ГИТЛЕР КАПУТ
Эти слова – «Гитлер капут» говорили, иногда кричали, немецкие солдаты, когда сдавались нам в плен. Мы по-разному реагировали на такое «приветствие». Когда они сдавались без сопротивления, побросав свои автоматы, шли нам на встречу с поднятыми руками, тогда наши солдаты встречали их шутками. Говорили: «Давно бы пора понять», или – «Без вас знаем». Конечно, бывали возгласы и покруче, даже со смехом. Это, когда без сопротивления. А когда мы их брали в бою с оружием в руках, и только тогда они вспоминали, что надо сказать – «Гитлер капут» ради своего спасения, мы уже не шутили. В таких случаях было не до шуток, потому как, в ходе боя, обезоруженный враг и прокричит «Гитлер капут», а другой может пустить автоматную очередь. И здесь уже не зевай, как говорят: кто первый нажмёт, тот ещё и поживёт, или, как говорил генерал Александр Лебедь: «Смеётся последним тот, кто первым стреляет».
Хорошо помню, что с именем Гитлера наши солдаты часто вспоминали и его мать, видимо считали, что она во всех преступлениях сына виновата наравне с ним.
А вспомнил я об этом «приветствии» немецких Фрицев, как мы их тогда сокращённо называли, вот по какой причине. Просматривая однажды старые журналы, я прочитал воспоминания одного немецкого пенсионера, бывшего солдата гитлеровской армии. Он рассказывал о том, как и когда он попал на восточный фронт, в каких боях участвовал, где был ранен, где сдался в плен и где работал в плену. Но в своём рассказе этот бывший немецкий солдат о своих военных походах написал кратко, в виде предисловия к основной теме рассказа. А основную часть рассказа немец посвятил своей жизни после войны, когда он вернулся с нашего плена.
Прочитав тот рассказ бывшего немецкого солдата, я тоже решил написать свой рассказ, немного о своей жизни. А побудило меня к такому решению именно то, что, как это ни странно, в жизни того Фрица, (он в своём рассказе и называл себя Фридрихом), и в моей жизни я обнаружил много общего, вернее сказать, похожего. Причём, как во время войны, так и после неё. Конечно, между мной и тем немцем была огромнейшая разница: он был солдатом армии агрессора, варварски напавшего на нашу страну, а я был солдатом армии, которая изгнала этого агрессора со своей земли и добила его уже на его земле. И ещё, тот Фридрих был у нас в плену, а мне выпало счастье не бывать в положении пленного. Да и после войны Фридрих живёт, а может быть – жил, прошли годы, в стране «загнивающего» капитализма, а я тогда жил в стране «развитого социализма». Разница здесь, очень даже громадная. Ну, а теперь о том, что как-то совпало в жизни того немца и в жизни моей.
Сначала о войне. Тот Фридрих в своём рассказе не написал, сколько ему было лет, когда был призван в армию, только указал, что это было в 1943 году. Я тоже стал солдатом Красной армии в 1943 году, когда мне исполнилось 18 лет. Оба мы попали на фронт после разгрома немцев под Курском и Орлом. Оба были артиллеристами. Оба участвовали в боях на территории Белоруссии в 1944 году. В том же году и он, и я были тяжело ранены. Немец лечился в своём госпитале под Магдебургом, а я в городе Сочи, в городе, который сам Гитлер, как рассказывали нам, приказал своим лётчикам не бомбить, планировал злодей отдыхать там после войны. Размечтался фашистский выродое. После госпиталей опять же и я, и тот Фридрих оказались на одном участке фронта, на берегу реки Одер, чуть южнее города Кюстрин (Kustrin). Теперь этот город принадлежит Польше и называется Костшин. Но тогда это был Кюстрин, и немного южнее этого города войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Г. К. Жукова 3 февраля 1945 года заняли три небольших плацдарма. Немцы сильно сопротивлялись и пытались ликвидировать эти плацдармы. Но войска 8-й гвардейской армии в марте объединили те три плацдарма в один, который был прямо против Берлина. С этого плацдарма и началась «Берлинская операция».
Со мной на том плацдарме произошёл случай, который мог бы закончиться для меня не очень хорошо, вплоть до «капута». На том, западном берегу Одера, где мы окопались, была низменность. Тогда на нашу переправу немцы бросили три самолет-снаряда, (это большой корпус самолёта, начиненный взрывчаткой). Этот большой снаряд направлял в цель настоящий самолёт с пилотом, который после направления снаряда на цель улетал. Правда, с тех трёх снарядов ни один не попал на наш понтонный мост. Немецкие лётчики уже не рисковали подлетать на необходимое расстояние, видно понимали, что война кончается, и никакое сопротивление им уже не поможет, не хотели отдавать зря свою жизнь. Да и наши зенитки уже там надёжно охраняли небо над плацдармом. Но взрывы тех снарядов были такими, что земля сильно дрожала даже на значительном расстоянии от взрыва этой бомбы. Мы же были совсем близко, да и на низкой местности возле большой реки. И в окопе поднялась вода. Только я хотел подняться, как на меня упало дерево, которое свалил взрыв уже артиллерийского снаряда, да ещё и песком меня присыпало.
Одна ветка дерева так придавила меня, что я весь оказался в воде, еле успел поднять голову, чуть не захлебнулся мутной водой. Но позвать на помощь я не мог, ветка дерева так упёрлась мне в спину и придавила грудь к земле, что я еле дышал. Я слышал, как командир нашей батареи старший лейтенант Волгин велел приготовиться к переезду на новый участок. Слышал, как солдаты цепляли орудия к автомобилям, рёв моторов, разговоры солдат. Вот уедут все, возникла у меня мысль, и останусь я здесь умирать. Но эта моя мысль оказалась преждевременной. Спасло меня то, что один мой сапог не полностью засыпан песком, этот сапог меня и спас. Сначала я почувствовал, что по сапогу толкнули, это сделал, как после мне сказали, младший сержант Рахимов. И сразу же я услышал знакомые голоса: – Ребята, да ведь это наш сапог, не немецкий.
– Быстро поднять дерево, - мгновенно прозвучал приказ командира нашего взвода лейтенанта Гулуа. Как только дерево оторвалось от моей спины, с моего рта произвольно вырвался крик, что-то вроде – у-у-у-ух. Не успел я зашевелиться, как меня подхватили солдатские руки, и я уже стоял на ногах, хотя ещё при помощи поддерживающих меня ребят. Рядом со мной уже стоял наш санинструктор, младший сержант Олейник, и готов был оказать мне помощь, которая мне и не потребовалась.
Я тогда отделался синяком на спине, который через несколько дней исчез, да пришлось сушиться уже в кузове машины. Не смотря на то, что этот инцидент со мной немного задержал сбор батареи, все были рады моему спасению. Я тогда лишний раз ощутил солдатское братство, вокруг меня были такие родные улыбающиеся лица, я до сих пор вспоминаю их с благодарностью. И не только за то, что они тогда спасли меня, а и за то, что свела меня судьба в то грозное фронтовое время с такими хорошими ребятами. А после мы вспоминали тот случай с улыбками.
Отвлёкся я от «своего» немца. В своих воспоминаниях тот Фридрих пишет, что он сдался в плен в самом Берлине, видимо этим хотел сказать своим читателям, что воевал до последнего рубежа. О том, как это случилось, немец не написал. А я вспомнил такой случай, когда нам с сержантом Горбуновым в Берлине был взят в плен молодой немецкий солдат, который назвал себя Фридрихом. Не тот ли это Фриц? Конечно, пленных немцев в Берлине было много, в том числе и с таким известным в Германии именем, как Фридрих. Так что вряд ли это был тот самый пленный, хотя, как в той песне: «в нашей жизни всякое бывает», на войне – тоже.
Наш командир взвода лейтенант Гулуа, грузин по национальности, это было уже в Берлине на улице Фридрихштрассе, приказал нам с сержантом Горбуновым проверить ближний подвал. В подвалах тогда прятались гражданские жители Берлина, но бывало, что среди местных жителей прятались и немецкие солдаты, иногда даже с автоматами. За соседней баррикадой ещё раздавались выстрелы, а нам с сержантом дохнул в лица спёртый воздух подвала, в котором было полно людей. Не успели мы с автоматами наготове спуститься с лестницы, как к нам навстречу вышел немец в зелёной шинели с поднятыми руками и теми вот, знакомыми нам словами – «Гитлер капут». По виду он был такого же возраста, как и я, а мне тогда было двадцать лет.
– Хорошо, хорошо, вояка, – сказал сержант, - а автомат твой где? - спросил он немца, - указывая при этом на свой ППШ, (Пистолет-пулемёт Шпагина). Немец понял, о чём его спрашивают, и показал рукой в дальний угол.
Сержант кивнул мне головой, чтобы я сходил за автоматом и сказал:
– Посмотри, может там ещё такой есть, да самому не хватает смелости выйти. Немцы быстро освободили мне проход, и я увидел автомат, прислонённый к стене в самом углу. Подойдя к оружию теперь уже для меня не опасного, у меня как-то случайно, а может и не случайно, возникла такая мысль – «Вот бы узнать, сколько наших солдат было убито, или ранено, выпущенными из этого автомата пулями».
И даже такое пришло в мою голову – «А может и я сам был ранен именно пулями этого автомата в прошлом году». Понимая это предположение полностью абсурдным, я тогда всё-таки подумал – «чего только не бывает». При таких мыслях я и брал тот автомат в руки, как что-то очень грязное, гадкое, не забывая при этом осматривать помещение подвала. Ещё одного бывшего вояки там не оказалось. По лицам стоящих стариков, женщин и детей я видел настороженность, и даже страх. К этому мы уже привыкли, фашистская пропаганда постоянно внушала своим гражданам, что солдаты нашей армии дикари и бандиты, что они убивают даже детей. Видимо по своим солдатам и командирам судили.
Наш пленник тоже выглядел, как преступник на суде в ожидании приговора, постоянно повторял слова – «бауэр, дорф» и при этом тыкал пальцем в свою грудь. Эти немецкие слова мы уже знали, поняли, что он парень, по его словам, деревенский и, самое главное, что он хочет жить. Привели мы его до командира взвода. Лейтенант Гулуа, выслушав доклад сержанта, что в подвале был только этот один солдат, сразу приказал нам отвести немца за отбитую час назад от врага баррикаду. Мы уже знали, что там специальная команда принимает пленных под свою охрану и группами отправляет их в тыл. Наш пленный понял приказ нашего взводного с худшей для себя стороны, подумал, что мы его поведём на расстрел. Это мы поняли по тому, как он сразу побледнел, было заметно, что он испугался, он хотел ещё жить, был такой же молодой, как и я. Немец опять стал говорить, что он с деревни и много ещё не понятных нам слов.
В это время мы увидели подходящих к нам офицеров во главе с командиром полка подполковником Бахолдиным. Мы все приняли позу приветствия своих командиров, а лейтенант доложил о происходящем, добавил:
– Он видимо думает, что его поведут на расстрел, вот и стоит побледневший, и всё что-то бормочет, хоть бери и неси его. Командир полка сказал немцу несколько слов на немецком языке, после чего тот поклонился всем присутствующим и быстро зашагал по улице в ту сторону, куда мы и планировали его отвести. Я сделал шаг, чтобы его сопровождать, как приказывал командир взвода, но командир полка сказал:
– Отставить сопровождение, сам дойдёт. А немца уже ждали в пункте сбора пленных, из-за баррикады вышел сержант, оттуда нас было хорошо видно. Так закончилась война для того Фридриха, а через несколько дней, вблизи Рейхстага, и для меня.
Окончание рассказа в следующей публикации.