Посвящается моим родителям,
братьям и сестре
«Я родилась в Сибири» - так пелось в одной популярной песне.
И я родилась в Сибири, а случилось это так.
Мои будущие родители родились еще до революции, папа – Шкаев Иван Григорьевич – в 1905 году, а мама – Салдина Татьяна Ильинична – в 1908, и жили они в Пензенской области, но в разных сёлах. «Когда Господь хочет сделать чудо, он делает случайности». Однажды и произошла их случайная встреча. Вспыхнула любовь с первого взгляда.
До этой встречи у них у каждого была своя жизнь. Оба были в браках без любви - по роди-тельской воле. Татьяна к тому времени осталась молодой вдовой с двухлетним сыночком Васей. Её муж погиб во время раскулачивания.
У Ивана был сын Коля пяти лет, который остался с матерью, когда Иван не смог сопротивляться сильному чувству, оставил всё и они втроем - с Татьяной и маленьким Васей уехали, куда глаза глядят.
Остановились в Новосибирской области в селе Гусино-Брод. Там появилась на свет я – маленькая, худенькая, но зато дитя большой любви. В соседях жила семья поляков, у их детей были необычные имена. Мальчика звали СтанИслав – Стасик, а девочек – Зося и Мадесса.
Так как у папы уже было два сына – Коля от первого брака и приёмный Вася (что он не родной, мы узнали, только когда Васе было 16 лет, а мне 13), папе очень хотелось дочку, такую же красивую как та Мадесса, поэтому меня назвали редким именем МАДЕССА.
Через две недели пошли в Сельсовет регистрировать новорожденную, но в Сельсовете бланков Свидетельства о рождении не оказалось, а были только о смерти. И я думаю, на небесах встал вопрос, жить мне или нет. Но Господь повелевал – жить и долго! Взял кроху под своё покровительство. Этот Божий Покров я ощущаю всю жизнь.
Работница Сельсовета зачеркнула на бланке слово «смерти» и сверху написала «рождении».
Так появилось моё свидетельство о рождении с датой 2 ноября 1934 года (день регистрации и стал днем рождения). С ним я жила до получения паспорта.
Забегая вперед, скажу о новых изменениях в моих документах, как будто кто-то свыше корректировал мою судьбу.
При выдаче временных паспортов, до получения нового свидетельства, работники ЗАГСа село Гусино-Брод превратили в город Брод Новосибирской обл. Да и само село – моя малая Родина – уже не существует. При расширении города от него осталась только память – Гусино-Бродское шоссе.
Поменялась дата рождения со 2 ноября на 21 октября (Скорпиончик превратился в Весы).
А жизнь в Гусино-Броде продолжалась. По воспоминаниям мамы я очень рано стала ходить. Женщины сидели кружком на теплом солнце, кругом резвились дети, и девчонки попросили у мамы разрешения со мной поиграть. Мне было 10 месяцев, они увели меня в другой двор, увлекшись игрой в прятки, про меня забыли. А я нашла прутик и пошла за курочками, разгоняя их. Но боевой петух встал на их защиту и набросился на меня. Твердым клювом рассёк мне бровь. Я вся в крови сидела на травке, зажав ладошками личико. Такую картину застала мама, найдя меня. Счастье, что клюнул в бровь, а не в глаз.
Когда мне был годик, родители переехали на Урал в г. Магнитогорск. Там в 1936 году родился мой маленький братик Геночка. Нас, детей, стало трое. Но и там не задержались. В 1938 году Геночка умер в Тбилиси. Первое воспоминание, как с родителями посетили кладбище. Маленький холмик с табличкой под огромным вековым деревом, вот и всё, что осталось в памяти. Да ещё фотография – маленький гробик с братиком, рядом папа, мама, Вася и я с игрушечным мишкой.
Первое наше жильё – большой барак на берегу реки Куры. Огромное помещение на 6 семей разделено на «комнатки» только матерчатыми занавесками. В каждой так называемой комнате по два топчана и тумбочка. Еще общая большая кухня, где жильцы готовили пищу на керосинках и примусах.
Готовую пищу носили к себе, а все объедки выбрасывали прямо в окна. Мы, дети, играли за бараком в этой антисанитарии. Там и случилась со мной беда. Играя с подружкой в «дочки-матери» под окнами барака, я подобрала кусочек красного жгучего перца, пальчиками раскрошила его в игрушечную кастрюльку, а когда зачесался носик, потёрла его, потом глаза, и началось страшное жжение и боль. Я орала на весь Тбилиси. Сбежались и взрослые, и дети, не могут понять, в чём дело. Прибежала мама и чем больше она мне промывала лицо, тем больше становилось раздражение.
Была ли в те времена скорая помощь, не знаю, но появился дядя-доктор, закапал в глаза лекарство, стало полегче, но смотреть на электрический свет было невозможно. Веки раздуло. Слава Богу, зрение сохранилось.
Вскоре барак мы покинули и переехали в район СабурталО. Это окраина Тбилиси. Сняли комнату в частном доме у гречанки. Вход отдельный, но все удобства на улице, как и у всех. Здесь для нас, детей, было раздолье и простор.
Детей было много. У них в основном были папы грузины, а мамы – русские или украинки. Дома на пригорке, а выше ровная большая площадь, покрытая травой. Вот там мы и резвились, но однажды обратили внимание, что там какое-то оживление взрослых чужаков. Подъезжают грузовые машины, что-то выгружают. Мы ринулись туда. Это было перезахоронение курдского кладбища на наше игровое место. Одни мужчины выкапывали могилы, а другие привозили новые деревянные гробы, в которых были заколочены останки со старого кладбища.
Мне довелось увидеть, как кто-то из родственников умершего решил открыть крышку, и в моей детской памяти сохранилась картинка: череп бежевого цвета, кости и куски сгнившей одежды. Страха не было, наверное, я ещё не осознавала, что именно это становится с человеком после смерти.
После того, как закончились захоронения, возле каждого холмика расстилались ковры или коврики, в зависимости от количества присутствующих родственников, и появлялись яства. Начиналось поминовение.
Мы, местные дети, бегали от одной группы к другой, все нас обильно кормили фруктами, конфетами. Наелись, как про взрослых говорят, «от пуза», а мы – «от пузиков». Вернулись с Васей домой чумазые, и взахлёб рассказывали маме всё, что там видели.
Часто мы с подружкой играли на веранде их дома, но нас влекло на чердак. Там было прохладнее, да и дети больше любят укромные местечки. Её папе грузину надоели наши шалости на чердаке, и он решил перекрыть туда доступ. Лёгкий фанерный щит натянул сверху на творило, но чтобы нам было не под силу его сдвинуть, он наложил на него тяжелую кувалду без деревянной рукояти.
Подружка-хозяйка решила устранить препятствие. К лазу вела легкая вертикальная лестница, я стояла под ней, разинув рот, наблюдая, как она забралась наверх и стала двигать щит. Он наклонился и кувалда соскользнула, угодив прямым прицелом мне в лоб. Я орала на весь район Сабуртало, заливаясь кровью. Прибежала тётя Маша, а мама в это время уехала в центр города за покупками. Тётя Машан увела меня к себе, забинтовала голову, смыла кровь и уложила на свою пышную кровать. Я успокоилась, рассматривая рисунок на обоях… И вдруг из щели выбежал клопик, остановился и внимательно на меня посмотрел. Мне это таким смешным показалось, я засмеялась и отключилась – уснула. Сколько я проспала, не знаю, только проснулась от маминого шёпота. Когда она вернулась, ей всё рассказали. Она испуганными глазами смотрела на меня. Я открыла глазки, улыбнулась ей, и у мамы тревога отлегла.
Моя детская жизнь была безоблачной. Нет, всё-таки на облаке я побывала. А случилось это так. Папа работал на высокой горе, с которой открывалась красивая панорама всех крыш Тбилиси. Какую работу он выполнял, не знаю. Как-то мы с мамой решили наведаться к папе, а добираться на эту верхотуру пришлось по серпантину узкоколейной железной дороги. Маленький паровозик, такие же вагончики без стёкол. По мере подъёма открывались виды красивой кавказской природы.
Гора была не каменистая, а покрытая цветущим кустарником и буйной травой. Светило тёплое солнышко. В вагончике с нами ехала тётя грузинка. Она угостила меня жареными каштанами. Женщины вели беседу.
Вдруг солнце исчезло, и мы оказались в белом молоке. Сидящую напротив тётю можно было разглядеть с трудом. Мы с мамой заволновались, но тётя успокоила, объяснив, что поезд въехал в облако. Всё пространство окуталось мельчайшими капельками влаги.
Проехав несколько серпантинчиков, вновь оказались в реальном мире. Светило солнышко, но мы уже были на самом облаке, и белая ватная пелена была у наших ног. Так я побывала на облаке.
Сойдя с поезда, мы пошли по красивой аллее среди вековых сосен, и вдруг перед нами открылась поляна, и мы оказались в сказке. Перед нами стояла избушка на курьих ножках, даже не избушка, а целый деревянный дом, и не на курьих ножках, а на четырёх толстых сваях, высотой около трёх метров. У дома были окна, дверь, к которой вела пологая деревянная лестница с перилами. Мы поднялись по ней, постучали в дверь, вошли, а там папа. Он был очень рад нас видеть. Поднял меня вверх на вытянутых руках. Мы смеялись и были счастливы.
Как возвращались по серпантину за полночь, и были ли мы снова на облаке, не помню. Наверное, спала. Запомнился финал нашей поездки. Выйдя с трамвая, нам нужно было пройти на пригорок к дому приличное расстояние. Шли, разговаривали, и вдруг в темноте под ногами оказалась кошка. Рассмотрели - наша. Я взяла её на руки, она радостно тёрлась усами о мои щёки, мурлыкала, приветствуя нас.
Недаром говорят, что кошки телепаты. Соскучившись за целый день без нас, она заранее почувствовала наше возвращение и пришла встречать далеко от дома. Это было приятным сюрпризом.
Ещё много хороших воспоминаний осталось об этом периоде детской жизни.
Незабываемые впечатления от посещения парка культуры и отдыха «Муштаид» с его нескончаемыми аттракционами. Мы с Васей, покрутившись на одном, бежали к родителям, сидевшим с друзьями за столиком, брали деньги, чтобы покорить следующие карусели.
А Тбилисский зоопарк! За один день невозможно было обойти и половины.
Помню, как в клетке с удавом прыгал беленький хорошенький кролик. Прошёл слух среди посетителей, что удав вот-вот должен проснуться и проглотить кролика. Зеваки, не дождавшись этого процесса, разочарованные отходили. А мне было жалко кролика.
Катались на канатной дороге, где под тобой весь Тбилиси. А незабываемый фуникулёр! Гуляли по проспекту Руставели. С мамой побывали в знаменитых Тбилисских серных банях.
Родителей снова позвала романтика. Решили познать Армению. В самом Ереване долго не задержались. По воспоминаниям мамы, нас застало землетрясение. Просидели ночь с толпой народа на площади, но всё обошлось благополучно. Разрушений и жертв не было.
Переехали в горный район Мегри. Отец получил работу начальника строительного участка новой железной дороги вдоль реки Аракс. По ней проходила граница нашей страны с Персией, ныне Иран.
Большие Мегри – районный центр, а Малые – простой кишлак. Их разделяло широкое русло с небольшим ручьём. Но по рассказам местных жителей были годы, когда шло активное таяние ледниковых вершин, то это русло заполнялось бурно текущей рекой.
Мы снимали отдельную комнату в строении на самой верхотуре кишлака у одинокой армянки по имени тетЯ МашАн. Все её так называли.
В низине располагалась комендатура – пограничный городок, где жили офицеры с семьями и солдаты. Это был культурный центр для семей строителей железной дороги. Смотрели кино по выходным и все праздники взрослые и дети справляли там.
Для нас, детей, Мегри был райским уголком. Какая фантастическая природа, какая благодать! Все дети строителей во главе с моим братом целыми днями пропадали на природе, предоставленные сами себе. Кругом фрукты, ягоды, орехи, чистейшая ледниковая вода в реке и в родниках.
Русской школы не было и вся ребятня младшего школьного возраста, в том числе и мой брат Василий, радовались свободе.
Мне в те годы было пять, шесть и пошёл седьмой год. Где мы только ни побывали, обследуя окрестности под предводительством моего брата. Сколько раз вторгались в запретные пограничные зоны, откуда нас выдворяли солдатики-пограничники, угрожающе махая винтовками. Мы, испуганные, убегали.
Однажды увидели, как на нашем берегу реки Аракс сидел мужчина, а на противоположном, на стороне Персидской границы, другой, более старый, громко кричали друг другу что-то, пытаясь перекричать звуки бурного потока реки. О чём кричали, мы не понимали. Прибежали пограничники, разогнали и нашу компанию, и увели дядю армянина. Так мы снова нарушили границу.
Выше нашей крыши продолжалась гора, там мальчишки находили старые предметы – ржавые кинжалы, сабли. А я нашла денежный клад.
Мы с подружкой играли на нашей веранде (нижестоящая крыша) в «дочки-матери». «Умерла» дочка и мы пошли хоронить её на нашу крышу. В конце крыши в земле я начала копать «могилку» и оттуда выкатились металлические монеты. Чем глубже копали, тем больше их было. Я бегала на край нашей крыши и бросала их, крича: «Мам, мы деньги нашли».
Мама вышла на веранду в удивлении: и правда деньги.
Собрали, их оказалось много, целая тряпочная сумка.
Вечером от родителей я узнала, что это были серебряные монеты с портретом царя Николая II. На некоторых монетах сохранились кусочки сгнившей кожи. Видимо, они были спрятаны в кожаной сумке.
Этот клад родители, как законопослушные граждане страны, упаковали и отправили Васю в комендатуру сдать эти деньги.
Василий вернулся с огромным кульком шоколадных конфет. За дорогу, конечно, ополовинил, но всё равно было много.
На другой день пришёл военный дядя из комендатуры и долго со мной беседовал. В разговоре несколько раз задавал вопрос: «А были жёлтенькие денежки?» Я бойко отвечала: - Нет! – отрицательно мотая головой. Видимо, предполагали, что золотые монеты родители могли припрятать. Получив ответы на все вопросы, дядя ушёл.
Развлекаясь, играли мы во дворе у моей подружки Сусик (Сусанна), красивая армяночка, а рядом лежали штабелями пчелиные ульи. Они не такие, как в России деревянные квадратные домики, а по форме сигарообразные, плетеные из прутьев и обмазанные глиной. В длину около полутора метров, а в диаметре приблизительно 50 см. Тупым концом они упирались в стену строения, а острыми концами, где было маленькое отверстие-леток – в нашу сторону. Брат Василий, изобретатель всяких проказ, взял тонкий длинный прутик, подполз к ульям и начал втыкать его в маленькие отверстия, дразня пчел. И тут началось! Они вылетели и со страшным жужжанием стали кружить над ульями, ища нарушителя их покоя. Я, худенькая, белобрысенькая с короткими волосиками, от страха «прилипла» спиной к каменной стене, они меня не заметили и решили, что главный их враг это огромная копна черных кудрявых волос Сусик и начали атаковать, запутываясь в волосах. На наш страшный визг прибежала моя мама. Всё взрослое армянское население в это время находилось на работе. Прижала Сусик к себе, так как она трепыхалась и размахивала руками, мама стала вытаскивать пчел из волос, бросала их на каменный пол, давила ногами. Дома у нас мама обработала места укусов Сусик. Хорошо, что большее количество пчел были на сборе нектара, а здесь оставались только стражники, а то неизвестно, что было бы с нами. Ох, и досталось тогда Ваське от мамы!
Помимо основного производства выращивания фруктов колхоз занимался и консервацией полученной продукции, а так же и побочным производством – получением коконов шелкопряда.
В определенное время года всем жителям кишлака раздавали червей. Мы на это время по просьбе хозяйки переселялись на веранду, освобождая комнату. Приходили рабочие, строили деревянные 2-х ярусные стеллажи, застилали их листьями и ветками тутовника, равномерно клали червей. Они были мелкие, а по мере поедания листьев, в конце превращались в огромных зеленых червяков - гусениц. Периодически рабочие завозили всем новый корм. У нас с Васей на окне на фанерках были свои «плантации». Интересно было наблюдать, как черви с треском хрумкали листья, оставляя толстые объедки. Потом наступил период окукливания. И удивительно, что первый кокон появился на моей фанерке, но Вася украл его и положил на свою территорию. Я в рёв, доказывая маме, что это мой кокон. Через несколько дней стеллажи побелели от их обилия. Очень редко появляются коконы бледно-розового цвета или салатного. В нашей комнате их было всего 5 штук. Заключительный этап – сбор коконов. Их сдавали по весу и колхозники получали трудодни. Далее разбор стеллажей, уборка комнаты и мы вновь заселялись. А когда жили на веранде, то над кроватями мама устраивала марлевые пологи, иначе ночной гнус не давал покоя.
Пол во всех жилищах был земляной, и было много блох. Мама периодически обмазывала его жидким коровьим помётом и до полного высыхания жили на веранде. Перед вселением покрывала пол солдатскими одеялами, старыми, списанными. Их приносили мамины заказчицы шитья из пограничного военного городка. У армянских жителей были ковры.
Однажды мама пошла с нами на родник за водой. За нами увязались местные ребятишки и дети строителей. Такой шумной оравой мы шли по саду, а там кругом сплошные колхозные сады. Вася успел потрясти молодое деревце, на котором висели огромные зеленые груши. Одна величиной с головку младенца бабахнула меня по макушке. Я в рёв. Мама отвесила Васе подзатыльник, меня успокоила, мир восстановлен и мы пошли дальше. Когда подошли к роднику, который продолжался небольшим ручейком, поросшим красивой зеленью, перед нами предстала незабываемая картина. Мириады изумрудных стрекоз трепетали маленьким морем над ручейком, а когда мы детскими голосами их вспугнули, то они, вспорхнув, превратились в голубое небо над нашими головами.
В Армению пришла осень, но она отличалась от лета только спелостью фруктов. Идет подготовка к зиме. Опишу, как жители Мегри заготавливали мясо на зиму. На главной улице кишлака разводили большие костры, подвешивали огромные чугунные котлы, в которых растапливали баранье курдючное сало. Курдюк – это широкий толстый хвост барана, где откладывается чистое сало, почти четверть веса самого барана. В этот кипящий жир мужчины закладывали большие куски мяса, жарили до полу готовности, перекладывали в большие блюда и относили в прохладные помещения жилья. Там это мясо перекладывали в специальные бочки и заливали растопленным жиром. Жир застывал, и так хранили мясо всю зиму. В те времена холодильников не было, поэтому веками жители приспосабливались к условиям. В зимнее время хозяйки использовали и мясо, и жир для приготовления первых и вторых блюд.
Огромное впечатление оставила в памяти заготовка вяленых персиков. Собираются целыми семьями, а то и с соседями. Кто-то из персиков вынимает косточки, другие колют грецкие орехи, а третьи ядра орехов закладывают в персик, и эти персики нанизываются на нитки шпагата как бусы. Гирлянды развешивают в тени. Когда персики завялятся, получается такая вкусняшка! Для нас, детей, все мероприятия взрослых становились праздником, где мы были, как нам казалось, самыми активными помощниками.
Набрели мы как-то на пастуха, молодого паренька-армянина, который отмывал в горной речке требуху. Где он её взял, не знаю. Вася подключился к руководству, дав нам, малышам, задание отмывать очередной кусок требухи. Вода холодная, пальчики замерзали, но мы стойко ширкали камнем по требухе. А старшие ребята разожгли костёр, нарезали на кусочки «мясо», нанизывали на прутики, и как шашлык обжаривали над огнем. Ох, и наелись мы тогда этой полусырой, грязной требухи, но было очень вкусно с голодухи и за компанию.
Наступил Новый 1941 год. Для нас, детей строителей, устроили праздник – Дед Мороз, Снегурочка, подарки.
Потом весна, 1 мая, опять веселье, праздник. Нам казалось, что это будет всегда…
Но! 22 июня голос Левитана объявил о начале войны. Папа находился в Крыму в Феодосии на отдыхе – его наградили путёвкой за хорошую работу. Мама - вся в тревоге, с двумя детьми и в ожидании третьего. Слава Богу, папа вернулся. Братик Гриша родился 12 августа. Имя дали в честь деда Григория Павловича, папиного отца, ушедшего из жизни в начале года на родине в Пензенской области.
Стройка железной дороги подходила к концу. Папе дали бронь (освобождение от призыва на фронт) и направили на новую стройку железной дороги стратегического назначения Саратов-Сенная.
Мужчин отправили скорым поездом, а семьи, в том числе и нас, загрузили на сколоченные нары в теплушку, и мы добирались до Саратова два месяца (с середины января 1942 года до марта). Наш вагон часто загоняли в тупик, а пропускали срочные поезда с солдатами, танками, пушками, так нужными на передовой.
Нас в теплушке было 4 семьи, 4 женщины, 6 детей и мужчина – глава одной семьи (он был сопровождающим охранником). Старший из детей - мой 10-летний брат Вася, а младший – полугодовалый Гришенька.
В таком составе и ехали, в замкнутом пространстве, без удобств, но нужно отдать должное женщинам – ни одного скандала, ни одного грубого слова друг дружке. Молодцы.
Судьба уберегла нас от беды. Мы вовремя проскочили Сталинград (ныне Волгоград). Немецкие войска приближались к городу. Много было беженцев.
В одну из ночей наш вагон прицепили к составу, как всегда последним, чтобы, когда будет надо, легко оставить на любой станции или полу-станке.
Беженцы решили взять наш вагон штурмом, но с другой стороны, где вплотную к двери были узлы, тюки с поклажей и, главное, стояла маленькая буржуйка, рядом ящики с углём и поленьями. В январе в Армении тепло, а в марте в Сталинграде и в Саратове - зима.
В ту жуткую ночь я проснулась от страшных криков и наших женщин, и людей с уличной стороны. Дверь приоткрылась, и я увидела, как две огромные волосатые мужские руки вцепились в косяк дверной щели. Мама схватила полено и начала бить по рукам, мужик отвалился, успели захлопнуть дверь, и в это время состав тронулся. Трудно представить, что было бы с нами, если бы эта озлобленная толпа ворвалась в наш вагон.
До утра никто не сомкнул глаз от пережитого стресса.
Мы все радовались, что уже близко Саратов. Осталось только по железнодорожному мосту пересечь Волгу.
Предпоследняя станция. Открылась дверь и перед нами папа! Как ему удалось разузнать расписание нашего прибытия, не знаю, но главное, как было приятно после двухмесячной разлуки оказаться в объятиях самого дорогого, родного и любимого человека – нашего папы. Присутствующие женщины, думаю, позавидовали маме, потому что мужья не смогли осчастливить их таким поступком.
Вскоре уже шли ожесточенные бои в Сталинграде. Расстояние до Саратова всего-то 400 км. Запомнился один из поздних вечеров, полыхающее зарево над Сталинградом, грохот взрывов бомб. Страшно представить, что творилось в этом адском пекле. Отведи Господь пережить подобное нашим потомкам!
В Саратове нас поселили в коммуналке на 3 семьи. Папу видели редко, пропадал на стройке. Военные годы запомнились постоянным желанием кушать. Но мы, дети, и в этих условиях находили свои развлечения. Жили в заводском районе. Рядом авиационный завод и завод синтетического спирта. На его территории были две огромные кучи древесных опилок (сырьё для спирта). Мы через дыру в заборе пролазили и, забравшись на верхушку кучи, скатывались кубарем вниз. Приходили домой все в опилках, но мама не ругала, видимо, понимала, что детство быстро проходящая пора.
Однажды мы пришли дружной компанией к лазейке в заборе, а нашей дыры нет – её заделали. Пришлось уйти. От взрослых узнали, что ночью пролетал немецкий бомбардировщик, зафиксировал два белых пятна наших опилок на темном фоне светомаскировки, решил, что это какой-то важный объект и сбросил бомбу. Но она завязла в мягких опилках и не взорвалась. Специалисты практически вручную откопали и обезвредили её. Ладно, мы лишились возможности поваляться в опилках, но невозможно представить, что было бы, если она взорвалась. Вблизи частные дома и несколько бараков, как наш – двухэтажные двухподъездные. Было бы много жертв. Видимо, небесные силы уберегли нас.
После года жизни в разлуке с отцом, мама согласилась сопровождать его по мере продвижения строительства. Так мы стали кочевать по маленьким посёлкам и деревням области.
Наступила весна 1945 года. Я заканчивала 2-й класс, жили мы в маленьком посёлке «Каменный карьер», три барака и домик с конторой. В школу ходили за 2 километра.
9 мая рано утром дежурный в конторе получил новость о Победе и радостный бегал вдоль бараков, стучал в окна и кричал: - ПОБЕДА!
Какое счастье для всех. Ведь это светлое и мирное будущее.
После, уже в мирное время, наша семья еще несколько раз переезжала, ища лучшего пристанища.
За десятилетнее обучение я поменяла 6 школ. Первый и второй классы (две школы) мы с другими детьми ходили за два километра. Третий и четвертый классы школа была в селе. Пятый класс – за пять километров, шестой и седьмой классы – за три, а восьмой, девятый и десятый классы – аж за семь километров! Каждый раз новые учителя, новые одноклассники и подруги, а, главное, преодоление расстояния почти круглый год.
С 1948 года мы уже капитально обосновались на маленькой железнодорожной станции. Там отец построил дом (наконец-то обзавелись собственным жильём), полный двор скотины, птицы, огород, рассадили сад, и вот началась по меркам того времени богатая и сытная жизнь.
13 января 1949 года в день своего рождения (в 41 год) мама подарила нам младшую сестрёнку Светлану.
В 1953 году, закончив 10 класс, я вернулась в Саратов. Работала, училась.
Оглядываясь назад, я благодарна судьбе, что она подарила мне такую разнообразную жизнь. Именно сельскую жизнь в детстве и в юности – широкие просторы, свежий воздух, чистая вода.
Городских детей кто-то назвал «Дети каменных джунглей». Они не видят звёздного неба. Городской смог полностью закрывает его. Изредка можно увидеть луну, а звёзд нет.
В моих воспоминаниях всплывает картинка небесного фейерверка, когда в августе всё небо чиркается падающими звёздами. Мы сидели, прижавшись спинами к завалинке, любовались этим неповторимым зрелищем.
У городских детей не будет в воспоминаниях весенних песен маэстро. Таких, как жаворонок, высоко над головой в небе, трепеща крылышками, умудряется парить на одном месте, исполняя брачную песню. Потом камнем падает вниз, проверяя не появилась ли подруга возле гнезда, и вновь взлетает в высь. Так несколько раз.
А другой маэстро – скворушка, вытанцовывает на жёрдочке у скворечника, распушив пёрышки, выдаёт такие рулады, приглашая невесту в домик.
Ну, а главный маэстро, это золотой голос России – соловей. Из-за своей серенькой внешности, он скромно прячется в кустах и только под вечер выдаёт свои необыкновенные трели. Заслушаешься!
А хор лягушек. Кто-то скажет, подумаешь, кваканье. Нет! И в этом хоре каждая особь выдаёт неповторимое соло.
Люди ведь тоже частичка природы. Так почему же особи мужского пола не поют любовные серенады своим подругам для продолжения рода, как это было когда-то в далёкой Испании. Правда, тогда было мало балконов.
А представьте, что было бы сейчас. Представила и обхохоталась.
Поздно вечером около двадцатипятиэтажного жилого дома на асфальте стоят 25 мачо, поют любовные песни, каждый на свой лад, а на 25 балконах стоят их 25 подруг. А из других окон доносятся ругательства разбуженных жильцов – ведь рано утром на работу. Это «глупые» птицы исполняют свой инстинкт, заложенный Матушкой-Природой, а мы, «умные» человеки, уже давно научились обходить и нарушать эти законы. Простите за фантазию.
В одном из сёл, где я училась в третьем и четвёртом классах, была речка. Вот раздолье. Мы, как лягушата, не вылезали из воды. Руками на мели ловили рыбёшку с ладошку, несли домой, мама варила ухичку.
Вот оно босоногое детство. После дождика бегали по мокрой траве, отмачивая цыпки на ногах, а потом ещё натирали камнем, иногда и до крови, зато лапки становились, как новые, но не надолго.
На лужайках после дождя дня через два-три собирали в подол платья опят. Снова мама варила супчик. У городских детей нет возможности получать радость, подержав в руках теплый пушистый желтенький комочек вылупившегося цыплёнка. Или прижать к себе и погладить зимующих в избах у порога новорождённых козлёнка или телёнка, а они такие плюшевые. Прижимается к тебе, отзываясь на ласку. Всё это потом у взрослых проявится добром и любовью ко всему живому.
В последнее время в детях растёт агрессия, потому что им не от кого получать и некому отдавать доброту и любовь, а техника в руках бездушна.
Одним словом, растут дети каменных джунглей. А жаль…
У нас, сельских детей, было и немало обязанностей. Мама много шила, поэтому мы с Васей должны были по субботам натаскать воды в баню. Встретить вечером скотину из стада, залить поилки для них, полить грядки, прополоть, очистить сараи от отходов жизнедеятельности скотины, если сказать высокопарной речью, а попросту – от навоза.
Вася следил за чистотой во дворе, а я – за порядком в избе. Особенно трудно было с мойкой полов. Полы были некрашеные, и их нужно было в мокром состоянии натирать тёркой из пучка спутанной проволоки.
Мы в жаркое лето всегда с нетерпением ждали прихода зимы, когда с визгом и смехом наперегонки скатывались с горки на ледянках. О них особый разговор. Современные дети не представляют, что это такое. Тогда даже деревянные самодельные санки были редкостью. Когда наступали морозы, взрослые приступали к изготовлению ледянок. Старый дырявый тазик обмазывали жидким коровьим помётом, замораживали. Это был первый слой. Сверху намораживали ещё несколько слоёв воды. Привязывалась верёвка, и в поход на горку. Ох, и тяжёлые они были! Натаскаешься этой тяжести в горку, потом еле ноги волочишь домой. Щёки красные от мороза, носом шмыгаешь от внутреннего «сугрева», но идёшь, счастливый, от общения с себе подобными.
При многочисленных переездах приходилось возить узлы и тюки с постелью – две перины, подушки пуховые 85 х 85 сантиметров, постельное бельё (всё это мамина гордость) и ручную швейную машинку. Шитьё для неё – это дар Божий. Любила и владела этим ремеслом прекрасно всю жизнь.
В самые трудные годы шитьё мамино помогало. Война войной, а девчатам хотелось наряжаться.
Помню случай в 1943 году. Папа со стройки железной дороги долго не мог выбраться к нам. Васю он взял с собой, чтобы маме было полегче с двумя детьми. Мы с Гришенькой голодные хнычем, а мама из лоскутика ткани дошивала детскую рубашечку. Закончила, взяла Гришу на руки, меня за руку и пошли на базар-толкучку (благо, что рядом) продавать. Народу тьма. Какофония голосов, предлагающих свои товары, заглушала всё. Мама выставила рубашечку напоказ и, наконец, сговорилась с одной женщиной за четвертинку чёрного хлеба. Буханка такого хлеба стоила очень дорого. Мама отломила нам по кусочку, и мы вернулись домой.
Кто-то за шитьё расплатился килограммом муки. Мама сварила галушки. Несла миску с горячим содержимым по коридору, а тут я открыла дверь и вылетела навстречу и переносицей угодила в край миски. Вся горячая густая жижа попала мне на лоб, волосы и потекла по ушам на плечи. Хорошо, что не лапша, а то бы повисла на ушах. Глаза остались целые. Пишу это, хочется смеяться, но предательский ком в горле не даёт это сделать.
Теперь о весёлом. Папа всегда возил баян. В лучшие прошлые годы и после войны в семье всегда звучала музыка и песни. У отца был сильный драматический баритон красивого тембра. Играл на всех видов гармоник, в том числе аккордеон, Саратовская гармошка, хромки. Эти инструменты появлялись, исчезали из семьи, а баян был всегда. Братья тоже играли. Гриша и Светлана закончили консерваторию. Брат преподавал в музыкальном училище игру на баяне, параллельно работал во Дворце Культуры аккомпаниатором самодеятельного русского народного хора и танцевального коллектива. С концертами коллектива он побывал почти во всех странах Европы, Скандинавии и даже в Японии.
Сестра Светлана в детской музыкальной школе преподавала фортепиано.
У нас у всех были хорошие голоса. Когда собирались компанией не напиться ради, а попеть песни, получалось весело.
Мне и старшим братьям Коле и Васе, детям войны, как говорится в анекдоте – «не до консерваториев было, консервов-то не пробовали».
В 1950 году, помню, как родители серьёзно обсуждали вопрос, не махнуть ли всей семьёй на Сахалин. А вопрос возник так – в соседнее село приехал мужчина в отпуск и стал агитировать, расписывая благодатную жизнь там, на краю страны.
Но благоразумие остановило их. Решили, что от добра добра не ищут. Тут дом, хозяйство, Светлане только годик. Остались, но три семьи уехали, в том числе семья моей одноклассницы с кучей детей.
Однако, в 1956 году благоразумие подсказало, что надо менять жительство во благо детей, и это было уже последний раз.
Я и Гриша уже были в Саратове, а Вася вскоре должен был вернуться из армии (служил на Камчатке), родители решили вновь собрать всех детей под своё крыло. Дом, хозяйство продали, а в Саратове купили частный домик, но он для большой семьи оказался мал, поэтому решили строить большой, и уже в конце лета 1958 года вселились, внутренней отделкой занимались зимой.
Коля с семьёй перебрались на противоположный берег Волги в г. Энгельс.
Мы, как говорится, отпочковались, и родители были счастливы, когда на праздники собирались все с детьми и друзьями. Звучала музыка, песни, анекдоты. В нашей компании пела даже Лапка, дворовая собачка, сидя у кого-нибудь на коленях, поднимала голову, закрывала глаза и так забавно вела свою мелодию под баян. Потом остановится, обведёт всех взглядом, ожидая одобрения, после аплодисментов продолжала на бис. Всегда у гостей вызывала удивление и восхищение.
В памяти остались встречи Нового года. В 12 часов по московскому времени за столом, в час ночи по саратовскому, но уже шли с баяном в сосновый бор, благо, что рядом. Где-то через полчаса в ёлках собиралась вся округа. Уставшие, и мы, и дети, возвращались в дом спать. Места всем хватало.
P.S. К сожалению, из этой дружной семьи осталась только я.
В январе 1970 года ушёл из жизни папа, не дожив 3 месяца до 65 лет. Это был удивительный человек, одарённый природой сполна. Выходец из простой крестьянской семьи, но интеллигент. Без высшего образования, но, берясь за любую работу, знал, как её выполнить и делал это профессионально.
Мама пережила папу на 15 лет. Было ей 77. Она швея от Бога. В ней заложено это генетически. В роду по мужской линии были портные по тканям и мехам.
Светлая им память. Они выполнили сполна свою миссию на Земле. Построили два дома, посадили два сада, народили и вырастили сыновей и дочерей, всем дали образование. Уже живёт пятое поколение их потомков.
Сейчас мне почти 85 лет, поэтому спешу собрать сведения, чтобы жила память о наших предках. Дело в том, что каждое поколение живёт в своём времени, их жизнь в корне отличается от жизни предыдущих поколений. Мой 14-летний правнук удивляется, как мы могли жить без мобильных телефонов. Технический прогресс движется семимильными шагами. И нам, живущим, нужно оставить хороший след на земле.
Мы, люди, приходим в этот мир и уходим. У каждого свой срок пребывания на этой Земле, и какой длины будет его дорога, знает только Господь, а вот ширину и красоту её мы делаем сами, своими желаниями, умом и фантазиями.
Хотела написать коротко, но воспоминаний столько, что не могла остановиться.
На фото: Мои родители, старший брат Вася и я.