. А вы – умники, смеетесь в собачьей радости. Бога не признаете. Душу свою черните. Как увижу такого обормота на улице, сразу хочется взять посох и по хребтине, по хребтине. Только вот сил не хватит. Полстраны идиотов, как их к богу повернуть? Господи, прости, грешу, но не ради своей гордыни. У нас в Барматовске антихрист молитвами нашими огорожен, но тянется царствовать.
- Не дадим! – сердилась сеструха так, будто там, на небе спор с кем-то вела. А я просто был свидетелем её духовного взлета. Понимал все так, что она нечистому уже петельку на шею одела и теперь в любой момент пережмет ему горлышко. Окончатся людские страдания на веки вечные.
– Как ещё учить дураков, - подскакивала она очевидно там, в Бапрматовском. – Я уже с ними себе жизнь сократила лет на двадцать. Все нервы в лоскуточках.
Я в словесную борьбу с ней не лез, чтобы совсем не разгорячить сеструху. Все-таки ей завтра ко мне пятьсот километров на поезде отмахать. Хотел спросить только у Петровны, как там зять мой, а её муж Анатолий, но Галина Петровна опередила. Может, чужие мысли научилась читать. Если так, будет теперь мне ещё одна «радость» от сеструхи.
- С Анатолием все слава богу. Сейчас он на клиросе поет. Батюшка его голос особенно хвалит. Теперь я за него спокойна, уверовал, наконец. Все заботы с дровами для церковной кухни Толя решил. Я ему помощника дала. Из забулдыг человека взяла. Теперь дрова колет, поленницы складывает. На службе в первом ряду стоит.
Рот у меня так и остался отрытым после её проповеди. Некогда было и слово вставить.
- Воцерквленный он человек. – продолжала сеструха хвалиться мужем. - Время ещё есть грехи свои отмолить. Понял, зачем ему вера дана. Каждую неделю исповедуется и причащается. Ноги себе омывает перед сном. Потому что ты перестал ездить и стропалить его против меня. Вот где камешек был зарыт. Загорелся сейчас Анатолий верой, будто новую жизнь начал. Сядут с батюшкой в храме пообедать, по стопочке выпьют кагору, иногда и по две крови Христовой, и запоют «Отче наш». С батюшкой можно выпить. Это не пьянство, а приобщение к вере. Летом окна отрыты, народ идет мимо – чудо молитвы! Станут как завороженные. У меня на сердце такая легкость, будто по облакам ходить умею, как Христос.
- Дак я это, - пробовал было возражать, что у меня и в мыслях не было настраивать Анатолия против неё. Но сеструха на мое пиканье ноль внимания.
- Быстро он стал истинным христианином. Во время крестного хода хоругви носит. С ним батюшка всегда за руку здоровается. Он теперь у батюшки дома как член семьи. И двор чистит, и снег метет. И по мелочи весь ремонт делает. Считай там и живет, только на службы в храм отходит. Матушка его чаем угощает, она у нас молодая, красивая. Глаз не отвести. А такая гостеприимная, Толя и полдничает, и обедает у ней. Батюшка –то больше в поездках, да при храме. Я все вижу, на моих глазах его спасение. Редкий батюшка гость в доме. У нас же при храме крестильня. Там у него две комнатки. Поест и, если не можется, на кровать приляжет. Простыни и наволочки всегда свежие. Тучен батюшка, тяжело ему и по храму-то долго ходить, тем более за хозяйством дома следить. А Темцев у меня не в коня корм. То на рыбалку едет, то на охоту, то за грибами. Как молодой еще скачет. Сама удивляюсь, как уверовал, стал ближе к батюшке, вроде жизнь снова начал. Какая-то энергия в нем вспыхнула. Помолодел лицом, за собой стал следить. Упаси бог небритым из дому выйти или зубы не почищены. Расческа всегда в кармане, носовой платок. Одеколончиком себя взбрызнет. Вот что значит вера!
Видно, сеструха в улыбке качала головой. Дескать, это я состарилась, а он еще бегает.
- Лося в этом году убил, полтуши батюшке отвез. Матушка просится у батюшки с Толей на рыбалку съездить. Он её благословил на поездку. Пусть отведет душу. А то дома, да дома. Завянешь сутками в четырех стенах.
Оп-па! В рабы попал Толян. Может только гостеприимность матушки от этого слова спасает. Вот тебе и клюнула щучка весом со свинью. Закрутили дружка моего в барабан, измочалили, оплели руки и ноги, как паук муху. Он же клялся и божился, когда в тайге жили, что больше в храм ни через порог. Видимо, в сражении с супругой своей, Галиной Петровной, полностью все битвы проиграл. Теперь, соображал я, Галина Петровна огонь своей неусыпной артиллерии перекинет на меня. И Толян будет ей подпевать. А куда он денется от строгого голоса жены? Вот за отказ от меня, как друга, его точно надо посохом по хребтине. Хотя кто его знает, где тут правда. Может из уважения к батюшке он у него домовничает. А не дай бог к матушке! Спаси и сохрани, если Толя свою молодость вспомнит. Тот ещё ходок был. Тогда точно не уверовал. Артист. Вон как умно прикрылся. С батюшкой здоровается как с братом во Христе, ручку ему целует. А потом у матушки благословляется. Но про это благословление он ни - ни.
- Дак, я это, - хотел рассказать сеструхе, что меня стали печатать и теперь нужно день и ночь писать. Года-то поджали. Особо и времени нет, сутки просидеть у телефона, разговаривать с родичами… Да и прибаливаю последнее время. Желудок давит и дергает.
- На все воля господня, - как совсем обреченному неслись её напутствие и благословение вместе из телефона. - Приеду, святой воды привезу. Попьешь недельку, и все как рукой снимет. Тебе надо в Уяр обернуться. В храм, причаститься у батюшки, попросить прощение, грехи отмолить. Праздник праздником, а лучше до него попоститься. Разгрузиться, душу очистить молитвой. Всякий человек должен открыть свое сердце Христу. Бог тебе руки протянул в моем лице, а ты не понимаешь святости, отбрыкиваешься, не видишь ничего и не слышишь. Писатель, царь второй. Все мы у господа овцы. Подумай, какой позор! Этот грех неотмаливаемый. Сестра в храме, староста, человек, который на людях, а брат её родной - в невежества, богу не кланятся. Христа от себя гонит. Как ещё у меня сердце от обиды не сломится. На вечерней молитве дома иногда всплакну даже: за что мне такое наказание. Родню не выбирают, но крест-то за всех я несу. Такое вот послушание подарил мне господь – приобщить вас к вере. Тяжелей, чем землю копать. Не так просто пустозвона в серьезного человека перековать.
- Да я это…
- Знаю я твои сказочки.
- Как это…
- Позор, позор самый настоящий. – Резала сеструха острыми словами мне по сердцу. Как осиновый кол туда вбивала. - С тобой, неверующим, приходится за одним столом сидеть. С батюшкой говорим, он только головой качает: разве это родной брат! Я тоже от этого страдаю. Меня на старосту единогласно прихожане проголосовали. И батюшка говорит, что он за мной, как за каменной стеной. Люди приходят в храм, трясутся с похмелья. Со слезами кланяются: Галина Петровна, помоги дорогу к Христу найти. Говорю – ждите! Отстояли службу, в трапезную приглашу. Налью кагору по стопочке, это кровь Христова: благословитесь! Выпьют, поедят, на людей похожими становятся. В трапезной возле двери повернутся в мою сторону и перекрестятся. Никто не уйдет не перекрестившись! Господь увидел заблудших, с радостью их в храм позвал. Мы им с батюшкой сердца промыли.
- Кагором?
На какое-то время в трубке все стихло, я уж подумал, связь прервалась, но потом моя учитель и воспитатель вновь сердито заскрипела.
- Пьяницу господь может простить. Но неверующему в рай дорогу не покажет. Если ты неверующий, твоя душа в конце света не проснется. Загремят архангеловы трубы, мы встанем и протянем руки в богу, а ты так и останешься в беспамятстве.
- Дак я это..
- Большой на тебе грех, брат. Ты у родственников вроде в почитании, но нет и не будет из тебя учителя. Потому как ты без креста. Оглянись, задумайся, жизнь почти вся позади. Что ты оставишь людям?
- Книги, их же покупают!
В трубке запикало, Петровна разговор со мной отрубила.
Сеструху я встретил 22 июня утром. Двадцать второго, у папы нашего, давно уже ушедшего в мир иной, день рождения. Как всегда в этот день собираются многие Статейновы. Сначала гурьбой к отцу, на кладбище, благо оно рядом с деревней. Потом уже на речку. Костер разожжем, через огонь попрыгаем. Хоровод вокруг костра поводим. Тоже очищение от грехов и всякой напасти. Колька Литовченко на гармошке играет, а Валя, брат мой, на гитаре. Как у них все получатся, слушал бы и слушал. Наш род из тех, кто одаренные. Валерка Иванов, тоже Статейнов, самый известный в Татьяновке птицевод. Зябликов разводит, канареек, попугайчиков. В кого не ткни – талант. Покойный Иван Петрович, врач по образованию, а какие корзины из талы вязал, туески, подстаканники. А возьмите Генку Кутина. Как с парней начал, до сих пор этикетки с водки и пива собирает. Коллекция у него полторы тысячи экземпляров. С краевого музея приезжали, купить хотели. Генка сразу разговор с учеными людьми на копылья поставил.
- Двадцать две ящика водки!
Старушка приехала, хранительница музей. В очках, в руках папка с подготовленными договорами. От порога дома до калитки от коллекционера пятилась. Генка с тетрадью в руках на неё наступал.
- Вот здесь все записи. Когда бутылка была куплена, на каком заводе выпущена, когда выпита. Мозги мне не замазывайте. Говорите сразу, по цене вам коллекция или дуриком хотели взять?
Бабушка в себя пришла, когда спиной в дверцу машины своей ткнулась. С девичьей быстротой дернула ручку на себя, вспорхнула в машину, больше мы ее в Татьяновке не видели. Года через два Генка пить бросил. Сам ездил в музей, чтобы передать свою коллекции. Туда бесплатно. Но там отговорились, так и не попал братан в историю.
Я историю славян немного знаю. Книги три или четыре написал, может и больше. В древности, когда славяне шли на разговор к волхвам в храм, они обязательно проходили между двух жарких костров. Это и считалось очищением. После огня, ты встречал волхва со светлой душой. Микробы и вирусы на теле и одежде тоже на половину подчистит огонь. Это я как бывший ветеринар знаю. Выходишь от волхва – опять между двух костров.
Раньше в это время славяне всегда отмечали день Матери Березы в день летнего солнцестояния. В нашем роду этот славянский праздник помнили почему-то всегда. Моё поколение не первое, и, дай бог, не последнее, кто отмечает День Матери Березы. Бога Рода Статейновы из Тульской губернии привезли. И вот уже больше ста лет с ним в Сибири живем.
В Татьяновке святым местом невесть с какого времени считается Склярова гора. Возле деревни она наособицу. Вот ее и выбрали наши далекие предки для праздников. Молились на вершине Белой горы Богу Роду, затем славили Березу. Мы сейчас только славим Березу. Богу Роду молятся единицы. Я в их числе. Что же мне теперь, по воле сеструхи из веры в веру прыгать? Сеструха мои мысли читать не может, но неуклонно свое гнет. Однако порушить то, что веками держалось у нашего рода, у ней не получается.
К празднику сейчас специально вскладчину барана покупаем, в этом году я его привёз с базара сам, у меня деньги были. Зелень почти вся уже в огороде, картошка своя. Такой суп получатся, особенно, если Валя Статейнов его варит. Сталина можно было бы угощать. И еще пометочка: каждый, кто произносит праздничный тост, обязательно вспомнит отца. Меня это больше всего радует.
Хорошо у нас праздники складываются. Ну, не как у древних. Они-то богатые были. Их бог миловал: ни Горбачева, ни Ельцина, ни Медведева. А у нас сейчас по пять революций на век. Древние славяне больших быков забивали на праздник, а мы, хоть бы на барана вытянуть. Вот и подумай, раньше жили лучше или сейчас. Тогда были русичи мужественней, чем сейчас? Сильный духом обязательно готовится к физическим трудностям, закаливает себя. А молитва молодит организм, заставляет мужчин быть собранными и мудрыми. Вот что значит всего один праздник – День Матери Березы. На него бы всем россиянам обратить внимание. На восходе солнца 22 июня придете в березовую рощу, обнимите молодую березку, расскажите ей о своих болезнях и хлопотах. Недели через две
Сколько помню, суп бараний был постоянным блюдом в нашей семье за обеденным столом. Родители обычно держали овец голов по тридцать – сорок. Батя любил этот суп. Его нужно есть горячим, и обязательно деревянной ложкой. Ей удобней кушать горячее. Теперь каждый Петров день, вернее День Матери Березы, мы папу этим супом угощаем.
Не угощение важно для папы, понятно, а наша память. Людей, которые знали батю, все меньше и меньше. Но те, что остались, утвердились, считают за долг придти в День Матери Березы на могилку Петра Васильевича. А тем, кто его не знал, на таких праздниках объясняем, почему батя - хороший человек. Молодые должны наизусть выучить достоинства своих предков.
Сеструха считает бесовством языческие обряды соблюдать. Но мы как привыкли, так и делаем. Приходится Галине Петровне под нас подстраиваться. Она реже всех бывает на праздниках, но раз в четыре – пять лет обязательно осчастливит родню появлением. Минуты зря не проведет. Все уговаривает и уговаривает нас стать христианами. Если не получается добрым словом сбить стадо верующих: горячими словами кроет родственников, в лицо плюет, может и поцарапать в запале. Она тоже Статейнова, хоть и женского рода.
Но все Статейновы высоченные, особенно Валя и Серёга, а достать до лица она может только меня. Я обычно, дабы не пострадать в горячей буче, стараюсь отодвинуться на другую сторону праздничного стола. Оттуда веду с ней диалоги. Дождусь, когда Галина Петровна окончательно со всеми рассобачится, значит, устанет и замолчит на какое-то время, только тогда прошу её, опять же издали, посмотреть мои новые книги. В такие моменты точно не изорвет их.
Поезд в Татьяновку со стороны Абакана приходит в четыре утра. Я остановился возле железной дороги чуть раньше. Не дай бог опоздать. Сеструха живым съест. Да и самому неудобно. Сойдет семидесятилетняя Галина Петровна на перрон, а кругом тю-тю, ни души. Да ещё сумки стокилограммовые.
Летом день ранний. Слушал, как поют пташки, стрекочут сороки возле мусора, ищут там что-то клюнуть. В березняке кукушка кукует. Дрозды трещат. Эти тоже любители разных свалок. На остановке птицам всегда есть чем поживиться. Летом и на поезд, и на электричку пассажиров много. Перекусывают, пока ждут электричку. Что не доели, под боярку, которая красуется прямо у железной дороги. В мусоре этом птички и копаются. Особенно вороны и сороки. Зимой у них там кормушка.
А кукушка тоже славная птица, жизнь нам ворожит. Кому сколько на белом свете осталось. Полагаю так, нам с сеструхой все меньше и меньше. Батя был живой, у меня и в голове не кашляло считать свои годы. Теперь мерекаю, ни кого впереди меня уже нет, мой черед. Года считаю. Все старики так делают. Как говорили раньше древние славяне, все, что было, то и есть. И будет тоже. Ничего не меняется в отношениях между людьми. Как любили, так и будут любить. Как предавали, так и будут предавать. Как зажигались звезды, так и будут тухнуть. Правда всегда нуждается в защите. Ложь пытается задушить истину, но зло ещё ни когда не победило добро.
Задумался о жизни, полез в дебри душевные, не заметил, как и поезд засигналил перед остановкой. Солнышко к этому времени во всю сияло. На небе ни облачка. Я с улыбкой шел навстречу родственнице.
Как только сеструха сошла с поезда: обнялись, расцеловались. Потом она со скорбным лицом перекрестила меня. Прочитала тут же: Отче наш. Я, правда, не понял, к чему тут молитва, и о чем она через неё просила Бога. Но не переспросил, не решился. Ещё поцарапает. Буду ходить весь праздник ободранным. Минут пять всего ушло на встречу, сумки в багажник и сразу поехали к родителям, на кладбище.
Галина Петровна стала ронять слезу, едва мы кладбищенские ворота распахнули. Поздоровалась с могилками папы и мамы. Бабушкой нашей Феодорой поздоровались. С тетями и дядями. Прижала сестра мокрое лицо к их фотографиям на памятниках. Перекрестила памятники. Потом наклонилась к сумкам, вытащила оттуда кадило, перекрестила и его, дала подержать мне, сама опять по пояс исчезла в сумках. Когда снова приняла кадило в свои руки, вновь перекрестила его трижды. Бросила в кадило какие-то кусочки, похожие на паяльный канифоль, оказывается, это был ладан. Раздула его, дым загеройствал, как на пожаре. Но запах у ладана особенный, покойником или могилой пахнет, не нравится он мне. Нет в этом запахе живой искорки. Возле березового костра посидеть намного слаще, чем ладаном дышать. Запах дыма костра делает наши души моложе. В этом все целебное свойство березы.
Сеструха стала окуривать могилки. Громко читала при этом какие-то молитвы. На мои удивленные глаза ответила.
- Меня батюшка благословил. Вот и кадило дал. Я ведь все-таки церковный староста. Фактически второй человек в храме. По-доброму и всю службу могу вести. Но женщинам нельзя. Это право мужчин.
- Так и староста обязательно должен быть мужчиной?
- Раньше – да, сейчас из наших мужиков выбирать не кого.
Вспомнил я, лет тридцать назад она была секретарем партийной
организации КПСС районного комбината бытового обслуживания. Также хвалилась должностью. Помню, как она ругала «пустоголовых» швей, сапожников, модельеров, пимокатчиков, прочих бытовиков: ничего не хотят. Ни какого интереса к общественной жизни: ни в коммунистическую партию вступать, ни на политинформации ходить. Для них ведь стараешься. Кругозор расширить, знаний прибавить, как об стенку горохом. Почему - то нет и мыслишки о социалистическом Отечестве, гундят и гундят кого и когда обидело начальство, что-то про зарплату несут, мелочи какие-то на уме, как у комаров на болоте, лишь бы слаще поесть.
Про что теперь «гундят» верующие, она мне не подчёркивала. Хотя у большинства христиан сегодня зарплаты просто нет. Бесплатных квартир нет и медицины – тоже. Если взять нынешнее время и советское, тогда мы жили в раю. Теперь в рабстве. Но об этом даже в церкви ни-ни! Посадят! Сейчас, на кладбище, все кончилось обращением Галины Петровны к покойным.
- Мама и папа, вечная Вам память.
Она ещё раз вздохнула печально, убрала слезы и махнула мне рукой в сторону машины – поехали.
Мне она тут же поведала, что на сегодня заказала в храме сорокоуст по покойным нашим родителям. Сорок дней подряд будут упоминать их имена во время службы в храме. Заодно батюшка с алтаря прочитает молитву насчет моего образумления, в смысле приобщения к вере. Хорошая молитва, в том числе для других таких же тугодумов. Но именно меня батюшка будет держать в уме при прочтении молитвы.
За неторопливым разговором мы и направились ко мне домой. Я ей не говорил, что вчера вечером в гости заявился брат Валя с женой. На этом же поезде, только который идет из Красноярска в Абакан. Валя с Мариной специально приехали побыть на Дне Матери Березы. Брат выстрелил с очередной своей молодой женой, которая в самом скором времени ожидала пополнения в семье, судя по её виду, очень скоро. Я как увидел Марину, сразу подумал, что рисковал Валентин, дите могло появиться прямо в поезде. Но у Вали вся жизнь в риске. Я всегда за него боялся, что какая-нибудь очередная жена клюкнет его по головушке топориком, за вечный блуд, и отбегал свое.
Марину я же знал раньше, все таки гулял у Вали на свадьбе. Несмотря на возраст, жениху уже шестьдесят два года, а Марине всего девятнадцать, Валя ни когда в тихушку не сходился с молодыми сужеными и не расходился втайне. Статейновых характер. Железный. Отпляшем, отгуляем, а потом что бог даст. Еще и меня учил.
- Свадьба должна быть обязательно, чтобы у жены надолго в памяти осталась. Она про неё детям и внукам своим должна с гордостью говорить.
К сожалению, я всю жизнь отплясываю один. Видно, так и умру на кровати без жалеющих меня глаз рядом. Свадьбы у меня не было и не будет.
А тогда последняя Валина свадьба выбивала ещё ту дробь. Молодые целовались под крики «горько», танцевали, бодро принимали поздравления, снова целовались. Валентин в обтягивающей его тело белой рубашке, заводил и заводил круг танцующих. За стол садился только передохнуть.
- Силен бродяга, - шамкали беззубыми ртами его друзья - ровесники. – Говорят бабы выматывают, вон как его молодят. Минуты не посидит. Подошел бы к нам, сел, выпили по второй-третьей стопочки.
Прокатали они свою жизнь, ни кто их и не заметил. На работу ходили, с работы, в субботу и воскресенье – «по стопочке». Случалось и чаще. На свадьбе хорошо было видно, что из себя представлял Валя, и что его ровесники, вместе со мной. Умрем также ни чем и ни кому не запомнившиеся. Какие теперь Валькиным ровесникам девки, да ещё в самом соку? У них от женских глаз изжога. Как Валю с нами сравнить. Вроде в одной руке весенний цветок, а в другой – вехоть прошлогодней травы. Валины ровесники и я именно вехоть перепревшая.
- Это его от молодых баб подкидывает. Черт неугомонный. – поднимали стопки старики. – Пляшет как в двадцать лет.
- А когда он без молодых баб жил? – смеялся гулявший тогда на свадьбе сосед наш Вовка Овчаров.
В годы юности Вовка жил от нас через дорогу. Между собой мы его звали Шваброй. Друзья они были с Валей не разлей вода. Вовка больше чем я о Вале знает.
– Мы уж и забыли как бабы пахнут, а он и в шестьдесят жеребец. Ни пьет, ни курит, только бабы на уме. Зачем жил? Ну что, мужики, ещё по одной, да покурим. – командовал Вовка.
В морщинах весь, грудь к спине выгнулась, где-то там прячется. В сторону Марининых подружек Вовка и головы не поворачивал. В упор он их не видел. А девки зажигали и зажигали, скорее всего, сами себя. Вон они, Валины друзья, за столом. Как приморозило их к стульям. Проведи рукой по щекам и шеи, опилки сыпятся.
Одна мама Марины сидела на свадьбе с таким видом, будто ей показали петлю и приказали самой лезть в неё. Когда мы на мгновение оказались в какой-то закути, она не сдержалась. Пустила слезу.
- Старику шестьдесят два года, а дура моя – замуж. Могла бы пойти в дом престарелых, ещё старше выбрать. Какой растрайдой нужно быть вот так, добровольно кинуться в омут? Как же я неправильно ее воспитывала. Она ведь у меня одна, без отца росла, вот и отблагодарила. А он-то, он, оказывается, сейчас шестерым таким же дурам алименты платит. Тот ещё луноход. Я как узнала, глаза залило слезой, в метре от себя ничего не вижу. Серьезной получится семейка. Все, что я накопила для неё, уйдет на эту срамоту. Он на десять лет старше меня. Где это видано, зять старше тёщи. Сижу, будто меня в кипятке сварили. Хоть бы сердце не разорвалось. Я бы сегодня ни когда за такого замуж не пошла. Стирать за стариком, стоны его слушать, что и где болит? А она как босиком в снег рванула.
Мама опять всхлипнула, заутиралась носовым платком, видно, чтобы дочь слез не заметила.
- Завтра его паралич разобьет, крутись возле него. Всю молодость ухрюкает на уходы за груздем рассыпающимся. Ой, какое же мне испытание, какие слезы, всем заказываю, чтобы по моей дорожке шли. Обойдите, сто раз обойдите. Лучше остановиться и руки на себя наложить. Так вот, опять подножка, внук рождается, мне же его воспитывать. Сужу по этой семейке, если не я, то ребенку в детдоме обитать. Хватит он там мурцовки. Хоть бы дал мне господь здоровья от детдома его отвести. Ничего больше не нужно. Внука жалко. Сколько я в церкви стояла, чтобы господь её вразумил! Орет как скаженная: мама, не лишайте меня счастья. Страхолюду скоро семьдесят лупанет, а ей счастье! Подумайте, шестьдесят два года жениху. Села, прикинула бы в тишине, какое она себе будущее приготовила? И ребенку – тоже. Если приедут ко мне: целый день в обнимочку. А что завтра жрать будете? Ни он, ни она, не кумекают. Я так ценю: пустобрех он. Зато моя умница, целый день возле него: Валечка, Валечка, Валечка-Валечка. Я ей теперь не говорю, а ору: дура ты законченная! Ты не замуж вышла, в пропасть полетела. Всю жизнь плакать будешь. Кто тебя потом после этого деда посватает.
Грубовата, мама Марины, сваха моя, но кует-то правду. Дело в том, что Марина выбрала Валю сама. В гробу она видала матушкины советы, слезы и уговоры. Полюбила она человека, как и за что, для меня тайна.
Невеста на свадьбе сидела с заметным животом, ни от кого свое положение не скрывала. Улыбалась, будто ее царевной назначили. Гости шушукались о другом. Галины Петровны тоже на свадьбе не было. Как она мне потом говорила, специально не поехала, инфарктом дабы не разжиться. Говорит, не справилась бы с собой, там бы Валентину по спине и врезала, первым, что под руку подвернулось. А на свадьбе что всегда под рукой – стакан с водкой или фужер тис вином.. Испортила бы мужику рубашку вином.
Галина Петровна в свои не частые приезды, если видела Валю, чистила принародно за эти свадьбы, не стесняясь ничего и никого. И жен Валиных пузырила громким голосом.. Дескать, где у вас мозги и глаза, за старика понеслись, будто из золота дорожки вам выстлали. Он вас бросает и снова в кого-то влюбляется. Ой, девки, ой сумасшедшие, вы каким местом думаете? Он ведь седой весь. Кто посмотрит со стороны – чучело чучелом. Как с ним в серьезные люди выйти? А вы ещё с ним принародно целуетесь. Очувствуйтесь.
Согласиться нужно с убитой горем мамой Марины: блудлив брательник. Ой, блудлив. Уйму раз я уже о Вале писал в предупреждение будущим его женам, но кто ко мне прислушался? Чем он старше становился, тем охотней девятнадцатилетние за него замуж шли. Не могу даже до сих пор разобраться, сколько у него жен и детей. Нас, братьев, около десятка. Но нет ни одного, который бы одобрил Валину жизнь. Сначала думали, что у него было шесть жен. Теперь точно знаем – семь! Но, может, и восемь. Попробуем сейчас свести концы с концами.
Та, которая его из армии ждала, у ней один ребенок. Вернее два, но сын, якобы от другого человека. Ладно, простим грех, но фамилия у него Статейнов, значит - наш. Тогда выходит, самые старшие его дети Коля и Света. Может и другие есть, но я их не знаю.
Он примерно с полгода в техникуме с Томкой Чикуновой дружил. Помню только, что она ходила беременная и по этой причине из техникума ушла. Лет через пять или больше я ее видел в Рыбном. Мы как всегда вечером собрались на автобусной остановке. Валя был с какой-то очередной женой, я – один. Ваня - тоже один. Валя с Иваном жгли что-то на гитарах. А выпившая Тома Чикунова пыталась плясать. Красивая ведьма, зовущая, Валя знал каких девчат домой провожать. Но в тот раз он к ней не подходил, жена рядом.
У второй жены, она красноярский пединститут кончила, Олеси Лопухиной – две девочки. Стоп, стоп, откинуло от правды. Вот кто раззява старая, это я. Девочки от Вали Деревягиной. Обе. А от Олеси два сына, Ратмир и Ратибор. Все правильно, двойняшки, это у Олеси. А Валя Деревягина родила братухи двух девочек, погодки, Сейчас они институты кончили, в школах работают.
Потом идет Галя Иванникова. У ней тоже от Вали двое детей, а после Вали она замуж за кого-то из Матафоновых братьев вышла По-моему, за старшего. От старшего Матафонова троих родила, но Валиных у неё двое. Это уже восемь братовых отпрысков на белом свете. Как-то собирались выпускники Рыбинского сельскохозяйственного техникума. Я долго с Галей Иванниковой о ее жизни разговаривал. Так что помню кое-что из ее откровений. Крестилась она и божилась, что только Валю любила и любит всю жизнь. Вернулся бы он, сразу Матафона бросила. Во как Валя её к себе притянул.
Потом Антонида Чиркунова, будущий директор типографии. Кровь с молоком, а не девка. Плотная такая, сбитая, упругая вся, как вилок капусты осенью. Мы с ней в Манском районе, в районной газете работали. Она после школы сразу работать пошла, заочно училась. Кто только из манских ребят руку и сердце ей не предлагал. А Валя приехал ко мне в гости, увидел Антониду, и в тот же день получилась новая семья. Черти подсказали мне его в Шало пригласить. Надо бы как и раньше, в Татьяновке встречаться. Вот и испортили Тоньке всю жизнь. Впрочем, насколько я понимал по ее разговорам, она ни чуть не жалела, что выходила замуж за Валентина. Он женам и детям по большим праздникам присылает открытки с поздравлениями. Она хвалилась мне ими.
Тогда же он с Галей Иванниковой и развелся, из Рыбного уехал в Шало к Тоне. Тут не ошибаюсь, на моих глазах все шло. У Тони от Вали трое детей. И того одиннадцать наследников сотворил Валя. Антонина умерла, дети её, статенята которые, где-то по стране разъехались. У кого сейчас что узнаешь? Когда я взялся писать эти строчки, Вали уже не было в живых. Не переспросишь, не уточнишь. После Антонины он жил с Виолеттой, которая фиолетовый цвет любит. У ней все фиолетовое: помада, колготки, платья, сережки, кольца на руках, волосы. У Виолетты один сын от Вали. Слава богу, хоть он не фиолетовый. Валя раза три или четыре брал парня во время отпусков в Татьяновку, у меня жили. Хороший мальчик, Станиславом его зовут. Виолетта его в детскую студию театра оперы и балета отдала. Там он участвовал в детских спектаклях. Нам, в Татьяновке, пел арию Дуремара, мне очень нравилось слушать его арии. Детский голос, но хорошо поставленный.
Значит Станислав у него двенадцатый. На этом размышления пришлось прервать, не пересчитал всех жен брательника, разберусь в следующий раз. Подкатили к моему домику. Последнее время меня чаще печатают и жизнь потеплела, веселей стало из окошечка на улицу смотреть. За три минувших года я купил себе хорошую кровать, новый и достаточно дорогой диван. Раскладушку. А посреди горницы стал большой круглый стол с шестью стульями. Так что теперь не стыдно пригласить будущую супругу в дом. Но ее пока нет. Жениться надо, может и нет, мне уже шестьдесят шесть. Однако о моих семейных проблемах как-нибудь в будущий раз. Важнее о приезде сеструхе и празднике рассказать, о многочисленных Статейновых.
Валя, к нашему подъезду, уже поставил на круглый стол чай, выложил булочки, которые привез сам. А у меня в холодильнике лежало сало копченое, рыбка красная, да и всего другого на перекус. Валя все это аккуратненько порезал и положил к чаю. Похвалюсь, что и в огороде у меня теперь не бурьян, а овощи самые настоящие. На столе почти все лето свежая редиска, зеленый лук, укроп. Соседка Надька Книга солит мне в зиму хорошую бочку капусты. Моими руками выращенную, между прочим. Какие с неё получаются щи! Генка Крок, родной племянник, часто захаживает в гости чаю вечером попить, поговорить. Хвалит, дескать, научился ты, Петрович щи варить. А дело-то все в капусте, она король в щах.
В общем, в доме у меня теперь уютней. Хотя, что обижаться, и на кого, разве я раньше плохо жил? Денег не было, конечно, какие деньги, зато соседи подкармливали. Петр Васильевич и Мария Антоновна Чуркины, баба Прыся. Теперь уж нет моих спасителей. Отходили они свое по белому свету. В основном я за могилками ухаживаю, у бабы Прыси и родственников –то нет. Я памятник ставил, я и ухаживаю за ним. Отспасибываю добрым людям за их помощь. Мне многие помогали.
Даже неисправимый деревенский доброкопитель Толик Беляков в то тяжелое для меня время как-то обещал ведро морковки принести, неслыханный урожай у него случился. Но почему-то так и не решился на трату. Интересный и общительный он человек. Как ни придет в гости, обязательно уговаривает меня что-то нибудь у него купить: засиженный курами и покрытый ведерным слоем пыли мотоцикл Иж – 49, старые литовки, что висят под навесом, отбойник – литовки отбивать, полусгнившую гарбу, но она на ходу. Её лет тридцать назад Толикову отцу, Ивану Антоновичу, дарил мой отец. Но Толик об этом почему-то забыл. А делал эту гарбу мой батя, вместе со свояком Андреем Литовченко, дядей моим, по материнской линии.
Сеструха с Валей обнялись, расцеловались. Сеструха у него на последней свадьбе не была, и раньше года два они не встречались, значит, четыре года точно не видела троюродного брата. Обрадовались встрече. Она его, как и меня, перекрестила три раза, молитву прочла. Но Валя - более покладистый человек. Сеструха начала полушепотом читать молитву, и он к ней тут же подладился. В два голоса шпарили. Хоть я и ведической веры, но уверен, если кому-то из статенят и придется отмаливать свои грехи – это Вале. Впрочем, разве мы с покойным Ваней не грешники? Оба были и остались неженатыми. Бездетными. Этой тоже великий грех, не меньший, чем Валино многоженство.
Говорили шепотом, Валя сразу показал на пальцах сеструхе, что Марина спит, нужно постараться не разбудить её. Поэтому чай решили попить во дворе. Там у меня стол со специальными ножками врыт в землю, а возле него две ладных лавочки. Дяди моего двоюродного работа, Андрея Тихоновича Литовченко. Краснодеревщик высокой руки был. Поэтому и поминаю его часто.
Галина Петровна велела вынести чайник, заварку да кружки, булочки. И этого хватит.
- У тебя же, по-моему, раньше Виолеттой жену звали? – чуть отодвинула от себя кружку Галина Петровна, когда мы, наконец, спокойно уселись за столом.
- Теперь я женат на Марине, - отодвинул кружку и Валя, готовый к любым вопросам сеструхи. Говорить он умеет и заговаривать тоже. - Это моя последняя свадьба, я без Марины не могу. А детей, что у Виолетты, не брошу. У Статейновых такой привычки нет.
Сеструхе семьдесят, она у нас самая старшая. Морщинистый её носик становился серым от возмущения. Мне кажется, и желваки у ней заиграли строже, чем у мужика, того и гляди в глаз двинет. Имеет полное право, все-таки староста в храме, туда тоже заглядывают разные людишки, в том числе оторви да брось. Иному сам господь велит между глаз ткнуть. Или каблуком ботиночка врезать под зад. Среди захожан в храм и такие звездочки, их только дрыном воспитывать, или, как сеструха интеллигентно замечает, посохом.
- Ты их уже бросил. Зачем соришь детьми как старый пень трухой? – резала свое сеструха. – Ребенок с одной матерью ни когда не будет чувствовать себя полноценным. Он не вырастет достойным человеком, обида ему не даст нормального развития..
Валя четко стоял за себя и своих детей.
- Галина Петровна, это не те слова, которыми оценивать нужно меня и моих детей. Мы постоянно в контакте. Звоним, друг другу, пишем по Интернету. Письма отправляем. Я знаю, где они сейчас учатся, как учатся. Там наша, Статейновых кровь. Ни один сын у меня не остался без высшего образования. А из нашего поколения только Ваня да Толян университеты кончили. У тебя и меня - техникумы. Значит, как отец, я ни чуть не хуже других, дети выучились, люди самостоятельные.
- Безотцовщина они, мученики, - кипела сеструха. – подумать только, сколько они слез пролили. Я, можно считать сторонний человек, вспоминаю о них, душа кровью обливается. А им каково унижения терпеть? Из-за кого? Папы родного, им отчимы ближе, чем ты.
- Отец у них есть, дети это хорошо знают. Ни одна жена даже не попросила у меня разрешения переписать их на второго мужа. Я бы на это ни когда и не согласился. Это мои дети. Денег нет, - как-то померк Валя, - помогаю им только в очень нужных случаях. Но это другой разговор. Сейчас я работаю. А родит Марина, буду с ребенком сидеть, а она – учиться.
- Тебе за шестьдесят, почти вся жизнь позади, разве не стыдно? Что ты к молодым девкам пристаешь? Давно пора угомониться.
- Ни к кому я не приставал и насильно рядом не удерживаю. Захочет уйти Марина, соберется и уйдет. Уйти-то придется мне. Комната в общежитии её. Не ушла, потому что любим мы друг другу. Ты коришь меня, а она даже не думает от меня уходить.
- Волк тоже овец любит. Только из- за этой любви зверской от овцы остается одна шкура.
Валя промолчал, глотнул чаю. Улыбнулся.
- Петровна, брось ты меня пилить. Ничего же не изменится. Одно тебе говорю точно: больше жениться не буду. Уйдет Марина от меня, бобылем закукую. Ванина избушка в Татьяновке стоит, в ней и поселюсь. Купим с Толяном корову, я буду её доить, масло и сметану готовить. Заживем с натурального хозяйства. Начнем моих детей и жен прежних подкармливать, у Толяна-то своих детей нет. Но он же должен о ком-то заботиться. Так Толян или нет? О роде Статейновых и нужно заботиться всем. Кто сам не родил, должен многодетным помогать.
- Ни кто ни кому не должен, – возмутилась сеструха, будто Валя уже у ней попросил взаймы.
- Как раз должен. Мы же Статейновы, один род. Вон Толян с Кроком нашли наши корни Статейновых аж в 1708 году. Когда я узнал это, себя больше уважать стал и детей своих. Всем им отправил фотоальбом о роде Статейновых. Мы же одна кровь. У Толяна нет детей, у Вани. Они должны помочь тем, у кого их много. Это им зачтется. Правда, Вани уже давно нет. Но он же родной дядя моих детей, они должны знать о нем.
Сеструха вздохнула обреченно, будто торопилась, торопилась, но так и не поспела к нужному поезду. Осталась на перроне с билетами в руках. Ни каких у ней козырей, на переубеждение Вали, не родилось. Мы помолчали, сеструха пригубила чаю и раз, и два. Чай, видно, понравился. Она повернулась ко мне, стала выпытывать татьяновские новости. Кто из ее бывших подружек живой, кого уже нет. Оказалось, из одногодок ни кто уже на солнышко не смотрит, нет их в живых. А здравствует только сестра ее мужа, Нина Тенцева, но это Галина Петровна и без меня знает.
- Хоть как берегись и лечись, - заметила сеструха, - господь забирает каждого, когда ему нужно. Не хотите стать христианами, не нужно, но помните: все перед богом будем.
- Бог у нас один, – улыбнулся Валя, - только веры разные.
Утро, день ли уже разгорался. Дул легкий ветерок. На небе одна голубизна, который уже день ни облачка. С обеда жара. Воробьи забивались в тенечек под навесом, раскрыли рты, чирикать себе дороже. Кошка того же мнения. Легла под этим же навесом на колотые дрова, в сторону воробьев и глазом не кинула. Какая охота, если дышится словно в бане. Засиделись мы за столом во дворе, заговорились. Даже души открылись друг к другу.
Но, увы, Марина к нам вышла. Сразу стало понятно, они с Валей за короткую семейную жизнь ещё толком и не поговорили. Пришлось Галине Петровне свернуть претензии к Вале. Молодая жена села рядом с Валей, что-то зашептала ему на ухо, он заулыбался, уже не той улыбкой, которую нам с сеструхой дарил. На уме у них теперь только то, что им, вдвоем известно. То обнимутся, закачаются, как жарки на ветру. То она ему опять что-то на ухо ворожит. Валя, родная кровинушка, теперь нас с сеструхой и не видел, забыл, что мы рядом. Порвала Марина весь теплый разговор. На душе у меня потемнело, как у мамы Марины, когда она мне на дочь жаловалась. Вот вам и весь Валя. Мы с Галиной Петровной в его жизни пятое колесо. Ему Марина нужна, он с ней счастлив.
У ворот загудела машина, кто-то приехал. Все, праздник начался. Я пошел встречать, Валя полетел в дом с чайником, поставить его на газ. Сеструха за ним поковыляла, кружек принести, достать из сумок свои деликатесы. Она много чего хорошего притартанивает каждый раз. Первых в этом году соленых рыжиков, маринованной черемши, малосольных ленка и хариуса, мое любимое варенье из жимолости – мужа ее, Анатолия, это работа, того самого, который теперь с попадьей хлопочется о ее хозяйстве. А может, уже и совместное ведут. Но грех это с моей стороны завидовать другу, лучше помолчу. Тем более попадья молодая и красивая, в монастыре жила. Там нет возможности грешить. Повезло же Толяну под старость лет.
А к воротам подъехал татьяновец, Генка Кутин с женой. Они всегда первыми подскакивают. Генка тоже Статейнов. Они привезли на общий стол пирогов с луком и яйцами, морс из брусники, салат из свежих огурцов. И, наконец, легкие котлеты, которые Генка всегда жарит сам, ни кому не доверяет. Скажу только, по котлетам Генка ещё какой специалист. На Новый год мы опять все в Татьяновке. Я фаршу покупаю говяжьего, свиного и куриного, Генке отнесу. Потом только радуйся, как в мгновенье гости свистнут его котлеты со стола.
У меня стол специально для праздников сделан, на него много чего можно поставить. Да и сесть за него могут сразу два десятка человек. Вряд ли ещё у кого в деревне есть такой же стол.
Следом отворил калитку двоюродный брат Витька Банин из Зеленогорска, с женой и целым отделением сыновей. Жена у него – повар. Всегда каких-то редких деликатесов наделает. И сейчас что-то привезли в большой стеклянной посудине. Оказывается, зажаренный в собственном соку гусь. У Таньки ни когда нет проблем, что приготовить? Не потому, что училась она на повара. Таня ведь Соколова, а Соколовы девки умеют на кухне сделать что-нибудь повкуснее. Мать их, тетя Тюня, всему научила. Не хочу нашим сестрам и племянницам ничего плохого сказать. Но им до Татьяны на кухне, как до Луны. У Татьяны и голова на месте, и руки из нужного места растут. Какая же она была в девках красавица, но не меня, Витьку выбрала к себе в женихи. Вроде бы и улыбалась мне, а Витьки держалась. Где тут женишься, когда кругом у девчат два-три человека в женихи. Я почему - то всегда в запасные попадал.
А в проеме калитки уже улыбается Валерка Семин. Он мне двоюродный брат, сестра его Наташка следом за братом с сумками, потом Валеры и моя двоюродная сестра Рая Семина. Хорошие и добрые сестры и братья. Я про Валеру уже писал. Открытая и приветливая душа. Когда бы не заявился в гости, всегда найдет себе работу в моем доме. Стиральную машину ремонтирует, плитку чинит. Когда его рукам нет какого-то дела, он себя плохо чувствует. То телевизорную антенну мне настраивает, то штакетник палисадника переберет, цепи от бензопилы наточит, крючок в туалете прибьет. Валера часто в гости приезжает, потому и дом у меня более-менее ухоженный. И ворота у меня уже лет пять как не падают.
Подъехали два сына рано ушедшей сеструхи нашей Тамары. Потом дяди Миши дочь Вера, она в девичестве Статейнова была. Эти из Красноярска, намотались за утро, все - таки 135 километров до Татьяновки. Вера с мужем несут целые баулы на стол. Люди состоятельные, Вера Михайловна в большом банке работает главным бухгалтером. Такая не на каждого и посмотрит, времени у ней на это нет. Сядем только у реки, расстелим скатерти, а ей звонок. Разведет руками: простите! Только ее и видели. Большая должность – большие деньги. Но сам себе уже не принадлежишь.
Потом на двух машинах Литовки примчались из Зеленогорска. У них за старшего Колька, бывший прапорщик милиции. Где Колька, там всегда порядок и уважение. Литовченко по маме нашей нам родня, но батю, Петра Васильевича, они все уважают.
Колька всю жизнь разводит свиней. Промахал возле мимо меня сумками, сразу слышу запах копченого сала и домашней колбасы. Такая сладость. Жаль, что мне по состоянию здоровья эту сочную, хрустящую на зубах колбасу можно только понюхать. Чеснок благоухает, два сорта перца, нежно-нежно отдает гвоздичкой. Как только колбасу вытащат из печи, ставят остынуть, Колька ее сразу гвоздикой пересыпает. Отсюда и волшебство запахов.
Колька с женой, двоюродным братом Витькой, Витькину родную сестру Надьку уговорил приехать. Смотрю, нынче гостей будет даже больше, чем в прошлом году. Батя до последнего на охоту ходил, в том числе вместе с Колькой у костра стопочкой беленькой грелись. Как вспомню эти охоты с папой, дрожь бьет.
Батя за долгий день выходит нас в пушинку одуванчика. Куда ветер дует, туда и клонимся. Сил нет, даже говорить. Колька Литовченко как лось здоровый. Часов по двенадцать с папой отбегает, придем домой, он руки и шею помыл и в клуб. Хотя после такой охоты даже неисправимый бабник Валентин, мог только спокойно дойти до дивана, сесть и так вот, сидя, в полной немощи заснуть. Не было у него сил идти к девкам, да и кому он там нужен, бессильный.
Потом племянник мой Женька заявился. Он один нажал на сирену машины уже перед домом. Загудел, что в голове у меня ойкнуло. Тот ещё специалист форс показать. Жена его каждый год с детьми на юге. Но Женька с нами, не знаю, чтобы мы без него делали. Костер под казаном с бараниной он разжигает, Женькина это работа, когда все мы уже за столом, домашние деликатесы пробуем, он костер разжигает. Женька постоянно колготится за каким-нибудь пустяком. Баранину сварит, жар под шашлыки готовит, казан моет. В саже весь, бараньем жиру, на руку дует, пальцы где-то обжег. С полчаса потом шею в речке песком трет. Но поднимется к столу, подбородок и щеки – черные.
Генка Крок рядом со мной живет, он просто перешел с женой и тремя детьми через дорогу. Генка – хозяин деревенского магазина и все деликатесы на общий стол принес из магазина. Потом Петька Обломов с женой и детьми, Вера Тагаева с мужем и сыном, Серега Статейнов из Зеленогорска с женой.
Серега не только самый высокий среди нас, но и самый тучный. Килограммов сто пятьдесят, если не с лишком. Где за столом легко сядут трое, он, со вздохами и ахами, едва-едва умостит себя одного. Постанывает при этом, будто целый час в бане парился. Перед родными извиняется, вот, мол, как закрутила меня старость. Только старость ли причина? Аппетит у него совсем как у молодого ухаря. Все мои сегодняшние гости не съедят столько, как он.
Серега за столом пьет только чай, а ест сразу за пятерых землекопов. Копченого сала Колька Литовченко всегда привезет килограммов пять, Серега легко его уполовинит один. И если бы наши женщины не раскладывали резаную домашнюю Колькину колбасу по разным тарелкам, Сергей Петрович без надсады и физического напряжения уплел бы её всю один. Знатный родственник. Когда казан еще разносит благоухание сваренного барана, но все уже наелись и теперь раскинулись на зеленой траве. Кто пытается какой-то разговор наладить, а кто и приснул. Серега еще долго ест. Запивает свежее мясо морсом из жимолости. Прикусывает свежим чесноком и зеленью лука. Пытается даже что-то объяснять Валентину из своей жизни. Но Валя рядом с молодой женой. Она обняла его за плечи и опять что-то шепчет на ухо. Меня как шилом в заднее место колет. Хочется встать и спросить, когда они наговорятся. Валя, черт побери, ты раз приехал, я тебя ещё десять лет не увижу. Я твоя родная кровь, но брательник по-другому считает. Сердится и Галина Петровна, но молчит. Мы теперь с ней из Статейновых самые старые. Зачем нам чужое счастье пустыми словами леденить.
В молодости, помню, дрались мы с татьяновскими ребятами. Серега приехал, один пошел к толпе. Быстро все уладил. Кто зубы выплевывал, кто от страха убежал, ни кто к нам до сих пор не вяжется после его тогдашнего появления. Сергей Петрович по характеру Статейнов, как и Гена Крок.
Галина Петровна всех обнимала, целовала, крестила и благословляла на лучшую жизнь. Дай бог, чтобы у всех нас именно так будущая жизнь и сложилась.
Наконец уселись за широким и длинным столом, Валя с сеструхой налили чаю. Неторопливо согревалась беседа, это прекрасно, когда все братья и сестры хотя бы раз в год встречаются вместе. И пока центром нашего единения служит мой дом. Думаю о будущем, где Статейновы станут собираться, кто будет у них вожаком?
Затем все поднялись и пошли к Петру Васильевичу на кладбище. Только Женька и Крок быстренько переоделись и отправились резать и разделывать барана. Шашлыки готовить будет Петьки Обломова жена Наташа. В шашлыках она и Таньку Банину, Соколову в девичестве, запросто обойдет.
Шестьдесят седьмой год живу и эти походы к бате почему становится для меня одной из самых сладких минут в жизни. Первым идет Серега. Несмотря на тучность и рост, да и возраст уже, за шестьдесят, Серега шагает быстро, с улыбкой здоровается с односельчанами, которые покоятся на своих лавочках, зевают. От скуки семечки шелушат. Серега что-нибудь крикнет им с дороги. Все уже знают, в Петров день Статейновы проведывают Петра Васильевича. Зазвенят с лавочки и односельчане: Васильевичу там привет.
Рядом с Серегой я с Петькой Обломовым, Андреем Заковряшиным, он тоже Статейнов, Генкой Кутиным, Избором Ткаченко, Станиславом Тагаевым, Игорем Пузыревым, Радой, Богданом, Ярославом.
Литовки всегда чуть сзади. Они и идут своей группой. Все вокруг Кольки, он в роду Литовченко старший, рядом с ним дети его, Витька с женой, сеструха его Надежда, дочь её. Замыкает колонну моя машина, за рулем которой Валя Статейнов, рядом жена его и Галина Петровна. Они везут легкую закуску и по стопочке вина или водки, у кого как душа жаждет.
Трое из наших: Женька, Валя и Серёга Статейновы не пьют совсем. А крепко выпивающих в нашем роду вообще нет. Те, кто выпивает, они не Статейновы, сами себя вытолкали за пределы рода. Их мы не приглашаем. Отступят от дури, поймут, что они люди, с большим удовольствием примем. И через костер научим прыгать и супом бараньим угостим. Даже Серега, несмотря на свои размеры и объемы, летит через огонь как древний славянский герой в бой. Только приземлившись на опорную ногу обязательно ухнет, как пугающий жертву медведь и неуклюже упадет.
Мы неторопливо идем к отцу, я знаю, он рад гостям и ждет нас. Всем хочется постоять возле его могилки, высказать уважение и сказать ему что-нибудь доброе. Больше десяти лет прошло, как хоронили батю, прекрасно помню, что все полтора километра мы несли его на руках. Мужики подходили к тем, кто нес, просили и им дать такую возможность. Этим самым они хотели поклониться его духу и телу и сказать спасибо за добро.
- Дай уважить Васильевича. Он мне, считай, отцом был. Пронесу хоть немного. Пусть он знает, что мне без него горько.
Вытрет слезы, край полотенца через себя и дальше медленно идем по улице. Людей собралось на похороны бати тысячи полторы - две, никого раньше на моей памяти в Татьяновке не хоронили ни кого с такими почестями и уважением. В деревне сто пятьдесят человек, старых и малых. Все, кто его знал, приехали. Замечательный человек был у нас батя.
Может, наши добрые слова ему и улетают за горизонт ни кем не услышанные. Но это вопрос второй и для нас не важный. Если мы говорим, значит, батя слышит. Он не может не проснуться на минутку, если к его могилке пришли дети, внуки и правнуки. Мы ведь за этим и собираемся к нему в гости. И хотя тех, кто разговаривал с ним при жизни и чокался стопками на праздники, в том числе в День Матери Березы, все меньше и меньше, мы, живые, хорошо помним его голос и улыбку, его нежное отношение к нам. На охоту он ведь тоже таскал нас с благородной целью, чтобы все мы были крепкими физически. Он всегда говорил мне и другим: смотри и думай. Учил пошире смотреть на жизнь.
С нетерпением ждем свой праздник на берегу речки Рыбной. Сейчас нас много, и главное – мы едины в эти минуты. Я рад, что мы сберегли свой род. В этом есть заслуга Сереги, Валентина, меня и всех других родственников. Но серьезнее всех вклад отца. В День Матери Березы он приглашал всех родственников к своему хлебосольному столу. Перед смертью он всех нас просил чтить этот праздник.
Только не растеряли бы наши потомки, все, что мы собрали. Слышишь, батя, помоги нам быть сейчас и завтра остаться едиными. Ой, боюсь, боюсь, разбазарят дети и внуки то, что мы с таким трудом накопили.
Если в России крепкий и сплоченный всего лишь один род, страна смотрится счастливей. Так же, как и мы, регулярно собираются теперь Корневы, Ратниковы, Туговы. Может с нас берут пример или сами закипели желанием общаться чаще. Россия от этого только выиграет.
Мелкий полуденный ветерок покачивает деревья на кладбище. Не останавливаясь, катит солнышко по небосклону. Поют в тени деревьев птицы. Так было вчера, мало что изменилось сегодня, не переменится и завтра.
Мы, сегодняшние, всего лишь маленькое колечко в долгой цепи жизни России. Мы видели жестокое падение своей страны, знаем её подлых убийц. Нам и сейчас стараются передавить глотки. Но мы сегодня пришли к бате, и чуть позже отправимся на речку к Скляровой горе. Там до вечера будет гореть большой костер единства. Его ни кто и ни когда не затушит.
Возле могилки бати я поднял свой стакан и часть вина разбрызгал на могилку дорого мне человека, поклонился ему и попросил.
- Слышишь, отец, спасибо: ты научил нас видеть Русь и любить её. И мы передали это своим детям, внукам и правнукам. Помоги же нам не разорвать эту последнюю цепочку единства и будущего могущества Руси. Слышишь батя: мы должны спасти Русь. Без тебя это сделать не получится.