Как-то раз был со мной такой случай. Довелось однажды работать на сибирском элеваторе, вернее, на железнодорожных путях, проложенных от станции к этому предприятию. Стоял погожий сентябрьский денёк, солнечный и радостный, как улыбка судьбы, да ещё и выходной. Работа спорилась, принося даже некоторое удовольствие от самого процесса. С каждой минутой я наслаждался возможностью подвигаться в золотом и уютном пространстве, с упоением вдыхая чистый и прозрачный воздух. К сожалению, к обеду всё было закончено, и пора было собираться в обратную дорогу, и я направился к охраннику на пост, мечтая о ждущих меня бутербродах и горячем чае. Но, как выяснилось, там меня уже ждали и караулили.
Испитой мужичок лет пятидесяти, со следами несладкой жизни на загорелом лице, улыбчивый и, по-видимому, добродушный, просто и неказисто одетый, как-бы между прочим зашёл по делу на проходную. Впрочем, как оказалось, это был такой хитрый манёвр. Пакуя инструменты, я невзначай, краем глаза, наблюдал за ним. Поймав мой взгляд, он подошёл и смело заговорил, лукаво и с теплотой поглядывая, как со старым знакомым, сначала о моей работе. Узнав, что я тружусь геодезистом на железной дороге, принялся рассказывать о своём покойном отце, который отработал почти сорок лет на этой станции в локомотивном депо. И вдруг попросил, преданно и по-собачьи заглядывая в мои глаза, десять рублей. Увлёкшись беседой, я не задумываясь подарил ему эту монету, благо у меня их было несколько штук. Так он расположил меня к себе.
Теперь, с ещё большим воодушевлением, он начал поведывать мне о своём счастливом детстве, красочно и натурально всё описывая. Оказалось, что он старожил этого места, родился и живёт только здесь в М... Жил с отцом и матерью и ещё с одним братом и сестрой в обычной сибирской избе, и он показал мне в какой. (В избе чёрной, ветхой и почти по окна ушедшей в землю). Отец его был трудяга, любил детей и выпить. Мать работала на почте и занималась детьми и хозяйством.
Каждый месяц родитель на полученные трудовые, как водится, в меру выпивал, но и не забывал прикупить хороших шоколадных конфет("Белочек", "Мишек", "Алёнок"), доверху забив ими свои широкие и глубокие слесарские карманы, и я с сожалением посмотрел на редкие жёлтые зубы собеседника. Дети, понятное дело, уже знали об этом, и в нужный день и час с нетерпением ждали его у двери, если это было зимой. Не успевал батяня переступить порог, как они окружали его, выхватывая наперегонки сласти, звонко смеясь и прыгая от счастья, чем доставляли большое удовольствие отцу, да и матери тоже. В тёплое же время года, как правило, этот детский праздник проходил прямо на улице, где к веселью присоединялись соседские детишки, шумной ватагой окружая доброго мужичка.
И мой собеседник, как-бы между прочим, попросил у меня ещё десять целковых. Краем рассудка понимая, что он попросту околдовывает меня своими сладкими речами и разводит на водку, в то же время, другим краем, мне было увлекательно и интересно слушать его, пускай даже и так.
Дальше он поведал мне случай о том, как его папаша как-то раз долго и тяжело вкалывал всю неделю в депо, как Павка Корчагин, ворочая стальные колёса и оси и мечтал, опять же, как говорится, выпить и выспаться на выходных в собственном доме. Об этом, между прочим, был даже предварительный уговор с женой. Но, придя в субботу с работы, - а дело было лютой зимой - он обнаружил генеральную уборку и стирку, пар и жар, стук и грохот, а, главное, - все комнаты завешанные мокрым бельём. Уже совсем плохой, смертельно уставший, выпивший и злой, он вне себя от гнева отворил окна настежь, в сорокаградусный мороз, и повыкидывал всё мокрое и ненужное, на его взгляд, из избы на снег и завалился спать на диван. И я понял, что в этот день у его бати, наверное, не было шоколадных конфет в карманах. После, как рассказал мой собеседник, они с братом, сестрой и матерью, долго и с трудом запихивали в избу, вмиг закостеневшие листы простынь и рубах, наверное, радуясь, что не вылетели следом за бельём на снег.
Далее от рассказчика последовала обычная просьба, и я, понимая, что это такая плата за очередную байку, без особого сожаления вручил ему обычную таксу, и стал слушать дальше.
Следующее повествование охватило его зрелые годы и он вкратце рассказал о своей жене. Как, придя с армии, он женился на молодушке и неумёхе. Какая она была добрая, хорошая, да ласковая, хотя, правда, толком ничего и не умела делать, поскольку была сирота из интерната, и как он терпеливо её учил: учил варить борщ, топить баню, стряпать пироги и многим другим премудростям, и через пару лет научил её всему, и даже пить водку и петь частушки. Оберегал её от всяких напастей и невзгод, принося полные карманы денег и конфет, и жизнь была похожа на счастливый сон. "Только вот жаль, что она умерла, - потускневшим голосом продолжил он, и лицо его осунулось, и сам он как-то весь сник, осиротело поглядывая на меня. "Вдруг захворала, и скоро так , как свеча, истаяла. Было и не стало. Только вот добрым словом когда и помянешь сироту ненаглядную. Земля ей пухом. И деток не успели завести. Ну да ладно", - уныло закончил он, повлажневшими глазами печально и с надеждой поглядывая на меня. "Вот же как бывает", - расплывчато пособолезновал я и утешил собеседника очередным червонцем.
Несколько оживившись и воспрянув духом, он продолжил: "Так почти двадцать лет бобылём и маюсь, лучше её не нашёл, - и шмыгнул носом, - тут на элеваторе работягой заколачиваю, платют, собаки, мало. А то было". И стал рассказывать, как лет десять назад сосед попросил его забить свинью на продажу. "Ты мол, говорит, охотник и ружжо у тебя есть. Пальни ей промеж глаз и дело с концом, а я тебе - магарыч. Давай, говорит, выручи по-соседски". А я ему: "Так оружие-то самодельное, без регистрации, только для охоты". А он мне: "Не боись. Никто не узнает. Могила". Ну я, дурак, и согласился. Ружьё такое не только у меня одного в деревне было. Лес, понимаешь, рядом, где рябчика, где кабанчика пальнёшь, всё промысел. Ну, думаю, была-не была, да и стрельнул. А он, дурак, поехал на рынок в райцентр, мясо продавать, да и выставил свиное рыло на всеобщее обозрение. И надо же, случилось в ту пору участковому мимо пройти. А он возьми да, поинтересуйся: "Чо это, - спрашивает, - у твоей свиньи такая интересная , ровная дырочка в голове, откудова она?" Соседушка, курьи мозги, то ли со страху, то ли с дури, возьми всё, да расскажи. "Так вона чо, - окрысился мент, - пошли в участок протокол составлять". И ко мне наряд с обыском в тот же день. "Было дело, - говорят, - Было", - отвечаю." "Где пушка? Давай сюды." "Валяйте, вот она." "Где документы?" "Нет, - отвечаю, - сам смастерил." "Собирай вещи, мастер хренов, поедешь с нами." "И взяли меня. На пять лет в тюрягу упекли, канальи. А там ведь ничего хорошего нету, даже и рассказывать не хочется. Опосля воротился в деревню, а всё по-другому. Люди косятся, стороной обходят, знать не хотят, на работу не берут. Всё добро из дому родня повытаскивала, да и дом продала. А ты живи как знаешь. И стал я гол как сокол. Хорошо есть на свете добрые люди, помогли. Устроили вот сюда, мешки ворочать, да хибару дали. Так и живу." "Да, не сладкая у тебя жизнь, приятель, - искренне посочувствовал я, вглядевшись в эти глубокие, простые глаза и протянул ему последние рубли. А про себя подумал: " И чего только на свете не бывает", - потом добавил вслух: "Знаешь, а мне ведь пора, электричка скоро, так что бывай, может, где и свидимся", - и принялся прилаживать свою амуницию на плечи и спину, давая понять, что и вправду спешу. Как-то быстро заморгав и что-то соображая, наверное, подсчитывая, хватит ли на бутылку и, решив что хватит, засаленный мужичок стал прощаться. "Ага, давай, мил человек; не поминай лихом, - и добавил напоследок. - Редко встретишь, кто так бы хорошо выслушал, ну бывай". А я и был таков.
Идя по деревне и погромыхивая штативом, я ещё долго ощущал на себе его взгляд, потея от жаркого солнца, ведь время было - обед...
Так я и расстался с ним, одним из многих и многих засаленных и мятых мужичков нашей необъятной страны, с этой яркой частичкой, искоркой из миллионов которых, наверное, и состоит душа народа, России. Может, скажете вы, есть более счастливые, удачливые и чистые частички, может быть... Но поверьте, без таких убогих мужичков Россия уже не была бы Россией.
Виталий Сирин
апрель 2016г