СПАСИБО, ТВЕРЬ!
Два корабля повстречались сегодня на канале им. Москвы. Был ясный и тёплый первый сентябрьский день. Один возвращался в Москву, другой- отходил. Это, как показалось, самые крупные и красивые корабли (кажется, более правильное название- теплоходы), одной серии, а может быть, и года выпуска. Еле- еле расходясь бортами, они приближались в полной тишине. Казалось, что даже негромкая речь с лёгкостью перекинется с одного- на другой. Но стояла полная и необычная тишина. Уже не одну милю все привыкли приветствовать яхты, маломерки и пароходы криками и активной жестикуляцией. До и после Долгопрудного ощущаешь себя в каком- то Средиземноморском заливе. Снова подумалось: отдыхая в России, сегодня ощущаешь себя за рубежом. Нет- нет. Смысл здесь в том, что отдыхающие люди как- то меняются, перестают быть хищными или трусливыми. По прибытии на борт, ещё несколько дней назад, один из пассажиров каюты- люкс с семьёй, казалось, вот- вот начнёт действовать своим указательным пальцем и отвешивать «через губу» указания… Но теперь, по возвращении, у него уже был миролюбивый и всеобожающий вид…
Корабли приближались как- то почти пугающе, в тишине. Наши пассажиры привыкли, что их всюду приветствуют, снимают на камеры, а они лишь вежливо и добродушно помахивают ладонями- так необычно зрелище этого корабля даже для видавших виды обитателей берегов и отдыхающих, иногда устраивавших для нас показательные выступления на водных мотоциклах, взмывая с нашей волны вверх или полностью зарываясь носом под её накат. (Это было где- то вблизи Московского моря.)
Два равнозначных судна приближались. Это было примерно так же долго, как в тексте, здесь нет ошибки. Когда они почти разошлись бортами, с новичка, то есть уходящего от Москвы судна, послышалось робкое «Бай!», подхваченное, быть может, ещё десятком голосов. Им охотно ответили с нашего судна, помахав руками. Стало понятно, что вся эта запруженная гостями, как и наша, верхняя палуба, просто не знала, что принято говорить и как себя здесь вести. Весь корабль оказался «неговорящим», немцОм или немцем, как некогда называли здесь всех иноземцев.
А было вот что. Тверь – последний пункт для кораблей такой осадки. Дальше пути нет. Здесь вам расскажут про Афанасия Никитина и его поход за три моря. С пристани палит пушка. Огромные буквы, напоминающие зелёный газон (наверное, у этой конструкции есть и особое название), убеждают вас в прибытии на Тверскую землю, где издревле не любили московских, и было за что. Да и князь Михаил Тверской убит был в Орде по сговору москвичей с татарами (по преданию), князь, отстоявший город при одном из нашествий тех же «политических союзников» и имевший ярлык «на великое княжение», то есть поболее, чем у Москвы. За очередным ярлыком князь ехал уже, как на заклание, что и случилось.
Это очень грубый и поверхностный экскурс. Всего пару лет назад, в Угличе, знаменитом смертью царевича Димитрия, неожиданно поразили рейсовые автобусы на центральной площади. Это- старенькие, давно уже забытые даже в Подмосковье, ПАЗики. Туризм- как спасательный круг, кажется вопиющим. И становится несколько неловко. Чьё нашествие переживаем теперь, и с чьих податей живут москвичи? Нужно быть экономистом и политиком, чтобы хоть что- то в этом понимать. Но если быть просто гостем города, тихого, мирного, совершенно нормального, рядом с Москвой, города, то бросается в глаза несколько затаённая робость и отчуждение, как перед супостатом или клятвопреступником. Вот эти города- и есть наша родина. Это отсюда приезжают в столицу, даже проводя лишние сутки в пути, на сменную работу или службу. И все эти рассказы об отсутствии работы- совсем не шутка и не навет. Но есть здесь и «остров нищих», между Тверцой и Волгой, где живут свободные и не опечаленные бытом граждане.
В ночном холле- вестибюле теплохода перечитываю «Хождение за три моря», написанное, кажется, в 1475 году. Если попытаться припомнить текст (а есть такой предмет- текстология), то он покажется написанным наспех, второпях, как отчёт, человеком, опускающим многие подробности, говорящим кратко и сжато, печалящемся об отсутствии книг и календарей, так что и праздники не ясно, когда отмечать и приходится поститься вместе с индусами или мусульманами. Тем не менее все основные датировки обозначаются не иначе как «на Пасху», «Филиппов пост», «Покров Богородицы» и пр. Автор не однажды за довольно непродолжительное повествование перечисляет все эпитеты, свойственные ЕГО господу, которые, впрочем, соответствуют почти любому здравому верованию в Индии, если бы они были должным образом переведены. Вот только… Разве что… Это у нас, пожалуй, теперь жёны всё более- общие, кидающиеся в объятия любого иностранца, так как своих князей всем не хватает, а не в Индии, где и теперь существуют, как и всюду, сословия неприкасаемых.
Автор ничего не говорит о личном товарообороте. Прожить четыре года в разных странах- нужно иметь немалую сноровку, опыт и смекалку. А запомнить столько неславянских имён (их приведены многие десятки) можно, наверное, всё- таки будучи несколько знакомым с языками.
После их разграбления под Астраханью, «у кого что было на Руси- вернулись, остальные разбежались кто куда». Так же поступил и автор, посетив при этом и описав товары и частично быт Индии и Африки…
Если выйти на воздух по левому или правому борту, окунуть сознание в непроглядную после ярко освещённого холла многокилометровую тьму- всё равно что окунуть строку в неведомое. Блики от иллюминаторов выхватывают где- то внизу буруны, волна уносит своё шипение уползающей цвета топлёного молока змейкой. Вдали… Дали нет. В ней так не хочется очутиться одному в какой- нибудь резиновой лодке, как, быть может, вот та, говорящая одиноким проблесковым маячком. Кто в ней? Должно быть, безумец. Воздух, гонимый ветерком, доносит ночные запахи, в которых нет, кажется, ничего земного. («Мы шли месяц, не видя ничего.») Ритмичным слабым биением доносится с кормы звук дизеля, распространяющего давно привычную и едва уловимую вибрацию. Пусто. Тихо. Черно. Только голубоватые трапы и палуба подсвечены потаёнными огнями. После такой ночи мир в пору творить заново. Он, сотворённый, любой, покажется радостным даром божьим, наградой, благословением. Птицы и звери вновь найдут в нём себя. А человек- кажется, потеряет. Звёзды молчат. Наш корабль в движении- будто преодолевает мучительный сон. Даже корабль, кажется, хочет только одного- чтобы наступило утро. Почему же я не хочу, готовый остаться один- на один с небытиём на пустой палубе спящего корабля? И почему по возвращении первым делом начну прицениваться к доступным маломерным судам?
Мир кончается палубой. Где- то впереди Индия, где никто не делит с другими воду и пищу. Даёт и принимает, строго различая КТО перед ним. Где омовение предшествует и еде, и молитве. Где на белого смотрят, как на небожителя или потомка древних кшатриев. Где хранят то, что давно забыто во всём мире, а где- то уже и частично открыто заново. Где производят фильмы, давно уже веселящие публику Запада. В них злодею говорят, что он –нехороший, и ему становится стыдно. Он сразу вспоминает что- то. Что- то, что на Западе не вспомнить и за много жизней.
Когда- то я задал вопрос моему собеседнику:
- А Вы бывали во Вриндаване?
- Где- то в том районе…
Русский брахман понимает, что видел что- то не то, хотя и только что оттуда…
Афанасий не был в Индии. Но он несколько менее не был в Индии, чем я сам или многие другие.
Запас русских слов у автора повести едва ли больше, чем его запас иноземных. (Хотя, это и свойственно сухому отчёту.)
Впереди- Индия, где «поклоняются каменным идолам», не утруждая туриста рассуждениями о том, что Всеблагий Творец неба и земли, Вседержитель, Святый, Крепкий, Бессмертный… по горячей молитве вхож в любую часть Своего творения, но в разных ипостасях. А в образ и подобие Своё- в особенности, даже если оно из камня. И даже если оно путешествует в Индию просто по случаю, за товаром или с целью обогащения. И тогда мы прибываем туда с опозданием или преждевременно, как Афанасий Никитин, опередивший более чем на 10 лет явление гунаватары- Гауранги, золотого воплощения. Но ведь многие из Его окружения уже были там и могли повстречаться купцу. И это- поболее, чем путешествие Апостола Андрея по некоторым ныне Российским регионам. И это поболее, чем оставить вымпел на Луне или Марсе. Мы были там, не понимая где, зачем, и кто мы.
Спасибо, Тверь!
01- 03. 09.19