Пролог и наброски первой главы...
Пролог
Снятся ли волкам сны? Не знаю как другим, а мне снятся. Под зиму, когда особенно сильно ноют старые кости, я опять вижу её – и боль отступает. Марта. Много лет назад, в один из летних вечеров меня занесло в деревню. Худой был день на добычу. У человека то всегда есть чем поживиться. Я волк и должен напоминать о себе. Не зевай и не расслабляйся, я рядом. Деревня уже засыпала. Скот пригнали с лугов и сельчане, разобравшись со своими каждодневными рутинными делами, разбрелись по избам. Оврагами и огородами крадусь я в сумерках. Тишина. На мгновение замираю и поднимаю морду высоко вверх. Похоже ветер на моей стороне, иначе дворовые псы давно бы учуяли волка и подняли лай. На первом попавшемся подворьи подхожу к хлеву. Принюхиваюсь. Несколько овец и корова. От запаха легкой добычи по телу начинает разливаться приятное тепло. Сейчас возьму свое, и никто мне не помешает. Резкий скрип дверных навесов и я совершенно опешил. Бежать? Обратно в лес? Дверь хлева грузно подалась вперед и открылась. В полутьме, держа одной рукой светящую керосиновую лампу, а другой ведро свежего парного молока, на меня смотрит молодая девушка в летнем коротком платье с длинной растрепанной косой. Несколько мгновений она изучала непрошенного гостя, затем мягким спокойным голосом произнесла, как будто ни в чём не бывало: «Я Марта. А как тебя звать?». Перестав пятиться, я сел и стал слушать её голос. Он был добрый, убаюкивающий, и мне уже никуда не хотелось идти. Пока девушка запирала дверь стойла тяжелым засовом, я так и сидел, не сдвинувшись с места. «Пойдем со мной. Накормлю тебя, а то ведь всех овец изведешь мне», - позвала она вежливо и направилась к избе. Марта пахла летними луговыми цветами и парным молоком. В самые лютые зимы, по ночам, я приходил к ней, спал в сенях под большой дубовой лавкой. Рядом с моей мордой всегда стояла миска, полная еды. Просыпаюсь. Нет ни Марты, ни деревни, осталось лишь несколько хат с ввалившимися крышами да заколоченными на скорую руку ставнями.
Устроив лежку под старой разлапистой елью, я встречаю зиму. Вьюжит хозяйка по полям и дорогам, поет и смеется, заглядывает в окна, да щиплет за нос. Лес спит под её песню, да и я все больше сплю. Это старость: клыки стачиваются, глаз слепнет, а нюх теряет остроту. Все имеет свой срок. Ночью снова выйду на опушку леса и, жадно хватая пастью морозный колкий воздух, буду до одури выть на полную луну. Так я разговариваю с предками. И они отвечают мне. Они здесь, рядом, как будто и не уходили никуда. Говорят со мной. Говорят о прошлом и будущем. Часто вспоминают времена, когда человек умел обращаться в волка. Вспоминают и как волчьи отряды бок о бок с человеком шли на врага. С приходом новой веры о волках-воинах забыли. Не запомнили их и летописцы. Вскоре, порицаемые, ушли они из родных деревень в леса и забыли как это – быть человеком. Зверели и упивались охотой, лишь иногда под покровом темноты приходили к родным жилищам.
Вечереет. Метель как будто утихла. Я выхожу из забытия. Приподняв голову, обтряхиваю налипший на шерсть снег. Осматриваюсь и опять вижу старого Крогма. Огромный черный ворон уже не первый день «навещает» меня, с каждым разом подлетая все ближе. Я знаю, зачем он здесь. Оскаливаюсь и рычу. Рычу что есть силы, пытаюсь подняться и встать на лапы. Пошел прочь Крогм! Не смотри на меня как на падаль! Я живой! Слышишь? Я живой! Живой!
***
Глава.Весна.
«Марта! Слышь?» - громко окликнул соседку, раскрасневшийся от принятого самогона, Фока Клещ. Та развешивала выстиранное белье, будто не слыша своего соседа. «Я твоего волчару забью так и знай. Забью. Пусть только у меня хоть одна животина падет», - продолжал он, не смолкая. Не выдержала Марта, выпалила как из пушки: «Да твоя животина, скорей c голоду упадет, чем от волка моего». Эх, затрясся Фока от злобы, желваки заиграли того и гляди закипит как самовар сейчас, пар из ушей вот-вот пойдет. «Ишь, чего удумала, волка прикормила! Ведьма! То- то он твою скотину не трогает. Чаруешь? Точно чаруешь! И в церкви тебя давно не видать!» - Клещ выговаривал все, что наболело, будто на память, как стишок, заучивал. «Да как мне в церкви появиться? Заплюёте же. Бабы по деревне такого наплели – век теперь не отмоешься», - с усмешкой отвечала Марта. Фока поостыл, замолчал, задумался значит. Напоследок буркнул: «Забью. Все равно забью» - и убрался восвояси.
Высказался Клещ, а с ним и все сельчане разом. Насупилась деревня, набычилась, каждый сруб, каждое окошко на Марту теперь врагом смотрит. «Ну да ничего, весна уже – теперь то, повеселей будет», - подумала она про себя. С бельём управившись, зашагала к избе рассеяно, остановилась вдруг на полпути, окинула взором округу: зачернели уже поля и огороды, дальше за полями лес зимнюю шубу сбросил, видно к весне готовится. Вдохнула земля, воду пьет талую. Воздух, и тот поменялся, его то ни с чем не спутаешь – легкий и свежий, теплом после зимы непривычным веет. Навернулись у Марты слезы, стоит она, будто зачарованная и плачет – вспомнила, как когда-то так же по весне стояла посреди двора и мужа взглядом провожала. Ушел он на охоту, да так и не вернулся, пропал, будто и не было его никогда. Пусто стало в избе, пусто и на душе, только дрова в печи трещат да мыши под лагами шепчутся. Горевала Марта, а как год минул, пришла к ней как-то под вечер знахарка Серафима и так молвила: «Мужика твоего морок одолел, что Черное болото насылает. В том болоте и сгинул. Душа его неупокойная будет теперь, да только если любовь ваша крепкая как тетива была, беды тебе не сотворит - заступничать будет. Ты только помни его всегда, не забывай. Будто живой он думай. Слышишь? Вернется он еще к тебе. Во сне сначала придет, а потом и наяву покажется». Полегчало на душе у Марты тогда, повеселела она, женихам, что сватались всем, как одному бойко отвечала: «Разве мужика я хоронила своего?». Те смотрели на нее как на чудную и уходили прочь. Сватался и Фока, бобыль извечный, так его соседка и за калитку не пустила.
Следы волчьи возле избы Мартиной приметили зимой прошлой, тогда - то жизнь в деревне забурлила по – настоящему: молодежь на вечерки идет, оглядывается, темноту глазами буравит, бабы деток своих непослушных волком пугать стали, иные сельские и вовсе как стемнеет на двор не ногой. Ходит зверь, рядом ходит. Тут он, близко совсем. Собрались мужики у старосты во дворе, кумекают значит: «Морозы страшные выгнали волчину из леса к человеку. Ладно еще, если один залетный, а как стая повадится беды не оберешься. Выбадаем гада, чтоб не лазил тут по ночам». Наставили капканов и приблуд всяких, да без толку всё. Натопчет шельмец, следов кругом ловушек, будто специально и уйдет по делам своим. Вот тебе и зверь, излови, коли сможешь. Мужики поутру возле капканов бороды мнут да рассуждают меж собой: «Один ходит. Матерый – лапищи глянь какие. Этот так себе не уйдет – выпьем горя еще, коли волынку затянем». След вокруг капканов хитрый был, непростой. По задним лапам волк как будто, а следы от лап передних уж больно странные – мякиши и когти пальцев не дугой как у племени ихнего собраны, а в ряд идут. Спорили деревенские, будто дети малые, как зверюгу лучше взять, так спорили, что и до мордобоя доходило. Порешили значит, беды не дожидаясь, облаву устроить. Как утром затемно ещё вышли, так под ночь еле живые вернулись. Потягал их матерый по лесу, вдоволь наохотились. Собаки, след взявши, как ошалелые всю дорогу неслись без устали, а мужики с ружьями наперевес за ними, сугробы меряют да матерятся. Пока по лесу шли, все глаза проглядели - тут морда волчья померещится, там, поодаль, будто завыл кто. Как темнеть стало, собаки к Черному болоту повернули. Расступился скоро вековой лес – затихла здесь его монотонная песня. Смрадом неимоверным встретило болото ватагу деревенских, не замерзло оно даже в стужу лютую. Кругом, пока глаз хватает, мох черный да озерка с темной жижей, от которых пар вверх поднимается. Страшное это место. Гиблое и злое. Кровь в жилах стынет, от того, сколько людей с окольных деревень тут схоронено. Одни за клюквой шли, другие зверя через топи гнали, а кто-то, любопытства ради, на идола приходил поглядеть. В былые дни, в погоду ветреную, ясную, можно увидеть было как вдали, из трясин гиблых, до самого неба идол громадный высится. Верх идола того венчала голова бога древнего, а чуть пониже четыре волчьи головы – по одной на каждую сторону света.
Поплохело мужикам от пара едкого болотного. Такая слабость в руках и ногах появилась, что еле шевелятся, совсем обмякли они, а собаки рядом, на лапы припадают да скулят тихонько. Скоро уж за сумерками и ночь придет – тихо совсем, ни птицы, ни зверя не слышно. Что дальше было не каждый уразумеет, однако ж, вышел из морока густого к деревенским старец вида древнего: рубаха, каких не носят давно, изорвана вся да ремнем подпоясана, штаны в тине болотной, волосы длинные, седыми пасмами лицо закрывают, ноги босые шерстью звериной облеплены. Остановился он против ватаги, вбил посох свой в землю так, что под ногами у всех загудело. Ручищами за посох взялся, видно тяжко ему стоять было, и так молвил: «Знаю зачем пожаловали. Волка взять хотите. Так? Много волков здесь. Коли выйдут все разом, разберете который ваш? Говорил уже дедам и отцам вашим, а теперь и вам скажу – отсюда земли Чернобоговы начинаются. Здесь спит он под землей, корнями спутанный, а как просыпается, то будто дите малое, требу жаждит. Требу выбирает он всегда по своему разумению, простому человеку не понять того во веки. Пока мы здесь, не порвет он путы-корни, а как не станет нас, волков, и требу никто не принесет, тогда беда великая этим краям будет. Выйдет Чернобог из-под земли, возьмет молот с наковальнею и будет гвозди ковать. Гвозди те не простые и только для одного они годятся – труну ими заколачивают, перед тем как в землю человека класть. Теперь ступайте по домам, к бабам и деткам вашим. Ночь близится, значит, волчий час наступает».
***
Как закончился короткий зимний день, сразу ночь черногривого оседлала. Никого не спросив, несется галопом по небу да пригоршнями звезды разбрасывает. Сама молодая, ликом прекрасная скачет неистово в лохмотьях черных ветхих, застилая все пеленой сонной. За ней из гротов и чащ темных непролазных поднялись в небо скакуны, тюками навьюченные, и вместе несутся табуном бесчисленным. В тюках, что везут они - сны для живых и мертвых. Луна холодным серебром путь коннице чертит и нет устали в глазах лошадиных - весь свет дары-подарки ихние ждет.
На бога, выбрались мужики из леса. Уже в поле, перед самой деревней, Ночь со своей конницей их настигла. Взял интерес владычицу царства сонного, кто такие, что не спят да в поле заснеженном блуждают. Натянула она поводья, ход свой остановив, глянула на ходаков - идут те цепью через поле, от усталости пошатываются в полусне, молчат, словно каменные, а собаки рядом плетутся. И разрезал голос властный стужу зимнюю: «Что блуждаете здесь во тьме? Живые или мертвые будете? Живым к свету и теплу надо, мертвым же обратно в лес». Не услышали ходаки голоса Ночи, идут себе, только снег под ногами скрипит. Разгневалась тогда владычица, что без ответа оставили её и выкрикнула: «Коль сами не знаете, так и блуждайте теперь вечно», - поводья рванула и помчалась дальше. Скоро из-за пригорка и деревня показалась. Деревня то деревня, да чужая, незнакомая, не бывали мужики в местах этих раньше. Хатки низкие старые снег к земле поприжал, в окнах темно, дороги совсем не видно под сугробами и следов нету, ни человечьих, ни зверя какого. Остановились, соображают значит, где с пути сбились, ведь места эти с малых лет вдоль и поперек исходили. Бес болотный попутал. Так и есть. Меж тем пока стояли, да думу думали в первой хате от леса, ближней к ним, огонек мелькнул. Глядят – на окошко кто-то лампу поставил и свет от нее полился теплый живой. Собаки, тот свет завидев, рванули к деревне и скоро исчезли во тьме.
***
Мартина колыбельная
Спи. За метелью никто не услышит колыбельную песню, что Марта поет:
Тикают ходики за полночь
Глазки свои закрывай
Ждут тебя сны безмятежные
Спи. Баю - бай. Баю - бай.
Мужем в лес уходил
Волком черным вернулся
Только не позабыл
Запах хаты родной
От негодяя лихого
И от капкана тугого
Пусть боронит тебя песня
Песня моя - оберег
Где бы ты ни был
И кем бы ты ни был
Человеком ли волком
Вернись же домой
Тикают ходики за полночь
Глазки свои закрывай
Ждут тебя сны безмятежные
Спи. Баю бай. Баю бай.