Вместо эпиграфа:
«не дослушал, недопонял? — фейсом получи об стол» \житейская мудрость\
…Уже больше года Дмитрий Кривенко работал на Гришу Котовского. Но хозяином Гриша был номинальным. Вся фирма его по производству и установке ПВХ окон состояла из четырех человек: работника Дмитрия, мастера по сборке и монтажу, офис-менеджера Пелагеи Арнольдовны, директора Октябрины, его жены, и собственно его самого (сборщика, монтажника и замерщика в одном лице).
Так что работали они с Дмитрием на равных и ели, можно сказать, из одной миски. Но после каждого монтажа работнику Дмитрию, в отличие от его хозяина полагалась зарплата. И поэтому, видно, каждый раз, расставаясь со своими «кровными» Гриня заметно нервничал:
— Как ты мне надоел, старый вонючий дядюган со своим нытьем, да ты больше меня зарабатываешь. На, держи уже свои «педорублики» и смотри, не подавись… Вот куплю себе робота, и выгоню тебя к чертям собачим!
Дядюган, он же Дмитрий, или просто Димыч, нисколечко не обижался на столь неучтивое к себе обращение. Более того, где-то в глубине души он даже жалел Гришу. Что ж он, не понимал, что ли: аренду, рекламу и кредиты оплати, зарплату раздай, в налоговую занеси — а себе уже ничего и не остается. Друг к дружке они уже давно привыкли. Сам он был человеком неконфликтным, обстоятельным, в некотором роде даже философом: к своим сорока-то успел сменить уже трех жен и с десяток профессий. Что же касается его внешности, то тут сказать особенно нечего. Росту он был небольшого, с лица — так себе, скорее страшный (и что в нем жены те находили!) Ну, что еще?.. Как метко выразилась Октябрина, принимая его на работу: «Ну, прямо дед Шишок какой-то». Но очень скоро мнение о новом сотруднике ей пришлось изменить: работником он выдался на удивление исполнительным и смекалистым, и всё-то у него — с шутками да прибаутками — но, странное дело, всё при этом ладилось, и работа спорилась. И самые ворчливые клиенты оставались всегда довольными. Приток заказов увеличился. Дела на фирме сразу пошли в гору. А начальству большего и не надо. И, хотя фирма, по выражению Октябрины Ивановны, «еще не совсем встала на ноги», зарплатой его никогда не обижали. А так как мужичонкой он был себе на уме, чтоб не сказать большего, то и прошлое его было покрыто мраком. Одно достоверно было известно: что родом он откуда-то с далёкой Украины, и там у него осталась единственная и горячо любимая дочь.
Сегодня Димыч на работу пришел только к обеду. Вчера с Гриней они съездили на монтаж. Но рассчитаться с ним должны были сегодня. В цеху же срочной работы не было: ждали «Газель» с комплектующими. Не успел он еще и переступить порога мастерской, как Гриня завел свою шарманку:
— А! Дядюганище! Живой бродяга! Ну, скоко можно ждать?
— А што, гроши мои устал слюнявить? Давай их родненьких живее сюда.
— У тебя, Димыч одно на уме… пожрать ничё не принес?
А надо заметить, Гриша всегда ходил голодным. Денег ему выдавали, как школьнику, только на проезд, а той еды, что он брал из дому, ему хватало только, чтоб разогнать аппетит. Такого прокормить, при его-то росте, задачка не из простых. Буханку хлеба и десяток котлет он проглатывал на раз.
— Ладно, займу я тебе деньжат, а то еще слюной изойдешь… беги уже в «Магнит» — Димыч протянул Грише пятьсот рублей — ну ты ей богу, как чмурдяй, поговори с женой… тебе ж работать надо а не в кресле прохлаждаться. Сама-то, небось, голодная не сидит.
— Дядюганище! Человечище! Век не забуду.
— И чё ты по замерам пешком носишься, машину зачем брали?
— Димыч, ну чё ты лезешь, куда собака «…» не сунет? А то без тебя не разберусь. Октябрине Никитку в садик возить надо… договора заключать, а у меня и прав-то нет. Ладно, сгоняю в магаз, а ты Рыжего (так они между собой звали Харитона, водителя «Газели») пока карауль. А часика через два Октябрина Ивановна обещались лично прибыть: зарплату выдать Вашему Козлячему Высочеству.
Только Димыч прилег на верстак и, подложив под голову фуфайку, достал томик Ницше, как с порога раздалось:
— А вот и я на тонких ножках, здоровеньки булы — в дверь всем своим необъятным естеством пытался протиснуться Харитон Пуговка.
Пытаться-то он пытался, но ничего у него-то не получалось. Наконец, чудом извернувшись и втянув живот, споткнувшись и чуть ли не кувырком, он ввалился внутрь мастерской:
— Я вот понять не можу! Що зима на вулици?! Видчинить вже ци кляти ворота.
— Привет, Харитоша, и тебе не хворать. Как жена, как дочка? — повернулся к нему Димыч.
— Да шо им станеться! А де Длинный? (а так уже, в свою очередь, они называли Гришу) …А шо ты читаешь? (а надо отдать должное, паренек он был всегда любознательный).
— Забавная вещица, Харитоша, ты только послухай:
«Отчего крадёшься ты так робко в сумерках, о Заратустра? И что прячешь ты бережно под своим плащом?
Это — сокровище, подаренное мне: это маленькая истина, что несу я. — отвечал Заратустра
Но она беспокойна, как малое дитя, и если бы я не зажимал ей рта, она кричала бы во всё горло».
— Що за дичь, Димыч? Яка ще Камашустра?
— Темный ты человек, Харитон Пуговка. Не Камашустра… Умный, говорят, дядька был… а звали его Заратустра. Вот, он про женщину пишет… как и чё делать с ней надо… штоб все по науке было.
— Дядюган, а што за посторонние на территории?! — уже явно повеселевший, жуя на ходу батон, вошел Григорий — привет, Харитоша, а чё пузо все подратое, опять под забором где-то выспался?
— Та иды ты у пень-колоду, послухай краще умных людэй, а то так и помрэш чмурдяем. Давай Димыч, читай дали.
И Димыч продолжил:
— Так на чем мы остановились… ага, значитца… вот, как говорил Заратустра:
«Мужчина для женщины средство, целью бывает всегда ребёнок. Но что же женщина для мужчины?
Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины как самой опасной игрушки.
Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина — для отдохновения воина, всё остальное — глупость.
Слишком сладких плодов не любит воин. Поэтому любит он женщину… в самой сладкой женщине есть ещё горькое.
Лучше мужчины понимает женщина детей, но мужчина больше ребёнок, чем женщина.
В настоящем мужчине сокрыто дитя, которое хочет играть. Ну-ка, женщины, найдите дитя в мужчине!».
— Понятно, уважаемые коллеги? И чтоб закончить уже этот коллоквиум, на закуску так сказать, — Димыч послюнявил палец и перевернул страницу — …вот што старушенция ему подогнала, причем безвозмездно:
«…Странно, Заратустра знает мало женщин, и, однако, он прав относительно их. Не потому ли это происходит, что у
женщины нет ничего невозможного?
А теперь в благодарность прими маленькую истину! Я достаточно стара для неё!
Заверни её хорошенько и зажми ей рот: иначе она будет кричать во всё горло, эта маленькая истина».
«Дай мне, женщина, твою маленькую истину!» — сказал я. И так говорила старушка:
«Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!»
Так говорил Заратустра…»
— Во, Димыч!.. Во!.. Точняк… пороть йих треба!.. як сидоровых коз! Поняв, чмурдяй — и Харитоша смачно хлопнул Гриню по заду.— Усе, розгружайте свои гапли, а то мени йихать трэба…
В тот день Димыч так и не дождался своей получки. Гриня многократно пытался дозвонитьсяк жене, но Октябрина была «недоступная». «Завтра», — на прощание бросил он. Что же принесет нашим героям Завтра?..
***
…На следующий день ранним апрельским утром Гриня Котовский, скрученный, что называется, в дулю, безмятежно дремал на переднем пассажирском сидении «Ланоса». Упершись своей короткостриженой головой в крышу салона, а длинными коленями в торпеду, отвалив челюсть (до какой же степени, порой, бываем мы беззащитны!), он то похрапывал, то сладко постанывал, смачно причмокивая губами. На румяном белом лике его блуждало… блаженство… да… именно блаженство, точнее и не скажешь. А лик сей, надо отметить, был просто прекрасен: высокий чистый лоб, прямой римский нос, чувственные опытные губы и мужественный подбородок. А теперь добавьте ко всему этому высоченный рост, широкие плечи и гордую осанку (как ни как — полгода воинской службы в офицерском чине после окончания универа). Мачо, одним словом, — звездная мечта женской половины человечества. Единственно, что несколько диссонировало со всем этим великолепием, так это глупый и неуместный в его тридцать с небольшим детский румянец во всю щеку, да разве еще… глаза — большие с поволокой, карие и доверчивые… Но сегодня… сегодня под левым его глазом красовался… вот, как вы думаете, что там красовалось?.. а вот, ни за что не угадаете — …огромный фингал! И он вовсе не портил первозданной красоты этого лица, а совсем даже наоборот: добавлял ему некую нотку брутальности, компенсируя тем самым природное несовершенство.
За рулем же новенькой, взятой в кредит машины, находилась счастливая обладательница этого мужчины и, по совместительству, его горячо любимая жена Октябрина... Искушенный читатель уже наверняка успел подумать: «Ну, телок телком. И где она его только подобрала?». На что, мне кажется, Брина вам тотчас бы, не задумываясь, ответила: «Да вы просто завидуете».
…Она сегодня, не в пример мужу, проснулась еще затемно, и уже переделала кучу дел: приготовила своим мужчинам — пятилетнему Никитке и своему «Мурзику» (так она ласково называла Гришу) — манную кашу, гренки и кофе. Отобрала все грязные вещи в стирку, залезла в компьютер и навела порядок в бухгалтерии, отсортировала заказы, отметила особенно «горящие» и закончила в Corel Draw макет вывески для нового офиса. На это все ей хватило одного часа. Оставшееся же до побудки время она провозилась с новым платьем: нет, в таком ходить решительно невозможно, надо обязательно укоротить сантиметров на десять. В семь часов растолкала Гошу, умыла и собрала Никитку. Наспех позавтракав и одевшись, около восьми все дружно, с шумом и гамом вывалились из квартиры. И вот, отвезя, наконец, сыночка в детский сад, она с облегчением вздохнула… Теперь была минутка перевести дух и привести мысли в порядок... Она включила магнитолу, нашла «Love radio» и достала помаду. Поруливая левой рукой и посматривая в зеркало заднего вида, мурлыкая под нос и покачивая кудрявой головкой в такт музыке, она подвела губы, облизала их и растянула в улыбке: «Все хо-ро-шо… у меня прекрасное настроение, я сегодня все смогу, все сумею… я чертовски очаровательна, я счастлива, счастлива, счастлива!..» Но сегодня это почему-то не помогало. На душе было все так же тяжко и нерадостно, ну, прямо как после нерешенной задачки в школе. А все из-за вчерашнего: «И что это вообще было-то?»…
Октябрина вчера добралась домой лишь глубокой ночью. В квартире было темно, только на кухне еще горел свет. «Никитка, наверное, уже давно спит... он хоть покормил-то его… там же гречка с котлетами оставалась, — подумала Брина — Ну, кто ж знал, что этот банкет так затянется. Да будто мне одной это надо!.. Все ж для дела, все для Победы». На самом деле, она немного лукавила: деловые переговоры и последовавший за ними фуршет закончились еще в шесть. Просто на нее запал один из поставщиков, а она немного ему подыграла. Но ничего серьезного — пару скромных поцелуев и легких объятий — ни за что… и ни на кого на свете она бы не променяла своего Мурзика!
Тихонько раздевшись в прихожей, она прошла на кухню. Гриша, с видом инквизитора, демонстративно скрестив на груди руки, поджидал ее сидя за столом, и, как видно, давно, и без дела (нет бы, стиралку запустить да ужин приготовить).
— Наконец-то, Октябрина Ивановна, вы соизволили нас осчастливить своим присутствием. И где это мы шляемся?! И почему трубку не хватаем?
— Тпр-р-р. Попридержи коней, Мурзик, тебе не идёт… и что это за тон… фи?! Мы же не на плацу. Я впахиваю, понимаешь аки лошадь, рекламу двигаю, в дилеры пробиваюсь, поставщиков раскручиваю «под реализацию», а он меня тут строит на ночь глядя… или у тебя деньги вдруг появились?.. Так, в чем проблема?! Давай их сюда… я завтра же закуплю стеклопакеты и фурнитуру за наличку, а заодно и долги по все договорам погашу. Там всего-то — два мульта с копейками.
Гриша аж задохнулся:
— Слышь, ты!.. Коза Ивановна!.. Ты чё… вооще, обомлела?!.. И хватит уже меня называть Мурзиком! Перед людьми стыдно. Уже Димыч с Рыжим смеются. Черт, знает, что такое! Я — осмелюсь тебе напомнить, — инженер… офицер ГРУ, мужчина и… — тут Григорий замялся… все, что он так жаждал ей высказать прямо в глаза, вдруг разом вылетело из головы, — …глава семьи! (наконец вспомнил он). Впахивает она, видите ли...— его все еще трясло от долго сдерживаемого негодования. — Да это я уже пятый год как в карты проигранный, в этих чертовых гаражах загибаюсь, света белого не вижу… пока ты там по своим модисткам да кегельбанам шарахаешься. Деньги ей подавай!.. Видали?! Да они и так все у тебя… Да не в козла (видимо, подразумевалась все же «коза») корм, видно.
Ну, оговорился (с пылу с жару, так сказать) парень, с кем не бывает? Но, надо ж было такому случиться… что в этот самый, без преувеличения можно сказать, Роковой момент Октябрина непроизвольно (честное слово!) хихикнула. Гриша в ответ, не удержавшись, схватил ее за рукав ненавистного платья (опять слишком короткое — сколько раз можно повторять — все трусы наружу) и швырнул ее на стул.
— Смешно тебе… весело?! А ну, отвечай, когда муж спрашивает. Что это еще за два миллиона?!.. Откуда такие долги? Бухгалтерша чертова! Закрывай к чертям эту контору, продавай квартиру и гаси долги, пока тебя дуру не грохнули!
Тут, дорогой читатель, произошло и вовсе что-то непостижимое. Ну, посудите, сами. Вот, что бы сейчас сделала самая обычная женщина? Ну… надула бы, наверное, губки да расплакалась, ведь всем известно: женские слезы — проверенное веками грозное оружие. Октябрина же… О-о-о! — как она была прекрасна в гневе… — задержи дыхание, читатель, и внимай — …эти растрепанные кудри, превратившиеся в клубок змей, дрожащие в презрительно-безжалостной усмешке кровавые губы, горящие божественной яростью глаза на бледном лице, способные, кажется, испепелить саму Горгону Медузу… Знаете, есть женщины подкупающие мягкостью характера, кротостью души и скромностью сердца, есть и такие, что покоряют сердца мужчин обжигающей чувственной красотой. О Брине же ничего такого сказать было нельзя. Ну, милая стройняшка-кучеряшка так себе-мордашка с серыми упрямыми глазами… ну, может, роста чуть повыше среднего (за что недоразвитые одноклассники всю дорогу и дразнили «каланчой»). Про таких говорят обычно: «свой парень». Но было в ней все-таки нечто… совсем-совсем другое… — а была она… Победительницей… и вот в такие, роковые, решающие моменты ее многогранная красота как раз и расцветала… из неуклюжей девчонки она вмиг превращалась в неотразимую, грозную красавицу, и тогда — о горе тому несчастному, кто осмеливался встать у неё на пути!.. Так вот… с этим самым глубком змей в голове, извергая очами полымя, Октябрина и схватила карающей десницею своея первое, что попалось под эту самую десницу — а попался ей, как назло, злосчастный половник — …и стукнула им («в сердцах», как она после выразилась) своего взроптавшего мужа...
Выдохни дорогой читатель... и посмотри: вот они, свидетели свершившегося: ошеломленный Григорий, все еще не осознавший до конца всего ужаса происшедшего… погнутый половник медленно отскочивший и звонко отбивший в кафель пола конец представления… растерянная Брина с широко распахнутыми бездонными глазами, бессильно опустившая руки… еще секунда безмолвия… И опять… опять закрутилось, завертелось извечное колесо Бытия.
— Божешки, что же я наделала! Прости, Мурзик, прости дорогой… но ты сам… сам виноват… какая же я… дура! — Октябрина кинулась к мужу, прижала любимую голову к груди, осыпая ее дождем пламенных поцелуев, — ну хочешь… ударь меня… дрянь такую!
— Как же так… Бринуся… за что?.. — ничего не понимая, чуть не плача от незаслуженной обиды, Григорий снизу вверх умоляюще смотрел на свою любимую.
Нижняя губа его по-детски предательски задрожала, а на глаза навернулись слезы… А ей почему-то именно сейчас вспомнилась эта дурацкая картина — «Иван Грозный и сын его Иван». И она увидела себя как бы со стороны: вот она стоит… держа в объятиях его красивую голову… целует его разбитый и заплывший глаз, ерошит милые волосы… «Но у нас, слава богу, не так… как у Репина… вот он… родной… живехонький». Вдруг сладко защемило сердце, и уже не в силах сдерживать захлестнувшую ее нежность, она разрыдалась.
— И ты меня прости… Бринушка… родная, — схватив в охапку, и усадив жену на колени, он принялся безумно целовать ее мокрые от слез щеки, глаза, шею… — не надо мне было… начинать этого. Да чёрт с этими деньгами. Ты же знаешь… мне ничего, кроме тебя и Никитки не нужно.
— Ну, все… пусти… Мурзик! — смеясь сквозь слезы, она насилу вырвалась из объятий мужа, встала, одернула платье — ну вот, рукав оторвал, дурак… платье совсем новое.
Она наклонилась к Грише, взяла его за подбородок и повернула голову к свету. Осмотрев под разными ракурсами «свою работу», она нырнула в холодильник и достала из морозилки замороженный окорочок:
— На, приложи лапку… ох и видок же у тебя! — прыснула она, прикрыв рот ладошкой — есть хочешь?.. Нет? Ну и правильно, на ночь вредно. У-у-у… тю-тю… бандит ты мой одноглазый! Ну все, иди поиграй немножко в танчики… только недолго. А я — спать, устала как собака.
…Так, прокручивая в мыслях ночное происшествие, Октябрина и не заметила, как подъехала к мастерской. Заглушив двигатель, она откинулась в кресле и потянулась, расправив затекшие члены. Она с нежностью взглянула на спящего мужа: «Жаль, конечно, но надо будить».
— Мурзик, приехали, радость моя — она нежно укусила его за ушко.
Гриша дернулся с перепугу и проснулся, но увидев жену радостно улыбнулся:
— Бринушка, дорогая, ты, што… на работу меня подвезла? Спасибо тебе, родная. Ну, до вечера тогда. Поезжай, а то опоздаешь в офис. Пелагея уже заждалась, наверное, — и он взялся за ручку двери.
— Куда! А цём-цём?! — Она прижалась к нему и подставила губы. — Да… и денежку возьми… вот… это Димычу на зарплату… а это тебе: покушать вдруг захочется… и на проезд... Ну, беги уже, трудись, мой хороший, а я полетела…
***
Дверь в мастерскую была закрыта изнутри. Григорий постучал:
— Димыч, подъем. Мамка пришла, молочка принесла.
Слышно было, как кто-то слез с верстака и медленно, неохотно пошел к двери
— Заходь уже… лазют тут всякие, самим не спится — людя́м не дают,— проворчал Димыч.
— Да ты посмотри, бродяга, што я тебе принес, — и он торжественно потряс пачкой новеньких купюр.
Димыч еще с порога заметил Гришкин фингал. Он подошел к верстаку, забрался на него и, повернувшись к Грише спиной, укрылся фуфайкой:
— Да вижу я, вижу. Не слепой еще пока… слава богу… Фингал ты принес, Гриня.
— А!.. Это!— вспыхнув до корней волос, Григорий машинально прикрыл рукой подбитый глаз — дак эт, я… об дверь… спросонья.
Димыч перевернулся на спину, достал и закурил сигарету. Затянулся и выпустил колечко дыма:
— Об дверь говоришь… ну-ну… Ты, чё Бринку пытался построить?
— Знаешь, Димыч...— Гриня посмотел куда-то вверх и почесал макушку — Брина… она такая… ну, как сказать-то?.. она… ну, нельзя вот так вот с ней… — он тяжело вздохнул и обреченно махнул рукой, — короче… дурак, твой Заратустра.
— Да не… Гришаня… не дурак… да-ле-ко не дурак… А вот старуха — та дура… это ж надо додуматься... вот е́й бы по оглоблям вот этой самой плеткой! А, Гришаня, ты как считаешь?..